100 великих меценатов и филантропов

Джеймс Смитсон

Когда сэр Хью Перси, без пяти минут 1-й герцог Нортумберлендский, приехал в 1764 г. на модный курорт Бат (в 150 км от Лондона) и встретил там молодую вдову аристократку Элизабет Мейси, он мало сомневался в том, что его ожидает приятный отдых. Предчувствия не обманули 50-летнего любителя приключений. Правда, сэр Перси не предполагал, что целебные источники благотворно поспособствуют рождению внебрачного отпрыска который через 36 лет возьмет его родовую фамилию — Смитсон. Сам Хью сменил ее на родовое имя жены — Перси в надежде получить титул герцога, который и обрел в 1766 г. И уж вовсе не чаял будущий герцог, что его побочное чадо обессмертит фамилию Смитсон. Знал бы, может, и не отказался от ребенка, но ради приличий в свете не жалко и дитяти.

Мать от позора и скандала сбежала во Францию, где в 1765 г. родила ребенка и нарекла его Джеймсом. Беглянка ни в чем не нуждалась, поскольку была очень богата, десять лет воспитывала мальчика на континенте, а затем привезла в Англию, где добилась от короля разрешения — благо ее родословная восходила к первому монарху из династии Тюдоров Генриху VII — натурализовать сына.

Высочайшее разрешение на получение Джеймсом британского гражданства было получено, но оно не дало бастарду права носить имя отца, называться «сэром», а также устраиваться на гражданскую, государственную, военную службу и быть священником. Оставалась лишь научная карьера.

В 17 лет Джеймс Мейси поступил в Пемброк-колледж Оксфорда и вскоре стал одним из лучших студентов университета. В 22 года он уже член Королевского научного общества (по рекомендации выдающегося физика и химика Г. Кавендиша), а в 26 лет — автор первого серьезного научного труда по химии.

После смерти матери (1800) Джеймс унаследовал ее состояние, получил королевское разрешение носить фамилию Смитсон (без титула «сэр») и целиком отдался наукам — минералогии, химии, геологии. Через четверть века имя автора 27 научных трудов, первооткрывателя цинковых карбонатов, один из которых был назван в его честь смитсонитом, стало известно в Европе.

Особый интерес ученый проявлял к изучению месторождений цинковых и свинцовых руд. На собственные средства Смитсон организовал дорогостоящие экспедиции в Финляндию, Испанию, Италию, на Балканы, в Норвегию и Грецию. Минералогом двигала не корысть, а научный интерес и естественное любопытство человека, влюбленного в свою профессию и в сокровища земли. Всюду, где он бывал, Джеймс собирал всевозможные осколки пород, пока у него не составилась уникальная коллекция минералов.

Не желая передавать гражданскую ущербность своим детям, Смитсон не завел семью. В 1826 г. Джеймс написал духовную, завещав все свое огромное состояние (в основном в недвижимости), коллекцию минералов и богатую библиотеку своему племяннику Г. Хангерфорду.

Завещание обычное, если б не приписка к нему: «Буде он (племянник — В.Л.) умрет бездетным, то все вышеперечисленное состояние должно быть передано во владение народу Соединенных Штатов Америки для основания в Вашингтоне учреждения, под названием Смитсоновский институт, призванного пополнять и распространять знания». Что любопытно: сам Смитсон никогда не бывал в Штатах.

Из завещания было очевидно, что свое отечество даритель особо не жаловал, поскольку всю жизнь быть «чужим среди своих» ему, похоже, изрядно надоело. Это, однако, не помешало позднее журналистам с обеих сторон Атлантики ломать перья в поисках причин столь широкого и непонятного им жеста филантропа в заокеанскую сторону. Вот только стоило ли искать объяснения милосердному поступку — ведь «во Христе нет ни эллина, ни иудея».

Джеймс Смитсон умер 27 июня 1829 г. в Италии, был похоронен в Генуe. В 1835 г. скоропостижно скончался и его племянник. Поскольку детей у Хангерфорда не было, семейный нотариус направил письмо с завещанием Смитсона в Конгресс США.

Американский президент Э. Джексон не стал отказываться от щедрого подарка британского химика и направил в Лондон своего посланника Р. Раша, дабы тот отстоял в британских судах права США в споре с алчущими богатства родственниками Смитсона.

Больше двух лет шли судебные разбирательства и не умолкала газетная трескотня. Раш выиграл дело, распродал недвижимость Смитсона и в 1837 г. погрузил на корабль «11 ящиков со 104 960 золотыми соверенами, 8 шиллингами и 7 пенсами, а также с коллекциями, библиотекой и личными вещами Джеймса Смитсона». Это превышало 500 тысяч долларов и по тем временам было фантастической суммой.

Поскольку из завещания неясно было, что за «учреждение» имел в виду даритель (научно-исследовательский центр, сельхозакадемию, библиотеку, музей, университет или астрономическую обсерваторию), конгрecc несколько лет дебатировал — сначала о целесообразности строительства института в столице, а затем разрабатывая его концепцию, пока не утвердил проект организации музея, библиотеки, исследовательской программы, химической лаборатории, коллекции предметов искусства, науки и истории, художественной галереи и лекционных залов.

В 1846 г. президент Дж. Полк подписал акт о создании Смитсоновского института. Главой будущего института был назначен профессор Принстонского университета Дж. Генри, принявший основным направлением учреждения «самые оригинальные исследования».

В 1855 г. на Национальном молу в центре Вашинггона между памятником Дж. Вашингтону и Капитолием было построено первое здание института из красного кирпича с башенками, прозванное Замком. «Он стал крупнейшим исследовательским центром, не сопоставимым ни по масштабам, ни по возможностям с другими американскими университетами эпохи». В дальнейшем новые здания, парки и сооружения института возводились на средства из Фонда Смитсона.

В 1904 г. из Генуи были доставлены останки филантропа и торжественно захоронены в часовне у главного входа под первым камнем, заложенным в фундамент Замка.

Ныне Смитсоновский институт признан самым крупным научным учреждением мира, где собраны богатейшие коллекции памятников культуры и произведений искусства. Огромный комплекс включает в себя 18 музеев и галерей (Смитсоновскую астрофизическую обсерваторию, Национальную художественную галерею, Галерею искусств Фриера, Научный центр им. В. Вильсона и т.д.). Институт объединяет также комплекс научных библиотек, научно-популярный журнал «Смитсониэн», издательство, систему передвижных выставок, образовательные учреждения и т.п.

В каждом учреждении исчерпывающе представлена история данного направления, персоны и предметы. Скажем, в 23 специализированных галереях Национального музея авиации и космонавтики представлена вся эпоха воздухоплавания и аэронавтики — самолеты, космические корабли, ракеты и пр. В Национальном зоологическом парке собрано около 3,6 тысяч животных 435 видов.

В комплекс входят также Купер-Хьюитт — Национальный музей дизайна и Национальный музей американских индейцев — Центр Дж.Г. Хея, расположенные в Нью-Йорке.

В коллекции Смитсоновского института насчитывается более 142 млн экспонатов по антропологии, ботанике, зоологии, энтомологии, палеобиологии, минералогии, истории науки и техники, гражданской и военной истории, искусству и народному творчеству и т.д.

Как и было принято 150 лет назад, приоритетным направлением у работающих здесь ученых считаются оригинальные исследования. Ежегодно выпускаются сборники научных трудов и монографии. Главой института по традиции является президент США.

Р.S. «Лучшая кровь Англии течет в моих жилах, но это мне ничего не даст. Мое имя должно жить в памяти людей и тогда, когда титулы Нортумберлендов и Перси отомрут и забудутся» (из завещания Джеймса Смитсона; 1826 г.).

Михаил Петрович Бахтин. Николай Дмитриевич Чертков

В эпоху Наполеоновских войн (1796 — 1815) русской армии потребовалось большое число офицеров. Работа по организации военных училищ в губернских городах России, начатая императором Александром I, достигла своего апогея в правление Николая I. В 1830 г. монарх издал Положение о губернских кадетских корпусах, ставших основной базой для подготовки молодежи к военной карьере. Кадеты, находясь в корпусе на полном пансионе, получали среднее военное образование и по его окончании становились младшими офицерами.

В царствование Николая I было открыто 8 военных учебных заведений — в основном за счет пожертвований местного дворянства. Поскольку на учреждение одного кадетского корпуса требовалась огромная сумма в 1,5 — 2 млн рублей, дворяне действовали в складчину, по подписке. Многие благотворители были поощрены государем, но только два жертвователя — Михаил Петрович Бахтин и Николай Дмитриевич Чертков — удостоились высокой чести получить от самодержца именные золотые медали «За благотворение юношеству», отчеканенные на столичном монетном дворе, с рельефным изображением каждого из них. Император был чрезвычайно тронут щедростью Бахтина и Черткова, поскольку на их пожертвования удалось полностью построить, оснастить и наладить учебный процесс в двух важнейших губернских кадетских корпycax — Орловском и Воронежском.

Михаил Петрович Бахтин родился 17 (28) ноября 1786 г. в с. Барышье Брянского уезда Белгородской губернии в имении своего отца Петра Афанасьевича, представителя старинного дворянского рода Бахтиных, по легендам завладевшего в XVI в. сокровищами разбойника Кудеяра.

О последних годах жизни Бахтина можно узнать из воспоминаний русского военного инженера генерал-майора К.К. Жерве, не раз бывавшего по делам службы в имении помещика. А вот о Бахтине до 1833 г. сведений крайне мало (не сохранилось даже его портрета). Известно лишь, что Михаил Петрович, пережив в юности утрату горячо любимой невесты, так потом и не женился. В 1807 г. дворянин принял активное участие в подготовке народного ополчения в Российской империи, за что был награжден орденом Святого Владимира IV степени. Выйдя в 1808 г. в отставку в чине полковника, Бахтин поселился в Барышье. В Отечественную войну 1812 г. владелец поместья подготавливал за свой счет вооруженные отряды ополченцев на Орловщине. В 1829 — 1834 г. построил рядом с домом каменную церковь Святых Космы и Дамиана.

По Жерве, у Бахтина было несколько крупных имений, дом-дворец в Барышье, 7 тысяч душ крестьян, 7 млн рублей капитала. Для гостей, коих барин принимал весьма охотно, было отведено 60 комнат. Слух услаждал оркестр из 40 человек со своим капельмейстером. 100 верховых егерей со сворами собак всевозможных пород организовывали охоту. Достопримечательностью поместья была «оранжерея, длиною с полверсты, убранная зеркалами и разною садовою мебелью», и «духовой сад на версту, более чем с 2000 фруктовых деревьев всевозможных пород».

В 1835 г. отставной полковник пожертвовал 1,5 млн рублей и благоприобретенное имение в 2700 душ крепостных крестьян в Орловской и Курской губерниях со всеми землями и угодьями на учреждение в г. Орле кадетского корпуса. В последующие годы филантроп поступился еще своим родовым имением в 1469 душ крестьян со всем хозяйственным имуществом, а также 140 тысяч 126 рублей и по завещанию передал в распоряжение Министерства государственных имуществ прочие свои владения, от продажи коих было выручено еще 200 тысяч рублей. Будучи членом специальной комиссии по наблюдению за строительством, меценат передавал какие-то суммы и поставлял стройматериалы из своих имений. По прикидкам, на корпус филантроп пожертвовал около 4 млн рублей (из расчета 500 рублей за ревизскую душу, переданные 4 тысячи крестьян обошлись Бахтину в 2 млн рублей).

Всемилостиво приняв дар, Николай I в личном письме поблагодарил мецената за жертву и известил о награждении его орденом Святого Владимира II степени, званием генерал-майора с оставлением вне службы, а также о своем повелении корпус «именовать Бахтинским». (Из 28 российских кадетских корпусов, открытых до 1917 г., это единственное военное учреждение, получившее имя своего мецената.)

Торжественное открытие Орловского Бахтина кадетского корпуса произошло 6 (19) декабря 1843 г. Четырехэтажное здание являлось самым крупным и красивым в городе.

Михаил Петрович не дожил до открытия. Он скончался 27 января (8 февраля) 1838 г. в Барышье. Там же и похоронен при церкви Космы и Дамиана. По случаю кончины мецената во всех военно-учебных заведениях России был объявлен трехдневный траур.

«Последняя воля Бахтина, предполагавшая выделение небольшой суммы денег на строительство памятника, содержание церкви и обеспечение его дворовых людей, была приведена в точное исполнение».

Николай Дмитриевич Чертков, представитель другого старинного русского дворянского рода — Чертковых, родился 18 (29) июля 1794 г. в состоятельной семье Воронежского предводителя дворянства Дмитрия Васильевича Черткова.

В 1813 г. Николай поступил на военную службу; принимал участие в пяти военных кампаниях, состоял при генерал-фельдмаршале И.Ф. Паскевиче для особых поручений и уволился в отставку в чине генерал-майора. За свои боевые заслуги Чертков имел военные отличия и орден Святого Владимира III степени, полученные, по словам самого награжденного, «грудью, на поле сражения».

В 1834 г. воронежское дворянство обратилось с ходатайством об открытии в губернском городе кадетского корпуса, предлагая собранные по подписке 700 тысяч рублей. Так как сумма оказалась недостаточной, затея едва не провалилась — выручил Чертков. В 1836 г. Николай Дмитриевич поехал в столицу, встретился там с главным руководителем всех военных учебных заведений великим князем Михаилом Павловичем и предложил сумму, достаточную для учреждения в Воронеже кадетского корпуса.

После этого помещик обратился к Николаю I с прошением о принятии пожертвования — «желая по возможности силъ, отъ него зависящихъ, быть сопричастнымъ къ военному образованию дворянства, принесъ на алтарь отечества капиталь въ 1 милл. руб. и изъ благопрiобретеннаго именiя 2 тыс. душъ крестьянь въ пользу Воронежского кадетского корпуса». (Позднее Чертков изменил свои намерения и пожертвовал 1,5 млн рублей и 1000 крестьян.)

При этом меценат просил государя о том, чтобы кадетский корпус не назывался его именем, а получил название Михайловского — в честь великого князя Михаила Павловича. Великий князь лично ходатайствовал о «всемилостивом соизволении на принятие всеподданнейшего прошения Черткова». Дар был принят, и корпус назван Михайловским-Воронежским.

За свой щедрый вклад Николай Дмитриевич получил орден Святого Владимира II степени и снова был принят на службу в чине генерал-майора при главном начальнике военно-учебных заведений.

8 (19) ноября 1845 г. состоялось торжественное открытие корпуса. Черткову была предоставлена почетная должность попечителя (от должности директора он отказался), присвоен чин генерал-лейтенанта и вручен орден Святой Анны I степени.

Филантропическая акция рассорила помещика с кругом его завистливых знакомых, посчитавших жертву старика неискренней (Николай Дмитриевич слыл страшным скупцом) и даже пытавшихся «оттереть» его от участия в возведении корпуса.

Дополнительно Чертков обеспечивал содержание в корпусе 70 бедных дворянских детей. Существовали стипендии его имени.

Скончался Николай Дмитриевич в Санкт-Петербурге 14 (25) ноября 1852 г. Похоронен в Александро-Невской лавре. В день смерти Черткова по всем военно-учебным заведениям России был объявлен трехдневный траур.

Р.S.I. С 1849 по 1912 г. Орловский Бахтина кадетский корпус окончили 3054 кадета. 12 воспитанников были награждены орденом Святого Георгия, в том числе 11 человек за отличия в Русско-турецкой войне 1877 — 1878 гг.

Многие выпускники корпуса оставили свой след в истории нашего государства: генерал-лейтенанты Д.П. Парский, А.Н. Бахтин, Е.З. Барсуков; военный историк и теоретик, генерал от инфантерии А.М. Зайончковский; конструктор тепловых и авиационных двигателей, академик АН СССР Б.С. Стечкин; писатель С.М. Степняк-Кравчинский и т.д.

Здание простояло целый век. В годы Великой Отечественной войны в нем хозяйничали немецкие танкисты. Перед отступлением здание было разрушено.

Р.S.II. За 73 года существования Воронежский кадетский корпус (расформирован в 1918 г.) выпустил 300 будущих генералов и несколько тысяч офицеров русской армии. 13 воспитанников корпуса стали георгиевскими кавалерами за подвиги в войне с Турцией 1877 — 1878 гг. и Японией — в 1905-м. «Среди прославленных выпускников Воронежского великого князя Михаила Павловича кадетского корпуса выделяются имена героя Брусиловского прорыва генерала от кавалерии Каледина, генерал-лейтенантов Генерального штаба Перлина, Макшеева-Мамонова, Проценко, генерал-лейтенантов Нарбута, Алексеева, Данилова... Достигли известности на различных поприщах государственной службы и науки: оружейный конструктор, создатель трехлинейной винтовки генерал-майор С.И. Мосин, изобретатель электрической лампочки А.Н. Ладыгин... Крупнейшим книгоиздателем, редактором многих газет стал А.С. Суворин» и т.д.

Федор Петрович Гааз

Доктора Гааза при жизни называли дураком, сумасшедшим, святым. Его боготворили и над ним издевались, молились за него и писали на него доносы. Требования доктора, скрипя зубами, выполняли чиновники и сослуживцы. Справедливые укоры Федора Петровича в отсутствии должной любви к «несчастным» арестантам смиренно выслушивал митрополит Московский Филарет (Дроздов). Коленопреклоненным просьбам главного врача московских тюрем Гааза об облегчении участи узников и о помиловании 70-летнего старовера вняли градоначальник А.Г. Щербатов и император Николай I.

В последний путь «Божиего человека» провожали 20 тысяч человек и о почившем, неправославном, гудели церковные колокола и по разрешению епископа в церквях служили панихиды. После смерти о «святом докторе» вспоминали и писали А.И. Герцен, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, Л.H. Толстой, А.П. Чехов, А.Ф. Кони, Максим Горький, А.И. Куприн...

Сегодня на курортах Кавказских Минеральных Вод лечатся открытой и исследованной Гаазом целебной водой.

«Сердечной глубиной и нравственной высотой этого человека во всех проявлениях его трудовой, всецело отданной на служение человечеству жизни» (А.Ф. Кони) восхищались не только литераторы и врачи, адвокаты и сердобольные горожане. Эта глубина и высота спасла десятки тысяч других людей, гонимых по этапам и пропадающих в смраде московских тюрем.

Свидетельства очевидцев и рассказы писателей помогают нам сегодня вспомнить и почтить этого человека не от мира сего, носившего летом один и тот же поношенный фрак и зимой одну и ту же затасканную волчью шубу, получившего у недоброжелателей прозвище «утрированный филантроп».

Восприемник «великого человеколюбца» англичанина Д. Говарда, русский врач немецкого происхождения Федор Петрович (Иванович) Гааз (Фридрих-Иосиф; Friedrich-Joseph Haas) родился 24 августа (4 сентября) 1780 г. в Бад-Мюнстерайфкле (близ Кельна) в семье аптекаря среднего достатка.

Окончив католическую церковную школу, Фриц прослушал курс философии и математики в Йенском университете, а также медицинских наук со специализацией «Болезни глаз» в Вене. Юный доктор вылечил князя Н.В. Репнина (а позже и его супругу), и тот пригласил Гааза поехать вместе с ним в Россию. Сразу же поехать врач не смог, но в 1806 г. оказался в Москве.

Фридрих-Иосиф быстро освоился на новом месте, выучил русский язык, приобрел огромную практику, консультировал, пользовал состоятельных больных на дому. Помимо частной практики Гааз занимался лечением бедных — в Преображенской, Павловской и Старо-Екатерининской больницах. Всех страдавших глазными недугами, а также пациентов богоугодных заведений молодой врач лечил безвозмездно, раздавая им купленные на его же деньги лекарства. Когда слух о милосердном лекаре дошел в 1807 г. до столицы, царским указом (тут настояла вдовствующая императрица Мария Федоровна Старшая) Гааз был определен в Павловскую больницу «над медицинской частью главным доктором».

В 1809 — 1810 гг. Гааз побывал на Северном Кавказе, где исследовал и открыл новые «Воды Александра». Ученый презентовал императору Александру I свою книгу «Ma visite aux eaux dʼAlexandrе еn 1809 — 1810», за что был удостоен чина надворного советника и награжден орденом Святого Владимира IV степени. Белый орденский крестик Федор Петрович до конца жизни носил в петлице фрака.

В 1814 г. Гааз принял участие в Парижском походе русской армии.

По возвращении в Москву Федор Петрович занимался частной практикой, стал знаменитым и богатым врачом; приобрел суконную фабрику, имение под Москвой, 100 душ крепостных, каменный дом на Кузнецком Мосту, картинную галерею, карету с четверкой орловских рысаков.

В 1825 г. Гааз занял должность московского штадт-физика (главного городского врача). Узнав, что его предшественник был облыжно смещен с этого поста, регулярно отдавал ему свою зарплату. Бескомпромиссная борьба доктора с канцелярщиной чиновников, жестокосердием коллег-врачей привела к ряду преобразований по медицинской части города, но настолько восстановила против него бюрократов и эскулапов, что через год Федор Петрович вынужден был оставить должность и вернуться к частной практике. (Гааз завел на аптечных складах кошек, уничтоживших там мышей, на которых аптекари списывали украденные ими лекарства. Обвиненный аптекарями в казнокрадстве, доктор вынужден был 12 лет доказывать свою правоту по судам.)

Когда в 1828 г. в Москве был учрежден губернский тюремный комитет, генерал-губернатор князь Д.В. Голицын, лечащим врачом которого был Гааз, ввел Федора Петровича в состав комитета (секретарем), а в 1830 г. назначил его главным врачом московских тюрем. Из 293 заседай комитета доктор отсутствовал только на одном — по болезни.

Впервые посетив московские тюрьмы, Гааз воочию увидел там кромешный ад. Доктора как подменили. Он «навсегда перестал жить для себя», отдав новому поприщу всю свою жизнь и все свое состояние — он распродал все, что было у него, включая одежду и посуду. Для Федора Петровича не было виновных, для него они все были «несчастными». Провозгласив: «Торопитесь делать добро», он творил его ежечасно, точно этот час был последним в его жизни. Назовем хотя бы главные из добрых дел филантропа.

Еженедельно отправляя из Московской пересыльной тюрьмы на Воробьевых горах партии арестантов в Сибирь (в год через Москву проходило 4,5 тысячи ссыльнокаторжных и столько же «бродяг»), главврач несколько лет бился за отмену препровождения ссыльных на «пруте генерала Дибича». Арестантов приковывали к одному железному пруту по 8 — 12 человек без различия пола, возраста, состояния здоровья, безотносительно меры наказания. По нескольку дней от одной «пересылки» к другой они шагали, спали, ели, справляли нужду, тащили больных и мертвых, поскольку замки, которыми арестанты прикреплялись к пруту, замыкались ключом, который опечатывался и хранился в специальной сумке сопровождающего. Передышка наступала, только когда ссыльные приходили на очередную «пересылку».

Несмотря на упорное сопротивление властей, Гааз упразднил в Москве этот прут, предварительно заменив его на сконструированные им самим облегченные кандалы, названные благодарными арестантами «гаазовскими». Эти кандалы Федор Петрович изготавливал за свой счет.

Добился доктор также и отмены бритья половины головы у этапируемых женщин, а потом и у мужчин, не лишенных всех прав состояния; освобождения от кандалов стариков и больных; обшивания кожей железных колец наручников. Надо сказать, что многие из нововведений Гааза были впоследствии узаконены по всей стране.

Известно, что по ходатайствам Гааза (от местного начальства до короля Пруссии) было помиловано или смягчена участь 142 арестантов. По настоянию главврача был введен запрет на ссылку крепостных по распоряжению помещиков и на разлуку детей осужденных с родителями (Гааз выкупил 274 ребенка). Для жен заключенных Гааз устроил дом дешевых квартир.

Помогал Гааз арестантам и едой. (Сам же он, трудясь ежедневно с 6 утра до 11 вечера, питался одной лишь кашей.) Собрав 11 тысяч рублей, доктор внес их в комитет для улучшения пищи узников, каждый понедельник привозил к устроенному по его настоянию Рогожскому полуэтапу продукты.

Для ссыльных доктор устроил на свои и на собранные средства больницу на 120 кроватей на Воробьевых горах, в которой арестанты имели возможность передохнуть перед Владимиркой, а он в это время мог ознакомиться с их нуждами. При этом Гааз никогда не интересовался происхождением узников, их национальностью и религией. Он всем им раздавал церковные и гражданские азбуки, книги духовного содержания, написанную и изданную им «Азбуку христианского благонравия» — только за первые 15 лет своего служения Гааз раздал свыше 120 тысяч экземпляров разных книжек.

Гааз постоянно собирал большие суммы для покупки арестантам рубах и тулупов; делал ежегодные пожертвования на покупку бандажей для арестантов, страдавших грыжею.

Доктор переписывался со ссыльными, по их просьбе навещал родных, высылал им деньги и книги.

Одновременно Гааз добился частичной перестройки московского губернского тюремного замка (Бутырки), и тоже на свои и на собранные им деньги. В середине 1830-х гг. тюремный замок принял образцовый вид; «впервые в камерах были сделаны окна, поставлен умывальник; можно было спать на нарах (до тех пор спали на полу)»; отдельно была устроена школа для арестантских детей при пересыльной тюрьме.

В 1844 г. Гааз точно так же создал еще одну «полицейскую больницу для бесприютных» (ныне Александровская больница), которую народ называл Гаазовской. Выкупал доктор и должников из «долговой ямы». Всякий мог днем и ночью попросить у врача помощь и получить ее — говорили тогда: «У Гааза нет отказа».

Милосерден был Федор Петрович даже к лошадям. Он специально покупал одров, предназначенных на убой, и какое-то время ездил на них, а потом отпускал доживать на волю и покупал новых таких же.

Дети пользовались особой любовью Гааза (своих у него не было — доктор не был женат). За больными детками он ухаживал как сиделка, не считаясь со временем. «Однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умирающую от волчанки. Язва на лице была настолько зловонной, что даже мать с трудом к ней приближалась. Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла».

Во время холерных бунтов 1848 г. Гааз лечил бедняков, успокаивал толпы горожан одним своим появлением и немногими словами утешения и ободрения. «Он, желая приободрить личным примером молодых врачей, сам мыл, обертывал и даже целовал зараженных. Этим он хотел доказать, что холера не передается от человека к человеку, что у нее „другие пути“».

В начале августа 1853 г. Гааз заболел (у него сделался громадный карбункул). Скончался Федор Петрович 16 (29) августа.

Похоронен на казенный счет на Введенском (Немецком) кладбище в Лефортове. До кладбища гроб несли на руках. Ограда могилы обрамлена «гаазовскими» кандалами.

Когда до Нерчинских рудников дошла печальная весть о кончине доктора, арестанты «на свои трудовые гроши соорудили икону святого Феодора Тирона с неугасимой перед ней лампадой».

Государство также признало огромные заслуги Гааза. По словам тогдашнего председателя Петербургского тюремного комитета П.С. Лебедева, «Гааз, в 24 года своей деятельности, успел сделать переворот в нашем тюремном деле».

P.S.I. После смерти Гааза в его крохотной комнатке в «полицейской больнице», где он жил, нашли несколько рублей денег, коллекцию шкатулок и несколько старых телескопов — доктор по ночам любил смотреть на звезды. Как его соотечественник И. Кант, в краткие часы раздумий он благоговел лишь перед двумя вещами в мире: звездным небом над ним и нравственным законом в нем самом.

Р.S.II. В 2011 г. в Москве был торжественно открыт процесс беатификации «праведника» Федора Петровича Гааза (процедура причисления к лику блаженных).

Питер Купер

В 1870 — 1880 гг. в США против наступления крупного капитала особенно со стороны железнодорожных магнатов и банкиров, активно выступали участники фермерского движения — гринбекеры (зеленые спинки), получившие свое имя от гринбеков — ассигнаций с оборотной стороной зеленого цвета, введенных в годы Гражданской войны (1861 — 1865) для оплаты солдатам жалованья. Эти деньги имели хождение и после выпуска новых долларов, но, в отличие от последних, не обеспечивались золотом. Так как гринбеки постепенно изымались из обращения, гринбекеры, ошибочно полагавшие, что цены на сельхозпродукты прямо зависят от количества гринбеков, выступали против этого изъятия. Объединившись с рабочими группами, гринбекеры образовали Независимую партию, набравшую на выборах в конгресс в 1878 г. свыше 1 млн голосов. Кандидаты от партии трижды баллотировались на пост президента страны, но более 3,3% голосов набрать не смогли, после чего партия прекратила свое существование. В 1876 г. кандидатом в президенты США от гринбекеров был 85-летний Питер Купер (Peter Cooper), известный не только в Штатах, но и во всем мире промышленник и филантроп.

Будущий кандидат в президенты родился 12 февраля 1791 г. в Нью-Йорке в бедной многодетной семье отставного лейтенанта голландского происхождения Джона Купера и генеральской дочери Маргарет Кэмпбелл. Переняв от отца ремесло шапочника и освоив еще не менее десяти профессий и ремесел (столяра, каретника, бакалейщика, резчика по дереву, пивовара, кирпичных дел мастера, механика и пр.), 30-летний Питер открыл собственную мастерскую по раскройке одежды. Усовершенствовав раскроечные машины, закройщик весьма преуспел во время Второй войны за независимость (1812), когда армии потребовалось в больших количествах сукно для обмундирования.

Накопив денег, Купер приобрел на Манхэттене небольшую фабрику по производству клея, а затем вложился еще и в железорудный участок в штате Мэриленд; построил там металлургический завод, прикупил к нему несколько рудников и шахт, мельницу для измельчения руды. На мощных прокатных станах катал проволоку, железнодорожные рельсы, стальные балки для небоскребов... (За весомый вклад в металлургическую промышленность П. Купер в 1879 г. был награжден Бессемеровской золотой медалью Британского института железа и стали.)

Выплавляя чугун, развивая железоделательное производство, инвестируя деньги в недвижимость и страхование, Купер со временем превратился в одного из богатейших людей Нью-Иорка.

Прекрасно зарекомендовав себя на общественном поприще, Питер был избран в 1828 г. в муниципальный совет Нью-Йорка, где он успешно занимался проблемами водоснабжения города. Ведя чрезвычайно простой образ жизни, не красуясь и не превозносясь, Купер служил примером честного исполнения долга.

Поддержав во время Гражданской войны А. Линкольна, заводчик изготавливал для северян пушки и ружья, предложил государству выкупить всех рабов и предоставить им свободу, а также создать полностью негритянские военные соединения.

Пиком политической карьеры П. Купера стало баллотирование на пост президента в 1875 г.

Купер — известная фигура в истории изобретательства. В 1845 г. Питер запатентовал «технологию превращения животных шкур, костей и соединительных тканей в очищенное, лишенное запаха, чистое и желеобразное вещество», то есть в желатин. Тогда же он стал упаковывать это вещество в изящные коробочки с инструкцией. Через полвека куперовский желатин благодаря пищевым красителям и ароматическим добавкам приобрел фруктовый вкус. Под маркой Jell-О® из него ныне производят 158 наименований желе, пудингов, десертов и пр.

Первый американский паровой локомотив построил также Купер. Его миниатюрный паровоз, названный им «Tom Thumb» — «Мальчик-с-пальчик», имел мощность всего 1,4 л.с., но легко преодолевал крутые повороты и перевозил платформу с людьми.

Изобретатель участвовал в проекте прокладки первого трансатлантического кабеля (1866), который обеспечил стабильную телеграфную связь между Европой и Америкой. Купер изобрел газонокосилку, работавшую по принципу стригальной машины, музыкальную колыбель, усовершенствовал телеграфную установку Морзе. Создал машину для обработки ступиц колес, изобрел паровой роторный двигатель. Разработал новый метод добычи соли, соорудил первый в мире подвесной конвейер для транспортировки железной руды от карьера до домны. Был автором фантастических по тому времени идей использования энергии приливов, а также течения реки Ист-Ривер для создания цепного привода различных машин...

Популярности П. Купера чрезвычайно способствовали не только его богатство, слава изобретателя и пристойный образ жизни, но и щедрая благотворительность. Известен меценат был далеко за пределами cвоей страны. Так, например, Е.П. Блаватская не раз писала о Купере как о человеке благородном и достойном всяческого уважения, чью благотворительность она называла «христоподобной». Вот отрывок из ее книги «Разоблаченная Изида»: «В речи, обращенной к делегатам Евангелического Союза в Нью-Йорке, в 1874 г., м-р Питер Купер, унитарист и один из благороднейших христиан на практике нашего века, заключает свое выступление следующими памятными словами: „В том последнем и окончательном отчете будет счастьем для нас, если мы обнаружим, что наши действия в жизни всегда имели тенденцию накормить голодных, одеть нагих и смягчить печали тех, кто больны или находятся в заключении“. Такие слова от человека, который отдал 2 млн долларов на благотворительность; обучил 4 тысячи молодых девушек полезным ремеслам, посредством которых они создали себе благоустроенную жизнь; содержал бесплатную публичную библиотеку, музей и читальный зал, образовательные классы для трудящихся, публичные лекции, читаемые знаменитыми учеными, открытые для всех, и был первым во всex добрых начинаниях в течение долгой и безупречной жизни, — такие слова звучат особою благородною силою, которою отмечены высказывания всех благодетелей такого рода. Деяния Питера Купера заставят потомство хранить в сердце, как драгоценность, его золотые слова».

К высказыванию русской теософки можно добавить еще то, что большая часть пожертвований американского филантропа находилась в створе его идеи, которой Купер был захвачен с юности, — «создания в Нью-Йорке образовательных учреждений для рабочего класса». Обучавшийся в школе всего один год и не умевший даже грамотно писать, Купер очень остро чувствовал недостаток своего образования.

В конце 1840-х гг. благотворитель вложил деньги в целый образовательный комплекс — Политехническую школу с бесплатным образованием.

В следующем десятилетии Питер построил ставший знаменитым колледж Союз Купера «За прогресс науки и искусства», о котором заботился до конца своей жизни. В нем бесплатно читались курсы технических знаний для рабочей молодежи, были открыты библиотеки, читальный зал, музеи изобретений, химическая и физические лаборатории, бесплатная школа фотографии и гравирования, действовали несколько бесплатных программ. Помимо технических знаний студенты получали ещe художественное и архитектурное образование.

Союз Купера процветает и сегодня. Это уникальное учебное заведение предоставляет своим студентам стипендию на все годы обучения. Реклама утверждает, что «самым надежным способом будет поступить в Купер-Юнион — единственный в Америке бесплатный частный университет, который его создатель Питер Купер задумывал „свободным — как воздух и вода“». И тут же перечисляет выпускников, среди которых были «Томас Эдисон, Даниэль Либескинд и папа Бэтмена Боб Кейн».

В начале 1880-х гг. Купер привлек деятелей культуры и финансистов к созданию Нью-Йоркского музея дизайна, вложив в этот проект и часть своего Фонда развития науки и искусства. Филантроп не дожил до его учреждения. Внучки Питера — Эми и Эленор — вместе с С. Хьюитт открыли в 1897 г. Музей дизайна Купер — Хьюитт, в котором ныне хранится 60 тысяч книг и 250 тысяч предметов дизайна всех времен и народов — от античных стеклянных ваз и китайских вееров до компьютеров и советского агитационного фарфора. В архиве музея находятся также документы и фотографии, посвященные деятельности известных дизайнеров и истории дизайнерских брендов.

Купер умер 4 апреля 1883 г., в возрасте 92 лет, от воспаления легких. Похоронен в Бруклине на кладбище Гринвуд. «Похороны по количеству провожавших его в последний путь и по почестям, оказанным покойному, сравнивали с похоронами Д. Вашингтона».

Иннокентий, митрополит Московский (Вениаминов)

23 сентября (6 октября) 1977 г. Священный синод Русской православной церкви причислил к лику святых митрополита Московского и Коломенского, апостола Америки и Сибири Иннокентия (в миру Ивана Евсеевича Попова-Вениаминова). В истории РПЦ митрополит «прославлен за свой апостольский подвиг, за ревностный миссионерский труд на ниве Христовой среди народов Приамурья, Якутии, Камчатки и Аляски».

Спрашивается, как попал в список филантропов миссионер? Капиталов у святителя Иннокентия не было, жертвовать ему было нечего. Разве что свою любовь и силы — алеутам, якутам и другим народам российских окраин. Вряд ли кто станет оспаривать то, что милосердие «можно оказывать не имуществом только, но и словом, а ежели ничего не имеешь, то — и слезами и вздохом» (блаженный Фиофилакт Болгарский). Благотворительность, отлитая в милосердные слова, часто весит больше мешка денег, и нередко только духовная пища насыщает алчущих.

Не сводимое лишь к обращению в христианство неверующих или представителей иных религий, миссионерство призвано также повышать образовательный уровень туземного населения, открывать школы, больницы, ясли, опекать сирот и пp., то есть быть не чем иным, как благотворительностью.

Миссии, появившиеся в странах Запада в Средние века, а в США и Африке в ХIХ в., образованием местного населения занимались выборочно, разве что для подготовки служащих колониальной администрации. В России же миссионерство, тесно связанное с христианизацией нерусских народностей, в частности окраин России и Аляски, благодаря святителю Иннокентию принесло в эти края письменность, школьное обучение и врачебную помощь.

Почерпнув основные сведения о митрополите Иннокентии в Православном календаре и т.п., оставим за скобками его святительские труды на московской кафедре и остановимся на его просветительской деятельности.

Будущий московский первоиерарх родился 26 августа 1797 г. в с. Ангинском Верхоленского уезда Иркутской губернии в семье пономаря (дьячка) Евсевия Попова. Нареченный в крещение Иоанном, мальчик в пять лет освоил грамоту, а в семь читал в храме за богослужением «Апостол». В 9 лет Иван был определен в Иркутскую духовную семинарию. Помимо изучения Священного Писания, семинарист увлекался механикой.

Поскольку Поповых в семинарии было много, Иван получил в 1814 г. фамилию Вениаминов в честь почившего епископа Иркутского Вениамина. В 1817 г. Иван Вениаминов вступил в брак и был посвящен в диакона Иркутской Благовещенской церкви, а через четыре года рукоположен в пресвитера той же церкви. В этом чине он впервые обратился к воскресному обучению детей Закону Божьему.

В 1823 г. отец Иоанн изъявил желание поехать на Алеутские острова (остров Уналашка), входившие тогда в состав русских владений, чем весьма выручил епархию, не имевшую охотников перебираться в те края. «Решение священника было воспринято владыкой Михаилом как жертва за всю Иркутскую епархию, и он счел справедливым наградить отца Иоанна набедренником».

Больше года ушло, чтобы пресвитеру с семьей преодолеть несколько тысяч верст на барже, верхом на лошадях и на корабле.

Изучив язык алеутов, о. Иоанн разработал для них азбуку, перевел Катехизис и Евангелие от Матфея, стал «своим» среди туземной паствы не только на Уналашке, но и на других островах, а также в селении Нушегак на материке Америки, куда он добирался на лодке. О. Иоанн открыл на Уналашке несколько воскресных и церковно-приходских школ, создал духовное училище для мальчиков-алеутов, составил учебные программы и учебники для слушателей училища; сам обучал ребятишек. Взрослые тоже весьма охотно посещали школы.

За 10 лет о. Иоанн обратил в христианство всех жителей острова и обучил их грамоте. Алеуты, глубоко почитавшие священника, во многом благодаря его проповедям резко уменьшили или совсем прекратили междоусобицы, драки, ссоры, многоженство, ритуальные жертвоприношения.

В 1838 г. в качестве судового священника о. Иоанн совершил кругосветное плавание на военном корабле «Николай».

В 1839 г. о. Иоанн за свои «долголетние апостольские подвиги» был возведен в сан протоиерея.

В связи с кончиной супруги священник постригся в 1840 г. в монашество с именем Иннокентий, в честь святителя Иркутского, и был возведен в сан архимандрита. В этом же году Николай I назначил священнику аудиенцию, после которой Святейший синод по желанию императора поставил архимандрита Иннокентия архиереем вновь образованной епархии. Местопребывание епископа Камчатского, Курильского и Алеутского было определено на острове Ситху, в Ново-Архангельске (Северная Америка). Здесь он просвещал другой народ — колошей, относившихся к русским с подозрением. Священник за пять лет усвоил язык, обычаи аборигенов, крестил многих из них, познакомил с кузнечным и плотницким ремеслом, обучил делать прививки от оспы, что предотвратило эпидемию. Составив учебники, он преподавал по ним для 600 человек в устроенных им школах и училищах как на местном, так и на русском языке. Их грамотность была признана выше грамотности населения коренной России. Отец Иннокентий основал также на острове больницу и сиротский дом.

В 1843 — 1850 гг. архиерей предпринял три поездки по епархии общей протяженностью более 10 тысяч верст на оленьих и собачьих упряжках и морем. Посетив Аляску, Алеутские, Командорские и Курильские острова, Чукотку, Камчатку, Якутию, побережье Охотского моря, он всюду устраивал училища для детей.

В 1845 г. Иннокентий открыл Ситхинскую духовную семинарию на базе основанного им ранее духовного училища в Ново-Архангельске, там обучались креолы и туземцы. «Ситхинская духовная семинария — первое учебное заведение такого уровня на восточных окраинах Российской империи». (В 1853 г. епископ перевел семинарию в Якутск, где она стала первым средним учебным заведением края.)

За плодотворную миссионерскую деятельность среди народов далекой окраины России епископ Иннокентий в 1850 г. был возведен в сан архиепископа.

В одно из своих путешествий во время Крымской войны (1853 — 1856) архиепископ оказался в Аянском порту, основанном благодаря его усилиям, где был арестован офицерами английского военного десанта. Иннокентий смог убедить англичан в абсурдности этого пленения, после чего его отпустили, а вместе с ним и еще одного захваченного ранее британцами священника.

В 1857 г. преосвященный Иннокентий переселился в казачью станицу Усть-Зейскую, где заложил храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. По его настоянию станица была переименована в г. Благовещенск — в память начала его священнослужения в Благовещенской церкви Иркутска.

Являясь сподвижником генерал-губернатора Восточной Сибири графа Н.Н. Муравьева-Амурского, епископ участвовал в переговорах с китайскими послами о границе между государствами, в результате которых весь Амурский край перешел к Российской империи. Святитель поддерживал экспедицию адмирала Г.И. Невельского, заложил церковь в Николаевском-на-Амуре посту.

В 1858 г. по почину архиепископа Якутская область была отчислена от Иркутской епархии и присоединена к Камчатской с центром в г. Якутске. Преосвященный Иннокентий переехал на новое место и здесь организовал специальную комиссию, переводившую на якутский и на тунгусский языки священные и богослужебные книги. Так, специально для детей он выписал из Москвы «Краткую священную книгу» и перевел ее на якутский язык.

19 июля 1859 г. архиепископ совершил в Якутском Троицком соборе богослужение на якутском языке, после чего якуты попросили сделать этот день навсегда праздничным.

Известно, что Иннокентий крайне отрицательно отнесся к продаже Аляски и Алеутских островов по российско-американскому договору от 18 марта 1867 г.

В 1867 г. скончался московский митрополит Филарет, и на место почившего по решению императора Александра II был назначен архиепископ Иннокентий.

Последние 10 лет жизни митрополит «был удручен болезнью, почти слеп, но все-таки был преисполнен сил и рвения деятельности». В 1869 г. он учредил Православное миссионерское общество с резиденцией в Покровском монастыре (Москва), а в 1870 г. основал русские православные миссии в Монголии, Китае, Маньчжурии, Корее и Японии.

31 марта 1878 г. святитель Иннокентий скончался. «Дайте знать, — говорил, умирая, преосвященный, — чтобы при погребении моем речей не было, в них много похвал. А проповедь по мне скажите, она может иметь назидание, и вот текст для нее: от Господа стопы человеку исправляются (Пс. 36:23)». Тело почившего было предано земле в Троице-Сергиевой лавре в церкви Филарета Милостивого.

Р.S.I. Святитель оставил много научных трудов по фауне островов («Записка об островах Уналашкинского отдела»); по грамматике алеутского и других языков («Опыт грамматики алеутско-лисьевского языка», «Замечания о колошенском и кадьякских языках» и т.д.); по быту и традициям народов Дальнего Востока (нанайцев, ульчей, нивхов, удэгейцев и других). Он известен как собиратель песен алеутов и колошей («Мифологические предания колошей, обитающих на северо-западном берегу Америки» и другие).

Прославили ученого его труды в области лингвистики и этнографии народов Севера, за что он был принят в члены-корреспонденты Российской АН. Как знаменитого географа его приняли в почетные члены Императорского Русского географического общества (1870).

Одно из лучших произведений И.Е. Вениаминова — монография на алеутском языке «Указание пути в Царство Небесное» (1833) — была переведена на разные языки малых народов Сибири и выдержала (на 1975 г.) свыше 40 изданий.

Зная несколько местных языков, святитель вел на них богослужения. Скажем, «в Иркутском кафедральном Богоявленском соборе на заутрени о. Иннокентий вместе с архиепископом Иркутским Афанасием читали Евангелие на 11 языках, в т.ч. на бурятском, якутском, алеутском».

Р.S.II. «Люди не для того сотворены, чтобы жить только здесь на земле, подобно животным, которые после смерти своей исчезают; но с той единственной целью, чтобы жить с Богом и жить не сто или тысячу лет, а вечно» (святитель Иннокентий).

Дмитрий Егорович Бернадаки

Литературные критики уверяют, что прообразом двух персонажей из «Мертвых душ» — добропорядочного помещика Костанжогло и благотворителя Афанасия Муразова — стал «первый русский миллионер» Дмитрий Егорович (Георгиевич) Бенардаки и что Н.В. Гоголь при первом же знакомстве принял от Бенардаки 2000 рублей.

От них можно узнать также, что Дмитрий Егорович был малограмотный, что, правда, не мешало ему говорить на пяти языках, досконально знать Россию и русскую жизнь, а также общаться с Пушкиным, Нащокиным, Грибоедовым, С. Аксаковым, Жуковским, Лермонтовым, Тютчевым, Погодиным и быть из тех немногих, кто разглядел гений Гоголя и Лермонтова.

Ничего удивительного в том нет, так как Дмитрий был от природы зело умен, проницателен, богат и щедр, а уже в первой трети XIX в. его имя было на слуху не только в России, но и в Европе. Да что там Гоголь! Сам «император Александр II принимал от Бенардаки денежные средства в качестве пожертвований».

Будущий промышленник и благотворитель родился в июле 1799 г. (по другой версии — 1802) в Таганроге (либо на о. Хиос) в семье зажиточного русского морского офицера, выходца из Греции Георгия Никифоровича Бенардаки. В Таганроге Дмитрий окончил гимназию, затем служил в Ахтырском гусарском полку и в 1823 г. после смерти отца вышел в отставку в чине поручика. Подался в столицу, где принял участие в торгах по винным откупам, которые он выиграл. Вложив в виноделие унаследованный небольшой капитал, Бенардаки успешно повел свои дела. Уже в 1830 г. он стал «владельцем всего винодельческого промысла в столице с магазинами и складами», а позднее и всей Сибири.

Занимаясь также овцеводством, горнозаводческим делом, золотодобычей, недвижимостью, к середине века Дмитрий Егорович стал миллионером и редким щедродателем — «многие наживали благодаря ему целые состояния» (К.А. Скальский). В эти годы Бенардаки создал в Петербурге «Компанию Нижегородской машинной фабрики Волжского буксирного и завозного пароходства», в Нижнем Новгроде построил Сормовский завод, который оснастил по последнему слову техники, в том числе первой в России мартеновской печью. Первые два парохода, построенные на заводе, он назвал «Ласточка» и «Астрахань».

Всего Бенардаки, «самый дельный человек России», чей капитал оценивался в астрономическую по тем временам сумму — 18 млн рублей, владел 16 заводами в шести губерниях, несколькими пароходствами на Волге и на реках Сибири, золотодобывающими рудниками на берегах Енисея и Амура, дворцами и доходными домами в столице. Обладал 620 тысячами десятин земли вместе с 10 тысячами ревизских душ крепостных.

Богатство души подвигло Бенардаки щедро раздавать накопленное им богатство на благие дела. Он благотворил всем — от царского правительства до детских приютов. Но при этом жертвователь не расшвыривал деньги бездумно, а вел строгий учет каждой копеечке, отпущенной на милость, о чем делал соответствующую запись в своих приходно-расходных бумагах: «На первое января остается в наличности пять тысяч шестьсот десять рублей сорок с половиной копеек. На одежду, обувь и ремонт истрачено восемьдесят рублей двадцать копеек с половиной...» (А. Корин).

За финансирование строительства военно-морской базы Российского флота в Кронштадте и других государственных проектов промышленник был удостоен орденов Святого Владимира IV и III степени.

Миллионер основал множество благотворительных фондов: нуждающимся учащимся петербуржских мужских гимназий, малолетним детям, осужденным за мелкие преступления, и т.д. Создал несколько земледельческих колоний, яслей-приютов и ремесленных приютов, ремесленных училищ и школ в Петербурге, Башкирии, Екатеринбурге, на приисках Верхнеамурской компании.

За свою безмерную благотворительность Бенардаки с семьей в 1850 г. постановлением Правительствующего сената Российской империи был утвержден в потомственном дворянстве.

С любовью и знанием собираемые меценатом коллекции современной ему русской и западноевропейской живописи часто демонстрировались на благотворительных выставках. Один из своих роскошных домов на Невском проспекте Дмитрий Егорович предоставлял Филармоническому обществу, дававшему там концерты, художникам-передвижникам — для выставок, а также устроителям всевозможных вернисажей. Он оказывал помощь многим известным деятелям культуры. Известно также, что Бенардаки оплачивал переводы русской духовной литературы на греческий язык, а также занимался их дальнейшим распространением.

Бенардаки «содержал больницы, строил православные храмы в Петербурге, Сибири, Башкирии, на Урале».

В Северной столице возле Лиговского канала миллионер построил на свои деньги трехпрестольную Греческую Посольскую церковь Святого великомученика Димитрия Солунского, представлявшую собой «маленькое подобие храма Св. Софии в Константинополе... один из лучших в мире образцов византийского зодчества» и вмещавшую 1000 прихожан. Во время блокады Ленинграда в годы Великой Отечественной войны купол храма пробила авиабомба. В 1962 г. руины церкви снесли и на ее месте построили концертный зал «Октябрьский».

Не забыл меценат и свою историческую родину — Грецию. В Афинах на средства «почетного гражданина Греции» были построены университет, Национальная библиотека, Национальный музей, масса зданий, а также каменный православный храм во имя Святого Никодима при русской дипломатической миссии. Помощью Бенардаки пользовались сотни учащихся и бедняков греческой столицы. Благотворитель финансово поддержал русский монастырь Святого Пантелеимона (Россикон) на горе Афон.

При всем своем уважении к царствующему дому, Бенардаки оказывал помощь и тем, кто был не в чести у императорской фамилии. Так, он оказал помощь после возвращения из Сибирской ссылки декабристам А. Поджио и В. Раевскому, анархисту М. Бакунину и другим, предоставив им хорошие должности в своих компаниях; пересылал деньги в Лондонский фонд, финансировавший издание запрещенного в России герценовского «Колокола».

Скончался Бенардаки 28 мая 1870 г. в Висбадене (Германия). На специальном поезде его прах привезли в Петербург. Император Александр II лично встретил на Николаевском вокзале гроб с набальзамированным телом и распорядился похоронить дворянина Д.Е. Бенардаки в Греческой церкви. «Это был первый и последний случай в истории России, чтобы самодержец лично встречал гроб с телом человека, не принадлежавшего к императорской фамилии».

В 2011 г. в некрополе Александро-Невской лавры Государственного музея городской скульптуры Санкт-Петербурга состоялось перезахоронение останков великого филантропа.

Алексей Алексеевич Бобринский

Род Бобринских — один из самых молодых в российской истории и один из самых знаменитых. Основателем династии стал внебрачный сын будущей императрицы Екатерины II. Поскольку Екатерина скрывала свою беременность, чтобы отвлечь внимание двора от родов, ее верный гардеробмейстер В. Шкурин поджег свой дом. Законный супруг роженицы Петр III с придворными пошли глазеть на пожар, в это время и явился на свет будущий граф. Случилось это 11 апреля 1762 г., за 2,5 месяца до государственного переворота, приведшего 33-летнюю Екатерину на российский престол. Мальчик был отдан на воспитание В. Шкурину, а позднее И.И. Бецкому и О.М. Дe Рибасу.

Ходили сплетни, будто новорожденного сразу завернули в шкуру бобра, откуда и пошла его фамилия, а отчество (по более достоверным источникам) он воспринял от предполагаемого батюшки графа Григория Орлова. На самом же деле венценосная мать долго ломала голову, какую фамилию и какой титул дать чаду, дабы сие достойно было сына императрицы. Лишь в 1774 г. она закрепила за Алексеем фамилию Бобринский — по названию подаренного отпрыску села в Тульской губернии. По соседству с Бобриками бастарду были пожалованы еще имения с 11 тысячами душ крепостных в селе Богородицком.

Женившись в 1796 г. на баронессе Анне Владимировне Унгер-Штеренберг, принесшей ему богатое приданое, Бобринский, возведенный в том же году императором Павлом I в графское достоинство, стал отцом четверых детей, один из которых — Алексей — прославился как знаменитый сахарозаводчик и филантроп. Алеше было с кого брать пример — графиня-матушка содержала в своем доме школу для детей крепостных крестьян.

Алексей Алексеевич Бобринский родился 6 (18) января 1800 г. Получив отличное домашнее образование, Бобринский до 1828 г. служил в армии. Женившись на графине Софье Александровне Самойловой, Алексей получил в приданое пахотные земли на Украине.

В отставке граф занимался изучением магнетизма, фотографией, химией, разведением роз. В богатом доме Бобринских собирались В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, М.Ю. Виельгорский, А.С. Пушкин и другие.

Бобринский прославился в России как основатель первой российской железной дороги и как создатель сахародельческой промышленности. Биографы называют его «вторым Демидовым».

Создание отечественного железнодорожного транспорта граф начал с рекламной акции. В Петербурге на территории своего сада он проложил рельсы, по которым каталась платформа с грузом камней в 500 пудов. Затем, создав акционерную компанию из 700 акционеров по строительству железной дороги от столицы до Царского Села и далее в Павловск, Бобринский как председатель правления общества вложил в это дело свои 250 тысяч рублей (из общей цены акций 3 млн рублей).

В честь открытия Царскосельской железной дороги были отлиты настольные медали, на лицевой стороне которых написаны слова: «Первая железная дорога от Санкт-Петербурга до Павловска, открыта 30 октября 1837 года», а на обратной — изображен паровоз, а под ним текст: «Основатели первой железной дороги граф А.А. Бобринский, Бенедикт Крамер и И.К. Плитт».

Досконально изучивший технологию зарубежного сахароварения, Алексей Алексеевич стал засевать на своих угодьях свекловицу (сахарную свеклу) и варить сахар в построенном им в 1828 г. в селе Михайловском (ныне Куркинский район Тульской области) первом в России сахарном заводе. Основатель сахарного дела в России оставил две биографии на сей предмет.

Из Тульской губернии граф принес сахароварение и в украинские поместья, где создал в 1838 — 1858 гг. песочно-рафинадный и три сахарных завода, оборудованные по последнему слову техники. Технических специалистов он приглашал из-за границы. Сахарозаводчик занимался также серьезной селекционной работой.

Граф сам пахал землю, работал на заводе химиком. механиком, технологом. Ввел севооборот, травосеяние, разработал способы рационального удобрения, создал собственные сеялки, зерносушилки, зернохранилища. На ниве изобретательства у графа имелись подлинные шедевры. Например, разработанный им плуг-углубитель — «плуг Бобринского» — был удостоен медали на Всемирной выставке в Париже.

Как благотворитель, Бобринский ненавязчиво, без помпы и саморекламы, проявлял постоянную и немалую заботу о рабочих. При каждом заводе он на свой счет построил церковные приходы, больницы, школы, столовые, бани. Крупные суммы пожертвовал на повышение квалификации своих работников. Так, на одном только Смелянском песочно-рафинадном заводе «из 40 технологов... 24 со временем стали директорами и самостоятельными предпринимателями».

Без преувеличения можно сказать, что именно Алексей Алексеевич Бобринский не только приучил россиян к сахару, но и подготовил на своих заводах, а позднее и в Санкт-Петербургском специализированном институте прекрасные кадры русских сахаротехников и инженеров-технологов, заменив ими всех иностранных специалистов.

В 1858 г. Бобринский открыл начальное училище на 30 человек, освободив бедных учеников от платы; неоднократно передавал свои деньги на строительство Политехнического института в Киеве.

Еще до Крестьянской реформы 1861 г. Бобринский ввел среди своих крестьян самоуправление, увеличил им заработную плату, назначал льготы, премии, а после реформы давал им деньги, чтобы те выкупали у него землю.

За многогранную плодотворную деятельность на пользу России император Николай I в 1853 г. пожаловал графу орден Святой Анны I степени.

Скончался Бобринский скоропостижно 7 (20) октября 1868 г. в г. Смела (Черкасская область, Украина). «Во время сна разорвалась одна из мелких мозговых артерий. Сладкому королю была уготована королевская смерть — без мучений». С покойным — «одной из благороднейших и в высшей степени сочувствующих личностей» (П.А. Вяземский) — простились тысячи бывших его крепостных и горожан, для которых граф основал сахарный и механический заводы, построил железную дорогу Фастов — Знаменка и вокзал. «Впрягшись в катафалк вместо лошадей, (они) сами везли гроб несколько верст к железнодорожной станции Бобринская».

Останки графа были перевезены в столицу и похоронены в Александро-Невской лавре в присутствие императора Александра II.

Р.S. Три сына Алексея Алексеевича — Александр, Владимир и Лев, а также их дети были известными политическими, государственными, общественными деятелями, крупными филантропами.

Так, например, Лев Алексеевич, продолжая уже в преклонном возрасте дело своего отца (до этого сахароварением занимался его брат Владимир), прославился реформой деятельности сахарных заводов. Модернизировав производство, граф в 1903 — 1904 гг. перевел всех рабочих с 12-часового рабочего дня на 8-часовой без уменьшения оплаты труда, сопроводив это еще рядом льгот и послаблений.

Всем своим постоянным мастеровым и рабочим Бобринский безвозмездно предоставлял двух-, трехкомнатные квартиры с кухней и чуланом, домики на одну и две комнаты с отдельными погребами, чуланами, сараями и огородами. Либо выдавал им деньги (до 5 рублей в месяц) на съем жилья и на отопление (до 60 рублей в год), а также до 12 рублей на покупку жома и патоки для своего скота. Из заводского питомника засаживались садики, бывшие при квартирах.

Два раза в месяц рабочим отпускались по оптовым ценам продукты. Заболевшие рабочие пользовались 50% пособием за весь период болезни. Лечение рабочих и всех членов их семей было бесплатным.

«За беспорочную службу в течение 25-ти и более лет рабочие и их вдовы получали пенсию от 5 до 15 руб. в месяц, причем за вдовами, как правило, оставались бесплатно квартиры до совершеннолетия детей».

При Смелянском свеклосахарном заводе Лев Алексеевич построил театр на 350 человек, организовал из рабочих завода оркестр духовых инструментов и балалаек, проводил рождественские праздники с елкой и подарками.

При заводе граф построил городское училище на 135 детей работников завода.

Нобели

Не многие семьи отмечены печатью меценатства — не та это стезя, чтобы в течение десятилетий стяжать себе лавры жертвователя, отдающегося обществу «не ради славы, ради жизни на земле». Одно из таких семейств — семья Нобелей. Три поколения шведских «варягов», посвятивших России свои труды и капиталы, являют нам не только алгоритм успеха бизнесмена, но и пример щедрой благотворительности.

Главу семейства Эммануила и двух его сыновей Роберта Яльмара и Альфреда Бернхарда (1833 — 1896) вполне можно назвать гражданами мира, поскольку они жили в разных странах. А вот еще одного его сына — Людвига Эммануиловича (1831 — 1888) и внука — Эммануила Людвиговича стоит признать россиянами. (Недаром они вошли в историю с отчествами.)

В рамках очерка о биографии каждого из Нобелей не расскажешь, посему остановимся лишь на главных делах семьи, в том числе и на поприще меценатства.

Все Нобели были изобретателями Божьей милостью. Старший Нобель, например, создал пороховые мины и многослойную фанеру. Альфред получил 355 патентов на свои изобретения, самыми известными из которых стали динамит и бездымный порох (баллистит). Людвиг сконструировал прибор определяющий взрывную силу пороха, и первым предложил устройство скорострельного автоматического оружия — «мультипликатор» и т.д.

Нобели были образованные люди (Людвиг и Альфред, например, знали по пять европейских языков), обладавшие многими талантами (дипломаты, технологи, исследователи, писатели — Альфред писал пьесы и романы), трудоголики, ставившие дело превыше всего, честные и ответственные наниматели, заботившиеся о своих рабочих и служащих.

Нобель-старший, обосновавшись в конце 1840-х гг. в России, предложил военному ведомству пороховые мины, востребованные в Крымской войне. Изобретатель с сыном Робертом установили свыше 1000 морских мин, изготовленных на его заводах, в районе Кронштадта, Ревеля и Свеаборга. Объединенная англо-французская эскадра дважды пыталась войти в Финский залив, но, понеся потери, вынуждена была убраться восвояси. Такие же минные заграждения установили в Усть-Двинске, в водах Дуная, Южного Буга и Керченского пролива. Инженер Эммануэль Нобель первым из иностранцев был отмечен «Золотой медалью за усердие в развитии русской промышленности».

Старший сын его Людвиг, кавалер нескольких российских орденов, по высочайшему распоряжению получивший почетное звание «инженер-технолог», основал в 1862 г. в Санкт-Петербурге машиностроительный завод «Людвиг Нобель» (ныне «Русский дизель»). Л. Нобель стал одним из инициаторов введения метрической системы в России.

Братья основали российскую нефтяную промышленность. В 1875 г. Роберт построил в Баку нефтеперегонную фабрику, а через два года вместе с Альфредом и Людвигом организовал «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель» («Бранобель», Broderna NOBEL). Руководство «Товариществом» взял на себя Людвиг.

Построив по собственным чертежам первый в мире танкер «3ороастр», Людвиг вскоре обзавелся собственным флотом речных и морских танкеров, парком цистерн и сетью складов по всей России. Эти ново-введения, разные приспособления для обработки нефти, а также построенный инженером В.Г. Шуховым нефтепровод позволили вытеснить с российскогo и европейского рынков американский керосин.

После смерти Людвига (1888) дело отца продолжил его сын, также получивший звание «инженер-технолог», — Эммануил Людвигович. В 1915 г. флот Нобелей (315 танкеров и барж) был самым большим танкерным флотом в мире, а «Товарищество» добывало больше нефти, чем США.

Детищем Альфреда было исследование, изготовление и торговля взрывчатыми веществами. Динамит широко использовался при прокладке Альпийского туннеля, при удалении подводных скал в Ист-Ривер (Нью-Йорк), при расчистке русла Дуная, при прокладке Коринфского канала в Греции, при бурении нефтяных скважин в Баку и т.д.

Когда в годы Франко-прусской войны начались исследования взрывчатых веществ в военных целях, Альфред употребил все свое влияние, чтобы противодействовать этим изысканиям. Увы, мавр свое дело сделал. Разрушительная сила динамита создала империю Нобеля. Он стал одним из богатейших европейцев. К концу жизни Альфред основал в разных странах 93 предприятия и пришел к горькому выводу, что «люди, заботящиеся лишь о получении максимальной выгоды, едва ли заслуживают уважения, а осознание истинных побудительных мотивов их деятельности способно омрачить радость человеческого общения».

Сравнивая каждого члена семьи как благотворителя, на первое место стоит поставить Людвига и Альфреда. Но и другие Нобели, даже не упомянутые в очерке, были верны семейной традиции — жертвовать свои капиталы на благое дело. Скажем, дочь Людвига — Марта Hoбель-Олейникова, будучи врачом, в годы Первой мировой войны содержала лазарет на 180 коек для раненых солдат, построила и оснастила глазную клинику, факультетскую хирургическую клинику, создала лабораторию, приобрела модели для клиники горловых и ушных болезней, основала стипендии для малообеспеченных слушательниц...

Но перейдем к «нефтяному королю». Людвиг Нобель учредил и спонсировал деятельность Русского технического общества (РТО), Комиссии по техническому образованию. Назначал стипендии. Финансировал научные исследования Петербургской АН. Регулярно отчислял сотни тысяч рублей в специальный образовательный фонд детей служащих «Товарищества» — «для внесения платы за обучение в средних и низших школах». Открывал инженерные классы, добровольные технических научные общества...

Отдельной строкой нужно выделить — 40% прибылей распределял рабочим и служащим.

Людвиг Эммануилович, а затем и его сын Эммануил стали пионерами системы социального обеспечения: основывали школы, строили столовые, общежития, больницы, аптеки, народные дома (культуры), первые дачные поселки и санаториумы на Черноморском и Каспийском побережьях, учредили первые в России профсоюзы. При нефтяных производствах в Баку, Астрахани, Царицыне, Саратове, Самаре, Нижнем Новгороде, Ярославле создали новый тип рабочих поселений с развитой инфраструктурой — «нобелевские городки», утопавшие в специально насажденных садах и парках, в которых проживало в благоустроенных квартирах (одинокие — в общежитиях) свыше 100 тысяч человек. До сих пор живы воспоминания о «райской жизни» в этих поселениях, многие постройки и сегодня стоят как новенькие.

В память о Л.Э. Нобеле РТО в 1889 г. устроило торжественное собрание, на котором правление «Товарищества» учредило золотую медаль и премию имени Людвига Эммануиловича Нобеля (эта премия возобновлена в наши дни), чем сделало первый шаг к появлению авторитетнейшей Нобелевской премии, основанной Альфредом.

«Король динамита» также много благотворительствовал, но предпочитал это делать тайно. Щедро помогал А. Нобель изобретателям и ученым, своим служащим и знакомым, жертвовал деньги на деятельности парижского отделения Шведской церкви во Франции, спонсировал экспедицию шведского инженера С. Эндрэ к Северному полюсу... «Как наниматель сотен рабочих, он проявлял буквально отеческую заботу об их здоровье и благополучии».

В 1895 г. Альфред составил завещание, согласно которому все его движимое и недвижимое имущество следовало обратить в ликвидные ценности, а собранный таким образом капитал поместить в надежный банк. «Эти средства должны принадлежать фонду, который ежегодно будет вручать доходы от них в виде премий тем, кто за прошедший год внес наиболее существенный вклад в науку, литературу или дело мира и чья деятельность принесла наибольшую пользу человечеству».

После продажи предприятий при участии Эммануила Людвиговича Нобеля был выработан устав Нобелевского фонда и правила присуждения ежегодной премии. 29 июня 1900 г. король Швеции и Норвегии Оскар II своим указом одобрил их.

В 1968 г. к пяти традиционным Нобелевским премиям — по физике, химии, физиологии и медицине, литературе, мира, присуждаемым с 1901 г., — добавилась ежегодная премия по экономике.

Первыми лауреатами Нобелевской премии стали французский поэт Сюлли-Прюдом, немецкий микробиолог и иммунолог Э. фон Беринг, швейцарский гуманист и основатель Международного комитета Красного Креста А. Дюнан, французский политэконом и защитник мира Ф. Пасси, голландский химик Я. Вант-Гофф и немецкий физик В. Рентген.

Поначалу размер премии составлял 150 тысяч шведских крон. Сегодня капитал фонда превышает 3 млрд шведских крон (450 млн долларов), а размер премии составляет 10 млн крон (3,6 млн долларов).

За прошедшие 110 лет лауреатами этой самой престижной премии стали сотни ученых, литераторов и борцов за мир.

Великая княгиня Елена Павловна

Судьбы двух аристократок, живших в разных странах и исповедовавших разную веру, но выбравших одно и то же поприще милосердия, — англичанки мисс Флоренс Найтингейл и русской великой княгини Елены Павловны, супруги великого князя Михаила Павловича, — сошлись в одном месте и в одно время. В разгар Крымской войны практически одновременно обе дамы организовали службы сестер милосердия, британской и русской соответственно.

5 ноября 1854 г. в стамбульские военные госпитали из Англии прибыл отряд добровольных английских и французских санитарок во главе с мисс Флоренс. В этот же день в церкви Михайловского дворца была торжественно провозглашена Крестовоздвиженская община русских сестер милосердия, созданная хозяйкой дворца — великой княгиней Еленой Павловной, после чего сестринский отряд направился в Севастополь. Уже в декабре 32 сестры приступили к своим обязанностям, одновременно проходя обучение у хирурга Н.И. Пирогова. Это был первый в мире фронтовой отряд сестер милосердия (английский базировался в Стамбуле), спасавший раненых под огнем противника, неся собственные потери (погибли 17 сестер).

Европа поет панегирик мисс Флоренс как предтече Красного Креста, противореча даже его основателю Анри Дюнану, заявившему в 1896 г.: «Если сегодня Красный Крест охватывает мир, то это благодаря примеру, поданному во время войны в Крыму Ее Императорским Высочеством Великой Княгиней Еленой Павловной».

Как бы там ни было, сестричество, а затем и созданный по его подобию Красный Крест, Российский и Международный, возникли благодаря усилиям обеих благотворительниц, посему не станем выяснять, кто из милосердиц «заслуженнее», а каждой из них посвятим отдельный очерк. Поскольку великая княгиня старше британской коллеги на 13 лет, начнем с нее.

Что же главное было в Елене Павловне, до принятия православия принцессе Фредерике Шарлотте Марии Вюртембергской, волей судьбы оказавшейся в России? Видимо, то, что она, как прежде императрица Елизавета Алексеевна, не будучи русской по крови, стала русской по сути. Биографы полтора столетия умиляются тому, как великая княгиня требовала от воспитанниц опекаемого ею Мариинского института на экзамене по истории говорить о темных сторонах нашего прошлого «с русским чувством, но правду».

Будущая благотворительница родилась 28 декабря 1806 (8 января 1807) г. в Штутгарте в семье принца Павла Карла Фридриха Августа, младшего сына короля Фридриха I и принцессы герцогского дома Саксен-Альтенбург Шарлотты Георгины Фридерики Луизы Софии Терезии.

Получив блестящее образование в кругу семьи и в парижском пансионе для девиц мадам Ж.-Л. Кампан, Шарлотта в 16 лет приняла православие и вышла замуж за младшего сына российского императора Павла I великого князя Михаила Павловича, с которым у нее четверть века были «грустные отношения». После венчания императорские высочества поселились в отстроенном для великого князя Михайловском дворце (ныне здание Русского музея).

Самостоятельно изучив русский язык и историю страны по Карамзину, прослушав у священнослужителей и профессоров курсы богословия, истории, русской литературы, статистики, агрономии, энтомологии, лесоведения и т.п., великая княгиня, обладавшая даром располагать к себe собеседника, быстро стала душой великосветского общества, а также широкого круга литераторов, художников и ученых.

Опять же все биографы непременно цитируют высказывание самого прославленного в истории русского юриста сенатора А.Ф. Кони о том, что великой княгине «доставляло истинную радость „подвязывать крылья“ начинающему таланту и поддерживать уже развившийся талант». А также приводят слова императора Николая I, называвшего невестку «ум нашей семьи».

Дружеские отношения связывали Елену Павловну с А.С. Пушкиным, И.С. Тургеневым, В.Ф. Одоевским, Д.А. Милютиным и другими представителями интеллектуальной элиты России.

По завещанию вдовствующей императрицы Марии Федоровны-старшей великая княгиня в 1828 г. взяла управление Мариинским и Повивальным институтами, а через четыре года еще и шефство над кирасирским полком. В Повивальном институте Елена Павловна в 1844 г. открыла первый в России стационар, в 1845 г. — первую школу для «сельских повивальных бабок», а в 1872 г. — центр повышения квалификации акушеров и гинекологов.

В 1849 г. Елена Павловна овдовела, потеряв к тому времени еще и четырех из пяти дочерей. Частые до того роскошные балы в Михайловском дворце сменились камерными приемами элиты российского общества по «четвергам». Эти неофициальные встречи царствующей фамилии с известными экономистами, юристами, поэтами, музыкантами и художниками на протяжении четверти века немало способствовали расцвету национальной культуры, продвижению ряда либеральных идей и патронату представителей императорской фамилии над художниками.

Елена Павловна покровительствовала очень многим деятелям науки и искусства, светским учреждениям и храмам. Особой любовью великой княгини пользовался Воздвиженский храм Московской Ямской слободы в Петербурге, которому благотворительница подарила несколько икон и большой запрестольный образ Воздвижения Креста Господня. С целью популяризации православия на Западе она заказала перевод и издание на французском языке литургии Святого Иоанна Златоуста, краткого молитвослова и покаянного канона Андрея Критского; в 1862 г. она совместно с А.И. Кошелевым инициировала подписку на строительство православной Петропавловской церкви в Карлсбаде и заказала для нее дубовый иконостас.

Художнику А.А. Иванову Елена Павловна дала деньги на перевоз картины «Явление Христа народу» из Италии в Россию. Она помогала живописцам И.К. Айвазовскому и К.П. Брюллову, музыканту А.Г. Рубинштейну, актерам И.Ф. Горбунову и А.А. Нильскому, хирургу Н.И. Пирогову, этнографу Н.Н. Миклухо-Маклаю и т.д. Елена Павловна устраивала за свой счет концерты известных музыкантов для широкой аудитории. Продав свои бриллианты, великая княгиня большие суммы передала Русскому музыкальному обществу и консерватории, oткрыв в 1858 г. начальные консерваторские курсы в своем дворце.

Меценатка содействовала посмертному изданию собрания сочинений Н.В. Гоголя, оказывала всестороннюю помощь Императорской Петербургской АН, университету, Вольному экономическому обществу.

Основав по подсказке Н.И. Пирогова Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия с перевязочными пунктами и подвижными лазаретами, Елена Павловна обратилась ко всем русским незамужним женщинам с призывом о помощи больным и раненым. Для общины со всеми ее нуждами, включая склад вещей и медикаментов, пошивочную мастерскую, великая княгиня предоставила свой дворец.

После того как все сестры прошли краткий курс ухода за ранеными и ассистирования при операциях во втором Санкт-Петербургском военно-сухопутном госпитале, великая княгиня пробила брешь непонимания среди правительства и добилась высочайшего разрешения на отправку сестер милосердия на фронт.

Хотя светское общество косо глядело на «причуды» великой княгини, многие ее идеи поневоле проникали в сердца и умы дворцовой знати. Тем более что Елена Павловна была не только человеком слова, но и дела — она ежедневно посещала лазареты и сама перевязывала раненых. Для севастопольских госпиталей Елена Павловна ухитрилась выписать из Англии хину.

Всего в госпиталях Севастополя трудилось 127 сестер, к ним присоединилось еще до 200 женщин, откликнувшихся на призыв Елены Павловны. Ежедневно они помогали от 500 до 3000 раненым. Самое печальное, медсестры были вынуждены вести контроль за отпускаемыми на лечение раненых средствами — многие пострадавшие за Отечество погибали в госпиталях без медикаментов и еды, поскольку деньги, на это отпущенные казной, безбожно разворовывались администрацией всех уровней. Именно в целях такого контроля, не имевший сил и средств остановить дикий грабеж госпиталей, великий Пирогов и убедил Елену Павловну создать это общество. Однако в считанные месяцы против медсестер организовалась мощная бюрократическая оппозиция. Елена Павловна постоянно выручала своих единомышленниц, но Николай I перед угрозой государственного переворота вынужден был смириться с воровским беспределом своей администрации и регулярно отзывал наиболее активных медсестер с фронта. Таких женщин, обычно бездомных, Елена Павловна селила в своем дворце.

После войны 96 сестер и 10 испытуемых Крестовоздвиженской общины продолжали жить до 1859 г. в Михайловском дворце, после чего Елена Павловна нашла для общины отдельное здание и открыла там больницу для самых бедных петербуржцев, лечебницу для приходящих больных с бесплатными лекарствами и двухклассную бесплатную школу для 30 девочек. Все расходы общины по уходу за больными в госпиталях и больницах Санкт-Петербурга и Кронштадта великая княгиня взяла на себя.

Благотворительница патронировала также первому бессословному училищy Святой Елены; в 1844 — 1846 гг. основала в столице Елисаветинскую детскую больницу, ставшую первым специализированным центром для обучения врачей-педиатров. Великая княгиня открыла в Москве и в Павловске детские приюты Елисаветы и Марии; при Максимилиановской больнице (лечебнице Святого Лазаря) в 1857 г. создала постоянный стационар для бесплатного лечения раненых офицеров, в котором впервые в России больных принимали врачи-специалисты уровня Пирогова и Арендта, а лекарства неимущим пациентам выдавались бесплатно.

По замыслу и на завещанные великой княгиней 75 тысяч рублей в 1885 г. ее дочь, Екатерина Михайловна, и терапевт профессор Э.Э. Эйхвальд организовали учебную базу для подготовки и повышения квалификации врачей — Клинический институт великой княгини Елены Павловны (ныне Еленинский клинический институт).

Решив освободить 15 тысяч крестьян в своем имении Карловка Полтавской губернии, великая княгиня в 1856 — 1859 гг. подготовила совместно с Н.А. Милютиным предложения на высочайшее имя, ставшие «главной и, во всяком случае, первой пружиной освобождения крестьян» (А.Ф. Кони) и послужившие основой для Манифеста 1861 г. об отмене крепостного права. За свою деятельность по освобождению крестьян великая княгиня была награждена Александром II золотой медалью «Деятелю реформ».

Великая княгиня Елена Павловна умерла 9 (21) января 1873 г. Похоронена была «мать-благодетельница» в Императорской усыпальнице в Петропавловском соборе. «Вряд ли кто ее заменит», — выразил общее мнение И.С. Тургенев.

Флоренс Найтингейл

В медицине известен синдром Флоренс Найтингейл, когда «врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают испытывать к нему чувства, которые могут перерасти в любовь». Ничего удивительного в этом нет, так как только любовь к человеку подвигает истинных сестер лечить больных и ухаживать за ними. Недаром слова «человеколюбие» и «милосердие» являются синонимами, чему подтверждением стала жизнь британской благотворительницы.

Флоренс Найтингейл родилась 12 мая 1820 г. во Флоренции, давшей ей имя, в аристократической семье богатого землевладельца Уильяма Эдварда Найтингейла и Фрэнсис Смит.

В детстве Флоренс получила прекрасное воспитание; изучала грамматику, математику, немецкий, итальянский, латинский и греческий языки, философию, историю; путешествовала с семьей по Европе.

В 19 лет мисс пожелала стать сиделкой, что по тем временам было крайне предосудительно даже в среднем слое общества, не говоря уж о высшем. Стать медсестрой для Флоренс означало лишиться света и семьи. Лет пять Найтингейл «крепилась», а затем решительно порвала с условностями и ушла сиделкой в больницу для неимущих. Затем еще семь лет обучалась в разных лечебницах у профессиональных сиделок секретам профессии, одновременно разрабатывая свой метод ухода за больными, заключавшийся в соблюдении строжайшей чистоты в палатах, регулярном проветривании помещений, режиме питания, полном карантине для заразных и внимательном отношении ко всем жалобам больных.

В 1853 г. Флоренс вынуждена была уйти из родительского дома (своей семьи она не завела). Найтингейл устроилась в монастырской больнице в Кайзерсверте, но ее рекомендации по уходу за больными монахини-протестантки отвергли, и тогда мисс уехала в парижский госпиталь при общине католических сестер имени Винсента де Поля, где ей был предоставлен карт-бланш по устройству больничной жизни. Когда через полгода смертность в больнице сократилась вдвое о мисс Флоренс заговорили во всей Европе, и сама королева Виктория попросила Флоренс вернуться в Англию, чтобы занять пристойную должность попечительницы Лондонского института для обедневших дворянок. На родине Найтингейл произвела настоящую революцию в сестринском деле — больные, с которыми родственники уже навеки простились в своей душе, выздоровевшими возвращались домой.

Статус-кво был восстановлен. Мисс Флоренс приглашали в королевский дворец и на приемы и заседания разных благотворительных обществ и комитетов, с ней почитали за честь общаться лорды и министры.

Осенью 1854 г., в разгар Крымской войны, военный министр С. Герберт попросил Найтингейл возглавить группу медсестер и выехать в Стамбул, где размещались 8 английских госпиталей, не имевших должного штата сиделок для 2 — 5 тысяч больных и раненых. Bpeмени на подготовку новых профессиональных сиделок у Флоренс не было, поэтому «леди-начальник» обратилась с призывом ко всем знакомым аббатисам и сестрам. Набрав 38 добровольных сестер милосердия, англичанок и француженок, Найтингейл обосновалась в главном военном госпитале в Скутари (район Стамбула). Ей помогали еще около 200 солдатских жен.

Во время Крымской войны погибших с обеих сторон в Севастополе называли «счастливчиками», так как положение раненых было ужасное, что в британском, что в русском лагере — в основном из-за воровства интендантов и халатности госпитального начальства. В российских лазаретах сестры с великим трудом навели относительный порядок. «Если бы не они, — говорит Пирогов, — так больные лакали бы помои, а теперь они кушают сытный суп, приготовленный самими же сестрами». В английских госпиталях положение было ничуть не лучше, если не хуже. Когда отряд англо-французских санитарок прибыл в Турцию, «у многих женщин, особенно француженок, от всего увиденного и услышанного здесь случился шок. Холерные и тифозные больные, гангренозные раненые лежали все вперемежку, в одной куче, повсюду было зловоние, грязь, летали трупные мухи. Вдобавок ко всему, больные смертно голодали — солдатский сухой паек оказался для них неподходящим».

Преодолев недоверие хирургов и вражду интендантов, Найтингейл увеличила количество палат, установила ежедневные перевязки, оснастила палаты новыми кроватями, «беспрестанно заказывала из Англии все новые и новые поставки белья, посуды и средств для дезинфекции», организовала прачечные, добилась существенного улучшения рациона для раненых, «закупила мясные экстракты и переносные печи, благодаря чему появилась возможность варить бульон».

Каждую ночь мисс Флоренс обходила все палаты госпиталей (это 4 мили) со светильником в руке. Ее так и прозвали солдаты — «Леди с лампой». На сон леди оставалось меньше четырех часов. Сестра организовала читальни, переписку больных с родными, сама писала письма и пересылала деньги их семьям.

В организационном плане мисс Найтингейл помогала ее должность — управляющего штатом по уходу за больными на Востоке. Вскоре смертность среди раненых снизилась с двухсот до тридцати человек на каждую тысячу (по другим источникам в 20 раз).

Весной 1855 г. Флоренс с санитарной инспекцией посетила английские войска в Крыму. На горе над Балаклавой в память о павших воинах она воздвигла на свои деньги белый мраморный крест. Переболев лихорадкой, Найтингейл еще целый год исполняла свою должность, а когда летом 1856 г. госпиталь в Скутари свернули, возвратилась в Англию в славе. От перенапряжения мисс Флоренс разбил инсульт, и еще 54 года она жила прикованная к инвалидному креслу. По одной из версий, паралич разбил Найтингейл из-за того, что она заразилась через козье молоко бруцеллезом, бактериальной инфекцией, в ту пору неописанной в медицине.

Найтингейл первые 11 лет очень редко покидала свою комнату. Она не участвовала более в заседаниях, не ходила на приемы, но у нее дома перебывали все знатные особы и знаменитости той поры. К ней стекались также пожертвования со всех концов страны. Был организован Фонд Найтингейл, занимавшийся обучением и подготовкой сестер.

В 1857 г. мисс Флоренс активно участвовала в организации санитарной реформы английской армии. Она добилась оснащения всех больниц системами вентиляции и канализации, специальной подготовки больничного персонала, внедрения строгой статобработки всей информации, организации военно-медицинской школы. В результате проведенных реформ за три года смертность среди солдат сократилась на 50%.

В 1859 г. Найтингейл была избрана членом Королевского статистического общества, позднее — почетным членом Американской статистической ассоциации.

В 1860 г. в Лондоне при госпитале Святого Томаса мисс Флоренс открыла на свои и собранные по подписке деньги вторую в мире школу сестер милосердия (первой, как известно, стала Крестовоздвиженская община сестер милосердия, организованная великой княгиней Еленой Павловной и хирургом Н.И. Пироговым). Строжайше отобранные воспитанницы этой школы получали полный пансион и основательную научную и практическую подготовку. Выпускницы шли потом нарасхват по всей Европе и в США.

К тому времени мисс Флоренс выпустила две книги «Заметки о госпиталях» и «Записки об уходе: каков он есть и каким не должен быть», ставшие прекрасными учебными пособиями.

В 1864 г. Найтингейл стала инициатором реформирования медицинского обслуживания бедняков. Через три года был принят соответствующий акт о реформе здравоохранения.

В конце 1860-х гг. Найтингейл участвовала в санитарной реформе английских войск в Индии, по результатам которой она написала книгу «Как люди могут жить и не умирать в Индии».

В 1872 г. Флоренс стала главным экспертом комиссии по санитарному состоянию английских военных лазаретов и госпиталей.

Последним примером благотворительной деятельности мисс Флоренс стала ее забота об улучшении санитарных условий в одной из соседних деревень (1892).

С 1896 г. Найтингейл была прикована к постели, ослепла, хотя какое-то время еще занималась профессиональной деятельностью.

Английское правительство по достоинству оценило вклад Ф. Найтингейл в развитие медицинской помощи и наградило ее в 1883 г. Королевским Красным крестом, а в 1907 г. — первую из женщин одним из высших британских орденов «3а заслуги перед Отечеством».

Флоренс Найтингейл скончалась в Лондоне 13 августа 1910 г. Она была похоронена на маленьком сельском кладбище. Гроб несли шесть сержантов. Позднее ее прах был перенесен в Лондонский кафедральный собор Святого Павла.

Свое состояние мисс Флоренс завещала на учреждение медали для сестер. В 1912 г. Лига Международного Красного Креста учредила медаль имени Найтингейл как высшую награду сестрам милосердия. Она вручается каждые два года 12 мая — в день рождения Флоренс.

Изображение мисс Найтингейл можно увидеть на десятифунтовой денежной купюре Великобритании.

Федор Васильевич Чижов

Много ли в мире богатых людей, кто приобрел сокровище на небесах, раздав все, что имел на земле? Вряд ли: «как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Лук. 18:24 — 25). Но все же таковые встречаются. В России можно назвать И.М. Сибирякова, Г.Г. Солодовникова и Федора Васильевича Чижова, завещавшего весь свой основной капитал — 6 млн рублей (сегодня это миллиарды) «на устройство и содержание технических учебных заведений». На свои похороны благотворитель отписал всего 150 рублей, чем, собственно, поставил точку в своем жизненном кредо: «Деньги портят человека, а потому я отстраняю их от себя».

Родился этот «бескорыстнейший из людей» (И.С. Аксаков) 27 февраля (10 марта) 1811 г. в Костроме в небогатой семье преподавателя гимназии, выходца из духовного сословия В.В. Чижова (получил право на потомственное дворянство в 1822 г.) и У.Д. Чижовой, дочери обедневшего дворянина.

Окончив в 1828 г. 3-ю Петербургскую гимназию, Федор поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, который окончил в 1832 г. со степенью кандидата физико-математических наук.

После смерти родителей Федор отказался от своего небольшого родового имения в пользу сестер и принужден был зарабатывать себе деньги частными уроками. Он быстро стал заметной фигурой в мире науки. В 21 год Чижов — адъюнкт-профессор университета, в 25 лет, после защиты магистерской диссертации по теории равновесия, — профессор. Масса публикаций в самых различных областях науки («Паровые машины, история, описание и приложение их...», «Призвание женщины» и прочие) составила ему славу математика, техника и гуманитария.

В 1840 г. ученый оставил университет и, задержавшись на полгода в Малороссии, где изучал социологию и историю искусств, на пять лет уехал в Западную Европу. Там в Риме и Париже Чижов сблизился с Н.В. Гоголем, Н.М. Языковым, А.А. Ивановым, М.А. Бакуниным, А. Мицкевичем и другими выдающимися деятелями культуры; в Венеции написал 4-томную историю Венецианской республики.

Вернувшись в 1846 г. в Москву, Федор Васильевич познакомился со славянофилами (Хомяковым, Киреевскими, К. Аксаковым, Ю. Cамариным), критиковал их за излишнюю «вражду к европейскому», выступал апологетом научно-технического образования. Чрезмерно страстное проповедование «воспитания русских русскими», ставшее известным Николаю I, закончилось для Чижова запретом проживать обеих столицах и ссылкой в Малороссию.

Ученый не унывал. В 1850 г. на арендованном хуторе Триполье (40 км от Kиевa) он столь успешно занялся шелководством, что вскоре заразил им всех окрестных помещиков. «Шелковый пан», как называли его на Украине, организовал шелководческую школу для учеников церковно-приходских школ и бесплатно раздавал деревья и яички шелковичных червей крестьянам.

Вернувшись через семь лет в Первопрестольную, Федор Васильевич редактировал в разные годы (издания закрывались из-за финансовых трудностей) журнал «Вестник промышленности», экономический отдел газеты «День», политико-экономическую еженедельную газету «Москва». Во всех изданиях Чижов проявил себя последовательным теоретиком протекционистского торгово-промышленного развития России.

Особое внимание редактор уделял строительству железных дорог, где монополистом выступало «Главное общество российских железных дорог», возглавляемое иностранными банкирами. Производством же работ занимались французские инженеры. На страницах своих изданий Чижов негодовал на несведущих французов, «грабивших Россию», на жуликов Главного общества. «Мы нуждаемся в действительных капиталах и дельных промышленниках, а не в заезжих проходимцах, действующих с заднего крыльца, добывающих себе, пользуясь случаем и невежеством, монополии и вместо внесения капиталов поглощающих наши собственные средства».

Не ограничившись призывами и разоблачениями, Чижов вместе с компаньонами (братьями Шиповыми, бароном А.И. Дельвигом, И.Ф. Мамонтовым и другими) создал акционерное общество по строительству первой русской частной «образцово-показательной паровозной железной дороги между Москвой и Троице-Сергиевым Посадом силами исключительно русских рабочих и инженеров и на деньги русских купцов, без участия иностранного капитала».

«По инициативе Чижова было принято решение поставить за правило, чтобы в газете „Акционер“ не менее шести раз в год правление общества печатало отчеты о своих действиях и о состоянии кассы. Пример общества Московско-Троицкой дороги побудил пайщиков других частных железнодорожных обществ в России обязать свои правления поступать аналогично».

Московско-Троицкая железная дорога от Москвы до Сергиева Посада (70 км) была открыта в 1862 г. Полностью окупилась она уже через три года.

В 1869 г. товарищество купило Московско-Курскую железную дорогу, выбрав ее председателем Ф.В. Чижова, сумевшего предотвратить продажу этой дороги иностранцам. По предложению Чижова было совершено также строительство Московско-Ярославской железной дороги (1870) и двух веток: Александров — Карабаново (1871) и Ярославль — Вологда (1872).

В 1876 г. Чижов организовал строительство Донецкой каменноугольной железной дороги до Мариуполя, которую возглавил С.И. Мамонтов — ученик и душеприказчик Федора Васильевича.

Чижов, зарекомендовавший себя деловым, кристально честным предпринимателем, был избран в 1866 г. председателем правления Московского купеческого банка, а через три года и руководителем Московского купеческого общества взаимного кредита. «Он пользовался неограниченным доверием за границей; его имя было и перед русской высшей администрацией ручательством за успех и правильное ведение всякого дела» (И.С. Аксаков).

Железная дорога занимала не все время промышленника. Им было создано Ташкентское акционерное шелкомотальное общество, написан устав сельского банка в Полтавской губернии. «В 1875 г. Чижов собирал средства на снаряжение роты генерала Черняева, спешившего на выручку восставшим против турецкого ига славянам Боснии и Герцеговины. В это же время он организовывал предприятия по налаживанию в Москве водопровода и газового освещения».

Самой славной страницей трудовой биографии Чижова стала его плодотворная деятельность по «оживлению Севера». Создав в 1875 г. Архангельско-Мурманское срочное пароходство (ныне Северное и Мурманское морские пароходства) по Белому морю и Северному Ледовитому океану, Чижов положил начало хозяйственному освоению северных окраин Европейской России. Поскольку наличных денег у предпринимателя не было, ему пришлось вложить в это дело собственные 200 тысяч рублей, заложив все свои свободные бумаги, и еще 75 тысяч занять. Эти жертвы стоили того. Федор Васильевич уже при жизни удостоился у тогдашних поморян звания «второго Ломоносова» (притом что сам он никогда на Севере не бывал).

«До последних лет жизни Чижов жил очень скромной жизнью, в частности, друзья замечали ему, что „не мешало бы всероссийскому управляющему разных выгодных предприятий хотя бы обить мебель новой клеенкой“» (И. Симонова). Личные неудобства мало беспокоили Федора Васильевича — он больше заботился о других людях: содержал нескольких стипендиатов, оплачивал поездки молодых специалистов в зарубежные страны для ознакомления с постановкой дел на промышленных предприятиях и железнодорожном транспорте.

Завещанный Чижовым капитал после продажи государству акций Московско-Курской железной дороги пошел на устройство в 1892 — 1897 гг. пяти профессионально-технических учебных заведений (народ называл их «чижовскими»), два из которых были построены в Костроме (низшее химико-технологическое и среднее механико-техническое) и три низших училища в Костромской губернии — в Чухломе, Кологриве и Макарьеве. На эти цели ушло 2 млн рублей. Еще 4 млн обеспечивали ежегодное содержание заведений и премирование авторов лучших работ в области промышленности. Организацией этих дел занимался С.И. Мамонтов. Бедные ученики освобождались от платы, получали пособия из специальных училищных средств. Только в низшем костромском училище в год выплачивалось стипендий на 1000 рублей.

Кроме того, Чижов распорядился основать в Костроме родильный дом и при нем учебное родовспомогательное заведение, благодаря которому в Костроме стала развиваться современная система родовспоможения.

Став душеприказчиком наследства Н.В. Гоголя, Чижов издал отредактированное им 6-томное полное собрание сочинений писателя. Ежегодную выручку от продажи книг — 7000 рублей — он посылал сестрам Гоголя.

Богатейшая библиотека благотворителя, которую он любовно собирал всю жизнь (4 тысячи фолиантов), хранится ныне в Российской государственной библиотеке. Дубликаты книг из этой библиотеки стали основой Публичной библиотеки им. Ф.В. Чижова в Костроме, одной из лучших библиотек в российской провинции.

Скончался Чижов от аневризмы 13 (26) ноября 1877 г. Похоронили его в Свято-Даниловом монастыре в Москве, близ могилы Н.В. Гоголя. В 1931 г., в связи с открытием в монастыре колонии для несовершеннолетних, прах Гоголя был перенесен на Новодевичье кладбище, а могила Чижова была утеряна.

Р.S. И.Е. Репин написал картину «Смерть Чижова», на которой Федор Васильевич выглядит не умершим, а уснувшим. Уснула в потомках и память о благотворителе. Хотя порой она пробуждается. При поиске материалов к очерку встретилась новость: в Костроме поставили памятник Чижову. И еще одна: «Инициативная группа в Архангельске предлагает переименовать улицу Карла Либкнехта в улицу Чижова». И хотя в любом переименовании названий городов, площадей, кораблей есть нечто лукавое, почему-то на сердце стало теплее.

Якобсены

23 августа 2003 г. в Копенгагене состоялся грандиозный праздник. В порту Нюхави на набережной играл оркестр, выступал Королевский балет Дании, а в море, позади сидящей на сером гранитном валуне бронзовой Русалки, плавали 90 прелестных «ундин». Так датчане отметили 90-летие своей Русалочки.

Скульптуру, ставшую символом Копенгагена и всей Дании, подарили датчанам меценат Карл Якобсен и скульптор Э. Эриксен.

Отец Карла — Якоб Якобсен — подарил Дании еще один символ — Carlsberg, любимое пиво ¾ датчан и значительной части человечества. Пивное детище принесло отцу и сыну почет и состояние, позволившее им стать первыми благотворителями Королевства Датского.

Будущие пивовары родились и всю жизнь прожили в Копенгагене. Якоб Кристиан Якобсен появился на свет 2 сентября 1811 г., его сын Карл Кристиан Хиллман Якобсен — 2 марта 1842 г.

Родоначальник семейства, фермер из Ютландии Кристиан Якобсен, в 1801 г. приехал в Копенгаген и устроился подмастерьем на пивоварне. Поднакопив денег, Кристиан арендовал пивной заводик и приобщил к изготовлению пива сына Якоба.

Для повышения профмастерства молодой пивовар подался в Баварию, где устроился на работу в пивоварню Spaten известного мастера-пивовара Г. Зедльмайра.

Переняв немецкую технологию, Якобсен вернулся в 1845 г. домой и стал варить пиво на мюнхенских дрожжах. Пивко настолько пришлось по вкусу бюргерам, что Якоб решил построить собственную пивоварню. Место для завода на окраине города подсказал ему трехлетний сынишка Карл, указав на горку. Новую пивоварню Якоб назвал Carlsberg — «Гора Карла» (1847).

По тем временам это было самое современное предприятие. Для хранения пива при постоянной температуре и в темноте пивовар использовал заброшенные пороховые склады в Копенгагенских валах; нашел он и источник чистейшей воды. Годовой оборот концерна Якобсена к 1870-м гг. достиг нескольких млн крон.

Всемерно озабоченный качеством пива, а также гигиеной предприятия, Якоб первым из всех пивоваров внедрил научный подход в изготовлении пива, за что был выбран в 1879 г. почетным доктором Копенгагенского университета на факультете естественных наук.

В 1875 г. Якобсен открыл заводскую химико-физиологическую лабораторию, в которую пригласил молодого микробиолога Э.Х. Хансена. В этом научном центре было сделано множество выдающихся открытий и изобретений в области производства пива. Так, Хансен в 1883 г. установил, что гарантией стабильного качества пива являются «чистые» дрожжи. Выделенный штамм дрожжевого грибка в честь лаборатории получил наименование Saccharomyces carlsbergensis. Этот сорт дрожжей дo сих пор используют пивовары по всему миру — Якобсен позволил всем безвозмездно пользоваться рецептом. Альтруистический поступок пивовара привел к пивному буму ХХ столетия практически во всех странах мира.

«Хансен хотел было возмутиться и предложил построить завод по культивированию дрожжей на продажу. Но Якобсен категорически с этим не согласился. „Что было открыто в лаборатории Карлсберг, принадлежит всему миру“, — таков был ответ».

Сын Якоба Карл в конце 1860-х гг. стажировался на европейских пивоварнях. Вернувшись в 1871 г. из четырехлетней поездки он начал свою карьеру пивовара. Поскольку либеральные взгляды сына на технологию изготовления пива не совмещались с консервативным подходом отца, Карлу пришлось построить в 1882 г. собственный завод, названный Ny Carlsberg («Новый Карлсберг»). Отец переименовал свою пивоварню в Gamle Carlsberg («Старый Карлсберг»).

С тех пор отец варил пользовавшиеся бешеным спросом в Дании и за границей недобродившие сорта пива баварского и чешского типа, а сын, сделавший ставку на массовое производство, в том числе за счет сокращения срока выдержки, большей частью модифицировал перебродивший английский эль.

После смерти Якоба Якобсена, последовавшей 30 апреля 1887 г., основной пакет акций завода «Старый Карлсберг» перешел в Фонд Карлсберга, созданный пивным королем в 1876 г. При организации фонда Якобсен отчислил в него из сумм, находящихся в деле, 1 млн крон — «для поддержки и развития в Дании различных отраслей науки (главным образом, естественных наук, математики, истории и языковедения), а также для поддержки и дальнейшего развития деятельности химико-физиологической лаборатории при заводе Карлсберг». Ныне фонд тратит ежегодно свыше 500 тысяч крон на научные цели, а также на прогрессивные прибавки жалованья, на пособия и пенсии служащим и рабочим завода.

В 1897 — 1899 гг. фонд заказал датскому скульптору А. Бундгорду создание скульптурной композиции для фонтана Гефиона. Строительство резервуара и постамента также было осуществлено на деньги фонда. Ныне это достопримечательность датской столицы.

В 1901 г. руководителем лаборатории Carlsberg стал известный датский биохимик С.П.Л. Серенсен, предложивший химическому сообществу обозначение водородного показателя рН и универсальную шкалу кислотности среды.

В 1920 г. на деньги фонда знаменитый датский физик-теоретик Нильс Бор основал Институт теоретической физики университета Копенгагена, ставший в 1920 — 1930-х гг. одним из центров атомной и квантовой физики.

Сегодня в Исследовательском центре Carlsberg работают 150 сотрудников. На «пивные» деньги существует Датская АН.

В 1902 г. с согласия Карла его завод также вошел в этот фонд, а с 1906 г. Якобсен-младший возглавил концерн, заодно перестроив старые и возведя новые здания, образовавшие в западной части Копенгагена район Карлсберг.

Карл Якобсен скончался 11 января 1914 г.

Филантропия Якоба Якобсена в масштабах страны началась после пожара, случившегося в ночь с 16 на 17 декабря 1859 г. в резиденции короля Фредерика VII — замке-дворце Фредериксборг. Пивовар выделил основную часть средств — 200 тысяч крон на реставрацию здания и восстановление интерьеров при условии, что дворец будет превращен в музей, так как считал, что в Дании должен быть музей, сравнимый с Версалем во Франции. В 1878 г. Якобсен назначил в фонде специальную квоту для поддержки Музея национальной истории, открывшего свои двери для всех желающих в 1882 г.

Якоб положил начало семейной коллекции произведений искусства, главным образом античных скульптур, для которой построил специальный дом с зимним садом. Еще один сад — Ботанический — филантроп основал в Лондоне.

Карл унаследовал от отца не только талант пивовара, но и филантропа. «Исходя из той мысли, что произведения искусства должны не только украшать дома меценатов и богачей, но и быть доступным для большого общества, для народа, Карл в 1879 г., в день рождения Торвальдсена, основал фонд „Альбертина“ с капиталом в 100 тысяч крон, проценты с которого должны были идти на украшение копенгагенских площадей и садов скульптурными произведениями, а в 1882 г. основал художественно-скульптурный музей Ny Carlsbergs Glyptotek» (Ф.А.Брокгауз и И.А. Ефрон).

Собрав памятники египетской, греческой, римской и этрусской скульптуры, произведения выдающихся датских и иностранных скульпторов (О. Родена, Э. Дега и других), коллекцию эллинистических и римских портретов (Гомера, Александра Македонского, Августа и сотни других), меценат передал в 1897 г. свой музей «Новая глиптотека Карлсберга» Копенгагену, для которого было построено особое монументальное здание. («Глиптотека» — «хранилище статуй».) Ныне это крупнейший датский художественный музей.

Сын Карла — Хельге Якобсен, став в 1915 г. директором Глиптотеки, организовал зал современной живописи — французских импрессионистов и постимпрессионистов (Мане, Писсарро, Ренуара, Дега, Сезанна, Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Боннара, Гогена).

Р.S.I. В музее Carlsberg собрана самая большая коллекция неоткрытых пивных бутылок со всего мира. На 3 ноября 2011 г. там было выставлено 16 592 бутылки.

Р.S.II. «Отец и сын Якобсены сделали не просто многое. Их роль в истории пивоварения и истории Дании вообще настолько значима, что вряд ли кому-то удастся ее превзойти. Фамилия Якобсен просто увековечена в истории».

Иван Константинович Айвазовский

«Я, как пчела, собираю мед из цветника», — признался Айвазовский, и действительно, как пчела, он питался медом искусства и медом этим одаривал других, как пчела, неустанно трудился с поры юности до последнего дня жизни.

Контр-адмирал, «первый живописец» Главного Морского штаба российской армии, профессор, академик Императорской академии художеств (ИАХ), член Римской, Парижской, Флорентийской, Амстердамской и Штутгартской академий художеств, действительный член Русского географического общества, И.К. Айвазовский известен во всем мире как несравненный художник-маринист. Мастер портретной живописи И.Н. Крамской называл Айвазовского «звездой первой величины... не только у нас, а и в истории искусства вообще».

«Маэстро моря» создал 6000 картин, многие из которых были представлены на 120 российских и зарубежных художественных выставках. Живописец — обладатель серебряной и золотых медалей ИАХ, папы Григория ХVI, Совета Парижской Королевской академии художеств, кавалер ордена Святой Анны III степени, ордена Почетного легиона, четырех османских орденов и пр.

Жители Феодосии удостоили художника звания «Почетный гражданин» (1880) — за его благодеяния родному «богом данному» городу и поставили ему памятник, на котором написали «Феодосия Айвазовскому» (1930).

Иван Константинович Айвазовский (Ованнес Айвазян) родился 17 (29) июля 1817 г. в Феодосии, в семье армянского (предположительно с примесью турецкой крови) купца Константина (Геворга) и Рипсиме Айвазовских (Айвазян). До 24 лет Ованнес носил полонизированную форму армянской фамилии — Гайвазовский.

После того как во время эпидемии чумы 1812 г. отец разорился, в судьбе талантливого мальчика приняли участие феодосийский архитектор Я.Х. Кох и градоначальник А.И. Казначеев. После окончания симферопольской гимназии юноша был принят на казенный счет в ИАХ (СПб.), где получил уроки мастерства у наставника русских пейзажистов М.Н. Воробьева, у французского мастера морских видов Ф. Таннера и у баталиста профессора А.И. Зауэрвейда.

В 1837 г. Иван получил Большую золотую медаль за картину «Штиль» и на два года был направлен в командировку в Крым и Европу. Написанную в Крыму картину «Десант отряда в долине Субаши» приобрел Николай I.

В 1839 г. Иван Айвазовский получил аттестат об окончании академии, свой первый чин 14-го класса, шпагу и личное дворянство, чем был дан старт стремительной карьере художника.

В качестве «пенсионера» ИАХ художник четыре года работал в странах Южной и Центральной Европы. В Бискайском заливе корабль, на котором он плыл, попал в бурю и едва не затонул, после чего парижские газеты сообщили о мнимой гибели мариниста.

Помимо морских и «земных» пейзажей, Айвазовский создал также немало батальных полотен — он принимал участие в Крымской войне и ряде других военных кампаний. Целый ряд картин живописец посвятил древней и новой армянской истории.

В 1845 г. художник-путешественник вернулся в Феодосию, как оказалось, на всю жизнь. Спроектировав и выстроив дом-мастерскую, Айвазовский открыл в нем первую экспозицию из 49 своих работ. С этого времени он выставлял свои произведения для показа горожанам перед отправкой выставок в столицу, другие российские города и за границу.

В 1880 г. Иван Константинович пристроил к дому еще один спроектированный им огромный и светлый выставочный зал. Галерея стала первым в России музеем одного художника.

Пейзажист работал каждый день, с 6 утра до 16 часов. Работал легко и споро, часто создавая картину за несколько часов, как, впрочем, и все делал легко и свободно. «По легкости, видимой непринужденности, по довольному выражению лица можно было смело сказать, что такой труд — истинное наслаждение» (В.С. Кривенко).

Блистательные успехи на поприще живописи, «скоропись» и востребованные результаты труда позволили Айвазовскому очень быстро стать всемирно известным и богатым. Художник щедро жертвовал свое большое состояние на меценатство и благотворительность.

Иван Константинович дарил свои картины многим музеям (к примеру,Corcoran Gallery в Вашингтоне), обществам (Палестинскому обществу в Таганроге), главам государств (султану Османской империи), частным лицам. Почти со всех выставок картин Айвазовского, а также коллективных экспозиций (в частности, в пользу Красного Креста) часть сборов (иногда полностью) шла на пожертвования.

Помимо галереи, в родном городе Айвазовский открыл в 1865 г. школу искусств («Общие художественные мастерские»), ставшую впоследствии одним из художественных центров Новороссии, стал основоположником Киммерийской школы живописи (Л. Лагорио, А. Куинджи, К. Богаевский, М. Волошин и другие пейзажисты).

Мастер кисти активно занимался благоустройством города. По своему проекту построил водопровод и городской фонтан, действующие поныне, школу и клуб, был инициатором и спонсором строительства железной дороги Феодосия — Джанкой и морского порта.

Живо интересуясь археологией, на свои средства построил на холме Митридат новое здание для Феодосийского археологического музея (музей древностей, позднее — краеведческий) с мемориалом П.С. Котляревского (1871), принял участие в исследовании 80 курганов, направив найденные ювелирные изделия IV в. до н.э. в Эрмитаж. Много занимался вопросами охраны памятников Крыма, за что был избран членом Одесского общества истории и древностей.

Умер И.К. Айвазовский в Феодосии 19 апреля (2 мая) 1900 г. Похоронен там же. На мраморном надгробии высечены слова армянского историка Мовсеса Хоренаци: «Рожденный смертным, оставил по себе бессмертную память».

Художник оставил духовную: «Мое искреннее желание, чтобы здание моей картинной галереи в городе Феодосии со всеми в ней картинами, статуями и другими произведениями искусства, находящимися в этой галерее, составляли полную собственность города Феодосии, и в память обо мне, Айвазовском, завещаю галерею городу Феодосии, моему родному городу».

По этому завещанию картинная галерея Айвазовского перешла в дар Феодосии и с 1922 г. стала государственным музеем. В галерее собрано свыше 12 тысяч произведений морской тематики, в том числе самая большая в мире коллекция работ самого И.К. Айвазовского (417 картин), среди которых самое большое живописное полотно художника «Cpeди волн», имеющее размер 282х425 см.

В соседнем здании (бывшем доме сестры живописца) собраны картины Айвазовского на мифологическую и библейскую темы, работы иностранных маринистов XVIII — XIX вв., представителей Киммерийской школы живописи — М. Волошина, Л. Лагорио, К. Богаевского, учеников Айвазовского — М. Латри, А. Фесслера, А. Куинджи, а также произведения советских художников.

Степан Дмитриевич Нечаев

О сенаторе Степане Дмитриевиче Нечаеве, обер-прокуроре Святейшего синода, сохранились удивительные сведения, нарушающие привычную для нас картину николаевской России. Будучи декабристом и масоном, Нечаев возглавлял Синод и пользовался доверием и уважением Николая I, хотя самодержец и морщился порой от чрезмерной независимости обер-прокурора.

Как отмечает тульский биограф Нечаева И.В. Грачева, Степан Дмитриевич «в повседневной жизни производил впечатление добродушного и общительного барина, тяготевшего к уюту и покою, но в общественной деятельности проявлял кипучую энергию и незаурядные организаторские способности. Несмотря на кажущуюся простоту и открытость, это был осторожный и умный конспиратор, хранивший немало своих и чужих тайн».

Сенатор принадлежал к древнему дворянскому роду Нечаевых, восходящему к правлению великого московского князя Ивана Даниловича Калиты. Благотворительность и меценатство были в крови Нечаевых. Об этом наглядно свидетельствует интерес отца Степана Дмитриевича — надворного советника Дмитрия Степановича Нечаева (1742 — 1820) — к собирательству предметов русского искусства, строительству в родовом имении Полибино близ села Сторожевая Слобода Данковского уезда Рязанской губернии (ныне Липецкая область) дворца в стиле ампир и основанию в нем картинной галереи и библиотеки. В конце жизни помещик, владевший поместьями в Московской, Тульской, Рязанской и Тверской губерниях, подарил государству свои земли на поле Куликовом для воздвижения там памятника героям Куликовской битвы.

Предположительно именно на нечаевском Куликовом поле (Куликовых полей на Руси много) 8 сентября 1380 г. соединенные силы русских князей под предводительством Великого князя Московского Димитрия Донского нанесли поражение татаро-монгольскому войску золотоордынского беклярибека (управляющего областью) Мамая.

Степан Дмитриевич родился 18 (30) июля 1792 г. в усадьбе Полибино Родители (мать Нечаева, Анна Ивановна, урожденная Сиверс) дали сыну домашнее воспитание на уровне столичного.

Сдав экзамены на аттестат при Московском университете, Степан Дмитриевич в 1811 г. поступил на службу в Коллегию иностранных дел актуариусом (подьячим). Назначенный спустя шесть лет директором училищ Тульской губернии, Нечаев стал инициатором создания широкой сети учебных заведений. Он открыл несколько новых пансионатов, училищ, ланкастерских школ (в которых старшие ученики обучали младших), воспитательных учреждений. «Стремление энергичного тульского директора распространять просвещение в среде простонародья и особенно — крепостных насторожило столичные власти, и Нечаев получил выговор из департамента народного просвещения. Видимо, тогда и родился его горький афоризм: „Блаженно государство, где можно делать добро без спроса и без страха“».

Точно так же не разрешили Нечаеву издавать и свою провинциальную газету, хотя во втором десятилетии XIX в. он был известным писателем. В «Вестнике Европы», «Русском вестнике», «Московском телеграфе» и других столичных изданиях публиковались его заметки и лирические стихи, на которые А. Алябьев, Г. Рачинский и другие композиторы писали популярные романсы («К неверному», «Один еще денек» и т.д.). Прославился Нечаев и как автор блестящих афоризмов, расходившихся по всей России. При этом Степан Дмитриевич вовсе не любил голого остроумия: «Когда слушаю разговоры людей, занимающихся одною игрою остроумия, мне всегда кажется, будто вижу детей, бегающих за бабочками».

Писатель состоял членом Общества любителей российской словесности, Общества истории и древностей российских, был желанным посетителем литературного салона княгини З.А. Волконской. Как установили исследователи, перу Нечаева принадлежит стихотворение «На слово люблю», приписываемое часто М.Ю. Лермонтову: «Я не скажу тебе „люблю“, / Всеобщей моде подражая; / Здесь часто говорят „люблю“, / Совсем о том не помышляя...»

Несмотря на литературный успех, поэт был невысокого мнения о своем творчестве и позднее практически оставил его, переключившись на социальное служение.

Не чужд был Нечаев и наукам. Увлекали его также живопись и скульптура, собирание икон и предметов искусства, о которых он писал исследования. Большой интерес проявлял Степан Дмитриевич к архитектуре.

В 1824 г. Нечаев был назначен чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе князе Д.В. Голицыне. Среди многих важных дел чиновник организовал глазную больницу и работный дом, для которых занимался сбором частных пожертвований.

Участие в тайном обществе декабристов Союзе благоденствия (1818 — 1821) никак не сказалось на судьбе чиновника — после подавления восстания и «чистки» дворянства Нечаев «чудом избежал государевой кары».

В 1828 г. Нечаев женился на дочери стеклозаводчика Софье Сергеевне Мальцовой. Ее брат, крупный фабрикант, литератор и дипломат, действительный тайный советник, Иван Сергеевич Мальцов известен тем, что он единственный из сотрудников русского посольства в Тегеране, кому удалось спастись в 1829 г. во время разгрома русской миссии и убийства А.С. Грибоедова.

По предложению дяди жены, обер-прокурора Священного синода князя С.П. Мещерского Степан Дмитриевич поступил на службу в Синод и в 1833 г. после смерти князя сам стал главой Синода, «не терпящим невежества, соединенного с тщеславным самомнением» и отличавшимся «требовательностью и прямотой».

Учредив специальный Комитет для разбора и призрения просящих милостыни, Нечаев возглавил его, открывал лазареты во время эпидемий, в голодные годы устраивал общественные столы, собирал пожертвования для голодающих, уговаривал видных богатеев на крупные дары (например, золотопромышленник П.В. Голубков внес 500 тысяч рублей).

В 1836 г. Нечаев был переведен в московский департамент Сената. Постоянно пребывая в обойме власти, Степан Дмитриевич регулярно получал очередные звания (до тайного советника включительно) и награды (два бриллиантовых перстня; орден Святой Анны I, II и III степени; два ордена Святого Владимира III и один IV степени; орден белого Орла; четыре Знака отличия беспорочной службы).

По статусу этих наград их обладатели должны были производить отчисления на благотворительность, содержать воспитательные дома, образовательные учреждения, дома инвалидов, больницы и т.д. Награждая самых достойных (и, как правило, весьма состоятельных) лиц, российский император одновременно решал вопросы благотворительности в государственном масштабе.

«Обязательность» эта была излишня для Степана Дмитриевича, так как он и без этого жертвовал на благие дела все, что имел. «Когда он был при смерти, выяснилось, что его не на что будет хоронить. Все свое состояние он истратил на благотворительную деятельность и на приобретение предметов искусства» (С.Л. Мухина).

Большую часть своих средств филантроп израсходовал на создание мемориального памятника на поле Куликовом. Собственно, на это ушла и вся его жизнь.

Еще «в 1820 г. в № 22 „Вестника Европы“ Нечаев сообщал читателям: „Известный наш художник И.П. Мартос трудится теперь над проектом сего драгоценного для всех русских монумента“. Но вмешался министр народного просвещения и духовных дел А.Н. Голицын, который счел композицию Мартоса роскошной для провинциальной глубинки. Дело затянулось надолго» (И.В. Грачева).

Тем временем Нечаев под будущий памятник провел сбор народных средств и сам пожертвовал основную сумму. Став первым исследователем Куликова поля, Степан Дмитриевич изучил летописи и артефакты; занимался раскопками; «впервые в исторической науке предпринял натурные исследования места сражения и попытался увязать ход битвы с реальной местностью», скупал у старьевщиков и антикваров предметы, обнаруженные на месте сражения; создал в Полибино археологический музей Куликовской битвы, в котором поместил найденное оружие, панцири, кольчуги, шлемы, наперсные кресты, складни и пр.; написал серию статей в литературные журналы, а также множество писем и донесений в различные инстанции для скорейшего продвижения своего замысла.

В 1836 г. император Николай I утвердил эскиз чугунного обелиска А.П. Брюллова. Памятник был торжественно открыт на Красном холме поля Куликова 8 сентября 1850 г. в присутствии губернатора, представителей дворянства, духовенства и множества крестьян.

Выйдя по болезни в отставку в 1857 г., Нечаев стал пробивать свой следующий проект, который ему не удалось отстоять в 1836 г. вместе с обелиском — поминальный храм Сергию Радонежскому на Куликовом поле. (Преподобный Сергий благословил русских воинов на победу в Куликовской битве.) Помещик внес свои деньги, начал сбор народных средств. Увы, воплощение замысла он не увидел. Степан Дмитриевич скончался 5 (17) сентября 1860 г. в своем имении Полибино.

Каменный храм-памятник на Куликовом поле был возведен в 1913 — 1917 гг. архитектором А.С. Щусевым. Сын Степана Дмитриевича — Юрий выстроил по замыслу отца в данковском селе Березовка (Липецкая область) храм в честь Дмитрия Донского. Эскизы для его росписи были сделаны художником В.М. Васнецовым.

Р.S. «Благотворительность есть такое удовольствие, которое можно всегда вкушать без пресыщения» (С.Д. Нечаев).

Иван Владимирович Цветаев. Юрий Степанович Нечаев-Мальцов

31 мая 2012 г. в Большом театре отпраздновали 100-летие Государственного музея изобразительных искусств имени А.С.Пушкина (ГМИИ) — одного из крупнейших художественных музеев мира.

Первоначальное название учреждения — Музей изящных искусств имени императора Александра III при Московском императорском университете. Это название он получил по условию купчихи В.А. Алексеевой, первой пожертвовавшей на строительство здания крупную сумму — 150 тысяч рублей.

По полному праву музей мог бы носить имена двух своих главных основателей — профессора И.В. Цветаева и промышленника Ю.С. Нечаева-Мальцова.

Иван Владимирович Цветаев родился в семье бедного священника Владимира Васильевича Цветаева и его жены Екатерины Васильевны 4 (16) мая 1847 г. в Дроздове Шуйского уезда Владимирской губернии.

Получив духовное образование во Владимирской семинарии и историко-филологическое — в Петербургском университете, Цветаев преподавал древние языки в Варшавском, Киевском и Московском университетах.

С 1881 г. Иван Владимирович работал в Публичном и Румянцевском музеях Москвы (последний возглавлял в 1900 — 1910 гг.). В 1904 г. ученый был избран членом-корреспондентом Петербургской АН.

В 1882 г. Цветаев стал временным хранителем небольшого кабинета изящных искусств и древностей Московского университета, на основе которого он решил создать полноценный музей точных копий шедевров мировой скульптуры. Как вспоминала поэтесса Марина Цветаева, дочь Ивана Владимировича, «мечта о русском музее скульптуры была... с отцом сорожденная».

Окончательный замысел сформировался у профессора к 1893 г., и в 1894 г. на I съезде русских художников, созванном по случаю дарования Москве картинной галереи братьями П.М. и С.М. Третьяковыми, он призвал общественность к созданию еще одного музея — изящных искусств.

Цветаев шесть лет пробивал свой проект. Благо помог градоправитель великий князь Сергей Александрович, по ходатайству которого Николай II разрешил передать безвозмездно под будущий музей «отдыхающий пустырь» бывшего Колымажного двора в центре Белокаменной, и лично пожертвовал 200 тысяч рублей. Столько же пришло от правительства. Поскольку этих денег явно не хватало для начала строительства, профессор организовал сбор средств и сам энергично уговаривал состоятельных людей раскошелиться. В поездках по загранице Иван Владимирович посещал музеи Европы и перенимал опыт создания зданий, интерьеров, коллекций, а также размещения и хранения экспонатов.

Примеру В.А. Алексеевой последовали частные спонсоры, внесшие от 500 до 30 000 рублей. (П.И. Харитоненко, П.М. Третьяков, К.Т. Солдатёнков, С.А. Протопопов, П.Г. Шелапутин, М.А. Морозов и другие), но и этих средств для начала строительства было мало. И тогда в ресторане «Славянский базар» в 1897 г. состоялась знаменательная встреча между Цветаевым и Юрием Степановичем Нечаевым-Мальцовым, владельцем стекольных заводов, одним из богатейших людей России, после которой капиталист пожертвовал на музей 300 тысяч рублей, чем сразу же «оглушил» всех.

«Нечаев-Мальцов, — писала Марина Цветаева, — не знаю почему, по непосредственной ли любви к искусству или просто „для души“ и дажe для ее спасения (сознание неправды денег в русской душе невытравимо), — во всяком случае, под неустанным и страстным воздействием моего отца (можно сказать, что отец Мальцова обрабатывал, как те итальянцы — мрамор) Нечаев-Мальцов стал главным, широко говоря — единственным жертвователем музея, таким же его физическим создателем, как отец — духовным... Музей Александра III есть четырнадцатилетний бессребреный труд моего отца и три мальцовских, таких же бессребреных миллиона». (Официальная сумма затрат на строительство — 2,6 млн рублей.)

Для Нечаева-Мальцова музей был не первой его благотворительной акцией. Жертвователь достойно развивал семейные традиции благотворительности, прежде всего своего отца Степана Дмитриевича Нечаева.

Ю.С. Нечаев родился в родовой усадьбе Нечаевых — в селе Сторожевое — ныне Полибино Данковского района Липецкой области.

После окончания юридического факультета Московского университета в 1857 г. Юрий Степанович служил в главном архиве МИД переводчиком, часто ездил по европейским столицам, где имел возможность познакомиться с классическим искусством.

В 1880 г. Ю.С. Нечаев получил огромное наследство от дяди (брата матери) И.С. Мальцова (1807 — 1880), фабриканта, дипломата, действительного тайного советника, — роскошные дома в обеих столицах, несколько фабрик и заводов в пяти губерниях России, в том числе один из крупнейших в Европе Гусевский хрустальный завод во Владимирской губернии. Тогда же Юрий Степанович получил и двойную фамилию.

Довольно быстро дипломат стал отменным деловым человекоми щедрым благотворителем. Преобразовав производство художественного хрусталя в г. Гусь, ставшем при нем Гусь-Хрустальным, Нечаев-Мальцов добился впечатляющих результатов. В 1893 г. на Всемирной выставке в Чикаго его хрусталь получил бронзовую медаль и почетный диплом, а в 1900 г. в Париже — Гран-при.

Благих дел Юрий Степанович совершил множество.

В столице, например, он попечительствовал Морскому благотворительному обществу, Николаевской женской больнице, Сергиевскому православному братству, Дому призрения и ремесленного образования бедных детей, школе Императорского женского патриотического общества имени великой княгини Екатерины Михайловны, Общине сестер милосердия святой Евгении Красного Креста, для которой выстроил два больничных корпуса и здание богадельни. Помогал филантроп и другим медицинским учреждениям; содержал журнал «Художественные сокровища России»; приобрел (и тем сохранил ее) на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде первую в мире гиперболоидную сетчатую стальную башню В.Г. Шухова.

В 1885 г. промышленник, пожертвовав 750 тысяч рублей, основал во Владимире техническое училище имени своего дяди, лучшее в Европе по техническому оснащению мастерских. В 1892 — 1903 гг. Нечаев-Мальцов построил в Гусь-Хрустальном храм Святого Георгия на 3000 прихожан (архитектор Л.Н. Бенуа); в 1897 — 1910 гг. рядом с Полибино — храм Дм. Солунского в память русских воинов, павших в Куликовской битве (зодчие А.Н. Померанцев, В.Ф. Шухов; художник В.М. Васнецов).

В 1906 г. в Москве филантроп соорудил комплекс дворянской богадельни своего имени (архитектор Р.И. Клейн). Во многих местах Нечаев открывал учебные заведения, строил училища, новые дома для рабочих.

В усадьбе Юрия Степановича находили приют и творили Л.Н. Толстой, И.Е. Репин, И.К. Айвазовский, В.В. Васнецов, К.А. Коровин, В.Д. Поленов и другие деятели культуры.

Но, конечно же, делом жизни благотворителя стал музей. На пожертвования Нечаева-Мальцова была осуществлена вся мраморная и гранитная облицовка здания, установлена колоннада, лестница и пр. В поисках мрамора и гранита Юрий Степанович посетил Урал, юг России, многие страны Европы. Много сил он отдал приобретению экспонатов, в частности слепков с шедевров скульптуры: гальваноскопий золотых сосудов, погребальных масок, оружия из Микенского клада, открытого Г. Шлиманом в 1876 г., копий погребальных ваз и древнегреческих надгробий из афинского Национального археологического музея, мозаик собора Святого Марка в Венеции и т.д.

Из Италии Нечаев-Мальцов выписал мастеров-каменотесов; на Урале нанял 300 рабочих, добывавших белый мрамор особой морозоустойчивости; в Норвегии заказал десятиметровые колонны для портика и доставил их на зафрахтованном им пароходе и барже до Москвы; в Египте приобрел деревянную модель погребальной ладьи с гребцами, четыре фаюмских портрета, несколько папирусов...

При этом — отмечают биографы — «жертвователь не только не искал славы, но все 10 лет, что потребовались для завершения музея, действовал анонимно». Месяцами Юрий Степанович пропадал на строительстве здания. Благодаря ему, площадь музея была увеличена пятикратно по сравнению с замыслом. К оформлению залов он привлек В.М. Васнецова, В.Д. Поленова и других художников.

Правительство и общество не остались перед меценатом в долгу. Юрий Степанович имел чины и звания — «обер-гофмейстер, член Совета мануфактур и торговли и Совета Министерства образования, почетный член Академии художеств, вице-президент С.-Петербургского общества поощрения художеств, почетный член Совета Московского университета и Московского археологического общества» и т.д. За заслуги в создании музея Нечаев-Мальцов был награжден орденом Александра Невского с бриллиантами.

В декабре 1904 г. пожар уничтожил часть сооружений и экспонатов. После этого Юрий Степанович 8 лет в одиночку финансировал строительство и отделку музея, а также оплачивал многие заказы на изготовление слепков за рубежом. «Когда в 1905 г. его заводы стали, тем нанося ему несметные убытки, он ни рубля не урезал у музея» (М. Цветаева).

Отдав своему детищу последние свои силы, И.В. Цветаев и Ю.С. Нечаев-Мальцов умерли на следующий год после открытия музея — в 1913-м. Иван Владимирович скончался 30 августа (12 сентября), похоронен на Ваганьковском кладбище. За ним ушел 6 (19) октября и Юрий Степанович. Великий благотворитель был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве (могила не сохранилась).

В советское время ГМИИ, основанный как музей копий, превратился в крупнейшее хранилище (более 670 тысяч) произведений искусства — от Древнего Египта и античной Греции до Новейшего времени.

Филипп фон Феррари

Сразу же оговоримся — Филипп фон Феррари не имеет никакого отношения к итальянской компании Ferrari S.р.А., выпускающей спортивные автомобили, к ее основателю Энцо Феррари и к гонкам «Формула-1». Тем не менее этому знатному итальянцу, подданному Австрии, проживавшему во Франции и Швейцарии, грешно было жаловаться на судьбу. Обладая огромным состоянием, Феррари потратил миллионы на самую большую из когда-либо бывших в мире коллекцию почтовых марок, оставленную им в дар Имперскому почтовому музею в Берлине.

Родители Филиппа — Рафаэле де Феррари, герцог де Галльери в Генуе, князь Луцедио, сенатор Королевства Сардиния и герцогиня Мария Бриньоле-Сале — слыли богатейшими людьми Европы. Будучи президентом и членом совета директоров нескольких железнодорожных компаний и банков, дон Рафаэле весьма преуспел в законных и незаконных финансовых операциях, приумноживших его состояние, но при этом был и весьма щедрым меценатом и благотворителем. Так, например, в 1840-х гг. герцог вложил 12 млн долларов (по тем временам фантастическая сумма) в реконструкцию порта Генуи, за что его именем назвали главную площадь города. Находясь во Франции на дипломатической службе, Феррари своими делами, роскошью и филантропией успешно конкурировал с самим Ротшильдом. В Париже он с семьей обосновался в бывшем доме Талейрана, во дворце Матиньон. Там после смерти родителей жил и Филипп. (Сегодня во дворце располагается резиденция французского премьер-министра.) Феррари-старшему предлагали достоинство пэра Франции, но он отказался, пожелав остаться гражданином Италии.

Не меньшей щедростью прославилась и Мария Бриньоле, подарившая Парижу под выставки редких работ свой уникальный по красоте дворец Галльери с прилегающим садом. (Ныне здесь находится знаменитый Парижский музей городской моды.)

Герцогский сын, будущий коллекционер и претендент на престол Франции по линии Филиппа Орлеанского, родился 11 января 1850 г. в Париже.

С блеском окончив лицей Людовика Великого, Филипп ушел в преподавательскую и дипломатическую деятельность, занял профессорскую кафедру в Школе политических наук. Феррари вполне мог стать великим ученым, если бы не стал великим коллекционером-филателистом. Впрочем, именно он первый превратил филателию в науку.

Страсть приобретательства, одолевавшая его предков, вылилась у Филиппа в страсть коллекционирования. Этому всячески способствовала его мать, также не чуждая всякого собирательства. Мария покупала сыну редкие марки за немалые деньги, в частности, приобрела очень дорогую коллекцию барона Ротшильда.

В 14 лет подросток стал специалистом в филателии, сам совершал покупки и готов был выложить за них любую сумму, поскольку имел на это от родителей карт-бланш. Начав с парижских и брюссельских лавочников, Филипп вскоре стал желанным покупателем у самых известных торговцев марок, а в филателистических кругах прослыл знатоком редкостей.

В середине 1860-х гг. Феррари познакомился с известным парижским торговцем Пьером Маэ, стал его постоянным клиентом и через 10 лет назначил его одним из двух своих секретарей. Маэ занимался классификацией марок и был куратором частного музея; позднее Пьер выпустил первый каталог почтовых марок. Он же принимал друзей и знакомых филателиста. Чести познакомиться с сокровищами коллекции, размещенными в двух залах, удостаивались далеко не все приходящие, среди которых было немало просителей и бедных. Но и этих гостей милосердный Филипп не оставлял своим вниманием — для них на двух больших столешницах стояли блюда с яствами и золотыми франками, с которых каждый мог угощаться соразмерно своему вкусу и аппетиту.

Говорят, филантроп оказывал щедрую помощь многим людям, но ни сумм, ни имен облагодетельствованных им история не оставила, так как Филипп не трубил о своих благих делах, и воистину левая рука его не знала, что делает правая.

По отзывам современников, вечный холостяк Феррари вообще был очень «странен», замкнут и одинок; в выставках не участвовал, рекламы избегал, в СМИ не светился, в специальных изданиях публиковался крайне редко. Это с годами только добавило таинственности oблику «мсье Ф. из Парижа», а о его баснословно дорогой коллекции говорили кому что вздумается.

Совершать же сделки Филипп предпочитал сам. Рассчитываться любил также золотыми монетами (в неделю уходило до 50 тысяч франков), которые вынимал одну за другой из бездонных карманов, пока продавец не кивал согласно, а потом в эти же карманы засовывал приобретенные марки. Купленные марки филателист никогда не продавал, разве что дубликаты менял на другие марки.

Зная шесть языков и имея друзей в разных странах, Филипп в поисках марок, произведений прикладного искусства и монет постоянно разъезжал по европейским столицам. (Его нумизматическая коллекция, включавшая бесценное собрание папских монет и монет стран Британского Содружества также была названа «классической».)

После смерти герцога Рафаэля Феррари (1876) Филиппа усыновил австрийский граф Э. де ла Ренотье Кригсфелд. Граф за год до рождения Филиппа квартировал со своим полком в поместье герцога. Эта пикантная подробность настолько заняла воображение жизнеописателей филателиста, что они стали называть его внебрачным сыном австрийца. Но, как бы там ни было, именно с этого времени коллекционер стал называть себя бароном Филиппом Альбертом де ла Ренотье фон Феррари.

В 1870-х — 1880-х гг. Феррари сделал несколько ценных приобретений: крупнейшую в мире коллекцию австралийского губернатора Д. Купера за 8000 фунтов стерлингов, коллекцию дорогих японских марок Э.Д. Бэкона, филателистические собрания А. Смита, Ч. Филлипса и других известных мировых торговцев ценностями. Не считая таких разовых неординарных покупок, филателист в среднем тратил в год на марки до 4000 фунтов стерлингов.

Больше всего Филипп любил «охотиться» за раритетами и известными коллекциями. Он никогда не торговался, и даже когда ему фальсификаторы «вворачивали» фальшивку, он брал ее, относя свои затраты на благотворительную акцию. Таким образом, у Феррари оказались несколько специально изготовленных для него поддельных марок, названных позднее «ферраритетами» и также ставших большими редкостями.

Поставив в юности себе, казалось бы, абсурдную цель — собрать все марки мира, Феррари собрал! В 1907 г. его филателистическая коллекция насчитывала свыше 1,5 млн марок. Существенно пополнилась она и до начала Первой мировой войны.

Похоже, в Филиппе страсть собирания реализовалась на 100%. О нем, быть может, единственном коллекционере в истории человечества, можно сказать: он приобрел все, что хотел. Недаром Феррари называли «Королем почтовых марок», хотя у него были титулы и проще — «эксцентрик в культуре», «человек, рожденный для филателии» и пр.

Как утверждают специалисты, о стоимости коллекции можно лишь догадываться, так как в ней одни только редкие и уникальные марки со всего мира представляли несомненное сокровище. Скажем, «Принцесса филателии» — единственная в мире одноцентовая марка «Британская Розовая Гвиана» выпуска 1856 г., приобретенная Феррари в 1877 г. за 600 долларов, была продана на аукционе 1924 г. за 36 тысяч долларов, а в 1980 г. уже за 1 млн долларов. Или — первая шведская марка в 3 скиллинга выпуска 1851 г., ошибочно напечатанная желтым цветом, а не бирюзовым, купленная Филиппом за 2000 долларов, в 1996 г. была продана за 2,3 млн долларов. И т.п.

И где же теперь коллекция Феррари? Почему распродают уникальные марки, составлявшие ее гордость?

С началом Первой мировой войны Феррари — гражданин Австрии вынужден был покинуть Францию и проживать в нейтральной Швейцарии и Австрии, где у него была вилла. Думая, что война продлится недолго, филателист захватил с собой лишь незначительную часть коллекции — главным образом греческие марки, а все остальное оставил в посольстве Австрии в Париже.

Филателист так и не смог забрать свою коллекцию, так как французское правительство всячески препятствовало его возвращению в Париж. Не дождавшись окончания войны, Феррари умер от сердечного приступа 20 мая 1917 г. «по дороге в отель, после неудачной поездки за новым экспонатом коллекции». Похоронен в Лозанне.

Через полтора года окончилась мировая война — но не для мировой коллекции Феррари. По завещанию барона от 30 января 1915 г., обнародованному после войны, все его коллекции марок, монет и других ценностей передавались Берлинскому почтовому музею. Даритель распорядился, чтобы его коллекция могла «принимать участие в выставках не раньше чем через 3 года после его смерти, под названием „Коллекция Арнольда“, в отдельной от других коллекций выставочной комнате». На пополнение коллекции благотворитель оставил администрации музея внушительную сумму.

Французское правительство на правах страны-победительницы нарушило волю завещателя и в 1919 г. наложило на коллекцию секвестр. Уникальная коллекция марок была дилетантски расчленена на 8058 лотов, размером до 10 тысяч марок каждый, без учета реальной стоимости и первоначальной классификации, распродана на 14 аукционах в 1921 — 1925 гг. за 402 965 фунтов стерлингов (1 632 524 доллара) и разошлась по частным собраниям. При этом многие редкие марки были уничтожены и разворованы. Сумма, вырученная от продажи коллекции, была включена в счет репарационных платежей Германии. Греческие марки были сбыты в Швейцарии в 1929 г. Коллекция монет также была распродана в 1922 г. в течение пяти дней на «Сотбис» и других аукционах Лондона.

Представители нашей страны приобрели на одном из аукционов часть коллекции Феррари, содержавшую марки земской почты. В настоящее время она хранится в Музее связи имени А.С. Попова в Санкт-Петербурге.

Бахрушины

Поскольку театр, а вернее — искусство лицедейства, ныне заняло главенствующую роль в жизни общества, рассказ о первом в мире Театральном музее, созданном русским меценатом Алексеем Александровичем Бахрушиным (1865 — 1929), мог бы стать главным очерком этой книги, если бы... Если бы и впрямь театр (то бишь искусство лицедейства) был нашим всем, а Театральный музей — главной жертвой рода Бахрушиных Мельпомене. Помимо него Бахрушины создали еще частный театр Ф.А. Корша (в 1933 г. в этом здании разместился филиал МХАТа), Музыкальный театр имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко, «Аквариум», Введенский народный дом...

Но опустимся на землю и поговорим о династии московских предпринимателей Бахрушиных, пребывавших в исполнении добрых семейных традиций, рожденных Богом в душе. Бахрушины вели строгий учет приходам и расходам. На святые цели они выделяли десятину или больше от прибыли. Собственно, от них и пошли традиции российского меценатства. Доподлинно известно, что одной только Белокаменной семья пожертвовала «крупными кусками» 4 — 5 млн рублей — по нынешним меркам это больше 10 млрд. (Были и другие города — Зарайск Рязанской губернии, например.) Помимо учтенных даяний, было много и таких, которые не оценить в рублях. Скажем, «сколько стоит» создание того же Театрального музея, в котором, по словам А.А. Бахрушина, одних экспонатов было «сотни тысяч»?

У Бахрушиных, происходивших от татарина Бахруши из Касимова (Рязанская губерния), принявшего в XVI в. православие, «в крови было два свойства: коллекционерство и благотворительность» (П.А. Бурышкин). «Профессиональными благотворителями», как нарекли Бахрушиных, мало кого называли даже в «благотворительный» для России XIX в.

В 1821 г. купец Алексей Федорович Бахрушин (1800 — 1848) перебрался с семьей из Зарайска в Москву и обзавелся единственным в России сафьянно-кожевенным заводом. Успев оснастить завод паровой машиной и современным оборудованием, предприниматель в 1848 г. скончался от холеры и оставил свое детище жене Наталье Ивановне (урожденной Потоловской) и сыновьям — Петру, Александру и Василию. Наследники, не далеко ушедшие от традиций своих дедов-прасолов (гуртовых перегонщиков и торговцев скотом и шкурами), продолжали под руководством Петра развивать кожевенное дело, а заодно создали суконно-ткацкую фабрику.

Во время Крымской кампании Бахрушины поставляли по казенным заказам кожу и сукно в русскую армию, что весьма обогатило их, а в 1875 г. создали крупнейшее в России «Товарищество кожевенной и суконной мануфактур Алексея Бахрушина и сыновей в Москве».

Их дети и внуки также немало обогатились на казенных заказах вовремя Русско-турецкой и Первой мировой войн, не уступая родителям ни ведением дел, ни размахом благотворительности. Самыми известными на поприще меценатства стали коллекционеры Алексей Петрович (1853 — 1904) и Алексей Александрович (1865 — 1929), хотя были и другие. Например, жена Алексея Александровича — Вера Васильевна Носова — устраивала благотворительные базары и посылала подарки солдатам в действующую армию, а сын Василия Александровича — Николай — восстановил Входо-Иерусалимскую церковь и создал Богородицкую Бахрушинскую женскую иноческую общину.

Поскольку представители рода были членами Московского биржевого общества, членами правлений промышленных предприятий и московских банков, а также входили в Московскую городскую думу, где были одними из главных жертвователей на нужды культуры и здравоохранения,благотворительные акции Бахрушиных неизбежно становились достоянием гласности. Хотя сами Бахрушины, жившие достаточно скромно и уединенно, никогда не кичились своей щедростью. За многолетнюю благотворительную деятельность на пользу беднейшего населения столицы Василий и Александр Бахрушины, как и П.М. Третьяков, были удостоены звания «Почетный гражданин города Москвы» (и города Зарайска).

На пожертвования семейства было построено множество объектов: коммерческий институт; престольный храм Василия Исповедника; сначала один 456-квартирный дом для бесплатного проживания 2000 жителей (многодетных вдов и одиноких курсисток), а затем еще два с двумя детскими садами, начальным училищем для мальчиков и девочек, мужским ремесленным училищем и профессиональной школой для девочек; самая крупная (бесплатная) в Москве Бахрушинская городская больница на 200 коек для неизлечимых больных — «пенсионеров братьев Бахрушиных» (сейчас это больница № 33 им. А.А. Остроумова), а при ней — храм иконы Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость»; родильные приюты; богадельня; Дом городских начальных училищ; приют-колония для беспризорных (на нее было пожертвовано 500 тысяч рублей); туберкулезный санаторий; Дом для престарелых артистов. Бахрушины финансировали медицинские исследования, зарождавшийся воздушный гражданский флот, организовывали благотворительные «вербные базары», доходы от которых шли в пользу детского попечительства Московской городской думы, учреждали стипендии Московскому университету, Московской духовной академии и семинарии, Академии коммерческих наук, мужской гимназии...

Не меньше благодеяний сделали Бахрушины и для Зарайска. Построили больницу, родильный дом и амбулатории, церковь в честь иконы Казанской Божьей Матери, собор Иоанна Предтечи, три богадельни, школу для 148 бедных девочек. На Рождество Христово и на Пасху присылали деньги бедным семьям, на которые тe могли полгода жить, не зная нужды...

Меценатов отличала одна черта — они вкладывали деньги не просто так, «абы вложить», а непременно заботясь о дальнейшем функционировании создаваемых учреждений. Скажем, открыв в 1901 г. городской сиротский приют (сегодня в нем находится издательство «Мир»), в который вложили 150 тысяч рублей, Бахрушины тут же разместили в банке 450 тысяч рублей, проценты с которых давали возможность заведению существовать безбедно не какое-то время, а «на веки вечные»! Всего на приют Бахрушины потратили больше 1 млн рублей. Такой продуманный милостивый подход человека богатого и успешного к людям бедным и обездоленным иначе, как беспрецедентным, не назовешь.

Ну а теперь о театре и о коллекционировании. Алексей Александрович, глава Московского театрального бюро, создал уникальный театральный музей (ныне в нем содержится 1,5 млн экспонатов), представлявший историю развития сценического искусства всех видов и жанров от древности до ХХ в. В запасниках музея можно найти все, что душе угодно, — изысканное и представляющее непреходящую ценность: эскизы костюмов для крепостного театра графа Н.П. Шереметева, сапоги артиста М.И. Щепкина, веер М.Н. Ермоловой с золотом и перламутром, костюм Ф.И. Шаляпина для партии Бориса Годунова, нотный автограф П.И. Чайковского, портреты. картины и театральные эскизы О.А. Кипренского, И.Е. Репина, братьев Васнецовых, М.А. Врубеля, К.А. Коровина и т.д.

«Когда во мне утвердилось убеждение, что собрание мое достигло тех пределов, при которых распоряжаться его материалами я уже не счел себя вправе, я задумался над вопросом, не обязан ли я, сын великого русского народа, предоставить это собрание на пользу народа» — после этих раздумий Алексей Александрович безвозмездно передал в 1913 г. свою коллекцию (и специально построенный для музея двухэтажный особняк) Императорской АН. Тогда же он был назначен пожизненным почетным попечителем (с 1918 г. по предложению В.И. Ленина — пожизненный директор) Театрального музея и получил генеральский чин. Какое-то время музей назывался «Литературно-театральный музей Императорской академии наук», а затем Театральным музеем имени А.А. Бахрушина.

Алексей же Петрович, завсегдатай Сухаревской барахолки, собирал русскую старину (прикладное и декоративное искусство) и книги по истории, географии, археологии, этнографии России. Коллекционер был «большим знатоком в области древних книг, раритетов, ценных изданий, а также экспертом по части антиквариата, ему принадлежала большая коллекция из уникальных миниатюр по кости». По духовному завещанию он оставил 30 000-томную библиотеку Румянцевскому музею, а фарфор и старинные вещи — Историческому, где были созданы два зала его имени.

Луи Пастер

Особую группу составляют филантропы, прославившиеся не своими пожертвованиями отдельным лицам или странам, а благодеяниями для всего человечества. Как правило, поступались они куда большим, чем состояние, — своим здоровьем и жизнью. Одной из таких ярчайших фигур является Луи Пастер, точнее — Пастёр, французский химик и микробиолог, член Французской академии. Подвижников, подобных Пастеру, в истории науки и благотворительности немного.

Будущий филантроп родился 27 декабря 1822 г. в городке Доле французского департамента Юра в семье кожевника Жана Пастера, ветерана наполеоновских войск.

С детства увлекаясь живописью, Луи стал отличным портретистом, почитаемым художниками-профессионалами. В 1849 г. Мастер женился на Мари Лоран; у них родились четверо детей, из которых выжили двое.

Окончив в 1847 г. курс физики и химии в Высшей нормальной школе в Париже, Пастер получил диплом учителя и с головой ушел в науку. Исследования молодого ученого строения кристаллов, симметрии молекул органических веществ, явления поляризации нашли применение при синтезе сложных соединений для фармакологии, при получении материалов нелинейной оптики и т.д. Эти работы 1848 — 1854 гг. привели к появлению новой отрасли науки, стереохимии, а самого Пастера сделали крупной величиной в ученом мире.

Исследовав в 1856 — 1861 гг. процессы брожения, Пастер показал, что образование спирта, глицерина и янтарной кислоты возможно только в присутствии специфичных микроорганизмов — дрожжевых грибков, чем опроверг бытовавший дотоле взгляд на брожение как неорганический химический процесс.

Благодаря широчайшему подходу к изучению любого явления, ученый совершал побочно и другие важные открытия. Так он обнаружил новую — анаэробную — форму жизни и конкретных ее представителей — микробов, вызывающих масляно-кислое брожение. (Анаэробы — организмы, которые могут жить без кислорода.) Их развитием Пастер объяснил прогорклость вина и пива в закупоренных сосудах. Или другой случай. Химик провел исследования, которыми показал невозможность самозарождения микробов (и жизни), за что получил в 1862 г. премию Парижской академии.

Исследовав болезни вина, ученый выявил микроорганизмы, вызывавшие их, и для уничтожения вредных «организованных ферментов» предложил прогревать вино при 50 — 75 °С. Изученные процессы оказались тесно связанными с техникой пивоварения, виноделия и фабрикацией уксуса. (Они же привели ученого и к познанию природы болезней.) Обоснование метода, позднее названного пастеризацией, ученый изложил в трех книгах: Etudes sur le vin (1866), Etudes sur le vinaigre (1868) и Etudes sur la biere (1873). Современное виноделие, пивоварение, молочное дело, маслоделие, сыроварение, сахароварение и другие отрасли пищевой промышленности именно с пастеризацией получили сильнейший импульc для своего развития.

Работая как каторжный, не зная каникул и выходных дней, химик превратил свою жизнь в один непрерывный опыт. Пастер прославился чрезвычайно оригинальными и в тоже время дешевыми (жизнь заставляла) экспериментами. Средства у Пастера были скудные, «приходилось изворачиваться, хлопотать, теребить начальство, которое раскошеливалось очень туго. „В бюджете нет рубрики, которая разрешала бы мне выдать полторы тысячи франков на ваши опыты“, — сказал однажды Пастеру министр народного просвещения. Это было сказано человеку, труды которого дали Франции миллиарды. Правда, министр не мог предвидеть этого. Миллиарды явились потом, результатом истин, — отвлеченных, теоретических истин, открытых и доказанных Пастером» (М.А. Энгельгардт).

Под влиянием взглядов Пастера преобразовалась одна из важнейших отраслей медицины. В 1865 г. английский хирург Дж. Листер, основываясь на работах Пастера, предложил антисептический метод лечения и производства хирургических операций. Благодаря антисептике и дезинфекции развилась хирургия, исчезла повальная смертность в госпиталях от заражения ран (например, в акушерских клиниках за 30 лет в 10 раз снизилась смертность от послеродовой горячки).

К медицинской тематике Пастер пришел после посещения им в начале 1860-х гг. госпиталей с заразными больными, причину заболеваний которых он усмотрел в микробах. При этом ученый составил программу своих исследований на много лет вперед — изучить эпидемии животных (прежде всего сибирскую язву), а затем перейти к человеку.

От намеченного плана Пастера отвлекла эпидемия пебрины, уничтожившая за 15 лет едва ли не всех шелковичных червей европейских и части азиатских шелководен. Множество народу разорилось, шелководство в мире оказалось на грани исчезновения.

Желая помочь шелководам, Пастер вместе с женой, дочерью и четырьмя учениками-препараторами в 1865 — 1869 гг. каждое лето занимался в червоводне в Алэ (юг Франции) поиском причин эпидемии. Быстро обнаружив болезнетворные микробы, ученый на поиск способа их уничтожения потратил пять лет.

В конце концов, Пастер победил пебрину, но после этого сам перенес в 1868 г. инсульт. Из тяжелейшего состояния, в котором ученый два месяца провел без движения, его вытащила жена. Исцелившись, Пастер на всю жизнь остался с полупарализованной левой половиной тела. В 1870 г. ученый опубликовал итоги своих исследований о пебрине двухтомнике Etudes sur la maladie des yers а soie, и стал знаменит на весь мир. Спасением шелководства Пастер одной только Франции принес с 1870 по 1883 г. более 2,5 млрд франков.

Доказав микробное происхождение «куриной холеры», сибирской язвы и септицемии (злокачественного отека), предложив метод аттенуации микроорганизмов — ослабления заразности микробов путем искусственных обработок в лаборатории, а также революционный метод профилактики эпидемий — вакцинацию животных и людей, Луи Пастер стал одним из основоположников микробиологии и иммунологии.

Точку в своих исследованиях Пастер поставил блестящим публичным экспериментом с предсказанным микробиологом результатом (1881). Взяв две одинаковые группы скота, одной из которой (контрольной) он сделал предохранительные прививки, ученый ввел животным обеих групп смертельные дозы яда. «Контрольные» не заболели, а все «обычные» погибли от сибирской язвы. Предсказание сбылось на 100%. Вслед за этими болезнями Пастер успешно исследовал тиф и краснуху (рожу свиней), также предложив вакцины для борьбы с ними.

Поистине легендарную славу Пастеру составила его последняя работа — над бешенством. Этой проблемой ученый занялся в 1880 г. Вакцину — анарабическую сыворотку — он испытал через пять лет на 9-летнем Йозефе Майстере, которого укусила бешеная собака. У Пастера не было лицензии врача, и умри ребенок, микробиолога отдали бы под суд, а результаты его многолетних трудов пошли бы насмарку. Но Луи рискнул, и после двухнедельного курса лечения Йозеф поправился. После этого выдающегося успеха в России, а затем и в странах Европы стали открывать пастеровские станции, где людям, укушенным животными, делали прививки от бешенства, чем спасли от гибели за 30 последующих лет 20 тысяч человек.

В чем же состояла благотворительность Пастера? Без преувеличения можно сказать, что такого щедрого дарителя, как Пастер, надо поискать. За свои открытия ученый не взял ни одного су, а они принесли миру (вернее предпринимателям) колоссальные доходы. На одной только пастеризации обогатились пищевые отрасли всех стран, и сотни тысяч коммерсантов сделали и делают себе состояния. От страшных эпидемий были спасены миллионы людей, огромные поголовья коров, овец, свиней, птицы, возродилось шелководство. Пастер, не искавший привилегий, все свои гениальные творения передал человечеству бескорыстно — передал в эпоху, когда золотой телец стал кумиром не только финансовых воротил, но и большей части просвещенной публики. Достаточно вспомнить Т. Эдисона, Г. Маркони и других ученых, наживших на своих изобретениях миллионы.

Луи Пастер скончался 28 сентября 1895 г. в Вилленеф-Летан, около Парижа. Был похоронен в Нотр-Дам де Пари с государственными почестями. Позже его прах был перезахоронен в парижском Институте Пастера.

Ученый оставил 260 мемуаров, сообщений, заметок, книг, статей; был награжден орденами почти всех стран мира (всего у него было около 200 наград); именем Пастера названы 2000 улиц в городах мира.

P.S. Йозеф Майстер посвятил Пастеру всю свою жизнь: «он работал сторожем в Пастеровском институте. После гитлеровского вторжения во Францию немецкие солдаты потребовали от оставшегося при институте Майстера вскрыть гробницу Пастера, однако Майстер предпочел покончить с собой, застрелившись в комнате сторожа... из револьвера».

Гаджи Зейналабдин Тагиев

Азербайджанский промышленник Гаджи Зейналабдин Тагиев прожил 100 лет. Из них пятьдесят он отдал благотворительности, чем, вероятно, поставил своеобразный рекорд индивидуального меценатства.

Будущий «великий благотворитель» родился в 1823 г. в бедной семье Таги и Умми-ханум. После смерти матери, в 10 лет, мальчик начал осваивать профессию каменщика, а в 20 лет уже приступил к подрядным работам. К 50 годам Гаджи Зейналабдин обзавелся керосиновым заводиком и основал компанию «Г.З.А. Тагиев».

С середины 1870-х гг. на Кавказе стали промышленным образом добывать нефть. В Бакинском регионе бурили скважины и строили нефтеперегонные заводы европейские миллионеры Ротшильды и Нобели. Приобрел нефтеносный участок земли и Гаджи, где после продолжительного бурения забил первый фонтан.

Черное золото обогатило Тагиева, а еще больше общество. На полученные доходы нефтяник построил шоссейную дорогу из Баку до своего промысла, приобрел керосиновый завод и завод смазочных масел, две шхуны для перевозки сырья, склады в Царицыне, Нижнем Новгороде и Москве, стал инициатором и одним из главных инвесторов 800-километрового нефтепровода Баку — Батуми, в Баку учредил конку.

Обладая тонким чутьем на конъюнктуру рынка, Тагиев в преддверии кризиса перепроизводства нефтепродуктов на несколько лет отошел от этого бизнеса и занялся текстильной промышленностью, в которой добился не менее поразительных успехов. Две хлопчатобумажные фабрики, оснащенные по последнему слову техники, в начале ХХ в. принесли хозяину сказочную прибыль, поскольку их главная и единственно разрешенная к производству продукция — бязь — из-за низкой цены и высокого качества пользовалась неимоверным спросом не только в Закавказье и Туркестане, но и в Иране, Турции и других мусульманских странах. Конкуренты Тагиева сожгли его склады с продукцией и часть оборудования, но капиталист отстроил все заново.

Дальновидно вкладываясь в разные отрасли экономики, Тагиев преуспел и в рыболовстве на Каспии. Отлов сельди, севрюги, белуги, лосося, осетра, производство икры сделали промышленника одним из главных поставщиков этих продуктов в Россию и Европу. Для этих целей Тагиев построил железную дорогу и приобрел вагоны-рефрижераторы.

Были у Тагиева еще мельница, флотилия торговых, грузовых и пассажирских судов, он владел большими массивами густых лесов...

В Баку, Москве и других городах не только России, но и за рубежом Тагиев построил несколько караван-сараев и дворцов, поражающих своим архитектурным изяществом и благородством (Гаджи Зейналабдин лично контролировал строительство). Ныне в этих красивейших зданиях находятся различные госучреждения. В Бакинском дворце, например, размещен Музей истории Азербайджана.

И хотя Тагиев, как щедрый меценат, прежде всего остался в памяти азербайджанского народа, современной России, Ирану и Турции также есть что вспомнить из его щедрот. Недаром по высочайшему указу в России Тагиеву было присвоено звание действительного статского советника. Помимо этого благотворитель имел три серебряные и три золотые медали «За усердие», орден Святого Станислава II и III степени, три иранских (персидских) ордена Льва и Солнца, бухарский золотой орден «Восходящей звезды» II степени.

В Петербурге Гаджи Зейналабдин построил здание мусульманского благотворительного общества и женскую русскую школу «Святая Нина»; на Кавказе, в Дагестане и Астрахани отремонтировал несколько мечетей; в Тегеране построил здание медресе. Направлял помощь российским и иранским сиротам, вдовам, старикам, обездоленным. Когда в 1892 г. в ряде районов России случилась засуха и недород и вспыхнула эпидемия холеры, торговцы на местах начали спекулировать продуктами, наживаясь на трагедии соотечественников. Тагиев же из Баку, сознавая единство великой державы, безвозмездно направлял голодающим «верблюжьи караваны и фургоны с продовольствием». Он и в Баку «соорудил четыре деревянных амбара, которые засыпал ячменем, рисом, пшеницей и мукой. Все содержимое амбаров он раздал сирым, больным и голодным». И т.д.

Но, разумеется, истинным благодетелем Тагиев был для родного Баку. Начиная с помощи школам, детям сиротам, больным женщинам и вдовам, коммерческим училищам и заканчивая благоустройством городского кладбища. Он «основал школу садовников и цветоводов, заложил в песчанике опытную рощу, пытаясь решить проблему озеленения Баку». Откликнувшись на просьбы граждан, которым приходилось ездить на остров, чтобы навестить там заключенных городской тюрьмы, отдал свою пятиэтажную мельницу под здание сего острога.

Создал он в 1914 г. и первый национальный Бакинский купеческий банк, основной миссией которого было финансирование молодого азербайджанского бизнеса.

У мецената была особенность — он всюду строил здания для приютов и образовательных учреждений. Тагиев очень любил детей (сам Гаджи Зейналабдин был дважды женат и имел 8 детей). Направлял студентов в российские и европейские университеты (с обязательным их возвращением в Азербайджан).

В первую на Востоке светскую школу (закрытый пансион) с богатейшей библиотекой русской, зарубежной и восточной классики для девочек-мусульманок меценат вложил свыше 300 тысяч рублей.

Сам он, сын башмачника, не знал даже грамоты, но любому грамотному мог дать фору при написании письма. Задавшись вопросом — «Что может принести невежественная и низведенная в своем статусе мусульманская женщина-мать своему ребенку?», меценат надиктовал попечителю Кавказского учебного округа К.П. Яновскому обоснование: «Чтобы приобщить мусульман к русской цивилизации, надо путем школьного образования привести мусульманок к сознанию своих неотъемлемых человеческих прав».

«Некий француз по имени Да Бай в книге, изданной в Париже, назвал первую мусульманскую женскую школу в Баку непостижимым чудом». Ныне в этом здании размещается Институт рукописей АН Азербайджана.

Поскольку город постоянно нуждался в пресной воде, Тагиев пригласил из Франкфурта-на-Майне первоклассного инженера В. Линдлея, провел изыскательские работы и, когда в окрестностях азербайджанского города Кубы (село Шоллар) была открыта родниковая шолларская вода, оплатил строительство 190-километрового водопровода, которым Баку пользуется и поныне.

Получив официальное разрешение из Багдада, заказал в 1901 г. Мирмухаммеду Кериму перевод Корана на азербайджанский язык и опубликовал священную книгу мусульман (арабским шрифтом). Издавал книги писателей Н. Нариманова, С.М. Ганизаде, С.А. Ширвани, М. Хади и других. В 1883 — 1893 гг. построил здание драматического театра, которое постигла участь его фабрики — ортодоксы сожгли театр, но благотворитель отстроил здание заново.

Тагиев помогал всем — не обязательно мусульманам. Не случайно мусульманское, русское, армянское и еврейское благотворительные общества Баку избрали Почетного гражданина Баку (с 1900 г.) Тагиева своим почетным председателем.

После Октябрьской революции у Тагиева конфисковали его личное имущество, но по просьбе бакинцев Гаджи Зейналабдину предоставили право выбора места жительства. Почтенный старец выбрал дом в Мардакянах вблизи Баку. Скончался Тагиев в 1924 г. на 101-м году жизни. В похоронах принимали участие десятки тысяч людей из разных мест.

Р.S. «Этот человек является величайшим меценатом не только в истории родного края, но и всей Российской империи. Никто из купцов того времени никогда не жертвовал такое огромное количество денег на благотворительность, несмотря на то что Гаджи Зейналабдин Тагиев был отнюдь не самым богатым человеком в России».

Гаврила Гаврилович Солодовников

Знай Гоголь русского купца Гаврилу Гавриловича Солодовникова (1826 — 1901), образ Плюшкина приобрел бы еще несколько разительных черт. В этом человеке сошлись самые отвратительные и самые благородные черты русского коммерсанта. Он был скуп, хитер, мелочен, жаден до денег и до славы и в то же время заботлив, великодушен и щедр (к избранным). Он мог, что говорится, удавиться за копейку, но мог и благородно простить долг в 300 рублей (во второй половине XIX в. это годовой заработок двоих квалифицированных рабочих).

Жизнь свою негоциант прожил в скудости, трясясь над каждой денежкой. Без малого полвека «прореха на человечестве» веселил Первопрестольную своей скаредностью и плохо сочетаемыми с нею псевдоблагородными манерами. По смерти же купец и вовсе ошарашил обывателей своим духовным завещанием. Но об этом речь впереди.

Будущий «скупой меценат» появился на свет в 1826 г. в Серпухове (99 км от Москвы) в семье купца 3-й гильдии Гавриила Петровича Солодовникова, торговавшего мануфактурой. Под руководством батюшки Гаврила уже в раннем детстве усвоил азы своего будущего ремесла. В беспрестанных трудах ему некогда было учиться не то что в университетах, но и в начальной школе — и, как оказалось, незачем. У него был прирожденный талант из каждого дела извлекать выгоду. Даже грамматические ошибки, сделанные им в бумагах, лишь повышали цену этим бумагам.

Сохранились противоречивые сведения, что подростку пришлось хлебнуть бедности и скитаться по приютам и что после смерти отца он получил приличную долю наследства. Как бы там ни было, 16-летний Гаврила подался в Москву, «где повел дело так хорошо, что в свои неполные 20 лет стал московским первой гильдии купцом, в неполные 30 — потомственным почетным гражданином, а в неполные 40 — мультимиллионером».

Прибыльно торгуя, купец смог купить маленькую ткацкую фабрику. На первых порах свободных средств у Солодовникова не было. Он их все пускал в оборот, даже накопленные изуверским скопидомством копеечки, став к середине 1860-х гг. одним из крупнейших оптовых торговцев. Нажив приличный капитал на строительстве Московско-Казанской железной дороги, предприниматель стал акционером трех банков — Московского земельного, Нижегородско-Самарского земельного и Азовско-Донского коммерческого.

В 1890 г. правительство присвоило Солодовникову почетное звание мануфактур-советника.

Но перейдем к филантропии.

Удивительно — над Солодовниковым смеялись всю жизнь, все, кому было не лень, даже те, кто и мизинца его не стоил. Смеялись над его скупостью и крохоборством. Будто и не знали, что еще в 1848 г. Гаврила Гаврилович учредил Варваринский сиротский дом для девочек, «получавших там не только „кров и стол“, но и начальное образование». Этот дом благотворитель содержал до своей смерти, вложив в него 200 тысяч рублей. (Для сравнения: проедал купец в день 20 копеек, то есть за жизнь на еду потратил меньше 5 тысяч рублей.)

Мало кто оценил 100-тысячное пожертвование купца на госпитали в Крымскую войну, все хихикали, что это цена за медаль и за звание почетного потомственного гражданина (1855).

В 1862 г. Солодовников купил за 2,5 млн рублей новое огромное здание на Кузнецком Мосту, которое перестроил в один из лучших магазинов Москвы (разрушено в 1941 г. при налете немецкой авиации). «Сделав арендную плату рекордно низкой, Гаврила Гаврилович заманил в свой пассаж самых модных торговцев, а через некоторое время, когда публика была „прикормлена“, взвинтил плату до неприличия». Москвичи, встречаясь в театральном зальчике или в уютном кафе нового торгового центра, обсуждали недостойное поведение хозяина пассажа, нечестно перехватившего сделку у своего приятеля Ускова. (Как будто слово «сделка» — символ «честности»!)

Потом судачили, как в 1892 г. на закладке Большого зала Московской консерватории имени П.И. Чайковского, Солодовников с криком «Да будет музыка!» бросал в жидкий бетон горсти серебряных монет (200 рублей). Что ж, имел право — до этого он пожертвовал на храм музыки 200 тысяч рублей; на них была возведена лестница из мрамора, «символизировавшая духовное возвышение человека под действием высокого искусства».

Страстно любивший театр, Гаврила Гаврилович мечтал создать свой театр — «концертный зал с театральной сценой для произведения феерий и балета», который затмил бы славу Большого театра. В 1894 г. по проекту архитектора К.В. Терского меценат построил шестиэтажное здание с четырехэтажной пристройкой, состоящее «из зрительного зала на 3100 человек, сцены в 1000 кв. сажен, помещения для оркестра в 100 человек, трех громадных фойе, буфета в виде вокзального зала и широких, могущих заменить фойе, боковых коридоров». Здание удалось сдать государственной комиссии (были многочисленные недоделки) только после нескольких заходов. Помогло личное вмешательство московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. 24 декабря 1895 г. «Большой частный театр Солодовникова» был открыт оперой Доницетти «Фаворитка». В 1896 — 1904 гг. в этом театре давала спектакли Московская частная опера С.И. Мамонтова, в 1904 — 1907 гг. — «Товарищество русской частной оперы» М. Кожевникова, в 1908 — 1917 гг. — «Оперный театр С.И. Зимина». Ныне в нем располагается Московский театр оперетты.

В 1895 г. Солодовников, пожелав стать дворянином, решил построить клинику (тогда это было модно среди предпринимателей, поскольку клинике тут же присваивалось и имя устроителя). Московские власти предложили филантропу облагодетельствовать кожно-венерическое направление. После долгих препирательств (Гаврила Гаврилович категорически возражал, чтобы в Белокаменной появилась Клиника кожных и венерических болезней купца Солодовникова) был достигнут компромисс. На 500-тысячное пожертвование таковая клиника, оснащенная самым современным оборудованием, была возведена при медицинском факультете МГУ. Имени благотворителя, ставшего действительным статским советником, на ней не было. В Москве же «по этому поводу шутили, что Солодовников задешево купил генеральскую шинель с красной подкладкой и обращение „ваше превосходительство“».

Смех смехом, но «и по сей день здание клиники на Девичьем поле остается архитектурной жемчужиной Москвы. Сама же клиника, прикрепленная теперь к Московской медицинской академии имен И.М. Сеченова, является российской дерматологической Меккой, уникальным в своем роде лечебно-научным учреждением».

Смех закончился со смертью купца. Скончался Гаврила Гаврилович 15 (28) мая 1901 г. после длительной болезни. Похоронен на кладбище Алексеевского монастыря «в присутствии родственников и нескольких человек из числа знакомых покойного креза».

После вскрытия завещания оказалось, что Солодовников — самый богатый человек России. Его состояние оценивалось в 21,1 млн рублей (16,4 млн рублей находились в акциях банков, железнодорожных компаний, торгово-промышленных фирм и в облигациях государственных займов; в 3,1 млн рублей был оценен театр и пассаж; 1,6 млн рублей лежало на банковских вкладах).

Из этой суммы завещатель 830 тысяч рублей отписал родне, служащим, землякам и знакомым, а оставшиеся 20 млн — России. Главным распорядителем богатства филантроп назначил своего старшего сына Петра, который должен был в течение 15 — 20 лет самым выгодным образом продать все ценности и деньги пустить на благотворительность. Одну треть — «на устройство земских женских училищ в Тверской, Архангельской, Вологодской, Вятской губерниях». Вторую — «на устройство профессиональных школ в Серпуховском уезде для выучки детей вcex сословий и... на устройство там и содержание приюта безродных детей». Третью — «на строительство домов дешевых квартир для бедных людей, одиноких и семейных». При этом купец пояснил: «Большинство этой бедноты составляет рабочий класс, живущий честным трудом и имеющий неотъемлемое право на ограждение от несправедливости судьбы».

К сожалению, воля завещателя была исполнена лишь частично. До губерний дело не дошло, в Серпухове построили родильный приют имени Г.Г. Солодовникова (ныне — имени Н.А. Семашко), в Москве в 1909 г. два дома для одиноких и бедных — «Свободный гражданин» и «Красный ромб» на 1152 и на 183 квартиры соответственно. «В каждом из них имелась развитая инфраструктура с магазином, столовой, баней, прачечной, библиотекой, летним душем. В доме для семейных на первом этаже были расположены ясли и детский сад. Все комнаты были уже меблированы. Оба дома освещались электричеством, которым жильцы имели право пользоваться аж до 11 часов вечера. Мало того, в домах были лифты, что по тем временам считалось почти фантастикой... На этаже находились 4 кухни с холодной и горячей водой, с отдельными столами для каждой семьи... Жилье было немыслимо дешевым: однокомнатная квартира в „Гражданине“ стоила 1 руб. 25 коп. в неделю, а в „Ромбе“ — 2 руб. 50 коп. Это при том, что средний московский рабочий зарабатывал тогда 1 руб. 48 коп. в день».

Первыми, как водится, в дома въехали чиновники, потом кто попроще. Когда отыграли новоселье, оказалось, что на каждых четырех дворян в доме приходится 8 мещан, 8 состоятельных купцов и 1 рабочий.

Со строительством двух следующих запланированных домов в Москве и других объектов в регионах сын завещателя не торопился. Искушенный в банковских операциях Петр Гаврилович всячески тянул, пока не настал «боевой 18-й год», и все дома и банковские счета не были национализированы. Известно, что стоимость наследства в 1917 г. составляла уже 43 млн рублей. Израсходовано было 3 млн.

Анри Дюнан

24 июня 1859 г. в окрестностях ломбардской деревушки Сольферино (Северная Италия) состоялось крупнейшее сражение австро-итало-французской войны 1859 г. между объединенными войсками Франции, Пьемонта и Сардинии против австрийской армии. Сошлись 93 600 французов, 25 тысяч сардинцев и 119 783 австрийца. Из них за 16 часов были убиты, ранены, попали в плен и пропали без вести — 14 тысяч, 4000 и 22 тысячи, соответственно. 9000 человек остались умирать на поле боя. Сражение закончилось победой франко-итальянский коалиции и последующим перемирием, подписанным Наполеоном III и Францем Иосифом.

«25 июня солнце осветило самое ужасное зрелище, какое только может представить себе человеческое воображение. Все поле битвы усеяно трупами людей и лошадей... Сколько агоний и невообразимых страданий 25, 26 и 27 июня!»

Эти строки — из воспоминаний очевидца, который к 40 тысячам боевых потерь добавил еще и потери двух последующих месяцев — «свыше 40 тысяч больных лихорадкой и умерших от болезней».

Свидетелем был Жан Анри Дюнан, издавший через три года книгу «Воспоминание о битве при Сольферино». «Зачем было рассказывать обо всех этих страданиях и вызывать, вероятно, мучительные чувства? — самому себе задал вопрос автор. — Зачем описывать потрясающие картины с мельчайшими подробностями, кажущимися безнадежными до отчаяния?»

Дюнан ответил на него не только себе, но и всему человечеству. Но прежде о нем самом.

Будущий филантроп родился 8 мая 1828 г. в Женеве в богатой и религиозной семье швейцарского коммерсанта Жана Жака Дюнана, члена городского совета. От родителей Анри перенял предпринимательскую сметку и умение сострадать ближнему. В юности он регулярно посещал бедняков, больных, узников городской тюрьмы.

Получив образование в колледже, молодой человек поступил стажером в банк. Записавшись в Ассоциацию молодых христиан, он в качестве ее представителя разъезжал по Европе и одно время собирался сделать духовную карьеру.

Став в 1854 г. представителем Женевской колониальной компании в Сетифе (провинция Алжира), Дюнан за пять лет преуспел в бизнесе. На общественном поприще предприниматель боролся против рабства, занимался благотворительностью.

Решив в 1859 г. открыть собственное предприятие по добыче полезных ископаемых во Французском Алжире, Анри тщетно пытался получить от алжирских и парижских чиновников право на использование алжирских водных ресурсов. Дюнан отправился за поддержкой к императору Наполеону III. Тот находился в это время со своей ставкой в Сольферино.

Оказавшись на месте 25 июня (на следующий день после сражения), бизнесмен увидел тысячи раненых, по обычаям того времени брошенных сиятельными полководцами умирать под палящим солнцем без врачебной помощи, без еды и питья. Анри тут же забыл про свой бизнес, поднял на ноги жителей соседних деревень и трое суток помогал ухаживать за ранеными в местной церкви в Кастильоне, превращенной во французский походный госпиталь. Помогал всем без разбора — и французам, и австрийцам, подобранным крестьянами с поля боя. «Tutti Fratelli» («Bce мы братья»), — то и дело повторял он.

Мысли, возникшие у него в те жуткие дни, Дюнан изложил в своей книге. Главная из них: «Отчего нельзя создать в мирное время общества, которые во время войны оказывали или организовывали бы помощь раненым и уход за ними силами преданных, усердных и хорошо подготовленных добровольцев?» При этом автор подчеркивал, что безразлично, чьи раненые — свои или чужие.

По одному экземпляру книги Анри разослал монархам, главам правительств, полководцам, «звездам» бизнеса, искусства и политики.

«Раз уж люди продолжают убивать друг друга без ненависти и вершиной славы и самым прекрасным из искусств является искусство истреблять друг друга», так давайте, предлагал всем автор, уменьшим человеческие страдания, создадим под патронатом правительств национальные организации по оказанию гуманитарной помощи. Образуем международный наднациональный общественный орган с «дипломатическим иммунитетом» на время ведения войны.

«Если бы во время битвы при Сольферино существовало международное общество помощи, если бы 24, 25 и 26 июня в Кастильоне, Брешии, Мантуе и Вероне были бы добровольцы, сестры и братья милосердия, какую неоценимую пользу они могли бы принести!» — сетовал Анри.

«Натуралистический» памфлет в считанные месяцы был переведен на все европейские языки и нашел отклик практически во всех странах.

Дюнана поддержал женевский адвокат Г. Мойнье, создавший Международный комитет помощи раненым (Комитет пяти), а также генерал Г.А. Дюфур и врачи Л. Аппиа и Т. Монуар. Дюфур стал председателем, а Дюнан секретарем комитета, который начал заниматься созданием добровольных обществ, призванных во время войны оказывать помощь раненым. Были разработаны международные гуманитарные принципы, велась огромная переписка с правительствами разных стран.

Вынужденный забросить на время свой бизнес, Дюнан объездил за свой счет пол-Европы. Переговорив со многими европейскими политиками, филантроп подготовил международную конференцию, которая состоялась 29 октября 1863 г. в Женеве. 39 делегатов из 16 стран определили принципы и эмблему организации — красный крест на белом фоне («негатив» швейцарского флага). 29 октября 1863 г. стало днем рождения общества Красного Креста.

После этого в течение одного только года было организовано 11 обществ помощи в Бельгии, Пруссии, Дании, Франции, Италии и т.д.

В 1864 г. было принято межправительственное соглашение — «Женевская конвенция об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны». Эмблема Красного Креста обрела особый статус, гарантирующий защиту людям, которые носят эту эмблему. средствам передвижения и зданиям.

После создания Красного Креста предприниматель вернулся к своему делу, но, увы, бизнес не терпит забвения. Так и не получив разрешение от Наполеона III на использование водных ресурсов Алжира, Дюнан в 1867 г. разорился и надолго исчез из поля зрения. Все полагали, что он умер.

В 1890 г. Дюнана случайно обнаружили в швейцарской деревушке Хейден (кантон Аппенцель) в лечебнице для бедных, в которой он провел 18 лет, где «обедал коркой хлеба, подкрашивал старый выцветший черный плащ чернилами, нестираные воротнички — мелом».

Новость тут же подхватили СМИ. На «великого альтруиста» посыпались восхищенные возгласы, награды, не прибавившие, правда, денег в его кошельке. Спасло от голодной смерти Дюнана Российское общество красного Креста (создано в 1879 г.), дважды направлявшее ему помощь, а с 1897 г. установившее филантропу ежегодную пенсию в размере 1000 рублей золотом и утвердившее его в звании своего почетного члена.

С 1898 г. Дюнан перебрался в хоспис, в котором обитал до последних дней.

Став в 1901 г. первым лауреатом Нобелевской премии мира, Анри Дюнан на церемонию не поехал и премии не взял. Все, что ему в последнее десятилетие жизни досталось в виде подарков и премий, гуманист передал на благотворительные цели в Швейцарию и Норвегию. Самую значительную сумму он отписал хоспису — на бесплатные койки для беднейших жителей деревни.

Разочаровавшись в человеческом обществе и в людях вообще, филантроп к концу жизни превратился в мизантропа.

Умер Анри Дюнан 10 октября 1910 г. в Хайдене, «завещав „закопать его, как собаку“, — без отпевания и гражданской панихиды».

В 1906 г. в Османской империи появилась благотворительная организация Красный Полумесяц.

Название «Международный Красный Крест» было официально утверждено в 1928 г., а Международное движение Красного Креста и Красного Полумесяца — в 1986 г.

В настоящее время в Красный Крест входит 180 государств.

8 мая — день рождения Анри Дюнана, он отмечается как Междунаный день Красного Креста и Красного Полумесяца.

Р.S.I. «Все могут, каждый в своей в сфере, по мере сил и возможности, содействовать доброму делу» (Анри Дюнан).

Р.S.II. Устав Российского общества попечения о раненых и больных воинах утвержден 15 мая 1867 г. российским императором Александром II с подачи императрицы Марии Александровны, великой княгини Елены Павловны, фрейлины М.С. Сабининой, военного хирурга Н.И. Пирогова и других.

Иоанн Кронштадтский

За неимением места изложим лишь главные моменты великой социально-просветительской и благотворительной деятельности священника РПЦ, святого Иоанна Кронштадтского. (Сведения почерпнуты из статей протоиереев Г. Беловолова, Ф. Ильяшенко и других авторов.)

Будущий святой, проповедник и духовный писатель родился 19 (31) октября 1829 г. в с. Сура Пинежского уезда Архангельской губернии в многодетной семье приходского дьячка Ильи Михайловича Сергиева и Феодоры Власьевны, в девичестве Порохиной.

После окончания в 1851 г. Архангельской духовной семинарии Иоанн, как лучший ученик, был направлен на казенный кошт в столичную Духовную академию. После смерти отца на попечении юноши остались мать и сестры. Студент устроился писарем в академической канцелярии и все свое жалованье отсылал семье.

Выпускник академии намеревался стать монахом и поехать миссионером в Китай, Африку или Южную Америку. Но, оглядевшись вокруг, он одумался и решил остаться в родных, к тому времени погрязших в безбожии местах. В 1855 г. кандидат богословия Сергиев занял место иерея при Андреевском соборе в Кронштадте, военно-морской крепости и базе военного флота на острове Котлин в Финском заливе под Петербургом. Этот храм некогда приснился Иоанну в пророческом сне как место его будущего служения. Тогда же о. Иоанн обвенчался с Елизаветой Константиновной Несвицкой, дочерью протоиерея, с которой прожил более 50 лет «как брат и сестра». Всю свою последующую жизнь Сергиев, несмотря на неоднократные приглашения в столицу, прожил в Кронштадте, за что, собственно, и получил прозвание — Кронштадтский.

В 1865 г. священник был назначен катехизатором, в 1876 г. ключарем, а в 1894 г. настоятелем Андреевского храма. Священническое служение Сергиев сочетал с педагогической деятельностью, а также с сочинением богословских произведений, составивших многотомное собрание. Особняком стоит духовный дневник пастыря, куда он записывал ежедневно свои мысли, — «Моя жизнь во Христе».

Отец Иоанн состоял членом Святейшего синода, был вхож в царский дворец. Священнослужитель причастил перед кончиной императора Александра III и сопровождал его тело из Ливадии в Санкт-Петербург; присутствовал при бракосочетании Николая II и на крещении его первой дочери — великой княжны Ольги Николаевны и т.п. В годы революции 1905 — 1907 гг. Иоанн Кронштадтский был избран почетным членом Союза русского народа.

Иоанн Кронштадтский остался в народной памяти как выдающийся проповедник, на ежедневных литургиях которого, проводимых с необычайным «религиозным дерзновением», присутствовало 5 — 8 тысяч прихожан.

Служение занимало практически все время протоиерея — от подъема в 3 — 4 часа утра и до полуночи. Часто священник обходился вовсе без сна, так как случалось еще исповедовать ночь напролет. Когда исповедующихся было очень много, пастырь с разрешения Святейшего синода проводил общую исповедь, производившую, по воспоминаниям современников, неизгладимое впечатление на прихожан.

Благотворительностью служитель Божий занимался всю свою жизнь. Милосердному служению способствовало само нахождение храма в Кронштадте — месте административной высылки из столицы попрошаек, бродяг и пьяниц. Не улучшали социальный климат и портовые рабочие, ютившиеся в трущобах. Ночью на улицах было лучше не появляться. Но молодого иерея грабители не пугали — он сам снимал с себя последнюю рубашку и сапоги и отдавал нуждавшемуся. Иерей раздавал все свое жалование, приносил больным прихожанам лекарства, еду, приводил врача. «Милосердию о. Иоанна не было предела. Матушка не раз жаловалась церковному руководству о том, что батюшка не приносит деньги домой и нечего есть, а то и босиком домой прейдет (все раздает нищим)». 16 лет священник ежедневно посещал бедных жителей и совершал по их просьбе требы, «часами беседовал, увещевал, утешал, плакал и радовался вместе с несчастными» — «поступок беспрецедентный для приходского духовенства XIX в.».

Придя к выводу, что милостыня делает из нищих социальных паразитов, И. Кронштадтский в 1872 г. призвал обеспеченных граждан столицы раскошелиться на Дом трудолюбия, который мог бы обеспечить работой, заработком и крышей над головой отверженных. Двумя годами позднее священник основал приходское «Попечительство во имя ап. Андрея Первозванного о бедных».

При участии пастыря средства были собраны, и в 1880-х — начале 1890-х гг. построен огромный четырехэтажный Дом трудолюбия с домовой церковью во имя Святого Александра Невского, с трехэтажным каменным ночлежным домом при нем, странноприимным домом, домом милосердия, богадельней для женщин, двумя сиротскими приютами и детским садом. В мастерских (пенькощипательной, картузной, белошвейной и т.д.) ежедневно работали за плату свыше 5 тысяч человек. «Попечительство» выдавало пособия, оказывало помощь на дому деньгами, одеждой и обувью, 3000 стариков выплачивало пенсию. Действовали бесплатные аптека и амбулатория, в которой безвозмездно проводили вакцинацию и дежурили городские врачи, специальная лечебница для женщин. В народной столовой ежедневно отпускалось до 800 обедов. При доме были открыты бесплатные воскресная школа для взрослых, начальная школа для детей и два начальных училища, в которых обучалось около 900 человек; взрослая и детские библиотеки, а также бесплатная народная читальня. Дом трудолюбия содержался исключительно попечением о. Иоанна, расходовавшего на него 40 тысяч рублей в год. За 20 лет существования дома благотворитель внес на его нужды более 700 тысяч рублей.

Помимо социальной благотворительности священник занимался и частной. Утро его начиналось с раздачи милостыни. Годами приученные к порядку нищие (до 1000 ежедневно) строились в шеренги возле его дома и ждали выхода батюшки с помощниками. Сколько он при этом передал денег — знает лишь небесная канцелярия. Известно, что ежегодно он получал только по почте около 1 млн рублей, поступали крупные пожертвования от частных лиц и от организаций — и все это вместе с жалованьем протоиерея шло на раздачу просящим. «Чем больше раздавал, тем больше посылал ему Господь».

«У меня своих денег нет, — признавался о. Иоанн. — Мне жертвуют, и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Потому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу». Говорили, что «каждый день отец Иоанн ложился без копейки в кармане, несмотря на то что на другой день только для поддержания благотворительных учреждений ему нужно было более 1 тысячи рублей. И не было случая, чтобы этот другой день обманывал его».

Каково же было удивление недоброжелателей и завистников И. Кронштадтского, обвинявших праведника в воровстве пожертвований, когда после его смерти они из посмертной описи имущества и обнародованного завещания узнали, что преставившийся о. Иоанн не стяжал себе ничего!

Удивляться же было нечему, так как на средства И. Кронштадтского были открыты, обновлены и благоустроены множество женских и мужских монастырей и скитов, церквей и подворий, в том числе и в церковных заграничных миссиях в Корее, Японии и т.д. Только на своей родине в селе Суры проповедник «основал церковное братство, которому передал подаренный ему почитателями пассажирский пароход „Св. Николай Чудотворец“, отстроил новый каменный храм Св. Николая Чудотворца, лесопильню, меховой завод, часовню на могиле отца, а также каменное здание для открытой им церковно-приходской школы», а на содержание монастырской школы выделил 40 тысяч рублей.

Находил средства пастырь и на организацию и содержание общеобразовательных школ, благотворительных учреждений и больниц.

В начале ХХ в. И.Кронштадтский, истово обличавший богоотступнические и антирусские течения, которые подрывали веру русского народа и расшатывали государство, стал для либеральных кругов одиозной фигурой. «Вы, интеллигенты, оставили небесную мудрость и ухватились в земную суету, ложь, мираж, мглу непроглядную: и будете наказаны собственным безумием, собственными страстями, — писал он. — Вы предпочли Христу Льва Толстого, высших светских писателей, умноживших свое борзописание до бесконечности, так что некогда христианину взяться за Слово Божие, которое есть источник чистоты, святости, правды, света, вечной жизни и блаженства».

Скончался священник 20 декабря 1908 г. (2 января 1909 г.). Похороны проходили при огромном стечении народа. «Гроб везли на катафалке в сопровождении 94-го Енисейского полка, нескольких военных оркестров и более чем 20 тысяч человек». Местом погребения И. Кронштадтского стал храм пророка Илии и праведной Феодоры в крипте Иоанновского женского монастыря на Карповке в Санкт-Петербурге. В рескрипте от 12 января 1909 г. Николай II назвал почившего «великим светильником Церкви Христовой» и «молитвенником Земли Русской». «Несколько месяцев спустя тихо почила и его духовная „сестра“, раба Божья Елизавета».

РПЦ, засвидетельствовавшая многочисленные случаи чудотворений и исцелений по молитвам Иоанна Кронштадтского, в 1990 г. причислила священнослужителя «к лику Святых, в земле Российской просиявших».

Р.S. «Бедное Отечество, когда-то ты будешь благоденствовать?! Только тогда, когда будешь держаться всем сердцем Бога, Церкви, любви к Царю и Отечеству и чистоты нравов» (из молитвенных воззваний о. Иоанна о России).

Надежда Филаретовна фон Мекк

О Надежде Филаретовне фон Мекк в качестве филантропа может и не стоило бы писать в этой книге, так как пожертвования ее были самые обычные, вроде тех, что безликий прохожий подает безликому нищему. Дело тут в том, что нищим оказался П.И. Чайковский, композитор, конгениальный для российской культуры поэту А.С. Пушкину.

Музыканту меценатка пожертвовала около 80 тысяч рублей, что в объеме оставленного ею детям наследства (более 5 млн рублей) составляет 1,5 % — явно уступая «десятине», кою должен жертвовать на благие дела всякий христианин.

Ну да не в деньгах счастье, говорят обычно те, у кого денег нет. Ведь после Чайковского и фон Мекк осталась интереснейшая переписка, их связывали невидимые душевно-интеллектуальные нити, композитор посвятил благодетельнице свои произведения... Но и там не так все блестяще, как кажется. Тем не менее это факт, что Петру Ильичу помощь Надежды Филаретовны, а также ее письма были нужны как хлеб и воздух соответственно.

Будущая меценатка родилась 29 января (10 февраля) 1831 г. в Рославле (Смоленской губернии) в семье помещика, виолончелиста Филарета Васильевича Фраловского и Анастасии Дмитриевны, в девичестве Потемкиной. Отец привил девочке любовь к музыке, а мать передала терпение, жесткий характер и прямо-таки дьявольскую сноровку в делах

В 17 лет Надя вышла замуж за мелкого чиновника-инженера с грошовым жалованьем Карла Федоровича фон Мекка. Семья 12 лет едва сводила концы с концами. Надежда день и ночь была в заботах о детях, которых с каждым годом прибывало, и в делах мужа. В конце концов, такая беспросветная жизнь «достала» мать семейства, и она ультимативно посоветовала Карлу бросить недоходную государственную службу и заняться частным предпринимательством. Что тот, к своему счастью, и сделал.

Надо сказать, что в финансовых, да и во многих производственных делax Надежда Филаретовна могла дать фору любому мужчине. Во всяком случае, муж при дальнейшем сколачивании семейного капитала был не всегда на главных ролях. Где искать выгоду и как не упустить возможность — решала она. В основном ее стараниями и была создана фирма фон Мекка, занимавшаяся самым выгодным бизнесом второй половины XIX в. — строительством железных дорог.

В 1860 — 1870 гг. концессионер фон Мекк неимоверно разбогател на выгодных железнодорожных подрядах и стал одним из первых российских олигархов.

Построив пять частных дорог — Ландварово-Роменскую, Московско-Рязанскую, Рязано-Козловскую, Курско-Киевскую и Моршанскую, Kарл Федорович скончался в 1876 г., оставив Надежде Филаретовне большое дело, немалый капитал и 11 детей (еще семерых унесли болезни).

Истины ради стоит сказать, что капиталы железнодорожных магнатов создавались на крови и страданиях тысяч строителей дорог. «Прямо дороженька: насыпи узкие, / Столбики, рельсы, мосты. / А по бокам-то все косточки русские... / Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?» (Н.А. Некрасов). Это и о названных пяти дорогах написано.

А еще — отмечают историки — стоимость строительства дорог по сговору с правительством была чуть ли не вдвое завышена, что и давало концессионерам баснословные барыши. Естественно, в таких операциях не могла не принимать участие и Надежда Филаретовна.

После смерти супруга, в 1880-х — начале 1890-х гг., Надежде фон Мекк удалось, благодаря ее деловой хватке и жесткости с конкурентами, сохранить семейное дело.

Оставшись одна, Надежда Филаретовна занялась меценатством. Фон Мекк патронировала Московской консерватории, Русскому музыкальному обществу, талантливым, лишенным материального достатка молодым музыкантам. Она оказывала финансовую поддержку первому директору консерватории, пианисту-виртуозу и дирижеру Н.Г. Рубинштейну. По просьбе Н.Г. Рубинштейна фон Мекк приютила у ceбя в доме знаменитого польского скрипача и композитора Г. Венявского в его последние дни и заботилась о больном.

Сама прекрасно игравшая на фортепиано, меценатка разглядела в домашнем пианисте и наставнике своих дочерей французском музыканте Клоде Дебюсси (будущем великом композиторе и музыкальном критике) незаурядный талант и всячески поддерживала его. В частности, устроила Клоду тур по культурным центрам Европы — Москве, Венеции, Флоренции, Риму, Вене. «Милый французик» лишился поддержки фон Мекк после того, как решил приударить за одной из ее дочерей.

Среди русских музыкантов фон Мекк особо выделяла молодого профессора Московской консерватории П.И. Чайковского, чьи сочинения (две оперы, балет. три симфонии и другие) считала великими и совершенными. Узнав о стесненных обстоятельствах композитора, Надежда Филаретовна тут же заказала ему и щедро оплатила несколько небольших фортепианных переложений.

А затем между композитором и меценаткой началась переписка, длившаяся 13 лет. Петр Ильич и Надежда Филаретовна обменивались не просто письмами, а настоящими посланиями, в которых было место и глубоким мыслям о музыке и искусстве, и планам и исповедям,

и заверениям во взаимной любви и дружбе. Богатейшее эпистолярное

наследие составило три тома, ставшие, по уверениям специалистов,

«автобиографиями двух незаурядных людей и летописью музыкальной

жизни эпохи». Удивительно, но в реальной жизни Чайковский и фон

Мекк не встретились ни разу.

Поскольку Чайковский не мог плодотворно совмещать свою творческую деятельность с вынужденной, ради денег, работой в консерватории, фон Мекк взяла на себя заботу о материальном благополучии друга, перечисляя ему ежегодно по 6 тысяч рублей. Это позволило композитору отойти от консерваторских дел и целиком сосредоточиться на своих сочинениях.

«Вы... воскресили меня, — писал ей Петр Ильич. — Я не только живу, но работаю, без чего для меня жизнь не имеет смысла».

Чайковский посвятил своей благотворительнице несколько произведений — Четвертую симфонию (с надписью «Моему другу») и Первую сюиту (негласно), «Траурный марш» (утерян); подарил рукописи оперы «Евгений Онегин» и трех пьес для скрипки и фортепиано, посвященных имению Надежды Филаретовны — Браилову (под Винницей), где он гостил по приглашению фон Мекк.

В письме своему альтер эго Петр Ильич назвал Четвертую симфонию «нашей», и это не было преувеличением. Благодаря моральной поддержке Надежды Филаретовны он смог преодолеть душевный кризис, когда был на грани самоубийства, вызванный личными обстоятельствами и непониманием музыкальной критики. «Жить все-таки можно», — признался он фон Мекк.

Когда Надежда Филаретовна узнала, что финансовые обстоятельства Чайковского поправились, она, видимо, потеряла всякий интерес к нему и резко прервала свою финансовую помощь и переписку. Это случилось в 1890 г., за три года до кончины обоих. Композитор был оскорблен неожиданным разрывом, но, по свидетельствам, не перестал любить своего «заочного» друга. Фон Мекк пережила Чайковского на два месяца.

Умерла Н.Ф. фон Мекк от чахотки в Ницце 1 (13) января 1894 г. Ее прах был захоронен на кладбище Новоалексеевского монастыря в Москве.

Поль Дюран-Рюэль

Искусствоведы до сих пор спорят о роли Поля Дюран-Рюэля в судьбе художников-импрессионистов. Одни называют его величайшим меценатом, другие — проницательным коммерсантом, искавшим в живописцах только свою выгоду. Как бы там ни было, через руки маршана (торговца предметами искусства) прошли холсты художников, которых большая часть публики, критиков и собратьев по кисти отвергла, обвинив их в аморальности и революционности, а Дюран-Рюэль заметил, поддержал и отстоял. Да и, в конце концов, уж коли импрессионисты стали ценимы едва ли не больше всех остальных художников мира, никем иным, как меценатом, Дюран-Рюэля и нельзя назвать.

Надо заметить, что картины импрессионистов уже давно превратились в «товар», который дорожает с каждым годом. За минувшие 100 — 150 лет многие полотна подорожали в тысячи раз. Скажем, картина К. Моне «Пруд с кувшинками» на лондонском аукционе «Кристи» в 2008 г. ушла с молотка за 80 млн долларов.

Прежде чем говорить о филантропе, пару слов об импрессионизме — новом течении в живописи, зародившемся на рубеже XIX — ХХ вв. во Франции. Представители этого направления «стремились наиболее естественно и непредвзято запечатлеть реальный мир в его подвижности и изменчивости, передать свои мимолетные впечатления».

«Импрессионизм» — «впечатление» (impression). Этим словечком, взятым из названия картины К. Моне, журналист Л. Леруа думал унизить новаторов холста, но, как оказалось, дал им прекрасное название. Это случилось в 1874 г. Начиная с этого дня импрессионисты организовали за 12 лет восемь выставок, на каждой из которых были представлены от 9 до 30 художников.

Современникам понадобилось несколько десятилетий, чтобы увидеть в «мазне» подлинные шедевры искусства. Вряд ли столь долгие ожидания устроили бы их авторов, как правило, живших на деньги от продажи своих работ, не поддержи их тогда в трудную минуту Дюран-Рюэль. Он не просто поддержал их, а многих спас от голода. «Я всегда буду помнить, чем мои друзья и я сам обязаны вашему незабвенному отцу», — вспоминал уже после смерти маршана К. Моне. (Художники называли мецената «отцом», «папашей Дюраном».)

Будущий коллекционер родился 31 октября 1831 г. в Париже в семье торговца. Юношеские мечты стать миссионером или офицером не осуществились — подкачало здоровье, и Полю пришлось «с отвращением» заняться семейным бизнесом — торговлей картинами. Однако вскоре с первыми успешными операциями отвращение выветрилось, и пришел азарт. Унаследовав писчебумажную лавку, Дюран-Рюэль со временем превратил ее в картинную галерею, в которой выставлял для продажи полотна позднего Рембрандта, Гойи, Веласкеса, Греко, Коро, Руссо, Милле, Курбе, Домье, Добиньи, Делакруа и других. Этому занятию помогала организованная Полем солидная фирма по покупке и продаже картин. При явной коммерческой составляющей этой деятельности, Дюран-Рюэль взвалил на себя также и благородное (но неблагодарное) дело просвещения обывателей и знатоков, назвав себя «воспитателем вкусов» общества. Поль хотел не просто покупать-продавать полотна мастеров (часто с громадными усилиями), а «в своей скромной сфере сослужить кое-какую службу подлинным людям искусства, способствуя тому, чтобы публика поняла их и полюбила».

Маршан дружил с художниками-пейзажистами барбизонской школы (П.Э.Т. Руссо, Ж.Дюпре, Ж.Ф.Добиньи, Ж.Ф. Милле и другими) и оказывал им моральную и финансовую поддержку. Характерным приемом барбизонцев (которым воспользовались импрессионисты) было создание этюда на пленэре с завершением работы в ателье. В 1860 — 1870 гг. Дюран-Рюэль успешно торговал картинами этой школы и академической живописи.

Во время Франко-прусской войны Дюран-Рюэль работал в Лондоне. Там он познакомился с К. Моне и К. Писсарро, а через них и с другими будущими импрессионистами А. Сислеем, Э. Мане, Э. Дега, О. Ренуаром. Творчество художников покорило маршана на всю оставшуюся жизнь. Распознав огромный художественный потенциал новой гpyппы художников, Поль стал их покровителем. В своей лондонской галерее он дважды — в 1874 и 1875 гг. — выставлял и продавал их работы.

Стать «чистым» спекулянтом маршану помешала его художественная натура и дружба с творцами — художниками-пейзажистами барбизонской школы (Руссо, Дюпре, Добиньи, Ж. Милле и другими), а потом и с импрессионистами. Покупая полотна «начинающих» импрессионистов, давая им возможность существовать и творить дальше, Дюран-Рюэль был в числе очень немногих торговцев, оценивших новое направление в живописи. Дюран-Рюэль не только покупал картины, выставлял и пропагандировал, он выдавал своим друзьям авансы, оказывал безвозмездную помощь, заботился об их семьях.

В своей галерее в Париже меценат организовал в 1882 г. Седьмую выставку импрессионистов, а в 1883 г. предпринял серию персональных выставок художников в Лондоне, Берлине и Роттердаме. Две успешные выставки в США в Бостоне и Нью-Йорке (1886 — 1887), открыли импрессионизм для американской публики и принесли Дюран-Рюэлю финансовый успех. Собственно, с Нью-Йорка и началась мировая слава Мане, Моне, Дега, Ренуара, Писсарро, Сислея, Сёра, Синьяка и других. Ренуар вспоминал позднее: «Мы, может быть, обязаны американцам, что не умерли с голоду». Маршан же после этого открыл в Нью-Йорке отделение своей галереи.

К концу ХIХ в. Дюран-Рюэль стал самым авторитетным и успешным маршаном импрессионистов во всем мире. Огромных усилий стоило ему провести многочисленные выставки, аукционы и продажи по обе стороны Атлантики, основать художественный рынок для импрессионистов, издавать каталоги работ, два художественных журнала, пропагандирующие новые течения живописи, вести беспрестанную борьбу с «академиками» и критиками, подключить СМИ, создать моду, в конце концов, на новый стиль.

Сделав ставку на «современное искусство», Поль Дюран-Рюэль, хоть и многократно «пролетал» в финансовом плане, добился того, чего добивался — необыкновенной популярности импрессионистов.

За несколько лет до смерти Дюран-Рюэль написал мемуары, в которых рассказал о трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться как маршану. «Истинный торговец картинами, — писал меценат, — должен быть в то же время просвещенным покровителем, готовым в случае необходимости пожертвовать непосредственными выгодами ради своих художественных убеждений и предпочесть борьбу против спекулянтов сотрудничеству с ними».

5 февраля 1922 г. Дюран-Рюэль скончался в Париже.

В ХХ в. Дюран-Рюэля назвали «отцом современного искусства», «последним меценатом прошлых времен», связав его финансовый успех «с точным расчетом и ставкой на создание успеха у публики нового направления».

Павел Михайлович Третьяков

Еще до передачи Третьяковым своего собрания картин Москве галерею посетил император Александр III. Государь сдержанно поблагодарил коллекционера «за его собирательную деятельность и патриотическое намерение принести галерею в дар Москве, затем, обратившись к свите, гневно заметил: „Вот что один гражданин России мог сделать. Счастливая Москва! У нас в Петербурге ничего подобного нет“».

Всплеск эмоций монарха, радеющего прежде всего о стольном граде, был вполне объясним — в конце XIX в. галерея Третьякова стала самым большим собранием полотен русских живописцев и первым в России общедоступным художественным музеем.

Вполне вероятно, что это была обычная ревность одного собирателя к другому, так как Александр III, не чуждый живописи, тратил огромные деньги на приобретение предметов искусства, и Третьяков был для него достойным соперником за право называться великим коллекционером. При императоре Николае II сокровища Гатчинского замка, собранные его отцом, стали основой Русского музея.

Когда же Александр III захотел отметить заслуги московского купца на поприще российской культуры и возвести его в дворяне, Павел Михайлович отказался: «Я родился купцом, купцом и умру».

Будущий промышленник и меценат родился 15 (27) декабря 1832 г. в семьe небогатого купца 2-й гильдии Михаила Захаровича Третьякова, торговавшего льняным полотном, и Александры Даниловны, в девичестве Борисовой. С братом Сергеем Павла не разлучала судьба всю его жизнь. Получив домашнее образование, они вместе помогали отцу торговать в лавке и вести учет, были завсегдатаями Большого и Малого театров, унаследовали отцовский бизнес, занимались благотворительностью и коллекционированием.

После смерти отца в 1850 г. братья 9 лет вели дела под управлением матери, а затем занялись предпринимательством на свой страх и риск. Образовали Торговый дом по торговле полотняными, бумажными и шерстяными товарами; создали Ново-Костромскую льняную мануфактуру и ее филиалы в Санкт-Петербурге, Харькове, Ростове-на-Дону и Варшаве; учредили «Товарищество Большой Костромской льняной мануфактуры» с капиталом 270 тысяч рублей золотом.

«Фабрика, где 748 человек работали на 4809 веретенах, со временем превратилась в крупнейшее в мире (и самое современное. — В.Л.) предприятие по переработке льна. К концу века она давала столько льняной ткани, сколько выпускалось во всей Западной Европе». Ткани много раз удостаивались российских наград, а после смерти братьев дважды получали Гран-при на всемирных выставках в Париже и Турине. Главную контору «Товарищества» в Москве возглавил Павел Михайлович, которому все купечество «верило на слово».

Его брат, Сергей Михайлович, добился серьезных успехов на общественном поприще. Избранный московским городским головой, он проводил Всероссийскую торгово-промышленную выставку, отремонтировал памятник А.С. Пушкину, построил несколько мостов через Москву-реку. Будучи председателем Общества поощрения художников, вкладывал свои деньги в издание «Художественного журнала», собрал коллекцию картин (87 полотен) западноевропейской живописи (Добиньи, Руссо, Депре, Жерик, Делакруа), которые после его смерти стали частью Третьяковки.

Павел Михайлович к 1890-м гг. стал известным деятелем банковской сферы, выборным Московского биржевого общества, акционером многих крупных предприятий, Почетным гражданином Москвы, членом правления Московского купеческого банка, Московского купеческого общества, Попечительства о бедных в Москве, Московского художественного общества, Русского музыкального общества, действительным членом Петербургской академии художеств. Состояние П.М. Третьякова — 5 московских домов, деньги, векселя, ценные бумаги (не считая подаренного им в 1893 г. Москве собрания картин изначальной стоимостью 1,5 млн рублей), по разным оценкам, составляло от 4,4 до 8,8 млн рублей серебром.

«Работаю потому, что не могу не работать», — любил повторять Павел Михайлович, являя собой пример ревностного отношения к делу и уважительного к своим подчиненным. Увеличив за 40 лет свой капитал в 80 раз, Третьяков половину прибыли вкладывал в культуру, образование, медицину, социальное призрение Москвы. Содержал Арнольдо-Третьяковское училище для глухонемых детей, при котором возвел трехэтажный дом и больницу; построил богадельню. Входя в попечительские советы ряда учебных заведений, перечислял на их нужды крупные суммы и т.д.

«Заботился П.М. Третьяков и об улучшении бытовых условий рабочих. На фабрике „Товарищества“ были устроены школа, больница, родильный дом, дом престарелых, ясли и потребительское общество. Фабрика Третьякова считалась одной из самых передовых и благоустроенных фабрик России того времени». Значительные средства Павел Михайлович переводил нуждавшейся в помощи экспедиции Н. Миклухо-Маклая, на стипендии в коммерческих училищах, на военные надобности в Крымскую войну.

Третьяков помогал художникам, находящемся в нужде и болезнях: покупал их картины, давал деньги, оплачивал лечение, опекал их семьи, поддерживал Московское училище живописи, ваяния и зодчества; внес ощутимый вклад в создание Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина).

Коллекционированию живописи меценат посвятил 42 года жизни. История Третьяковской галереи началась в 1856 г., когда Павел приобрел картины художников Н.Г. Шильдера «Искушение» и В.Г. Худякова «Стычка с финляндскими контрабандистами». За четыре года коллекционер убедился в верности избранного им пути и уже по первому «завещательному письму», составленному им в 28 лет, весь свой капитал в 150 тысяч рублей серебром он завещал «на устройство в Москве художественного музеума» — «национальной галереи, состоящей из картин русских художников». В последующие годы на покупку живописных работ коллекционер затрачивал иногда до 200 тысяч рублей в год.

В собрание Третьяков включал самые ценные, на его взгляд (как показало время, он не ошибался), произведения, главным образом членов Товарищества передвижных художественных выставок — Г.Г. Мясоедова, Н.Н. Ге, В.Е. Маковского, В.Д. Поленова, И.И. Шишкина, Н.А. Ярошенко, А.И. Куинджи и других. Знаток всех европейских памятников культуры, Павел Михайлович мог с первого взгляда оценить картину, мастера и их будущность, как оценил он в начале своего собирательства Н.Г. Шильдера и В.В. Пукирева, а в конце — В.И. Сурикова,В.А. Серова, И.И. Левитана, А.Н. Бенуа, К.А. Сомова, Н.К. Рериха, М.В. Нестерова.

Картины покупал Павел Михайлович на выставках и в художественных мастерских, порой целыми собраниями. Так, например, он приобрел поразившую его туркестанскую серию В.В. Верещагина (13 картин, 133 рисунка и 81 этюд), отдав за нее 92 тысячи рублей.

Наиболее полно у Третьякова представлены художники И.Н. Крамской, И.Е. Репин, В.С. Суриков, В.Г. Перов, В.Н. Васнецов, И.И. Левитан, В.А. Серов. Но у него немало картин и этюдов мастеров ХVIII — первой половины ХIХ в. — В.Л. Боровиковского, Ф.С. Рокотова, К.П. Брюллова, А.И. Иванова, В.А. Тропинина, А.Г. Венецианова, есть памятники древнерусской живописи, иконы, скульптуры.

Для «Русского пантеона» — портретной галереи знаменитых соотечественников — он заказывал портреты деятелей русской культуры Крамскому, Репину, Перову, Ге, которые создали портреты А.Н. Островского, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. Ф.И. Тютчева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, С.Т. Аксакова, Н.А. Некрасова, М.П. Погодина, В.И. Даля, А.Г. Майкова, П.И. Чайковского, А.Г. Рубинштейна и других.

Скульптурный раздел выставки включал работы П.К. Клодта, Н.А. Лаверецкого, М.М. Антокольского и других.

Надо учесть, что вклад Третьякова в русскую культуру не ограничивается фактом создания картинной галереи. По словам М.В. Нестерова, «в России... не было бы ни Сурикова, ни Репина, ни Врубеля, ни Васнецова, ни сотен других имен в нашем искусстве, если бы не было Павла Михайловича Третьякова».

Без Третьякова в истории русского искусства, быть может, не было бы места и целому жанру реалистической живописи, не было бы уникальной портретной галереи, наверняка остались бы неизвестными Серов, Левитан и другие художники. Как правило, встреча Третьякова и начинающего художника была для последнего судьбоносной, поскольку за этим неизменно следовало его общественное признание.

Картины занимали все жилые комнаты дома Третьяковых, из-за чего не раз здание перестраивалось, возводились новые специальные залы для галереи.

В начале 1880-х гг. галерея была открыта для посещения всеми желающими.

В 1892 г. Третьяков передал свое собрание (1287 живописных и 518 графических произведений русской школы, 75 картин и 8 рисунков западноевропейской школы, 15 скульптур и коллекции икон) и особняк с 22 выставочными залами в дар Москве.

15 августа 1893 г. состоялось официальное открытие музея под названием «Городская художественная галерея Павла и Сергея Третьяковых».

На съезд любителей художеств в честь открытия галереи скромнейший Павел Михайлович «от невыносимого для него чувства — быть центром внимания и чествования» не пришел.

До конца жизни Третьяков оставался попечителем галереи, неустанно охотясь о ее пополнении, успев собрать еще 348 картин.

Половину своих средств Третьяков завещал на благотворительные цели: на устройство приюта для вдов, малолетних детей и незамужних дочерей умерших художников (построен в 1909 — 1912 гг.), для раздачи рабочим и служащим своих предприятий, а также на финансирование галереи. На содержание своего дома Третьяков оставил Московской думе 150 тысяч рублей.

Умер Павел Михайлович от обострения язвы желудка 4 (16) декабря 1898 г. «Берегите галерею», — произнес он под конец. Похоронили его на Даниловском кладбище, в 1948 г. прах перенесли на Новодевичье кладбище.

Р.S. «Он один вынес на своих плечах вопрос существования целой школы русской живописи. Беспримерный, грандиозный подвиг!» (И.Е.Репин).

Джон Пирпонт Морган I

Фраза «Морган занимался бизнесом так, как будто вел войну: он производил разведку, завязывал бой и добивал поверженного противника. Деньги шли к деньгам, Морган стремительно богател» кочует из биографии в биографию американского финансиста, ибо она передает причину и механизм его преуспеяния на поприще предпринимательства. После смерти Моргана его состояние составляло «всего» 80 млн долларов, узнав о чем Джон Рокфеллер, чье состояние было на порядок больше, якобы удивился: «Он даже не был богат».

Удивляться было чему, так как Морган — эта «акула рынка слияний и поглощений», «Юпитер» и т.п. прозвища — основал 6 гигантов индустрии («Юнайтед Стейтс Стил корпорэйшен», «Дженерал электрик», «Америкэн Телефон-энд-Телеграф», «Вестингхауз электрик корпорэйшен», «Вестерн Юнион», «Интернэшнл Харвестер»), создал первую финансовую империю в США, спас от краха Нью-Йоркскую фондовую биржу и тем самым — экономику США, да еще прослыл величайшим меценатом Америки.

Джон Пирпонт Морган I (1837 — 1913) родился в семье банкира Джуниуса С. Моргана, владельца банковского дома J.Р. Morgan & Со (Лондон) и Джульетт Пирпонт.

Окончив Геттингенский университет (Германия), переняв от отца напористость и жесткость, а от природы имея тягу к риску, Джон нырнул в мир американского бизнеса и впрямь как акула.

Начав работать в 1850-х гг. по рекомендации отца в одном из нью-йоркских банков, Джон какое-то время занимался с переменным успехом банковскими спекуляциями, пока для него не настала золотая пора — Гражданская война 1861 — 1865 гг. Предприимчивому молодому человеку большую прибыль принесла операция по продаже северянам негодного оружия, закупленного им по дешевке у южан. Это, мягко говоря, неэтичное дело позднее взялась расследовать комиссия конгресса, но спекулянт вовремя откупился от обвинений.

Морган не боялся подмочить своей репутации ни перед кем, так как по отзывам знавших его людей, «конкуренты внушали ему презрение, а компаньоны вызывали тоску». Хотя при этом бизнесмен скоро и охотно помогал им решать корпоративные конфликты.

Мало обращая внимания на враждебное отношение к нему бизнесменов и чиновников, Джон продолжал на грани фола свои махинации с государственными банковскими билетами. Для федерального правительства он занимался военными ссудами. Спекуляции с валютой и со скупкой золота принесли валютчику колоссальные барыши. «Репутация Пирпонта и на этот раз не пострадала. Конкуренты и коллеги Моргана с Уолл-стрит сочли сделку проявлением необычайной смекалки».

Возглавив небольшое отделение отцовского банка Debny Morgan & Cо, Джон Пирпонт через несколько лет создал из него финансовую империю. Занимаясь также железнодорожной, сталелитейной, электротехнической отраслями промышленности, пассажирскими перевозками в Атлантике, банкир во главу угла ставил тотальный контроль над всеми своими компаниями, не упуская в их деятельности ни одной детали.

«Говорили, что ему свойственна сатанинская безжалостность и тот, кто задел его хотя бы по мелочи, не мог рассчитывать на пощаду. Говорили, что взгляд его больших, широко расставленных глаз не могут выдержать даже очень сильные люди: это все равно что смотреть на фару несущегося прямо на тебя паровоза». А обладателя этих бесчеловечных глаз, превратившего средненькую компанию Federal Steel в гигантский холдинг, объединивший железнодорожные и сталелитейные компании, уже все называли не иначе как «железнодорожный» или «сталелитейный король». Немалую прибыль приносила бизнесмену также торговля золотом и оружием.

В конце ХIХ в. банк Моргана стал единственным посредником при размещении Англией в США займов на сотни миллионов долларов.

К чести Джона Моргана, он смог предотвратить крупнейший банковский кризис в США, так называемую Банковскую панику 1907 г., когда из-за панического бегства вкладчиков из банков и трастовых компаний индекс Нью-Йоркской фондовой биржи рухнул на 50%.

Дабы избежать финансовой катастрофы, Морган на свой страх и риск заложил крупные суммы своих собственных средств (в частности, купив на 30 млн долларов городских облигаций), а также собрал пул частных инвесторов для укрепления банковской системы и ликвидации банковской паники. В результате была повышена ликвидность финансового рынка и, как отмечали современники, «Нью-Йорк был спасен от банкротства».

Несмотря на это благое для финансовой системы Америки дело, деятельность «банкира голубых кровей, борющегося за глобальную веру в американский бизнес» (Ч.Р. Моррис), заинтересовала — не без давления конкурентов Моргана — комиссию сената, проведшую в 1912 г. антимонопольное разбирательство финансового дома Морганов. Глава дома выступил в комиссии и через три с половиной месяца скончался от обострившегося хронического заболевания. На бирже было началась новая паника, но дело закрыли, а банковский бизнес отца продолжил сын Джон Пирпонт Морган II.

Меценатство Джона Моргана-старшего связано прежде всего с его страстью к искусству. Эта слабость была у него с детства. Отец, заставлявший сына ходить в английские и французские музеи, привил чаду любовь к прекрасному. «Морган был прекрасно образован и мог часами говорить о милых его сердцу скульптурах и картинах».

Перейти от созерцательной любви к предметам искусства к деятельной любви ко всем людям банкира подвигла его помощница, личный библиотекарь Белль да Коста Грин — американка португальского пр-оисхождения. Как отмечают биографы Моргана, именно она «профессионально помогала ему с приобретением предметов искусства».

Джон Пирпонт тратил десятки миллионов долларов на покупку полотен Ватто, Микеланджело, Рубенса, Тинторетто и других художников. Его интересовали «античный мрамор, бронза эпохи Возрождения, манускрипты, гобелены, рыцарские доспехи, римские фрески, голландские гравюры, фарфор, майолика, драгоценное шитье...».

Под влиянием Б. да Коста Грин Джон Морган стал крупнейшим благотворителем Америки. Так, например, основу собрания Metropolitan Museum (музея «Метрополитен»), чьим официальным спонсором и президентом он являлся, до сих пор составляют его дары. Огромные суммы меценат пожертвовал на Гарвардский университет (особенно его Медицинскую школу), на Американский музей натуральной истории, на школу Гротон (штат Массачусетс), на трудовые школы. Пустив на благотворительность чуть ли не половину своих средств, «Джон Пирпонт Морган обогатил свою страну так, как это не удалось никому другому».

Не раз выручал Морган и издателей. Так, он помог акционироваться издательскому дому Нааrреr's & Brothers, находившемуся на грани дефолта, а также выделил им беспроцентный кредит (2,5 млн долларов).

Попытка финансирования ученых завершилась неудачей. В 1901 г. Морган выделил физику Н. Тесла 150 тысяч долларов на строительство осветительной системы на Манхэттене. Когда через два года деньги были израсходованы и Морган узнал, что Тесла собирается не освещать город, а заниматься исследованиями беспроводной передачи электричества, промышленник воскликнул: «Беспроводное электричество и беспроводной телеграф? Но зачем мне это нужно?.. Большую часть своего капитала я зарабатываю на том, что из добываемой на моиx рудниках меди делаю провода. А Вы на мои же деньги предлагаете мне построить всемирную систему, в которой провода не будут нужны? Но на чем же тогда я буду зарабатывать свои деньги?!». После чего бизнесмен расторг контракт.

Благотворительные акции Моргана продолжил его сын — в меньших масштабах. В 1924 г. Морган-младший открыл в Нью-Йорке Библиотеку Пирпонта Моргана и назначил первым ее директором Б. да Коста Грин. Он также вкладывал средства в Епископальную церковь, Нью-Йоркский госпиталь, в Американский Красный Крест.

Р.S. «Он был искренен, как ребенок, и легко открывал все, о чем думал. Никто не знал, как он одинок — мистер Морган походил на человека, обреченного на вечные страдания. Он был готов пожертвовать людям все, но что он получал за это? Только тошнотворное ощущение собственного богатства и власти над миром» (Б. да Коста Грин).

Джон Рокфеллер

Клан нефтяных и финансовых магнатов Рокфеллеров напоминает столетний дуб, от мощного ствола которого (основатель династии Джон I Рокфеллер) отходят четыре одиночные ветки (дочери) и одна узловая (сын Джон II), давшая в свою очередь еще пять веток (братьев Джона III, Нельсона Олдрича, Лоренса, Уинтропа Э., Дэвида-старшего) с последующими ответвлениями.

Семья американских миллиардеров помимо успехов отдельных ее членов на экономическом и политическом поприще США — в нескольких отраслях промышленности, кредитно-финансовой сфере, страховании жизни, деятельности Республиканской партии, на государственных должностях (губернаторы, вице-президент США и т.д.) — прославилась своей филантропией. Первым и главным благотворителем и меценатом, безусловно, является Джон Дэвисон Рокфеллер-старший или I (1839 — 1937).

Джону-старшему было что раздавать. Первую треть ХХ в. он владел крупнейшим в мире состоянием — в ценах 1937 г. оно составляло 1,4 млрд долларов, или 1,54% ВВП США. «На сегодняшний день Джон Рокфеллер является самым богатым человеком за всю историю. Состояние Джона Рокфеллера было оценено в 318 млрд долларов по курсу доллара на конец 2007г. (журнал Forbes)».

Биографы миллиардера, в первую очередь Д. Карнеги, пишут о «двух Рокфеллерах» — до 53 лет, когда он отошел от дел и вышел «на пенсию», и после.

От батюшки Уильяма Авера Рокфеллера, хозяина большой фермы и, по свидетельствам, двоеженца и порядочного мошенника — он продавал краденых лошадей, «эликсир для лечения рака» (нефть) и пр., — Джон перенял прижимистость и деловую хватку. От матушки Элизы Дависон, усердной баптистки, — дисциплинированность, порядок во всем, аскетический образ жизни и, как обнаружилось во второй половине жизни, добропорядочное сердце христианина. В пору накопления капитала в Джоне доминировал отец, а по накоплении оного — мать. Соответственно, и клички бизнесмен имел — «гангстер» и «дьякон».

Характерно, что Рокфеллер не только сам «не пил, не курил, не гулял», но и детей своих и внуков растил в строгой аскезе, а в Штатах стал одним из инициаторов введения «сухого закона» (1919 — 1934).

Вынужденный содержать семью (поскольку папенька ушел в другую), подросток с детства познал цену цента. Не получив приличного образования, Джон тем не менее дослужился до должности бухгалтера, но в 18 лет оставил ее и занялся бизнесом, организовав Торговый дом «Кларк и Рокфеллер». В годы Гражданской войны обогатился на поставках продовольствия южанам и северянам.

В середине ХIХ в. в Пенсильвании были пробурены первые нефтяные скважины, что положило начало доходной промышленности. В 1863 г. Рокфеллер приобрел нефтеперерабатывающий завод по производству керосина Excelcior Works и тогда же «разработал стратегический план по консолидации индустрии и созданию того, что сегодня мы называем монополией... В 1870 г. он создал концепцию компании Standard Oil как экономического объекта, а Г. Флэйджер создал реальную корпорацию. Standard Oil Corporation of Ohio была учреждена в штате Огайо».

После ряда остроумных и беспощадных акций, совмещенных с закулисными интригами и подкупом власть предержащих (в частности, бизнесмен вошел в сговор с руководством железных дорог, понизивших для него тариф на перевозку нефтяных грузов), Рокфеллер устранил всех конкурентов, скупил за треть стоимости оказавшиеся на грани разорения компании и стал монополистом в отрасли.

К 1880 г. Standard Oil завладела 85 % нефтеперерабатывающего бизнеса и через два года была преобразована в первый трест в истории США. 30 лет конкуренты пытались свалить рокфеллеровское детище, обвиняя его в монополизме, пока в 1911 г. им это не удалось — по решению Верховного суда США трест расформировали на 34 компании, из которых позднее были основаны шесть корпораций: ESSO (ныне Exxon), Sohio, Amoco, Mobil Gas, Chevron и Соnосо, в каждой из которых Рокфеллер имел немалую часть акций. В 1914 г. Джон Рокфеллер-старший официально ушел в отставку, передав бразды управления сыну Джону Дэвисону-младшему.

До этого дня отец-основатель уже лет двадцать отходил от дел, передавая их партнерам, и все более занимался благотворительностью, причем «гордился своей щедростью. Считая себя бизнесменом-христианином, он с детских лет отсчитывал 10 % своих доходов баптистской церкви. В 1905 году эта „десятина“ составила 100 млн долларов».

Дело в том, что непосильный труд и нервное перенапряжение едва не погубили Рокфеллера. «От смерти в 53 года его на этом свете удерживало лишь лучшее медицинское обслуживание, которое можно было купить за деньги» (Д. Карнеги). Проблемы с собственным здоровьем заставили капиталиста увидеть больных людей вокруг себя и начать щедро раздавать заработанные деньги на нужды медицины и образования.

Узнав в 1892 г. про маленький колледж на берегу озера Мичиган, который собирались закрыть по закладной, Рокфеллер вложил в это заведение 35 млн долларов, превратив его в Чикагский университет. В 1901 г. меценат основал Медицинский институт (ныне Университет) имени Рокфеллера, в 1902 г.— Всеобщий образовательный совет, а в 1913 г. — Международный фонд Рокфеллера, «призванный бороться с недугами и невежеством по всему свету». Этому фонду человечество обязано появлением пенициллина, созданием вакцин против менингита, малярии, желтой лихорадки, туберкулеза, гриппа, дифтерии и десятков иных болезней. Одна лишь санитарная комиссия Рокфеллера, раздав десятки тысяч пар обуви, уничтожила на юге США анкилостомидоз (сыпь рудокопов, земляная чесотка).

Джон Дэвисон не ограничивался медициной. Он делал щедрые дары множеству музеев во всем мире. Профинансировал реставрацию Версальского дворца. Оплатил американскую полярную экспедицию под начальством Р.И. Бэрда, который в 1929 г. первым в истории пролетел над Южным полюсом.

По подсчетам, Джон Рокфеллер I раздал свыше 575 млн долларов, оставив 460 млн Джону Рокфеллеру II, также щедро употребившему их на благотворительность. Пятеро его внуков продолжили традиции филантропии и участия в политике.

«Сегодня предприятия, принадлежащие Рокфеллерам, приносят около 10 млрд в год. Семья содержит более 100 благотворительных организаций» (А. Шаталов). Рокфеллер-центр из пяти зданий, занимающий 5 га в самом сердце Нью-Йорка, «является мозгом гигантской благотворительной организации».

Р.S.I. «Основная задача благотворителя по Рокфеллеру — определить причину несовершенства жизни и ликвидировать ее. Д. Рокфеллер сделал поразительное открытие в области филантропии, или, как он сам говорил, „научного пожертвования“. Нужно финансово поддерживать тех людей, которые посвятили свою жизнь изучению практических вопросов, а также воспитывать среди молодого поколения грамотных специалистов и исследователей, чьи труды помогут обеспечить достойное существование каждому человеку».

Р.S.II. «Я не знаю ничего более презренного и жалкого, чем человек который посвящает все свое время тому, чтобы делать деньги ради самих денег... Мой долг — заработать много денег, и еще больше денег, чтобы использовать заработанные мной деньги на благо соотечественников согласно велению моей совести» (Д. Рокфеллер).

Савва Иванович Мамонтов

Миллионер Савва Иванович Мамонтов был артистом в высшем смысле этого слова как по дарованиям, так и по жажде купаться в лучах славы. При этом Савва Иванович чурался государственных наград (не за артистическую, разумеется, деятельность, а за предпринимательскую), но те сами находили его. Обладал Мамонтов и даром режиссера — подмечать таланты вокруг и приближать их к себе.

Будущий меценат родился 3 (15) октября 1841 г. в Ялуторовске, уездном городке Тобольской губернии, в многодетной купеческой семье Ивана Федоровича Мамонтова и Марии Тихоновны, в девичестве Лахтиной.

Как человек весьма состоятельный, владевший с 1849 г. винно-откупным хозяйством Московской губернии, Иван Федорович мог позволить себе нанять для воспитания чада гувернера, неразлучного с розгой. Савву сей предмет не усмирил — он рос весьма своевольным подростком. В 16 лет юноша серьезно увлекся театром, чем мало порадовал отца, но определил свою дальнейшую судьбу.

Окончив в 1860 г. без особых успехов 2-ю Московскую гимназию, Савва так же, особо не утруждая себя, учился и на юридическом факультете Московского университета (все свое время студент посвящал пению и театральному кружку, которым руководил драматург А.Н. Островский). От греха подальше Иван Федорович в 1862 г. забрал сына из университета и отправил его в Баку и в Персию, где тот занялся добычей нефти и торговлей.

Через год И.Ф. Мамонтов привлек отпрыска к строительству железных дорог. Но и на посту руководителя центрального Московского отделения товарищества Московско-Троицкой железной дороги Савва не забросил театральное искусство; более того, когда отец отправил его на лечение в Италию, брал уроки вокала (у него был приличный бас) в Милане и живописи в Риме.

После кончины отца в 1869 г. Савва получил изрядное наследство, стал во главе семейного бизнеса и занял место директора общества Московско-Ярославской железной дороги. Дальше пошло по накатанной колее — Мамонтова избрали гласным Городской думы, действительным членом Общества любителей коммерческих знаний...

В 1876 г. Мамонтов выиграл тендер на проведение Донецкой каменноугольной железной дороги и через шесть лет дорогу построил. Поскольку Савва Иванович в железных дорогах разбирался хуже, чем в разновидностях и элементах оперы, строили на его деньги наемные люди, руководимые учителем Саввы — Ф.В. Чижовым. Мамонтов же был незаменим в части идей, согласований «на верхах» и вообще был магнитом, притягивавшим к себе одаренных людей.

Как бы там ни было, строительство дорог принесло Мамонтову огромное состояние, которое он легко и щедро расходовал на меценатство. Такая «бездарная» трата капитала злила сановных чиновников и миллионеров-купцов и нажила ему немало недоброжелателей.

Началом же благих дел послужила покупка Mамонтовым в 1870 г. обветшавшей подмосковной усадьбы писателя С.Т. Аксакова в Абрамцево. Отремонтировав и обустроив усадьбу, он для гостей построил флигели, а для крестьян «Культурный поселок» с больницей и школой со столярной мастерской, воздвиг церковь Спаса Нерукотворного Образа.

Вскоре дом Мамонтовых, располагавший к приятному отдыху и творчеству, стал центром художественной жизни России. К хлебосольным хозяевам зачастили люди искусства, задерживаясь на недели, а то и на месяцы. Летом поместье кишело «дачниками» — кто-то спасался тут со своей семьей по бедности, кто-то истово трудился. Большинство гостивших у Мамонтова живописцев написали немало видов Абрамцево и портретов Саввы Ивановича и членов его семьи.

Художники Н.В. Неврев, В.Д. и Е.Д. Поленовы, В.М. и А.М. Васнецовы. И.Е. Репин, В.А. Серов, И.С. Остроухов, К.А. Коровин, М.В. Нестеров, М.А. Врубель, И.И. Левитан, архитекторы В.А. Гартман, И.П. Ропет, скульптор М.М. Антокольский, историк искусства А.В. Прахов, композитор В.В. Иванов и другие деятели культуры в 1878 г. объединились в Абрамцевский художественный кружок, эпицентром которого и инициатором всех проектов был «Савва Великолепный».

Деятельность этого объединения положила начало русскому модерну в архитектуре; открыла новую страницу в истории русского декоративно-прикладного искусства; возродила русские народные ремесла — резьбу по дереву, изразцы, вышивки; способствовала собиранию коллекции произведений народного искусства, созданию столярно-резчицкой, вышивальной и керамической мастерских, изучению древних памятников архитектуры, иконописи, декоративно-прикладного искусства. Все это, включая экспедиции художников в города и веси Севера, оплачивал Савва Иванович. Продукция мастерских пользовалась небывалым спросом, экспонировалась на всероссийских и международных выставках, завоевывала золотые медали, в том числе на Всемирной выставке в Париже (1900).

Не проходило дня в Абрамцево, чтобы у кого-либо из художников не родился замысел очередного произведения. Как-то на одном из чаепитий Репин услышал письмо запорожцев к турецкому султану. Крайне заинтересованный темой, художник сделал первый карандашный набросок своей будущей картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», на котором проставил: «Абрамцево. 26 июля 1878 г.». В этом месте художники создали свои шедевры: В. Поленов — «Заросший пруд» и «Бабушкин сад»; Репин — «Крестный ход в Курской губернии» и «Не ждали»; В. Васнецов — «Аленушку» и «Богатырей»; Серов — «Девочку с персиками»; Нестеров — «Видение отроку Варфоломею»; Левитан — «Абрамцевo» и «Раннюю весну в Абрамцево»; Врубель — «Принцессу Греза» и другие.

«Мамонтовский художественный кружок заложил основу национального, неорусского направления стиля модерн и во многом определил творчество объединения „Мир искусства“, Художественного театра К.С. Станиславского и Русских сезонов С.П. Дягилева на рубеже XIX — ХХ столетий».

С 1878 г. кружок начал ставить любительские спектакли, декорации и костюмы к которым создавали сами художники, часто пробовавшие себя и в качестве актеров. Режиссером выступал сам Мамонтов.

Русская художественная критика рубежа веков отдавала должное Мамонтову-меценату. Скажем, Я.А. Тугенхольд писал: «Другие коллекционировали искусство, он же его двигал. Можно говорить о целом мамонтовском периоде русской литературно-художественной жизни, ибо Мамонтов был ее средоточием в 80 — 90-х гг.». «Он не меценат, а друг художников, — добавлял В. Поленов. — В этом его роль и значение для нас». Кстати, Савва Иванович и сам занимался керамикой, скульптурой, писал пьесы.

В Абрамцево же родилась идея Московской частной русской оперы в Москве. Опера пережила три периода. Первый — под вывеской «Частная опера Короткова» она без особого успеха давала спектакли на протяжении трех лет (1885 — 1888), после чего была закрыта.

В 1896 г. меценат вторично открыл свой театр («Театр Винтер»). Этот трехлетний период стал триумфом мамонтовской оперы. На сей раз она покорила сердца всех слушателей, поскольку в ней «московский Садко» собрал лучших русских оперных певцов, музыкантов, «абрамцевских» художников, дал репертуар, немыслимый в тогдашней официальной прозападной музыкальной культуре.

Встретив на Нижегородской ярмарке Федора Шаляпина, певца «с приличным, но совершенно неотесанным голосом», работавшего тогда в Мариинском театре, Савва Иванович тут же пригласил его в свой театр. «Не знаю, был бы ли я таким Шаляпиным без Мамонтова», — писал много лет спустя великий бас.

Именно на сцене частной оперы расцвели таланты певцов, композиторов, дирижеров — Ф.И. Шаляпина, Н.И. Забелы-Врубель, И. Секар-Рожанского, В.Н. Петрова-Званцева, С.В. Рахманинова, М.И. Ипполитова-Иванова и других. Н.А. Римскому-Корсакову меценат заказал две оперы — «Царскую невесту» и «Сказку о царе Салтане». Мамонтов-режиссер поставил также другие оперы этого композитора: «Псковитянка», «Садко», «Майская ночь», «Кащей Бессмертный». Зрители услышали «Бориса Годунова» и «Хованщину» М.П. Мусоргского, «Князя Игоря» А.П. Бородина, «Рогнеду» А.Н. Серова, «Русалку» А.С. Даргомыжского, «Ивана Сусанина» М.И. Глинки и т.д.

На третьем этапе (1901 — 1904) театр существовал уже без Мамонтова как «Товарищество русской частной оперы» под руководством М.И. Ипполитова-Иванова.

Между вторым и третьим этапами в жизни предпринимателя случилось несчастье. Искусство требует жертв, и Савва Иванович стал таковой в конце 1890-х гг. Безграничная щедрость (по слухам, Мамонтов потратил на театр 3 млн рублей) привела мецената к краху — состояние растаяло как дым, коммерческие же предприятия требовали очередных финансовых вливаний.

Решив создать промышленно-транспортное объединение, Мамонтов приобрел и арендовал несколько заводов, нуждавшихся в модернизации, во время которой была расхищена значительная часть средств. Дабы уберечь дело от банкротства, предприниматель продал 1650 акций Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги Международному банку, а под залог акций и векселей, принадлежащих ему и его родственникам, получил специальную ссуду. При этом Мамонтов нарушил закон, переводя деньги для объединения и реконструкции заводов со счетов других предприятий.

Чтоб расплатиться с кредиторами, Мамонтову денег не хватало, и министерство финансов назначило ревизию. Мамонтов не успел распродать имущество, чтобы погасить задолженности, был арестован и на несколько месяцев посажен в Таганскую тюрьму. Имущество его описали. Следствие не нашло никаких злоупотреблений обвиняемого, адвокат Ф.Н. Плевако с блеском провел защиту, присяжные полностью оправдали его.

Освобожденный в зале суда Савва Иванович прослезился, но слезами помочь горю уже было нельзя. Имущество предпринимателя распродали, железную дорогу реквизировало государство, акции разошлись по рукам, нагревшим (пардон за каламбур) на этом деле руки. Абрамцево, переписанное в 1880 г. на Е.Г. Мамонтову, осталось за семьей.

Долги были погашены. Погасла и жизнь великого мецената. Мамонтову уже было не вернуть ни денег, ни репутации, ни здоровья. Последние годы Савва Иванович, затянув пояс, жил в небольшом деревянном доме, трудился в гончарной мастерской. Скончался Мамонтов 24 марта (6 апреля) 1918 г. в Москве, похоронен в Абрамцево у Спасской церкви. Смерть его прошла незамеченной.

Христофор Семенович Леденцов

Славу российской науке ХХ в. составил русский предприниматель и меценат Христофор Семенович Леденцов. «Острое ощущение нового позволило Христофору Семеновичу выделять и поддерживать идеи, опережающие время. Именно поэтому его финансовую поддержку (причем без отчуждения интеллектуальной собственности) получили ученые. При этом родились научные школы, на коих до сих пор держится потенциал отечественной науки и остаточная державность России».

Меценаты чаще патронируют архитекторам, живописцам, музыкантам, поэтам, артистам, нежели ученым и инженерам. Они охотнее создают картинные галереи, музеи, театры, чем научные институты и лаборатории. Да и в глазах общества престижнее поддержать импрессионизм, чем химию.

Будущий меценат родился 12 (24) июля 1842 г. в Вологде в очень богатой семье купца 1-й гильдии Семена Алексеевича Леденцова. Родитель в Крымскую кампанию передал крупную сумму на расходы русской армии, прославился пожертвованиями в Вологде и Архангельске.

Христофор Леденцов большую часть жизни прожил в Вологде. После краткого обучения в Кембридже он окончил в 1862 г. Московскую практическую академию коммерческих наук и занялся предпринимательством. Зная 8 языков, Леденцов изучил в Европе организацию различных производств, собрал уникальную научную и техническую библиотеку (несколько тысяч томов).

В делах Христофор пошел по стопам отца. Наследник во много раз увеличил объемы торговли, в том числе пушниной и льном. «Баснословный доход ему принесли инвестиции в акции железных дорог». В 1890-х гг. Леденцов стал одним из крупных русских миллионеров.

Не забывал купец и про благотворительность. В 1869 г. Леденцов входил в состав комитета «Скулябинский дом призрения бедных граждан», в 1884 г. открыл богадельню.

На протяжении 16 лет Христофор Семенович был гласным (депутатом) Вологодской городской думы, а с 1883 по 1887 г. — ее главой. Для укоренения ростовщичества городской голова учредил на свои деньги первый в России государственный ломбард, чрезвычайно популярный среди бедноты. Каждый операционный день в ломбард обращалось до 500 человек. Устав ломбарда стал образцом при создании ломбардов в других городах России.

В этой акции проявилась характерная для Леденцова черта — он всегда точно знал, кому и сколько дать денег.

После смерти супруги Серафимы Николаевны (урожденной Белозеровой) Леденцов переехал в 1887 г. в Москву. «Я не хочу дела благотворения, исцеляющего язвы людей, случайно опрокинутых жизнью, — заявил Христофор Семенович, — я ищу дела, которое должно коснуться самого корня человеческого благополучия».

Этот корень Леденцов увидел в техническом прогрессе. На рубеже веков многие уповали на науку и технику как на спасение от экономических и политических кризисов.

В 1900 г. меценат пожертвовал Русскому техническому обществу 50 тысяч рублей золотом на открытие Музея содействия труду, основными задачами которого стала пропаганда изобретений, улучшавших условия и производительность труда рабочих, а также создание профсоюзных организаций.

Решив пожертвовать свое состояние на развитие науки в России, Леденцов вместе с ректором Императорского Московского университета (ИМУ) А.А. Тихомировым, директором Императорского Московского технического училища (ИМТУ) С.А. Федоровым и президентом

Московского общества испытателей природы Н.А. Умовым составил в 1903 г. проект устава «Общества содействия успехам опытных наук» (идея Умова).

В «Обществе» предполагалось объединить представителей естественных наук, техники и общественности. «Полигоном» деятельности по предложению Умова были выбраны ИМО и ИМТУ.

Из-за бюрократической волокиты получение разрешения на открытие «Общества» затянулось на несколько лет.

Тяжело больной, Леденцов выделил будущему «Обществу» 100 тысяч рублей неприкосновенного капитала, распродал часть своей недвижимости и уехал на лечение в Женеву (Швейцария), где и умер от туберкулеза легких 18 (31) марта 1907 г. Его прах был перевезен в Вологду и предан земле на Введенском кладбище.

В завещании меценат отписал распродать его недвижимое имущество и вырученные средства разместить в американской страховой компании и швейцарском банке для финансирования ИМО и ИМТУ. (В 1913 г. эта сумма составляла 1,9 млн рублей).

При этом жертвователь настаивал, чтобы пособия выдавались преимущественно «тем открытиям и изобретениям, которые при наименьшей затрате капитала могли бы принести возможно большую пользу для большинства населения, причем эти пособия должны содействовать осуществлению и проведению в жизнь упомянутых открытий и изобретений, а не следовать за ними в виде премий, субсидий, медалей и тому подобного».

Леденцовское «Общество» было открыто в 1909 г. Первым председателем его совета стал Тихомиров; его замом — Умов, обнаруживший в бумагах основателя изречение «Наука — Труд — Любовь — Довольство», которое стало девизом «Общества».

«Общество» инициировало ряд инновационных проектов. Как отмечают сегодня многие экономисты, оно «имело организационную структуру наиболее эффективную из всех известных к тому времени как в России, так и за рубежом. Это была венчурная структура, она обеспечивала быстрое внедрение разработок в производство и реальную помощь исследователям и изобретателям».

Созданное отчасти по образу и подобию Фонда А. Нобеля, леденцовское «Общество» обладало суммами, превышающими взнос шведского мецената.

Все расходы производились из процентов с неприкосновенного капитала (в год они составляли от 100 до 200 тысяч рублей), причем направлены были главным образом на разработку и внедрение открытий и изобретений.

По замыслу Леденцова, материальные средства фонда должны были с каждым годом расти за счет пожертвований и доходов, получаемых от реализации изобретений и мероприятий «Общества».

До 1917 г. распродать все имущество мецената не успели, и после закрытия организации в 1918 г. оно было национализировано.

Детище Х.С. Леденцова воссоздано его прямыми потомками в 2002 г.

Что же дало это «Общество» России и миру?

В начале ХХ в. одной из приоритетных задач перед учеными было развитие воздухоплавания. Оказав помощь «отцу русской авиации» Н.Е. Жуковскому в создании аэродинамической лаборатории при ИМУ и лаборатории аэродинамических испытаний в ИМТУ, из которой впоследствии вырос Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ), «Общество» фактически заложило фундамент всего будущего воздухоплавания нашей страны вплоть до освоения космического пространства. Из научной школы Жуковского вышла плеяда знаменитых учеников — С.А. Чаплыгин, А.И. Некрасов, А.Н. Туполев, В.П. Ветчинкин и другие. Стоит отметить, что Жуковский, расходуя деньги по-леденцовски бережно, уложился в 2500 рублей, после чего «Общество» выделило ему еще 3000.

В ИМУ «Общество» помогло открыть физическую лабораторию, в которой профессор П.Н. Лебедев создал первую физическую школу в России, давшую всемирно известных ученых П.П. Лазарева, С.И. Вавилова. В.К. Аркадьева, Т.П. Кравца и других (всего 30 человек). Позднее физическая лаборатория переросла в НИИ биофизики и физики, разместившийся в построенном в 1916 г. на деньги фонда Леденцова здании на Миусской площади в Москве. В последующие годы от НИИ отпочковались Институт физики Земли, Институт рентгенологии и радиологии, Институт стекла, Институт биофизики, а в 1929 г. НИИ окончательно реорганизовался в Физический институт АН СССР (ФИАН).

«Общество» помогло геохимику В.И. Вернадскому изучить проблему радиоактивности. В 1909 г. академик создал на деньги «Общества» специальное радиологическое отделение при Петербургской геохимической лаборатории, прообраз нескольких будущих институтов АН СССР, а через несколько лет разработал атомную программу, организовал несколько экспедиций по поиску месторождений урана.

Выделяло «Общество» денежные пособия академику Российской АН, лауреату Нобелевской премии И.П. Павлову — для разработки плана будущей физиологической лаборатории по изучению высшей нервной деятельности, на ее строительство в Петербурге и оборудование. Фактически на средства Леденцова Павловым был создан в 1929 г. весь комплекс по изучению физиологии высшей нервной деятельности в Колтушах и основана крупнейшая в мире физиологическая школа, давшая замечательных ученых — Б.Ф. Вериго, Н.Е. Введенского, В.В. Пашутина, Г.В. Хлопина, М.Н. Шатерникова и других.

«Общество» оказывало материальную поддержку многим химикам: профессору МВТУ А.Е. Чичибабину, изучавшему отходы от переработки нефти и извлекавшему из них остродефицитные медицинские препараты — морфий, кодеин и другие; Н.Я. Демьянову, получавшему новокаин в Московском сельскохозяйственном институте; изобретателю И.И. Остромысленскому, работавшему над проблемой получения каучука и превращения его в резину; изобретателю противогаза Н.Д. Зелинскому и т.д.

Субсидировало «Общество» и изыскания основоположника современной космонавтики К.Э. Циолковского в области дирижаблестроения; работы В.И. Гриневицкого по двигателям внутреннего сгорания; работы биолога И.И. Мечникова, социолога М.М. Ковалевского, физиолога К.А. Тимирязева, экономиста Н.А. Каблукова.

Поддерживало Московское общество испытателей природы, Русское физико-химическое общество, Оргкомитет Первого Всероссийского съезда по вопросам изобретений, физическую лабораторию Народного университета А.Л. Шанявского.

На основе патентного отдела «Общества» было создано патентное бюро, а затем институт патентоведения, положившие начало патентному делу в стране.

«Общество» финансировало создание рентгеновских установок для медицинских целей; пионерные разработки телефона, телеграфа, телевидения; новации в машиностроении и станкостроении, теплотехнике и электротехнике; технологии производства легкой и пищевой промышленности...

Издавало оно и научные труды Д.И. Менделеева, И.И. Мечникова, Н.А. Умова, а также вело патентование изобретений и открытий.

Р.S. По имеющимся в архивах документам, на деньги, оставшиеся в «Обществе» на 1 января 1919 г., были построены павильоны Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (ВСНХ, позднее ВДНХ, ныне BBЦ). Основная же часть капитала (2 млн рублей золотом) была размещена душеприказчиками в Страховом обществе «Эквитабль» (Нью-Йорк, США). На сегодняшний день вклад Х.С. Леденцова в «Эквитабле» вырос до 180 млн долларов.

Людвиг II Баварский

В Баварии (Германия), богатой на великие имена, есть две знаковые фигуры — музыкант Рихард Вагнер и король Людвиг II Отто Фридрих Вильгельм Баварский. Судьба связала их так прочно, что стоит назвать одного из них, как тут же вспомнят и другого.

Крупнейший реформатор оперы, теоретик и историк искусства, апологет антибуржуазной революции, философ, повлиявший на осознание немцами себя великой нацией, Вагнер к 50 годам успел побывать в ореоле славы и в пропасти забвения. Жизненные перипетии чаще оставляли его в нужде, нежели в достатке. Виртуозно подыскивая себе спонсоров, композитор не раз сбегал от кредиторов в другой город или страну.

Когда музыкант в очередной раз оказался в долгах как в шелках, его разыскал в Штутгарте посланец новоиспеченного короля Баварии Людвига II и передал ему приглашение монарха посетить Мюнхен. Как оказалось, Людвиг был покорен музыкой и образами оперы Вагнера «Лоэнгрин» и жаждал познакомиться с их создателем.

Радушно встретив композитора, государь выделил ему богатый дом, погасил все его долги, выдал аванс для написания 3-й и 4-й частей тетралогии «Кольцо нибелунга» (первые две части — «Золото Рейна» и «Валькирию» Вагнер сочинил в 1850-х гг.), а также назначил ежегодную пенсию в размере 15 тысяч гульденов.

Король и музыкант были очарованы друг другом как творческими личностями. «К сожалению, он такой блестящий, такой благородный, такой эмоциональный и изумительный, что я боюсь, как бы его жизнь не пропала, как ручеек в песке, в этом жестоком мире. Мне так везет, что я просто раздавлен; только б он жил», — писал в одном из писем Вагнер.

Жизнь порой разводила их, но попечительство короля при этом не прекращалось. Людвиг специально для Вагнера создал в Мюнхене музыкальную школу. Под патронатом монарха в 1865 — 1870 гг. королевская труппа дала премьеры вагнеровских опер: «Тристана и Изольды», «Нюрнбергских мейстерзингеров», «Золота Рейна», «Валькирии». Стараниями творческого тандема «столица Баварии превратилась в Мекку для европейских музыкантов», признавших оперу Мюнхена высшею в мире. В эти же годы композитор создал две последние части «Кольца нибелунга» — «Зигфрид» и «Гибель богов».

Основав фонды для развития музыкальной культуры, Людвиг Баварский в 1872 — 1876 гг. построил для Вагнера в Байройте оперный театр — Дом фестивалей, поддержал создание Байройтского патронатного общества. Оперный театр («храм искусств», по Вагнеру) был открыт премьерой тетралогии, «для исполнения которой стеклись лучшие музыкальные силы Германии». За год Байройт стал вторым после Вены музыкальным центром Европы. Вагнер поставил в Байройте в 1882 г. и свою последнюю оперу-мистерию «Персифаль».

Помимо «музыкального» меценатства из личных средств, Людвиг II прославился еще и «архитектурной» филантропией, давшей ему в истории прозвище «сказочный король».

Людвигом владели две страсти — к «величественной и завораживающей» музыке Вагнера и к возведению роскошных замков. Здесь к высказыванию Вагнера: «Когда хоть ненадолго смолкает человеческая речь, начинается искусство музыки» — уместно добавить: «И архитектуры».

Вторая страсть монарха была связана с традициями королевской семьи — династии Виттельсбахов, прославившейся своими венценосными архитекторами, строителями дворцов, покровителями искусства, которые, не скупясь, тратили миллионы на пополнение картинной галереи, покупку мраморных изваяний, постройку зданий Мюнхена, поощрение художников (Каульбаха, Карнелиуса и других).

Будущий помазанник Божий родился в Мюнхене 25 августа 1845 г. в семье кронпринца Максимилиана (короля Баварии в 1848 — 1864 гг.) и кронпринцессы Марии Гогенцоллерн. Как утверждают биографы, «кронпринцесса внесла в монаршую семью сумасшествие».

Получив прекрасное воспитание и спартанскую закалку, Людвиг, по уверениям историков, готов был стать кем угодно — рыцарем, поэтом, небожителем, только не королем, ибо был «не от мира сего», постоянно пребывая в романтических фантазиях, мало связанных с земными делами монарха. Но жизнь распорядилась по-своему, и после смерти отца 18-летний юноша был возведен на трон. Первым королевским распоряжением стало отыскать Вагнера.

Несмотря на мечтательность и возвышенный строй мыслей, на некоторую «странность» в поведении, «принцу из сказки» поначалу удалось решить ряд политических вопросов королевства, связанных с противостоянием Пруссии и Франции, с успешным отстаиванием независимости Баварии, а также с объединением Германии под эгидой императора Вильгельма I, чему он сам немало поспособствовал.

Но природа взяла свое, через несколько лет Людвиг Баварский передал военную политику в руки своих министров и целиком сосредоточился на вопросах культуры — музыке своего любимца и строительстве замков в Баварских Aльпax, в которые вложил все свои личные капиталы (его годовой доход составлял 5,5 млн марок), а также часть государственной казны (21 млн).

Людвиг построил три замка, еще один реставрировал. В 1869 — 1884 гг. на границе с Австрией в Хоеншвангау был выстроен замок Нойшванштайн («Новый лебединый камень»). Для последующих поколений замок стал поистине олицетворением романтизма.

Посетив в 1867 г. инкогнито Францию, король загорелся идеей создания нового дворца. Таковой был построен в 1874 — 1878 гг. недалеко от Обераммергау. Как говорят, вся роскошь Линдерхофа была рассчитана на одного-единственного человека — Р. Вагнера, но композитор так ни разу и не побывал в замке.

Едва построив Линдерхоф, Людвиг взялся за строительство еще одного «Нового Версаля» — замка Херренкимзее на острове посреди озера Кимзе (70 км от Мюнхена). Довести свою новую задумку до завершения он не успел.

Зато успел перестроить по своему вкусу старый замок Берг на Штарнбергском озере (30 км от Мюнхена).

На грандиозные проекты Людвига денег в королевстве не хватало. Однакo строительство «никому не нужных» замков было выгодно всем. Придворные хорошо наживались на этом, так как расходование и контроль трат были в их руках. «Эти продажные, мелкие, лживые, рабские натуры только поджигали его и вталкивали его в безумные затраты» (лейб-медик короля доктор Л. фон Шлейс).

Население же боготворило короля за то, что он обеспечивал десятки тысяч строителей и ремесленников хорошо оплачиваемой работой. «Истощение казны» позднее было поставлено в вину монарху, однако когда после смерти Людвига в выстроенные им замки повалили толпы туристов, все затраты баварской казны быстро окупились.

Последние годы жизни «немецкий Гамлет» проводил уединенно, руководя страной через послания. К его «странностям» прибавились новые. Людвиг перешел на ночной образ жизни. Придворные все чаще стали называть монарха безумным. Крестьяне же обожали его, поскольку с ними «Людвиг был приветлив и ласков; здоровался... за руку и всегда находил время поговорить об их нуждах, проявить участие».

В результате успешного заговора, во главе которого стоял премьер-министр Лутц, в июне 1886 г. король был объявлен недееспособным (психиатры поставили диагноз: паранойя). В Берлине не поверили в это, но помочь ничем не могли. Канцлер Германии О. фон Бисмарк позднее писал: «У меня осталось о нем впечатление как о деловом правителе с ясными мыслями и национальной гордостью».

Король яростно воспротивился отречению, но через день смирился. Опекуном Людвига и принц-регентом был назначен его дядя Луитпольд. В сопровождении врача фон Гуддена экс-короля отправили в изгнание в замок Берг. Баварские крестьяне готовили стихийное восстание, но Людвиг сам воспротивился кровопролитию.

13 июня 1886 г. Людвиг в компании с фон Гудденом отправился на прогулку в замковый парк. Оба они погибли в водах Штарнбергского озера при невыясненных обстоятельствах. Версий было много, но остановились на безумии экс-короля и его самоубийстве, хотя многое гoворило за то, что Людвига могли «убрать»: и придворные, поживившиеся казной, и берлинские власти, обеспокоенные возможностью восстания в Баварии в случае обращения Людвига к населению за помощью, и намерением монарха сблизиться с Францией...

Людвиг II был похоронен в усыпальнице церкви Святого Михаила в Мюнхене. Сердце мечтателя положили в позолоченную серебряную урну и поместили в мавзолей Альтёттинг — фамильную усыпальницу Виттельсбахов (Верхняя Бавария).

Помимо «сказочных замков» после правления Людвига остались Академия изящных искусств и Технологический институт в Мюнхене, а также Баварский Красный Крест.

Р.S. Сказочный вид Нойшвайнштайна вдохновил американца У. Диснея на создание Волшебного Королевства в мультфильме «Спящая королева».

Луитпольд Баварский

Новелла немецкого писателя Томаса Манна «Меч Господень» начинается радостно: «Мюнхен светился». Далее автор разворачивает эту метафору, описывая пышные площади и белые колоннады, памятники в античном вкусе и церкви барокко, фонтаны, дворцы и скверы столицы Баварии, широкие, светлые, окаймленные газонами, красиво распланированные улицы. Толпы туристов наполняют музеи, Театр современной драмы, университет, государственную библиотеку, Академию художеств, величественную Галерею полководцев, зал для концертов и балов Одеон...

На улицах «беззаботная, неторопливая толпа гуляющих. В каждом пятом доме — студии художников... Там и сям среди заурядных построек, выделяются дома, возведенные молодыми, одаренными архитекторами... Витрины мастерских художественной мебели, магазинов изделий прикладного искусства вновь и вновь услаждают тех, кто останавливается перед ними... Наискосок от дворца принца-регента, люди толпятся у зеркальных окон большого художественного магазина М. Блютенцвейга, обширного предприятия, торгующего красотой. Репродукции шедевров всех галерей мира... Портреты художников, музыкантов, философов, актеров, поэтов... Оглянитесь вокруг, посмотрите на витрины книжных магазинов!.. Книги и брошюры, пропагандирующие искусство, расходятся и изучаются в тысячах экземпляров, а по вечерам на же темы читаются публичные лекции... Искусство процветает, искусству принадлежит власть, искусство, улыбаясь, простирает над городом свой увитый розами скипетр. Все благоговейно помогают его расцвету, все ревностно и самозабвенно славят его и служат ему своим творчеством, все сердца подвластны культу линии, орнамента, формы, красоты, чувственной радости».

Этот отрывок передает не только праздничную атмосферу Мюнхена того времени, но и указывает источник радости — дворец принца-регента. За словами «все помогают, все служат искусству», конечно же, стоит прежде всего принц-регент, так как без воли первого лица вряд ли что делается в государстве волей прочих, второстепенных лиц.

Очевидно, что такое было возможно только при «попустительстве» регента, не жалевшего своего времени и денег на расцвет культуры и искусства в своем отечестве. Как почетный член с 1841 г. Баварской академии наук и как человек, тонко чувствовавший прекрасное, принц опекал ученых, покровительствовал городским литераторам и художникам, скульпторам и архитекторам, давая им свободу самовыражения и необходимые средства для пристойного существования в этой свободе. Шутка ли: тысячи экземпляров брошюр и книг по искусству в одном лишь городе...

В предыдущем очерке мы рассказали о баварском короле Людвиге II, построившем сказочные замки, доступ в которые уже через полтора месяца после гибели монарха открыл принц-регент Баварии Луитпольд Карл Иосиф Вильгельм. Луитпольд, в отличие от своего венценосного племянника, предававшегося во дворцах и гротах собственным тайным грезам и мечтам, воплотил в домах и на площадях Мюнхена (и других городов Баварии) девиз Фауста «Вначале было дело». Причем благое дело для всех, ибо все дела Луитпольда на ниве филантропии были бескорыстны, за его счет и особо не отягощали королевскую казну.

Будущий принц-регент при двух «безумных» королях-братьях Людвиге II и Отто I родился 12 марта 1821 г. в Вюрцбургской резиденции в семье короля Баварии Людвига I (из старейшей династии европейских феодалов Виттельсбахов) и принцессы Терезы фон Саксен-Хильдбургхаузен.

Военной карьере Луитпольда можно только позавидовать. Начав службу в 14 лет со звания капитана артиллерии, через год принц стал генерал-майором и фельдцейхмейстером (начальник вооружения).

Во время правления его брата Максимилиана II (1848 — 1864) Луитпольд не играл существенной политической роли в Баварском королевстве.

В 1862 г. принц едва не стал королем Греции после того, как его бездетного брата Оттона I с греческого трона свергла революция. Греки были согласны отдать престол баварскому принцу, для чего тот должен был перейти в православие, но принц отказался.

После смерти короля Максимилиана II в 1864 г. трон унаследовал его сын Людвиг II, предпочитавший жить в уединении, общаться с композитором Р. Вагнером, строить замки и т.п. «Земными» же делами, в частности военными, а затем и всеми остальными, занимался в основном Луитпольд.

Во время австро-прусской войны (1866) принц командовал 3-й баварской дивизией; заслужил Большой крест Военного ордена Макса Йозефа. В 1869 г. он был назначен генеральным инспектором баварской армии, а во время Франко-прусской войны представлял Баварию в Главной квартире прусской армии. В 1876 г. Луитпольд получил звание генерал-фельдцейхмейстера (главного начальника артиллерии) с жезлом фельдмаршала.

В 1886 г. Луитпольд стал регентом признанного душевнобольным и отстраненного от трона в результате берлинских и местных интриг Людвига II. Экс-король вскоре при невыясненных обстоятельствах утонул в Штарнбергском озере, и 13 июня царствующим королем Баварии стал его брат — Отто I, который был психически больным на самом деле. Говорят, когда правительственная делегация зачитала свое решение Отто, больной принц не понял, что стал королем. «Скорбный разумом» король правил страной 27 лет, и практически весь этот срок власть в Баварии находилась в руках его дяди.

Поначалу молва приписывала Луитпольду участие в устранении Людвига II, но большинство историков эту версию отвергли. Правление же принца-регента самой большой федеральной немецкой землей, являвшейся островом католицизма в море прусского протестантизма, заслуживает всяческих похвал. Луитпольд превратил Мюнхен в центр германских искусств. Годы правления принца-регента в Баварии так и называют — годами принца-регента, или золотым веком Баварии. Достаточно сказать, что в Мюнхене намного раньше, чем в Берлине, зародился и развивался стиль модерн, затем авангард.

Чего стоит один только богемный квартал Мюнхена — Швабинг, который и поныне популярен среди туристов и местных жителей. Именно при покровительстве Луитпольда многие художники (в широком смысле) стали знамениты на весь мир — Г. Манн, Т. Манн, Г. Майринк, Р.М. Рильке, И. Курц, Р. Рода, Л. Фейхтвангер, О.М. Граф, О.Ю. Бирбаум, Л. Франк и другие.

Отчасти благодаря своему культурному подъему королевство пользовалось довольно широкой автономией, и правительство провело успешные экономические преобразования.

Регент приучил публику к непрерывной полосе филантропических акций. Не проходило года без его благих дел, но отмечу только наиболее значимые. В 1886 г. Луитпольд открыл дворцы Людвига II для публики. В 1891 г. создал фонд для поддержки искусства, торговли и ремесла и гимназию своего имени в Мюнхене. В 1896 г. построил новое здание на 4000 «посадочных мест» для знаменитой 300-летней пивоварни «Хофбройхауз» (Придворный пивной дом) и спонсировал вновь открытые в столице художественные студии. В 1903 г. создал центры по исследованию здоровья женщин в Баварии. В 1911 г. — фонд для бедных детей в университетском городе Ашаффенбурге. И т.д.

Луитпольд любил охоту, во время которой запросто останавливался в домах простых деревенских жителей. И по сей день в одном селении вспоминают, как принц провел свой день рождения в школе, накормив всех детишек булочками с сосисками, а третьеклассников и кто постарше угостил еще и пинтой пива.

Граждане не забыли своего скромного, заботливого правителя и благодетеля. В честь Луитпольда названо множество улиц и учреждений культуры в баварских городах и поселках, ему поставлены памятники, выпущены памятные марки, названы в его честь корабли, школы, башни, рестораны. В Антарктиде есть Земля принца Луитпольда, а любимый сладкоежками многослойный пирог со сливками и шоколадом носит имя «Торт принца-регента».

Луитпольд умер 12 декабря 1912 г. от бронхита. На его панихиде в Мюнхене собралась вся европейская знать. Император Вильгельм II назвал почившего «последним рыцарем». Похоронен принц в семейном склепе Театинеркирхе.

Сын Луитпольда Людвиг впоследствии был последним королем Баварии Людвигом III.

Эусеби Гуэль. Антонио Гауди

Двух великих каталонцев — мецената Эусеби Гуэля и архитектора Антонио Гауди — нельзя рассматривать отдельно друг от друга. Не будь одного из них — не было бы и другого. Бесспорно, Гауди стал бы известным зодчим, а Гуэль нашел бы для воплощения своих замыслов иного архитектора, вот только не было бы гениальных созданий Гауди — парка Гуэля, дворца Гуэля и винных погребов Гуэля, занесенных в 1984 — 2005 гг.в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Как наверняка не было бы и других шедевров мастера.

Есть еще одна причина, по которой эти два человека идут тандемом. Последние годы своей жизни Гауди был таким же благотворителем, как Гуэль, — все свое немалое состояние, заработанное им тяжелейшим трудом, архитектор пустил на возводимый им Искупительный храм Святого Семейства, также включенный в список ЮНЕСКО (всего в списке шесть сооружений мастера). После смерти зодчего в его доме остались стол, кровать, кульман и голые стены. Мало того, последние 15 — 17 лет жизни Гауди не брал за труды ни гроша, питался салатом и горсткой орехов, ходил в обносках и просил на улицах Барселоны милостыню для строительства этого храма, возводимого на пожертвования граждан.

Эусеби Гуэль-и-Басигалупи родился 15 декабря 1846 г. в Барселоне в богатой семье промышленника Хоана Гуэля-и-Феррера и генуэзской дворянки Франсиски Басигалупи.

Основательно изучив экономику и право в учебных заведениях Барселоны, Англии и Франции, Эусеби подхватил дело отца и успешно развил в Каталонии текстильную отрасль. В Барселоне бизнесмену сопутствовала удача в сделках с недвижимостью. Гуэль приобрел крупный земельный участок, ставший вскоре престижным районом города, домостроительство на котором принесло Эусеби приличный доход.

30-летнего Гуэля избрали в городской совет Барселоны, а затем депутатом и сенатором законодательного собрания провинции Каталония. За заслуги на общественном и политическом поприще король Альфонс ХIII удостоил предпринимателя графским титулом.

Бытуют две версии знакомства Гуэля с Гауди. По одной — промышленник и архитектор сошлись на Всемирной выставке в Париже в 1878 г., где Гауди представлял свой проект поселка Матаро для рабочих. По другой (более правдоподобной) — еще до этого, когда Антонио оформлял для своего заказчика витрину магазина перчаток. Необычность оформления привлекла внимание Гуэля, и он пригласил архитектора к себе домой. Гауди показал дону Эусеби свои проекты, из которых тот выделил кооперативный поселок Матаро. Биографы отмечают, что Гуэля подкупила не только оригинальность архитектурного замысла молодого зодчего, но и обращение Антонио к социальной проблеме, его забота о людях труда и создании для них достойного и красивого жилища.

С подачи дона Эусебио макеты и чертежи Матаро были включены в испанскую экспозицию Парижской выставки, вызвав там сильный резонанс. Имя Гауди узнали сообщество зодчих и посетители павильона.

Надо сказать, что Гуэль, не имевший архитектурного образования, «знал толк в хорошей архитектуре» и безошибочно отделял проекты, рождавшие шедевры и сулившие выгоду, от заурядных и неприбыльных. При этом он отдавал предпочтение «долгоиграющим» проектам, чья слава (и цена) настаивались годами, как доброе вино. Вкладывая в строительство огромные средства, Гуэль не только не разорялся, но рано или поздно приумножал свои капиталы.

Антонио Пласид Гильем Гауди-и-Курнет родился 25 июня 1852 г. в каталонском городке Реусе в семье котельных дел мастера Франсеска Гауди-и-Серра и Антонии Курнет-и- Бертран.

После окончания монастырской школы Антонио в 1868 г. перебрался в Барселону, где работал чертежником в городском архитектурном бюро. Основательно подготовившись, молодой человек в 1874 г. поступил в Высшую техническую школу архитектуры. Во время учебы на один год призывался на воинскую службу. Совмещая занятия с работой подмастерьем, студент хорошо зарекомендовал себя проектами арочных кладбищенских ворот, Центральной больницы, причала для морских судов. Гауди был столь самобытен (и столь заносчив), что сводил преподавателей с ума своим оригинальничаньем и упрямством. Таким он остался на всю жизнь. «При общении с Гауди вы должны либо убить его, либо отступить и признать его правоту», — сокрушались знакомые.

На выпускном экзамене прозвучало: «Джентльмены, перед нами либо гений, либо сумасшедший», на что Антонио лишь усмехнулся: «Похоже, теперь я архитектор».

Регулярно приглашая Гауди в свой дом, где собиралась вся элита Барселоны, Гуэль «сосватал» ему несколько заказчиков, а сам взял молодого архитектора под свое покровительство. Гуэль патронировал не только Антонио, он содержал и помог пробиться к известности многим поэтам и художникам, спонсировал театральные и оперные постановки, но Гауди среди всех был, конечно же, звездой первой величины. Сам же Гуэль слыл талантливым акварелистом и живописцем.

С 1883 г. Гауди — семейный архитектор Гуэля. 35 лет Антонио с величайшей готовностью исполнял для безгранично уважаемого им мецената любой его заказ — от дворца до удивительной мебели и причудливых решеток оград и ворот, создаваемых зачастую его собственными руками.

Предоставив зодчему карт-бланш, дон Эусебио приветствовал все архитектурные решения своего друга, не стесняя его ни творчески, ни во времени, ни сметой, позволяя ему импровизировать на строительной площадке, многократно переделывать сооружения, что неимоверно увеличивало затраты. Пожалуй, этот пример взаимоотношений заказчика — исполнителя, купца — творца можно назвать идеальным (и уникальным) в истории культуры. Недаром Гауди сравнивал Гуэля по благородству с Медичи.

Дон Эусебио скончался 8 июля 1918 г. в Барселоне. Гауди буквально осиротел, так как родных у него не осталось и он не был женат. Правда, и до этого печального события архитектор семь лет вел затворническую жизнь, целиком посвятив себя сооружению церквей.

Самыми же крупными заказами Гуэля стали павильоны и входной портал для его усадьбы в Педральбесе, пригороде Барселоны; городской дворец Гуэля, который сделал Гауди знаменитым и самым модным архитектором Барселоны; винные погреба в Гаррафе; «фантастический» парк Гуэля, ныне любимейшее место отдыха горожан и туристов со всего света.

Из сторонних проектов Гауди знамениты дом Батло, или дом Костей, а также дом Мила, более известный в Барселоне под названием «Ла Педрера» — «Каменоломня», о котором художник С. Дали сказал, что он «похож на смятые штормовые волны».

В 1898 — 1916 гг. Гуэль построил для работников своих текстильных предприятий в Санта Колома де Сервелло (20 км от Барселоны) жилой комплекс со школой, больницей и театром «Фонтова» — колонию Гуэля. Для этого поселка Гауди создал крипту и незавершенное из-за смерти заказчика, но совершенное свое творение — часовню.

Чтобы не резать помещение на части несущими стенами, зодчий изобрел собственную безопорную систему перекрытий. Антонио подвешивал маленькие мешки с дробью (или песком) к цепям. «Благодаря силе притяжения, мешки тянулись вниз, создавалось равномерное распределение весов, растягивались цепи. И Гауди видел, какие углы и формы должны иметь его колонны. Используя зеркало, помещенное под эту импровизированную модель, архитектор видел, как ее надо строить». Как архитектор рассчитывал все это — осталось загадкой. Лишь век спустя программисты NASA смогли создать компьютерную программу, воспроизводившую расчеты мастера.

О работоспособности Антонио ходили легенды. Он умудрялся одновременно строить и проектировать сразу нескольких крупных построек. В созданной им студии мастер за 50 лет разработал проекты 75 заказов, но большинство из них заказчики не воплотили в жизнь по причине их «безумной смелости». Так, например, Гауди спроектировал грандиозный отель в Нью-Йорке — «гостиничный храм» высотой в 300 м.

Из 18 осуществленных проектов зодчего — один необычнее другого, формально отнесенные специалистами к стилю модерн, хотя его вернее было бы назвать стилем Гауди, — самым великим считается незавершенный собор Святого Семейства (Саграда Фамилия). Антонио отдал собору 43 года своей жизни (1883 — 1926). Специалисты назвали это сооружение «пepecказанным в камне и бетоне Новым Заветом», «последним великим собором Европы». Строительство собора продолжается по сей день, хотя с 2011 г. в нем проводятся службы. Окончание строительства планируется на 2020-е гг. «Долгосгрой» вызван отсутствием необходимого финансирования, а также пожаром, случившимся в соборе во время гражданской войны в Испании (1936 — 1939), уничтожившим все макеты и чертежи автора.

В этом соборе Гауди нашел вечный покой. 7 июня 1926 г. Антонио сбил трамвай. Извозчики не признали в оборванном старике (денег и документов при нем не оказалось) великого зодчего и отвезли его больницу для нищих. Там он и скончался через три дня, 10 июня. За гробом мастера шла вся Барселона. Похоронили Гауди в крипте собора — маленькой подземной часовне.

Для Европы и мира Гауди был «открыт» в 1952 г., когда состоялась огромная ретроспективная выставка его работ.

В 1998 г. архиепископ Барселоны начал процедуру причисления архитектора А. Гауди к лику святых — случай единственный в истории католической церкви. Ватикан дал добро и в настоящее время рассматривает поступившие документы (1000 страниц).

Джозеф Пулитцер

США обязаны этому человеку символом своей страны — статуей Свободы; журналисты — высшей Школой журналистики и престижной Пулитцеровской премией, мировая пресса — своим «желтым» цветом.

Джозеф Пулитцер родился 10 апреля 1847 г. в городке Мако (Австрийская империя, ныне в Венгрии) в богатой еврейской семье торговца зерном и ревностной католички.

Получив образование в частной школе Будапешта, 17-летний Джозеф после трех неудачных попыток вступить рекрутом в австрийскую, французскую и британскую армии (его не брали из-за плохого зрения и слабого здоровья) записался в американскую и подался в США. Под занавес Гражданской войны рядовой Пулитцер несколько месяцев повоевал на стороне северян, а затем был уволен со службы.

Два года Джозеф перебивался с хлеба на воду, работая грузчиком, официантом, носильщиком на вокзале, погонщиком мулов, помощником адвоката, могильщиком.

В Сент-Луисе иммигранту повезло: ему удалось устроиться репортером в немецкоязычную газету Westliche Post. Освоив за год премудрости хроникерского дела, молодой человек приобрел известность пронырливого газетчика. Довольно быстро Пулитцер превратился в заметную общественную фигуру. Примкнув к республиканцам, он занялся политикой, что помогло ему в 1871 г. стать совладельцем Westliche Post.

В президентской кампании 1872 г. республиканцы проиграли, и Джозеф «мгновенно переметнулся в стан Демократической партии». Продав с выгодой свою долю в издании, он перебрался в Вашингтон, где, сдав экзамен на право заниматься адвокатским делом, три года успешно и прибыльно практиковал, не расставаясь в то же время и с репортерской деятельностью в The New York Times.

В 1878 г. Пулитцер приобрел находившиеся на грани банкротства сент-луисские газеты Dispatch и Post, объединил их и создал собственную — St. Louis Post-Dispatch. В этой газете полностью раскрылся его талант журналиста, редактора и издателя. Неустанные бдения по 16 — 20 часов в сутки, яростные разоблачения бывших своих коллег по политической жизни в коррупции и махинациях сделали Пулитцера весьма популярной личностью в Сент-Луисе. Но когда со стороны изобличенных возникла угроза его жизни, Джозеф переехал в Нью-Йорк.

В 1883 г. Пулитцер купил себе вторую газету — The New York World, которую тут же переделал в агрессивное, чрезвычайно интересное для обывателей, богато иллюстрированное, рекламное издание, напичканное сенсационными материалами и журналистскими расследованиями, полицейской хроникой, карикатурами и юмором. Создав свежий газетный стиль — так называемый «новый журнализм» — и реализовав собственный призыв «Никогда не печатай в газете того, чего не может понять твоя служанка», Пулитцер стал родоначальником современной прессы для массового среднего читателя.

Одной из самых известных газетных кампаний Пулитцера стала шумиха, поднятая им по поводу 46-метровой статуи Свободы, подаренной Штатам французскими гражданами к столетнему юбилею Декларации независимости в 1876 г. У государства не было денег на перевозку начавшей ржаветь статуи из Европы и на постройку для нее постамента. После ожесточенной критики Пулитцером всех на свете — от президента до обывателей и страстных призывов «обрести Свободу» граждане устыдились и собрали нужные деньги. Статуя была перевезена и установлена в 1886 г. Памятник открывал лично президент США Г. Кливленд.

Пулитцер благословил всех своих журналистов на «крестовые походы», в которых те, как шпионы, добывали информацию в недрах преступных и коррупционных сообществ. «Всякое преступление живет не иначе как за счет тайны. Выведите его наружу, опишите его, высмейте его в прессе, и рано или поздно общественное мнение произведет свое очистительное действие», — призывал Джозеф своих «крестоносцев». И те старались на славу. Их репортажи принесли газете популярность и 600-тысячный тираж, а Пулитцеру прибыль 500 тысяч долларов в год, судебные разбирательства и болезни.

Забегая наперед, стоит сказать, что Пулитцер нажил немало противников. 3а едкую передовую статью об участии президента Т. Рузвельта в политических и финансовых манипуляциях в Панаме Рузвельт публично заклеймил его в конгрессе. За нападки в прессе Пулитцера привлекали к суду и президент Т. Рузвельт, и финансист Дж.П. Морган и многие другие могущественные противники. К моменту кончины Пулитцера в судах насчитывалось не менее 73 исков против World и восемнадцать — против St. Louis Post-Dispatch.

С началом испано-американской войны 1898 г. World начала острую конкуренцию с New York Morning Journal, принадлежавшей бывшему сотруднику Пулитцера У.P. Херсту. (Кстати, и сама война была спровоцирована статьями в этих двух изданиях.) Именно эта нечистоплотная борьба двух изданий привела к появлению термина «желтая пресса» как характеристики методов, использовавшихся этими газетами.

Справедливости ради скажем, что Пулитцер, после нескольких месяцев «желтой» схватки с Херстом, навсегда ушел из этой области журналистского спектра в более спокойную, консервативную зону, свойственную Демократической партии.

А сам желтый цвет бумаги впервые появился в воскресных выпусках до того черно-белой, как и все газеты мира, World, на «странице развлечений» которой вскоре возник и сериальный персонаж — Yellow Kid («желтый парень»).

В 1890 г. Пулитцер из-за тяжелейших нервных срывов, прогрессирующей слепоты и непереносимости любого шума вынужден был отойти от дел.

Последние годы ослепший медиамагнат провел в звуконепроницаемых помещениях и на яхте «Свобода», общаясь с миром при помощи тайногo кода, который сам и изобрел.

Пулитцер умер 29 октября 1911 г. на борту яхты, оставив свое состояние 20 млн долларов (по нынешним меркам, 3 млрд) жене Кейт, урожденной Девис, и троим детям. Похоронен на кладбище Woodlawn в Бронксе (Нью-Йорк).

В 1904 г Джозеф составил завещание, согласно которому он из своего состояния жертвовал Колумбийскому университету в Нью-Йорке 1,5 млн долларов на создание факультета журналистики и 500 тысяч долларов на премиальный фонд для ежегодного поощрения выдающихся достижений в области американской культуры. Четыре премии предназначались за журналистику, четыре — за достижения в области литературы и драмы, четыре «плавающие» премии — за различные достижения в гуманитарной области и одна премия — за вклад в образование.

Кроме того, часть своего состояния Пулитцер завещал на благотворительные цели и материальную помощь своим бывшим служащим. В частности, 100 тысяч долларов он выделил на создание фонда для поощрения лучших сотрудников.

Колумбийская школа журналистики была основана через год после его смерти, а в 1917 г. вручили первые Пулитцеровские премии. Ныне премия присуждается по 25 номинациям. Лауреаты получают по 10 тысяч долларов. Особо отмечается номинация «3а служение обществу».

Премией были удостоены многие выдающиеся произведения американских писателей-классиков. В частности: С. Люис («Эроусмит», 1926), Т. Уайлдер («Мост короля Людовика святого», 1928), М. Митчелл («Унесенные ветром», 1937), Дж. Стейнбек («Гроздья гнева», 1940), Э. Синклер («Зубы дракона», 1943), Р.П. Уоррен («Вся королевская рать», 1947), Э. Хемингуэй («Старик и море», 1953), У. Фолкнер («Притча», 1955; «Похитители», 1963), Т. Уильямс («Трамвай „Желание“», 1955), Дж. Апдайк («Кролик разбегается», 1982; «Кролик успокоился», 1991) и другие.

Р.S. «Наша страна и пресса возвысятся или падут вместе. Только искреннее чувство ответственности спасет журналистику от раболепства перед классом имущих, которые преследуют эгоистические цели и противодействуют общественному благоденствию» (Дж. Пулитцер).

Гюстав Кайботт

Когда покровителем художников становится их собрат художник, это дорогого стоит. Даже если благотворитель не богат как Крез, его милости идут от сердца, чистого от зависти и предубеждений, столь распространенных среди богемы. И важность их (этих милостей) часто зависит не от величины щедрот, а от их своевременности. Ну а если патрон еще и богат, тут и слов нет. Впрочем, это явление очень редкое, так как художники, как правило, народ бедный, хотя и обогащающий своих потомков, а то и вовсе случайных людей в искусстве.

Французским художникам-импрессионистам сильно повезло. Редко какое модернистское течение удостаивалось такого внимания со стороны коллекционеров. В России, например, две крупные коллекции холстов импрессионистов собрали С.И. Щукин и И.А. Морозов. Они размещены ныне в Государственном Эрмитаже и в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. На родине импрессионистов опекали два маршана (торговца картинами) — П. Дюран-Рюэль и А. Воллар.

Здесь же речь пойдет о Гюставе Кайботте (Gustav Caillebott), светском человеке, спортсмене, ярком художнике и не менее ярком покровителe импрессионистов и собирателе их картин.

Гюстав родился 19 августа 1848 г. в Париже в семье богатого фабриканта-текстильщика, судьи Марсьяля Кайботта и Селесты Дефрене. В 12 лет подросток занялся живописью. Окончив православный лицей Луи-ле-Гран, молодой человек получил юридическое образование в Сорбонне и в 1870 г. занялся практической деятельностью, но ненадолго — в 1871 г. он принял участие во Франко-прусской войне.

Вскоре после смерти родителей Гюстав унаследовал значительное состояние, бросил работу и поступил в Школу изящных искусств. Кайботт чутко реагировал на новые веяния в искусстве. Посетив Первую выставку импрессионистов, он был покорен работами О. Ренуара, К. Моне, К Писсарро, Э. Дега и других художников, завел с ними знакомство переросшее в крепкую дружбу. Имея возможность самому беззаботно предаваться живописи, Гюстав стал патронировать новому течению.

«Вклад Гюстава Кайботта в историю импрессионизма был не менее значимым, чем произведения художников». Это утверждение вовсе не преувеличение. Кайботт был спасителем многих импрессионистов не только от забвения. Без его помощи многие из них умерли бы от голода и от холода. Моне и Ренуару не на что было купить дров или угля, чтобы отапливать свои мастерские. Одно утешение было — впроголодь и на голодный желудок быстрее писалось. Поскольку Моне надо было содержать еще и семью, Гюстав несколько лет полностью оплачивал аренду его мастерской.

Другие художники жили не лучше. Кайботт щедро давал деньги друзьям «в долг», кормил их обедами, приобретал у них картины — «причем не те, которые ему особенно нравились, а те, которые никто не покупал». «Например, у Ренуара он приобрел картины „Бал в Мулен де ла Галетт“ и „Качели“, слишком громоздкие для частной коллекции и в то же время достаточно вызывающие для государственного музея» . Знакомые недоумевали его покупкам, так как тогда в чести был знаменитый Ж. Энгр и другие представители академической живописи, а вовсе не модернисты. На одном из аукционов, устроенных импрессионистами, Кайботт «скупил принадлежавшие ему же полотна по взвинченным ценам, чтобы увеличить общий доход».

Критик Ж. Монжуае точно передал восприятие художниками своего молодого коллеги, волей случая ставшего для них «отцом родным»: «Импрессионисты приветствовали его как долгожданного новобранца. Он принес с собой все качества юношеской непреклонности. Той юности плоти и духа, что заставляет нестись, очертя голову, невзирая на ошибки, не признавая разочарований, побеждая суровую действительность».

Став участником Второй выставки импрессионистов в 1876 г., на которой он разместил 8 своих работ, Кайботт после нее завещал свое собрание государству для размещения в Лувре. Сегодня трудно даже представить смехотворность этого пожелания. В те годы над импрессионистами не смеялся и не издевался только ленивый. К смелым же по теме картинам самого Кайботта, «неожиданному ракурсу экспозиции» было и вовсе недоуменное отношение — они «вызывали оцепенение у посетителей».

После того как недоброжелательная критика не оставила камня на камне от первых двух выставок импрессионистов, Гюстав пробил, организовал и спонсировал еще две, включая аренду помещений и расходы на рекламу. На Третьей выставке в 1877 г. были представлены работы 18 художников, на Четвертой в 1879 г. — 16. Помимо чисто организационных и финансовых проблем Гюстав часто мирил друг с другом строптивых участников выставок, сам занимался развеской картин.

Кайботт участвовал также в Пятой (1880) и Седьмой (1882) выставках группы, оказывая как организационную, так и значительную финансовую помощь. В 1882 г. художник удалился от общественной жизни и всецело отдался живописи. 1880-е гг. специалисты называют пиком творчества Кайботта.

Не на шутку увлеченный японской графикой и фотографией, художник рисовал в особой, свойственной одному ему манере, реалистические полотна — портреты, пейзажи, обнаженную натуру, семейные сцены, сцены из жизни рабочих, интерьеры, виды Парижа. Классическими стали его работы: «Паркетчики», «Площадь Европы», «Парижская улица в дождливую погоду», «Сад в Женневийе».

Как собиратель, художник прославился еще великолепной коллекций почтовых марок, находящейся сегодня в Британском музее. Коллекционер был посмертно записан в почетный «Список выдающихся филателистов» как один из «отцов филателии».

У Гюстава было много иных увлечений, перераставших в профессиональную деятельность, — дизайн текстиля, разведение орхидей, строительство гоночных яхт. «Судна по его проекту строили до конца века, причем одно из них взяло третье место на Олимпийских играх в Гавре в 1900-м».

Кайботт пользовался уважением и доверием парижан, избравших художника городским советником. «В жизни не видел такого чиновника, — вспоминал один из современников Кайботта, — чтобы не морочить себе голову бюрократическими бумажками и не обременять память счетами, он все оплачивал из собственного кармана: освещение, уличные мостовые, мундиры стражи».

За пять лет до кончины художник переехал в купленное им поместье в Пети-Женвилье на берегах Сены близ Аржантея, жил там со своим братом Марсьялем и занимался в основном садоводством. Он перестал писать большеформатные картины и не участвовал более в выставках.

1 февраля 1894 г. Гюстав Кайботт умер. Похоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже. В своем завещании он освободил своих друзей от возвращения денег, которые он давал им многие годы в долг.

68 картин П.О. Ренуара, К. Моне, Э. Мане, П. Сезанна, Э. Дега, А. Сислея, К. Писсарро, Б. Моризо были завещаны коллекционером французскому правительству, от которых оно категорически отказалось. На сей счет сохранилось мнение живописца Ж. Жерома: «Я не знаю этих господ, и мне известно лишь название посмертного дара... Не содержатся ли в нем картины господина Моне, господина Писсарро и других? Принять подобную мерзость для правительства было бы равносильно моральному падению».

В настоящее время 38 картин коллекции Кайботта размещены в Музее Орсе, а 29, так и не принятых в отечестве, уплыли за океан и ныне составляют гордость Фонда Барнса в Филадельфии. Одна paбота осталась у потомков Ренуара.

Всего Кайботт создал свыше 300 холстов. 40 из них находятся сейчас в Музее Орсе. Во второй половине ХХ в. художника признали одним из лучших и оригинальных мастеров импрессионизма. Его полотно «Человек на балконе, бульвар Осман» было продано в 2000 г. за 14,3 млн долларов.

Альбер I, князь Монако

Княжество Монако — карликовое государство, площадью 2 км² (это меньше ВВЦ в Москве) и с населением 33 тысячи человек (из них граждане Монако — монегаски — составляют всего 5300). Высочайшая плотность населения — 17 тысяч чел./км² — породила и высочайшую плотность культуры. Судите сами: 100 лет назад здесь был основан Русский балет Дягилева. На сцене Зала Гарнье танцевали А. Павлова, В. Нижинский, Р. Нуреев, пели Э. Карузо, Ф. Шаляпин, П. Доминго, Л. Паваротти и другие солисты балета и оперы. В Оперном театре состоялось 45 мировых оперных премьер композиторов Ш.-К. Сен-Санса, П. Масканьи, Д. Пуччини и других. Директором Океанографического музея Монако на протяжении 30 лет был Ж.-И. Кусто. Здесь ежегодно проводится этап чемпионата «Формулы-1» — «Гран-при Монако». В казино Монте-Карло просаживают миллионы игроки со всего мира, кроме самих монегасков — им всем, включая княжескую семью, запрещено играть в азартные игры, хотя играть есть на что — у жителей княжества самый высокий доход на душу населения в мире. Нынешний князь Монако Альбер II на ездовых собаках достиг Северного полюса и стал первым действующим главой государства, добравшимся до вершины мира. И т.д. и т.п.

Альберу II было с кого брать пример — его прадед князь Монако Альбер I Оноре Шарль Гримальди за век до него тоже совершил четыре экспедиции в Арктику. Он же большей частью был «повинен» в том, что княжество еще 100 лет назад стало одним из центров культурной жизни Европы.

Будущий князь родился 13 ноября 1848 г. в Париже в семье князя Карла (Шарля) III и Антуанетты Гислены де Мерод-Вестерло, происходившей из бельгийской богатой буржуазной семьи. Начало княжеского рода восходит к генуэзским судовладельцам и купцам ХIII в. Гримальди, управлявших Генуэзской республикой. Одна из ветвей семейства обосновалась в XIV в. в Монако.

Открыв в 1863 г. казино, названное в его честь Монте-Карло, Карл III стал получать от него огромный доход, который направил в 1869 г. на освобождение всех жителей княжества от уплаты налогов на недвижимое имущество, индивидуальных налогов и налогов на движимое имущество, а такжe патентов. (Сын пошел дальше — с каждым годом возраставший доход от игорного бизнеса он пустил еще и на океанографические и другие научные исследования, а к концу своего правления ликвидировал в княжестве само понятие — дефицит государственного бюджета.)

Получив военно-морское образование в Испании, Альбер служил штурманом в испанском военно-морском флоте, с началом же Франко-прусской войны перешел во французский флот и был награжден орденом Почетного легиона.

Не мысливший свое существование без моря, Альбер I после восшествия на трон в 1889 г. построил на свой счет целую флотилию крупных паровых яхт для океанографических работ — «Ирондель», «Принцесса Алиса» и другие, пригласил ученых-океанологов, биологов, ботаников, зоологов, географов, картографов и отправился с ними исследовать океанские глубины и собирать морские коллекции.

Помимо баснословных доходов от своего казино, князь получил еще большую финансовую поддержку от второй жены (с первой он развелся) — Марии Алисы Хайне, молодой вдовы герцога Ришелье, на которой женился в 1889 г.

Князь был не просто меценатом, но и выдающимся естествоиспытателем. Побывав на Азорских островах, Шпицбергене, побережье Бразилии, в Северной Америке и т.д. (специалисты числят за ним 3698 исследований моря), «ученый князь», «морской принц» комплексно изучал морские глубины, никогда прежде не исследованные, зондировал впадины, вертикальные миграции пелагических животных, занимался анализом глубоководной фауны и установкой 2000 буев в Атлантическом океане для измерения течений. Он открыл отмель (банку) принцессы Алисы в районе Азорских островов (Португалия), за что был удостоен португальского ордена Сантьяго. (Отмель ныне пользуется популярностью у любителей рыбалки и дайверов.)

В 1901 г. Альбер пригласил двух французских ученых Ш. Рише и П. Портье для проведения исследования токсинов, вырабатываемых щупальцами местной медузы. Физиологами была открыта аллергическая реакция — анафилаксия (анафилактический шок), возникающая у людей при столбняке, укусе насекомых, приеме пищи и лекарств. Изучение иммунитета Ш. Рише увенчалось Нобелевской премией в 1913 г.

Конструирование ряда приборов и методик для исследования океана поставило Альбера в ряд ведущих изобретателей. Прославили океанографа и составленные им карты и диаграммы. Так, например, точнейшими картами северных вод Франции пользовались союзные войска при высадке в Нормандии в 1944 г.

Для огромного собрания морских коллекций князь построил (и затем содержал) в 1899 г. на высокой скале Гримальди Океанографический музей Монако, с лабораториями, уникальной библиотекой аудиториями. В 1910 г. архитектор П. Делефортри возвел на этом месте современное здание с огромным океанариумом. Наибольшей популярностью среди посетителей музея пользуется так называемая «Лагуна акул» — бассейн объемом 450 м³, глубиной 6 м и стеклом толщиной 30 см. После Второй мировой войны Океанографический музей был единственным в мире научным учреждением, которое целиком существовало на средства, полученные от продажи билетов. С 1958 по 1988 гг. музей возглавлял знаменитый исследователь Ж.-И. Кусто.

В аквариуме музея собраны технические экспонаты (деревянная субмарина, модели кораблей, российский водолазный скафандр, оружие и пр.), а также подводная экзотика со всего мира — гигантский осьминог с Азорских островов, планктон, скелеты китов, живой коралловый риф Красного моря. В 90 бассейнах океанариума плавают 4000 видов рыб и 200 видов беспозвоночных.

При открытии музея меценат произнес: «Я дарю его как ковчег, символ единства мудрецов всех стран». Сегодня музей посещают ежегодно 700 тысяч человек.

Заинтересовавшись проблемами палеонтологии, Альбер I основал в княжестве в 1902 г. Антропологический музей (Музей доисторической антропологии), где ныне представлена большая коллекция археологических и античных памятников, среди которых находится и так называемый Монакский клад — золотые изделия, украшения, керамика галло-римской эпохи, а также представлены основные вехи истории человечества (палеолит, неолит, бронзовый век) и развития фауны. В 1903 г. Альбер открыл в Париже Институт палеонтологии человека.

В качестве признания заслуг Альбера I перед наукой его приняли в 1909 г. в члены Британской АН, а в 1920 г. Американская АН наградила своей Золотой медалью.

Князь стал инициатором и спонсором создания в 1919 г. Международной комиссии по научному изучению Средиземного моря, а также Экзотического сада (открыт в 1933 г.). В этом саду сегодня можно увидеть богатейшее собрание тропических растений (7 тысяч видов кактусов и т.п.). Глубоко в скале в начале 1900-х гг. был устроен грот астрономической обсерватории и размещена минералогическая коллекция.

Также Альбер заложил основу знаменитой коллекции марок, экспонируемой ныне в Музее почтовых марок и монет Монако.

В начале ХХ в. в порту княжества князь организовал первые испытания и соревнования гидросамолетов.

В 1911 г. усилиями Альбера I Монако впервые утвердило свою конституцию, отнесенную историками к «выдающимся достижениям» князя. Это событие по времени совпало с первой автомобильной гонкой «Ралли Монте-Карло» и первыми выступлениями Русского балета Сергея Дягилева, проведенными на личные деньги Альбера.

Все свое свободное время Альбер посвящал европейской политике. Пытаясь предотвратить первую мировую бойню, учредил в 1903 г. Международный институт мира, призванный быть арбитражным судом по конфликтным международным проблемам — прообраз Лиги Наций.

В 1912 г. тщетно уговаривал кайзера Германии Вильгельма II сесть за стол переговоров с другими европейскими лидерами.

В годы Первой мировой войны Альбер I объявил о нейтралитета Монако, хотя предоставил курорты княжества для лечения солдат-союзников.

После войны князь подписал в 1918 г. взаимовыгодный пакт с Францией, вошедший в Версальский договор.

Альбер I скончался 26 июня 1922 г. в Париже. В княжестве возведен памятник князю, стоящему у рулевого колеса корабля.

Р.S. Когда на закате его жизни князя Альбера I благодарили за огромный вклад в развитие княжества, он ответил: «В том нет никакой моей заслуги, без этого я не был бы счастлив».

Александр Алексеевич Бобров. Петр Васильевич Изергин. Ольга и Ульрих Леннартц

В очерке речь пойдет не только о благотворителях, но еще и о санатории имени А.А. Боброва, или «Бобровке» — уникальной детской костнотуберкулезной лечебнице в Алупке (Россия, ныне Украина; Крым). Дело в том, что некоторые места, как иконы, освящены Божией благодатью — скажем, те же детские здравницы. В них сосредоточены самая чистая боль человечества и самая светлая его забота. Говорят же, свято место пусто не бывает — в нем обязательно найдется подвижник, который его поддержит, сохранит, спасет.

Подтверждением этому служит судьба этой здравницы, основанной в 1902 г. русским хирургом Александром Алексеевичем Бобровым.

Санаторий был сохранен дважды — в годы Гражданской войны его сберег главный врач Петр Васильевич Изергин, а в наши дни — его правнучка Ольга Изергина-Леннартц с мужем Ульрихом; супруги проживают в Фирзене (Германия).

Будущий основатель Бобровки родился 30 мая (11 июня) 1850 г. в Орле в семье служащего. В 1874 г. Александр окончил с отличием медицинский факультет Московского университета. Во время Русско-турецкой войны был главным хирургом полевого госпиталя во Фратештах. Защитив в 1880 г. докторскую диссертацию, Бобров работал хирургом, занимался научной деятельностью, написал «Руководство к изучению хирургических повязок» (1882) и «Курс оперативной хирургии и хирургической анатомии» (1887), ставшие незаменимыми пособиями для нескольких поколений хирургов. Возглавляя кафедру оперативной хирургической анатомии Московского университета и ее клинику, профессор предложил несколько новых способов, методов, аппаратов при операциях на черепе, позвоночнике, печени, почках, пищеводе, желудке... Врача считают основоположником отечественной урологии. Бобров был родоначальником научной школы хирургов, председателем правления Общества русских врачей, председателем Московского хирургического общества, одним из организаторов Общества российских хирургов, а также всероссийских съездов. В конце XIX в. хирурга знала вся Медицинская общественность России.

Заболев костным туберкулезом, Александр Алексеевич несколько раз приезжал в Алупку. Почувствовав облегчение, он поселился здесь. В 1898 г. его избрали председателем Общества по благоустройству Алупки, главнейшей задачей которого стало создание первого в России санатория для детей с наиболее тяжелой формой туберкулеза — спинальной и с патологиями опорно-двигательного аппарата. Для сбора средств было создано Общество по устройству санатория для детей в Алупке. На поиск денег и строительство лечебницы ушли последние годы жизни врача.

«В России тысячи больных детей, нуждающихся в южном солнце и хорошем уходе. Необходимы средства для создания детской здравницы, чтобы спасти многих и многих детей от верной безвременной смерти. Отзовитесь все, у кого доброе сердце и лишний рубль», — обратился в 1901 г. Бобров к россиянам.

Граф И.И. Воронцов-Дашков и крупный землевладелец И.С. Мальцов за символическую сумму передали в аренду на 99 лет прибрежную территорию рядом с реликтовой маслиновой рощей. Известные aрхитекторы Н.П. Краснов и Л.П. Шаповалов, отказавшись от гонораров, спроектировали корпуса. Правительство не поддержало затею Боброва, и врач стал создавать «санаторию» на личные сбережения и добровольные пожертвования.

Деньги пришли с благотворительной акции «Белая ромашка», которая прошла в высшем свете Петербурга. Император Николай I и все члены царской фамилии взяли каждый на себя постоянную заботу о двух семьях, в которых были дети, больные костным туберкулезом. Свою лепту внесли граф Д.А. Милютин, писатели Л.Н. Толстой и Максим Горький, ялтинские врачи, близкие родственники Боброва — Постельниковы, родители больных детей, жертвователи Кузнецов, Медведников, Исаков, Четвериковы, Телепчи и другие. Средства шли от Российского Красного Креста и с благотворительных концертов.

16 апреля 1902 г. санаторий был торжественно освящен и открыт в присутствии первых 16 больных, родителей, попечителей и множества ялтинских врачей.

26 ноября (9 декабря) 1904 г. Александр Алексеевич скоропостижно скончался в Алупке, где и похоронен. Его вдова Екатерина Дмитриевна продолжила дело покойного мужа. Помогал ей доктор Петр Васильевич Изергин, до того работавший хирургом в Кореизской больнице. В 1906 г. Изергин был назначен главным врачом санатория.

Будущий доктор родился 13 (25) марта 1870 г. в с. Высокогорском Котельнического уезда Вятской губернии в семье мирового судьи Василия Семеновича Изергина. По окончании медицинского факультета Казанского университета получил Большую золотую медаль университета за исследования физиологии человека и животных. Работал земским врачом в Балашовском уезде Саратовской губернии, откуда и подался с семьей в Крым.

На новом месте Изергин с энтузиазмом взялся за становление лечебницы. Изучил способы лечения костного туберкулеза, овладел методами изготовления корсетов, снимавших боль и способствовавших излечению. Переняв опыт французских и швейцарских фтизиатров по климатическому лечению больных, Петр Васильевич пошел дальше: он предложил свой «метод Изергина», заключавшийся в круглосуточном пребывании костнотуберкулезных больных на свежем воздухе, прекрасно зарекомендовавший себя на практике.

Поскольку Бобровка существовала исключительно на собственные средства и помощь благотворителей, а на лечении находились более ста пациентов, большей частью из малообеспеченных семей, главврачу приходилось вертеться как белке в колесе, ежедневно добывая лекарства, еду, одежду, инструменты и прочее. Петр Васильевич ежемесячно отдавал в кассу собственные деньги. На взносы спонсоров и состоятельных жителей доктор строил новые корпуса.

Самоотверженный труд Изергина, его любовь и забота поднимали на ноги самых тяжелых пациентов лечебницы. «Все для ребенка, уважай ребенка», — как молитву, неустанно повторял главврач своим сотрудникам. В санатории царила «совершенно необыкновенная, задушевная, добрая, если не сказать — семейная атмосфера. Детей не только полностью излечивали, давали образование и навыки ремесла, но воспитывали в них надежду и веру в будущее, внушали, что они обязательно будут здоровыми и полноценными членами общества». Помимо повседневных обязанностей, главный врач ежедневно отчитывался через ялтинские СМИ о каждой израсходованной копейке.

В годы Гражданской войны на попечении санатория осталось 25 больных детей, и «все они существовали на деньги и продукты, которые получал Изергин, устраивая приемы в Алупке и посещая больных на дому». Помогали жители кто чем мог — крупой, постным маслом, соленьями. Изергин и оставшийся в санатории персонал — две санитарки и врач — продавали личные вещи, чтобы кормить и лечить больных. Петр Васильевич ездил по окрестным деревням и обменивал их на продукты.

«Тогда с Изергиным приключилась поистине сказочная история: трое бандитов остановили на дороге лошадь врача и приготовились уже ограбить и разделаться с путником, как подоспел четвертый их товарищ: „Ребята, не трогать его, это детский доктор, кладите все обратно“».

В 1920-х гг. Изергину пришлось не раз отстаивать в Москве нужность и полезность санатория. Власти его поддержали и дали средства на открытие школы, остро необходимой санаторию, так как многие дети находились в лечебнице месяцами, а то и годами. Для школы главврач набрал персонал, освоивший две профессии — медика и педагога.

Слава о санатории быстро распространилась по всей стране. Сюда начали приезжать писатели, врачи, ученые, педагоги — М. Горький, Я.С. Маршак, О.Ю. Шмидт, А.Д. Сперанский и другие, навещавшие и поддерживавшие больных родственников и друзей.

В 1928 г. К.И. Чуковский привез в санаторий свою тяжелобольную восьмилетнюю дочку Машу (Муру). Увы, ее не удалось спасти, она умерла в 1931 г. По уверениям знатоков, детский писатель «списал» с Петра Васильевича своего доктора Айболита не только внешность, но и его добрую суть. Во всяком случае, в фильме про Айболита артист О.Н. Ефремов делал грим под Изергина.

В 1931 г. ученые Симеизской астрономической обсерватории дали имя Изергина открытой ими малой планете.

В 1935 г. врачу присвоили звание Героя Труда, а в 1936 г. без защиты диссертации — степень доктора медицинских наук. Тогда же он одним из первых среди медиков был награжден орденом Ленина.

Вскоре после этого в санатории начались проверки и ревизии, не обещавшие ничего доброго. Стресс и нехорошие предчувствия подкосили доктора. 8 октября Петр Васильевич скончался в своем рабочем кабинете от кровоизлияния в мозг. Похоронили Изергина на территории санатория на высоком холме в роще. Проводить главврача в последний путь пришли тысячи людей. После войны его прах перенесли на кладбище в соседний Симеиз.

В 1970-х гг. в лечебнице стали лечить детей с диагнозами остеохондропатия, врожденной патологией опорно-двигательной системы. За год проходили курс лечения и реабилитации до 1000 детей со всей страны.

А что же в наши дни?

Сегодня детская лечебница разрешает далеко не детские проблемы. Правнучка Изергина Ольга с мужем Ульрихом Леннартцем в 2001 г. посетили Бобровку и нашли ее состояние «ужаснейшим» — «в палатах лежали замерзшие и голодные дети». Лишенная всяческих дотаций и обложенная со всех сторон властями, отхватывающими от нее лакомые куски корпусов и территории под свои дачи и отели, здравница находилась на грани краха.

В Фирзене Леннартц разработали проект «Спасем Бобровку». Обратившись к жителям города, а потом и страны, Ольга и Ульрих стали получать от граждан денежную и материальную помощь. За 11 лет супруги собрали и отправили в Алупку шесть большегрузных транспортов (более 150 т) с ортопедическим, физиотерапевтическим, диагностическим, зубопротезным и школьным оборудованием, компьютерами, игрушками, одеждой, обувью, постельным бельем и пр.

После неоднократных обращений к президенту Украины, в Минздрав Украины, Европарламент и т.д., после многочисленных судов Леннартц удалось отстоять Бобровку, но точка в вечном споре алчности и милосердия еще не поставлена...

Р.S. Один из последних отзывов о санатории — от 10 января 2012 г.: «Санаторию пришел конец: с 10 октября не отправлено ни одной путевки. Люди, опомнитесь. Отзовитесь те, кому санаторий вернул не только здоровье, но и жизнь. Если не вмешаетесь ВЫ, то десятки тысяч детей останутся инвалидами и рухнут надежды тех, кто мечтал о выздоровлении. Снова толстосумы покусились на то, что по праву принадлежит детям. СПАСИТЕ БОБРОВКУ».

Сесиль Джон Родс

ХIХ в. с его воинственными песнями («Германия превыше всего», «Фландрия превыше всего» и т.п.) породил и воинственных людей — «железного канцлера» Бисмарка, фельдмаршала лорда Клейда и других.

Сесиль Джон Родс (Cecil John Rhodes) был из их числа — человек имперской идеи и железной воли. Враги и друзья Родса называли империалиста «африканским Наполеоном». Как пишут в энциклопедиях, этот политический деятель всю свою жизнь и состояние положил на то, чтобы поставить весь нецивилизованный мир под британское правление, вернуть под британскую эгиду США и «объединить англосаксов в единой империи».

Будущий «отец Британской империи» родился 5 июля 1853 г. в семье англиканского священника в городке Бишопс-Стортфорд (графство Хартфордшир). Мальчик был отличником в школе, прилежание и ум открывали ему дорогу в Оксфорд, но, увы, у викария не было средств оплатить своим детям обучение в колледже. Состоятельная родственница пожертвовала 2000 фунтов стерлингов на обучение юноши, но у него врачи обнаружили туберкулез, отягченный пороком сердца. Больному срочно требовалось изменить климат, и 16-летнего Сесиля отправили к брату Герберту, который на ферме в Капской колонии (Южная Африка) выращивал хлопок. Оксфорд же остался заветной мечтой молодого человека.

Как отмечают биографы, смертельная болезнь воспитала в Родсе твердость духа и стоический характер. Любимым автором Сесиля был философ-стоик римский император Марк Аврелий, чьи «Рассуждения о самом себе» Родс без всяких рассуждений воспринял на свой счет.

В Африку молодой человек прибыл в 1867 г., после того как на реке Оранжевой и на реке Вааль были найдены первые алмазы. На алмазные прииски хлынули искатели сокровищ, обнаружившие в 1869 г. 250 воронок-трубок диаметром до 800 м, заполненных кимберлитом с вкраплениями алмазов. В стране началась «алмазная лихорадка». Сесиль «заболел» и этой неизлечимой болезнью.

Герберт продал свою ферму, и братья приобрели участок на холме Колсбepг (будущий г. Кимберли), где располагались богатейшие алмазные копи. К несчастью, брат трагически погиб. Сесиль не стал складывать бриллианты в корзины, а все заработанные деньги направил на модернизацию добычи алмазов, на повышение производительности труда рабочих и на маркетинг. Изучив алмазные рынки, предприниматель пришел к выводу, что должен захватить монополию на добычу алмазов. Коммерсанту помог мировой экономический кризис, обваливший цены на землю. Скупив много участков, Родс в 1880 г. создал компанию алмазных копей De Beers, своим названием обязанную прежним хозяевам земельных угодий. Три года Сесиль был секретарем компании, а затем стал пожизненным президентом.

Успешный бизнес Родс совмещал с учебой в оксфордском колледже Ориэле, где получил известность своими философско-политическими трактатами. В одном из них — «Символе веры» — он выступил апологетом мирового правительства, составленного из финансово-промышленной и военно-политической элиты Британии, которое на «алмазные» деньги должно было прибрать к своим рукам все страны третьего мира.

Своими финансовыми успехами и концепцией грядущего мироустройства Родс привлек внимание масонов, а через них банкирский дом Ротшильдов. Оказав главе De Beers огромную финансовую помощь, Ротшильды внедрились в руководство компании (и остались там по сей день). Заинтересовались Родсом и влиятельные члены английского правительства (в частности, премьер-министр Р. Солсбери), и сама королева Виктория, предоставившие промышленнику карт-бланш не толькo в монополизации всей алмазодобычи, но и в осуществлении экспансионистской политики в Африке.

Получив одобрение в верхах Родс от слов перешел к делу. Убрав к 1888 г. конкурентов, глава De Beers (с покровителями) осуществлял контроль над всей добычей алмазов в Африке и до 90 % их добычи в мире. К тому времени в Южной Африке разразилась еще одна — «золотая» лихорадка, и Сесиль скупил 8 из 9 лучших золотоносных участков под Йоханнесбургом, объединив их в крупнейшую золотодобывающую компанию — Gold Fields of South Africa.

Подчинив себе алмазо- и золотодобычу Черного континента, промышленник принялся завоевывать его земли и, как приложение к ним, аборигенов. Примером успешной деятельности Родса-политика историки обычно называют разработанную им и успешно проведенную в 1885 г. аннексию Бечуаналенда (ныне Ботсвана), над которым был установлен британский протекторат. В ход шли обман, подкуп, подлоги. «Личной» империей Родса, по территории в пять раз большей Англии, стало «государство в государстве», названное его именем, — Родезия. Ныне это две страны — Замбия и Зимбабве.

В 1891 г. Ротшильдом и пр., с участием С. Родса, ставшего к тому времени рыцарем британской короны, членом Тайного совета и палаты лордов, а также премьер-министром Капской колонии, был создан так называемый «Круглый стол» — орган для формирования правительства Всемирной Британской империи и установления над миром финансового контроля. По мнению ряда ученых, «Круглый стол» стал первой надгосударственной структурой, в которую была включена в том числе и вся Британская империя с ее проектами и амбициями.

Ну а пока политики и финансисты решали, каким образом установить контроль над миром, Бриллиантовый король из своей бесформенной страны лепил державу и готовил плацдарм для захвата Африки. Родс завел армию, укомплектовал ее современным оружием (в частности, пулеметами «Максим»), строил города, крепости, железную дорогу, разбивал фруктовые фермы, укреплял границы. устанавливал режим caмоуправления с «равными правами для всех цивилизованных людей».

Кто его знает, может, и стала бы вся Африка его вотчиной, не вздумай Родс свергнуть президента бурской республики Трансвааль — П. Крюгера. Снарядив карательный отряд под командованием Л.С. Джеймсона, Сесиль направил его в 1895 г. в Трансвааль, где тот и нашел свой конец.

Разразился международный скандал, после которого Родс вынужден был yйти с поста премьер-министра Капской колонии.

Через четыре года началась Англо-бурская война (1899 — 1902), во время которой Родс возглавил небольшой гарнизон и с оружием в руках оборонял осажденный бурами Кимберли. Дела компании уже мало интересовали его; он воевал, пил, страдал от обрушившихся на него интриг и от хронических болезней. Не дожив до окончания войны нескольких месяцев, сэр Сесиль Родс умер 26 марта 1902 г.

Прах Родса перевезли по железной дороге, которую он построил в горы Матобо, где и похоронили на гранитной скале, названной им «Вид на Мир».

Поскольку официальных наследников у Родса не было, большую часть своих капиталов бизнесмен завещал на развитие Родезии, а 6 млн фунтов стерлингов передал на учреждение 170 студенческих стипендий и нескольких профессорских грантов в Оксфордском университете.

В завещании Родс уточнил, что стипендии предназначены для уроженцев европейских стран, США и британских колоний «с лидерскими наклонностями» и что это программа воспитания президентов, премьер-министров и вообще элиты, способной управлять нациями и миром. С 1902 г. по настоящее время стипендией Родса воспользовались более 7000 человек.

Ныне стипендия, обычно рассчитанная на два года обучения, «присуждается за высокие академические способности, спортивные достижения, наличие лидерских качеств; независимо от расы, этнического происхождения, цвета кожи, религии, сексуальной ориентации, ceмейного статуса и социального происхождения». Многие из крупнейших современных политиков, ученых и деятелей культуры в университетские годы были родсовскими стипендиатами. Среди них премьер-министр Ямайки (1959 — 1962) Н. Мэнли, госсекретарь США (1961 — 1969) Д. Paск, генерал-губернатор Новой Зеландии (1967 — 1972) А. Поррит, директор ЦРУ (1977 — 1981) С. Тернер, 23-й премьер-министр Австралии Р.Дж. Боб Хоук (1983 — 1991), 42-й президент США Б. Клинтон (1993 — 2001), главнокомандующий войсками НАТО (1997 — 2000) У. Кларк, астроном Э. Хаббл, физик Р. Ван де Грааф, лауреат Нобелевской премии в области медицины фармаколог Г.У. Флори (1945), поэт, писатель и критик Р.П. Уоррен, актер и музыкант К. Кристоферсон, президент Warner Brothers и The Walt Disney Company Ф. Уэллс и сотни других знаменитостей.

Подвести итог хотелось бы кратким рассуждением, правда, не совсем в духе Марка Аврелия.

В этом, казалось бы, благороднейшем порыве души Родса — пожертвовать все свое огромное состояние на благо державы и на обучение лучших представителей империи в лучшем университете страны — таилось огромное коварство. Как ни крути, а деньги, выкачанные из недр колонии, предназначались для еще большего закабаления ее коренных жителей, а блестящее образование будущих политических деятелей лишь усиливало эффективность их порабощения.

Щукины

Основой щедрого меценатства русских купцов братьев Щукиных — Петра, Сергея и Дмитрия — стало собирательство. Подарив России и миру несколько уникальных собраний произведений искусства, братья стали в один ряд с создателями картинной галереи П.М. и С.М. Третьяковыми, с которыми они находились в родстве.

Купеческий род Щукиных вышел из г. Боровска Калужской губернии. После Отечественной войны 1812 г. часть семьи поселилась в Москве. Прибыльная торговля мануфактурой позволила купцу 1-й гильдии Ивану Васильевичу Щукину к середине XIX в. основать собственную фирму, сколотить преизрядный капитал и войти в число крупнейших оптовиков.

Шестеро сыновей купца (было еще четыре дочери) получили блестящее образование в России и за границей, что позволило им в дальнейшем легкo ориентироваться в искусстве. Жажду же приобретения братья унаследовали от своего отца, «грешившего» собирательством.

Трое других братьев на этой ниве преуспели меньше в силу разных причин. Николай, понемногу собиравший старинное серебро и картины, в основном проматывал свои деньги то на примадонну оперы, то за карточным столом. Владимир скончался молодым от тяжелой болезни. Иван, заядлый коллекционер, залез в долги и покончил с собой в Париже, а все его собрание ушло с молотка.

В 1878 г. отец семейства образовал торговый дом «И.В. Щукин и сыновья», который занимался продажей хлопчатобумажной пряжи и тканей по всей России и в Персии. Поначалу коммерцией занимались Петр, Николай и Сергей, отчасти Дмитрий, но после смерти отца в 1890 г. все, кроме Сергея, отошли от дел. Сергей же показал себя умелым и жестким предпринимателем, не упускавшим своей выгоды. Деловой мир прозвал его «министром коммерции».

Из братьев самым неуемным коллекционером был Петр (1853 — 1912). Равнодушный к собственному быту, он все свои средства вкладывал в приобретение приглянувшихся ему предметов. В 1880-х гг. его собирательство было бессистемным. В Европе Щукин покупал редкие французские книги, литографии, гравюры, а в Москве прослыл чуть ли не Плюшкиным, хотя таковым и близко не был.

Серьезно увлекшись историей искусства и самообразовываясь, Петр Иванович со временем стал применять к собирательству научный подход. Готовясь к покупке, изучал литературу, советовался со специалистами, пока и сам не превратился в консультанта по древностям.

Главными для коллекционера стали российские древности и произведения восточного и западного искусства, которые могли показать, «какое влияние имели Восток и Запад на русскую культуру».

Выделив в своем собрании семь отделов — церковный, оружия, тканей, ковров, гобеленов и шпалер, драгоценностей, посуды, Щукин обзавелся богатейшими коллекциями древнерусских икон, серебряных жалованных ковшей XVII — XIX вв., самоваров, старинного оружия, орденов, монет, кубков, восточных ковров и тканей... Немало было коллекций, приобретенных Щукиным у дворянских семей.

Собрал Петр Иванович библиотеку по истории и археологии; рукописное собрание от Евангелия XIII в. до писем И.С. Тургенева; комплекс по войне 1812 г.; полотна русских живописцев Д.Г. Левицкого и В.Л. Боровиковского; портреты А.Д. Меншикова, Г.А. Потемкина, А.В. Суворова и других знаменитостей; картины французских импрессионистов. Уникальным было признано собрание 46 личных архивов видных государственных деятелей, представителей знати, науки, культуры. Специалисты не раз отмечали, что Щукину «удалось с потрясающей полнотой отразить историю России XVII — XIX столетий».

Когда собрание перестало помещаться во владениях купца, Щукин возвел для него в 1895 г. двухэтажный музей. Со временем было построено еще два дома. Музейный комплекс обошелся коллекционеру в 200 тысяч рублей.

Стремясь сохранить целостность коллекции, Щукин все свое собрание (по списку — 24 тысячи предметов, а по оценке искусствоведов — не менеe 300 тысяч) вместе с постройками и обстановкой в 1905 г. безвозмездно передал Москве.

За свой дар, ставший основой филиала Исторического музея — «Отделением Императорского Российского Исторического музея имени императора Александра III — Музеем П.И. Шукина» — Петр Иванович был награжден орденом Святого Станислава II степени и чином действительного статского советника. Меценат до конца жизни оставался хранителем и попечителем музея, неся все расходы по его содержанию и пополнению коллекций.

Двери музея были распахнуты для всех. Художники историки, литераторы, филологи находили здесь все, что им было нужно. Популяризируя свое собрание, меценат на протяжении 18 лет ежедневно составлял тематические каталоги экспонатов — так называемые «Щукинские сборники» (13 сборников и книг в количестве 45 томов).

Скончался меценат 12 (25) октября 1912 г. от гнойного аппендицита. Похоронен на кладбище Покровского монастыря.

После смерти Петра Щукина все коллекции его музея перевезли в Исторический музей на Красную площадь, где они и «растворились» среди прочих собраний. «Сегодня доля „щукинских“ вещей составляет примерно 15% от всего „гимовского“ собрания, но в списках шедевров они всегда занимают первые строчки». Многие экспонаты можно встретить также в Оружейной палате, Музее искусств народов Востока, в Третьяковской галерее, в библиотеке Московской консерватории, в Исторической библиотеке... (H.В. Александрова).

Переходя к Сергею Ивановичу Щукину (1854 — 1936), стоит сразу же сказать, что он в 1912 г. выкупил у брата Петра картины импрессионистов, в том числе и «жемчужину» коллекции — «Обнаженную» О. Ренуара.

Погруженному в торговые дела фирмы Сергею Ивановичу было недосуг заниматься собирательством, но, когда ему перевалило за сорок, он тоже увлекся коллекционированием. При этом Щукин сразу же выделил для себя главное направление — новая французская живопись. В отличие от большинства других коллекционеров рубежа XIX— ХХ вв., в полотнах импрессионистов он увидел «будущее».

Не имея художественного образования и будучи дилетантом в живописи, коллекционер тем не менее безошибочно отбирал лучшее в мастерских художников. «Если, увидев картину, ты испытываешь психологический шок, — покупай ее», — был девиз Щукина.

За короткое время Щукин стал любимым клиентом парижских торговцев живописью П. Дюран-Рюэля, А. Воллара и других, желанным посетителем выставок.

Восемь полотен П. Сезанна, 12 — К. Моне, 13 — Э. Мане, 16 — П. Гогена, 50 — П. Пикассо, 38 — А. Матисса, картины П. Синьяка, А. Руссо, В. Ван Гога, Э. Дега, К. Писсарро, А. Сислея, А. де Тулуз Лотрека и других — всего 266 холстов были оценены в конце ХХ в. экспертами в 3 млрд долларов.

Оборудовав в своем доме отдельное помещение и пристроив к нему два флигеля, коллекционер занял произведениями живописи все стены «от пола до потолка в два, а то и в три ряда, в сплошной „ковровой“ развеске (рама к раме)».

В 1907 г. Щукин составил завещание, по которому его коллекция переходила в дар Третьяковской галерее.

С 1909 г. галерея стала доступна для обозрения. Экскурсии проводил сам Сергей Иванович. Не раз демонстрировал он произведения и на различных художественных выставках.

В 1918 г. галерея была национализирована, а в 1919 г. у нее появилась вывеска «Первый музей новой западной живописи». Ныне полотна находятся в Эрмитаже и Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (ГМИИ).

В 1919 г. Щукин оказался в эмиграции. Тогда ходили слухи, что Щукин начнет судебный процесс о своей собственности на предметы искусства, оставшиеся в России, но меценат их опроверг: «Я собирал не только и не столько для себя, а для своей страны и своего народа. Что бы на нашей земле ни было, мои коллекции должны оставаться там». (П.А. Бурышкин).

Скончался С.И. Щукин 10 января 1936 г. в Париже. Похоронен на Монмартрском кладбище.

Дмитрий Иванович Щукин (1855 — 1932) еще в гимназии интересовался историей искусств. До 35 лет он занимался коммерцией, но после смерти отца целиком посвятил себя искусству. Жил в основном в Германии, Италии, Испании, где ходил на выставки, в музеи, изучал каталоги и отчеты аукционов и т.п.

Сначала собирал мейсенский фарфор и скульптуру, художественную эмаль, золотые табакерки, миниатюры, а потом переключился на старую живопись и голландцев XIV — XVIII вв. (60 полотен А. Ватто, Ф. Буше и других), редкие книги, каталоги европейских и русских художественных аукционов, французские и итальянские бронзовые статуэтки ХVI — XVII вв. Всего Щукин приобрел 146 живописных полотен, которые он разместил в специально купленном для этого особняке.

С 1897 г. Дмитрий Иванович регулярно дарил картины старых мастеров художественной галерее Румянцевского музея. В 1914 г. он объявил о своем намерении пожертвовать собрание этому музею, но помешала война и революции.

В 1918 г. Щукин получил охранную грамоту на коллекцию, ставшую Первым музеем старой западной живописи, и был назначен помощником хранителя.

В 1923 — 1924 гг. коллекции Щукина (606 предметов) были переданы в Музей изящных искусств и в Государственный музей керамики в Кусково,а меценат был зачислен хранителем отдела итальянской живописи Музея изящных искусств. Позднее он передал в дар музею и свою библиотеку.

Умер Д.И. Щукин 29 марта 1932 г. и был похоронен на Миусском кладбище.

Иннокентий Михайлович Сибиряков

7 ноября 1901 г. (по старому стилю) СМИ России поместили некрологи и посвящения почившему накануне в Афонском Свято-Андреевском скиту схимонаху Иннокентию (Сибирякову). Светские организации и учреждения заказали о нем панихиды, тысячи россиян оплакали «великого и чудного последователя Христова», угасшего в возрасте 41 года. «Это был момент, когда Иннокентий Сибиряков объединил в единодушном порыве людей разных убеждений, не только отдавших ему дань памяти, но и публично признавших благотворителя незаурядным человеком», исполнившим завет Иисуса Христа: «Оставь имение твое, раздай нищим и следуй за Мной». Это был богатейший человек Российской империи, пожертвовавший на благое дело все, что у него было, — по сегодняшним меркам, десятки миллиардов рублей.

Будущий золотопромышленник и «щедродатель» родился 30 октября (11 ноября) 1860 г. в Иркутске в семье золотопромышленника, купца 1-й гильдии, потомственного почетного гражданина Михаила Александровича Сибирякова и Варвары Константиновны, ypoжденной Трапезниковой, дочери крупного пароходовладельца. Обе семьи были известны всей Сибири не только своим богатством, но и благотворительностью. У Иннокентия было три сестры и два брата, также в будущем известные благотворители.

В 7 лет мальчик остался без матери, а в 14 лет и без отца, оставившего детям золотопромышленное хозяйство и 4 млн рублей. На долю Иннокентия пришлось 900 тысяч. Сибиряков проявил себя весьма рачительным хозяином и за 20 лет приумножил свои капиталы более чем в 10 раз (притом, что большая часть доходов уходила на пожертвования).

В 15 лет юноша, получив начальное образование в Иркутском реальном (промышленном) училище, перебрался в Петербург к брату Константину, где поступил в частную гимназию Ф.Ф. Бычкова, которую выкупил у владельца и перестроил.

В 1880 г. Сибиряков окончил гимназию и поступил на естественно-математическое отделение Петербургскогo Императорского университета, через год перевелся на юридический факультет. Слабое здоровье (егo мучила чахотка), поездки на лечение не позволили студенту продолжать учение, но когда он стал брать частные уроки у профессоров, те отвратили его от учебы своими непомерными гонорарными запросами. (Надо сказать, что Иннокентий Михайлович жил всегда очень скромно и на себя денег расходовал так мало, что это сильно удивляло окружавших его людей.)

Сибиряков остался в университете вольнослушателем, а заодно прошел надомные курсы физиолога П.Ф. Лесгафта и историка В.И. Семевского. Очень много времени отдавал Иннокентий самообразованию и собиранию богатейшей библиотеки. Через 20 лет он передал Лесгафту для создания «Биологической лаборатории», естественно-научного музея и собственного печатного органа (ныне Государственная академия физической культуры имени П.Ф. Лесгафта) свой столичный дом стоимостью 150 тысяч рублей и пожертвовал своему учителю на научную и образовательную деятельность 200 тысяч рублей.

Как щедрый меценат Сибиряков стал известен еще со студенчества. Не окончив своего обучения, он уже содержал несколько десятков студентов, учившихся в университетах России и Европы. Наука и образование были «слабостью» мецената — на них он денег не жалел. На его пожертвования были построены здания для Высших женских Бестужевских курсов (сегодня они принадлежат СПбГУ) и для Первого женского медицинского института (Медицинский университет имени И.П. Павлова).

Не обходил стороной Сибиряков и литературу: обучал детей литераторов, спонсировал журналы «Слово» и «Русское богатство», издавал популярные книги по доступной для населения цене, а также произведения Л. Толстого, И. Тургенева, Г. Успенского, Ф. Решетникова.

Не забывал Сибиряков и Сибирь (недаром имел такую фамилию), во всех городах которой он устроил библиотеки и музеи, а также пожертвовал Императорскому Русскому географическому обществу средства на две крупнейшие экспедиции — Сы-Чуаньскую и Якутскую этнографическую («Сибиряковскую»). Помогал переселенцам из центральных губерний России в Сибирь и на Дальний Восток, в «голодные» 1891 — 1892 гг. закупал для голодающих хлеб и направлял в очаги инфекций санитарные отряды. На публикацию научных и познавательных книг о Сибири меценат потратил свыше 600 тысяч рублей. В числе изданных был уникальный труд Н.М. Ядринцева «Сибирь как колония», сыгравший важную роль в продвижении идей «сибирского областничества», «Историческое обозрение Сибири» в двух томах П.А. Словцова и другие.

На рубеже 1880 — 1890 гг. Сибиряков исколесил Европу, в которой сильно разочаровался, так как убедился, что западное общество живет не в терминах европейской культуры, а в рамках одной лишь торговой операции, прибыльного дела, выгодной сделки, словом — гешефта. Именно с той поры, отметили современники, Иннокентий Михайлович резко «повернулся лицом к православной духовной традиции» и стал ревностно «освобождаться» от своего богатства, как от стесняющей и грязной одежды. «Мои миллионы — это результат труда других лиц,и чувствую себя не правым, завладев их трудами», — говорил он.

Сибиряков начал принимать нуждающихся у себя на дому, до 300 — 400 человек в день, никого не обходя вниманием и пожертвованием — иногда в несколько сот рублей. Огромные суммы давал благотворитель и на нужды церкви. Сколько всего пожертвовал Сибиряков и кому, сегодня установить невозможно, так как часто он «творил милостыню тайно». Ближайшее окружение Сибирякова, а также некоторые политики и деятели культуры, озабоченные неумеренной ревностью «щедродателя» объявили Иннокентия Михайловича безумным, поставив ему в вину «безрассудную расточительность» и даже тот факт, что тот однажды разбил копию скульптуры М. Антокольского — бюст Мефистофеля, «изображающего торжествующего дьявола».

Капиталы миллионера арестовали, были созданы одна за другой две губернские комиссии из юристов, врачей и общественных деятелей для установления вменяемости Сибирякова, но обе они полностью оправдали капиталиста и не нашли в его деяниях ничего предосудительного. Надо сказать, что в это дело пришлось вмешаться митрополиту Палладию, обер-прокурору Святейшего синода К. Победоносцеву и даже Апександру III.

После этого Сибиряков решил оставить мир. В 1894 г. он перешел жить на подворье Свято-Андреевского скита Афонского монастыря в Петербурге под покровительство своего духовного отца иеромонаха Давида (Мухранова).

В течение двух лет Иннокентий Михайлович проходил монастырский искус и сворачивал все свои дела, жертвуя имущество и крупные суммы на строительство придела Святителя Иннокентия Иркутского в храме Александра Невского, Воскресенского скита в Никоновой бухте Валаамского монастыря, корпуса Санкт-Петербургского подворья Русского Свято-Андреевского скита на Афоне, на Православное братство во имя святителя Иннокентия Иркутского, на Углический женский Богоявленский монастырь (147 тысяч рублей) и т.д. Тогда же Сибиряков стал строить в Русском Свято-Андреевском скиту на Афоне грандиозный собор Апостола Андрея Первозванного. Ныне это самый большой православный собор, «Кремль Востока» (на 5000 прихожан), не только Святой Горы, но и в Греции и на Балканах. Позднее в скиту на пожертвования Сибирякова был выстроен четырехэтажный больничный корпус с тремя храмами.

В 1896 г. Сибиряков принял постриг в первый ангельский чин и уехал на Афон. Перед этим он пожертвовал 420 тысяч рублей на пособия и пенсии рабочим золотых приисков, подарил свою дачу в Райволо (ныне Рощино) на создание приюта для девочек от 4 до 10 лет и 40-комнатный дом с лесом в 100 га Линтульской женской общине. Все свои оставшиеся наличные средства (около 2,5 млн рублей) Иннокентий Михайлович вручил своему духовному отцу для раздачи бедным монастырям России и на богоугодные дела.

В 1898 г. Иннокентий Сибиряков был пострижен на Афоне в мантию, а через год — в схиму с именем Иннокентий. От рукоположения cхимник отказался, считая себя недостойным священного сана. До своей кончины отец Иннокентий «проводил строго постническую и глубоко безмолвную аскетическую жизнь».

Покинул наш мир Иннокентий Михайлович 6 (19) ноября 1901 г.

«По афонскому обычаю сохранять главы умерших на Афоне иноков и паломников, в костнице Свято-Андреевского скита хранится на почетном месте рядом с главами основателей скита и глава схимонаха Иннокентия. Она имеет янтарно-медовый цвет, что по афонскому преданию говорит об особой посмертной участи ее обладателя: считается, что владелец такой главы не только спас свою душу, но и особо угодил Богу» (T.C. Шорохова). В начале ХХ в. Сибирякова, пожалуй, единственного из россиян называли «бессребреником нашего времени».

В настоящее время в Синодальной комиссии по канонизации святых Московского патриархата изучается вопрос о прославлении в лике святых схимонаха Иннокентия (Сибирякова).

P.S. «Все мое богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах...» (И.М. Сибиряков).

Фритьоф Нансен

Французский писатель Ромен Роллан назвал своего современника норвежского полярного исследователя, ученого-океанографа, общественного и политического деятеля, филантропа Фритьофа Нансена «единственным великим героем нашего времени». Ведь дела Нансена на любом его поприще оставили нам образец любви к человеку и служения человечеству.

Фритьоф Ведель-Ярлсберг Нансен (Fridtjof Wedel-Jarlsberg Nansen) родился 10 октября 1861 г. в семье юриста Бальдура Фритьофа Нансена и баронессы Аделаиды Йоханне Текле Исидоре Ведель-Ярлсберг, в пригороде Кристиании (ныне Осло).

В юности Фритьоф был прекрасным спортсменом, мировым рекордсменом по гонкам на коньках на одну милю, чемпионом по прыжкам с трамплина и 12-кратным победителем национального чемпионата по лыжным гонкам.

Страстью Фритьофа были путешествия по Северу и Северному Ледовитому океану. Первым стало плавание на тюленебойной шхуне «Викинг» (1882) еще в пору студенчества, когда он изучал в Кристианском университете биологию гренландских тюленей.

Через шесть лет Нансен предпринял успешный групповой поход через материковые льды Гренландии, а еще через пять — «Норвежскую полярную экспедицию» с командой из 12 человек на корабле «Фрам». Возвращение «Фрама» из трехлетнего плавания было отмечено в Норвегии как национальный праздник. По результатам экспедиций Фритьоф написал несколько книг, изданных во многих странах, одна из которых — «„Фрам“ в полярном море: Норвежская полярная экспедиция 1893 — 1896» — сделала его состоятельным человеком.

Скорее всего, именно эти две экспедиции родили великого филантропа — по принципу «как аукнулось, так и откликнулось». На поход по Гренландии у Нансена денег не было. Он долго не мог найти нужные ему 5000 крон, пока не помог датский предприниматель Августин Гамель. Полярная экспедиция вряд ли состоялась, если бы Нансену не помогли стортинг (парламент Норвегии), король Швеции и Норвегии Оскар II и ряд частных лиц, собравшие 445 тысяч крон.

Став профессором университета Кристиании, Нансен читал лекции по океанографии, возглавлял Центральную лабораторию международных морских исследований, провел несколько турне по США, Великобритании, Германии, где выступал с хорошо оплачиваемыми публичными лекциями.

Тогда же правительство Норвегии привлекло знаменитого ученого и путешественника к решению вопросов большой политики. Так, Нансен способствовал желанному для Норвегии расторжению унии со Швецией (1905), в качестве посланника Норвегии в Лондоне (1905 — 1908), а позднее в США он содействовал утверждению высокого международного статуса Норвегии. Авторитет Нансена в те годы был столь велик, что ему предлагали даже стать королем независимой Норвегии, от чего Фритьоф категорически отказался.

В 1911 г. Нансен дал денег на полярную экспедицию и «Фрам» впридачу «Наполеону полярных стран» Р. Амундсену. (Амундсен тогда неожиданно для всех изменил направление, пошел не к Северному полюсу, а на юг и покорил Южный полюс.)

После Первой мировой войны, унесшей 11 млн жизней, в мире возникла идея о создании международной организации, призванной осуществлять контроль за конфликтными ситуациями и прилагать усилия к сохранению и укреплению мира между государствами. Фритьоф был избран председателем Норвежского союза по созданию Лиги Наций (1920), с которой были связаны последнее десять лет его жизни. Это десятилетие, когда он занимал пост верховного комиссара Лиги Наций по вопросам беженцев, по праву можно назвать «эрой милосердия Нансена».

Занимаясь вопросами репатриации военнопленных, разбросанных по трем десяткам стран, Нансен побывал в 1920 г. в Москве, где договорился с Советским правительством об обмене главных партий военнопленных. Всего на родину за 18 месяцев было возвращено 427 886 человек. На это потребовалось 400 тысяч фунтов стерлингов, которые комиссар выбил из правительств разных стран.

После Гражданской войны в России 2 млн русских эмигрантов рассеялись по Европе и Азии. В одной только Франции их скопилось свыше 400 тысяч. Главной проблемой для каждого из них, большей частью не имевших за душой ни средств, ни документов, было получить право на жительство и найти хоть какую-то работу, чтобы не умереть с голоду.

Для них верховный комиссар предложил так называемый «нансеновский паспорт». «Это был совершенно новый вид паспорта, еще невиданный до тех пор, — в сущности, маленькая марка с портретом Нансена, на которой стояла надпись Societe des Nations. Но эта скромная маленькая марка разом предоставила несчастным людям право на существование» (Лив Нансен-Хейер, дочь Ф. Нансена). Паспорт, признанный правительствами 52 стран, спас множество людей, cpеди которых было немало деятелей русской культуры — И. Стравинский, А. Павлов, М. Шагал и другие. «Все мы, русские, благодарны Нансену за то, что остались живы» — под этой фразой, прозвучавшей на одном из собраний русских эмигрантов, был готов подписаться каждый из них.

Пригодился паспорт и для перекрестного переселения 1 млн человек — турок с Балкан в Турцию и греков из Турции на Балканы — после греко-турецкой войны 1919 — 1920 гг. Отправившись в Стамбул, Нансен лично занимался этим вопросом, компенсируя своими пожертвованиями имущественные потери переселенцев.

В 1924-м «нансеновские паспорта» получили 320 тысяч армян, спасшихся от турецкого геноцида 1915 г. в Османской империи и рассеянных по многим странам мира. Тогда же Нансен собрал необходимую сумму и организовал репатриацию 7 тысяч беженцев в Армению.

Говоря о меценатстве великого норвежца, стоит сказать о том, что он раздавал не только свои средства, но и активно привлекал их со стороны. «3а два года до смерти Нансен отправился в турне по Америке, где читал лекции с целью сбора средств в пользу армян, после которых, не стыдясь, протягивал шляпу перед аудиторией».

В СССР в 1921 г. из-за страшной засухи в Поволжье начался голод. 30 млн человек оказались на грани выживания. Нансен съездил в Москву, подписал с наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным договор с создании Международного комитета по оказанию помощи голодающим, испросил от правительств различных стран кредит в 250 млн франков для закупки хлеба, дважды выступил в Лиге Наций, во второй раз бросил в зал: «Найдется ли в этом собрании хоть один человек, который мог бы сказать: пусть погибнет лучше 20 млн людей, чем помогать советскому правительству. Я требую от собрания, чтобы оно дало мне ответ на этот вопрос!»

Комиссару отказали, отослав его искать милостей на стороне. Тогда Нансен внес, сколько мог от себя, привлек частных лиц и, отказывая себе во всем, разъезжал только в третьем классе, останавливался в самых недорогих гостиницах. Через короткое время в СССР направились первые поезда с продовольствием для голодающих (В.Ю. Визе).

Нансен поехал в Поволжье, где прожил два месяца. «Этот человек, не раз бестрепетно смотревший в глаза смерти, рыдал от бессилия и ярости при виде умирающих детей — маленьких скелетиков, обтянутых кожей».

Вернувшись, он привез множество фотографий, опубликовав которые и проведя компанию по оказанию помощи голодающему Поволжью начал сбор пожертвований. «Во многом благодаря огромному влиянию Нансена Норвегия первой из скандинавских стран заключила с Россией торговый договор. Это не могло трактоваться иначе как признание Советского правительства де-факто». Привлекши 32 организации и многих частных лиц, Нансен собрал огромную сумму — 40 млн франков, на которые были закуплены тысячи вагонов с продовольствием, спасшие от голодной смерти 7 млн человек.

В декабре 1922 г. Нансену была присуждена Нобелевская премия миpa — «3a многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным» (122 тысячи крон), большую часть которой лауреат истратил на устройство в СССР двух показательных сельскохозяйственных станций (остаток перечислил греческим беженцам). Такую же сумму Нансен получил от датского издателя Хр. Эриксена и истратил их на эти же цели.

Скончался Нансен 13 мая 1930 г. Урна с его прахом захоронена под одной из берез в доме родителей Фритьофа.

Рабиндранат Тагор

Рабиндранат Тагор — индийский писатель-классик, автор рассказов, романов, драм и стихотворений, сыгравших решающую роль в становлении бенгальского литературного языка и литературы, первый азиатский лауреат Нобелевской премии по литературе (1913 г.). Сочинив 3000 песен, многие из которых стали народными, поэт-философ и поэт-учитель (кабигуру) навсегда остался в мировой культуре и в людской памяти. А еще в истории двух стран: Тагор создал два национальных гимна — Республики Индия («Ты, Господь душ всех людей») и Народной Республики Бангладеш («Моя Золотая Бенгалия»).

Биографы любят сравнивать Тагора с титанами европейского Возрождения: ведь Рабиндранат был еще выдающимся художником и композитором (он создал новый вид музыки, названный его именем — «Рабиндра Сангит»), историком и публицистом, педагогом и лектором, пропагандистом и просветителем, одним из руководителей национально-освободительного движения и одновременно «фигурой, сближающей мир Востока и Запада» (Х. Йерне). Участвовал Тагор и в создании Литературной академии Индии. Четыре университета Индии и Оксфорд удостоили его своих почетных степеней.

О Рабиндранате не так часто говорят как о благотворителе, но для Индии он и в этом качестве, безусловно, крупнейшая фигура. В 1901 г.писатель продал авторское право на издание своих сочинений и открыл в Шантиникетане (Обители мира), семейном поместье под Калькуттой, бесплатную экспериментальную школу для бедных детей Брахмачарья Ашрам с садами, рощами и прекрасной библиотекой, главной задачей которой стало освобождение бенгальцев от многовекового рабства.

Забота о Шантиникетане отнимала у поэта много времени и сил: «Тагор сам следил за всем, что было связано со школой, сам вел уроки, составлял учебники и хрестоматии на бенгальском языке, искал средства на ее содержание (что было самым трудным, а порой и унизительным)». В школе равными правами пользовались дети, принадлежавшие к различным кастам, конфессиональным группам и национальностям. Особое внимание оказывалось крестьянам в овладении грамотой.

Со временем об Ашраме Тагора узнали во всем мире. Пожертвовав школе свою Нобелевскую премию, писатель преобразовал ее в 1921 г. в университет с бесплатным обучением Вишва Бхарати (центр интернационального обучения, в переводе — Всемирная Индия), в котором обучались юноши и девушки из различных регионов Индии и из зарубежных стран, а преподавали профессора, приглашенные со всего мира.

Одной из главных миссий университета Тагор считал «процесс слияния Востока с Западом в процессе общего обучения». Надо сказать, этот центр Тагор создал с весьма ограниченными средствами, и его появление обрадовало не всех шовинистически настроенных соотечественников.

В этом учебном заведении, осаждаемом ныне тысячами паломников, «сохраняется старая система занятий — небольшие группы с преподавателем сидят под деревьями или на лавочке, иногда ночью при свете свечей. Вишва Бхарати особенно славится преподаванием искусств (музыка, танец, пение), а также живописи, скульптуры, графики, ткачества и создания фресок» (В. Пагадаев).

В университете учились многие знаменитые деятели культуры разных стран. К примеру, индийский кинорежиссер, первый в Индии лауреат премии «Оскар» С. Рей изучал в Вишва Бхарати графику. Выдающийся французский этнолог и антрополог К. Леви-Стросс был почетным профессоpoм этого университета.

Чтобы спасти крестьян от ростовщиков, Тагор создавал кооперативные общества. В 1922 г. на основе курсов, посвященных аграрному образованию и пропаганде реформы сельского хозяйства, благотворитель основал еще одно высшее учебное заведение — Институт реконструкции сельского хозяйства, позднее переименованный в Шриникетан (Обитель благосостояния).

Именно на ниве просвещения и образования можно рассматривать Тагора как величайшего мецената Индии. 40 лет учительства «в глубинке» и руководства «Школой поэта» сделали Тагора «пионером в области образования», разработавшим и внедрившим общепризнанные ныне принципы образования. «Если бы Тагор не сделал ничего, кроме создания Шантиникетана и Шриникетана, этого было бы достаточно для того, чтобы назвать его одним из величайших создателей индийской нации» (Кришна Крипалани).

Как и многие другие великие меценаты, Тагор вырос в семейных традициях благотворительности. Рабиндранат происходил из известного бенгальского рода Тагоров (Тхакуров), насчитывавшего не одну сотню лет, многие члены которого прославились как землевладельцы, бизнесмены, общественные деятели, ученые, деятели искусства, благодетели. «Родовое их имя на бенгальском означает „Святой мудрец“»(С. Обухова).

Так, например, Г. Тагор подарил золото храму Кали и основал Индийский колледж. Дж. Тагор, президент Британско-индийской ассоциации (БИА), учредил театр Банга Натьялая, спонсировал калькуттский театр, покровительствовал литераторам и музыкантам. П. Кумар, также президент БИА, жертвовал на курсы университетских лекций, основал первый индийский театр. Другие представители семейства собрали большую коллекцию работ европейских живописцев, основали музыкальную школу Бангла Сангит Видьяла и Бенгальскую академию музыки и т.п.

Богатейший купец и финансист, основавший первый современный банк с индийским капиталом, известный под названием «Юнион Бэнк», Д. Тагор (1794 — 1846) по прозвищу Принц, знаменитый на всю Бенгалию своими щедрыми публичными пожертвованиями, предоставил своему внуку Рабиндранату отличное воспитание и образование. Духовным же воспитанием писатель обязан своему отцу — махараши (приобретшему знания через изучение сознания) брахману Дебендранату Тагору.

Из общественно-благотворительных деяний последних лет жизни Р. Тагора стоит отметить создание им в 1924 г. в Шанхае Азиатской ассоциации и в 1937 г. открытие факультета китайско-индийских исследований.

Савва Тимофеевич Морозов

Гибель русского фабриканта 43-летнего Саввы Тимофеевича Морозова во французских Каннах — 13 (26) мая 1905 г. он был найден в гостиничном номере мертвым, с простреленной грудью, — наделала в российском обществе много шуму. Не проведенное должным образом французской полицией расследование породило несколько версий случившегося (самоубийство, убийство, мистификация). Наиболее вероятной представляется «семейная версия» события, но об этом позднее.

Знаменитый представитель клана купцов Морозовых родился 3 (15) февраля 1862 г. в старообрядческой многодетной семье «ситцевого короля» Тимофея Саввича Морозова и Марии Федоровны, урожденной Симоновой, в селе Зуеве Богородского уезда Московской губернии. (В конце ХIХ в. три села морозовской вотчины — Зуево, Орехово и Никольское — образовали г. Орехово-Зуево.)

Савва, с юности проявивший исключительные способности к точным наукам и к технике, окончил в 1881 г. 4-ю Московскую гимназию, в 1885 г. физико-математический факультет Московского университета и в 1887 г. Кембридж (Англия), где получил специальность химика-технолога. Морозов серьезно занимался наукой, досконально изучил состояние дел в британской текстильной промышленности, готовил диссертацию, но его планы стать ученым нарушили события в России. Савву отозвали домой.

За два года до этого на фабрике отца произошла крупная стачка рабочих, вошедшая в историю под названием Морозовской, после которой хозяин мануфактуры Т.С. Морозов заболел и вынужден был отойти от дел. В 1889 г. Тимофей Саввич умер, оставив 90 % акций супруге. Старший сын Савва был назначен управляющим Товарищества.

Проявив себя незаурядным организатором дела, Морозов осовременил предприятие, доставил из Англии новейшее оборудование, установил, отладил его, своими руками создал еще более совершенное, разработал технологию, обучил работе техников и рабочих.

Отменив штрафы и повысив расценки, сократив рабочий день с 12 до 9 часов, Савва Тимофеевич поставил своих рабочих в лучшие условия, нежели пролетарии на других российских предприятиях той поры.

Благодаря модернизации, Никольская мануфактура через несколько лет стала третьим по рентабельности предприятием России, вытеснив английские ткани в Европе, Персии и Китае. На всемирных выставках в Чикаго (1895) и в Париже (1900) морозовские ткани завоевали высшие награды.

Кроме должности управляющего мануфактурой, Морозов занимал еще пост директора основанного им Трехгорного пивоваренного товарищества в Москве и руководителя компании «С.Т. Морозов, Крель и Оттман», зарегистрированной в Германии. В его ведении находилась также брокерская контора на Нижегородской ярмарке.

Савва Морозов, имевший неофициальный титул «купеческого воеводы», был избран председателем правления Нижегородской ярмарки и организуемых при ярмарке торгово-промышленных съездов. Ему было присвоено звание мануфактур-советника, он состоял членом Московского отделения Совета торговли и мануфактур.

Личные доходы (от 60 до 250 тысяч рублей в год, что превышало зарплату министров царского правительства в 10 и более раз) Савва щедро тратил на благотворительность и меценатство. На эти же цели он пускал и деньги Товарищества. Сегодня трудно отделить одни суммы от других и какую часть в пожертвованиях Товарищества можно отнести на eго долю, а какую на долю его матери — истинной хозяйки мануфактуры

Забегая наперед, стоит сказать, что Мария Федоровна после своей кончины в 1911 г. оставила 30 млн рублей чистого капитала, увеличив унаследованный от мужа почти в 5 раз, да еще 1 млн выделила перед смертью на благотворительные цели. Без Саввы эти суммы были бы намного (вернее, во много раз) меньше.

Но это, в конце концов, и не важно, чьи деньги жертвовал Савва на благие дела. Важно, какую пользу они принесли экономике и культуре России, а также рабочему люду. Нельзя также установить всех пожертвований промышленника, он не любил афишировать свои милости, видя смысл только в деятельном служении «делу и России».

К основным социальным программам Морозовы (мать и сын) относили: организацию бесплатного медицинского обслуживания; обеспечение бесплатным жильем рабочих и служащих; организацию социального страхования; призрение престарелых и сирот; обеспечение фабричных дешевыми и качественными продуктами питания и промышленными товарами; организацию начального образования и профессионального обучения рабочих; просветительскую деятельность, приобщение рабочих к светской культуре.

Несколько примеров.

На содержание четырех больниц, обслуживавших в начале ХХ в. около 17 тысяч работников, Морозовы из фонда Товарищества отчисляли ежегодно от 70 до 170 тысяч рублей. Бесплатной была не только врачебная помощь, но и качественное питание для больных, лекарства, размещение матерей с заболевшими детьми; ежегодный обязательный медосмотр; амбулаторное и физиотерапевтическое лечение; услуги стоматолога и окулиста. Детям делали ежегодные прививки от оспы, лечили заболевших оспой, скарлатиной, корью, дифтеритом и т.п. При фабриках работали бесплатные ясли на 200 детей. Была введена оплата по беременности женщинам-работницам.

Под непосредственным патронатом Морозова был выстроен главный корпус Никольской больницы (ныне 1-я горбольница), рассчитанного на 300 коек (открыт в 1906 г.). Современники называли Никольскую больницу «чудом санитарной техники и архитектуры».

Как управляющий Товарищества, Морозов построил богадельню в Москве, оказывал постоянную помощь московским городским властям в деле призрения обездоленных. Десятки тысяч рублей были пожертвованы Товариществом на строительство родильного приюта при Старо-Екатерининской больнице, «на дело призрения душевнобольных в Москве», на Красный Крест и т.д.

Биографы единодушно отмечали, что при С.Т. Морозове «масштабы жилищного строительства в Никольском приняли небывалый ранее размах». На сооружение новых бесплатных казарм для рабочих и благоустроенных домов для служащих только за пять лет (1891 — 1896) Товариществом было затрачено 1,2 млн рублей. В домах сооружались ванные комнаты, теплые промывные ватерклозеты, прачечные, внутренняя вентиляция, паровое отопление, кухни, специальные лари для съестных припасов. На Всемирной выставке в Париже (1900) «морозовские казармы» были удостоены серебряной медали.

Главной попечительницей образовательных программ была Мария Федоровна, но и Савва на собственные деньги построил в Никольcком средне-техническое училище, имел своих стипендиатов в технических вузах страны и за границей, был почетным членом Общества пособия нуждающимся студентам Московского университета.

Обладая несравненным даром убеждения, Савва Тимофеевич привлекал к благим делам даже тех купцов и промышленников, которые и не помышляли ни о каких пожертвованиях.

Основатели Московского художественного театра (MXT) К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко не раз заявляли, что без поддержки Морозова театра не было бы. Савва Тимофеевич, как заведующий финансовой частью и председатель правления паевого товарищества по эксплуатации МХТ, истратив более 500 тысяч рублей, построил здание, закупил все оборудование, постоянно помогал труппе.

Предприниматель взял на себя всю хозяйственную часть театра, которую он знал лучше специалистов. Так, например, он проделал огромную работу по изготовлению для театра осветительной аппаратуры, в которую внес немало собственных задумок и новшеств.

На открытии этого здания в Камергерском переулке с залом на 1300 мест Станиславский обратился к Морозову со словами: «Внесенный вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется сбывшимся наяву сном. Я радуюсь, что русский театр нашел своего Морозова подобно тому, как художество дождалось своего Третьякова».

Морозов также спас Московский частный театр от банкротства и заложил в 1904 г. первый в России театр для рабочих в Орехове на 1350 мест. Зимний театр был открыт после смерти мецената в 1912 г.

Помимо театра Савва Тимофеевич оказывал поддержку А.П. Чехову, Максиму Горькому, В.О. Ключевскому, Ф.И. Шаляпину, Ф.О. Шехтелю и другим деятелям русской культуры.

При всей своей скромности и непритязательности, Савва Морозов не отказывал себе в удовольствии владеть самым роскошным особняком Москвы, в котором давались пышные балы (кои сам меценат не жаловал). Знаменитый «дом на Спиридоновке» (ныне принадлежащий MИД России), отстроенный Саввой, смущал богатством и убранством даже царственных особ. У Морозова были лучшие в России рысаки — Ташкент и Неяда, призеры многочисленных скачек на московских ипподромах. Его парк для гуляний был лучший в Московской губернии. И т.д.

В начале ХХ в. Морозов стал живо интересоваться политикой, большевиками, эсерами, представителями будущей партии кадетов. Некоторым из них он оказывал помощь.

После Кровавого воскресения 9 января 1905 г. Морозов подал заявление председателю Комитета министров С.Ю. Витте о необходимости покончить с самодержавием. Тогда же он составил записку с требованиями свободы слова, печати и союзов, всеобщего равноправия, неприкосновенности личности и жилища, обязательного школьного образования, общественного контроля за государственным бюджетом и т.д.

После забастовки рабочих Никольской мануфактуры в феврале 1905 г. Морозов потребовал у правления Товарищества принять их условия и передать в его руки полное распоряжение делами на фабрике, но получил отказ матери. Мать пригрозила сыну «отлучением» от дела. В это же время в СМИ появились статьи с «разоблачениями» фабриканта, а потом и новости о его якобы «сумасшествии».

В марте на собрании пайщиков Никольской мануфактуры М.Ф. Морозова была переизбрана на должность директора-распорядителя, а Савва Тимофеевич — заступающим место директора-распорядителя.

По настоянию семьи С.Т. Морозов, пребывавший несколько месяцев в угнетенном состоянии, был послан на лечение в Канны, где и нашел свой конец. Похоронили Савву Тимофеевича на старообрядческом Рогожском кладбище в Москве, поставив по настоянию матери «диагноз» случившемуся — самоубийство в состоянии помешательства. Все попытки выяснить правду о гибели Морозова Мария Федоровна решительно пресекла.

В память об ушедшем сыне М.Ф. Морозова «выделила средства на строительство двух корпусов Старо-Екатерининской больницы, корпуса для нервных больных на 60 кроватей и корпуса родильного дома на 74 кровати».

Р.S. «Когда в 1923 г. МХАТ гастролировал в США, Станиславский рассказывал американцам о роли Морозова в судьбе театра, о его „меценатстве с чисто русской широтой“, американские богачи, субсидировавшие театральные предприятия, не могли, по словам Константина Сергеевича, „понять этого человека. Они убеждены, что меценатство должно приносить доходы“».

Пьер де Кубертен

— написал 25 веков назад древнегреческий поэт Пиндар.

Что есть благородство? Прежде всего — бескорыстная помощь ближнему. Знаменитый лирик неспроста возвел Олимпийские игры в ранг самой благородной человеческой деятельности — благотворительности. Игры изначально предполагали проявление главного предназначения человека — человеколюбия. В этой ипостаси Олимпийские игры сами по себе были благом и для участников, и для зрителей. Благом потому, что на это время в Элладе прекращались войны и целый год назывался «Годом радости».

Учрежденные впервые в 884 г. до н.э. в греческом городе Олимпии двумя царями Ифитом Элидским и Клеосфеном Писанским, а также спартанским законодателем Ликургом, Олимпийские игры двух государств — Элиды и Элиса — в 776 г. до н.э. стали общегреческими. (По другим версиям, игры впервые провел в 1253 г. до н.э. Геракл; в незапамятные времена — Зевс и т.д.) На протяжении 1170 лет (раз в четыре года) Олимпиады проводились без перерывов, пока в 394 г. н.э. император Востока и Запада Феодосий I не объявил игры нечестивыми и запретил их. Олимпия была разрушена.

1122 года человечество обходилось без игр. В 1516 г. в Италии были проведены показательные «олимпийские» выступления гимнастов, а через 100 лет соревнования под названием «олимпийские игры» организовал английский монарх Яков I. Некое подобие античных игр, спорадически проводимых в разных местах Европы, было весьма популярно в аристократическом обществе вплоть до середины XIX в.

К этому времени были созданы международные федерации гимнастов, гребцов, конькобежцев, проводились мировые чемпионаты и международные встречи. Спорт стал почти такой же приметой времени, как и сегодня. Может, даже большей, так как тогда все это было внове. Во всяком случае, политики и простые люди находили часто общий язык именно в спорте и спортивных соревнованиях.

В 1859, 1870, 1875 и 1889 гг. в Греции были проведены спортивные «Олимпии», не получившие, правда, широкой известности. Чтобы придать движению импульс, понадобился пассионарий, и таковой нашелся — французский общественный деятель, историк и литератор Пьер де Фреди барон де Кубертен.

Будущий лидер Олимпийского движения родился 1 января 1863 г. в Париже в семье французских аристократов Шарля Луи де Фреди и Агаты-Габриэль де Мирвилль.

После окончания колледжа Пьер отказался от фамильной военной карьеры и в 1880 г. поступил в Высшую школу политических наук в Париже. Помимо истории и педагогики, студент активно занимался спортом — греблей, фехтованием, боксом, верховой ездой. Проблемы физического воспитания французской молодежи, субтильной по сравнению с немецкой или американской, стали любимым коньком молодого преподавателя. По его мнению, слабое физическое состояние французских солдат стало одной из причин поражения французов в Франко-прусской войне.

Путешествуя по Европе, США и Канаде, Кубертен посетил многие учебные заведения, славящиеся своими спортивными традициями (например, английский колледж в г. Регби), побывал в долине Алфея, где велись раскопки Олимпии, черпал, где только было можно, любую информацию о развитии спорта в разных странах. В конце концов, Кубертен пришел к выводу, что одной из причин золотого века Греции были именно Олимпийские игры.

Свои мысли о реформе французской системы образования педагог изложил в статьях, книгах, а также в лекциях, в которых призывал отказаться от военизированного воспитания молодежи. Став инициатором создания Союза французских обществ бега и Комитета по пропаганде физического воспитания, Пьер одновременно реформировал учебный процесс в одной из парижских школ.

В 1892 г. Кубертен организовал конференцию в Сорбонне, на которой предложил идею возобновления Олимпийских игр. К этому предложению большинство собравшихся отнеслись с прохладцей, тем не менее Пьер настоял принять решение о созыве международного форума для выработки единых подходов к организации Олимпийских игр. Как инициатору, Кубертену и поручили установить контакты с коллегами в разных странах и убедить их в необходимости возрождения Олимпиад, то есть сделать все самому.

Благодаря страстной убежденности в своей правоте и хорошо подвешенному языку, Кубертен склонил большинство политиков и общественных деятелей на свою сторону и в 1894 г. созвал в Сорбонну представителей 12 стран.

Международный спортивный конгресс принял решение о возрождении Олимпийских игр и проведении Первой Олимпиады в 1896 г. в Афинах; избрал Международный олимпийский комитет (МОК), генеральным секретарем которого стал Кубертен (с 1896 г. — президентом); утвердил разработанную Кубертеном Олимпийскую хартию — свод основных правил и положений МОК.

Фразу «Сitius, Altius, Fortius» («Быстрее, выше, сильнее»), изреченную французским священником А.М. Дидоном, Кубертен сделал Олимпийским девизом. Он же определил олимпийский принцип: «Самое важное в Олимпийских играх — не победа, а участие, так же как в жизни самое главное — не триумф, а борьба». Предложил текст Олимпийской клятвы, ныне даваемой спортсменами, тренерами, официальными лицами команд и арбитрами. Позаимствовал у древних греков ритуал зажжения священного огня. Стал автором флага и олимпийской эмблемы — пять скрепленных колец, символизирующих объединение пяти частей света в олимпийском движении (голубое для Европы, черное для Африки, красное для Америки, желтое для Азии и зеленое для Австралии).

Изначально Кубертен хотел сделать Олимпийские игры любительским соревнованием, в котором нет места профессионалам, занимающимся спортом за деньги. К состязаниям не допускали даже тренеров и тех, кто получал денежные призы за участие. Верный грекам во всем, Кубертен был противником участия в играх женщин. Дамы пробились на Олимпиады уже после отставки Кубертена.

Главное же, что сделал Кубертен, — он создал не просто структуру олимпийского движения, а пропитал ее духом философии олимпизма, основанного на «интернационализме, честной игре и спорте для всех».

Через наследного принца греческого короля Георга I Константина Кубертен убедил монарха в целесообразности проведения Олимпиады в Греции; помог в организации сбора денег на это мероприятие по всей Греции и от филантропов (в частности, Г. Аверов отремонтировал «мраморный стадион»).

В I Олимпиаде приняли участие 241 участник из 14 стран. Программа игр включала в себя 9 видов спорта, было разыграно 43 комплекта серебряных и бронзовых медалей (золотые ввели позднее).

Две следующие Олимпиады были совмещены с Всемирными выставками, проходившими в 1900 г. в Париже, а в 1904 г. — в Сент-Луисе (СШA).

В 1906 г. состоялись так называемые Промежуточные игры в Афинах, после чего Олимпийские игры окончательно обрели свой нынешний статус, став самым значительным спортивным событием мира.

С 1924 г. стали проводиться и Зимние Олимпийские игры.

В 1925 г. Кубертен ушел в отставку с поста президента, оставшись почетным президентом МОК. Тогда же он основал и стал президентом Всемирного педагогического союза, в 1926 г. создал и возглавил Международное бюро спортивной педагогики.

За три десятилетия Кубертен практически с нуля создал Олимпийские игры в их современном виде. Также с нуля он сотворил сегодняшний спорт и физкультуру как явления культуры, уже после его смерти превратившиеся в шоу и торгашескую организацию.

Кубертен написал 1200 статей, 50 брошюр, 30 книг («Французская хроника», «Утилитарная гимнастика», «Всеобщая история» в четырех томах, «Основы города Будущего», «Олимпийские мемуары», «Прогноз для Европы» и другие).

Пьер де Кубертен скончался 2 сентября 1937 г. от сердечного приступа в Женеве. Похоронен в Буа-де-Во в Лозанне. Его сердце было захоронено отдельно, в монументе возле руин древней Олимпии.

Но вот мы и подошли к главному пункту нашего очерка — и где же тут филантропия? Вроде как «любовь к человеку» налицо — вся жизнь Кубертена стала проявлением этой любви, а где же материальные затраты, понесенные благотворителем? Были, оказывается, и они, хотя информацию об этом можно найти в очень немногих публикациях. Почему-то авторы биографий стыдливо умалчивают об этом.

Большую часть средств, необходимых для организации МОК, его функционирования, для частых и весьма затратных поездок, для публикации многочисленных материалов, связанных с работой комитета и Олимпийскими играми Кубертен брал из своего поначалу немалого личного состояния. С годами состояние растаяло и последние годы жизни экс-президент МОК провел в крайне стесненных условиях. Чтобы покрыть спортивную «составляющую» расходов семейного бюджета, Кубертену пришлось продать в 1918 г. родительский дом во Франции и переехать в Лозанну (Швейцария), где располагалась штаб-квартира МОК.

Р.S. В 1906 г. по инициативе Кубертена МОК принял решение об организации на Олимпийских играх конкурсов искусств. Шесть лет спустя на V Олимпиаде написанная Пьером де Кубертеном (под псевдонимом) «Ода спорту» в номинации «Литература» была удостоена золотой медали. В этом стихотворении президент МОК выразил свое понимание спорта, как нам представляется, сводимое к двум главным строкам: