Змея, крокодил и собака

ГЛАВА 16

Физическая сила и

нравственная чувствительность

в сочетании с нежностью сердца –

именно то, чего желаешь от мужа.

– Слишком поздно! – воскликнула я, ломая руки. – Он отдал свою жизнь за нас! О, Чарли, если бы вы появились хотя бы пятью минутами раньше!

На самом деле наших спасителей пришлось ждать не так уж долго. Чарли вошёл первым и опустился на колени, склонив голову, у тела своего доброго покровителя. Его горе было настолько искренним, что я искренне пожалела о своих подозрениях.

– Сомневаюсь, что это имело бы значение, – заметил Эмерсон. – Первые же звуки ваших шагов побудили бы Винси к действию, и результат, вероятнее всего, оказался бы таким же.

– Вы правы, – согласилась я. – Простите меня, Чарли, я так его любила, и, вы видите, он отдал свою жизнь за… что вы сказали, Эмерсон?

– Ничего, – ответил Эмерсон.

Чарли медленно поднялся. Его лицо искажали боль и печаль. Я повторила свои извинения. Он попытался улыбнуться:

– Я всегда буду скорбеть так же, как и вы, мэм. Теперь можете оставить его нам – мне и Рене. Вы выглядите довольно грустно. Вам лучше уйти и успокоить Абдуллу: в последний раз, когда я его видел, он пытался расправиться с двумя вооружёнными парнями.

Мы оттащили Абдуллу от его жертв – последние только пытались защищаться и убежали, как только смогли.

– Всё объяснится в своё время, Абдулла, – успокаивала его я, – всё это – просто ошибка.

– Ну да, и потому вы попали в переплёт, – пробормотал Абдулла. Поскольку тьма сгустилась достаточно сильно, и разглядеть что-нибудь удавалось с трудом, он так забылся, что стал с тревогой ощупывать Эмерсона, и, очевидно, поступил бы так и со мной, но приличия возобладали.

Наши преданные люди боролись за привилегию нести меня, поэтому я позволила им чередоваться. Эмерсон не участвовал в процессии; держа кота на руках, он шагал в таком мрачном раздумье, что, похоже, даже не слышал Абдуллу, донимавшего его вопросами. Наконец я вмешалась:

– Мы расскажем тебе всю историю попозже, Абдулла, после того, как отдохнём. Удовольствуйся осознанием того, что всё кончено. Э-э… всё кончено, правильно, Эмерсон? Эмерсон!

– Что? А… Да, думаю, так. Существуют и другие, даже слишком много, но большинство из них – те, кого одурачил Винси, или наёмные головорезы. Он был главной движущей силой. Теперь, когда его больше нет, я уверен, что нам нечего бояться.

– Вы убили его, Отец Проклятий? – нетерпеливо спросил Абдулла.

– Да, – ответил Эмерсон.

– Хорошо, – заключил Абдулла.

Только когда мы добрались до «Нефертити», Эмерсон спустил Анубиса на землю и забрал меня из рук Дауда (чья очередь наступила в тот момент).

– Отдыхайте и ешьте, друзья мои, – сказал он, – попозже мы к вам присоединимся.

Анубис проводил нас до трапа. Когда я увидела, как он быстро крадётся – казалось, совершенно позабыв своего мёртвого хозяина без малейших признаков сожаления или раскаяния, то чуть ли не разделила суеверный страх Абдуллы перед этим созданием.

– Винси научил его отвечать на свист, – прошептала я. – Вот как он смог похитить вас. А сегодня...

– Сегодня вечером он ответил так, как его обучил я, – продолжил Эмерсон. – Я не собирался убивать Винси, хотя был готов сделать это, если бы у меня не осталось выбора. Он начал меня раздражать. Но я предпочитал взять его живым, и ожидал, что он последует за котом, когда тот направился ко мне.

– Обучил его? – воскликнула я. – Как?

– Цыплёнок, – ответил Эмерсон. Остановившись перед моей дверью, он освободил одну руку и повернул ручку. – И, конечно, эффект моей харизматической личности[253].

Стюард зажёг лампы. Когда дверь открылась, у меня вырвался крик, ибо перед нами возникли две размытые, но жутко выглядевшие фигуры: одежда – в лохмотьях, глаза – красного цвета, дико озирающиеся, измождённые лица – серые от пыли.

Это было наше отражение в высоком стекле входной двери. Эмерсон отодвинул кота, захлопнул дверь, уложил меня на кровать и рухнул рядом со стоном, идущим, казалось, из самой глубины сердца.

– Стареем, Пибоди? Я чувствую некоторую усталость.

– О нет, дорогой, – рассеянно ответила я. – После такого дня – и не устать?

Эмерсон сел.

– Ваши протесты не убеждают меня. Дайте-ка проверить.

Заключив меня в железные объятия, он прижал меня к себе и впился своими губами в мои.

Он целовал меня довольно долго, присоединяя другие действия, которые почти отвлекли меня от потрясающего осознания, взорвавшегося в моём ошеломлённом разуме. Наконец мне удалось освободить губы, чтобы выдохнуть:

– Эмерсон! Вы же понимаете, что я...

– Моя жена? – Эмерсон слегка отстранился. – Надеюсь, что так, Пибоди, потому что в противном случае мои намерения, возможно, незаконны, безусловно, безнравственны, и, очевидно, не пристали английскому джентльмену. Чёрт бы побрал эти проклятые петли, вечно они...

Блузка всё равно уже никуда не годилась.

* * *

Спустя некоторое время (в действительности, достаточно длительное некоторое время) я пробормотала:

– Когда ты вспомнил, Эмерсон?

Его рука обвивала меня, моя голова лежала на его груди, и я чувствовала, что даже на Небесах нельзя испытывать большее блаженство. (Хотя в таком неортодоксальном мнении я могу признаться только на страницах личного дневника.) Мы снова находились в идеальном согласии, и так будет длиться вечно. Могут ли какие-то раздоры поколебать подобное взаимопонимание?

– Это был незабываемый момент, – ответил Эмерсон. – Увидев, как ты несёшься вперёд, размахивая этим нелепым маленьким пистолетом, не обращая ни малейшего внимания на собственную безопасность... И затем ты произнесла слова, разрушившие чары: «Ещё одна рубашка пришла в негодность!»

– О, Эмерсон, как неромантично! А я-то думала... – Я отбросила его руку и села. Он потянулся ко мне; я приподнялась на локтях. – Чтоб тебя все дьяволы побрали, Эмерсон! – от души завопила я. – Дни тянулись за днями, и тянулись, и тянулись! Ты оставил меня в неизвестности, заставив страдать от мучений и сомнений, опасаться худшего в течение долгих, долгих, долгих дней и...

– Ладно, Пибоди, успокойся. – Эмерсон уселся и облокотился на подушки. – Всё не так просто, как выглядит. Иди ко мне, и я объясню.

– Никакие объяснения не окажутся достаточными! – воскликнула я. – Ты самый...

– Подвинься ко мне, Пибоди, – сказал Эмерсон.

Я подвинулась.

После небольшой паузы Эмерсон приступил к объяснениям.

– Этот момент откровения буквально поразил меня; он был ошеломляющим, будто удар тока, и столь же коротким. В течение нескольких следующих дней фрагменты забытых воспоминаний продолжали возвращаться, но потребовалось немало времени, чтобы собрать все части и поставить их на место. Сказать, что я находился в замешательстве – считай, ничего не сказать. Думаю, ты согласишься, что ситуация была достаточно сложной.

– Ну…

– То же самое можно сказать и обо всех положениях, в которые тебе удавалось нас втянуть, – продолжал Эмерсон. Я не видела его лица из положения, занимаемого мной в то время, но в голосе явно звучала улыбка. – В этом случае было разумнее следовать моим собственным планам, пока я не пришёл к определённому мнению. У меня часто возникали проблемы с этим, даже в отсутствие амнезии, с которой следовало бороться.

– Твоё чувство юмора, дорогой – одна из твоих самых привлекательных черт. В настоящее время, однако...

– Совершенно верно, моя дорогая Пибоди. Эта восхитительная интерлюдия не может длиться бесконечно; осталось множество концов, которые нужно увязать один с другим. Буду краток. Преданность по крайней мере одного из наших товарищей подвергалась серьёзным сомнениям. Единственные, кому я мог доверять – ты с Абдуллой, а также, естественно, все наши люди. Но довериться любому из вас означало подставить его под удар и ещё более запутать ситуацию – хотя куда уж больше…

Он прекратил говорить и… занялся кое-чем другим. Наслаждаясь новыми ощущениями, я узнала одну из старых уловок Эмерсона. Его объяснение было шатким и довольно неубедительным. Тем не менее, напоминание о тяжких обязанностях, с которыми ещё предстоит столкнуться, возымело отрезвляющий эффект. Твёрдо, хотя и неохотно, я высвободилась из его объятий.

– Как эгоистична радость, – грустно промолвила я. – Я почти забыла о бедном, благородном Сайрусе. Я должна помочь Чарли с Рене заняться необходимыми приготовлениями. Затем успокоить наших милых родственников в Англии, и угрозами заставить молчать Кевина О'Коннела, и... так много всего… Немедленно напиши Рамзесу, Эмерсон. Надеюсь, ты помнишь Рамзеса?

– Рамзес, – усмехнулся Эмерсон, – был тем воспоминанием, с которым труднее всего свыкнуться. Честно говоря, моя дорогая, наш сын на первый взгляд – что-то невообразимое. Не беспокойся, я уже написал ему.

– Что? Когда? Как ты... Проклятье, Эмерсон, так это ты обыскивал мою комнату? Мне следовало понять – кто ещё мог устроить такой беспорядок?

– Я должен был знать, что происходит с нашей семьёй, Амелия. Мной и до того владели достаточно сильные подозрения после предостережения Уолтера, но по мере возвращения памяти я всё сильнее волновался о нашей семье. Письма Рамзеса очень сильно тронули меня, я не мог оставить бедного парня в мучительном неведении о моей судьбе.

– И оставил в мучительном неведении меня, – огрызнулась я. – Просто скажи одну вещь, прежде чем мы встанем и, так сказать, приступим к новой схватке. Когда ты поцеловал меня в гробнице...

– Я не первый раз целовал тебя в гробнице, – усмехнулся Эмерсон. – Возможно, сама атмосфера происходившего заставила меня потерять самообладание. Я немного вышел из себя, Пибоди. Ты напугала меня до полусмерти.

– Я всё отлично понимала. И ты отлично понимал наши взаимоотношения, и даже не пытайся доказать обратное. Но ты... ты... ты никогда так не целовал меня!

– Ах, – сказал Эмерсон, – но ведь тебе понравилось, не так ли?

– Хорошо... Эмерсон, ты жутко меня раздражаешь. И тебе ведь тоже нравилось, не так ли? Запугивать меня, дразнить меня, оскорблять меня...

– Это немного возбуждало, – признался Эмерсон. – Как в дни нашей юности, а, Пибоди? Скажу откровенно – мне понравилось, что за мной опять ухаживают. Не то, чтоб твои методы завоевания сердца мужчины были именно... Пибоди, прекрати немедленно! Ты действительно самая...

Разрываясь между смехом, яростью и другими эмоциями, которые не нужно описывать, я совершенно потеряла контроль над собой. Не представляю, что бы случилось в дальнейшем, но стук в дверь прервал нас на самом интересном месте. Изрыгая проклятия, Эмерсон скрылся в ванной, а я накинула на себя первое, что попалось под руку, и подошла к дверям.

Вид печального лица Рене отрезвил меня. Он мужественно и стойко пытался сдерживать своё горе, но столь острый взгляд, как у меня, не мог обмануться.

– Простите меня за то, что беспокою вас, – произнёс он. – Но я чувствовал, что вы захотите узнать. Мы отвезём его в Луксор, миссис Эмерсон. Он выражал желание быть похороненным там, рядом с Долиной Царей, где провёл самые счастливые годы своей жизни. Если мы немедленно отправимся, то успеем на поезд из Каира. Вам ведь понятна необходимость избегать задержек...

Я поняла и оценила тонкость, с которой он выразил этот неприятный факт.

Я утёрла слезу.

– Я должна попрощаться с ним, Рене. Он отдал свою жизнь...

– Да, дорогая мадам, но боюсь, что нет времени. Так лучше. Он хотел бы, чтобы вы помнили его таким… каким он был. – Губы Рене дрожали. Он отвернулся, чтобы скрыть лицо.

– Тогда мы отправимся вслед за вами, как только сможем, – похлопала я его по плечу. – Необходимо известить его друзей, они захотят присутствовать на поминальной службе. Я скажу несколько слов на эту красивую и уместную тему: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[254].

Рене повернулся ко мне.

– Предоставьте всё нам, мадам. Когда вы будете в Луксоре, очевидно, остановитесь в поместье? Я чувствую, что мистер Вандергельт хотел бы этого.

– Хорошо. – Я протянула ему руку. Изящным галльским жестом он поднёс её к губам:

– Mes hommages, chere madame. Adieu, et bonne chance[255].

* * *

Я знала, что наша небольшая группа будет в тот вечер удручающе малочисленна, но совсем не ожидала, что в салоне, за исключением Кевина, не окажется никого. Естественно, он что-то царапал в своём мерзком блокноте. Увидев меня, он сделал слабую попытку подняться.

– Сидите, – сказала я, последовав собственному совету. – И не притворяйтесь, что преодолеваете усталость или горе.

– Я огорчён по поводу бедного старины Вандергельта, – ответил Кевин, – но если человеку пришлось уйти – как и всем людям – то он хотел бы уйти именно так. «Нет больше той любви...».

– Не вздумайте цитировать, – отрезала я. – Мы должны обсудить ваши заметки, Кевин. Но где все?

– Рене и Чарли отправились в Дерут, с...

– Да, я знаю. Где Берта?

– В своей комнате, наверно. Я попросил её быть полюбезнее и поболтать со мной, но она меня прогнала. Что касается вашего… э-э… профессора...

– Он здесь, – сказала я, поскольку Эмерсон вошёл в салон.

Моему любящему взору он никогда ещё не казался таким красивым. Влажные волосы спускались сияющими волнами, и только уродливый полузаживший шрам омрачал совершенство точёных черт. Улыбнувшись мне и одарив хмурым взглядом Кевина, он подошёл к буфету.

– Как обычно, Пибоди? – спросил он.

– Будь так любезен, дорогой. Мы поднимем тост за отсутствующих друзей и любовь, переходящую в страсть...

– Следи за своим языком, Пибоди. Этот клятый журналист записывает каждое слово.

Он протянул мне бокал, а затем подошёл вплотную к Кевину, застывшему с открытым ртом и выпученными глазами.

– Я хочу увидеть вашу историю, прежде чем вы отправите её, О'Коннелл. Если там обнаружится что-то клеветническое, я переломаю вам обе руки.

Кевин сглотнул.

– Вы... вы только что разрушили всю мою работу, профессор. К вам вернулась память!

– А, эта абсурдная история, которая передаётся из уст в уста? Как интересно! Любопытно, сколько судов наградит меня возмещением убытков, когда я предъявлю вам иск?

– Но я никогда… поверьте мне, сэр... – бормотал Кевин, пытаясь прикрыть бумагу локтями.

– Хорошо, – оскалил зубы Эмерсон. – Итак, мистер О'Коннелл, я собираюсь изложить содержание вашей следующей статьи. Можете делать заметки, – любезно добавил он.

Сказать по чести, это была такая изящная ложь, какую могла бы сочинить и я. Эмерсон пропустил всё, что касалось «дела Форта», описав Винси, как «одного из тех старых врагов, которые постоянно появляются на пути». Его яркие описания наших разнообразных захватывающих столкновений с Винси заставляли Кевина бешено строчить в блокноте.

– Итак, – заключил Эмерсон, – устав от его навязчивости, я сегодня вечером заманил его в ловушку с помощью Абдуллы и двух охранников мистера Вандергельта, которых он любезно предоставил мне. Вандергельт должен был задержать миссис Эмерсон. Но это не удалось, благодаря её застарелой привычке... –

– Любовь осенила её озарением о намерениях обожаемого супруга, – пробормотал Кевин, его перо бежало по странице. – И преданность окрылила её коня, когда она сломя голову мчалась вперёд....

– Если вы посмеете напечатать это, Кевин, – прервала я, – то руки вам переломаю я.

– Хрмм, – громко прорычал Эмерсон. – Позвольте мне закончить. Из-за непредотвратимого… недоразумения со стороны моих помощников Винси удалось пройти мимо них и войти в пещеру, где мы укрылись. Последовала кратковременная перебранка, в ходе которой Винси выстрелил в Вандергельта. Я не смог дотянуться до своего собственного оружия вовремя, чтобы предотвратить убийство, но через мгновение моя пуля достигла цели.

– Кратко и невыразительно, – пробормотал Кевин. – Ничего, я сам займусь деталями. Но каков же был мотив, профессор?

– Месть, – сложил руки Эмерсон. – За старую, воображаемую обиду.

– Годы раздумий над старой, воображаемой обидой заставили его обезуметь... Вы не хотите выразиться яснее? Нет, – пробурчал Кевин. – Вижу, что нет. А нападения на миссис Э.?

– Месть, – твёрдо отрезал Эмерсон.

– Да, конечно. «Зная, что ни одно копьё не сможет глубже ранить это преданное сердце, чем опасность, грозящая его…» Да, это – серьёзный материал. Я растяну его на всю страницу.

– Вы неисправимы, мистер О'Коннелл, – не смог подавить улыбку Эмерсон. – Помните, я настаиваю на том, чтобы увидеть результат до того, как вы его отправите. Идём, Пибоди, я обещал Абдулле, что мы всё расскажем ему.

Повествование Эмерсона, предложенное нашим людям, кардинально отличалось от предыдущего варианта. Происходившее напоминало возвращение домой. Мы взгромоздились на упаковочный ящик, лежавший на палубе, и нас окружили мужчины, которые курили и внимательно слушали, прерывая повествование возгласами «Вах!» и изумлённым бормотанием. Звёзды ярко сияли над головой, мягкий ветерок шевелил волосы Эмерсона.

Кое-что из рассказанного Эмерсоном было новостью и для меня. Конечно, он обладал преимуществом надо мной, «наслаждаясь» длительным «гостеприимством» Винси, если выражаться его словами. И когда я вспоминала об этом презренном злодее, который, развалившись в удобном кресле, злорадствовал над страдающим узником, то сожалела лишь о том, что Эмерсон так быстро расправился с ним. Я ещё тогда отметила несоответствие этого предмета мебели грязному сараю, где держали пленённого, но, только услышав в голосе мужа определённые нотки, полностью осознала, как совершенно безвредный предмет – кресло, обитое красным плюшем – становится символом утончённой и коварной жестокости. Я больше никогда не смогу усесться в такое кресло.

Алиби Винси выглядело для меня вполне убедительным. Письменные свидетельства его проживания в Сирии, конечно, были подделаны, но даже если бы я решила прочесть их, то без проверки на соответствие действительности, пока уже не оказалось бы слишком поздно. У меня также не было оснований сомневаться в бедном Карле фон Борке, в отличие от Эмерсона (я напомнила себе, что должна разузнать о Мэри и выяснить, как я могу помочь ей), особенно, когда Берта подтвердила...

– Что?! – воскликнула я, когда Эмерсон дошёл до этой части своего рассказа. – Так Берта всё время шпионила для Винси?

– Очко в мою пользу, – заметил Эмерсон с самодовольной улыбкой и вульгарным жестом.

– Но её синяки… мужество, с которым она бросилась к двери твоей камеры, чтобы не дать охраннику войти...

– Она всего лишь пыталась выбраться, – ответил Эмерсон. – Она не желала участвовать в убийстве, и до безумия хотела сбежать. Увидеть, как ты вламываешься в комнату через потолок, будто демон в пантомиме, более чем достаточно, чтобы любого довести до паники. Я и сам...

– Пожалуйста, Эмерсон, – произнесла я с достоинством настолько повелительно, насколько смогла. Не очень-то приятно сознавать, что маленькая дрянь полностью одурачила меня. Меня всю передёрнуло, когда я вспомнила, как объясняла ей, что следует преодолеть брезгливость. Брезгливость! Должно быть, именно она всадила нож в Мохаммеда.

– Да, – согласился Эмерсон, когда я высказала своё мнение вслух. – Она была такой же смертельно опасной и коварной, как змея. Вполне естественно, когда вспоминаешь о том, какую жизнь она вела.

– Полагаю, печальная история о том, как она впала в бедность из-за смерти отца, тоже сплошная ложь, – стиснула я зубы.

– Ах, вот что она рассказала тебе? Боюсь, что её… карьера началась намного раньше, Пибоди. Она долгие годы была сообщницей Винси. Одной из его сообщниц... Что касается её синяков, все они были просто нарисованы. Разве у тебя не возникли подозрения, когда она отказалась от твоей медицинской помощи и скрывала лицо, пока предполагаемые травмы не исцелились самостоятельно?

– О, к чёрту, – выругалась я. Абдулла спрятал лицо за рукавом, а несколько юношей захихикали. – Так вот почему ты пошёл... Ладно, пустяки.

– Я намеревался обезвредить её как можно раньше, – посерьёзнел Эмерсон. – Взывая не к лучшим чертам натуры, но исключительно к её личным интересам. Она – исключительно умная молодая женщина, с моральными устоями, меньшими, чем у кошки. Винси был всего лишь последним из её… партнёров. Влюблённость не имела никакого отношения к подобной связи; Берта меняла предметы своей привязанности по мере целесообразности – скорее всего, в поисках мужчины, чей аморальный интеллект был бы равен её собственному. В преступной сфере женщин отодвигают на задний план, как и повсюду. Общество затрудняет использование ими своих природных талантов без помощи партнёра-мужчины. Боюсь, Пибоди, что твой честный и откровенный характер невольно ослепляет тебя, когда дело касается людей такого сорта. Ты всегда пытаешься выявить в человеке скрытые добродетели. У Берты же не было ни одной из них.

Я позволила ему наслаждаться собственным триумфом, хотя, конечно, он ошибался. Я вспомнила выражение лица девушки, когда она говорила: «Как сильно ты, должно быть, любишь его!». В этих словах не было и тени презрения или насмешки. Случившееся тронуло её, я знала это. И не сомневалась, что великолепные черты Эмерсона – я хотела сказать, черты характера – привлекли её так же, как и множество других женщин.

– Значит, она передала твоё послание Винси, – сказала я. – Когда ты сообщил ему о времени вечернего свидания.

– Свидания, – задумчиво повторил Эмерсон. – Но ведь так и случилось? Ты права, Пибоди, она никогда не теряла связи с Винси. Некоторые из жителей деревни работали на него, и всё, что ей требовалось сделать – незаметно сунуть записку Хасану или Юсуфу, пока мы шли через деревню. Когда же мы работали в королевском вади, она общалась с ним, оставляя сообщения в выбранном месте недалеко от лагеря. Один из жителей деревни исполнял роль мальчишки-почтальона; эти негодяи изучили каждый дюйм скал и способны беспрепятственно шнырять, где угодно. Мне не удавалось убедить её, что ей лучше находиться на нашей стороне, чем рядом с Винси, до тех пор, пока мы вчера не вернулись на дахабию. Она... Почему ты ухмыляешься, Пибоди?

– Просто так, дорогой. Пожалуйста, продолжай.

– Хм-м, – фыркнул Эмерсон. – Я изложил ей всё до мелочей и пообещал защиту, если она присоединится к нам, и тюремное заключение в противном случае. Сообщение, которое она передала нынче утром, нельзя было поставить ей в вину – в нём Винси извещали только о том, что вечером я окажусь на северных скалах.

– Но, – сказал Абдулла, которого совершенно не интересовали злобные махинации женщин, а тем более возвращение их на путь истинный, – почему люди, которым полагалось защищать вас, вместо этого взяли меня в плен? Неужели дьяволу удалось подкупить и их? Конечно, сам Вандергельт-эффенди не мог…

– Всё верно, Абдулла, – перебила я. – Эмерсон, мне кажется, нам пора. Ты не ел и, похоже, очень устал.

Эмерсон понял мой намёк. Я не хотела касаться этой темы. Память о жертве Сайруса была столь свежа в моём сознании, что я не желала и не могла думать о том, насколько близко он подвёл нас к катастрофе. Я знала мотив, побудивший его к единственному недостойному поступку в его благородной жизни, и обвиняла себя в том, что не смогла осознать глубину его чувств ко мне. Должно быть, из-за моего отказа он обезумел. Временное умопомрачение было самым мягким и наиболее вероятным объяснением предательства, совершённого Сайрусом по отношению к Эмерсону – предательства, которое он искупил, отдав свою жизнь.

Берта не пришла обедать. Когда мы принялись за поиски, то обнаружили, что её комната пуста, а вещи бесследно исчезли. Из расспросов мы узнали, что женщина, соответствующая её описанию – и, по правде сказать, описанию большей части женщин в деревне – наняла лодку и переправилась через реку несколько часов назад.

Как ни странно, Эмерсон не был удивлён – или, по крайней мере, хорошо притворялся. Признаться честно – как я всегда стараюсь поступать (по крайней мере, на этих страницах) – я испытала изрядное облегчение, сбыв её с рук. Чем мы были ей обязаны – большой вопрос; если взвесить добро и зло, то сомневаюсь, что результат оказался бы в её пользу. Она была женщиной, и многое испытала, но, как я уже говорила Эмерсону, вряд ли для неё нашлась бы подходящая карьера.

– Хм-м, – отреагировал Эмерсон, массируя расщелину в подбородке. – Я склонен подозревать, Пибоди, что подходящую карьеру нашла сама Берта.

Он отказался подробно расшифровать это загадочное замечание, и я не настаивала, опасаясь спровоцировать чувства, которые могли бы испортить то, что я запланировала на оставшуюся часть вечера.

* * *

Благодаря усердной помощи стюарда Сайруса, на следующий день мы уехали на поезде. Он рассыпался в саламах (здесь – пожеланиях всего наилучшего), когда мы попрощались с ним, поблагодарив напоследок. Я заверила его, что, если ему потребуются рекомендации, я с радостью воздам в них заслуженную хвалу за превосходное выполнение своих обязанностей. Грустно было навсегда прощаться с «Нефертити». Я сомневалась, что увижу её снова, потому что, как уже упоминала, эти элегантные парусники исчезали со сцены.

Эмерсон проспал чуть ли не всю дорогу, Анубис свернулся на сиденье рядом с ним. Мы, похоже, приобрели ещё одного кота. Он следовал за Эмерсоном так же преданно, как Бастет – за Рамзесом, и я достаточно хорошо изучила сентиментальную природу моего мужа, чтобы преисполниться уверенности: он не бросит кота, особенно демонстрирующего ему такое льстящее внимание. Изменение предмета привязанности Анубиса не являлось признаком хладнокровного своекорыстия, но демонстрировало разумную оценку выдающегося характера Эмерсона. Я задавалась вопросом, как Бастет поступит с новичком. Представлявшиеся варианты несколько тревожили.

Но в тот день в моём сердце почти не было места для мрачных предчувствий. Я захватила книгу из превосходной библиотеки Сайруса, но читала её урывками; с каким удовольствием я наблюдала за подъёмом и опусканием груди моего мужа, прислушивалась к его глубокому звучному дыханию и иногда уступала соблазну погладить усталые морщины, которые всё же отметили его лицо! Всякий раз, когда я это делала, Эмерсон бормотал: «Проклятые мухи!» и отмахивался рукой. И в такие моменты счастье, переполнявшее меня, становилось почти невыносимым. Подобное же счастье вскоре предстояло испытать и нашим любимым родственникам: рано утром мы отправили им телеграммы, сообщавшие о неизменной любви, и заверяющие, что всё в порядке.

Когда мы приехали, ночь уже распростёрла свои чёрно-соболиные крылья над древним городом. Мы наняли экипаж, чтобы отправиться прямо в замок. Когда он тронулся, я оглянулась и увидела – или вообразила, что увидела – знакомый силуэт, метнувшийся в тень. Но нет, сказала я себе, этого не может быть. Кевин уехал в Каир несколькими часами раньше нас.

Тусклый свет ламп с трудом пробивался сквозь темноту. Мерное постукивание лошадиных копыт создавало подходящее сопровождение моим печальным мыслям. Трудно было представить замок, которым Сайрус так гордился, без него. В каждой комнате, в каждом коридоре, ощущалось бы присутствие высокого, любезного призрака. Мне казалось, что Эмерсон ощущал то же самое, и, уважая мои чувства, сохранял задумчивое молчание, держа мою руку в своей.

Я предположила, что Рене уведомил слуг о нашем скором прибытии. И, действительно, дворецкий приветствовал нас, как самых долгожданных и почётных гостей. Поклонившись, он пошёл перед нами, но когда я поняла, куда он нас ведёт, то остановилась:

– Я не могу, Эмерсон. Только не в библиотеке, только не сегодня. Мы столько часов провели вместе в этой комнате, его любимой…

Но Анубис уже прошествовал по коридору, и слуга открыл дверь. Запах дыма – дыма тонкой сигарки – достиг моих ноздрей. Из глубокого кожаного кресла возле длинного стола, заваленного книгами и газетами, поднялся человек. Сигарка, козлиная бородка, безукоризненно подогнанный полотняный костюм...

Нашим глазам предстал призрак Сайруса Вандергельта – такой же, каким он был при жизни.

* * *

Я не упала в обморок. Эмерсон утверждает обратное, но он вечно пытается найти во мне доказательства того, что называет «поведением, подобающим леди». На самом деле – и кто может обвинить меня? – мои колени подогнулись, а глаза заволокло серым туманом. Когда мой взор прояснился, я осознала, что сижу на диване, и Эмерсон растирает мне руки, а у Сайруса, склонившегося ко мне, от волнения дрожит бородка.

– Господь Всеблагий! – возопила я... Но Читатель вполне может представить себе взволнованные фразы, слетавшие с моих уст в течение последующих минут. Тёплое пожатие руки Сайруса заверило меня, что это – он собственной персоной, а не бесплотный дух. Применение мягкого стимулятора восстановило моё обычное спокойствие, и вскоре мы приступили к усердному удовлетворению взаимного любопытства.

Сайруса потрясло осознание того, что ему полагается быть мёртвым.

– Я приехал всего час назад! – воскликнул он. – Слуги сказали мне, что вас ждут, что, безусловно, явилось хорошей новостью, но они не сообщили мне, что я умер. Хоть кто-то, да должен был проболтаться. Как это случилось?

– Лучше сначала выслушаем вашу историю, – произнёс Эмерсон, бросив на меня странный взгляд. – Где вы находились последние несколько недель?

По мере рассказа меня охватывало странное, неуклонно усиливающееся чувство. Мне уже приходилось слышать нечто подобное.

– Они схватили меня сразу после того, как я сошёл с поезда в Каире, – начал Сайрус. – Я почувствовал небольшой укол в руку – будто комар укусил меня. Потом всё смешалось. Помню, как двое парней усаживали меня в коляску, и всё. Затем я проснулся в том, что выглядело, как роскошный отель: спальня, ванная комната, очаровательная гостиная с мягкими стульями и книжными полками. Единственное отличие – на дверях не было никаких ручек.

Его окружили всевозможной заботой (заверил он нас). Пища была приготовлена превосходным шеф-поваром и подавалась слугами, которые выполняли любые желания Сайруса, разве что не отвечали ни на какие вопросы.

– Я начинал задумываться, не придётся ли мне провести там остаток своей жизни, – признался Сайрус. – Прошлой ночью, как обычно, я лёг спать – по-моему, прошлой ночью – и хоть верьте, хоть нет, но проснулся сегодня утром в купе первого класса экспресса Каир-Луксор. Я разволновался, как и следовало ожидать; кондуктор с усмешкой взглянул на меня и сообщил, что я достаточно сильно набрался, и в поезд меня сажали друзья. Они передали ему мой билет, прямо до Луксора, так что всё в порядке. Ребята, я был совершенно ошеломлён, но решил, что сначала приеду сюда, а затем попытаюсь выяснить, что происходит. Мне кажется, что вы сможете всё объяснить.

– Мне кажется, сможем, – ответил Эмерсон, снова взглянув на меня.

Я лишилась дара речи. Явно радуясь тому, что оказался единственным рассказчиком, Эмерсон начал свою историю. Ни слова, ни даже дыхания, не было слышно, пока он не окончил.

– Вот же бред! – задохнулся Сайрус. – Честно скажу вам, Эмерсон, я бы не поверил в подобную нелепицу, если бы мне рассказал её кто-нибудь другой. Я и вам-то не очень верю. Как кто бы то ни было мог обмануть вас, представляясь мной? Ведь вы знаете меня уже долгие годы!

Я изучала худое, морщинистое лицо Сайруса. Годы не пощадили нашего старого друга, вопреки моим надеждам. Мне бы следовало понять: осанка, высокий рост (но всё-таки ниже на несколько дюймов) и замечательно хорошо сохранившееся лицо не могли ему принадлежать. И бородка – тоже! Какое облегчение Сети, должно быть, испытал, отказавшись от неё!

Естественно, я коснулась этого вопроса с большей тактичностью.

– Мы не видели вас в течение нескольких лет, Сайрус. Его подражание вашей речи и манерам было совершенным, он – прирождённый имитатор, и мог в течение нескольких дней тайно изучать вас, прежде чем покинуть Каир. Но главным его оружием являлась психология. Люди видят то, что ожидают увидеть – что, как им сказали, они видят на самом деле. И как только они утвердятся в этой вере, никакие доказательства обратного не смогут убедить их в собственной ошибке.

– Хватит разводить психологические бредни, Амелия, – прорычал Эмерсон. – Полагаю, Вандергельт, среди ваших сотрудников нет лиц по имени Рене Д'Арси и Чарльз Х. Холли?

– Сотрудники? У меня их нет. Хоффман оставил меня в прошлом году для работы в Исследовательском фонде Египта. Я собирался искать помощника в Каире. Есть молодой человек по имени Вейгалл[256]...

– Нет, нет, он не подойдёт! – воскликнул Эмерсон. – У него нет никаких способностей, а его склонность к...

– Эмерсон, пожалуйста, смени тему, – перебила я. – Как и Сайрусу, мне сложно это признать. Оба этих приятных молодых человека были лейтенантами... лейтенантами...

Эмерсону было крайне трудно произнести хоть слово, но он справился.

– … Гения... М-да. Нам сразу следовало понять – никакие они не археологи. Боязнь высоты Холли уже наводила на подозрения, и ни один из них не демонстрировал той степени знания, которой должен был обладать, но в настоящее время не так много землекопов, которые хоть чего-то стоят. Не знаю, к чему всё это приведёт, особенно... Да, Пибоди, я знаю, я уклонился от темы. Они были… э-э…его соучастниками, я начал их подозревать, когда они так стремительно уехали с ним. Членов экипажа дахабии наняли, как охранников.

– О Боже, – беспомощно пробормотала я. – Сайрус… Эмерсон… Надеюсь, вы простите меня, но в настоящий момент я не в состоянии думать ни о чём. Лучше всем нам выспаться и вернуться к обсуждению поутру.

Сайрус был слишком джентльменом (на свой неотёсанный американский лад), чтобы сопротивляться такому призыву. Убедившись, что слуги подготовили наши комнаты, он проводил меня до дверей.

– Тяжёлый день для всех нас, что тут говорить, – сказал он. – Миссис Амелия, дорогая моя... Надеюсь, вы верите, что я был бы рад служить вам не менее преданно, чем этот дьявольский проходимец. Притворявшийся мной...

– Вот почему его маскарад и оказался настолько убедительным, Сайрус, – ответила я. – Этот человек действовал так, как и вы, окажись вы на его месте. Мой милый старый друг, сегодняшний день принёс одно счастливое известие. Я искренне, просто исключительно рада, что сообщения о вашей смерти сильно преувеличены[257].

Как я и надеялась, моя шутка отвлекла его и вызвала смешок.

– Хорошая работа, Пибоди, – сказал Эмерсон, когда мы поднимались по лестнице рука об руку. – Но ты просто отложила неизбежное. До завтрашнего утра нам следует придумать удовлетворительное объяснение энергичной деятельности Сети – как в нашу пользу, так и против нас.

– Я сама не уверена, что полностью постигла его мотивы, – призналась я.

– Тогда ты либо глупа, во что я не верю, либо лицемеришь, что в равной степени маловероятно, – холодно сказал Эмерсон. – Не желаешь ли выслушать мои разъяснения?

– Эмерсон, если ты намерен притвориться, будто всё время знал, что этот человек не был Сайрусом Вандергельтом, я могу... я вынуждена...

Я не закончила фразу. Эмерсон закрыл за нами дверь нашей комнаты. И крепко обнял меня. Это был священный момент – молчаливое, но пылкое подтверждение обетов, данных нами друг другу в тот блаженный день, когда мы стали единым целым.

Один из высших моментов в жизни женщины – когда она слышит из уст любимого человека без подсказки или малейших намёков именно те слова, которые тайно жаждет услышать. (Кроме того, я считаю, что это случается крайне редко.)

– Я полюбил тебя с первого взгляда, Пибоди, – уткнулся лицом в мои волосы Эмерсон, из-за чего его голос звучал приглушённо. – Ещё до того, как вспомнил тебя. С того момента, как ты свалилась с потолка, размахивая пистолетом, я понял, что ты – единственная женщина для меня; даже в брюках, моя дорогая, ошибиться в отношении твоего пола было невозможно. В те дни я как будто блуждал в тумане в поисках чего-то отчаянно желанного…

– Но ты не знал, чего именно, – нежно прошептала я.

Эмерсон отстранил меня на расстояние вытянутой руки и насупился.

– За кого ты принимаешь меня – за дурачка-школьника? Конечно, я знал, что ищу. Только не существовало ни простого, ни почётного способа заполучить желаемое. Поскольку всё, что я тогда знал – у меня неизвестно где имеются скучная заурядная жена и дюжина скучных заурядных детей. А у тебя, и слепому ясно, не было ничего общего с заурядной женой. Почему, чёрт возьми, ты не вдолбила правду мне в голову? Такая сдержанность не свойственна тебе, Пибоди.

– Из-за герра доктора Шаденфрейде, – сказала я. – Он настаивал…

После моего объяснения Эмерсон кивнул:

– Да, я понял. Кажется, теперь и последняя часть головоломки встала на место. Рассказать тебе, как я реконструирую случившееся?

* * *

– Отвечаю на твои слова: нет, я не знал, кто такой, к дьяволу, Вандергельт. Я вообще никого не узнавал, чёрт побери! Когда ко мне вернулась память, я даже не спрашивал себя, почему он кажется мне моложе, чем при нашей последней встрече. Я просто верил, что это он – так же, как и ты, и все остальные.

Тогда я не подозревал его, но гораздо раньше, ещё в Каире, начал задаваться вопросом: не появился ли у нас личный ангел-хранитель? Разве тебе не показалось странным, что нам удалось избежать стольких неприятных столкновений из-за, казалось бы, случайного появления спасителей?

В первый раз, когда тебя утащили с маскарада, мне попросту улыбнулась удача... Хорошо, раз ты настаиваешь, моя дорогая Пибоди – определённое физическое и умственное проворство с моей стороны позволило мне вовремя вмешаться, чтобы вырвать тебя из рук похитителя. Это, конечно, организовал Винси. Очевидно, ты сообщила всем нашим знакомым археологам, что мы придём? Нетрудно обыскать суки (рынки) и найти торговца, у которого знаменитая Ситт Хаким купила мужскую одежду.

А вот последующие наши приключения начали приобретать совершенно другую окраску. Полицейский чиновник, заявившийся с подчинёнными в ту часть Каира, где полиция в жизни не появлялась, и как раз вовремя, чтобы спугнуть наёмных головорезов, загнавших нас в угол; неуклюжий молодой немецкий студент-археолог, совершивший предупреждающий выстрел именно тогда, когда рабочий – которого впоследствии не смогли найти – попытался соблазнить тебя обещанием показать гробницу – которой тоже на самом деле не оказалось; упавший без сознания парень на суке, которого унесли его «друзья» – ты этого не заметила, не так ли? А я заметил, и это подтвердило моё чувство, что мы должны как можно скорее выбраться из Каира.

Абдулла рассказал мне о группе пьяных молодых американцев, чудесным образом появившихся на сцене в нужный момент, чтобы не дать тебе исчезнуть в ночи. Винси поймал меня в ловушку. Мне стало ясно, что нами интересуются две разные стороны: одна из них намерена взять в плен обоих или одного из нас, причём неважно, кого. Другая пытается противостоять атакующим. Но когда я попал в плен, стало ясно, что ангел-хранитель заботится только о тебе.

Мы никогда не узнаем правду, но я уверен, что моя реконструкция деятельности Сети довольно точна. Как мы и предполагали, вначале он пронюхал о деле Форта; из всевозможных кандидатур он является наиболее подходящей. Он – проклятье, невыносимо даже подумать о том, чтобы хвалить его, но придётся – сдержал своё слово. Он обещал, что больше не будет становиться у тебя на пути, и выполнял своё обещание (чёрт бы его побрал!) до того момента, когда понял, что и другие подбираются к сокровищам Форта, а в результате ты можешь оказаться в опасности. Эти соображения послужили ему оправданием для того, чтобы исполнить своё желание – нарушить собственную клятву.

Как только он узнал о попытке похищения на балу, то тут же вышел на сцену, организовав своих людей. В том или ином обличье ему пришлось наблюдать за тобой днём и ночью. Имей в виду, что он не чувствовал себя обязанным защищать МЕНЯ. С его точки зрения, самым желательным исходом являлись бы твоё выживание и моя кончина, но он был (проклятая свинья!) слишком честен, чтобы воздержаться от прямых действий против меня. Все нападения на нас спровоцировал Винси. Сети всего лишь вмешивался, чтобы защитить тебя от любого ущерба. С этой целью ему пришлось помогать и мне, но он, скорее всего, молился всем богам, которым поклонялся, чтобы Винси удалось покончить со мной.

Наконец его желание исполнилось. Я исчез, и ты, как он надеялся, стала (или вскоре станешь) скорбящей вдовой. На сцене появился Сайрус Вандергельт, старый и надёжный друг, проявляющий нежное сострадание и кое-что ещё. Но, благодаря твоим усилиям, моя дорогая Пибоди, и нашему преданному другу Абдулле, я выжил. И чуть было не пожалел Вандергельта-Сети: какой удар ему пришлось перенести, когда вы вернули меня обратно в мир живых!

Но оправился он быстро – чёрт бы его побрал! – и с характерной для него изобретательностью нашёл средство, как он надеялся, избавиться от меня, соблюдая букву, если не дух обета. Признаю, что Шаденфрейде – просто блестящая выдумка. Такой человек, наверно, существует на самом деле? Однако это должно было поразить тебя – по какому странному совпадению он оказался в Луксоре именно в нужный момент? Да, да, я всё понимаю; я точно так же растерялся бы, если бы оказался на твоём месте.

Шаденфрейде, навещавший меня, был очередным соучастником Сети, хорошо подготовившимся к своей роли. Что за абсурдную смесь сумасшедших теорий он изложил! Цель, конечно, заключалась в том, чтобы отдалить нас друг от друга и враждебно настроить. Пибоди, глупышка моя обожаемая, если бы у тебя хватило здравого смысла… э-э… как ты выражаешься, силком навязать мне своё внимание... Но, кажется, я понимаю смесь скромности и донкихотского романтизма, помешавшую тебе. Хотя как ты могла даже на миг усомниться...

(Краткая интерлюдия прервала плавный ход повествования.)

– Итак, мы уехали в Амарну, неотрывно преследуемые Винси, а Вандергельт-Сети ухаживал за тобой, пытаясь покорить предметами роскоши и преданным вниманием. Разительный контраст с моим поведением, признаюсь! Любая разумная женщина, дорогая моя, дала бы мне отставку и приняла бы трогательное ухаживание моложавого, преклоняющегося перед ней американского миллионера. Он надеялся, что его уловки одержат верх, а ещё больше – что Винси удастся покончить со мной. Но ты осталась непреклонной. Мало того, что ты отвергала его авансы... по крайней мере, надеюсь, что так и было, Пибоди, потому что, если бы я думал, что ты заколебалась, пусть даже на долю секунды... Я верю тебе, моя дорогая. Ты не просто отвергала его, но следовала за мной, как преданный пёс, и снова и снова рисковала жизнью, пытаясь удержать меня от неприятных последствий моего безрассудного поведения. И тем самым, вероятно, заставила Сети дойти до предела.

В конце концов его терпению пришёл конец. Тебе следует понять: я ничуть не сомневался в Вандергельте, иначе не стал бы сговариваться с ним, чтобы устроить засаду для Винси. И даже тогда – провалиться бы ему в преисподнюю! – он воздержался от прямых действий против меня. Однако предпринял всё возможное, чтобы обеспечить мою смерть, но остаться лично непричастным к роковому выстрелу. Двое мужчин, которых он послал со мной, получили приказ не мешать Винси. Кроме того, они не позволили Абдулле прийти ко мне на помощь. И я никак не мог защитить себя. Как ты заметила, в винтовке, которую он мне одолжил, была только одна пуля. До сих пор не могу понять истинного значения этого факта. Возможно, я должен был использовать её для себя, а не для противника! Или, может быть, он ожидал, что я проверю винтовку, и если увижу, что она не заряжена, то, очевидно, отступлю с абсолютно проигрышной позиции.

Я считаю, что, как только Винси убил бы меня, оба охранника расправились бы с ним самим. Счастливый конец с точки зрения Сети: раз и твой враг и твой болтавшийся под ногами муж мертвы, ты, в конце концов, обретёшь утешение в объятиях преданного друга. Рано или поздно – если я правильно сужу о его характере – он бы раскрыл перед тобой своё истинное лицо и позволил бы Вандергельту занять законное место. Он не мог продолжать маскарад до бесконечности, да его это и не устраивало. Он поклялся бы отказаться от своей преступной деятельности – повторяя тебе, как и раньше, что ты и только ты можешь отвратить его от зла к добру... Будь проклято его тщеславие!

Благодаря твоей закоренелой привычке вмешиваться, моя дорогая Пибоди, всё сложилось не так, как планировал Сети. Истина озарила меня в тот момент, когда мы столкнулись друг с другом, с неоспоримой очевидностью его предательства по отношению ко мне и с такой же очевидностью преданности тебе. В те последние минуты он говорил со мной не как Вандергельт. Надеюсь, ты не веришь, Пибоди, что я совершил благородный поступок, когда передал тебя ему на руки. Всё, что я хотел – выйти из этой засады с целой шкурой, а затем втоптать Вандергельта – или другого, кем бы он ни был – в грязь.

В конце концов... Я не могу в должной мере оценить его характер. И всё-таки он напал, безоружный, на убийцу с винтовкой, и принял пулю, предназначенную нам… тебе. Ничто в его жизни не было таким, как его уход.

По сути, – заключил Эмерсон, – в его жизни вообще ничего не было. Я только надеюсь, моя милая Пибоди, что ты ограждена от опасности поддаться той дешёвой сентиментальности, которую иногда замечаю в тебе. И если вдруг увижу, что ты создаёшь некую святыню со свежими цветами и свечами, то разобью её на кусочки.

– Как будто я способна на подобную чушь! Но у него действительно имелся кодекс чести, Эмерсон. И, конечно же, его последний поступок в какой-то мере искупает...

Эмерсон положил конец обсуждению исключительно убедительным образом.

* * *

Некоторое время спустя я лежала, наблюдая медленный дрейф лунного света по полу и наслаждаясь самыми изысканными ощущениями. Я знала, что рискую разрушить это небесное блаженство, если заговорю, и всё же чувствовала, что обязана сказать ещё одно:

– Ты должен признать, что Сети был способен внушить исключительную преданность своим подчинённым, и что они выполнили его последние пожелания, как если бы он высказал их вслух – освободив Сайруса и отправив его к нам, чтобы развеять наше горе как можно скорее. Интересно, откуда они взяли...

Плечо Эмерсона затвердело, будто скала.

– Можешь соорудить ему кенотаф[258], – предложил он с невыразимым сарказмом. – Скрученная змея, по-моему – самое подходящее украшение.

– Странно, что ты упомянул об этом, Эмерсон. Помнишь историю, которую я перевела – «Сказание об обречённом принце»?

– А при чём тут она? – Тон Эмерсона стал несколько приветливее, но у меня было время пересмотреть то, что я собиралась сказать. Он будет издеваться надо мной всю оставшуюся жизнь, если я признаюсь в суеверных фантазиях, извлечённых мной из этой безобидной истории.

– Мне кажется, я знаю, как всё закончилось.

– О? – Эмерсон вернул руку, которую убрал, когда я начала говорить.

– Принцесса спасла его, конечно. Одолев крокодила и собаку, как одолела и змею.

– Это совсем не египетское окончание, Пибоди. – Он притянул меня поближе к себе. – Хотя в обоих случаях просматриваются интересные, пусть даже случайные, параллели, согласна? Принц был таким же безрассудным и тупым, как некий другой человек, чьё имя я мог бы назвать, и нет сомнений в том, что храбрая принцесса спасла его никчёмную шею с помощью настойчивости и ума, как и ты, моя дорогая. Даже собака... Однако нам не повстречались ни крокодилы, ни змеи. Если только Сети не рассчитывал...

– Любимый мой... – Хотя каждый нерв моего тела трепетал в восторге от восхищения этим красноречивым и щедрым воздаянием, я чувствовала, что обязана возразить: – Мы достаточно говорили о Сети. Ты ведь знаешь: «De mortuis nil nisi bonum»[259].

– Не знаю,– пробормотал Эмерсон.– А хотел бы знать.

– Я не понимаю, Эмерсон.

– Ладно, – сказал Эмерсон.

Прежде чем я успела задать новый вопрос, он приступил к осуществлению определённых мер, потребовавших моего полного внимания и завершивших обсуждение. Способности Эмерсона именно в этой области всегда были экстраординарными, и, как он мог бы заметить по ходу процесса, мы потеряли слишком много времени, и требовалось наверстать упущенное.

* * *

ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ.

От нашего специального корреспондента в Луксоре.

ЧУДЕСНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ АМЕРИКАНСКОГО МИЛЛИОНЕРА-АРХЕОЛОГА.

Миссис Амелия П. Эмерсон: «Божественное Провидение Вняло Моим Молитвам».

Профессор Эмерсон: «Выдающиеся Медицинские Таланты Миссис Эмерсон Сотворили Чудо».

«Предыдущее сообщение нашего корреспондента, извещавшее о трагической гибели американского миллионера-археолога Сайруса Вандергельта, оказалось не вполне точным. Раны мистера Вандергельта, полученные им в ходе захватывающих событий, описанных во вчерашнем номере «Дейли Йелл», оказались не такими тяжёлыми, как предполагалось. В археологических кругах эта новость была воспринята с...»

* * *

«Дорогие мама и папа,

Я с искренним восторгом предчувствую радость, которую вы испытаете, узнав из моих слов, что в течение нескольких дней после получения этого письма вы сможете заключить меня в объятия.

Точно так же вы сможете обнять и Гарджери, если пожелаете, хотя, по моему мнению, подобные проявления чувств смутят его. Вы должны ему сорок один фунт шесть шиллингов».