14 произведений из сборника Sketches New and Old

Новое преступление

В нашем отечестве за последние тридцать или сорок лет было несколько замечательнейших случаев умопомешательства, какие только знает история. Таков, например, случай Балдвина в Огайо двадцать два года тому назад. Балдвин с детства обнаруживал мстительный, злобный, сварливый характер. Он выбил одному мальчику глаз и никогда не раскаивался в этом. За ним числилось много подвигов в этом роде. Но в конце концов он совершил нечто серьезное. Он подошел к одному дому поздно вечером, в темноте, постучался и, когда хозяин отворил ему дверь, застрелил его, а затем попытался убежать, но был схвачен. За два дня перед тем он грубо оскорбил беспомощного калеку, и человек, в которого он всадил предательскую пулю, сбил его с ног. Таков был случай Балдвина. Судебное следствие тянулось долго и волновало весь город. Все говорили, что мстительный, бессердечный негодяй наделал достаточно гадостей и несомненно подвергнется каре закона. Но все ошибались; Балдвин совершил убийство в состоянии помешательства — чего никто не подозревал. Зашита доказала, что в половине десятого утра, в день убийства, Балдвин помешался и оставался в таком состоянии ровно до половины двенадцатого ночи. Это делало его невменяемым, и он был оправдан. Хорошо, что послушались адвоката, а не легкомысленных и возмущенных граждан, иначе бедное помешанное существо подверглось бы страшной ответственности за простой припадок безумия. Балдвин был отпущен на свободу, и хотя его родные и друзья естественно возмущались публикой за ее несправедливые подозрения и заявления, однако на этот раз они простили ей и не стали преследовать ее за клевету. Балдвины были очень богаты. Позднее этот самый Балдвин еще два раза подвергался внезапным припадкам умопомешательства и убивал людей, против которых имел зуб. В обоих этих случаях обстоятельства преступления были такими возмутительными и сами убийства до того жестокими и предательскими, что не будь Балдвин помешанным, он, без сомнения, угодил бы на виселицу. Потребовалось все влияние его семьи, чтобы добиться оправдания в одном из этих случаев; а в другом оно обошлось ему не менее десяти тысяч долларов. В этом последнем случае он грозил своей жертве убийством еще задолго до расправы с ней. И надо же было бедняге, в силу чистого каприза судьбы, проходить по темной аллее как раз в ту минуту, когда припадок умопомешательства привел сюда Балдвина, который выстрелил ему в спину из ружья, заряженного картечью.

Возьмем теперь случай Линча Гакетта в Пенсильвании. Он дважды публично бросался с палкой на немца-мясника, Бемиса Фельднера, и оба раза немец сбил его с ног кулаком. Гакетт был тщеславный, богатый, наглый господин, чрезвычайно гордившийся своим происхождением и родством и полагавший, что все должны относиться с почтением к его богатству. Получив трепку, он не мог переварить обиды и спустя две недели, во внезапном припадке умопомешательства, вооруженный с головы до ног, отправился в город и ждал два часа, пока не увидел Фельднера, идущего по улице под руку с женой. Когда же чета проходила мимо подъезда, в котором он прятался, он всадил нож в шею Фельднеру и уложил его на месте. Вдова подхватила падающее тело и осторожно опустила его на землю. Оба были залиты кровью. Гакетт шутливо заметил ей, что как бывшая супруга профессионального мясника, она, без сомнения, оценит артистическую меткость удара, который доставил ей возможность вторично выйти замуж, если она пожелает. Это замечание, равно как и другое, сделанное им одному из своих друзей, что со стороны человека с его положением в обществе убийство какого-то ничтожного обывателя является простой эксцентричностью, а не преступлением, — приводились защитой в доказательство его безумия, и таким образом Гакетт избежал наказания. Присяжные, впрочем, вряд ли бы сдались на эти доказательства, тем более, что Гакетт никогда раньше не обнаруживал признаков умопомешательства и почти мгновенно излечился от него под благотворным влиянием убийства; но когда защите удалось доказать, что троюродный брат отчима жены Гакетта сходил с ума, — и не только сходил с ума, но и обладал совершенно таким же носом, как у Гакетта, то ясно стало, что помешательство наследственно в их семье и что Гакетт имел право на убийство в силу законной наследственности. Разумеется, после этого присяжные оправдали его. Но если бы не милосердное Провидение, поразившее родственника мистрис Гакетт таким недугом, то ее муж, без сомнения, был бы приговорен к виселице.

Невозможно перечислить все чудесные случаи умопомешательства, ставшие известными публике за последние тридцать или сорок лет. Три года тому назад в Нью-Джерси разбиралось дело Дорджин. Горничная, Бриджет Дорджин, забралась ночью в спальню своей барыни и буквально искромсала последнюю на куски ножом. Затем она стащила тело на пол и долго колотила его стульями и тому подобными предметами. Потом распорола перину, высыпала на пол ее содержимое, облила керосином и подожгла. После этого взяла ребенка убитой женщины на свои окровавленные руки, побежала босая по снегу, к соседу, жившему за четверть мили оттуда, и рассказала там дикую, бессвязную историю о каких-то людях, которые пришли и подожгли дом; потом заплакала и, по-видимому, совершенно не замечая, что ее руки, платье и ребенок залиты кровью, прибавила, что боится, не зарезали ли эти люди ее барыню! Позднее было установлено, на основании ее собственных заявлений и свидетельских показаний, что госпожа всегда была добра к ней, так что мотивом убийства не могла служить месть; было также доказано, что девушка ничего не взяла из сгоревшего дома, даже собственных башмаков, так что и воровство не могло быть мотивом. Читатель наверное скажет: „В этом случае, конечно, последовало оправдание по невменяемости". Но читатель на этот раз ошибется. О невменяемости и речи не было. Судьи вынесли обвинительный приговор, никто не подавал петиций о помиловании, и несчастная была повешена.

Был в Пенсильвании юноша, странное показание которого опубликовано несколько лет тому назад. Оно с начала до конца представляет какой-то бессвязный бред, такова же была и его предсмертная речь на эшафоте. Целый год его преследовало желание обезобразить одну девушку, чтобы никто не захотел жениться на ней. Сам он не любил ее и не искал ее руки, но ему хотелось, чтобы и другие не искали. Он не желал провожать ее, но требовал, чтобы другие не смели делать этого. Однажды он отказался проводить ее на свадьбу, когда же она пошла с другим, засел на дороге, с целью либо вернуть их домой, либо убить провожатого. Целый год он томился своим диким желанием и наконец попытался привести его в исполнение, то есть попытался обезобразить девушку. Попытка слишком удалась. Он выстрелил ей в щеку (когда на сидела за ужином со своими родителями, братьями и сестрами), рассчитывая испортить ее красоту, но пуля уклонилась немного в сторону и уложила ее наповал. До последней минуты своей жизни он жаловался, что она повернула голову в самый критический момент. Так он и умер, убежденный, по-видимому, в том, что она сама была виновата в своей смерти. Этого идиота повесили. Никто не сослался на невменяемость.

Умопомешательство несомненно учащается в мире, а преступление вымирает. Скоро не останется убийств, — по крайней мере, заслуживающих упоминания. Раньше вы могли совершить убийство в состоянии умопомешательства, — ныне же если вы, обладая влиятельными друзьями и деньгами, убьете человека, это будет очевидным доказательством того, что вы помешаны. Равным образом, если в наши дни лицо хорошей фамилии, имеющей вес в обществе, украдет что-нибудь, это оказывается клептоманией и влечет за собой помещение в больницу. Если человек с высоким общественным положением прокутит свое состояние и завершит свою карьеру стрихнином или пулей, „временное расстройство ума" вполне объясняет этот факт.

Ссылка на невменяемость сделалась обычным явлением. Настолько обычным, что читатель ожидает ее встретить во всяком уголовном процессе. Она стала такой дешевой, такой общеупотребительной и часто такой банальной, что читатель презрительно улыбается, встречая ее в газетах. Скоро, кажется, человеку невозможно станет вести себя перед убийством так, чтобы его поведение не было доказательством умопомешательства. Если он толкует о звездах, он помешан. Если он кажется нервным и беспокойным за час до убийства, он помешан. Если он горюет о чем-либо, друзья покачивают головами и выражают опасение, что у бедняги „не все дома". Если, спустя час после убийства, он кажется расстроенным, удрученным и взволнованным, он бесспорно сумасшедший.

Право, нам требуются теперь не законы против убийства, а законы против помешательства. В нем, собственно, таится зло.