1918 год на Украине

М. Нестерович-Берг[87]
В КИЕВЕ В КОНЦЕ 1918 ГОДА [88]

Тревожно было в Киеве. Поговаривали о наступлении Петлюры, об увеличении его армии: к нему присоединились и крестьяне, и все городские низы. Открыто говорили о том, что недурно будет пограбить собравшихся буржуев. Кто защитит Киев – никому не было известно.

Как-то, отправившись во дворец к гетману, я случайно встретила там добровольца полковника Святополк-Мирского. Он занимал должность помощника командира Георгиевского полка.

– Вот счастье! Ведь мы не виделись после Новочеркасска. Как раз вы-то нам и нужны. Приезжайте сегодня в штаб на Львовскую улицу.

– В какой штаб? – удивилась я.

– Да в штаб 1-й офицерской добровольческой дружины. Я – командир.

И все-таки я не могла понять, что это за добровольческая дружина… вечером поехала на Львовскую. И как только вошла в помещение, все стало ясно. Все и всё напомнили мне Новочеркасск и Барочную. Полно офицеров, юнкеров, гимназистов… Значит, опять «позиции», опять польется офицерская кровь…

Офицеры разошлись, мы остались с Мирским вдвоем.

– Не напоминает ли вам это помещение Барочную?

– Даже очень.

– Так скажите: что все это значит?

– Ввиду наступления на Киев Петлюры мы сорганизовали две дружины для защиты города: вторую офицерскую добровольческую дружину, которой командует полковник Рубанов, и первую дружину, которой командует ваш покорный слуга. Очень рад, что вас встретил. Возьмите в свои руки благотворительную часть. Германское правительство разрешило нам сорганизоваться.

– Что? Разрешило?! Да немцы должны вас благодарить. Их же будете спасать…

Опять непонятно было все это. Почему Киев должны защищать добровольцы-офицеры? Куда же девалось все мужское население Киева? Почему всем мужчинам не защищать Киев? Я хорошо знала полковника Святополк-Мирского, отличного офицера и честнейшего человека, общего любимца. На его предложение я согласилась. Но откуда добыть денег?

На следующий день я получила удостоверение за № 34 с подписями, уполномочивающее меня на денежные сборы, и сразу приступила к работе. Из штаба гетмана мне также прислали бумагу за № 402. Назначение мое состоялось 15 ноября 1918 года. Я долго соображала, с чего бы начать, как изловчиться, чтобы достать средства?

Опять судьба приказывала гонимому, истерзанному офицерству защищать Киев, опять должны были пролиться потоки офицерской крови. Наступал тупой и кровожадный атаман Петлюра. Доверив случаю всех близких и любимых, истинные сыны России готовились отстоять грудью Киев…

Ну а самый город? Как чувствовал себя киевский обыватель? Обыватель веселился – пир во время чумы. Пусть где-то сражаются, нас это не интересует нимало, нам весело, пусть потоками льется офицерская кровь, зато здесь во всех ресторанах и шантанах шампанское: пей, пока пьется. Какой позор эти кутившие тогда весельчаки! Припоминались вновь слова атамана Каледина: «Пропащая страна Россия. Отдали на растерзание детей своих»…

Опять взяла я кружку и пошла побираться к пьяной толпе. Было уже поздно, когда я вошла в один из ресторанов на виду. Шум, гам, пестрая толпа, цветы, женщины, музыка, заглушающая смех и говор. Глядя на эту Россию, становилось жутко. Когда настал перерыв в оркестре, я собрала все свои силенки и крикнула в толпу, сама испугавшись своего голоса:

– Тепло вам здесь и весело. Все сыты. Льется вино. А в нескольких верстах за Киевом начались бои. Дерутся офицеры. Льется кровь защитников ваших. Слышите? Они защищают вас своей грудью, они проливают кровь, чтобы вам здесь никто не помешал, чтобы вам было весело.

Я почти криком кричала, насколько хватало голоса!

– Они дерутся за вас, бросив на произвол судьбы своих детей. Я прихожу к вам, помогите накормить детей защитников Киева. Если не хотите взять оружия в руки и исполнить свой долг в окопах, рядом с офицерами, исполните его здесь, в тылу!

Толпа постепенно умолкала. Стало совсем тихо. Я прошла с кружкой. Кто-то заметил: «Она ненормальна». Но сказанное мною произвело на веселую толпу должное впечатление. Я собрала тогда около 12 тысяч рублей.

На другой же день была открыта бесплатная столовая для офицеров 1-й и 2-й добровольческих дружин имени генералов Алексеева, Корнилова и Маркова, [89] на Столыпинской улице. Давали в ней хорошие бесплатные обеды и ужины офицерам-добровольцам и их семьям. Число обедающих увеличивалось с каждым днем перед падением Киева.

Сборы наладились. Скоро по всему городу были расклеены большие плакаты дружин с призывом к населению о помощи мне всеми мерами: начались бои, число вдов и сирот возрастало, был мороз, шел снег, а герои офицеры дрались полуодетые…

Святополк-Мирский просил меня достать теплой одежды. Мне указали, что на Подоле можно купить дешево. Действительно, в еврейских лавках я нашла целые интендантские склады: столько всего, что смело можно было бы одеть и обуть армию. Купила за грош сорок полушубков и привезла на двух извозчиках на Львовскую. И не сказать, как обрадовались дружинники. Я обратилась в редакцию «Киевлянина». Мне назвали сестру В. Шульгина, П.В. Могилянскую. Милейшая женщина! Без нее ничего бы я тогда не сделала; всем, что мне удалось, я обязана исключительно П.В. Могилянской… Так хотелось бы сейчас, чтобы она почувствовала всю мою благодарность – благодарность от имени тех тысяч офицерских семей, которых она накормила, спасла от смерти, благодарность и за те деньги, которые я от нее получала на помощь офицерам…

Начали формироваться разные благотворительные комитеты, крупнейшей была организация комитета землевладельцев, с графом Гейденом во главе. В комитете самообложения граждан Киева было собрано 3 миллиона 900 тысяч рублей. Этими деньгами, если не ошибаюсь, распоряжался А. Пиленко. За мною прислали из комитета землевладельцев (по Лютеранской ул.). Принял меня граф Гейден, предложил работать с ним. До тех пор я работала исключительно с редакцией «Киевлянина». Могилянская давала деньги на пособия и столовую, дружина проверяла денежные отчеты и удостоверяла правильность расходов. Согласившись работать у графа Гейдена, я просила дать мне полную свободу: нельзя было в те дни работать продуктивно по трафаретам мирного времени. Граф Гейден согласился. Тогда же вечером на заседании комитета выбрали меня председательницей. Я дала согласие только на время, так как была моложе всех.

Членами-учредителями являлись: Вл. Серг. Полянский, А.Н. Ратьков-Рожнов, М.В. Кочубей, граф Д.А. Гейден, Елиз. Меллер-Закомельская, С.В. Гревс, М.Н. Гессе.

На следующий день я пришла в комитет и принимала официально. Двери не закрывались. Деньги в комитете были, кажется, от сахарозаводчиков, столовую финансировала г-жа Могилянская из «Киевлянина»; все, что выдавали в комитете, записывали в книги; кроме, меня всегда дежурили два-три члена.

Больше всего работала я с княгиней Ел.Ал. Голицыной. Офицерские просьбы исполнялись немедленно. Я радовалась, что наконец наладилась правильная работа, что не нужно ходить и клянчить без конца, протягивая руку.

* * *

Киев поразили как громом плакаты с фотографиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно были истерзаны эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных, как дрова, в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все – только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше, чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов; разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии. Поистине – черная страница малорусской истории, зверского украинского шовинизма! Все поняли, что в смысле бесчеловечности нет разницы между большевиками и наступающими на Киев петлюровскими бандами. Началась паника и бегство из Киева. Создалось впечатление, что тех, кого не дорезали большевики, докончат «украинцы».

Я продолжала мою работу в комитете. Как-то утром прибежала моя покойная сестра Галя. Со мною была княгиня Голицына.

– Знаешь что? Петлюровцы вошли в Киев со стороны Печерска, гетмана вывезли немцы, а его главнокомандующий, князь Долгорукий, бежал, не оставив никаких распоряжений.

Пришедший гр. Гейден подтвердил страшное известие.

Ликвидировав все, что можно было, в комитете, я вышла на улицу. Куда деваться? На квартиру Галя идти не советовала. Отправилась я к знакомому рабочему, который и приютил меня с мужем. Опять повторилась старая история: с Печерска вошли петлюровцы, а на Волынском посту удерживали еще фронт офицеры… Ночью же производились уже аресты и расстрелы. Много было убито офицеров, находившихся на излечении в госпиталях, свалочные места были буквально забиты офицерскими трупами. Мое положение становилось опаснее с каждым днем, бегство из Киева предуказывалось событиями.

На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундукулеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Я решила пойти и убедиться «своими глазами». Переодевшись, отправилась я в анатомический театр… Сунула сторожу 25 рублей, он впустил меня.

Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все – со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих оставалась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!..

– Некоторые еще были живы, – докладывал сторож, – еще корчились тут.

– Как же их доставили сюда?

– На грузовиках. У них просто. Хуже нет галичан. Кровожадные. Привезли одного: угодило разрывной гранатой в живот, а голова уцелела… Так один украинец прикладом разбил голову, мозги брызнули, а украинец хоть бы что – обтерся и плюнул. Бесы, а не люди, – даже перекрестился сторож.

Окна наши выходили на улицу. Я постоянно видела, как ведут арестованных офицеров. Утром узнала, что расстреляли графа Келлера, бывшего главнокомандующего обороной Киева. Прятался он в Михайловском монастыре, откуда знакомый монах прислал мне записку. Советовал немедленно бежать из Киева; в монастыре я часто бывала, там петлюровцы меня искали и грозили «сделать из меня котлету». Место ночлега пришлось переменить, враги были почти на моем следу, было объявлено командиром осадного корпуса, что арестовавший меня получит 100 тысяч карбованцев награды.

В этот же день муж мой благополучно бежал в Бердичев. На следующий день, с документами на имя курсистки, бежала и я. Но в Бердичеве тоже было небезопасно. Надо было как можно скорее пробираться в Одессу.

С большим трудом доехали мы до Знаменки. Дальше поезд не шел. Наступал атаман Григорьев. Этот разбойник дрался в то время с немцами и с петлюровцами. В поезде ехало много переодетых офицеров по подложным документам.

Я вышла на площадку вагона, вокзал был полон вооруженных людей: солдат, рабочих, матросов и просто пьяных мужиков. В нашем вагоне ехали исключительно переодетые офицеры. Из женщин были только я и моя подруга детства, необыкновенной красоты женщина. Она ехала в качестве жены моего мужа, а я просто как курсистка. Жизнь каждого из нас зависела от простого случая, висела, что называется, на волоске.

Подходит патруль григорьевцев проверить документы: жизнь или смерть?

– Здесь только что проверяли, – говорю спокойно.

– Добре, – и прошли мимо.

Слава Богу, удалось; не обратил внимания атаман Григорьев. Боже, что за тип! Высоченный, в огромной папахе, в длинной, до полу шубе, с винтовкой за плечами, ручные гранаты, два нагана и нагайка за поясом, в руках попросту дубинка, «украинская булава», – для разбивания голов несчастным жертвам. Пьян, еле на ногах стоит.

В то время невозможно понять было, кто с кем дерется и где какая власть. По пути всюду встречались немецкие эшелоны, возвращающиеся в Германию. Немцы были прекрасно вооружены, и это спасало, конечно, больше всего и нас всех от массовых расстрелов и зверств.

Поезд наш тронулся. Нигде на станциях не было ни стрелочников, ни начальников станций. Все в панике бежали, спасая жизнь. От Бердичева до станции Выгода, 350 верст, ехали мы одиннадцать дней! В Выгоду приехали в 2 часа ночи. Было холодно. Декабрь стоял морозный. Крохотная станция, еще какие-то поезда, «обыск», «проверка документов»… В вагон ввалились солдаты, подошли к моему мужу, документ у него был на имя Белкина-Белиновича. «Выходи», – раздался грозный голос.

Я сидела спокойно, пока не услышала этого «выходи». Муж вышел на темный перрон, а с ним сопровождавшая нас дама, я – за ними. На перроне стояли группами люди, окруженные гайдамаками, все это были переодетые офицеры, пробиравшиеся, как и мы, в Одессу, и всех высадили из вагонов. Я подошла к украинцу и спросила, что с этими людьми сделают.

– А кто знает? Что скажет комендант. Расстрелять нужно. Все – гетманцы, стоят за Скоропадского, а мы за Петлюру.

Я предложила моей подруге бросить играть роль жены моего мужа и поменяться со мной документами. Но, к нашему удивлению, она тотчас пошла к коменданту и через каких-нибудь 20 минут вернулась в сопровождении его самого за мною, будто бы кузиной, и мужем. Мы отправились в комендантскую комнату… пить чай. Комендантом оказался поручик из Львова, студент-политехник, ярый украинец. Во время чая, который не шел в горло, завязался разговор.

– Видите ли, – говорил украинец, – мы всю Украину очистим, а потом при помощи мужиков заведем порядок. Галиция, все земли от Львова до Одессы – все будет наше. Мы ляхам зададим перцу. Даже если бы пришлось во Львове камня на камне не оставить, всех ляхов до единого вырежем!

Жутко было слушать этого фанатика. Но украинские чувства свои передавал он правдиво. Тогда этой расправы с поляками все действительно жаждали, но не рассчитали малого, ошиблись: Львов – не Киев…

Оборона Львова – поистине золотая страница в истории Польши. Юных героев – защитников Львова никто не мобилизовал, никто им не приказывал идти умирать. Сами пошли, потому что в отроческих сердцах их горела любовь подлинная к отечеству. Детям Львова родина оказалась дороже всего на свете. У всех вырвался один крик из груди: «Отечество в опасности, все за оружие, все на улицу, умрем с честью». И случилось то, что в таких случаях случается. Победили, хотя умерли. И будут вечно жить в памяти польского народа эти герои-дети, «орлята Львова». Враг дрогнул, покинул город, утихли орудия, и, преклонившись перед патриотизмом юношей, которые оказались сильнее орудий, враг отступил. А потом повезли их на братское кладбище, отдали навеки той земле, которую они так безгранично любили…

Честь вам, орлята Львова! Не только Польша, но вся Европа должна преклонить перед вами колени. Пусть послужит подвиг ваш примером всей молодежи культурного мира. Честь вам, польские дети! Герои! Ах, если бы так было в Киеве и вообще в России, не торжествовало бы там сегодня зло!

Возвращаюсь опять к разговору с комендантом.

– Вы в Одессу не проедете, – говорил он, – всюду по пути разосланы о вас телеграммы: узнают и арестуют.

Опять пришлось вернуться в Знаменку. Боже, что это было за путешествие в тисках пьяной, разбойной толпы.

Из Знаменки мы пробрались с немецким эшелоном в Николаев, где взяли нас под свою защиту англичане. В Одессу с большим комфортом мы прибыли на английском корабле. Приютил нас известный одесский священник, у которого оба сына были добровольцами. В то время Одесса кишела оккупационными войсками, главным образом французскими. Я ничем больше не занималась, никуда не ходила, последние скитания окончательно подорвали мои силы.

Как-то приехал из Киева на паровозе, в роли кочегара, генерал Фрейденбург, начальник 53-й пехотной дивизии. Узнав мой адрес в Одессе, он зашел поговорить.

– Какое ваше впечатление об Одессе? – спросил он.

– То же, что и везде. Несмотря на оккупацию союзных войск, настроение тяжелое, как было в Киеве перед Петлюрой. В гостинице «Лондонской» льется шампанское, а на окраине мобилизуются массы рабочих, им раздается оружие, в то время как офицерство, исполнившее свой долг, голодает…

И у союзников было нехорошо: фронт еле удерживался, тяжелое впечатление произвел бунт на корабле «Мирабо». Становилось все очевиднее, что придется бежать и из Одессы, и скоро.

Помощь иностранцев только отсрочивала катастрофу. Пришли греческие войска, после выгрузки сразу ринулись на фронт. Дрались храбро, потери были большие.

В Одессе был тогда и Польский легион из армии генерала Желиховского… Было также и нечто вовсе несообразное: сформировалась «Еврейская студенческая дружина». Последним обстоятельством я была глубоко поражена. Кто и зачем разрешил формироваться этой дружине? Я сказала генералу Фрейденбургу:

– Что это? Готовая большевистская часть в Одессе? (Мое предсказание, увы, оправдалось.)

Встретила барона Меллер-Закомельского, [90] который дал мне 500 рублей, прося устроить обеды беднейшему офицерству.

Жена его рассказала мне курьез: в Киеве какая-то особа называла себя мною и шантажировала некоторых лиц, не знавших меня в лицо…

Открыла я столовую на Тираспольской улице. Обеды давались бесплатно. Столующихся было много, а средств почти никаких. Написали в газетах о моей бесплатной столовой, г-жа Шварц прислала 5 тысяч рублей, но это была капля в море. В столовой получали обеды не только офицеры, но и безработные, которых тогда насчитывалось до 35 тысяч человек.

Положение Одессы становилось все хуже и хуже. Враг стоял под самым городом. Началось бегство. Прежде всего исчезли извозчики, попрятались, чтобы не дать буржуям уехать. Часть Одессы уже заняли большевики. Каждый старался попасть в полосу, занятую союзниками.

Начались расстрелы… Первых же заложников расстреляла… Еврейская студенческая дружина, которая потом называлась отрядом особого назначения при чрезвычайке. Мое предсказание оправдалось полностью. На рынке эта же дружина расстреляла нескольких офицеров из Польского легиона.

Чудом, в последнюю минуту, мы добрались до порта. Что там творилось! Все корабли набиты беженцами, люди стоят стеной, у всех одна цель – Крым, где удерживалась Добровольческая армия. Много русских пароходов. У мола огромнейший океанский «Кронштадт». На нем мы и устраиваемся. Но на «Кронштадте» ни капитана, ни матросов. Собрали офицеров и решили собственными силами добраться до Крыма. Между нами нашлось несколько морских офицеров. Всего было не менее 4 тысяч пассажиров, множество детей: эвакуировались кадетские корпуса, женские институты, гимназии. Присоединились к ним, конечно, все несчастные люди, которым красное знамя грозило смертью, и в первую очередь – бесправные, гонимые офицеры и их семьи.

«Кронштадт» вышел в море. Я устроилась в нижнем трюме, где были только офицеры и их семьи, и улеглась спать на полу. Ни к чему другому от усталости я не была способна.

Когда я проснулась, удивила меня паника на пароходе. Я вышла на палубу и убедилась, что мы стоим на мели в 30-40 шагах от берега, а причиной тревоги большевистская артиллерия, расположенная по берегу от румынской границы, – недвижный, наклонившийся на бок «Кронштадт» служил для нее отличной мишенью. Позже я узнала от офицера, что на пароходе находились большевистские агенты (из пассажиров). Два раза в машинном отделении был выпущен из котлов пар, что кончилось бы взрывом, если бы не заметили вовремя. Не было никакого исхода. Союзные эскадры проходили равнодушно мимо, покидая Одессу и оставляя без малейшего внимания наши SOS. Мы послали по радио телеграмму в Одессу о нашем бедствии (хотя часть путешественников была против: могли перехватить большевики!).

Часа через два пришел военный французский корабль, но все его попытки сдвинуть нас с места не увенчались успехом. Французы объявили, что ничего сделать не могут, и скрылись. Выручил военный английский крейсер. Капитан и человек десять индусов подплыли к нам в лодке и молниеносно, не говоря ни слова, побежали в машинное отделение. Капитан вскоре вышел и объявил публике, что предотвратил страшную катастрофу – взрыв котлов. Тут же вытащили из машинного отделения четырех большевиков, которые там орудовали. Англичане забрали этих большевиков в порт и расстреляли. Капитан предложил нам вернуться в Одессу, так как в трюмах было полно воды, ее не успевали выкачивать бессменно работавшие у помпы офицеры. Он указал, что мы все равно далеко не дойдем, а потонем в открытом море: пароход сильно пострадал во время войны. Англичане ушли, обещав сообщить о нас в порту и оставив в машинном отделении «Кронштадта» двух индусов.

Мы стали медленно возвращаться в Одессу. Было темно и совсем тихо. Молчание прерывали только орудийные выстрелы и пулеметная пальба где-то на берегу. Вдали небо ярко освещалось пожарами. Зарево было так велико, что казалось, горит вся Одесса. Было непонятно: с кем же воевали большевики? Никого ни в Одессе, ни около Одессы уже давно не было… Что с нами будет? Что ждет нас? Я ушла в трюм и опять заснула.

Часа в три ночи меня разбудили:

– На палубу!

Я вскочила, догадавшись, что ничего доброго этот возглас не предвещает. Вошел военный летчик и спокойно заявил:

– Капитан парохода просит всех на палубу.

Не успел он договорить, как вбежал другой летчик и громко крикнул:

– Все вставай, все на палубу, тонем!

Не забуду этих минут. Мгновенно все выскочили наверх. Творилось там что-то невообразимое. Дети, особенно институтки, громко рыдали. Крики, стоны. Толпы бросились к лодкам. Пароход накренился вправо. И вдруг – о, ужас! – потухло электричество. Мы поняли: большевики перерезали провода. Паника усилилась. Внезапно пароход головокружительно быстро качнулся с правого борта на левый. Чемоданы, как горох, посыпались в море. Кто-то кричал: «Шесть, шесть с половиной, семь, семь с половиной, восемь». Это последнее, что я слышала…

Когда я очнулась, я находилась уже на английском корабле «Катория». Первое мое впечатление было улыбавшееся надо мной лицо индуса, который говорил по-русски: «Чай, чай», подавая мне чашку с чаем.

Оказалось, что в самую критическую минуту к «Кронштадту» подошли два корабля: английский «Котория» и русский – под французским флагом и с французской командой – «Князь Михаил».

Итак, спасли нас англичане и доставили в Батум; в то время на Кавказе была английская оккупация. Куда девали французы других, не знаю. Сам «Кронштадт» на цепях привели в Константинополь. В Батуме разместили нас в чудесном дворце Фесенки и там кормили. Относились англичане к нам в высшей степени заботливо.

Пока я как следует не оправилась, я казалась совсем нервно расстроенной. Но чудесный дворец, роскошный парк и вид на море постепенно вернули мне силы. Понемногу я стала забывать пережитое. Англичане делали все возможное, чтобы улучшить нашу участь. Губернатором Батума был в то время полковник Кукальцов, вице-губернатором – Гаррисон.