1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

Комиссары и помполиты

Мы уже отмечали, что политический состав в РККА представлял собой вторую по численности группу военнослужащих, подпавшую под гонения и чистки в годы большого террора. Комиссары, помполиты, политруки – все они занимали соответствующее место в системе организационно-штатной структуры частей, соединений и учреждений Красной Армии. Еще В.И. Ленин точно и метко определил роль политсостава в РККА и проводимой им партийно-политической работы. Он писал, что там «…где наиболее заботливо проводится политработа в войсках и работа комиссаров, – …там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и ее дух, там больше побед»[323].

В структуре политсостава Красной Армии особое место занимали военные комиссары – должностные лица, облеченные большими полномочиями со стороны правящей партии. В РККА институт военных комиссаров был введен весной 1918 года в связи с массовым привлечением в армию и на флот военных специалистов – бывших генералов и офицеров старой армии, а также необходимостью усиления политического воспитания многочисленной красноармейской массы. Важнейшими задачами военных комиссаров в годы гражданской войны и некоторое время после нее были: проведение в армии и на флоте политики партии большевиков и Советского правительства; политическое воспитание личного состава; руководство работой партийных ячеек; участие в решении всех оперативных вопросов боевой деятельности войск. Ни один приказ без подписи военкома не подлежал исполнению.

И военные комиссары добросовестно выполняли свои нелегкие обязанности. Это о них говорилось в резолюции 8-го съезда РКП(б) по военному вопросу: «Комиссары в армии являются не только прямыми и непосредственными представителями Советской власти, но и прежде всего носителями духа нашей партии, ее дисциплины, ее твердости и мужества в борьбе за осуществление поставленной цели. Партия может с полным удовлетворением оглянуться на героическую работу своих комиссаров, которые, рука об руку с лучшими элементами командного состава в короткий срок создали боеспособную армию»[324].

В межвоенный период институт военных комиссаров несколько раз отменялся (в 1925 и 1940 годах) и вновь вводился (постановление ЦИК и СНК СССР от 10 мая 1937 года). На посты военкомов, соединений и частей подбирались, как правило, наиболее подготовленные в политическом и военном отношении люди, на деле показавшие свою преданность и верность генеральной линии партии, всецело поддерживающие политику руководства РКП(б) -ВКП(б) и Советского правительства. И вот теперь этих людей, которыми по праву гордились армия и страна, сотнями и тысячами отдавали на заклание органам НКВД, превращая их в прах и лагерную пыль.

К началу июня 1937 года армейского комиссара 2-го ранга Славина (Бас) Иосифа Еремеевича, начальника Управления военно-учебных заведений РККА, а в недавнем прошлом начальника политуправления Ленинградского военного округа, обложили со всех сторон. В течение последних двух месяцев (апрель – май) он только и делал, что отбивался от разного рода пасквилей, как из рога изобилия посыпавшихся на него после окончания работы фёвральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). На примере Славина наглядно можно показать, как один из ответственных работников наркомата обороны в 1937 году ровно полгода (апрель – сентябрь) был фактически оторван от своих прямых обязанностей, потратив все это время на всякие разбирательства (партийные и служебные), на подготовку объяснительных записок, опровергающих клеветнические утверждения своих сослуживцев (бывших и настоящих).

Одним из первых на него поступило заявление члена Комиссии Советского Контроля Кисиса, написанное в начале апреля на имя наркома обороны маршала Ворошилова. Ознакомление с этим заявлением приводит к некоторым весьма примечательным выводам. Оно, как, вероятно, и другие «сигналы» с мест, валом повалившие в центр после пленума, страдает неконкретностью обвинения, расплывчатостью формулировок. Автор, стараясь отличиться и, так сказать, «не отстать от поезда», натужно силится припомнить подробности событий пятнадцатилетней давности, но у него это не совсем получается. Хотя уже само по себе обвинение оппонента в приверженности к троцкизму, пусть даже это случилось полтора десятка лет назад, в апреле 1937 года было чревато для последнего весьма большими последствиями. Последствиями, разумеется, неприятными, что вскоре и случилось. Приведем этот документ, как образчик послепленумовских доносов.

Итак, обвинять Славина начали издалека, использовав троцкизм как наживку на крючок опытного рыболова. Хотя заявление Кисиса и страдало отсутствием всякой конкретики, однако и по нему Славину пришлось отбиваться, ибо из Партийной комиссии Политуправления РККА от него затребовали объяснений. Бросается в глаза деталь – насколько малым по объему было заявление Кисиса и как пространно Славину пришлось опровергать эту напраслину на него. Хорошо еще, что во главе Парткомиссии ПУРККА стоял не ограниченно упертый Ефим Щаденко, а Константин Сидоров, умный и вдумчивый политработник, знавший Славина не один год и пытавшийся на первых порах доносительского вала во всем детально разобраться, отделить, насколько это было возможно, зерна от плевел. Однако затем, когда волна доносов и репрессий по ним приобрели масштабы «девятого вала», даже и Сидорову оказалось не под силу во всех персональных партийных делах соблюсти сугубую объективность, не поддаться эйфории обличительства.

Кстати, о Константине Григорьевиче Сидорове очень тепло отзывается Евгения Гинзбург, автор бестселлера «Крутой маршрут». Заведующая отделом культуры газеты «Красная Татария», она еще в 1935 году была обвинена в пособничестве троцкистам, получив за это строгий выговор. Не примирившись с несправедливым решением, Гинзбург подает апелляцию в высшие партийные органы, а затем сама едет в Москву и обращается в поисках правды в Комиссию Партийного Контроля (КПК). Там она и встретилась с корпусным комиссаром Сидоровым, который по занимаемой им должности ответственного секретаря Парткомиссии ПУРККА являлся членом партколлегии КПК.

Обивая пороги различных кабинетов КПК, побывав у нескольких партследователей, почти отчаявшись найти эту неуловимую правду, Евгения Семеновна в один из таких критических для нее моментов повстречалась с Сидоровым.

«В какой-то момент показалось, что мне немного повезло на Ильинке (там размещалась КПК. – Н.Ч.). Член партколлегии Сидоров, работник ПУРа, проявил ко мне внимание и сочувствие. Он возмутился формулировкой… решения, в котором говорилось, между прочим: «запретить пропаганду марксизма-ленинизма».

– Черт знает что! Запретить коммунисту пропаганду марксизма! Ни в какие ворота не лезет! Усердие не по разуму.

Он обнадежил меня, что взыскание будет уменьшено. И действительно, к ноябрю я получила выписку, в которой «во изменение решения партколлегии по Татарии» строгий с предупреждением заменялся строгим. Пункт о запрещении преподавания и пропагандистской работы был совсем снят, а мотивировка «за примиренчество к враждебным партии элементам» была заменена более мягкой – «за притупление политической бдительности».

Сидоров, как и многие другие ответственные московские партийные работники, никак не предполагал дальнейшего разгула репрессий в партии и стране. Наоборот, по словам Е. Гинзбург, он надеялся на улучшение политического климата в партии, о чем и не преминул ей сказать.

– А затихнет немного обстановка, подадите через годик на снятие, – сочувственно напутствовал меня Сидоров и по искреннему выражению его лица видно было, что этот серьезный человек с большим партийным прошлым действительно надеется на возможность «затихания» обстановки.

Да, масштабов предстоящих событий не могли предвидеть даже такие умудренные опытом партийцы…»[326]

2 мая 1937 года Славин посылает на имя К.Г. Сидорова объяснительную записку, в которой утверждает, что «ни в 1923, ни в 1924 гг., о которых пишет тов. Кисис, я к троцкистской оппозиции не принадлежал, а стоял на позиции партии». Он также сообщает, что самого Кисиса хорошо знал по совместной работе в Екатеринославе в 1922–1923 гг. А что касается совместной поездки в Москву на ХIII партконференцию, то «в беседе с ним и некоторыми другими партийными работниками (точно не припомню), ехавшими с нами в одном вагоне на конференцию, я говорил о том, что, как мне казалось, дискуссия началась слишком обостренно и могла бы проходить в менее резких формах… Нигде, ни на одном собрании я этого не высказывал, так как колебаний в правильности политики партии у меня не было.

На ХIII Всесоюзной партийной конференции (декабрь 1923 г.) я голосовал вместе с партией. Как известно, на этой конференции только два начпуокра – Московский и Закавказский – голосовали с троцкистской оппозицией. На ХIII съезде партии (май 1924 г.), на котором я тоже был делегатом, я голосовал с партией»[327].

Здесь же Славин сослался на то, что его приверженность генеральной линии партии в означенный период могут подтвердить ответственные работники наркомата обороны (комдив И.Я. Хорошилов, дивинженер А.М. Аксенов) и ПУРККА (корпусной комиссар Н.И. Ильин, бригадный комиссар И.Г. Шубин), а также член Военного совета ЗабВО корпусной комиссар В.Н. Шестаков. В доказательство своих слов Славин приложил к объяснительной записке ряд документов: резолюцию партконференции 5 й армии; характеристику, данную ему парторганизацией Ташкентской военной школы; отзывы о его работе, выданные Киевским и Екатеринославским губкомами партии. Все перечисленные документы характеризовали Славина только с положительной стороны[328].

Примечательно, что в персональном партийном деле Славина показаний названных им в объяснительной записке лиц почему-то нет. Зато имеются показания (со знаком минус) других людей, тоже когда-то встречавшихся с ним в эти злополучные 1923–1924 гг. К тому же дело по обвинению Иосифа Еремеевича в троцкизме уже вышло за рамки ПУРККА, оно стало предметом внимания и партколлегии КПК при ЦК ВКП(б). Именно туда поступило в конце июня заявление бывшего секретаря Дальбюро ЦК ВКП(б) A.M. Буйко, в котором, в частности, говорилось: «Члены ВКП(б) Седякин и Славин, работавшие на Дальнем Востоке в 1924 г. – первый командармом, а второй начальником политического управления армии – в период острой борьбы партии с троцкистами не боролись за линию партии (не выступали на собраниях против троцкистов, отмалчивались). Уход с работы (с Дальнего Востока) названных лиц имел прямую связь с их непартийным поведением в то время…»[329]

Утверждение A.M. Буйко о переводе А.И. Седякина и И.Е. Славина с Дальнего Востока можно понять как их отстранение от занимаемых должностей. В подобных ситуациях, как правило, следовало или понижение в должности или, в лучшем варианте, назначение на равнозначный пост, но только во внутренних округах. Однако в данном случае, если следовать словам и логике Буйко, концы с концами не сходятся. Ни о каком отстранении, не говоря уже о понижении, не идет и речи: Седякин после 5 й армии получил под свое начало Приволжский военный округ, а Славин стал членом РВС Туркестанского фронта, а затем несколько лет работал заместителем начальника ПУРККА. Так что неувязочка вышла, товарищ Буйко!

Снежный ком, пущенный Кисисом по косогору, стремительно набирал скорость, превращаясь в могучую лавину, все сметающую на своем пути. К уже имеющимся материалам вскоре добавились новые: следователи Парткомиссии ПУРККА направили ряд запросов лицам, работавшим в 1923–1924 гг. в пуарме 5. Те не замедлили откликнуться и в августе 1937 года в кабинетах ПУРККА скопилось около десятка таких ответов. Среди них несколько было от гражданских лиц, но большинство принадлежало людям, продолжавшим службу в Красной Армии.

Несомненный интерес представляют слова начальника кафедры истории ВКП(б) Военной академии имени М.В. Фрунзе бригадного комиссара Г.Л. Баранцева, бывшего заместителя Славина в политуправлении 5 й армии. В заявлении, написанном по собственной инициативе в середине августа 1937 года, Баранцев писал: «Считаю необходимым сообщить ряд фактов об антипартийном поведении т. Славина И.Е. в 1923–24 гг….

Тов. Славин был в конце 1923 г. назначен нач. пуарм-5, я ему сдавал должность, а затем остался при нем заместителем. Вскоре после прибытия т. Славина по его инициативе были назначены в пуарм Шмидт[330], Березкин[331] и Липелис… Шмидт, назначенный нач. орготдела пуарма, был одним из троцкистских лидеров в Чите, вплоть до выступления троцкистским содокладчиком на общегородском партсобрании. Березкин и Липелис с ним солидаризировались… Славин держался двурушнической позиции, не выступая прямо за троцкизм, но и не критикуя его…»[332]

Все обличения в адрес Славина, поступившие в различные инстанции весной и летом 1937 года, можно подразделить на три неравные по количеству заявлений группы, соответствующие трем основным этапам его деятельности после гражданской войны. Первая из них, самая обширная, касается поведения Славина в бытность его начальником политуправления 5 й Краснознаменной армии. Вторая, сравнительно малая по количеству доносов, относится к периоду его работы начальником политуправления Ленинградского военного округа. И, наконец, третья группа доносов (будем называть вещи своими именами) содержит критику и обвинения начальника УВУЗа РККА.

Первую группу мы уже частично рассмотрели. Как было сказано, некоторые из заявлений по сути являлись голословными, в них отсутствовала необходимая аргументация тех или иных утверждений автора. Другие же, наоборот, грешили излишней детализацией описываемого события, приводя множество бытовых подробностей, чаще всего совершенно не относящихся к политической подоплеке данного вопроса. Примером такого «творчества» является заявление члена ВКП(б) М.Р. Подчасовой, написанное ею в начале июня 1937 года на имя Ворошилова. Голосовавшая в 1923 году за троцкистскую резолюцию, Мария Подчасова, страстно желая загладить эту свою вину, решительно разоблачает всех знакомых ей бывших троцкистов. К их числу она относит и Иосифа Славина.

«В 1923–24 гг. я училась в Свердловском университете, в общежитии со мной жила Кацнельсон Ф., активная троцкистка, к которой приходил Славин, когда приезжал в Москву из Читы.

Славин полностью разделял троцкистскую оппозицию, он не разоблачал враждебность троцкизма…

Мне это понятно потому, что я лично в 1923 г. совершила тяжкое преступление перед партией, голосовала за резолюцию врага, предателя. Славин же относился к нам сочувственно и это был единственный человек из приходивших к нам в общежитие делегатов 13 партсъезда, который не ругал и не позорил нас за сделанное преступление перед партией…

Славин был делегатом на 13 партсъезде, в день голосования резолюции по отчету ЦК ВКП(б) пришел в общежитие удрученным и когда его спросила Кацнельсон, за кого он голосовал, он ответил: «Ни за кого, я вышел и просидел в уборной в период голосования резолюции». Такой ответ вызвал бурю негодования Кацнельсон, она назвала его «гнилым интеллигентом»… Славин на это ей ответил: «Так выгоднее и полезнее, никто не придерется, ведь мог же у меня заболеть живот, а вот вас всех, видно, разгонят за то, что вы голосовали против ЦК».

Такова двурушническая позиция была у Славина во время 13 партсъезда, скрывавшего свою враждебно-троцкистскую идеологию от партии»[333].

Баранцеву и Подчасовой вторит дивизионный комиссар Л.Г. Якубовский, помполит 18-го стрелкового корпуса (ОКДВА). В своем письме на шля маршала Блюхера он сообщал: «…1923 г. явился более серьезным испытанием для меня… В пуарме-5 свирепствовал Шмидт (зам. нач. пуарма), который, пользуясь гробовым молчанием тогдашнего начпуарма тов. Славина, немало сделал для разложения армейской парторганизации…»[334]

Заявления, подобные вышеприведенным, с обвинениями Славина в пособничестве троцкизму, в 1937 году в различные партийные инстанции поступили также от военкома Сумского артиллерийского училища полкового комиссара Жлобницкото. помощника командующего войсками Харьковского военного округа по материальному обеспечению дивинтенданта О.П. Латсон-Крашинского, от члена партии Тулупчука (г. Севастополь) и еще нескольких человек.

Здесь, видимо, следует сделать остановку в цитировании обличительного материала на Славина и задать вполне резонный вопрос: «Ну а сам он где-либо, когда-нибудь говорил или писал (например, в анкетах) о своем отношении к Троцкому и троцкизму?». Да, говорил и писал. Обратившись к его личному партийному делу, находим там выписку из протокола открытого собрания ячейки ВКП(б) курсов марксизма-ленинизма при ЦК партии. Дело происходило в 1929 году, в период очередной чистки партийных рядов. В протоколе относительно Славина говорится, что в 1921 году он активно защищал линию Троцкого о профсоюзах, однако после статьи В.И. Ленина «О продналоге» понял свою ошибку и отошел от троцкизма. На вопрос одного из присутствующих на собрании: «Вы где-нибудь официально отказались от троцкистских взглядов?», Славин ответил: «Конечно, я был начпуарма и зам. нач. ПУРа и у меня ничего не осталось от моих взглядов». Окончательное решение данного собрания: «Проверен. Стаж с 1917 года».

Таким образом, Славин свои прошлые грехи и не думал скрывать от партии и ее организаций, о них есть сведения в его партийных документах, о них знали его товарищи. Хотя надо понять и другое: это было темное пятно в его партийной биографии и, вполне естественно, Иосиф Еремеевич не горел желанием на всех углах и перекрестках кричать о своей ошибке молодости и посыпать голову пеплом.

Славина, разумеется, волновал вопрос – а как же реагирует ПУРККА и нарком обороны на обвинения в его адрес? Как намерены там поступить с клеветниками (и с ним самим)? В подобном неведении для него проходили недели, месяц за месяцем. А между тем и Константин Сидоров тоже не терял времени даром: 9 июня (за два дня до суда над Тухачевским и спустя десять дней после самоубийства Гамарника) он подготовил обобщенный доклад по материалам на Славина и направил его Ворошилову. В этом докладе Сидоров отмечал: «…Познакомившись с материалами и опросив т.т. Кубяк, Караваева, Ильина, Булина, Латсона, Подчасову, установил:

т. Славин не отрицает спора с Кисисом о резкой форме борьбы с троцкизмом в 1923–24 гг., но отрицает колебания и принадлежность к троцкистской оппозиции.

Опрошенный т. Кубяк подтвердил в категорической форме троцкистские настроения Славина.

т.т. Караваев, Ильин, Якубовский, Булин заявили, что они не слышали в тот период выступлений т. Славина за линию партии в борьбе с троцкизмом.

Со своей стороны считаю, что т. Славин, будучи троцкистом в 1920 г., в 1923–24 гг. формально стоял за линию партии, а по существу оставался троцкистом. Только этим можно объяснить «гробовое молчание» т. Славина в бытность его нач. пуарма 5 в то время, как его заместитель – троцкист Шмидт вел активную троцкистскую борьбу против партии…

В бытность начальником политуправления ЛВО, Славин покрывал троцкистов – врагов народа Зюк и Гарькавого…

Также ему были известны отзывы Гарькавого о методах работы ОО (особых отделов НКВД. – Н.Ч.) как о жандармских, но он их покрывал и дезориентировал парторганизацию, заявляя: «Разве вы не знаете Гарькавого и Зюк?»

Поэтому не случайно, что Славин был не в ладу с быв. Командующим войсками ЛВО т. Беловым и наоборот «дружно» работал с врагами народа Примаковым и Гарькавым…

Все эти факты приводят меня к убеждению, что Славин по настоящее время остался троцкистом.

Докладывая об изложенном, считал бы освободить т. Славина от занимаемой должности начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. Вопрос о его партийной принадлежности рассмотреть на Парткомиссии ПУРККА»[335].

Вот, оказывается, какими делами занималась Парткомиссия ПУРККА – кто сказал те или иные слова пятнадцать лет тому назад, в какую форму их облек; кто выступал тогда на собрании, а кто не удосужился это сделать и промолчал. Причины такого молчания произвольно домысливались и, конечно, не в пользу «молчунов». Что и видно на примере со Славиным. Ему уже несколько месяцев было известно, что на него «есть показания», он знал, что такие вещи просто так не кончаются и уже не ждал для себя ничего хорошего. Тем более, что вокруг шли аресты командиров и политработников, безупречно чистых в отношении троцкизма. Не то что он!

А что касается покровительства комбригу М.О. Зюку, бывшему командиру 4 й стрелковой дивизии, а также «либерального» отношения члена РВС ЛВО Славина к словам и поступкам бывших заместителей командующего ЛВО комкоров И.И. Гарькавого и В.М. Примакова, совместной и дружной работы с ними, то здесь обвинения строились на заявлениях недавних подчиненных Иосифа Еремеевича – начальников политотделов дивизий: 16 й стрелковой – бригадного комиссара Л.И. Идельсона, 67 й стрелковой – бригадного комиссара Ф.Н. Муромцева, помполита Артиллерийского НИИ бригадного комиссара А.И. Мошкина. бывшего заместителя Славина в политуправлении ЛВО корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли, а также начальника санитарной службы округа бригврача Звоницкого.

В чем же обвинял Славина начподив 16 Идельсон? Да в том, что тот «плохо» реагировал на сигналы с мест. Например, на заявление командира 12-го стрелкового полка Попова, который, посетив однажды в 1935 году квартиру командира своей дивизии М.О. Зюка, увидел там одного из участников убийства С.М. Кирова (именно так и формулирует свои выводы бригадный комиссар Идельсон. – Н.Ч.) – некоего Левина.

Идельсон пишет: «Я предложил написать об этом… начпуокра тов. Славину. Это заявление тов. Поповым было написано и передано т. Славину. Несмотря на такой серьезный факт, как связь Зюка с убийцами т. Кирова и ряд других сигналов, доходящих до высказывания им открыто троцкистских взглядов и антисоветских анекдотов, Зюк был послан на должность командира дивизии на Дальний Восток, а затем на Украину»[336].

Далее Идельсон, закончив историю с Зюком, переходит к «разоблачению» Ильи Ивановича Гарькавого: «Зам. командующего войсками Гарькавый при обходе расположения частей лагеря в часы массовой работы выразил недовольство тем, что во всех подразделениях проходили партсобрания. Он заявил командиру дивизии т. Князеву следующее: «Чего вы «мудой» занимаетесь?». Я, услышав эту фразу, заявил ему – идут партсобрания. Он вторично заявил примерно следующее: «Что нужно делом заниматься, а не трепотней». Я об этом факте доложил тов. Славину. О недооценке политработы Гарькавым было известно и по другим делам.

Я решил об этих серьезных фактах доложить Вам (заявление Идельсона адресовано члену Военного совета ЛВО армейскому комиссару 2-го ранга П.А. Смирнову. – Н.Ч.). Я глубоко сомневаюсь, что эти серьезные сигналы, особенно в отношении Зюка, были доведены до сведения Наркома тов. Ворошилова и ЦК ВКП(б) тов. Славиным, ибо если они были известны, то Зюк не получил бы новое назначение на Восток и после его провала там, в 25 дивизию»[337]. Примерно такого же содержания были и заявления Мошкина, Муромцева и Звоницкого.

Лев Исаакович Идельсон напрямую о том не говорит, но по существу он обвиняет Славина в явном пособничестве и укрывательстве троцкиста Зюка, выражая тем самым своему бывшему начальнику политическое недоверие. То есть он стремится отмежеваться от Славина и показать, что у него с ним нет ничего общего. А в то же самое время, только месяцем раньше, другой бригадный комиссар – начподив 67 Муромцев утверждает совершенно обратное: Идедьсон входил в число любимчиков Славина и пользовался его полным доверием наряду с еще несколькими начподивами и помполитами. «Славин всюду подчеркивал, что это лучшие начподивы, не критиковал их работу, короче – Арш, Цейтлин, Серпуховитин и еще Идельсон… – самые приближенные и близкие… Пользовались всячески его покровительством, он их награждал (Цейтлина 1000 рублями), не взыскивал за грубые ошибки и упущения в работе…»[338]

Как отмечалось, третья группа обвинений касалась деятельности Славина на посту начальника Управления Военно-учебных заведений РККА. И здесь более всего преуспел, опередив всех как по количеству доносов, так и по их листажному объему, бывший секретарь парторганизации этого Управления полковник И.Ф. Нефтерев. Он уже в марте 1937 года охотно откликнулся (и был, так сказать, первой ласточкой в УВУЗе) на призыв пленума ЦК резко активизировать поиск врагов народа. А таких в УВУЗе, по его мнению, было предостаточно. Текст этого письма-доноса заслуживает того, чтобы его воспроизвести, ибо помыслы доносчика здесь видны как на ладони. Во-первых, это своего рода месть и Нефтерев хочет получить удовлетворение за нанесенную ему обиду (снятие с должности начальника отдела). Во-вторых, желание лично себя обезопасить, показав, насколько велика дистанция между ним и троцкистами из УВУЗа. В-третьих, это попытка расчистить поле для восстановления утраченных позиций и продвижения по службе – Нефтерев всегда считал себя незаслуженно обойденным. Кстати, довольно неуклюже выглядит попытка Нефтерева увязать между собой события, разделенные по времени в полгода (критика троцкистов в УВУЗе в марте 1937 года и его отстранение от должности в ноябре 1936 года).

Вождь партии, на февральско-мартовском пленуме ЦК обратился к коммунистам и беспартийным с просьбой немедленно сигнализировать о врагах народа, о своих подозрениях к ним, разрешив при этом обращаться в любую инстанцию, будь то партийная или советская. Иван Нефтерев не замедлил воспользоваться предоставленным правом, обратившись сразу к наркому обороны, почему-то проигнорировав, как парторг, своего куратора – Политическое Управление РККА.

«Глубоко прочувствовал и осознал всю историческую важность постановления последнего Пленума ЦK ВКП(б) и внимательно прослушал Ваш доклад и заключительное слово…, я решил сообщить Вам следующее:

1. Заместитель начальника УВУЗа РККА Артеменко Н.Ф. бывший троцкист; до обмена партдокументов скрывал свою принадлежность к троцкистской оппозиции.

Я, как парторг, выяснил это при заполнении регистрации листка на члена партии и немедленно об этом доложил тов. Славину, который не придал особого значения, сказал мне: «Ведь это было давно, ладно, не волнуйся, я переговорю с Осепяном». Затем я поставил в известность заместителя секретаря партбюро НКО тов. Симонова, который мне сообщил, что он Артеменко знал по работе в ПриВО как троцкиста, работавшего вместе с Мрачковским.

2. Колодочкин, помощник начальника отдела, тоже троцкист.

3. Мамченко, помощник начальника отдела, бывший троцкист, исключенный из партии в конце 1936 года.

Все они благополучно работают в Управлении Военно-учебных заведений РККА до сего дня.

После моего выступления против троцкистов, ко мне значительно ухудшилось отношение начальства, до этого времени у нас были хорошие отношения и работа моя ценилась…

В дополнение моего письма желаю говорить с Вами лично… Если Вы не можете принять меня, то я напишу второе письмо с освещением ряда существенных фактов, т.к. в данном письме Вам написал не все и сознательно не всех лиц указал»[339].

Нет никакого сомнения в том, что данное письмо Нефтеревым было отправлено в качестве пробного шара и он об этом прямо говорит в последних его строках. К тому же у него не было уверенности: дойдет или не дойдет оно до адресата, клюнут там или нет на его «сигнал». И он сознательно приберегает основной заряд информации для второго выстрела, самого убойного и сокрушительного. В первом своем послании наркому парторг УВУЗа, видимо, тоже вполне осознанно лишь рикошетом задевает Славина. И только через два месяца, предварительно выяснив по известным ему каналам реакцию наркома и ПУРККА на свое первое донесение (или донос), он садится за второе письмо. Привести его здесь полностью не представляется возможным ввиду большого объема текста, поэтому ограничимся лишь некоторыми выдержками из него, имеющими непосредственное отношение к Славину. Нефтерев, доносчик со стажем (в этом убеждаешься, читая данное заявление), писал:

«Назначение Славина, армейского комиссара 2 ранга, начальником Управления военно-учебных заведений РККА парторганизацией УВУЗа рассматривалось, как самое удачное назначение, т.к. до него начальником УВУЗа был Казанский, бывший троцкист-зиновьевец, совершенно не интересовавшийся партийной и общественной работой…

Таким образом, парторганизация считала, что с приходом Славина должна резко улучшиться партийная работа, повыситься ее качество, но этого не получилось.

1. Славин прибыл в Управление, сел в свой кабинет, как чиновник, и никого не хотел признавать. Несмотря на настойчивые требования меня, как парторга, чтобы доложить ему о состоянии парторганизации и дальнейших задачах по обеспечению руководства начальника управления, но Славин дважды отказывался… и благодаря исключительной настойчивости моей просьбы, он меня принял, но доклад мой почти не слушал.

2. Я просил его, чтобы он собрал членов партии и побеседовал бы с ними для того, чтобы дать им указания по работе. Он решительно отказывался: «Чего я буду с ними говорить, пусть лучше работают…»

3. Славин 6 месяцев не был на партсобраниях, хотя я аккуратно его приглашал, но он отвечал: «Иди и сам проводи, ты парторг»…

5….Вечером, перед самым обменом партдокументов, Славин пригласил меня к себе в кабинет и поставил передо мною вопрос: «Как заполнять пункт принадлежности к оппозиции», ему ответил: «Если вы принадлежали, надо писать» и тогда он написал, что голосовал за троцкистскую резолюцию по профсоюзам, а также мне сообщил, что он состоял в партии Бунда…

6. Славин и Артеменко на закрытом партсобрании во время чтения закрытого письма ЦК ВКП(б) о контрреволюционном тропкистско-зиновьевском центре – они читали программу для артиллерийских школ.

7. Славин и Артеменко не явились на митинг, посвященный вынесенному приговору Военной Коллегией Верховного суда СССР о расстреле контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банды…

10. Подбор кадров:

1) Славин состоял членом партии Бунда и голосовал за троцкистскую резолюцию по профсоюзам.

2) Артеменко – бывший троцкист, помощник командующего войсками ПриВО… уже расстрелянного врага народа Мрачковского…

3) Юшков-Парусинов, беспартийный, эсер, дважды арестовывался органами ВЧК…

6) Свет – служил в белой армии Махно.

7) Сафронин – сын бывшего крупного торговца…

8) Белый – комкор ВУЗ МВО, оказался бывшим троцкистом и уже исключен партбюро штаба и политуправления МВО из партии.

Вот все ставленники Славина. Можно сказать, Славин в УВУЗе создавал «артель», ему всячески помогал Фельдман и Гамарник…»[340]

Письмо это весьма обширное, со многими деталями внутриколлективных взимоотношений в отделах УВУЗа, но стержневой линией на всем его протяжении проходит рефрен: «Поведение Славина является подозрительным и его необходимо тщательно проверить». Следует также добавить, что отправив это, второе по счету, письмо, Нефтерев через две недели пишет к нему дополнение, в котором уже напрямую обвиняет Славина в преступной связи с врагами народа Гамарником, Фельдманом, Осепяном.

Земля слухом полнится! Безусловно, Нефтерев, как работник одного из центральных управлений НКО, знал о самоубийстве Гамарника. Как мог знать и об аресте Фельдмана с Осепяном. Но вот что характерно – до суда над Фельдманом (членом группы Тухачевского) еще одни сутки (дополнение свое парторг УВУЗа написал 10 июня), следствие по делу Осепяна еще только начиналось – а полковник Нефтерев уже однозначно записывает их во враги народа, в ряды шпионов и диверсантов. Видимо, это объясняется действием все того же массового психоза, владевшего умами членов партии в 1936–1937 годах – в период открытых политических процессов.

Перечисленные выше обличительные материалы находятся в личном партийном деле И.Е. Славина, которое в свою очередь хранится в соответствующей коллекции Парткомиссии ПУРККА. В деле № 4732, помимо названных, подшиты и другие документы, подготовленные к разбору персонального вопроса о начальнике УВУЗа РККА. Этот разбор не состоялся только из-за ареста Славина.

Не повторяя уже упомянутых материалов этого дела, остановим внимание на некоторых других, имеющих отношение к теме нашего разговора. Точнее, сделаем их краткий обзор. Письмо помполита 7-го механизированного корпуса от 6 августа 1937 года. В нем дивизионный комиссар П.М. Фельдман сообщает, что Славин обвинил его в перегибе при расследовании им контрреволюционной вылазки троцкистов. Этот факт, по мнению Фельдмана, ярко характеризует линию Славина, тогда начальника политуправления ЛВО, в политически важном вопросе.

А суть его такова: в 1935 году в школе младшего командного состава корпуса была выявлена группа антипартийной направленности, в которую входили члены партии Шавлис, Бортницкий и Дикарев. Расследованием этого случая руководил лично начпокор Фельдман. По итогам работы следственной бригады члены группы были исключены из партии, а партийное бюро школы распущено. Однако начальник политуправления округа не во всем поддержал действия П.М. Фельдмана, упрекнув его в перегибе, и приказал распущенное бюро восстановить. А также он порекомендовал пересмотреть меру партийной ответственности членов названной группы. В результате таких действий со стороны Славина вышеозначенный Дикарев был восстановлен в партии, с чем Фельдман категорически не соглашался[341]. О чем он и написал в высшую инстанцию.

В деле имеется еще один подобного рода материал, также относящийся к 1935 году. Подоплека этого события такова: командир роты 11-го стрелкового полка И.Н. Быков во время проведения политзанятий на тему о роли личности в истории допустил неверные политические суждения, принизив значение известного руководителя партии. Быков также заявил, что инструктор пропаганды дивизии сказал неправду, утверждая, что уровень зарплаты в Японии ниже их потребности… В 1933 году Быков уже привлекался к уголовной ответственности («за антисоветскую агитацию») и был условно осужден Особым совещанием к двум годам лишения свободы.

Решая вопрос об этом командире роты, Славин проинформировал начальника политотдела 4 й стрелковой дивизии о своей личной беседе с Быковым. Он предложил оставить этого командира в полку и восстановить в партии, усилив при этом его воспитание в большевистском духе. Материал о Быкове поступил в ПУРККА в августе 1937 года, пополнив досье на комиссара Славина[342].

Продолжим дальше обзор его персонального партийного дела. Заведующий сектором учета руководящих кадров Киевского обкома КП(б) У Лоев сообщал о том, что Славин в 1920 году на Киевской партконференции выступал как троцкист. При этом Лоев не преминул подчеркнуть, что на данной конференции председательствовал «ныне разоблаченный враг народа Гамарник».

Начальник Управления ПВО РККА командарм 2-го ранга А.И. Седякин сообщал о том, что за их кратковременное совместное пребывание в 5 й армии он не слышал выступлений Славина ни за троцкизм, ни против линии Центрального Комитета. Однако «он не проявлял активности, какую следовало ожидать от партийного руководителя армии»[343].

Корпусные комиссары И.М. Гринберг и И.Ф. Немерзелли, работавшие в разное время заместителями Славина в политуправлении ЛВО, сообщали (каждый по отдельности) наркому обороны о ряде фактов подозрительных его действий и связях с разоблаченными врагами народа. В частности, Немерзелли в письме от 5 июня 1937 года писал, что Славин «был теснейшим образом связан узами личной дружбы с врагами народа Гамарником, Тухачевским, Фельдманом, Якиром, Гарькавым. Славин сам часто хвастался дружбой и своими связями»[344].

Итак, персональное дело на начальника УВУЗа в Парткомиссии ПУРККА уже было готово, но его разбор не состоялся ввиду ареста Славина, последовавшего 5 октября 1937 года. К тому времени в НКВД на него уже имелись показания со стороны ранее арестованных: армейских комиссаров 2-го ранга А.С. Булина и Г.А. Осепяна (заместителей начальника ПУРККА), М.М. Ланда (ответственного редактора газеты «Красная Звезда»); комкоров И.К. Грязнова (командующего войсками САВО) и С.А. Меженинова (заместителя начальника Генерального штаба); корпусных комиссаров И.Г. Неронова (начальника политуправления СКВО), И.М. Гринберга (члена Военного совета АОН), Б.У. Троянкера (члена Военного совета МВО), М.Л. Хороша (заместителя начальника политуправления КВО); комдива Я.И. Зюзь-Яковенко (командира 2-го стрелкового корпуса); дивизионного комиссара В.С. Винокурова (начальника политотдела Краснознаменной Амурской флотилии, бывшего начальника отдела кадров ПУРККА); Бригадного комиссара И.И. Андреева (начальника политотдела 32 й механизированной бригады); полкового комиссара В.М. Берлина (заместителя начальника агитационно-пропагандистского отдела ПУРККА).

Если судить по архивно-следственному делу Славина, то выходит, что его допрашивали всего один раз и свидетельством тому единственный протокол от 17 декабря 1937 года на 19 страницах машинописного текста. Но, как говорится, не верь глазам своим!.. На самом деле допрашивали его много и упорно. И только в Лефортовской тюрьме в период с 9 октября 1937 года по 7 января 1938 года – 38 раз[345]. Так что означенный протокол допроса от 17 декабря – всего лишь филькина грамота, не отражающая и малой доли всего того, что пришлось испытать и пережить армейскому комиссару. Конечно, довелось ему писать и собственноручные показания.

В них Иосиф Еремеевич «признается», что в антисоветский заговор был завербован Гамарником в 1934 году, что оба они в свое время защищали троцкистскую платформу о профсоюзах и начальник ПУРККА знал его как скрытого троцкиста. По словам Славина, он по предложению Гамарника вошел в военно-политический центр заговора, созданного в противовес бонапартистским устремлениям Тухачевского «с целью сдерживать тенденции Тухачевского – захватить руководство заговором в свои руки»[346].

Помимо Гамарника, показывал Славин, в этот военно-политический центр входили также армейские комиссары 2-го ранга Осепян, Булин, Ланда и корпусной комиссар Троянкер. Близко к нему стояли такие видные политработники РККА, как Б.М. Иппо – начальник Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева, армейский комиссар 2-го ранга, и Г.Е. Писманик – заместитель начальника политуправления БВО. дивизионный комиссар.

Сотрудники Особого отдела ГУГБ капитан А.Ф. Лукин (заместитель начальника следственной части) и оперуполномоченный лейтенант Кривошеев под пристальным оком своих начальников Николаева-Журида, Агаса и Листенгурта усердно старались претворить в жизнь их установки вплоть до программы-максимум. Для Славина, соответственно, это означало признать свое участие в антисоветской организации, проведение вредительства в войсках ЛВО и УВУЗе, антисоветскую агитацию и вербовку новых заговорщиков. Все эти установки Лукиным и Кривошеевым были в итоге выполнены. Так, например, Славин в числе лиц, завербованных им в военный заговор, назвал Я.Ф. Генина – помполита Артиллерийской академии, М.И. Арша – начальника политотдела 20 й стрелковой дивизии, З.К. Цейтлина – начподива 10 й стрелковой, Л.И. Идельсона – начподива 16 й стрелковой, И.М. Гринберга – своего бывшего заместителя по авиации в ЛВО, Н.Ф. Артеменко – заместителя начальника УВУЗа и М.Ф. Березкина – помощника начальника ВВС РККА по политчасти[347].

Этих лиц, как показал Славин, он вовлек в заговор в 1935–1936 годах. Например, в отношении методики вербовки Цейтлина и Арша в протоколе допроса говорится следующее: «В июне 1935 года мною были завербованы начальник политотдела 20 стрелковой дивизии Арш и начальник политотдела 10 стрелковой дивизии Цейтлин.

Арш и Цейтлин в свое время участвовали в троцкистско-зиновьевской оппозиции. После их докладов мне я переходил к расспросам об их прошлой работе, о том, какую позицию они занимали в наиболее острые периоды жизни партии…

Указывая Аршу и Цейтлину на то, что мне известно об их участии в троцкистско-зиновьевской оппозиции, я говорил им о трудном положении бывших оппозиционеров в партии, о недоверии к ним со стороны парторганизаций, подчеркивая, что все это является результатом неправильной политики ЦК партии.

Убедившись, что они являются старыми троцкистами и что они пойдут на вербовку, я ставил перед каждым из них вопрос о необходимости борьбы с руководством партии, а затем рассказал им о существовании антисоветского военного заговора. Получив их согласие на вступление в военно-политическую организацию, я сказал им, что не только сохраню их на занимаемых должностях, но и продвину на высшие должности в интересах заговора…»[348] Показаний же Арша, Цейтлина, Генина, Идельсона, Артеменко и Березкина в деле Славина почему-то нет. Как нет и протокола его ознакомления с материалами своего дела согласно ст. 206 УПК РСФСР.

15 марта 1938 года состоялся суд. Бригада Военной коллегии (Ульрих, Ждан, Кандыбин) приговорила Славина к расстрелу с конфискацией имущества и лишением присвоенного ему воинского звания. На суде, как указано в протоколе судебного заседания, Иосиф Еремеевич виновным себя признал и подтвердил свои показания, данные им на предварительном следствии. По существу обвинения он там не допрашивался. В последнем слове подсудимый просил «дать ему возможность самым тяжелым трудом искупить свои тягчайшие преступления и вернуться в советскую семью»[349].

Проверкой, произведенной Главной военной прокуратурой в 1955 году по жалобе родственников Славина, были выявлены обстоятельства, свидетельствующие о том, что он был осужден необоснованно, а дело его сфальсифицировано сотрудниками 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР. По материалам этой проверки Военная коллегия 17 января 1956 года дело по обвинению И.Е. Славина за отсутствием состава преступления прекратила и полностью его реабилитировала. Посмертно.

Не менее суровой и трагичной оказалась судьба других армейских и флотских политработников, упомянутых в настоящем очерке. Дадим краткую справку о них.

Бригадный комиссар Андреев Иван Иванович, 1901 г. рождения, начальник политотдела 32 й механизированной бригады. Арестован 19 апреля 1937 года УНКВД по Читинской области. Выездной сессией Военной коллегии 5 октября 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в ноябре 1957 года.

Бригадный комиссар Арш Марк Исаакович, 1901 г. рождения, начальник политотдела 20 й стрелковой дивизии. Арестован 26 августа 1937 года УНКВД по Вологодской области. Выездной сессией Военной коллегии 9 октября 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в сентябре 1957 года.

Полковой комиссар Берлин Владимир Маркович, 1901 г. рождения, заместитель начальника агитационно-пропагандистского отдела ПУРККА. Арестован 16 сентября 1937 года. Военной коллегией 15 марта 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в октябре 1955 года.

Дивизионный комиссар Винокуров Владимир Сергеевич, 1899 г. рождения, начальник политотдела Краснознаменной Амурской флотилии. Арестован 11 июня 1937 года. Военной коллегией 22 августа 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в октябре 1957 года.

Дивизионный комиссар Генин Яков Филиппович, 1892 г. рождения, помощник начальника Артиллерийской академии РККА по политической части. Арестован 11 июня 1937 года УНКВД по Ленинградской области. Умер во время следствия 30 июля 1937 года.

Корпусной комиссар Гринберг Исаак Моисеевич, 1899 г. рождения, член Военного совета Авиации особого назначения (АОН). Арестован 26 ноября 1937 года. Военной коллегией 29 июля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в марте 1957 года.

Бригадный комиссар Идельсон Лев Исаакович, 1899 г. рождения, начальник политотдела 16 й стрелковой дивизии. Арестован 26 августа 1937 года. Особым Совещанием при НКВД СССР 27 июля 1939 года приговорен к 8 годам ИТЛ. Умер в Севвостлаге 7 марта 1943 года.

Корпусной комиссар Ильин Николай Иванович, 1895 г. рождения, член Военного совета Управления Морских Сил РККА. Арестован 20 декабря 1937 года. Военной коллегией 3 апреля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июле 1957 года.

Армейский комиссар 2-го ранга Иппо Борис Михайлович, 1898 г. рождения, член Военного совета Среднеазиатского военного округа. Арестован 30 июля 1937 года. Военной коллегией 26 ноября 1937 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в сентябре 1956 года.

Армейский комиссар 2-го ранга Ланда Михаил Маркович, 1890 г. рождения, ответственный редактор газеты «Красная Звезда». Арестован 5 ноября 1937 года. Военной коллегией 28 июля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июле 1956 года.

Корпусной комиссар Немерзелли Иосиф Фаддеевич, 1895 г. рождения, начальник Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева. Арестован 5 декабря 1937 года УНКВД по Ленинградской области. Военной коллегией 21 сентября 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в октябре 1956 года.

Корпусной комиссар Неронов Иван Григорьевич, 1897 г. рождения, комиссар Военной академии имени М.В. Фрунзе. Арестован 10 августа 1937 года. Военной коллегией 10 декабря 1937 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в августе 1956 года.

Армейский комиссар 2-го ранга Осепян Гайк Александрович, 1891 г. рождения, заместитель начальника Политуправления РККА. Арестован 30 мая 1937 года. Военной коллегией 10 сентября 1937 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в мае 1955 года.

Дивизионный комиссар Писманик Григорий Ефимович, 1899 г. рождения, начальник политического управления Белорусского военного округа. Арестован 26 ноября 1937 года. Военной коллегией 29 апреля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июне 1955 года.

Дивизионный комиссар Серпуховитин Василий Васильевич, 1899 г. рождения, комиссар корпуса военно-учебных заведений Ленинградского военного округа. Арестован 29 сентября 1937 года. Военной коллегией 25 февраля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в сентябре 1956 года.

Корпусной комиссар Сидоров Константин Григорьевич, 1884 г. рождения, ответственный секретарь Парткомиссии Политуправления РККА. Арестован 25 мая 1938 года. Военной коллегией 25 февраля 1939 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июне 1955 года.

Корпусной комиссар Троянкер Бенедикт Устинович, 1900 г. рождения, член Военного совета Московского военного округа. Арестован 21 ноября 1937 года. Военной коллегией 28 июля 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в январе 1956 года.

Дивизионный комиссар Фельдман Петр Максимович, 1899 г. рождения, начальник политуправления Черноморского флота. Арестован 17 февраля 1938 года. Военной коллегией 22 августа 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июне 1956 года.

Корпусной комиссар Хорош Мордух Лейбович, 1899 г. рождения, заместитель начальника политуправления Киевского военного округа. Арестован 9 августа 1937 года. Военной коллегией 15 октября 1937 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в декабре 1956 года.

Бригадный комиссар Цейтлин Залман Карпелевич, 1897 г. рождения. начальник политотдела 10 й стрелковой дивизии. Военной коллегией 2 ноября 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован.

Корпусной комиссар Шестаков Виктор Николаевич, 1893 г. рождения, член Военного совета Забайкальского военного округа. Арестован 9 июля 1937 года. Военной коллегией 2 октября 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июле 1956 года.

Бригадный комиссар Шубин Исидор Григорьевич, 1898 г. рождения, заместитель начальника отдела руководящих политорганов Политуправления РККА. Арестован 4 июля 1937 года. Военной коллегией 26 сентября 1937 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июле 1956 года.

Дивизионный комиссар Якубовский Лев Григорьевич, 1896 г. рождения, военком 19-го стрелкового корпуса (ОКДВА). Арестован 24 августа 1937 года. Военной коллегией 25 марта 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июне 1960 года.

Антон Степанович Булин, член партии большевиков с 1914 года, являлся старейшим армейским политработником. Много лет он входил в состав высшей номенклатуры – особо доверенных и всесторонне проверенных лиц партийной элиты. Ведь только одному ему удалось дважды за межвоенный период побывать в роли заместителя начальника Политуправления РККА, работавшего, как известно, на правах отдела ЦК ВКП(б). Сначала это было при Бубнове с переходом на Гамарника (в конце двадцатых годов), а затем уже при П.А. Смирнове (июль – ноябрь 1937 года). Булина лично знали и высоко ценили Сталин и Ворошилов, рекомендовавшие его на ХVII партийном съезде в члены Центрального Комитета.

Однако все это никак не спасло его в 1937 году – арест последовал 5 ноября и был он произведен сотрудниками 2-го Управления НКВД СССР по ордеру, подписанному Фриновским. Санкцию прокурора они получить не удосужились, посчитав, видимо, данное действие формальностью и пустой тратой времени. Этот ордер и открывает следственное дело. Однако узнать, какими же конкретными материалами., послужившими основанием для ареста, располагали к тому времени следственные органы, этого из дела узнать невозможно.

Сопротивление Булина продолжалось десять суток. Прекратил он это «запирательство» 16 ноября, когда под диктовку капитана госбезопасности Малышева написал заявление на имя Ежова, в котором указал, что в 1929 году, будучи начальником политуправления МВО и членом бюро Московского комитета ВКП(б), был завербован в организацию правых секретарем МК Н.А. Углановым. Другим своим вербовщиком, но только уже в состав военного заговора (в 1934 году), он называет Гамарника[350]. Как с Гамарника, так и с Угланова взятки были гладки – к тому времени они оба были давно покойниками. Но в руках НКВД находилось дело Н.А. Угланова…

Справка. Угланов Николай Александрович, 1886 года рождения, уроженец села Феодорицкое Ярославской губернии, член партии большевиков с 1907 года, секретарь МК ВКП(б). На день его ареста в августе 1936 года работал в Тобольске управляющим облрыбтрестом. На предварительном следствии признал себя виновным в том, что с 1928 года являлся одним из организаторов и руководителей организации правых (вместе с Бухариным, Рыковым и Томским). В своем заявления на имя Ежова Угланов назвал большое количество лиц, якобы связанных с ним по антисоветской работе. Однако фамилия Булина в этом списке отсутствует, нет ее и в других материалах этого следственного дела. В судебном заседании Военной коллегии 31 мая 1937 года Н.А. Угланов виновным себя в инкриминируемых ему преступлениях не признал, но все равно был приговорен к расстрелу.

Тяжелое физическое и моральное состояние Булина в середине ноября 1937 года подтверждается следующими фактами. Написав 16 ноября под давлением следователя заявление на имя наркома внутренних дел с признанием своего участия в военном заговоре и организации правых, Булин через два дня находит в себе силы обратиться к тому же Ежову с новым заявлением, но уже противоположного свойства: «…Поданное мною на Ваше имя 16 ноября заявление о моем участии в организации правых и в военно-фашистском заговоре является ложным от начала до конца; оно написано под диктовку ведущих следствие по моему делу при моем болезненном состоянии и в результате избиения и пыток, никогда никем, ни в какой заговор против Советской власти, против Сталинского руководства ВКП(б) я не вербовался и завербован не был никогда. Я не проводил преступной деятельности против партии и Советской власти – настоящее заявление является правдивым, честным.

Я был окружен врагами, работал, к несчастью, в этом окружении, прозевал их преступную вражескую работу, но сам я никогда не был их сообщником, не был врагом народа, не был заговорщиком против Советской власти, против партии».

На этом текст героического заявления Булина не заканчивается. Поставив далее знак «Р» (что, по всей вероятности, означало «постскриптум»), он самокритично добавил: «Я слепо верил, что Гамарник и Якир честные большевики, это разоружило мою бдительность против них и не дало возможность во время заметить в них врагов народа. Никто из них при мне антисоветских, контрреволюционных разговоров не вели»[351].

Данное заявление по вполне понятным причинам не было приобщено к материалам следственного дела Булина, направленного в Военную коллегию Верховного Суда. Невыгодное для следствия, оно хранилось среди его собственноручных показаний (датированных и без дат) и других материалов, составивших 2 й том следственного дела, который намертво осел в архиве НКВД-КГБ и был востребован лишь в период реабилитации Антона Степановича.

Как видим, Булин то признается в тягчайших преступлениях, то решительно отрицает их. И снова признается… Почему признается? На этот вопрос он, на наш взгляд, исчерпывающе ответил в заявлении от 18 ноября. Применение к Булину мер физического воздействия подтверждается также показаниями бывшего его следователя, помощника начальника 3-го отдела 2-го Управления НКВД СССР Ф.П. Малышева. Тот в своем объяснении по поводу ведения следствия по делу Булина указал, что Ежов в присутствии следственной бригады лично избивал вчерашнего заместителя начальника ПУРККА за его отказ признать свою принадлежность к агентам царской охранки.

Итак, набор обвинений весьма солидный: принадлежность к организации правых, участие в военном заговоре в качестве члена его военно-политического центра, агент царской охранки… Чего еще недостает? Конечно же, причастности к троцкизму! Как же без этого обойтись, когда в руках подследственный – партиец с дореволюционным стажем, кадровый армейский политработник со времен Гражданской войны, не раз встречавшийся с Троцким. И его, конечно, причисляют к активным троцкистам.

В обвинительном заключении на этот счет находим следующие строки: «…Булину от Гамарника было известно о связи последнего с Троцким и о содержании директивных указаний по заговору, получаемых Гамарником от Троцкого… По заданию Троцкого, Булиным и Гамарником создан ряд террористических групп для совершения террористических актов против руководителей партии и Советского правительства…»[352]

Все эти слова о троцкизме Булина на самом деле ровным счетом ничего не стоят. Антон Степанович – доброкачественный продукт эпохи сталинизма и у него никогда не было шатаний от генеральной линии партии (линии сталинского руководства ВКП(б)). Особенно в вопросах троцкизма. Заслуживает внимания заявление его жены – Наталии Логиновны Яковлевой-Булиной, отправленное из Сегежского ИТЛ (Карельская АССР) в январе 1940 года в адрес Ворошилова. Говоря о содержании показаний своего мужа, с которыми (выборочно) ее ознакомил следователь Малышев, она пишет: «В этих же «показаниях» говорится, что Гамарник сообщал Булину о каких-то директивах, поступивших от Троцкого (каких, когда – это неизвестно). Это просто фантастическая чепуха. Булин ненавидел Троцкого дикой ненавистью. Все люди, бывшие активными троцкистами, вызывали у Булина всегда страшное негодование. Когда Троцкий был еще наркомом и приезжал в Питер во время осеннего наступления Юденича в 1919 г., Булин… резко отзывался о руководстве Троцкого армией. Во время всех троцкистских оппозиций Булин всегда выступал непримиримо против линии Троцкого, разоблачая его антипартийную и антисоветскую сущность. В 1927 г., когда Троцкого исключали из партии, то он назвал Булина сталинским жандармом за то, что тот разгонял троцкистов 7/ХI.1927 г., когда они повылезли с антисоветскими лозунгами на улицу…»[353]

Опытный политик и талантливый публицист, Троцкий был мастером точных определений и оценок. Булина он назвал сталинским жандармом, что уже само по себе не оставляло ни малейшего шанса на их совместное сотрудничество. А что же произошло в Москве в день X годовщины Октябрьской революции, о чем упоминает жена Булина? Об этих событиях и роли в них Булина сообщали в те дни все центральные газеты страны. А произошло следующее: 7 ноября в Москве и Ленинграде группы сторонников оппозиции вышли на демонстрацию с лозунгами и плакатами: «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии», «За ленинский ЦК ВКП(б)», «Выполним завещание Ленина» и т.п. Кое-кто нес портреты лидеров оппозиции, к тому времени запрещенные для вывешивания в публичных местах: Троцкого, Зиновьева, Каменева и других.

В Москве демонстрация кончилась стычкой двух группировок. Досталось проезжавшим на автомобиле Троцкому, Каменеву, Смилге и Муралову. Они обращались к колоннам демонстрантов с приветствиями. В Краснопресненском и других районах лидеров оппозиции сначала приветствовали криками «ура!». Но вскоре на них набросилась группа людей, среди которых были и члены партии. Атаковавшие пытались вытащить лидеров из машины. Но на их защиту устремилась часть демонстрантов, видимо, из числа сторонников Троцкого. Началась свалка и драка. Вожди поспешно ретировались.

Острый инцидент произошел во время прохождения колонны демонстрантов Хамовнического района. Около 11 часов на балкон Дома Советов № 27 (бывшая гостиница «Париж»), выходивший на угол улиц Охотный ряд и Тверская, поднялись член ЦК ВКП(б) и ЦИК Смилга, а также исключенные к тому времени из партии Преображенский, Мрачковский и другие. Они обратились к манифестантам с речами. На балконе висел лозунг «Назад к Ленину!». Из колонн слышалось «ура!». Затем часть людей, шедших со знаменами во главе колонн, стали кричать «долой!».

Опешившие на первых порах организаторы всей колонны района пришли в себя и стали отделять из проходивших небольшие отряды. Вскоре сюда прибыли секретарь Краснопресненского райкома Рютин (да, тот самый, который в начале 30 х годов доставит столько неприятностей Сталину из-за своего несогласия с его диктатурой), председатель райсовета Минайчев, секретарь МКК (Московской контрольной комиссии. – Н.Ч.) Мороз и другие члены МК и МКК. С группой командиров прибыл и начальник политуправления округа Булин. Среди собравшейся толпы раздавались крики «Долой!» и «Бей оппозицию». С балкона квартиры Н.И. Подвойского в Смилгу и Преображенского полетели картошка, палки.

«За «артподготовкой» начались «военные действия». По приказу Булина какой-то красноармеец забрался на балкон квартиры Смилги и сорвал полотнище с именем Ленина. Стоявшие на балконе вывесили другой: «Выполним завещания Ленина!». Никто не собирался уступать. Атаковавшие пошли на штурм квартиры. Первыми в подъезд ворвались Рютин, Вознесенский и Минайчев. Дверь взломали. Булин с группой военных курсантов набросился на начподива Мальцева, другие – на Смилгу и Преображенского. Их начали избивать…»[354]

Протесты пострадавших, направленные в Политбюро ЦК ВКП(б), Президиум ЦКК и ЦК ВКП(б) остались без ответа. Точнее, ответ на них был – 11 ноября 1927 года ЦК ВКП(б) принял письмо «Ко всем организациям ВКП(б)». В нем сообщалось, что оппозиция разбита наголову в партийных организациях, а партия в целом, ее рабочие ячейки в особенности, ясно и решительно отмежевались от оппозиционеров, изолируя их как антипартийную и раскольническую кучку… ЦК осудил действия оппозиции 7 ноября в Москве и Ленинграде. Он призвал всех коммунистов принять решительные меры против ее попыток перенести партийную дискуссию за пределы партии.

Таким образом, обвинение Булина в принадлежности к троцкизму было шито белыми нитками. Но «специалистов» из 2-го Управления это обстоятельство, по-видимому, особо не волновало – раз уж Булин попал на конвейер машины НКВД, то подобные «мелочи» там всерьез не воспринимались. Поэтому в обвинительном заключении, составленном в июле 1938 года капитаном Малышевым и утвержденном начальником Управления комбригом Федоровым, так и остались измышления о Булине-троцкисте.

Антон Степанович под натиском следствия гнулся, но не ломался до конца. Он время от времени находил в себе силы сопротивляться и не молчать, что и отмечено в обвинительном заключении: «Булин в предъявленном обвинении сознался и дал показание, но спустя 6 месяцев от своих показаний отказался, мотивируя тем, что он себя и других участников заговора оклеветал…»[355]

Чтобы все-таки сломить отчаянное сопротивление Булина, следователи решили прибегнуть к еще более изощренному средству нажима на него – зная большую любовь Антона Степановича к жене и детям, капитан Малышев сделал их орудием его моральной пытки. Условие при этом было одно – если Булин не сознается и не подпишет нужных следствию материалов, то из-за этого будут страдать его больная жена и сыновья-погодки Сергей и Владимир.

Некоторые подробности такого изуверского шантажа, длившегося не один месяц, можно узнать из рассказа Натальи Логиновны Яковлевой-Булиной: «В ночь с 4 на 5 ноября 1937 года был арестован мой муж Антон Степанович Булин. На другой день, через полчаса после моего выхода из больницы, где я лежала после тяжелой операции – была арестована и я…

На первом же допросе, который был 22/ХI-37 г. и где мне следователь заявил, что Булин «провокатор, член Углановского центра и участник военно-фашистского заговора» и что Булин «уже чистосердечно во всем признался». Я увидела, что следователя моя личность совершенно не интересует… Я была нужна ему как орудие нажима на Булина, так как он мне предложил написать записку следующего содержания: «Я в Бутырской тюрьме, дети арестованы, прими соответствующие меры». Я отказалась написать подобную записку, так как не хотела убивать морально Булина сообщением об аресте любимых им детей и меня – тяжело больной. Я поняла, что никакого чистосердечного признания Булина нет…

В январе 1938 года меня вызвал следователь Булина орденоносец-капитан Малышев, который меня уверял, что дети мои на свободе и который предложил мне написать записку Булину о моем здоровье, т.к. «Булин нервничает, не получая от Вас известий, что он думает, что Вас нет в живых», что дети написали ему записку о том, что они учатся и. здоровы. Я написала просимую записку. Через несколько дней в камеру, где я сидела, пришла знакомая моей матери, которая мне сообщила, что дети мои арестованы через несколько дней после моего ареста…

В конце мая и июне 1938 г. снова начались вызовы меня на допросы (это было в тот момент, когда Булин на допросах и очных ставках решительно отказывался от всех предъявленных ему обвинений. – Н.Ч.). Сначала меня вызвал какой-то молодой следователь, который интересовался биографией Булина. На мой вопрос, когда закончится следствие Булина, он мне ответил: «Тогда, когда он признается в шпионской деятельности». На другой день меня вызвал какой-то следователь, политкомиссар Красной Армии, орденоносец. На мой вопрос – в чем же обвиняется Булин – он ответил: «Булин шпион и он давно уже в этом признался». Этот же следователь на мой вопрос о детях весьма развязно мне сказал: «Детей Ваших не надо было арестовывать. Но, знаете, они попались под горячую руку в ноябре 1937 года». Следствие и на этот раз закончилось предложением написать записку о том, «что я на воле», так как Булин, по словам следователя, «психует» без известий обо мне. Я написала просимую записку.

Через несколько дней меня вызвал опять капитан Малышев… На том же допросе капитан Малышев обещал мне показать собственноручные показания Булина и предложил мне написать записку о том, что я в Бутырской тюрьме, т.к., по его словам, «пора Булину знать, что Вы арестованы». Я это написала. По некоторым намекам в разговоре со мной Малышева я поняла, что он вызывал также на допрос кого-то из ребят, а, может быть, и обоих также для написания записок отцу»[356].

В июне 1938 года следственные работники предпринимают новый натиск на Булина с целью возврата его в «лоно» прежних показаний, так как дело надо было заканчивать. Начальство нажимало на Малышева, требуя новых признаний арестованного и соответствующих протоколов допроса, а у него это не получалось. Следователь злился на себя и на подследственного, он постоянно ищет дополнительные средства воздействия на упрямого Булина. Ставка на шантаж арестом жены и детей на первых порах дала ему некоторые результаты, хотя и меньше ожидаемых. Тогда Малышев делает новый ход – он переносит центр тяжести в давлении на Булина на очные ставки с теми командирами и политработниками, кто на него когда-то показал. Хотя и от прежнего метода воздействия – шантажа репрессиями относительно жены и детей – орденоносец Малышев также не отказывается.

Из рассказа Н.Л. Яковлевой-Булиной: «Через несколько дней меня снова вызвали на допрос. Вместе с капитаном Малышевым сидел старик, неизвестный мне следователь. Оба они произвели самую настоящую «психическую» атаку на меня. Кричали, награждали Булина самыми нелестными для него эпитетами, перелистывали с шумом написанные булинской рукой показания, заставляли читать отдельные листы из них, в которых Булин признавался во всех смертных грехах. Все было так проведено, чтобы сбить меня с толку окончательно, заставить поверить, что Булин настоящий враг народа… Но больше всего меня убедили в ложности показаний Булина дальнейшие разговоры со следователем. Все отдельные замечания и вопросы следователей ко мне показали, что то, что написано в показаниях Булина, не имеет ничего общего с настоящим состоянием дела Булина и что показания были мне показаны с целью, чтобы нажать на меня. Допрос окончился, как обычно, предложением написать записку, в которой я жаловалась на свое тяжелое настроение, где сообщала, что я арестована, сижу в Бутырках, что меня ознакомили с обвинениями, предъявленными Булину, что мне угрожают перевести для допроса в Лефортовскую тюрьму… Я записку написала. Через несколько дней снова меня вызвал Малышев. Снова я написала под диктовку Малышева записку – уже о том, что я в Лефортовской тюрьме, что меня допрашивают в соседнем с Булиным коридоре, что у меня тяжелое моральное настроение. Заканчивалась записка словами, материнским криком: «Что будет с детьми?». Это был последний разговор с Малышевым… Через 1,5 месяца, 22 августа 1938 года меня вызвал какой-то юноша на 10 минут для подписания протокола об окончании следствия и еще через месяц 20/IХ я получила приговор Особого Совещания: как член семьи изменника Родины на 8 лет исправительно-трудовых лагерей и с 19/Х-38 г. я нахожусь в Темлаге»[357].

Если у Натальи Логиновны встречи с капитаном Малышевым наконец-то закончились, то у ее мужа они продолжались вплоть до дня суда. Кстати, Булин с самого начала следствия просил организовать ему очные ставки с людьми, давшими на него показания. Однако тогда Малышев по разным причинам в этом ему всегда отказывал. «Тогда» – это конец 1937 и начало 1938 года, когда Булин давал признательные показания (с короткими промежутками отказа от них) и писал подробные собственноручные «романы». И в то же самое время Антон Степанович не переставал настаивать на предоставлении ему очных ставок с людьми, оклеветавшими его: А.И. Егоровым, И.П. Беловым, М.М. Ланда, А.И. Мезисом, Г.Д. Хаханьяном, А.П. Прокофьевым, И.М. Гринбергом, Б.У. Троянкером, И.Я. Хорошиловым, В.С. Винокуровым, Е.В. Красновым, Г.Е. Писмаником, М.Е. Симоновым, Л.Ф. Гайдукевичем, М.Р. Кравченко.

За месяц до суда, в июне 1938 года, такие очные ставки (почти со всеми перечисленными лицами, за исключением Мезиса, Гринберга, Троянкера, Краснова, Писманика и Гайдукевича) Булину были устроены. Расчет следователей строился на том, чтобы ошеломить Булина такой массой обвинений со стороны весьма авторитетных в Красной Армии лиц, под напором которых его защитные доводы не выдержат и рухнут на радость «компетентным органам». Однако этим прогнозам не суждено было сбыться – Булин стоял на своем непоколебимо.

Из архивно-следственных дел на вышеуказанных лиц сделаем краткую выборку информации, касающейся Булина. В том числе его показаний на очных ставках с названными подследственными.

Егоров А.И., бывший первый заместитель наркома обороны, Маршал Советского Союза. На предварительном следствии и на очной ставке с Булиным 28 июня 1938 года показал, что ему об участии Антона Степановича в военном заговоре известно со слов Гамарника. Булин эти показания Егорова не подтвердил.

Белов И.П., бывший командующий войсками БВО, командарм 1-го ранга. На предварительном следствии показал, что в своей преступной деятельности он «блокировался с лидерами других антисоветских заговорщических организаций – Тухачевским, Якиром, Булиным, Капуловским и другими. Однако Булин эти показания Белова на очной ставке с ним 28 июня 1938 года не подтвердил, заявив, что тот говорит неправду, оговаривая его[358].

Ланда М.М., бывший ответственный редактор газеты «Красная Звезда», армейский комиссар 2-го ранга. На предварительном следствии показал, что в заговор он был вовлечен Гамарником в 1930 году, а в 1933 году связался с заговорщиком Булиным. На очной ставке с Ланда 24 июня 1938 года Булин показаний последнего не подтвердил и заявил, что он ни в чем не виновен[359].

Мезис А.И., бывший член Военного совета БВО, армейский комиссар 2-го ранга. На предварительном следствии признал себя виновным в принадлежности к антисоветскому военному заговору. В ходе следствия Булин от показаний, данных им в отношении Мезиса, отказался. Сам Мезис в судебном заседании Военной коллегии 21 апреля 1938 года от ранее данных им показаний отказался, заявив, что считает их ложными, ибо давал он их в состоянии сильного волнения на допросах (читай – в результате избиений и издевательств).

Хаханьян Г.Д., бывший член Военного совета ОКДВА, комкор. Булин на предварительном следствии показывал, что ему известно со слов Гамарника о принадлежности Хаханьяна к заговору. Однако на очной ставке с Хаханьяном Булин от ранее данных им показаний в отношении своего собеседника отказался, заявив, что он (Булин) участником заговора не является и что ранее данными показаниями оклеветал Хаханьяна[360].

Прокофьев А.Д., бывший военком 57-го Особого корпуса (в Монголии), а еще ранее – начальник политуправления СибВО, корпусной комиссар. На предварительном следствии показал, что его в военный заговор завербовал Булин в 1933 году. На очной ставке с Прокофьевым Булин эти показания не подтвердил, заявив, что он участником заговора не состоит, а заявления Прокофьева являются ложными, клеветническими. В судебном заседании Военной коллегии 9 мая 1939 года Прокофьев виновным себя не признал, отрицая свое участие в военном заговоре. И тем не менее получил высшую меру наказания – расстрел[361].

Гринберг И.М., бывший член Военного совета АОН, корпусной комиссар. На предварительном следствии показал, что после самоубийства Гамарника и ареста Г.А. Осепяна он был связан по делам антисоветской организации с Булиным, Славиным и Троянкером. В судебном заседании Военной коллегии 29 июля 1938 года Гринберг заявил, что в процессе следствия он дал ложные показания, оговорив себя и других, в том числе и Булина. Приговор – расстрел[362].

Троянкер Б.У., бывший член Военного совета МВО, корпусной комиссар. В его показаниях находим немало разночтений по самым разным вопросам, в том числе в отношении Булина. Так, на предварительном следствии и в судебном заседании Троянкер показал, что в антисоветский военный заговор был завербован Булиным в 1933 году, в то время как сам Булин на допросе 3 января 1938 года «признался», что он Троянкера завербовал в 1929 году. Позже в ходе предварительного следствия Антон Степанович от этих показаний в отношении Троянкера отказался, хотя последнему такой отказ нисколько не помог, ибо конечный результат был один – высшая мера наказания, определенная Военной коллегией 28 июля 1938 года[363].

Хорошилов И.Я., бывший заместитель начальника Управления по комначсоставу РККА (сначала у Б.М. Фельдмана, а затем у Булина), комдив. На предварительном следствии называл Булина в числе руководителей военного заговора. Тот же в свою очередь также показывал, что ему якобы известно от Гамарника о принадлежности Хорошилова к заговорщикам. Однако на очной ставке с Ворошиловым Булин от своих показаний в отношении недавнего заместителя решительно отказался.

Отказался от всех своих признательных показаний и Иван Хорошилов на заседании Военной коллегии 26 апреля 1938 года. Там он заявил, что в процессе предварительного следствия он оговорил 120 (сто двадцать!) человек, обвинив их в участии в военном заговоре. Все это сплошная ложь и клевета, заявил Хорошилов, так как в действительности он о существовании заговора ничего не знал и сам в нем никогда не состоял. Суд приговорил Хорошилова к расстрелу[364].

Винокуров В.С., бывший начальник политотдела Краснознаменной Амурской флотилии, дивизионный комиссар. На предварительном следствии и на очной ставке с Булиным 28 июня 1938 года он показал, что знает Антона Степановича как участника антисоветского военного заговора. Булин на указанной очной ставке показания Винокурова категорически отрицал, квалифицируя их как ложные и вымышленные[365].

Писманик Г.Е., бывший начальник политуправления БВО, дивизионный комиссар. На предварительном следствии показал, что в антисоветскую военно-политическую организацию он был вовлечен в 1933 году начальником организационного отдела ПУРККА Троянкером, а в 1935 году перевербован Булиным. По заданию последнего проводил вредительскую работу в политорганах Белорусского военного округа. Эти же показания он подтвердил и на заседании Военной коллегии 29 апреля 1938 года, приговорившей его к расстрелу[366].

Симонов М.Е., бывший заместитель начальника Административно-Мобилизационного управления РККА, дивизионный комиссар. На предварительном следствии Булин показал, что ему со слов Гамарника известно об участии Симонова в военном заговоре. Сам же Симонов в ходе следствия по его делу утверждал, что в заговор он был завербован Осепяном в 1935 году. Однако оба они (Булин и Симонов) от этих своих показаний отказались – Булин на очной ставке между ними, а Симонов в судебном заседании Военной коллегии 25 августа 1938 года. В частности, Симонов там сказал, что давал ложные показания с целью ускорить окончание следствия, сам же он в заговоре не состоял, вербовок никаких не производил и подготовкой теракта над одним из членов правительства не занимался. Приговор Военной коллегии – расстрел[367].

Гайдукевич Л.Ф., бывший начальник отдела комначсостава ВВС РККА, бригадный комиссар. На предварительном следствии (на допросе 9 марта 1938 года) показал, что выполнял распоряжение Булина и Гамарника, он возвращал в кадры РККА находившихся в резерве троцкистов и бывших белых офицеров. Гайдукевич также показал, что кроме Булина, который его завербовал, и Троянкера, с кем он поддерживал антисоветскую связь, других заговорщиков больше не знал. Через четыре дня (13 марта) Гайдукевич от всех этих своих показаний отказался[368].

Кравченко М.Р., бывший начальник отдела кадров ПУРККА, бригадный комиссар. Был арестован по показаниям Булина. На предварительном следствии Кравченко показал, что в антисоветский военный заговор он был завербован Булиным в начале 1936 года и по его заданиям проводил вербовку новых членов, а также занимался вредительской работой. Этих показаний Кравченко Булин на очной ставке с ним 28 июня 1938 года не подтвердил. Там он заявил, что на одном из допросов оклеветал Кравченко. А через два месяца на заседании Военной коллегии Михаил Кравченко тоже заявил отказ от своих признательных показаний, данных им в ходе следствия и заверил членов суда в своей полной невиновности. Но судьи слышали уже не одну сотню таких заверений – и отправили Кравченко под расстрел[369].

Итак, следователи нервничают – дело надо завершать, сроки поджимают, а Булин продолжает упорствовать в своем нежелании признавать себя виновным. И начинается спешка – в один день Булину дают сразу несколько очных ставок (например 28 июня). Из их содержания известно, что Егоров, Белов, Ланда, Троянкер, Хаханьян и Винокуров обвиняли Булина как активного участника военного заговора. Несколько позже (месяц спустя) – 27 июля 1938 года (за день до заседания Военной коллегии) была еще одна очная ставка (Булин – П.А. Смирнов), на которой Антон Степанович еще раз заявил, что все его показания на предварительном следствии являются клеветническими. Однако протокол этой очной ставки в деле по обвинению Булина отсутствует. Возможно, что просто не успели его отпечатать и должным образом оформить. Однако на ум приходят и другие варианты…

Судила Антона Степановича Булина 28 июля 1933 года Военная коллегия в составе председателя В.В. Ульриха и членов – диввоенюристов И.Т. Никитченко и А.Д. Горячева. В судебном заседании Булин виновным себя не признал, от показаний, данных им на предварительном следствии, отказался и заявил, что он оклеветал многих честных людей и себя лично. Сказал также и о том, что свое заявление от 16 ноября 1937 года на имя наркома внутренних дел, где признает свое участие в контрреволюционной организации, он категорически отрицает и правильность его не подтверждает. А заговорщиком он никогда не был. Все лица, которые его уличают, дают ложные сведения, а почему они так поступают – ему об этом неизвестно. В последнем своем слове Антон Степанович просил высокий суд глубоко разобраться в его деле. И суд разобрался – за 20 минут Военная коллегия признала доказанным, что он, Булин, совершил преступления, предусмотренные ст.ст. 58–1 «б», 58–8, 58–9 и 58–11 УК РСФСР и приговорила дважды заместителя начальника ПУРККА, члена ЦК ВКП(б) к расстрелу с лишением воинского званая «армейский комиссар 2-го ранга» и конфискацией имущества. Приговор приведен был в исполнение на следующий день. А реабилитация затянулась на целых семнадцать лет – до октября 1955 г.[370]

Несколько слов о сыновьях А.С. Булина. Старший из них, Сергей, 1919 года рождения. В связи с арестом родителей он был исключен из комсомола. Накануне ареста работал слесарем по ремонту на заводе «Красный пролетарий» в Москве. Арестован 23 ноября 1937 года и препровожден в Бутырскую тюрьму. Постановлением Особого Совещания от 19 августа 1938 года осужден, как социально опасный элемент, к пяти годам ИТЛ. Срок отбывал в Березлаге (Архангельская область), где и умер 20 декабря 1941 года. Реабилитирован посмертно в феврале 1956 года[371].

Младший сын А.С. Булина, Владимир, 1920 года рождения, ученик 9-го класса средней школы, был арестован одновременно со старшим братом. Также в один день (19 августа 1938 года) Особое Совещание осудило и его к лишению свободы в ИТЛ, как социально опасного элемента. Только срок ему, по сравнению с Сергеем, уменьшили до трех лет – видимо, подошли «дифференцированно». Срок он отбывал на Дальнем Востоке, в Комсомольске-на-Амуре и вместе с матерью дожил до своей реабилитации (в августе 1956 года) и до посмертной реабилитации отца – Антона Степановича Булина[372].