1941, Великая Отечественная катастрофа: Итоги дискуссии

ГНИЛОСТЬ КАДРОВОГО ОФИЦЕРСТВА

Если перевес немцев в численности не имел определяющего значения, если качество оружия и боевой техники также следует отнести к второстепенным факторам, если россказни о том, что Сталин якобы не привел войска в боевую готовность — не более чем брехня, то в чем тогда главная причина катастрофы 1941 г.? И почему в 41-м формально более сильная Красная Армия отступала, а став после поражений формально более слабой, с 1943 г. начала наступать?

Остается одно объяснение: к 43-му г. РККА изменилась изнутри — ее боевую силу стали определять другие люди, другие генералы и офицеры.

Но рассказ о них следует начать издалека.

В России до определенного момента смыслом существования дворянства была вооруженная защита Отечества. Дворяне — солдаты, а царь — их генерал. В старые времена, чтобы содержать одного человека, который из-за занятости по службе не способен прокормить себя непосредственной работой в сельском хозяйстве, нужно было не менее 10 крестьянских дворов. Из-за низкой производительности труда в суровых условиях России именно столько хозяйств давали добавочный Продукт, которого хватало на еду, одежду и оружие одного воина. Поэтому князья, а затем цари закрепляли за воинами землю и дворы с крестьянами. Это было разумно и имело смысл: обычный наемник, если платить ему только деньги, испытывал любовь исключительно к деньгам и мог переметнуться к любому, кто заплатит больше. А русский дворянин защищал не просто государство, но и свою землю со своими крестьянами. За заслуги князь или царь закреплял за отличившимся много земли и крестьян, но тогда на войну такой дворянин шел с собственным отрядом бойцов.

Если же дворянин по любым причинам прекращал службу, то у него отбирались и земля, и крепостные.

Если дети умершего дворянина к 15 годам не становились в строй, у них изымалось имение отца. Иногда из-за страха перед ратной службой дети дворянские записывались в другие сословия, скажем, в купцы, и лишались земли и крепостных. Звучит парадоксально, но в допетровские времена существовали царские указы, запрещавшие дворянам переходить... в холопы. Впоследствии обедневшие дворяне часто не владели ни землей, ни крепостными, но до самой отмены крепостного права в 1861 г. никто, кроме дворян, не имел права ими владеть.

На начало XVIII в. в армии России служили примерно 200 тыс. человек при 3—5 тыс. офицеров. Четверть этой армии, т.е. более 50 тыс. человек, были дворянами, остальные — рекруты из крестьян и других сословий. Еще во времена Суворова служба потомственного дворянина до самой старости рядовым или сержантом была обычным делом, а если дворянин был неграмотным, то и обязательным.

Но придурок-царь Петр III, решивший взять себе за образец «цивилизованные» страны Европы, в 1762 г. освободил дворян от службы России. Беспрецедентный случай — оподдение сословия произошло насильно, сверху. Теперь русский дворянин неизвестно за что имел крепостных и землю (титулованные дворяне — князья — имели их очень много), но мог не служить! Брал, но мог не давать!

Процесс оподдения, к чести дворян, шел не очень быстро, и тем не менее к началу XX в. дело дошло до того, что даже в офицерском корпусе русской армии потомственных дворян осталось чуть более трети. Поэтому на дворян была распространена воинская повинность, что было позором, если учесть, кто такой дворянин изначально. К началу Первой мировой войны из 48 тыс. офицеров и генералов русской армии потомственных дворян было около 51%. Обратите внимание: в 1700 г. в армии служили 50 тыс. дворян, а в 1914 г. — менее 25 тыс.

Да ведь нужно еще и учесть, какую дрянь в качественном отношении (как воины) это дворянство в своей массе являло.

Вот как описывал состояние офицерского корпуса России в конце XIX в. известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С.М. Степняк-Кравчинский:

«Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер — прямая противоположность чопорному прусскому Юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры — непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства. Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях-и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества».

Воинская служба для массы российского офицерства превратилась в рутину, постылую работу в ожидании пенсии. Не интересующееся военным делом, трусливое, это офицерско-генеральское быдло, блистая погонами и презирая солдат, боялось войны больше, чем кто-либо в обществе.

При этом в России на 1914 г. было 1,5%, или почти 2,5 млн дворян, т.е. не менее 250 тыс. призывного контингента. И эти дворяне не способны были занять в армии и на флоте 50 тыс. офицерских должностей!

По реформе 1861 г. дворянам оставили в собственность 80 млн десятин земли. Многие из них эту землю профукали, к 1913 г. во владении дворян осталось всего 50 млн десятин и 55 тыс. поместий. Уже и земли дворяне не имели, а служить России не желали! И, естественно, не желали служить России те, кто землю и собственность имел.

Так, к примеру, на 1903 г. из элиты сухопутных войск — 159 генерал-майоров Генерального штаба — лишь 13 владели землей и четверо — собственными домами. Остальные имели только жалованье. На 2696 полковников русской армии приходилось всего 24 князя и 11 графов; на 1392 генералов — 25 князей и 23 графа, т.е. в армии процент титулованной, самой богатой части дворянства продолжал неуклонно падать (среди полковников титулованной знати меньше, чем среди генералов). При этом титулованное дворянство имело в армии неофициальное преимущество — в среднем на 3 года раньше повышалось в чинах.

Война, в которую вступила Россия в 1914 г., никаких патриотических чувств в массе подлого дворянства не вызвала: не задела она ни их совести, ни чувства ответственности. (Как не вызвал никаких чувств развал СССР в массе т.н. «коммунистов».) Подлецам высокие чувства не ведомы. К началу 1917 г., к примеру, в Иркутском военном училище из 279 юнкеров было всего 17 детей дворянских. Если скажете, что в Сибири дворян вообще мало, то вот данные по Владимирскому военному училищу: из 314 юнкеров 25 детей дворянских. На фронте-производили в прапорщики из солдат: 80% прапорщиков — крестьяне, 4% — дворяне. Вот и найдите в этих цифрах тех самых пресловутых поручиков Голицыных и корнетов Оболенских.

Советское офицерство оказалось ничуть не лучше своих былых противников. Насколько низко во всем мире оценивали боеспособность Красной Армии, можно судить по свидетельству британского разведчика и историка Лена Дейтона:

«Как только стало известно о начале операции «Барбаросса», практически все до одного военные специалисты предсказали скорый крах России. Американские военные эксперты рассчитали, что Советский Союз продержится не больше трех месяцев. Черчилля засыпали такими же неточными прогнозами: фельдмаршал сэр Джон Дилл, начальник Имперского генерального штаба, дал Красной Армии всего шесть недель. Посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс считал, что она продержится месяц. Самыми неточными были оценки английской разведки: она считала, что русские продержатся не больше десяти дней.

Прорицатели могли смело запечатывать конверты со своими предсказаниями скорой победы Вермахта: Польша была завоевана за 27 дней, Дания — за 24 часа, Норвегия — за 23 дня, Голландия — за 5, Бельгия — за 18, Франция — за 39, Югославия — за 12, Греция — за 21 день и Крит — за 11. С другой стороны, Красной Армии потребовалось больше трех месяцев, чтобы разгромить финнов. Разве этих цифр было недостаточно для того, чтобы подсчитать, что Гитлер будет в Москве задолго до Рождества?»

А Гитлер после разгрома Франции заявил приближенным, что «русский поход по сравнению с этим всего лишь штабная игра».

Германия не только не победила Советский Союз к Рождеству 1941 г., но и, потеряв семь из каждых своих восьми дивизий на Восточном фронте, вынуждена была сдаться на милость СССР. Что же следует из приведенных цитат — что Гитлер и все эти высокопоставленные специалисты британских и американских штабов идиоты? Не без этого, конечно, но если они и идиоты, то лишь потому, что не понимали, до какого величия Сталин поднял советский народ. А что касается оценки русской (советской) армии и ее полководцев, то что во всем мире могли о нас думать? Ведь последние цари довели русскую военную машину до полного маразма.

Еще за 100 лет до Второй мировой войны, в 1854—1855 гг., вся русская армия не сумела сбросить в море англо-французский десант, высадившийся в Крыму. Русско-турецкая война 1877—1878 гг. хотя и была формально победной, но явила такую беспомощность нашей военной машины, что военно-историческая комиссия, которая должна была оценить итоги этой войны для изучения их в военных заведениях, не смогла этого сделать вплоть до Первой мировой. В 1904— 1905 гг. Российская империя позорно проиграла существенно более слабой Японии. Полный маразм явила Россия и в Первую мировую войну — как в плане организационном, так и в плане военном, включая качество генералитета и офицерства русской армии. На фронтах Первой мировой были убиты и ранены 13 914 офицеров, а еще 14 328 спокойно ожидали конца войны в плену у немцев. Русские генералы были похлеще офицеров: на 33 убитых генерала приходится 73 сдавшихся в плен. Строили-строили перед войной линию крепостей для защиты России от немцев — Ковно, Вильно, Гродно, Осо-вец, Ломжа, Остроленка, Рожаны, Пултуск, Зегрж, Новогеорги-евск, Варшава и Ивангород, — а ни одна из них и не подумала защищаться. Гарнизоны русских крепостей или сбежали при виде немцев, или сразу же сдались. Ну как их сравнить даже с австрийской крепостью Перемышль, которую русские войска осаждали 6 месяцев? А как выглядит это позорное поведение русских войск при защите своих крепостей по сравнению с отчаянностью французов и решимостью немцев в «Верденской мясорубке»? Семьдесят дней немцы штурмовали французскую крепость Верден и ее форты, потеряв 600 тысяч человек, а защищавшиеся и потом контратаковавшие французы потеряли 358 тысяч!

Русскую армию презирали во всем мире, и, как видите, у мира были на то основания.

И именно это, трусливое и подлое в своей массе, офицерство и стало костяком кадрового командного состава Красной Армии — ее генералитетом, военспецами, «теоретиками», преподавателями. Генерал-лейтенант А.Т. Стученко в своих воспоминаниях описывает кадровый состав кавалерийского училища, в котором он учился в первой половине 20-х гг. В то время инспектором (командующим) кавалерии Красной Армии был бывший генерал царской армии Сметанников, начальником училища — бывший полковник Соседов, преподавателем тактики — бывший генерал Ротштейн, заместителем начальника — барон фон Вольфенгаген, курсантами — два князя Потемкиных, командиром эскадрона — бывший корнет Пац-По-марнацкий. О нем Стученко вспоминает так: «По манерам, щегольству, лоску — это классический представитель дворянства и старой гвардейской конницы. Ему лет 25—27. Высокий, стройный. Бакенбарды чуть не до подбородка. В руке неизменный стек. Сапоги «бутылкой» сияют свежим глянцем. В зубах всегда папироса; он и разговаривает, не вынимая ее изо рта. Нас этот аристократ вообще не замечает. Все распоряжения отдает только через вахмистра — старшину эскадрона... Щеголь Пац-Помарнацкий как-то на учениях пустил в дело свой стек — ударил по спине зазевавшегося курсанта. «За физическое оскорбление» подчиненного бывший корнет попал под суд».

А вот сообщение историка К- Коллонтаева: «В фондах Музея героической обороны и освобождения Севастополя хранится машинописный текст воспоминаний И.М. Цальковича, который в 1925—1932 гг. был начальником управления берегового строительства Черноморского флота. В одном из разделов своих воспоминаний он, между прочим, отмечал, что в середине 20-х гг. командный состав ЧФ делился на две равные части. Одна состояла из бывших кадровых офицеров царского флота, другая — из бывших кондукторов, флотских фельдфебелей, унтер-офицеров и боцманов. Обе эти части сильно враждовали друг с другом, единственное, что их объединяло — «Стремление выжить матросню из Севастопольского дома военморов им. П.П. Шмидта (бывшее Офицерское собрание) ».

Так что худшей части офицерства Красной Армии было у кого набраться спеси и презрения к солдатам. А вот честности, самоотверженности, храбрости и мужества русское дворянство новому офицерству не передало, ввиду катастрофического отсутствия этих качеств у самого дворянства. За границей Красную Армию презирали так же, как и императорскую, и, опять-таки, не без оснований.

Гражданская война 1918—1920 гг. не в счет, поскольку русские дрались с русскими, и даже победители в Гражданской войне не ценили свои победы как военные достижения. Не ценили еще и потому, что первое же столкновение с иностранной армией, а это была армия всего-навсего Польши, окончилось крахом для красных полководцев.

Летом 1938 г. никто еще не знал, что маршал Блюхер куплен японцами, и его дикую неспособность сбить шесть японских батальонов с сопок у озера Хасан все воспринимали как уже традиционную неспособность русских к войне. Бои на Халхин-Голе, которые велись, по европейским понятиям, где-то на краю мира, не впечатлили даже крохотную Финляндию, нагло развязавшую войну против СССР с целью захватить Карелию и Кольский полуостров. А то, что Финляндия держалась против Красной Армии целых четыре месяца, произвело впечатление не только на англичан и немцев, но и в первую очередь на самих «красных полководцев».

Сколько советских военачальников после этой войны окончательно разуверились в своей способности воевать? Ведь именно во время этой кампании генералы Павлов и Мерецков сговаривались предать Родину в надежде, что, когда немцы захватят СССР, «хуже нам от этого не будет».

Традиционное низкопоклонство российской интеллигенции перед Западом, заразившее армию, производило парализующее действие на генералитет и офицерство — куда нам, сиволапым, с немцами тягаться! И вкупе с отсутствием опыта принятия собственных смелых боевых решений этот паралич приводил к тяжелейшим последствиям. Средний генерал Красной Армии на первом этапе Великой Отечественной войны панически боялся командовать.

Тут же ведь дело вот в чем.

В Польской кампании 1939 г. немцы потеряли убитыми и пропавшими без вести 16 663 человека. (Для справки: американская армия в 1984—1994 гг. от несчастных случаев, не связанных с ведением боевых действий, потеряла 17 983 человека.) Тем не менее немцы воевали, и немецкие генералы и офицеры оттачивали свое единоначалие — принимали собственные решения и издавали собственные приказы. А поскольку противник был никчемный, то у немцев все получалось, и их уверенность в себе все возрастала и возрастала, а старшие командиры уверялись в гениальности Мольтке и самостоятельность нижестоящих командиров всеми силами укрепляли.

Далее была война с Францией. Французы, конечно, не поляки, но Франция была парализована тем, что осталась на континенте один на один с Германией, вдвое превосходившей ее численно, и французы не смогли найти в себе силы к сопротивлению. Французские офицеры честно пытались исполнить свой долг — каждый третий убитый в боях француз был офицером (во французской армии один офицер приходился на 22 солдата и сержанта).

Нанеся французам потери в 100 тысяч человек, немцы сами потеряли 45 тысяч, это было уже серьезнее, чем с Польшей, но не очень. И Мюллер-Гиллебранд, безусловно, прав — немцы перли к нам и тащили за собою почти всю вшивую Европу с исключительной «уверенностью в своих силах». Они действительно были профессионалами в хорошем смысле этого слова (сегодня называют себя «профессионалами», как правило, трусливые тупицы, не способные сделать порученное им дело, но умеющие «зашибить деньгу» на своей профессии).

При сравнении наших генералов с немецкими на ум сразу приходит строчка из песни Высоцкого: «Как школьнику драться с отборной шпаной?» А драться было надо — деньги до войны получали? Получали. Родину защитить обещали? Обещали. Ну, так извольте не только ножку на парадах тянуть да доносы на коллег в НКВД писать, но и врага бить.

Хотя полководцы, принимая рискованные решения (а боевые приказы являются таковыми по своей сути), редко находятся в непо-

средственной опасности, им все же требуется для этого личная смелость, пусть даже без храбрости. И если генерал действительно полководец, если цель его жизни в победе над врагами, то для него возможность воплотить в бою свое собственное решение — это то, зачем он живет. И такой генерал всю свою жизнь, даже мирную, будет неустанно учиться воевать, причем учиться сам, ему не понадобятся для этого военные училища и академии, как не потребовались они ни одному гитлеровскому фельдмаршалу — ведь в Германии училищ и академий, в советском понимании, просто не было. Такой генерал учится сам, потому что если он в будущем бою примет неверное решение, то это обернется крахом и его войск, и его лично.

Но если человек надел погоны не для того, чтобы защищать Родину, а только чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться побеждать? Он идет в военное училище не за знаниями, а за дипломом, обеспечивающим получение офицерского звания, и академию заканчивает лишь потому, что так быстрее станешь генералом; он думает не о победах, а как бы сделать карьеру в мирное время, — как лучше провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть ради продвижения по службе, и т.д. и т.п.

Но вот начинается война, и сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остается места, — человека переполняет малодушие.

Вот пример из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило совести и храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

А что делать тем, кто лишен не только смелости и храбрости, но и совести? Вариантов несколько: предать, перейдя на службу врагу, сдаться в плен, чтобы сохранить свою поганую жизнь, или удрать на какую-нибудь тыловую должность.

Вот и предавали. Предавали заранее, еще до начала войны, как впоследствии прощенный начальник Генштаба Мерецков, осмысленно запутывавший мобилизационный план, или расстрелянный командующий Западным особым военным округом генерал Павлов, умышленно не выполнивший команду о приведении войск округа в боевую готовность. Предавали в ходе войны, как повешенный за измену генерал Власов и иже с ним. Предавали, прекратив командовать вверенными войсками и пытаясь сдаться в плен, как генерал Лукин, которому это удалось, или Кирпонос, у которого сдаться не получилось. Удирали с поля боя, бросая солдат, как адмирал Октябрьский и генерал Петров, которым это простили, или как генералы Качанов и Гончаров, которым не повезло наткнуться на Мехлиса, и тот приказал расстрелять их перед строем.

Кстати, «опущенная» сдачей врагу, эта кадровая публика крайне мерзко вела себя и в плену. Вот свидетельство прошедшего немецкие лагеря П.Н. Палия: «В течение нескольких дней вся масса командиров Красной Армии, попавших в плен, вдруг превратилась в ярых врагов своей страны, где они родились, и правительства, которому они давали присягу на верность и обещались защищать свою «социалистическую родину» до последней капли крови, до последнего вздоха. За обращение «товарищ командир» давали по физиономии, если не избивали более серьезно. «Господин офицер» стало обязательным в разговорах. Никто не поднимал голоса в защиту того, что называлось Советским Союзом, во всем широком объеме этого понятия. Без сомнения, среди пленных было довольно много членов коммунистической партии, но все они, искренне или по соображениям камуфляжа, перед лицом опасности превратились в антикоммунистов. Это было как прорвавшаяся плотина. Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоящие перед совершенно неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос матом поносили того, при чьем имени еще неделю тому назад вставали и аплодировали, — Иосифа Сталина! На третий день по спискам во время утренней проверки на дворе тюрьмы было вызвано почти двести человек. Их окружил конвой, и всю группу вывели с территории тюрьмы. Выяснилось, что это были евреи и политработники....

Ворота лагеря были широко раскрыты, прямо против них на дворе стоял целый ряд больших металлических баков, и около каждого — немецкий солдат с большим черпаком в руках. Пленные сразу становились в очередь к бачкам, и каждый получал по полному черпаку густого, дразнящего запахом горячего варева.

Немцы понадеялись на нормальную человеческую дисциплину и... ошиблись! Через несколько минут каждый раздатчик был окружен сплошным кольцом пленных с протянутыми котелками, консервными банками или даже просто пилотками и фуражками. Кто-то упал, кто-то закричал, раздатчики-немцы начали бить черпаками напиравшую со всех сторон толпу. Солдаты конвоя бросились восстанавливать порядок, но никто их не слушал. Раздались выстрелы, толпа бросилась в сторону, немцы били людей палками, прикладами, почти все бачки были опрокинуты, и еда разлилась лужами по песку. Всю массу пленных оттеснили на край площадки, и мы стояли густой толпой под направленными на нас дулами винтовок. Это продолжалось минут двадцать. Потом появился высокий, широкоплечий, рыжеволосый человек в аккуратно подогнанной командирской советской форме без знаков различия и в ярко начищенных сапогах. Он по-русски приказал всем построиться и, выравнивая ряды, все время ругал нас: «Командиры называется! Сволочь, сброд, баранье стадо! Такой скандал устроили! Сталинские соколы!» Конечно, эти эпитеты сопровождались классическим русским матом. На дворе появилась группа нем-цев-офицеров, впереди шел пожилой обер-лейтенант. Рыжеволосый сильным низким голосом скомандовал «Смирно!» и подошел к обер-лейтенанту. Несколько минут они разговаривали, потом немец вышел вперед и через переводчика сказал нам примерно следующее: «Я поражен полным отсутствием у вас дисциплины и достоинства. Мне стыдно, что вы носите гордое звание офицера...» Но что возьмешь с быдла?

Даже если такого быдла, «господ офицеров», было много?

Впрочем, вскоре немцам пришлось убедиться, что Красная Армия состоит не только из этих кадровых ублюдков. Уже в январе 1942 г. немецкий военный корреспондент неохотно, сквозь зубы, но признает, что далеко не все «сталинские соколы» толпами сдаются в плен — многие дерутся с потрясающей самоотверженностью, недоступной «сумрачному германскому гению», — их отчаянная храбрость просто выше понимания немцев: «В воздушном флоте советская власть работала теми же методами агитации, что и в наземных войсках. Существовало общее мнение, что попасть в плен к немцам равносильно смерти. Находясь в таком духовном угнетении, большинство советских летчиков предпочитают продать свою жизнь как можно дороже. Вступив однажды в бой, они часто дерутся, как и пехотинцы, с животным и бессмысленным ожесточением, что в воздушных боях часто приводит к применению тактики тарана». Между прочим, в конце войны командующий германским военно-воздушным флотом Геринг делал все возможное, включая создание специальных особо прочных самолетов, чтобы убедить своих летчиков таранить англо-американские бомбардировщики, стирающие с лица земли целые города, но ничего у него не вышло.

А что до обвинения наших героев в «животной бессмысленности» — в 41 - м Советский Союз устоял еще и потому, что, кроме кадрового быдла, массами сдававшегося в плен, в Красной Армии нашлись командиры, готовые драться не только до последнего, но и умно, умело, ничуть не хуже немцев.

В конце июня 1941 г. кавалерист полковник Тишинский приехал в составе инспекционной группы проверять 237-ю стрелковую дивизию, а 17 июля вынужден был ее возглавить в момент нанесения советскими войсками контрудара под Солнцами, где потерпел тяжелое поражение немецкий 56-й танковый корпус, которым, кстати, тогда командовал Манштейн. Тишинский отметил свое вступление в должность комдива боем, о котором сразу же заговорили.

По рассказу начальника политотдела дивизии Ф.Я. Овечкина, нашим разведчикам удалось захватить трех «языков», давших показания о переброске на этот участок фронта «свежей немецкой дивизии «Мертвая голова», и штабные документы, из которых «явствовало, что до деревни Ванец эта дивизия будет следовать походным порядком в автомашинах». Тишинский не упустил представившегося шанса захватить немцев врасплох, решив «встретить колонны на марше, не дать им развернуться и разгромить». Засада была организована мастерски: «Перекрытие дороги в тылу немецкой дивизии исключало возможность отступления или бегства солдат и офицеров. Артиллерийские средства были рассредоточены вдоль дороги для уничтожения танков и бронемашин. Таким образом, готовился «мешок» без возможности выйти из него». В результате часового боя немцы были разгромлены наголову — по свидетельству комиссара Овечкина, на дороге потом насчитали «более тридцати подбитых танков, свыше двух десятков бронемашин, около двухсот сожженных грузовиков со снарядами, бензином, продовольствием, более 80 мотоциклов с колясками, свыше полусотни орудий, 45 минометов, 119 пулеметов», а счет убитых и раненых немецких солдат шел на тысячи. «Среди убитых найден начальник штаба дивизии и командиры двух полков, но трупа командира дивизии не обнаружено... Сообщение о разгроме немцев наше армейское руководство встретило с недоверием. Командующий армией выразился просто: «Не врите! Одна дивизия не может уничтожить дивизию противника, да еще немецкую». И приказал убитых не хоронить до приезда специальной комиссии», которая подтвердила, что сведения о больших потерях врага соответствуют действительности.'Вскоре об этой победе сообщило ТАСС, написали «Правда» и «Красная Звезда».

Между прочим, дивизия СС «Мертвая голова» шла на выручку 56-му танковому корпусу Манштейна, и тот в своих мемуарах, описывая события под Сольцами, косвенно подтверждает плачевный для эсэсовцев исход боя: «Более сносные условия местности, но и сильную укрепленную линию встретила дивизия СС «Тотен-копф», наступавшая на Себеж. Но здесь сказалась слабость, неизбежно присущая войскам, командному составу которых не хватает основательной подготовки и опыта... Дивизия понесла колоссальные потери, так как она и ее командиры должны были учиться в бою тому, чему полки сухопутной армии уже давно научились... После десяти дней боев три полка дивизии пришлось свести в два».

Как видите, и в самом начале войны были у нас командиры, умевшие побеждать. И хотя месяц спустя полковник Тишинский погиб при прорыве из окружения (его дивизия организованно вышла к своим) и сейчас фактически забыт, именно такие полковники, выжившие и ставшие генералами, выиграли войну. Но произошло это лишь потому, что в действующей армии работают законы естественного отбора — а не противоестественного, как в армии мирного времени.

Вот и ответ на вопрос, что изменилось в Красной Армии к 1943 г., почему после всех поражений и потерь она все же сумела переломить ход войны, — просто за полтора года неудач армия очистилась от всей той кадровой сволочи, что в мирное время грабила народ своими окладами и льготами, но не желала учиться воевать, думая только о карьере. Теперь все это быдло либо сдалось в плен, либо сбежало на тыловые должности, а в действующей армии остались те, кто хотел и умел защищать Родину, у кого хватало смелости, храбрости и ума, чтобы погнать на запад всю эту вшивую Европу.

Но тогда, спрашивается, почему эти генералы, реально выигравшие войну, не были замечены Сталиным раньше? Почему их не выдвинули на высокие должности еще до ее начала? И не в этом ли главная причина катастрофы 1941 г.?

Ведь огромные недоработки в военной теории и структуре армии, в ее уставах и наставлениях, командовании и организации, вооружении и боевой подготовке вскрылись уже в ходе конфликтов у озера Хасан и на Халхин-Голе, а особенно во время Финской войны. К.Е. Ворошилов вину на Политбюро не перекладывал и был снят с должности. Наркомом обороны стал С.К. Тимошенко, который сразу начал энергично готовить РККА к войне. В декабре 1940 г. было проведено Совещание высшего командного состава Красной Армии, в котором участвовали 4 маршала (Ворошилов отсутствовал), 254 генерала (каждый четвертый довоенный генерал)и 15 полковников(на должностях командиров дивизий) — вся армейская «элита», цвет тогдашней РККА!

И четыре года спустя, в победном 44-м, когда 12 наших фронтов гнали врага на запад, командовать этими фронтами, по идее, должны были бы участники Совещания: 5 довоенных маршалов, начальник Генштаба, 16 довоенных командующих округами — итого 22 человека, казалось бы, на 12 фронтов более чем достаточно. Правда, генерал-полковник авиации А.Д. Локтионов, командовавший Прибалтийским ВО, и генерал-полковник Г.М. Штерн, командовавший Дальневосточным округом, перед войной были арестованы, осуждены и расстреляны как предатели. Командующие округами генерал-лейтенанты М.П. Кирпонос и М.Г. Ефремов погибли в начале войны, а генерал-полковник И.Р. Апанасенко смог отпроситься у Сталина на фронт со своего Дальневосточного округа только в 1943 г. и сразу же погиб на Курской дуге в должности заместителя командующего Воронежским фронтом. Остается 17 маршалов и генералов. Даже если учесть, что один из них должен быть замом Верховного Главнокомандующего, другой наркомом обороны, еще кто-то возглавить Генштаб — все равно оставшихся довоенных командующих округами на 12 фронтов хватало с избытком.

Но из всего этого высшего генералитета в 1944 г. фронтами командовали только трое: К.А. Мерецков, Г.К- Жуков и И.С. Конев. Трое из семнадцати! То есть пригодными для войны оказались лишь 18% довоенных маршалов и генералов.

Остальные командующие фронтами (Л.А. Говоров, А.М. Василевский, К-К. Рокоссовский, И.Е. Петров, Р.Я. Малиновский, Ф.И. Толбухин, И.Х. Баграмян, А.И. Еременко, И.И. Масленников) в декабре 1940 г. были очень далеки от должности командующего округом, а Масленников вообще служил до войны в НКВД. Напрашивается вывод: генералы мирного времени для войны, как правило, не годятся.

Та же картина и в авиации. Летом 1942 г. авиацию фронтов реорганизовали в 17 воздушных армий, а командующие ВВС фронтов стали командующими ВА. Всего за войну воздушными армиями командовали 26 генералов (их назначали, снимали, перебрасывали с армии на армию) — из них на декабрьском Совещании 40-го года присутствовали всего пятеро, т.е. менее 20%, включая задвинутого на Дальний Восток Жигарева. Кстати, его карьера более чем показательна — снятый в 1942 г. с должности главнокомандующего ВВС и отправленный командовать авиацией невоюющего Дальневосточного фронта, в боевых действиях против немцев он больше не участвовал.

Но война закончилась — ив 1949 г. П.Ф. Жигарев вновь становится главкомом ВВС! Генерал мирного времени!

Еще один характерный момент. Если приглядеться к тем командующим воздушными армиями, которые в ходе войны за особые заслуги были удостоены звания Героя Советского Союза, этаких семеро: К.А. Вершинин, СИ. Руденко, Т.Т. Хрюкин, С.А. Красовский,

В.А. Судец, С.К- Горюнов, Н.Ф. Папивин, выясняется, что никто — никто! — из них в декабрьском Совещании 1940 г., на которое вроде как собрали весь цвет довоенной Красной Армии, не участвовал!

То есть, чтобы этих командиров оценили по достоинству, понадобилась война. Только на войне выдающиеся генералы получили шанс занять должности, соответствующие их незаурядным способностям. А довоенное начальство задатков командующих в них не видело! Или просто не хотело видеть? Или видело, но не продвигало-по службе, предпочитая им совсем других людей?

Спрашивается, почему? Ведь даже с формальной, «анкетной» точки зрения участники Первой мировой и Гражданской войн Рокоссовский и Горбатов по боевому опыту намного превосходили предателя Павлова, но командовать ЗапОВО накануне войны назначили не их, а его.

Почему командовавшие до войны Сибирским ВО Калинин, Приволжским ВО Герасименко, Северо-Кавказским ВО Кузнецов, Орловским ВО Ремизов, Одесским ВО Черевиченко во время Великой Отечественной оказались не способны командовать не только фронтами, но даже армиями, а генерал-полковнику Черевиченко под конец войны доверяли только стрелковый корпус (должность генерал-майора)? И, наконец, почему командовавший Уральским ВО Ерша-ков под Москвой сдался в плен, почему пытался сдаться Кирпонос, а Павлов просто предал?

Как же так? Ведь это Сталин первым понял, что «кадры решают все» — почему же он военные кадры так бездарно подбирал?..

А он ли их подбирал? Вообще, знал ли он до войны тех перспективных генералов, что вырвут у врага победу, хотя бы слышал о них?

Вот очень характерный пример. Надеюсь, все помнят имя генерала Д.М. Карбышева, который в плену отказался сотрудничать с немцами и был зверски ими казнен — заморожен заживо. Накануне Великой Отечественной Карбышев был не только широко известен в военных кругах — и как преподаватель инженерного дела в Академии Генштаба, и как герой Гражданской войны (это он оборудовал в инженерном отношении легендарный Каховский плацдарм), — но и, будучи генерал-лейтенантом, входил в число первых полутора сотен военачальников страны. И вот 26 августа 1941 г. у Сталина состоялся такой разговор с командующим Ленинградским фронтом генерал-лейтенантом М.М. Поповым:

«ПОПОВ. Товарищ Сталин, маленькая просьба.

СТАЛИН. Пожалуйста. Слушаю.

ПОПОВ. Если сейчас свободен инженер Карбышев, были бы рады иметь его у себя.

СТАЛИН. Кто он такой? Я его не знаю.

ПОПОВ. Генерал-лейтенант инженерных войск, преподаватель Академии Генштаба.

СТАЛИН. Постараюсь удовлетворить вашу просьбу».

Выходит, до этого разговора Сталин даже не слышал о Карбышеве (как не знал и того, что еще 8 августа генерал был ранен, контужен и попал в плен). И неудивительно — при тогдашней численности армии и ее генералитета помнить всех было просто невозможно.

Само собой, нарком обороны знал своих подчиненных лучше Сталина, но и нарком был лично знаком далеко не со всеми и о способностях большинства генералов судил заочно — по рекомендациям, по характеристикам. А кто давал эти рекомендации и писал характеристики, кто предлагал кандидатуры на повышение наркому и

ЦК? Да все те же генералы. И можно не сомневаться — давали нужные характеристики только «своим», тем, кто впоследствии сумеет отблагодарить и будет безусловно предан. Называйте это как хотите — деликатно («профессиональной солидарностью») или откровенно («генеральской мафией»), — от перемены названия суть не меняется: серая генеральская толпа никогда не позволит выдвинуться талантливому человеку, потому что он для этой толпы опасен — опасен тем, что обязан успехом не ей, мафии, а своему таланту. Зато дурака генеральская мафия может поднять как угодно высоко — бюрократические методы тут работают безотказно: к примеру, надо им протащить своего человека на должность командующего Закавказским военным округом — и наркому обороны «на выбор» представляют «гбарина из мужиков» Козлова и человек пять еще больших дураков, вот нарком и назначает Козлова. Когда лично не знаешь людей по деловым качествам, невозможно оценить, кого именно тебе подсунули и есть ли у тебя в наркомате рокоссовские.

Эти «свои», пролезая наверх, беспощадно топят «чужих». Ведь недаром в 1937 г. предатель Павлов резко пошел вверх, а Рокоссовский и Горбатов были арестованы и вышли на свободу, только когда Берия стал разбирать завалы «ежовщины».

Кроме того, талантливый профессионал сам не склонен бороться за начальственные кресла — ему не позволяет гордость, он не страдает комплексом неполноценности, а удовлетворение находит в творческих поисках на занимаемой должности, ведь любая должность дает простор для творчества.

Зато тупую посредственность толкает вверх комплекс неполноценности — ей очень хочется всем показать, что, дескать, вы все меня дураком считали, а я вон как высоко забрался! Ну и, само собой, алчные мерзавцы лезут вверх, чтобы удовлетворить свою вечную жажду материальных благ.

В итоге в бюрократической системе управления (а армия в мирное время — это образец тупого бюрократизма) высшие должности являются как бы прорубью, в которой непрерывно всплывает дерьмо. Пытаться сделать из него профессионалов бесполезно — не для того оно на руководящие должности лезло. И честный начальник, болеющий за Дело, обязан искать таланты внизу.

Гитлер это понимал — он активно участвовал в учениях разных уровней, знакомился с тысячами офицеров, да и немецкие генералы, готовясь к неминуемой войне, тоже искали таланты — ведь тут уже не до карьеры: с дураками на настоящей войне очень просто и погибнуть.

Сталин же воевать не мечтал, военным вождем становиться не собирался, на войсковые учения и знакомство с перспективными офицерами и генералами у него просто не было времени. А когда война все-таки началась и генералы заставили его стать своим вождем, в кадровых вопросах он поначалу мог располагать только теми, кого знал, — кто и до войны крутился вокруг Кремля. И только со временем, когда в боях проявились талант, смелость и профессионализм одних командиров и тупая бездарность других, Сталин смог разглядеть и оценить достойных и начал быстро продвигать их по служебной лестнице. И то только тех, кому повезло оказаться на виду. Воюй генерал-майор Рокоссовский не под Москвой, а на севере или на юге, возможно, долго бы еще командовал корпусом. А так уже через год Сталин поставил его во главе фронта.

★ ★ ★

«Кадры решают все!» Эта сталинская формула — и ответ на вопрос об истинных причинах наших поражений в начале Великой Отечественной войны, и тот единственный вывод, который по-настоящему важен и сегодня, когда армия у нас еще хуже, чем была в 1941 г.

Михаил Барятинский

«К ПОХОДУ И БОЮ НЕ ГОТОВЫ»

''ЯГ Тема советско-германского танкового противостояния и сейчас, спустя 65 лет после начала Великой Отечественной войны, является едва ли не самой обсуждаемой всеми, кто интересуется военной историей. Слишком сокрушительным был разгром, который понесли советские танковые войска летом 1941 г., чтобы не задумываться над его причинами. Само собой разумеется, что разгром танковых войск нельзя отделять от поражения всей Красной Армии, но ниже речь пойдет только о танковых войсках.

Поскольку анализ политических причин, связанных в первую очередь с общественно-политической системой, имевшейся тогда в СССР, не входит в задачу этой статьи, то рассматриваться будут в основном причины военного характера. Для начала надо определиться с самим понятием «танковые войска». Что это такое? Оставляя в стороне официальные формулировки, можно сказать, что это разнообразная материальная часть и многочисленный личный состав, объединенные жесткой организационной структурой. Пытаясь ответить на вопрос о причинах поражения, следует, по-видимому, проанализировать эти три аспекта. Ну а начать, наверное, имеет смысл с вопроса, вызывающего наиболее жаркие споры, — о количестве и качестве.

Справедливости ради надо сказать, что этот вопрос активно дискутируется лишь последние 15 лет, когда тезис о германском военно-техническом превосходстве был взят под сомнение. Раньше сомневаться было не принято. Раньше, когда речь заходила о

«временных неудачах Красной Армии в начальный период войны», подчеркивалось, что немецко-фашистские войска «использовали временные преимущества: милитаризацию экономики и всей жизни Германии; длительную подготовку к захватнической войне и опыт военных действий на Западе; превосходство в вооружении и численности войск, заблаговременно сосредоточенных в пограничных зонах. В их распоряжении оказались экономические и военные ресурсы почти всей Западной Европы». Вот так — «превосходство в вооружении и численности»! Это утверждение, а скорее даже историческая установка, заимствовано из тезисов ЦК КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции». В русле этой установки вполне логичным кажется и высказывание о том, что «Красная Армия по ряду важных видов вооружения и боевой техники в то время отставала от гитлеровского Вермахта. Обусловливалось это тем, что фашистская Германия уже давно организовала массовое военное производство, опираясь на ресурсы как свои собственные, так и государств-сателлитов, а также оккупированных ею стран Европы». Тезис о Европе, работающей на экономику Германии, с конвейеров которой потоком сходит военная техника, почерпнут из книги члена-корреспондента АН СССР А.М.Самсонова «Крах фашистской агрессии» (издательство «Наука», 1975 г.).

Приведенные цитаты не были единичным явлением. Идея о глобальном превосходстве Германии над СССР в 1941 г. поддерживалась советской пропагандой в течение всех послевоенных лет, вплоть до 1991 г. Именно этим объяснялись причины поражения Красной Армии. Зачем это было нужно и когда началось? На последний вопрос ответить очень просто. Выступая 6 ноября 1941 г. на торжественном заседании по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции, И.В.Сталин сказал: «Другая причина временных неудач нашей армии состоит в недостатке у нас танков и отчасти авиации. В современной войне очень трудно бороться пехоте без танков и без достаточного авиационного прикрытия с воздуха. Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию, а наши славные летчики покрыли себя славой бесстрашных бойцов. Но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки, а наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хваленые немецкие войска с их многочисленными танками. Но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет временных успехов немецкой армии. Нельзя сказать, что наша танковая промышленность работает плохо и подает нашему фронту мало танков. Нет, она работает очень хорошо и вырабатывает немало превосходных танков. Но немцы вырабатывают гораздо больше танков, ибо они имеют теперь в своем распоряжении не только свою танковую промышленность, но и промышленность Чехословакии, Бельгии, Голландии, Франции. Без этого обстоятельства Красная Армия давно разбила бы немецкую армию, которая не идет в бой без танков и не выдерживает удара наших частей, если у нее нет превосходства в танках».

С этих-то слов «вождя народов», стремившегося снять с себя ответственность за чудовищный разгром, и началось то нагромождение лжи и фальсификаций, с которыми приходится сталкиваться и по сей день. Интересно, сам-то Сталин хоть немного верил в то, что говорил? Отчасти, видимо, да, поскольку вряд ли располагал точными данными о состоянии Панцер^аффе и о германском танковом производстве. Но нам-то эти данные сейчас доступны, и есть возможность обстоятельно во всем разобраться. При этом, однако, следует подчеркнуть, что приводимые ниже цифры нельзя считать абсолютно точными. Дело в том, что в различных источниках, как отечественных, так и зарубежных, на одну и ту же дату имеются разные данные о численности боевых машин в Красной Армии и Вермахте. Приводимые ниже цифры получены в результате изучения многочисленных источников и, по мнению автора, являются наиболее близкими к действительности.

Итак, по состоянию на 1 июня 1941 г. Вермахт располагал 6292 танками и САУ (5675 и 617 единиц соответственно), включая штурмовые орудия, командирские и огнеметные танки. Однако из этого количества технически исправными, т.е. боеготовыми, являлись 5821 танк и САУ (5204 и 617 соответственно). В течение июня ожидалось поступление от промышленности еще 315 боевых машин.

Что касается Красной Армии, то на ту же дату — 1 июня 1941 г. — в ней насчитывалось 25 664 танка и САУ, включая танкетки, малые плавающие, огнеметные и телеуправляемые танки. Соотношение просто чудовищное — 1:4! Но это в целом, а как в РККА обстояло дело с боеготовностью? Скажем прямо — неважно. Точных данных о количестве технически исправных машин нет, поскольку сведения на этот Счет в Красной Армии составлялись в соответствии с приказом НКО СССР №15 от 10 января 1940 г. Согласно этому приказу с 1 апреля вводилось в действие «Наставление по учету и отчетности в Красной Армии», в соответствии с которым предусматривалось деление всего военного имущества (в том числе и танков) в зависимости от его технического состояния на пять категорий:

1- я категория — новое, не бывшее в эксплуатации, отвечающее требованиям технических условий и вполне годное к использованию по прямому назначению;

2- я категория — имущество, находившееся в эксплуатации, вполне исправное и годное к использованию по прямому назначению, а также имущество, требующее текущего ремонта;

3- я категория — имущество, требующее ремонта в мастерских округа (средний ремонт);

4- я категория — имущество, требующее ремонта в центральных мастерских и на заводах промышленности (капитальный ремонт);

5- я категория — негодное имущество.

Из вышеприведенного числа танков в Красной Армии к 1 - й категории относилось 2611 машин, ко 2-й — 17214, к 3-й — 2741 и к 4-й — 3098. К 5-й не относилось ничего, так как это были уже списанные или подлежащие списанию машины. Совершенно очевидно, что под понятие «боеготовые» подпадают только танки 1-й и 2-й категорий. Однако если с первыми все ясно, то со вторыми нет — ведь в эту категорию включались и машины, требовавшие текущего ремонта. Диапазон последнего был достаточно широк — от замены аккумуляторов до замены траков гусениц и опорных катков. Если принять во внимание, что в Красной Армии имелась большая проблема с запасными частями, то станет ясно, что некоторая часть танков 2-й категории — примерно до 30% — также была небоеспособна. Таким образом, можно считать, что к числу боеготовых относилось 12 050 танков 2-й категории, а всего по первым двум категориям — 14 611 танков. С 1 по 21 июня 1941 г. с заводов поступило 206 танков, а по состоянию на 21 июня оставались неотгруженными еще 99 машин.

В итоге по боеготовым танками выходим на соотношение 1:2,4 (6136 против 14 916 единиц).

Однако совершенно ясно, что далеко не все танки обеих сторон участвовали в боевых действиях. Так, Вермахт по состоянию на 22 июня 1941 г. развернул на западной границе СССР около 3850 танков (включая огнеметные и командирские) и САУ (включая штурмовые орудия, истребители танков и тяжелые пехотные орудия). Абсолютно точную цифру, к сожалению, невозможно найти даже в немецких источниках. Кроме того, к участию в операции «Барбаросса» привлекались 86 финских, 60 румынских и 116 венгерских танков. Итальянские танки (61 машина) прибыли позже и в подсчете не учитываются. Таким образом, противник имел не менее 4112 танков и САУ. Чем же располагала Красная Армия?

К 22 июня 1941 г. в войсках так называемых приграничных военных округов — Ленинградского, Прибалтийского Особого, Западного Особого, Киевского Особого и Одесского — насчитывалось 14 075 танков и САУ (включая танкетки, малые плавающие и телеуправляемые танки). Из этого количества к 1-й категории относилось 2356 танков, ко 2-й — 8854. Считая процент небоеспособных танков 2-й категории равным 30%, получаем 6197 танков. В итоге можно утверждать, что в приграничных военных округах имелось 8553 боеготовых советских т.анка. Налицо превосходство Красной Армии в танках над Вермахтом в два раза!

Но, быть может, противнику удалось добиться большего превосходства в полосах групп армий или танковых групп? Рассмотрим и этот вопрос. Начнем с северо-западного направления, где друг другу противостояли группа армий «Север» и 3-я танковая группа из группы армий «Центр» с немецкой стороны и Прибалтийский Особый военный округ с советской. Соотношение сил в танках к вечеру 21 июня 1941 г. здесь было следующим: у немцев — 1731 танк и САУ, у русских — 1052 боеготовых танка. Что касается более узких участков фронта, то тут положение было еще интереснее.

Против войск Прибалтийского Особого военного округа наступали 4-я танковая группа группы армий «Север» и 3-я танковая группа группы армий «Центр». Формально им противостояли 3-й и 12-й механизированные корпуса Красной Армии. Наделе же все было не совсем так. Из-за большой разбросанности районов сосредоточения советских танковых соединений в полосе наступления 3-й танковой группы (1048 танков) оказалась лишь 5-я танковая дивизия 3-го мехкорпуса, насчитывавшая в своем составе 268 танков (50 Т-34, 30 сильно изношенных Т-28, 170 БТ-7 и 18 Т-26). Впрочем, совершенно ясно, что немецкие дивизии не набросились кучей на 5-ю танковую дивизию. Так и не покинув своего района сосредоточения под г. Алитус в Литве, она приняла бой с 7-й немецкой танковой дивизией (271 танк и САУ— 53 Рг.П, 30 Рг.1У, 167 Рг.38(1), ^командирских и 6 самоходных пехотных орудий 81033 на шасси Рг.1) и была разбита. Такая же участь постигла и другую дивизию 3-го мехкорпуса — 2-ю танковую, в одиночку оказавшуюся в полосе наступления

4-й немецкой танковой группы. 2-й танковой дивизии (252 танка — 32 КВ-1, 19 КВ-2, 27 Т-28, 116 БТ-7, 19 Т-26 и 12 ХТ-26) пришлось вступить в бой практически со всем 41 -м немецким танковым корпусом: сначала с 6-й танковой дивизией (245 танков — 47 Рг.Н, 30 РгЛУ, 155 Рг.35(Ц, 15 командирских), затем к ней присоединились 1-я танковая (151 танк — 43 Рг.Н, 71 Рг.111, 20 РгЛУ, 11 командирских и 6 пехотных САУ), 36-я моторизованная и 269-я пехотная дивизии. Вот уж действительно навалились кучей! Брошенная командованием на произвол судьбы, 2-я танковая дивизия была окружена и разгромлена. Ну а что же 12-й механизированный корпус? Почему он не пришел на помощь соседям? Ведь формально в его полосе вообще не было немецких танков! Вечером 22 июня корпус получил приказ штаба 8-й армии о нанесении контрудара в направлении на Таураге, то есть во фланг 4-й танковой группы немцев. Но согласно этому распоряжению корпус должен был действовать на фронте шириной 90 км и глубиной 60 км! В такой ситуации не могло быть и речи о нанесении сосредоточенного контрудара всеми силами корпуса (806 танков, из них около 600 боеготовых). В итоге корпус вводился в бой разрозненно, порой получая противоречивые приказы, и до танков 4-й танковой группы так и не добрался. Все его атаки были отражены пехотными соединениями 18-й немецкой полевой армии. В результате корпус понес огромные потери в людях и материальной части (к 7 июля в нем осталось 82 исправных танка), даже не сумев задержать наступление противника на этом участке фронта.

Ну а какова была обстановка в полосе группы армий «Центр»? Фактическое соотношение сил в танках, без учета 3-й танковой группы, начавшей боевые действия в полосе войск Прибалтийского Особого военного округа, было следующим: 1331 немецкий танк против примерно 1800 боеготовых советских (общее количество танков в войсках Западного Особого военного округа равнялось 3345). Однако 1157 танков и САУ противника были сосредоточенны во 2-й танковой группе, наносившей удар на южном фланге группы армий «Центр», на Брестском направлении. Танки Западного Особого военного округа были «размазаны» по шести механизированным корпусам, только один из которых — 14-й — находился в полосе наступления 2-й танковой группы. 14-й мехкорпус располагал по списку 534 танками, из них 504 Т-26. В технически исправном состоянии находилось не более 370—380 танков корпуса. Его соединения, рассредоточенные отдельными частями на фронте до 70 км, уже к вечеру 23 июня были рассечены войсками 2-й танковой группы и разгромлены. К 25 июня в частях корпуса осталось не более 25 исправных танков. Что касается остальных мехкорпусов, то в результате охвата силами 3-й танковой группы с севера и 2-й танковой группы с юга (29 июня войска этих групп соединились в Минске) все они (за исключением 20-го) оказались в так называемом Белостокском мешке вместе с 30 дивизиями 3,10 и 4-й армий нашего Западного фронта.

Соотношение сил в полосе группы армий «Юг» существенно отличалось от остальных групп армий. Это направление не считалось главным и комплектовалось войсками по остаточному принципу. Развернутая здесь 1 -я танковая группа насчитывала 728 танков, всего же, с учетом дивизионов штурмовых орудий и прочих отдельных частей, в группе армий «Юг» насчитывалось 872 танка и САУ. В войсках Киевского Особого военного округа имелось 5894 танка (из них 3920 боеготовых), чем обеспечивалось формальное подавляющее превосходство. Фактически дело обстояло несколько иначе — восемь мехкорпусов Киевского Особого военного округа были разбросаны по огромной территории, о чем можно судить по приводимой таблице.

УДАЛЕНИЕ РАЙОНОВ СОСРЕДОТОЧЕНИЯ СОЕДИНЕНИЙ МЕХАНИЗИРОВАННЫХ КОРПУСОВ КОВО ОТ ГОСГРАНИЦЫ И ВЗАИМНОЕ РАСПОЛОЖЕНИЕ ИХ ПО СОСТОЯНИЮ НА 10 ИЮНЯ 1941 ГОДА

По иронии судьбы, под названием «план прикрытия границы» наиболее близко расположенные к ней мехкорпуса придавались общевойсковым армиям, а непосредственно навстречу 1-й танковой группе противника выступили 9-й (300 танков) и 19-й (450 танков) механизированные корпуса. Но им требовалось пройти не одну сотню километров, прежде чем войти в соприкосновение с противником. Это произошло 26 июня в районе Дубно, в ходе проведения контрудара по 48-му моторизованному корпусу, совместно с частями 8-го (920 танков) и 15-го (738 танков) механизированных корпусов. Им противостояли 11-я (146 танков), 16-я (143 танка)и 14-я (147 танков) немецкие танковые дивизии с корпусными частями усиления. Вроде бы и тут подавляющее превосходство: 2408 советских танков против 436 немецких. Но данные приведены по состоянию на 22 июня и по всему парку в целом, боеготовых же машин в четырех советских корпусах на эту дату имелось не^олее 1700. Кроме того, в течение четырех дней мехкорпуса вели бои и совершали многочисленные марши, неся при этом и боевые и главным образом не боевые потери. Так, например, к моменту начала контрудара в советской 43-й танковой дивизии имелось 79 боеготовых танков из списочного состава в 237 машин. Если учесть, что многие корпуса вводились в бой неполным составом и по частям, то становится очевидным, что танков в атакующих группировках советских войск было немногим больше, чем в обороняющейся немецкой. Вот и растаяло подавляющее превосходство как дым.

Анализируя все сказанное выше, можно сделать вывод, что немецкое командование не смогло добиться подавляющего превосходства в танках не только в полосе всего будущего фронта, но и в полосах отдельных групп армий. Однако наши войска были рассредоточены на большой территории вдоль границы и до 400 км в глубину. Вследствие этого части первого эшелона войск прикрытия значительно уступали противнику, войска которого были развернуты непосредственно у границы. Подобное расположение наших войск позволяло громить их по частям. На направлениях главных ударов немецкое командование смогло создать превосходство в танках над нашими войсками, которое было близко к подавляющему.

Итогом сражений июня — июля 1941 г. стал разгром практически всех механизированных корпусов, дислоцировавшихся в приграничных военных округах. С 22 июня по 9 июля 1941 г. потери Красной Армии составили 11712 танков (среднесуточно 233 танка). Огромные потери людей и техники привели к экстренному переходу от корпусов к более мелким частям — бригадам, полкам и батальонам.

Так, может быть, Сталин был прав, говоря, что танков у нас в несколько раз меньше и вырабатываем мы их меньше, чем немцы?

К сожалению, в распоряжении автора нет абсолютно точных данных о соотношении сил в танках на советско-германском фронте во второй половине 1941 г. Однако даже имеющиеся цифры, пусть и на разные даты, позволяют сделать определенные выводы. Итак, по состоянию на 4 сентября 1941 г. в 17 немецких танковых дивизиях всех четырех танковых групп имелось 1586 боеспособных танков. Данными по действующей Красной Армии на начало сентября автор не располагает, но вот на 1 декабря 1941 г. в советских войсках на фронте насчитывался 1731 исправный танк. Ну а на 1 января 1942 г. на советско-германском фронте соотношение сил в танках составляло 1588 к 840 (1,9:1) в нашу пользу! Справедливости ради необходимо отметить, что в приводимых по Вермахту данных не учтены штурмовые орудия и прочие САУ, потери которых были в несколько раз меньше, чем танков. Так, например, по немецким данным, с июня по ноябрь 1941 г. на всех фронтах (т.е. включая Африку) был безвозвратно потерян 2251 танк. За это же время потери штурмовых орудий составили всего 75 единиц, а до 1 января 1942 г. — 96 единиц. Учитывая потери и производство штурмовых орудий и САУ во втором полугодии 1941 г., допуская, что вся убыль была восполнена (по штурмовым орудиям это действительно имело место, а вот по другим САУ — нет), возьмем число 600 единиц. Но даже с учетом этого, существенно завышенного, числа количество немецких танков и САУ на Восточном фронте на 1 января 1942 г. все равно составит 1440 единиц, то есть на сотню с лишним меньше, чем у Красной Армии. Даже тяжелейшей для СССР осенью 1941 г. немцы в лучшем случае с трудом смогли добиться соотношения в танках 1:1! Какое уж там превосходство в разы! Никогда за все время Великой Отечественной войны немцы не имели превосходства.над Красной Армией в танках в целом.

Еще интереснее картина в части производства танков. Во втором полугодии 1941 г., то есть с 1 июля по 31 декабря, германская промышленность изготовила 2175 танков и САУ (1859+316), а промышленность СССР — 4968 танков и САУ (4867+101)! Однако хорошо известно, что в 1941 —1942 гг. значительную часть нашего танкового производства составляли легкие танки. Быть может, тут у противника наблюдается превосходство? Нет, не наблюдается. Достаточно сказать, что за указанный период наши заводы выпустили только «тридцатьчетверок» 1886 штук, то есть больше, чем вся Германия танков. Ну а вместе КВ и Т-34 было изготовлено 2816 единиц, то есть больше, чем вся Германия изготовила танков и САУ.

Итак, мы убедились, что никакого превосходства Вермахта в танках над Красной Армии накануне войны не было и в помине. Скорее наоборот. К концу 1941 г. наблюдался примерный паритет при значительно больших объемах производства танков в СССР.

С количественной составляющей все понятно, а с качественной?

Для начала можно привести пару цитат-штампов советского периода. Так, в книге «50 лет Вооруженных Сил СССР» читаем: «В советских западных приграничных округах войска имели... 1800 тяжелых и средних танков (в том числе 1475 новых типов), а также значительное число легких танков устаревших конструкций». Из «Истории Коммунистической партии Советского Союза» можно почерпнуть информацию о том, что «удельный вес танков новых типов составлял лишь 18,2%». Сразу возникает вопрос: что такое «старый тип» и «новый тип» и по какому принципу боевые машины на эти типы разделяются? Не мешало бы разобраться и с «устарелостью конструкции», и с тем, как она соотносится с вышеуказанными типами.

Германское танкостроение началось в январе 1934 г. с запуска в серийное производство легкого танка Рг.1, и в этом отношении оно на два года моложе советского, если считать стартовым годом массового танкостроения в СССР 1932-й, когда из заводских цехов начали выходить танки Т-26 и БТ. Два года — срок небольшой, и, по идее, советская техника не могла успеть состариться по сравнению с немецкой. На деле же не совсем так. Дело в том, что все советские танки начала 1930-х гг. создавались на основе конструкций середины или второй половины 1920-х и соответствовали тогдашним взглядам советского военного руководства на применение танков. Серии модернизаций продлевали им жизнь с технической точки зрения, но концептуально к 1941 г. эти боевые машины устарели безнадежно. Произошло это главным образом потому, что из сочетания трех основных боевых свойств танка «огонь+броня+маневр» у советских машин упор делался на сочетание «огонь+маневр». В результате

Красная Армия имела хорошо вооруженные, но слабобронированные танки, вполне пригодные для действий в условиях почти полного отсутствия противотанковой обороны, характерных для конца 1920-х — начала 1930-х гг.

В отличие от советских, основные типы немецких танков создавались уже в середине 1930-х гг., то есть в период активного формирования эффективных сил противотанковой обороны. В армиях разных стран в этот период одна за другой принимаются на вооружение противотанковые пушки калибра от 25 до 47 мм, а потому немецкие конструкторы при создании своих танков особое внимание уделяют сочетанию «броня+маневр». Все немецкие танки, за исключением Рг.1, соответствовали этой концепции, причем включая и чехословацкие Рг.35(1) и Рг.38(1). Первый — в меньшей степени, второй — в большей. Этим, по-видимому, и объясняется легкая усваиваемость их Вермахтом.

Совершенно очевидно, что комплекс свойств «броня+маневр» более перспективный. Кардинально усилить вооружение танка в большинстве случаев значительно проще, чем в той же степени повысить уровень его защищенности. Последний путь ведет, как правило, к перегрузке ходовой части и силовой установки, заметно снижая характеристики маневренности. Во всяком случае, в СССР, несмотря на предпринимаемые в этом направлении во второй половине 1930-х гг. шаги, добиться заметного улучшения защищенности легких и средних танков так и не смогли. Что же касается усиления вооружения, то и советский, и немецкий опыт говорит об обратном. Без какого-либо снижения маневренных характеристик было кардинально усилено вооружение легких танков Т-26 и БТ-2 (причем с заменой башен!), а также среднего Т-28. Без серьезных хлопот и немцы на танке Рг.Ш заменили 37-мм пушку на 50-мм. Таким образом, путь усиления вооружения в перспективе мог привести к оптимальному сочетанию свойств «огонь+броня+маневр», чего немцы добились на танке Рг.1У в начале 1942 г. после установки длинноствольной 75-мм пушки.

На основании этих рассуждений можно сделать вывод, что в 1941 г. практически все танки, состоявшие на вооружении Вермахта, были современнее всех танков Красной Армии так называемых «старых типов». Однако «современнее» далеко не всегда значит «новее». Достаточно сказать, что в 1939—1940 гг. в Красную Армию поступило 2629 танков Т-26 и 2126 БТ-7 и БТ-7М, то есть 4755 концептуально устаревших, но свеженьких с точки зрения изготовления танков. Отсчет начат с 1939 г. не случайно — именно тогда начались поставки в части Панцерваффе танков Рг. III и РгЛУ, на этот же год приходятся и наиболее массовые поставки танков Рг.П. Кстати, любопытно и еще одно обстоятельство: промышленность Третьего рейха произвела с 1934 по 1940 г. 4709 танков всех типов, то есть примерно столько же, сколько советская промышленность танков двух марок и только за два года. Парадокс — немцы располагали более современным, но одновременно и более старым по возрасту танковым парком. Справедливости ради, впрочем, следует признать, что несколько больший возраст немецкого танкового парка с лихвой компенсировался более высокими качеством изготовления и уровнем обслуживания, позволявшими увеличить периоды межремонтной эксплуатации техники.

До сих пор речь шла только о советских танках «старых типов», к которым относятся все танки, принятые на вооружение Красной Армии до декабря 1939 г., то есть до момента принятия на вооружение танков «новых типов» — Т-34 и КВ. Что касается последних, то тут вроде бы все просто — обе машины и новые, и современные, и вообще самые-самые! Однако мы уже убедились, что «новый» не всегда означает «современный». Убедимся в этом еще раз. Начнем с КВ.

Тяжелый танк КВ был разработан в 1939 г. и запущен в серийное производство в 1940-м. По состоянию на 1941 г. он был не просто новым, он был новейшим. С точки зрения конструкции машина была современной: удачная компоновка, обеспечивавшая неплохие условия работы экипажа, сам экипаж из пяти человек, то есть с полным функциональным разделением обязанностей, противоснарядное бронирование, сильная пушка, неплохие маневренные характеристики. Сочетанию «огонь+броня+маневр» КВ соответствовал почти оптимально. Но именно — почти! Для 1941 г. у КВ была избыточно мощная броня и недостаточно мощная для такого танка пушка. То, что установленное на нем орудие гарантированно поражало любой танк Вермахта, ничего не значит, их гарантированно поражала и «со-рокапятка». А вот то, что тяжелый КВ был вооружен слабее, чем средний Т-34, принципиально важно. Что же мы имеем, так сказать, в сухом остатке? А то, что КВ, который в 1941 г. использовался как обычный общевойсковой танк, был безусловно сильнее, но концептуально не современнее немецкого тяжелого танка Рг.1У.

Ну а Т-34? С ним все наоборот. Традиционно принято считать этот танк самым современным в мире на 1941 г. Однако необходимо определиться — современным по конструкции или по концепции? Попробуем разобраться в этом вопросе. В 1935 г. Харьковский паровозостроительный завод получил задание на проектирование колесно-гусеничного легкого танка БТ-9. Техзадание предусматривало, в частности, расположение брони под наклоном, а также возможность установки 76-мм пушки и дизеля. Работу эту, впрочем, завод благополучно завалил. В 1937 г. техзадание было оптимизировано и сконцентрировалось вокруг трех основных характеристик: 45-мм пушка + наклонная броня + дизель. Новый, опять-таки, легкий, колесно-гусеничный танк, получивший индекс А-20, изготовили в металле в первой половине 1939 г. Одновременно с ним спроектировали и изготовили гусеничный танк А-20Г, отличавшийся только отсутствием привода колесного хода и наличием пяти, а не четырех опорных катков на борт. Легкий танк А-20Г, переименованный в А-32, изготовили в двух экземплярах, один из которых был вооружен 45-мм, а другой — 76-мм пушкой. Осенью 1939-го А-32, как имевший запас по увеличению массы (это позволяла его ходовая часть), защитили 45-мм броней. В таком виде эта машина и была принята на вооружение под индексом Т-34!

Так что же современного было в конструкции танка, проектирование которого фактически началось в 1935 г.? Да практически ничего! В итоге работ получили средний по массе танк в габаритах легкого с не просто плотной, а чрезвычайно тесной компоновкой. К новшествам «тридцатьчетверки» традиционно относят наклон броневых листов и дизельный двигатель. Полноте! И то и другое было новшеством в 1935 г., но не в 1941-м! Нельзя же всерьез полагать, что только конструкторы ХПЗ знали, что наклон броневых листов повышает их снарядостойкость. Рациональное расположение бронелистов в разной степени уже применялось на многих зарубежных и отечественных танках, а литые корпуса французских танков, например, имели еще более совершенную форму. Что касается дизелей, то и они уже использовались в танкостроении, наиболее активно в японском. То, что в Европе серьезно не занимались разработкой мощных танковых дизелей, вполне объяснимо — большой запас хода там был просто не нужен. А для танкостроения вполне хватало автомобильных моторов — учитывая высокий уровень развития европейского автомобилестроения. Как известно, бензиновые танковые двигатели использовались на Западе вплоть до 1960-х гг., и там по этому поводу особенно не комплексовали. Кстати, в Европе было полно дизельных грузовиков, которых в СССР не было вовсе. Так что и дизель не новшество. Подвеска же «типа Кристи» на Т-34 была абсолютной архаикой для 1941 г. Современной тогда считалась торсионная подвеска, имевшаяся у КВ, легкого Т-50 и немецкого среднего танка Рг.Ш. Получается, что реальное новшество у Т-34 было только одно — 76-мм пушка с длиной ствола 41 калибр. Такое орудие действительно впервые установили на танке. Тут у Т-34 действительно не было аналогов. Но совершенно очевидно, что одно только вооружение ничего не решало, тем более его мощь в значительной степени нивелировалась недостатками конструкции танка: невысоким качеством и неудачным расположением прицелов и приборов наблюдения, а главное — стесненностью боевого отделения, изначально предназначенного для 45-мм пушки.

Конечно же, нельзя утверждать, что для 1941 г. «тридцатьчетверка» была устаревшей по конструкции, но и самой современной ее назвать нельзя. Во всяком случае, КВ и Т-50 были современнее. А немецкие танки Рг.Ш и РгЛУ были конструктивно лучше отработаны. По-настоящему современным был танк Т-34М, но его производство, как известно, развернуть не успели.

Но Т-34 получился идеально сбалансированным танком. Сочетание «огонь+броня+маневр» у него было оптимальным. Последнее обстоятельство позволяет считать Т-34 первым в мире универсальным танком, по своим боевым возможностям в 1941 г. доминировавшим на поле боя. Концептуальных аналогов на тот момент в мире действительно не было. Немцы получили свой первый универсальный танк только в начале 1942 г., после уже упоминавшейся установки в Рг.1У длинноствольной 75-мм пушки. Тогда же «четверка» догнала Т-34 по сбалансированности и обогнала по боевым характеристикам. Вот в чем и заключается парадокс танка Т-34: не будучи в 1941 г. достаточно современным по конструкции, он был самым современным по концепции. А значит, все немецкие танки, как мы это уже выяснили, были современнее всех советских машин «старых типов», но одновременно являлись безнадежно устаревшими по сравнению с Т-34 и отчасти с КВ.

В связи с этим интересно другое: к 22 июня 1941 г. в западных военных округах имелось 504 танка КВ и 967 Т-34, а всего 1471 танк (причем все они были боеготовыми, поскольку относились к 1-й категории). В то же время на советской западной границе были сосредоточены 1404 (по другим данным, 1385) средних танков Рг.Ш и тяжелых РгЛУ. Из этого следует, что средних и тяжелых танков «новых типов» мы имели столько же и даже чуть больше, чем немцы своих самых современных и наиболее сильных боевых машин. При этом наши танки были современнее немецких! Тогда в чем же дело? Почему произошло то, что произошло?

Дело в том, что все КВ и Т-34 относились к 1-й категории, то есть представляли собой «имущество новое, не бывшее в эксплуатации и вполне годное к использованию». Вся загвоздка состоит в словах «не бывшее в эксплуатации». С находившимися на хранении танками «старых типов» все понятно — они были в эксплуатации уже несколько лет, их знали в войсках и снятый с хранения новый танк такого типа не вызывал сложностей освоения у танкистов. А вот с машинами «новых типов» — КВ, Т-34 и легкими Т-40 — ситуация была несколько иной. Во-первых, эти танки были сложнее в эксплуатации и обслуживании, во-вторых, совершенно незнакомы экипажам, а в-третьих, имели множество конструктивных недостатков. Естественно, все эти проблемы были преодолимы. Но для этого требовалось время — нужно было тренировать танкистов и учить ремонтников эксплуатировать машины «новых типов», а заводы-изготовители должны были устранять недостатки по результатам эксплуатации машин. Но наделе основная часть новых Т-34 и КВ стояла в парках, а экипажи обучались на стареньких ВТ и Т-26. Например, к 1 декабря 1940 г. в танковых частях Красной Армии имелось всего 130 КВ и 37 Т-34. Естественно, такое количество не могло обеспечить нормального процесса обучения танкистов. К 1 июня 1941 г. в западных военных округах эксплуатировалось 70 КВ и 38 (!) Т-34 (15 и 5% соответственно). В такой ситуации хорошо подготовленных экипажей на новые танки было очень немного. А что касается танков, отправленных в войска в июне, то ни о каком их освоении вообще не может быть и речи. Например, в 41 -ю танковую дивизию 16 танков КВ прибыли за неделю до начала войны, а 15 КВ — 21 июня. До этого новых машин никто в дивизии и в глаза не видел.

Исходя из выше сказанного, можно считать, что подготовленных экипажей на КВ и Т-34 к началу войны имелось не более 300 (150 на КВ и столько же на Т-34), а может, даже меньше. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в первые же дни боев значительная часть этих танков была потеряна главным образом из-за технических неисправностей в результате неграмотной эксплуатации. В танковых частях до войны не было в достаточной степени освоено вождение боевых машин, а сокращенные нормы боеприпасов не позволили полностью отработать стрельбу из танков, оснащенных новыми арт-системами. Накануне войны в механизированных корпусах Ленинградского, Прибалтийского и Западного Особых военных округов вообще не было выстрелов к 152-мм танковым гаубицам КВ-2, а корпуса Киевского Особого и Одесского округов были обеспечены ими всего лишь на 10— 15%. Общая обеспеченность мехкорпусов 76-мм танковыми выстрелами не превышала 12%, а в некоторых частях еще ниже. Само собой разумеется, что недостаток боеприпасов для Т-34 и КВ значительно снижал их боевые возможности.

Впрочем, вопрос качества, новизны и устарелости не так уж важен. И на устаревшей технике можно эффективно бороться с более современными танками. В годы войны это доказывалось не раз: и в 1941 г., и позже. Сами по себе танки ничего не решают, как и их количество. Мало что решает и отдельно взятый экипаж, даже с очень хорошим уровнем подготовки. Примеров удачных умелых действий отдельных танковых экипажей летом 1941 г. можно привести довольно много, в том числе и на устаревших танках «старых типов». Но это умение, этот героизм ничего изменить не смогли. Почему? Да потому, что отдельные танки и их экипажи — это всего лишь ноты. Чтобы ноты сложились в мелодию, необходим инструмент. Таким инструментом в нашем случае являются танковые войска. Какими они были у нас и у немцев? Дав ответ на этот вопрос, придем к пониманию если не стратегических, то оперативно-тактических причин поражения Красной Армии летом 1941 г.

Развертывание немецких танковых войск началось в октябре 1935 г., когда были сформированы первые три танковые дивизии. В 1938 г. в дополнение к ним были сформированы еще две. Структура танковых дивизий была примерно одинакова: танковая бригада из двух полков по два батальона трехротного состава в каждом. Из трех рот — две легких танков и одна смешанная. Мотострелковая бригада в составе мотострелкового полка двухбатальонного состава и мотоциклетно-стрелкового батальона. Разведывательный батальон; противотанковый дивизион; моторизованный артиллерийский полк, включавший два легких дивизиона; саперный батальон и тыловые подразделения. По штату в дивизии насчитывалось 11 792 военнослужащих (в том числе 394 офицера), 324 танка, 421 бронетранспортер, 10 бронеавтомобилей, 36 полевых артиллерийских систем на механической тяге, 48 противотанковых пушек калибра 37 мм. На практике, правда, этот штат никогда не соблюдался полностью. Так, например, бронетранспортеры числились только на бумаге — даже в 1941 г. в некоторых дивизиях ими была укомплектована только одна рота в мотострелковом полку. Остальные подразделения на марше перевозились грузовиками.

К началу Второй мировой войны число танковых соединений в Вермахте значительно увеличилось. В наступлении на Польшу приняли участие шесть танковых и четыре легких дивизии. Исходя из опыта Польской кампании, последние (изначально предназначавшиеся для боевых действий совместно с кавалерией) были переформированы в танковые. В результате реорганизации, начатой в июле 1940 г. после победы на Западе, число танковых дивизий Вермахта было доведено до 21. Этот процесс происходил путем дробления танковых бригад существующих дивизий и создания на базе высвобождающихся танковых полков новых соединений. Кроме того, стремясь обеспечить высокую боеспособность новых формирований, командование сухопутных войск включало в их состав части и подразделения из соединений, уже имевших солидный боевой опыт. Обычно это были целые полки или батальоны. Так, на укомплектование 11 новых танковых дивизий были обращены части и подразделения шести пехотных и двух моторизованных дивизий, а также одной моторизованной бригады. Например, в состав вновь сформированной 14-й танковой дивизии вошли два полка бывшей 4-й пехотной дивизии, а третий полк этой дивизии стал основой 18-й танковой дивизии. В состав новых танковых дивизий было включено также несколько пулеметных батальонов резерва Главного командования.

Теперь во всех танковых дивизиях Вермахта был только один танковый полк двух- или трехбатальонного состава. Зато число мотострелковых полков возросло до двух. По штату дивизии полагалось иметь 196 танков, однако в реальности их число колебалось от 143 до 265 (во всяком случае, в тех 17 танковых дивизиях, которые атаковали 22 июня 1941 г. советскую границу). Общее сокращение танков в дивизии в значительной степени компенсировалось количественным и качественным наращиванием ударных возможностей танковых рот батальонов.

Помимо танковых, в сухопутных войсках имелись мотопехотные дивизии. Для участия в операции «Барбаросса» привлекались 14 таких соединений Вермахта и войск СС. Мотопехотные дивизии Вермахта, в отличие от обычных пехотных дивизий, имели в своем составе два, а не три полка пехоты, правда, полностью моторизованных. Артиллерийский полк мотопехотной дивизии был трехдивизионного состава (у пехотной дивизии — четыре дивизиона), но полностью обеспечивался механической тягой — полугусеничными тягачами. Механической тягой и автотранспортом были укомплектованы и остальные подразделения мотопехотной дивизии.

Мотопехотные дивизии СС имели по три мотопехотных полка и моторизованный артполк четырехдивизионного состава.

Об уровне моторизации Вермахта следует сказать особо. Для тех лет она действительно была очень высокой. К июню 1941 г. немецкая армия располагала более чем 600 тыс. автомобилей различного типа. Около 500 тыс. были немецкого производства, остальные — трофейные. Из танковых соединений лишь одна 20-я танковая дивизия была полностью укомплектована автотранспортом французского производства, остальные имели на вооружении исключительно немецкие автомашины. Следует отметить, что значительная часть немецких автомобилей была разработана специально для армии, в том числе полноприводные автомобили с колесными формулами 4x4 и 6x6, специализированные артиллерийские тягачи и т.д. Кроме того, в армии имелось 15 642 полугусеничных тягача с тяговым усилием от 1 до 18 т, которые использовались как для буксировки орудий, так и в качестве эвакуационных средств, а также как шасси для размещения различного вооружения.

Танковые и мотопехотные дивизии объединялись в армейские моторизованные корпуса (Аггпеекогрз (то1), которые во многих отечественных источниках именуются танковыми, что не совсем верно. Танковые корпуса в немецкой армии появились несколько позже. Моторизованные корпуса получили боевое крещение во время Польской кампании и особенно эффективно использовались во Франции в 1940 г. Однако, готовясь к войне с Советским Союзом, германское командование посчитало объединение танковых и моторизованных соединений только в корпуса недостаточным. Поэтому, с учетом размаха предстоящих операций и возможностей противника (Красную Армию немцы недооценили гораздо меньше, чем наше руководство Вермахт), моторизованные корпуса были объединены в танковые группы, по сути — танковые армии.

Состав танковых групп существенно различался. Наиболее слабой была 4-я танковая группа (группа армий «Север»). В двух ее моторизованных корпусах имелось 3 танковых, 2 моторизованных и 2 пехотных дивизии. Кроме того, в подчинении штаба группы имелась мотопехотная дивизия СС «Мертвая голова». Наиболее мощными являлись 2-я и 3-я танковые группы (группа армий «Центр»), действовавшие на главном стратегическом направлении. В состав 2-й танковой группы входили три моторизованных корпуса и один армейский (5 танковых, 3 мотопехотных, 3 пехотных, 1 кавалерийская дивизии и 1 моторизованная бригада). 3-я танковая группа включала в себя два моторизованных и два армейских корпуса (4 танковых, 3 мотопехотных и 4 пехотных дивизии). И, наконец, 1-я танковая группа состояла из трех моторизованных и одного армейского корпусов (5 танковых, 3 мотопехотных, 2 пехотных дивизии и 1 мотопехотная бригада).

Особенностью германских танковых войск было большое количество мотопехоты в их составе. Так, в танковой дивизии на два танковых батальона приходилось четыре мотострелковых и один — мотоциклетно-стрелковый. В масштабах корпуса это соотношение возрастало еще больше: на четыре танковых батальона приходилось восемь мотострелковых, шесть мотопехотных и три мотоциклетнострелковых батальона. Если учесть, что все последние были разновидностью пехотного батальона и незначительно различались между собой организацией и способом транспортировки личного состава, то можно считать, что в среднем на четыре танковых батальона в моторизованном корпусе Вермахта приходилось 17 пехотных.

Хорошо это или плохо? Советская танковая дивизия имела шесть танковых и три мотострелковых батальона. Она в 2 раза превосходила немецкую по штатному количеству танков, уступая в численности личного состава (11 тыс. против 16 тыс. человек). С одной стороны, ударные возможности у немецкой танковой дивизии вдвое ниже, а с другой — выше устойчивость соединения на поле боя. Если, конечно, отойти от достаточно распространенного представления о танковом соединении как о безудержно несущейся вперед массе танков.

Ничего подобного немецкая танковая дивизия никогда собой не представляла. Хорошо отработанным, характерным приемом ведения боевых действий было формирование так называемых «боевых групп» (Катр1§гирре). Боевая группа представляла собой временное соединение из различных частей дивизионного подчинения. Ядром боевой группы являлся танковый или мотострелковый полк, которому придавались артиллерийские, противотанковые, саперные и другие подразделения. Часто в боевую группу включались и корпусные средства усиления. Возглавлял боевую группу командир полка или бригады. В рамках дивизии могли формироваться одна или две боевые группы. В итоге получалось соединение, достаточно компактное, легко управляемое, лишенное тыловых служб и обозов, с прекрасным взаимодействием различных родов войск. Приказы артиллеристам и саперам отдавал командир боевой группы, не запрашивая при этом командира дивизии. После первых же столкновений с советскими танками Т-34 и КВ в состав боевых групп танковых дивизий в обязательном порядке стали включать батарею 88-мм зенитных пушек. Из воспоминаний наших танкистов следует, что практически сразу же после столкновения с немецкими танками наши танки попадали под огонь 88-мм зениток. Возникало ощущение, что эти орудия движутся непосредственно в боевых порядках немецких танковых частей. На самом деле так оно и было, организация боевой группы это позволяла. Вместе с тем в руках командира дивизии всегда имелся резерв из пары мотострелковых батальонов и нескольких артиллерийских дивизионов, главным образом 150-мм гаубиц и 105-мм пушек, которыми всегда могли быть усилены одна или другая группа.

В соответствии с организацией выстраивалась и тактика применения танковых соединений. При встрече с обороняющимся противником танки с ходу никогда в атаку не бросались. Разведка боем проводилась силами мотострелковых подразделений, велась активная разведка на флангах, выявлялись слабые места в обороне, а затем, после авиационной и артиллерийской подготовки, наносился сосредоточенный танковый удар при обязательной пехотной поддержке, как правило, на флангах. В случае атаки советскими танковыми подразделениями немецкие танки, как правило, от встречного боя уклонялись. Они оттягивались назад, а вперед выдвигались пехота и противотанковая артиллерия, немедленно вызывалась авиация. По необходимости подтягивалась тяжелая артиллерия. Таким образом, противнику, повсеместно атаковавшему практически без всякой пехотной, артиллерийской и авиационной поддержки, навязывался огневой бой на заведомо невыгодных для него условиях. Обычно это заканчивалось избиением советских танков.

Характерным для лета 1941 г. было то, что перед немецкими танковыми войсками не ставились задачи по удержанию территории. Танковые группы, подобно клиньям, должны были взламывать оборону противника и, следуя впереди полевых армий, устремляться к главным целям операций. Увеличению мобильности танковых групп способствовало также отсутствие у них громоздких тыловых обозов. Материально-техническое обеспечение танковых групп возлагалось на полевые армии, в полосе которых они действовали. Аналогичные задачи, только меньшего масштаба, ставились и перед дивизионными боевыми группами, в составе которых также не было обозов. Все тыловые службы обеспечения и снабжения оставались в ведении командира дивизии.

В заключение краткого обзора немецких танковых войск необходимо сказать об уровне боевой подготовки личного состава Вермахта. Начиная с 12 октября 1940 г., после отказа германского командования от вторжения на Британские острова, началась интенсивная подготовка к Восточному походу.

Особое значение немецкое командование придавало оперативно-тактической подготовке офицерского и генеральского состава. С этой целью были организованы различные курсы, проводились занятия в частях и соединениях. Важнейшей формой непосредственной подготовки к войне против Советского Союза были многочисленные командно-штабные учения на всех уровнях. К ним очень тщательно готовились. Основной их задачей, как указывалось, например, в разработке 2-й армии на командно-штабное учение от 10—13 марта 1941 г., было «развитие оперативного мышления офицеров». Генеральный штаб сухопутных войск в своих указаниях требовал в ходе командно-штабных учений и других занятий с офицерами учить их умело вести разведку, постоянно заботиться об организации взаимодействия между родами войск, соседями и с авиацией, быстро реагировать на изменение боевой обстановки, рационально использовать имеющиеся силы и средства, заблаговременно готовиться к борьбе с танками и авиацией противника.

В феврале — апреле 1941 г. Главнокомандующий сухопутных войск В. Браухич издал ряд новых директив по вопросам обучения и воспитания личного состава. В них требовалось обучать военнослужащих «в духе агрессивности и безжалостности, смелости и решительности в действиях», добиваться «создания у немецкого солдата чувства превосходства над любым противником и непоколебимой веры в победу». В директивах обращалось внимание на трудности ведения войны в глубине территории СССР, в условиях бездорожья, указывалось на необходимость выработки у командиров всех степеней умения быстро принимать решения, организовывать боевое и материально-техническое обеспечение войск, заботиться о прикрытии флангов. От командиров требовалось отрабатывать действия войск по отражению ударов противника из засад, обучать войска способам достижения внезапности. Всем родам войск, соединениям, частям и подразделениям, в том числе маршевым и тыловым, предписывалось освоить применение имеющихся средств противотанковой обороны, изучить способы борьбы с танками и противотанковыми средствами противника. Указывалось также на необходимость обучить командный состав и войска умению работать с ограниченным количеством карт и устаревшими данными, нанесенными на них. 28 мая была издана директива, требовавшая в ходе боевой подготовки учитывать опыт действий немецких войск в Балканской кампании.

Немецкое командование сумело к 22 июня 1941 г. полностью обеспечить войска, предназначенные для нападения на СССР, квалифицированными командными кадрами и создать необходимый резерв офицеров. Например, для каждой из трех групп армий был подготовлен резерв в 300 человек. Наиболее квалифицированные командные кадры направлялись в соединения, которые должны были действовать на главных направлениях. Так, в танковых и моторизованных дивизиях кадровые офицеры составляли 50% офицерского состава.

Что касается рядового состава, то летом — осенью 1940 г. осуществлялись демобилизация солдат, достигших предельного для службы в армии возраста, и массовое увольнение военнослужащих в долгосрочный отпуск. В результате появилась возможность призвать в армию более молодых людей, которым раньше предоставлялась бронь. Эти лица в течение восьми недель проходили индивидуальную подготовку в армии резерва, а затем направлялись в действующую армию, где обучались еще два месяца. Увольнение же в долгосрочный отпуск осуществлялось только из дивизий, накопивших немалый боевой опыт, военнослужащие которых не нуждались в дополнительном обучении. Было предусмотрено, что уволенные, отработав несколько месяцев на предприятиях в военных отраслях промышленности, в январе — марте 1941 г. прибудут в свои соединения и в их составе примут участие в Восточном походе. Таким образом, немецкое руководство нашло рациональный способ удовлетворения нужд и промышленности, и вооруженных сил, позволивший не допустить снижения боеспособности войск.

В результате к 22 июня 1941 г. Вермахт располагал хорошо обученным, в значительной степени имевшим боевой опыт рядовым и офицерским составом. Части и соединения были полностью укомплектованы людьми, вооружением и боевой техникой. Вся техника прошла текущий и капитальный ремонт и находилась в боеготовом состоянии. Были созданы необходимые запасы ГСМ, боеприпасов и продовольствия. Имелся четкий план боевых действий, а в штабах всех уровней — ясное понимание поставленной задачи. Вермахт был готов к войне.

Ну а Красная Армия и ее бронетанковые войска? Какова была их боеготовность? Разговор об этом, по-видимому, следует начать с периода, предшествующего масштабной реорганизации 1940—1941 гг.

21 ноября 1939 г., после детального изучения опыта действий танковых войск во время Освободительного похода в Западную Белоруссию и Западную Украину, Главный военный совет принял решение об их реорганизации. Было признано целесообразным иметь однотипную организацию отдельных танковых соединений (бригад), вооруженных танками БТ и Т-26 с дальнейшим перевооружением их танками Т-34. В каждой из таких бригад 4-батальонного состава полагалось иметь по 258 машин. Бригады средних (Т-28) и тяжелых (Т-35) танков намечалось в последующем перевооружить танками КВ, по 156 машин в бригаде. Имевшиеся четыре управления танковых корпусов подлежали расформированию. Этим же решением Главного военного совета в организацию сухопутных войск вводился новый тип соединения — моторизованная дивизия. По штату дивизия состояла из двух мотострелковых, танкового и артиллерийского полков, а также подразделений боевого и материально-технического обеспечения. Дивизии полагалось иметь 257 танков и 73 бронемашины.

К маю 1940 г. реорганизация советских танковых войск в основном была завершена: в составе сухопутных войск Красной Армии имелось четыре моторизованных дивизии и 39 отдельных танковых бригад (32 легкотанковых, вооруженных либо танками Т-26, либо БТ; три тяжелых, оснащенных танками Т-28, одна тяжелая с танками Т-28 и Т-35 и три химических). Это были полностью сформированные моторизованные и танковые соединения, обеспеченные материальной частью и подготовленными кадрами. Они могли быть использованы как для совместных действий с пехотой, так и для решения самостоятельных задач. Кроме указанных соединений имелись танковые полки, входившие в состав 20 кавалерийских дивизий, и танковые батальоны в 98 стрелковых дивизиях. Следует отметить, что советские моторизованные дивизии и танковые бригады 1940 г. по числу боевых машин были равны немецкой танковой дивизии того же периода.

Новая структура автобронетанковых войск и их боевой состав полностью соответствовали наличию бронетанковой техники, командных и технических кадров, а также сложившимся взглядам и накопленному опыту в области применения этого рода войск. К сожалению, эта структура просуществовала недолго.

В июне 1940 г. в НКО СССР был рассмотрен опыт применения танков на Халхин-Голе и действий немецких танковых войск в Европе. Новое руководство НКО во главе с С.К-Тимошенко решило в кратчайшие сроки догнать и перегнать Вермахт по количеству и качеству бронетанковых войск. Основной ударной силой их должны были стать танковые дивизии, объединенные в механизированные корпуса.

Летом 1940 г. было начато формирование восьми механизированных корпусов и двух танковых дивизий. В октябре ноябре 1940 г.

вне всяких планов в Киевском Особом военном округе сформировали девятый мехкорпус. На их формирование были обращены 19 танковых бригад, два танковых полка и все танковые батальоны стрелковых дивизий (за исключением 15 дивизий Дальневосточного фронта). В механизированный корпус входили две танковые и одна моторизованная дивизии, мотоциклетный полк и другие части и подразделения. В танковой дивизии полагалось иметь 375 танков (63 КВ, 210 Т-34, 26 БТ-7, 24 Т-26, 54 огнеметных) и 91 бронемашину, в моторизованной — 275 легких танков. А всего в корпусе — 1031 танк. Автобронетанковые войска должны были состоять из девяти механизированных корпусов, двух отдельных танковых дивизий, 28 отдельных бригад, а также других подразделений и частей. Для их укомплектования требовалось свыше 18 тыс. танков различных типов, в том числе 6354 тяжелых и средних — КВ и Т-34.

Реорганизация 1940 г. привела к существенному снижению боеспособности автобронетанковых войск. Одни части и соединения были расформированы, другие создавались вновь. Шла ротация личного состава, передислокация частей. Вместе с тем на этом этапе и техники, и людей было еще достаточно, чтобы укомплектовать новые соединения до штата.

12 февраля 1941 г., согласно постановлению СНКСССР «О мобилизационном плане на 1941 г.», началось формирование еще 21 механизированного корпуса. По этому плану Красная Армия должна была иметь 61 танковую дивизию (в том числе три отдельные) и 31 моторизованную (в том числе две отдельные). Для обеспечения новых формирований требовалось уже около 32 тыс. танков, в том числе 16,6 тыс. танков Т-34 и КВ. Чтобы выпустить необходимое количество боевых машин при существовавшей в 1940—1941 гг. мощности танковой промышленности, даже с учетом привлечения новых предприятий, таких, как Сталинградский и Челябинский тракторные заводы, требовалось не менее четырех-пяти лет. Трудно понять логику принятия такого решения, когда война буквально стояла у порога. Еще более трудно понять, чем руководствовался его главный инициатор — начальник Генерального штаба Красной Армии Г.К. Жуков. Впоследствии в своих мемуарах маршал напишет: «Мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности. Такого количества машин в течение одного года взять было неоткуда, недоставало и технических, командных кадров». Интересно, а тогда, в 1941 г., начальник Генерального штаба этого не понимал? Это до него только спустя 20 лет дошло? Если так, то как второму после наркома обороны лицу в армии ему грош цена!

Непонятно и другое. Трехдивизионный состав корпуса с наличием большого количества танков, мотопехоты и артиллерии обеспечивал ему возможность самостоятельного ведения боевых действий в отрыве от общевойсковых армий. Однако наличие в корпусе около восьми с половиной тысяч разнотипных боевых и вспомогательных машин (танков — 1031, бронемашин — 268, автомобилей — 5164, тракторов — 352, мотоциклов — 1679) при ведении боевых действий усложняло снабжение войск, а также организацию и производство ремонта боевой и транспортной техники. Кроме того, это требовало хорошей организации маршей — ведь при следовании частей корпуса по четырем маршрутам глубина походных колонн составляла около 150 км. Управлять частями при таком глубоком построении войск было чрезвычайно трудным делом. Штатные средства связи корпуса с недостаточно высокими техническими характеристиками не могли в полной мере обеспечить надежного управления войсками в бою, тем более что пользоваться радиосвязью в Красной Армии толком не умели. Кроме того, большинство механизированных корпусов возглавляли не танкисты, а общевойсковые командиры, не имевшие специальной теоретической подготовки, не знавшие достаточно глубоко боевых качеств и возможностей бронетехники. Поэтому они не могли правильно использовать крупные механизированные соединения в современных операциях. А уж такие гигантские и подавно! Ведь мехкорпус 1941 г. должен был иметь танков больше, чем советская танковая армия в 1945-м! И таких армий у нас было только шесть!

В результате этой инициативы все соединения, имевшиеся в начале 1940 г., расформировали, а их боевая техника и личный состав были направлены на формирование механизированных корпусов. Однако этого было недостаточно. В первом полугодии 1941 г. промышленность дала армии 1800 танков, что мало влияло на ситуацию. Укомплектованность корпусов приграничных военных округов всеми типами боевых машин к началу войны составляла в среднем 53%, автомобилями — 39%, тракторами — 44%, ремонтными средствами — 29%, мотоциклами — 17%. Значительная часть техники нуждалась в среднем и капитальном ремонте, а промышленность могла дать к 1 июня 1941 г. только 11% требуемого количества запасных частей.

Еще хуже дело обстояло с кадрами. Младшие специалисты — командиры танков, механики-водители, командиры орудий, радисты-пулеметчики — готовились в учебных батальонах и школах младшего командного состава. В связи с формированием большого количества новых соединений была создана дополнительная сеть курсов в округах и армиях, однако этого оказалось недостаточно. Положение усугублялось тем, что многие новые танковые части создавались на базе стрелковых и кавалерийских частей и соединений. Была организована массовая переподготовка кадров — пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, связисты становились... механиками-водителями танков, наводчиками и другими специалистами танковых войск. В короткие сроки решить такую задачу было невозможно. В результате новые экипажи к началу войны не успели овладеть техникой, многие механики-водители, например, получили всего лишь 1,5—2-часовую практику вождения танков. Катастрофически не хватало командного состава.

Укомплектованность большинства мехкорпусов, формировавшихся весной 1941 г., по командно-начальствующему составу составляла 22—40%, а по младшему — от 16 до 50%.

На 1 июня 1941 г. в штабах 15, 16, 19 и 22-го мехкорпусов не были укомплектованы даже такие отделы, как оперативные и разведывательные!

Большинство мехкорпусов, по замыслу предназначавшихся для

ведения самостоятельных действий, придали общевойсковым армиям, на которые возлагалось прикрытие государственной границы. Основные их силы располагались на широком фронте в 30—40 км от границы, а дивизии в корпусах находились одна от другой на расстоянии 50—100 км и более. Подобная неудачная дислокация не позволяла в короткие сроки собрать основные силы корпусов для нанесения сосредоточенных ударов. Части и соединения вступали в бой разрозненно, часто выполняя противоречивые приказы.

Что же получаем в итоге? Весной 1940 г. Красная Армия имела вполне боеспособные танковые войска: 39 полностью укомплектованных материальной частью и обученным личным составом танковых бригад, каждая из которых по числу танков равнялась немецкой танковой дивизии. Бригад сколоченных, с четко налаженным взаимодействием подразделений, с опытным, хорошо знающим друг друга командным составом. Как минимум шесть бригад имели опыт Финской войны. Казалось бы, от добра добра не ищут. Стоило бы заняться совершенствованием организационных форм уже существующих подразделений. Используя все тот же немецкий опыт, добавить бригадам пехоты, артиллерии, насытить до штата средствами эвакуации и ремонта. Заняться перевооружением на новую технику, наконец. К1 июня 1941 г. можно было перевооружить все тяжелые танковые бригады танками КВ и три легкотанковые — танками Т-34.

Но все это — рутинная работа, мало заметная на самом верху. Иное дело — формирование самых больших в мире мехкорпусов в самом большом в мире количестве! Хорошо отмобилизованные, вполне боеготовые соединения расформированы, материальная часть разбросана по другим соединениям, подготовленный рядовой и командный состав растворен в огромной, плохо обученной массе войск. В результате организационной перестройки, начатой меньше чем за год до начала войны, танковые войска Красной Армии в значительной степени утратили боеспособность.

Высшее политическое и военное руководство СССР допустило грубый просчет и в отношении ожидаемого направления главного стратегического удара противника. Оно считало, что германская армия будет наносить главный удар на юго-западном направлении на Киев, стремясь в первую очередь овладеть Украиной и Донецким бассейном. Поэтому наиболее крупная группировка советских войск (58 дивизий, или 35% всех сухопутных сил западных округов) была сосредоточена в составе Киевского Особого военного округа. А германская армия нанесла главный удар на западном стратегическом направлении, где у нас было сконцентрировано меньше сил и средств.

Совершенно очевидно, что общее соотношение сил позволяло советскому командованию не допустить превосходства противника даже на направлениях его главных ударов. Но в действительности произошло обратное. В значительной мере это объясняется общими представлениями политического и военного руководства СССР о характере будущей войны. Оно считало, что война начнется так же, как и в 1914 г.: сначала вдело вступят войска прикрытия, а лишь затем главные силы. В рамках такой концепции начало войны не должно было совпасть с началом военных действий основных сил сторон. По предвоенным оценкам, у нас в запасе должно было быть от 10 до 15 дней, достаточных для мобилизации запасных, автотранспорта, средств тяги и т.д. Однако к июню 1941 г. этот взгляд уже устарел, но пересмотрен не был, хотя опыт войны в Европе давал такую возможность. Наши части и соединения продолжали оставаться в местах постоянной дислокации, несмотря на очевидную угрозу вражеского вторжения. Почему же Наркомат обороны и Генштаб безучастно наблюдали за сосредоточением Вермахта у советской границы? Да потому, что система принятия решений была жестко замкнута на одного человека — Сталина. Информация о подготовке Германии к войне не вписывалась в его сценарий развития событий, а значит, игнорировалась. В таких условиях поражение было неизбежно.

Ну а если представить на мгновение, что Сталин, вопреки себе, внял бы голосу разума и дал указание ввести в действие «План обороны государственной границы» и «Мобплан №23» (МП-41), с проведением мобилизации хотя бы по первому варианту — скрытым порядком, в рамках так называемых «Большихучебных сборов». Что тогда? Тогда войска, расположенные в непосредственной близости от государственной границы, после объявления боевой тревоги должны были занять районы обороны, намеченные им по плану. Сроки готовности первого эшелона (114 дивизий армий прикрытия, укрепленные районы на западной границе, 85% войск ПВО, воздушно-десантные войска, свыше 75% ВВС, 34 артиллерийских полка РГК) к выступлению в поход составляли от 2 до 6 ч. Время готовности войск второго эшелона — на вторые-третьи сутки после объявления мобилизации. Так что тревогу не поздно было объявить за неделю до 22 июня. Войска прикрытия, в том числе и механизированные корпуса, успели бы покинуть места постоянной дислокации, выдвинуться к гоегранице (без всякого воздействия авиации противника) и занять оборону. Более того, к границе успели бы подойти и войска второго эшелона. Внезапность вражеского нападения была бы утрачена. Стоит задаться вопросом: напали бы в такой ситуации немцы? Ведь мобилизация и развертывание войск Красной Армии вдоль границы не могли бы остаться ими не замеченными. Вероятнее всего — напали бы. Военная машина была запущена, а остановить ее очень трудно, практически невозможно. Война бы началась, но это могла быть уже другая война!

Михаил Мельтюхов

ОРГАНИЗАЦИОННОЕ РАЗВИТИЕ КРАСНОЙ АРМИИ В 1939—1941 гг.

И ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ СИЛ СТОРОН К НАЧАЛУ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

История строительства Советских Вооруженных Сил в предвоенные годы в силу продолжающегося процесса рассекречивания документов того периода все еще недостаточно исследована. Хотя в последние годы российская историография пополнилась рядом документальных публикаций и исследований, в которых различные аспекты этой темы по сравнению с предшествующими десятилетиями рассматривались значительно более подробно, обобщающих работ по этой проблеме до сих пор нет. Вместе с тем доступные сегодня архивные документы и данные новейшей отечественной историографии позволяют более подробно показать процесс организационного развития Красной Армии накануне войны.