100 великих казней

ЛЮДОВИК XVI И МАРИЯ-АНТУАНЕТТА

Царствование Людовика XVI (1754–1793) было прервано Великой французской революцией. Он пытался бежать из Франции, но в Варене был опознан и возвращен в Париж. 15 января 1793 года Национальный Конвент начал поименное голосование по трем вопросам: «Виновен ли Людовик XVI?» («да» — 683 человека, то есть подавляющее большинство), «Следует ли любое принятое решение передавать на обсуждение народа?» («нет» большинством голосов), «Какого наказания заслуживает Людовик XVI?» (за смертную казнь без всяких условий проголосовали 387 человек, за смертную казнь условно или тюремное заключение — 334 человека). Таким образом, большинством в 53 голоса король был приговорен к смертной казни. Но прения продолжались еще несколько дней. Наконец 19 января 1793 года Национальный Конвент постановил гильотинировать короля в течение 24-х часов. Узнав о решении Конвента, Людовик попросил, чтобы к нему допустили священника Эджворта де Фримонта. В своих записках Эджворт подробно рассказал о последних часах короля.

Когда он прибыл к Людовику, тот сделал остальным рукою знак уйти. Они безмолвно повиновались.

Людовик сам закрыл за ним дверь, и Эджворт остался наедине с королем. До тех пор священник хорошо владел собою, но при виде монарха, раньше столь могущественного, Эджворт не мог больше владеть собою и против своей воли упал со слезами к ногам короля.

Вначале Людовик отвечал на слезы священника собственными слезами, но вскоре король собрался с силами.

«Простите меня, месье, простите этот миг слабости, — сказал он, — если, однако, это можно назвать слабостью. Уже долгое время я живу среди врагов и привычка как бы сроднила меня с ними, но вид верного подданного говорит моему сердцу совсем другое: это вид, от которого отвыкли мои глаза, и он меня растрогал». Король ласково поднял священника и попросил его последовать за ним в кабинет. Этот кабинет не был обит обоями и не имел никаких украшений; плохая фаянсовая печь служила ему камином и вся мебель его состояла из стола и трех кожаных кресел. Посадив Эджворта напротив себя, король сказал:

«Теперь мне остается одно-единственное великое дело, которое меня занимает целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо, что значат все остальные дела по сравнению с этим».

Случайно разговор перешел на герцога Орлеанского, и король оказался очень хорошо информированным о роли, которую герцог играл в вынесении ему смертного приговора.

Он об этом говорил без горечи, больше с жалостью, чем с гневом. «Что я сделал моему кузену, — сказал он, — что тот меня так преследует. Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но даже если б оно было еще хуже, я все равно не хотел бы быть на его месте». На этом разговор между священником и смертником был прерван комиссарами, сообщившими королю, что семья его сошла из верхних камер тюрьмы вниз. При этом известии король выбежал из комнаты. Эджворт, оставшийся в кабинете, мог слышать голоса, и он невольно стал свидетелем сцены, когда смертник говорил свое последнее «прости» близким, остающимся жить.

В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверно, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля, его дочь — все плакали одновременно. Наконец слезы прекратились, ибо для них не осталось больше сил… Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения. Эджворт оставался наедине с королем до глубокой ночи, но, заметив усталость своего собеседника, предложил ему немного отдохнуть. По просьбе Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клери, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слышал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь всю ночь, у постели короля.

В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он опять провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета, Эджворт увидел посредине комнаты сделанный из комода алтарь. Король выслушал молитву, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Священник затем оставил его одного. Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим около печки. Короля знобило, он с трудом мог согреться. Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов. Эти необычные звуки ясно были различимы сквозь стены башни, и Эджворт отметил в своих записках, что звуки эти внушили ему ужас.

Вскоре кавалерийские части вошли во двор Тампля и сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно:

«Они как будто приближаются».

С 7 до 8 часов утра под разными предлогами стучали в двери, будто желая убедиться, что король еще жив.

Возвращаясь в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал улыбаясь:

«Эти господа видяг всюду кинжалы и яд. Они боятся, как бы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть!»

Наконец в двери постучали и приказали собираться.

«Обождите несколько минут, — твердо сказал король, — и я буду в вашем распоряжении».

Закрыв двери, он бросился на колени перед священником. «Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы он поддержал меня до конца».

…Среди жугкой тишины карета подъехала к тогда еще немощеной площади Людовика XV (потом ее переименовали в площадь Революции). Вокруг эшафота было отгорожено большое пространство, которое охраняли пушки, направленные дулами в толпу. Впрочем, толпа тоже была вооружена. Когда король понял, что экипаж прибыл на место, он обернулся к священнику и прошептал:

«Если не ошибаюсь, мы приехали».

Один из палачей поспешно открыл дверцы экипажа, и жандармы, охранявшие короля, собирались выйти первыми, когда Людовик приостановил их. Опираясь рукой о колено Эджворта, он сказал.

«Господа, я рекомендую вам этого господина. Позаботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Вы обязаны позаботиться о нем». Едва король вышел из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, презрительно оттолкнув их, сделал это сам. Самообладание короля привело было палачей в смущение, но скоро они опомнились.

Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.

«Что вы хотите?» — спросил король, отдергивая свои руки.

«Мы должны вас связать», — сказал один из палачей.

«Связать? Меня? — гневно воскликнул король. — Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения».

Палачи стали настаивать, повысив голоса. Казалось, вот-вот и они решатся применить силу.

Обернувшись к священнику, король молчаливым взглядом испросил у него совета. Эджворт молчал, но поскольку король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:

«В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом».

При этих словах Людовик поднял глаза к небу. Затем он обратился к палачам.

«Делайте, что хотите. Я выпью чашу до дна».

Ступени эшафота были очень круты, и королю пришлось опереться о плечо священника. Каково же было удивление Эджворт, когда на последней ступени он почувствовал, что король покинул его плечо и твердым шагом прошел всю площадку эшафота. Одним своим взглядом Людовик заставил замолчать роту барабанщиков, стоявших против него. Затем громким голосом он произнес:

«Я умираю невиновным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию».

Услышав роковой удар ножа гильотины, Эджворт сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей — почти мальчик — схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненному священнику. Было 9 часов 10 минут утра 21 января 1793 года.