1941, Великая Отечественная катастрофа: Итоги дискуссии

ВЫИГРАТЬ ВРЕМЯ

Когда 25 июня ситуация прояснилась, был разрешен отход Западному фронту. В этот же день было принято решение о создании стратегического оборонительного рубежа на линии Могилев — Витебск — Орша. 28 июня кольцо окружения вокруг Западного фронта замкнулось у Минска (но не у Смоленска, как планировалось по «Барбароссе»). К 8 июля остатки фронта были уничтожены. Уже 3 июля Гальдер писал: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена... Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы»²⁷⁵. Может быть, так бы оно и было, если бы коммунистический режим не начал готовить «новую армию» еще до начала войны. Так что теперь она выходила на линию верхнего течения Днепра.

До 28 июня советские войска удерживали Львовский выступ, с которого планировалось наносить упреждающий удар. И он был бы нанесен, если бы не разгром Западного фронта, который делал наступление невозможным. Красная Армия оставила Львов и в порядке стала отходить к Киеву. В образовавшемся на день вакууме украинские националисты провозгласили самостийную республику. Но в этих условиях заметная «третья сила» была невозможна, и подошедшие германские войска разогнали правительство своих союзников.

Принципиальное решение о переходе к стратегической обороне не означало отказа от контрударов. Как правило, они были неудачны, советские войска несли большие потери, попадали в окружение. Стоило ли наносить контрудары, или они были продуктом сталинской глупости?

Когда командование Юго-Западного фронта обсуждало линию дальнейшего поведения, начальник штаба фронта Пуркаев предложил перейти к обороне, вместо того чтобы наносить контрудары. Историки спорят: может быть, решение о переходе к обороне было оптимальным в тех условиях и неудачи Красной Армии вызваны стремлением наносить контрудары? Почему контрудары были малоэффективными, и можно ли было обойтись без них? Сама по себе Красная Армия не была уж совсем беспомощной. Так, например, 30 июня советские войска отбили только что занятую немцами Ригу, обеспечив плано-

мерный отход войск Северо-Западного фронта. Но первый удар немцев привел к цепи необратимых последствий, катастрофических для РККА. Первым ударом немцам удалось накрыть 668 самолетов, сосредоточенных на аэродромах недалеко от границы. После этого немцы захватили господство в воздухе, и план Сталина «.расчистить» путь своим тихоходным машинам с помощью новейших «мигов» и «яков» провалился. В первые же дни немцы сбили еще 222 самолета.

Немецкое господство в воздухе затруднило переброску к месту боев горючего, боеприпасов и запчастей, эвакуацию поврежденной и вышедшей из строя техники. Хотя запасы всего этого были велики, они располагались вблизи границы, но не там, где прорвались немцы и закипели решающие сражения. Инициатива в нанесении удара дала немцам и здесь очень много. В руки наступающих немецких частей попадали запасы, у наступающих сохранялась возможность ремонта своей техники, в то время как советские поврежденные, сломавшиеся и оставшиеся без горючего танки попадали к противнику. Войскам приходилось маневрировать в незапланированных направлениях, что выматывало их еще до вступления в бой, приводило к потерям в технике, нарушало проводную связь. Радиосвязь в войсках была, но в недостаточном количестве. К тому же ей советские командиры не очень доверяли, так как во время «зимней войны» финны прослушивали советский эфир. Так что радиосвязь считалась «опасной» в этом отношении.

Огромные потери несла техника. Б.Н. Петров считает, что «низкую эффективность использования мехкорпусов нельзя объяснить внезапностью нападения противника, так как они составляли второй эшелон армии прикрытия и не попали под первый удар его группировки»²⁷⁶. Но все дело в том, что внезапность нападения сказалась на всей военной машине, а не только на ее авангарде. Прежде всего это касается господства немцев в воздухе и перемещений советских танков в тылу до их вступления в бой. Первый из этих факторов приводил к ударам «растопыренными пальцами»: «Вместо того чтобы наносить массированные удары по врагу, танковым командирам предписывалось «действовать... небольшими колоннами, чтобы рассредоточить авиацию противника»²⁷⁷. К тому же удар наносился вслепую, так как у немцев была воздушная разведка, а у РККА почти не было.

Дело было в том, кто выбирает место и время сражения. Летом 1941 г. инициативой владели немцы, и советским танкам приходилось проделывать невообразимые маршброски перед тем, как вступить в бой. Странным образом Б.В. Соколов доказывает «низкий уровень подготовки» танкистов, приводя воспоминания командира 8-го мехкорпуса Д. Рябышева о том, что корпус 22—26 июня проделал 500-километровый марш «без соблюдения элементарных уставных требований обслуживания материальной части», что привело к выходу из строя почти половины техники. Вот и главное объяснение неудач мехкорпусов: если бы свежие мехкорпуса были сосредоточены в месте главного удара у границы и ударили бы первыми — они могли бы сражаться и за сотни километров в глубине территории врага. А теперь иное. Место решающего сражения определяется действиями Вермахта. 24 июня удалось собрать хоть какие-то силы, начать контрудар, толком не ведая, где продвигается противник (не наше господство в воздухе). А измученный 8-й мехкорпус подошел только 26 июня. Тут бы и танкисты с «высоким уровнем подготовки» не добились блестящих успехов. Это касается и немцев: «Когда противник после успешного наступления в приграничных боях был остановлен на Лужском рубеже, то оказалось, что немецкая танковая группа потеряла до 50 процентов своей материальной части»²⁷⁸. Тоже, видимо, из-за нарушения «элементарных уставных требований». Война все-таки, а не парад. 30 июля Гальдер отмечал: «Танковые соединения следует отвести с фронта для ремонта и пополнения»²⁷⁹. Но к этому времени они уже одержали важные победы. Кто наносит удар, получает фору.

Под Ровно 25 июня — 2 июля контрудар Юго-Западного фронта задержал наступление немцев на 8 дней. Всего восемь дней — четверть решающего месяца. В.В. Бешанов задает риторический вопрос: «Разве стоили такого моря крови такие мизерные результаты? Не лучше ли было избрать другой план действий, хотя бы генерала Пуркаева?»²⁸⁰ План Пуркаева — переход к обороне без контрударов. Но группировка Юго-Западного фронта была органически не готова к обороне. Там, где в атаку пошли советские мехкорпуса, не было подготовленных оборонительных рубежей. Переход к обороне означал сохранение в руках противника инициативы во всей полноте. Почему этот план мог привести к лучшим последствиям и меньшим потерям, чем контрудары, — непонятно. Как показывает опыт оборонительных операций, включая Смоленскую и Вяземскую, оборонялась РККА еще хуже, чем наносила контрудары. В обеих ситуациях потери были очень велики. Так что вопрос В.В. Бешанова приходится переформулировать: стоила ли задержка противника на 8 дней такого моря крови? Поскольку замысел «Барбароссы» на южном фланге заключался в отсечении основных сил Юго-Западного фронта от

Днепра, эти восемь дней имели принципиальное значение. Стоил ли срыв плана «Барбаросса» на одном из направлений моря крови? Стоила ли победа над Гитлером моря крови?

Конечно, лучше, когда потерь меньше или когда их нет вовсе. Немцы умели воевать, экономя силы. Советские командиры — нет. Но ставка была больше, чем жизнь.

Б.В. Соколов считает, что положение мог спасти немедленный отход на линию Днепра под прикрытием сильных арьергардов. Собственно, отход происходил, только «сильные арьергарды» окружались, а дороги были забиты. Возникавшие пробки-попадали под бомбежки. Еще более стремительный отход лишь усугубил бы хаос на дорогах. При этом отход за Днепр был оправдан только на юге, где Днепр широк. В центре, где произошел главный прорыв, Днепр не мог задержать противника (что подтвердило Смоленское сражение).

Стремительный отход РККА в условиях, сложившихся летом 1941 г., был бы трагической ошибкой, которая дала бы Гитлеру единственный шанс на победу — оказаться около Москвы в октябре. Сталин не дал Гитлеру этого шанса, пожертвовав частью армии, чтобы задержать врага в его продвижении настолько, насколько возможно. Решающей оказалась задержка немецкого наступления на месяц. А значит, и 8 дней — не мизерный результат.

У Сталина была полусобранная наступательная военная машина. У него не было времени переделывать эту машину в оборонительную. Пришлось применять наступательные методы (контрудары), жертвуя жизнями ради главного — выигрывать время, необходимое для перестройки военной машины. Ход военных действий в 1941 г. непосредственно вытекал из краха логичной стратегии Сталина. Теперь нужна была новая стратегия — выигрывать время. Чтобы пожать плоды авантюризма Гитлера, Советскому Союзу нужен был лишний месяц. Нужно было выиграть этот месяц, чтобы немцы подошли к Москве позднее, сначала в распутицу, а затем в морозы. Чтобы эвакуировать и снова запустить оборонные заводы. Чтобы собрать и подтянуть резервы. Тогда Москва не падет, и тогда Гитлер не сможет выиграть войну.

СССР получил этот лишний месяц. Он оплачен жизнями миллионов людей. Но это была цена победы в той же степени, как и миллионы, павшие в более поздних победных сражениях.

момент начала операции против Великобритании. Ни того ни другого к 22 июня не произошло. Сталин и его полководцы считали, что «зверь» еще не зашел в приготовленный для него «капкан», еще не время нажимать спусковой механизм. До 22 июня Сталин боялся «спугнуть» Гитлера, заманивая его в ловушку. До последнего момента Сталин считал, что агрессор Гитлер еще не готов к удару. Суть ошибки Сталина (а с ним — всего советского военного руководства без заметных исключений) заключалась не в том, что он не ожидал нападения Германии в 1941 г., и не в том, что он не успел подготовиться, опоздав на несколько дней. Суть ошибки заключается в том, что Сталин и советское военное руководство неправильно оценили стратегию войны, которую задумал Гитлер. Сталин исходил из того, что Гитлер будет вести войну против СССР, которую в принципе можно выиграть, он не верил, что Гитлер решится на «блйцкриг». Из этого вытекает и недооценка угрозы центру советского фронта, и сам план упреждающего удара, который был ловушкой, рассчитанной на «грамотного» противника. Но Гитлер был неграмотным противником, он бросил в атаку меньшие силы, чем, с точки зрения Сталина, было необходимо для войны против СССР. Он решил сразу наступать на Москву, и, соответственно, главный удар пришелся в центре, где Советская Армия готовилась не к обороне, а к наступлению. Гитлер ударил тогда, когда не были соблюдены ключевые параметры, по которым советское руководство оценивало угрозу. Если бы Гитлер готовился к войне, которую «можно было бы выиграть», он бы попал в капкан «упреждающего удара».

★

Андрей Морозов

31 У13 РАСЕМ РАКА ВЕ1_1_УМ

рЦ Неготовность Советского Союза к войне и «ошибки сталинского руководства» стали общим местом практически всех исторических исследований, касающихся начального периода Великой Отечественной войны. Но так ли была беспомощна Красная Армия? Не она ли смогла остановить немецкий Вермахт, разгромивший Польшу за месяц, Францию — за шесть недель, наголову разбивший английские войска во Франции, Греции, на Крите и в Африке? Потерпел ли Советский Союз большее поражение, чем оккупированная Польша? Капитулировавшая Франция? Англия, молившаяся о вступлении в войну США? Почему первые тяжелые бои советских войск с силами всей объединенной Европы должны считаться позором, а не подвигом?

Началом активной подготовки к советско-германской войне для обеих враждующих сторон можно считать 1940 год. Отсутствие ясных результатов советско-германских переговорах осенью этого года подстегнуло разработку немцами плана войны против СССР, той самой «Барбароссы». Гитлер хотел не просто получать от СССР нефть и хлеб. Он хотел, чтобы они стали немецкими, чтобы за них не надо было платить продукцией немецкого машиностроения. Трудно сказать, что именно убедило его в необходимости этой войны — хотя здесь довольно очевидна роль промышленных советников Гитлера, имевших обширные связи с американским капиталом. Видимо, они гарантировали ему пассивную роль США и Англии в грядущей войне с СССР.

Естественно, Гитлер был обманут. Европа, на радость Англии и США, получила четырехлетнюю кровавую мясорубку.

План войны с наступлением трех групп армий («Север», «Центр» и «Юг») в трех разных направлениях при постоянно расширяющемся фронте операций признан авантюрой уже давно. Удивительно, но первыми, кто признал его авантюрой, были немецкие генералы. И среди критиков — Гейнц Гудериан, крестный отец немецких танковых войск, соавтор самой авантюрной из всех военных доктрин — «блицкрига», «молниеносной войны».

И он, и множество других генералов в своих мемуарах сетуют на риск войны на два фронта, на невозможность вести ее долгое время. Однако рискованный план был принят. Срок войны, по признанию самих немцев, определяли в два месяца. На больший срок не были рассчитаны ни запасы топлива, ни стратегические резервы. После этого по плану СССР терял всякую способность к обороне, и «коммунистическая система» должна была развалиться. Далее предполагалась не война, а оккупация. Стратегическое планирование заканчивалось на осени 1941 г.. Высокий риск оборачивался столь желанной внезапностью. Такого авантюрного плана противник Германии просто не ожидал — как и в случае с наступлением против союзников летом 1940 г. в Арденнах.

План войны против СССР, утвержденный 18 декабря 1940 г., предусматривал победу над Советским Союзом в ходе скоротечной летней, максимум летне-осенней кампании. Предполагался разгром основных сил Советской Армии западнее линии Днепр — Западная Двина, захват Киева, Москвы, Ленинграда, Донбасса и выход на линию Архангельск — Астрахань. Вермахту предписывалось «воспрепятствовать отступлению боеспособных частей в просторы русской территории».

Что же делал Вермахт, чтобы все-таки выполнить эту невероятно сложную задачу в столь короткий срок? Наращивал численность? Не только. Поздней осенью и зимой 1940 г. проводилось развертывание немецких танковых дивизий. 10 дивизий по 250—350 танков в каждой переформировывались в 20 по 150—200 танков. Общее число танков при удваивании дивизий не сильно увеличивалось, однако проводилось постоянное добавление к старым танкам новых машин. Интересно, что при этом численность автопарка и других вспомогательных частей (например, инженерных) в дивизиях не сокращалась.

Современные историки склонны говорить об этом развертывании как о прихоти Гитлера, высмеивая его дилетантизм в военных вопросах. Однако они упорно обходят вниманием тот факт, что боеспособность танковых дивизий, ударного кулака «молниеносной войны», определяется не только и не столько количеством танков в ней, сколько количеством вспомогательных средств — в основном автотранспорта. До того как эти дивизии, прорвавшись в тыл противника, захватят железнодорожные станции и наладят движение поездов, единственным надежным транспортом будут оставаться собственные транспортные колонны танковой дивизии. А это — несколько тысяч автомашин, перевозящих абсолютно все — солдатские пайки, самих солдат, снаряды, горючее, запчасти.

Если предстоит движение по плохим дорогам, снижающим скорость доставки грузов, дивизии требуется пополнение автопарка, чтобы сохранить скорость и глубину операций. Если предстоит форсирование большого количества водных преград — на каждый танк должно приходиться больше саперов и понтонов. Таким образом можно приспособить дивизии, покорившие Францию и Польшу, к просторам России, к ее дорогам и рекам, а плавное — сохранить темп операций, чтобы уложиться в намеченные сроки. «Нелепая прихоть Гитлера, не одобренная его генералами», превращается в первый очевидный шаг на пути подготовки «молниеносной» войны против России. Шаг верный и обеспечивший преодоление всех пространств и преград, кроме одной — мужества и героизма советских солдат. Ведь именно полное прекращение сопротивления Советской Армией и сдача в плен окруженных частей в полном составе по французскому образцу принимались за аксиому при составлении плана. Серия неотразимых ударов, глубоких охватов и — мир.

Чтобы обеспечить самое важное, темп, немцы мобилизовали ресурсы всей Европы, конфискуя гражданский автотранспорт и латая трофейный. Собственная немецкая автопромышленность, по словам того же Гудериана, «не удовлетворяла растущих потребностей».

Что происходило в СССР? Часто заявляют о подготовке Советским Союзом агрессивной войны, опираясь на тот факт, что он, мол, наращивал танковые силы, сколачивал крупные механизированные соединения, а не занимался постройкой долговременных укреплений на границе. Но зачем строить эти укрепления, если лето 1940 г. показало, что циклопические бетонные пограничные укрепления оказываются неэффективны? Линию Мажино немцы обошли через узкий незащищенный коридор Арденнских лесов. А сколько таких прорех оказалось бы на границе СССР, которая была куда более протяженной, чем франко-германская? Один узкий проход, пробитый в такой линии, — и вражеские танки в тылу. Для их ликвидации требуются крупные танковые соединения. У Франции таковых не оказалось. У СССР они были. Так что же СССР делал неправильно?

Навсегда снять вопрос о том, готовил ли Сталин нападение на Германию летом 1941 г., может обнародование подробных данных по наличному автотранспорту Красной Армии. Ведь получение всей армией техники из народного хозяйства «по мобилизации» — дело явно не одного дня, не одной недели. Летом, в самый пик сельхозработ — подавно. И на 22 июня техника получена не была. На сегодня «танки Красной Армии на 22 июня» посчитаны историками чуть ли не поштучно, а вот сведения о наличии, а главное, о техническом состоянии автотранспорта как-то остаются в тени.

Номинально острую нехватку автотранспорта и тракторов-тягачей в Красной Армии к началу войны признают все, но выводов почему-то не делают, сравнивая лишь количество танков противников. Но ведь понятно, что 375 танков, положенные советской танковой дивизии, при 1360 положенных ей автомашинах и 630 мотоциклах куда более ориентированы на оборону, чем 180—200 танков немецкой дивизии при двух с лишним тысячах автомашин и 1300 мотоциклах. Танки — мощь удара, мотопехота, прикрывающая их фланги, — его плечо, глубина. В советской дивизии два танковых полка и один мотопехотный, в немецкой — наоборот. Получается, что по сравнению с немецкими дивизиями советские были куда менее «наступательны», даже если судить по штатному, а не по реальному составу.

Если Советский Союз и готовился к войне, то к той самой, что кратко описана в известной песне «Если завтра война». Кстати, публичная советская военная доктрина того времени — нападение врага, контрудар, перенос войны на территорию противника — не слишком отличалась от реальности. К концу контрудара, требующего не столько глубины, сколько танковой мощи, к переносу войны на территорию противника мобилизованный автотранспорт как раз успевал.

Что касается якобы имевшего место «наступательного» выдвижения авиации к границам, оно на самом деле было общим, а не наступательным развертыванием. Под первый удар немецкой авиации попали в основном аэродромы истребителей, которые уже по факту того, что они истребители, должны были находиться близко от границы. Немцы знали, что уничтожат в основном истребители, и рассчитывали, что советские бомбардировщики не отважатся атаковать немецкие колонны без их прикрытия. Но те отважились. И даже дальние бомбардировщики вместе с фронтовыми бомбили и обстреливали немецкие колонны, жертвуя собой, но выигрывая время. Капитан Гастелло и пилоты его эскадрильи летали именно на дальних бомбардировщиках Ил-4.

Самоубийственные рейды советских летчиков, как и отчаянные удары советских танков и пехоты, выигрывали бесценные часы и дни, отнимая их от тех 6—8 недель, что немцы отводили на войну. Часы задержки в пробках, простои танков без горючего и запчастей, сожженные автоколонны — все это приводило к отсрочкам.

Да, глупо отрицать, что немцы достигли оперативной внезапности. Но они достигли ее и летом 1940 г., хотя Франция уже 9 месяцев воевала с Германией и готовилась к отражению нападения. В оперативном искусстве немцам тогда еще не было равных, «поймать» их можно было лишь на стратегических просчетах. Красная Армия серьезно уступала немцам в самом главном — организации. И она не стала пытаться обыгрывать их в этой игре — ждать, пока наладится связь и взаимодействие, пока всем подвезут горючее, всем раздадут патроны и снаряды. Так ждали французы — и проиграли.

Красная Армия, получив 22 июня тяжелейший удар, действовала абсолютно логично в ситуации внезапного нападения. Она бросила всё, что не могла унести и увезти с собой. И отправилась бить противника тем, что есть, и там, где она его найдет. Жаркие встречные танковые сражения лета 1941 г., характеризуемые девяноста процентами историков как провальные и бесполезные, на самом деле сыграли решающую роль в войне. Несмотря на весь беспорядок в управлении советскими войсками, они в значительной степени определили исход войны — немцы в график не укладывались, и безоговорочного поражения СССР в первый год войны не получалось.

Русские не просто воевали. Они сражались в окружениях, пробивались из окружений, контратаковали и, снова оказавшись в кольце, вырывались из него к своим. Те самые «боеспособные части», отступлению которых «в просторы русской территории» Вермахт должен был воспрепятствовать, с боями отступали, соединяясь с подходившими подкреплениями.

Война в глубине страны в планы немцев не входила. Темп операций снижался, они пожирали все новые и новые ресурсы. Советский Союз реализовывал свое единственное преимущество — возможность мобилизации больших масс людей, психологически готовых к войне. Жертвы, принесенные в 1941 г., более 3 миллионов пленных советских солдат — все это плата за то, что Советский Союз еще не успел догнать Германию в развитии промышленности. Больше жертвовать было нечем.

Немцы столкнулись с тем, что критический уровень потерь, делающий небоеспособными английские и французские части, далеко не всегда является правилом на Восточном фронте. Они встретились с тем, от чего происходила их собственная манера войны, беспощадная и к врагам, и к себе. У русских, как и у немцев, коллективный инстинкт самосохранения народа возобладал над личными, частными инстинктами. Это стало возможным потому, что СССР, ощущая оперативные слабости своих вооруженных сил, умело подготовился к войне стратегически. Народ получил единство, общество получило устойчивую структуру, способную выдержать экстремальные нагрузки.

Вот что пишет об этом глава германского Генштаба Франц Галь-дер в своем «Военном дневнике» (запись от 11 августа). Нет еще ни дождей, ни «страшной русской распутицы», а проблемы уже есть. Читаем: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом [Кто это пишет? Это пишет немецкий генерал в 1941 году? Вот уж кто бы про тоталитаризм помолчал! — А. М.], был нами недооценен. [Что же имеет в виду Гальдер, неужели танки Т-34 и КВ или новейшие советские истребители? Нет. — А.М.]Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 350 дивизий. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину. Русские еще и потому выигрывают во времени, что они сидят на своих базах, а мы от своих все более отдаляемся».

Русские, как и французы с поляками, не смогли избежать внезапности нападения, но они эту внезапность выдержали, а французы и поляки — нет. Русские обеспечили себе эвакуацию промышленности, мобилизацию и возможность наладить выпуск более или менее современной военной техники, изначально ориентированный на скудость ресурсов. Потеряв 80% производства алюминия, русские тем не менее выпускали самолеты. Более того, наращивали их выпуск. Да, самолеты были «фанерные» (даже знаменитый Ла-5 имел деревянную конструкцию), они были хуже немецких и оставались такими почти до самого конца войны — но у русских не было других, и они компенсировали качество количеством.

Да, это именно то, что называется «задавить числом». Но остальная Европа не смогла и этого! Франция пала перед силами одной Германии, перед танковыми дивизиями, более чем наполовину вооруженными легкими танками. Советский Союз выстоял против куда более современных танковых сил, против авиации, имевшей почти двухлетний боевой опыт, против соединенных армий Германии, Венгрии, Румынии и Финляндии, снабжаемых продовольствием со всей Европы. Против промышленности, снабжаемой шведской железной рудой и швейцарской точной механикой.

Среди некоторых историков распространено ошибочное мнение, что русским помогали их дороги, пространства, зимние морозы. Немцы якобы не учитывали ни того, ни другого, ни третьего. На самом же деле морозы, дороги и пространства мешали и тем, и другим. Но русская военная машина могла это выдержать, а немецкая — нет. И немцы до войны это прекрасно знали.

«В результате штабных учений отдельных армейских групп, — пишут они, — выявились новые проблемы: проблема обширных пространств и проблема людских ресурсов. По мере продвижения армий в глубь России первоначальный фронт в 1300 миль должен был растянуться до 2500 миль... Многие обращали внимание на трудности, связанные со снабжением 3,5-миллион-ной армии и полумиллиона лошадей в условиях бездорожья в стране, где ширина железнодорожной колеи отличалась от принятой в Европе».

Более того, немецкие генералы Гальдер и фон Браухич еще в июле 1940 г. «пришли к выводу, что будет разумнее поддерживать «дружбу с Россией» и поощрять ее устремления в направлении проливов (Босфора и Дарданелл) и Персидского залива».

Немецкие генералы были в курсе печального опыта своих предшественников. «Я мог еще надеяться на то, что Гитлер не окончательно решился на войну с Советским Союзом, а хотел только запугать его, — пишет Гудериан. — Но все же зима и весна 1941 г. были для меня кошмаром».

Все трудности предстоящей кампании немцы знали, именно поэтому и планировали быструю войну. Шесть-восемь недель. Никакой войны в холода и распутицу! Война летом, атготом — только оккупация.

Этот план теоретически был вполне выполним. И его почти выполнили:.немецкие танки прошли через Минск, Киев и Ростов, остановились в считаных километрах от Ленинграда и Москвы. Почти выполнили — но оказалось, что правильно решенные уравнения были неправильно составлены. Упустили одну константу, не включив ее в систему уравнений, и получили ошибку в 20 километров, из-за чего так и не дошли до Москвы. Не учли, что только в один день 22 июня советские летчики совершат восемь воздушных таранов, а до конца войны — все шестьсот. Немцы, готовясь к войне, ожидали встретить недочеловеков, а наткнулись на бо, льших «арийцев», чем они сами.

Ги Сайер, рядовой элитной немецкой дивизии «Великая Германия», описывая свои мытарства на Украине в 1943 г., не предусмотренные планом «Барбаросса», честно признается, что он узнал много нового о русских за время войны: «Мы тысячами мерли в ту осень в украинской степи, а сколько героев погибло в боях, так и не получив признания! Даже упрямцы понимали, что не важно, сколько сот русских ты убьешь, с какой храбростью будешь сражаться. Ведь на следующий день появится столько же, а потом — еще и еще. Даже слепой видел, что русскими движет отчаянный героизм, и даже гибель миллионов соотечественников их не остановит».

Не за фатальные ошибки в аналитических расчетах, не за какую-то мифическую тупость Гитлера или его генералов заплатила Германия такую страшную цену на Восточном фронте. Заплатила она ее за банальный европейский шовинизм, за презрительное отношение к русскому народу.

В немецких школьных хрестоматиях во времена юности рядового Ги Сайера писали: «Русский белокур, ленив, хитер, любит пить и петь». Но именно русские выстояли тогда, в сорок первом, когда немцам проиграли все. Выстояли, а потом победили, выпили и спели. Если кому-то понадобится еще один урок по той же хрестоматии, русские могут повторить. Поломанная мебель — за счет заведения.

Андрей Морозов

ТАНКОВЫЙ ПОГРОМ И МНОГО ЖЕЛТЫХ ШТАНОВ

Крушение системы тоталитарного единомыслия, освобождение историков от жестокого партийного диктата и бесцеремонного вмешательства цензуры, расширение доступа к архивным фондам, к иностранным источникам — все это позволило во многом переосмыслить политические события, произошедшие в России после 1917 г., ликвидировать немало «белых пятен»...

Бешанов В. В.

«Танковый погром 1941 г.»

И сколько вы хотите наличными за это переосмысление?

Иностранный источник

При всей своей относительной молодости неподцензурная российская историография Второй мировой уже успела обрасти некоторыми традициями. Особенно отличается в обрастании та ее часть, которую принято называть «народной», то есть как бы «непрофессиональной». Авторы переписывают из справочников и мемуаров, а чаще всего друг у друга цифры, факты и оценки, совершенно над ними не задумываясь. Критерием востребованности того или иного факта выступает то, насколько данная цифра или факт может способствовать компрометации советской власти, товарища Сталина лично, а также советского военного и политического руководства. Практика «народных историков» антисоветского толка, того же Виктора Суворова, показывает, что использовать таким образом можно любые факты, особенно если читатель мало информирован о ходе войны вообще и в частности о предвоенных политических интригах.

При всей якобы отрешенности их работ от «идеологии», народные историки, переписывающие байки В. Суворова и других антисоветчиков, предельно идеологизированы. Цель их работ ясна с первых строк — любой ценой выставить Советский Союз самым злобным агрессором на Земле, который не завоевал всю Европу только потому, что Гитлер успел на него напасть немного раньше. Обязательно упоминание плана «Гроза», обязательны язвительные пассажи о советской пропаганде, советских генералах, которые воевали числом, а не умением, о массовой сдаче в плен советских солдат и их переходе на сторону противника. Обязательно упоминание о бессчетных суперсовременных танковых ордах товарища Сталина, скопившихся на границе 22 июня 1941 г., обязательно упоминание о советско-германском военном сотрудничестве. Работа Бешанова, посвященная «Танковому погрому 1941 г.», увы, не избегла печальной участи сборника подобных баек, но от работ прочих коллег автора отличается безумным количеством грубых неточностей и «натяжек». Все их перечислить в формате короткой статьи, конечно, не удастся. Но кое-что прокомментировать можно.