2008_34 (582)

РЫЦАРЬ НАУКИ

(Продолжение. Начало в №№ 31, 32, 33)

Борьба с вредительством. Наконец, в 1930-х гг. по обвинению во вредительстве в сельском хозяйстве был арестован ряд биологов и работников сельского хозяйства. Самым известным из них был Н. Вавилов.[11] Арестованы были и другие сотрудники ВИРа, в том числе генетик-вейсманист Г. Карпеченко.[12] Они были признаны виновными и осуждены.

Борьба с «академическим уклоном» в биологии, с вредительством в сельском хозяйстве, репрессии против видных работников ВИРа также нанесли группе вейсманистов серьезный ущерб.

«Особые» методы дискуссий. В дискуссиях 1930-х гг. по вопросам генетики, затрагивавших, как было показано выше, много проблем — не только научных, но и практических, мировоззренческих, социально-политических, — обе стороны — вейсманисты и мичуринцы — нередко прибегали к навешиванию идеологических и политических ярлыков на оппонентов. Особенно злоупотребляли этим вейсманисты, среди которых имелось немало профессиональных коммунистических агитаторов (Левит, Агол, Левин…). Вот, например, стиль И. Агола: «Наш журнал, всемерно используя опыт буржуазной биологии, ее методы научно-исследовательской работы, ее фактические успехи, тем не менее, ставит своей задачей беспощадно разоблачать ее классовую сущность… Журнал будет стоять на страже генеральной линии партии, будет бороться против идеалистических извращений биологии, против механицизма и меньшевиствующего идеализма, против вульгаризаторства и упрощенчества, за внедрение марксистско-ленинской методологии в научно- исследовательскую работу».[13] В команде Т.Д. Лысенко сходной демагогией отвечал противникам И. Презент.

Кроме регулярной «марксистской риторики» вейсманисты прибегали также к кляузам и доносам в парторганы на своих оппонентов. Нарком сельского хозяйства СССР И. Бенедиктов вспоминал: «В 1940 году в Центральный Комитет партии обратились с письмом двое ученых-биологов — Любищев и Эфроимсон. В довольно резких тонах они обвиняли Лысенко в подтасовке фактов, невежестве, интриганстве и других смертных грехах. В письме содержался призыв к суровым оргвыводам по отношению к «шарлатану», наносящему огромный вред биологической науке…».[14] Письма к руководству страны с требованием «принять меры» к Лысенко в 1930-е гг. направляли в «руководящие органы» и другие деятели, в том числе Н. Вавилов. Впрочем, аресты политических покровителей вейсманистов в 1930-х гг. сильно ослабили их возможности подавлять своих противников административным путём, поэтому подобные обращения повисали в воздухе.

В отличие от вышеназванных деятелей Т.Д. Лысенко бумаг с призывами к «оргвыводам» или, тем более, к политическим репрессиям по отношению к своим оппонентам не писал ни в 1930-е годы, ни позже. Даже после разбора написанной на него кляузы Любищева и Эфроимсона Т.Д. Лысенко не стал требовать ответных мер по отношению к ним. «Лысенко, конечно же, оправдывался, приводил разные доводы, когда убедительные, когда нет, но никаких «контрсанкций» по отношению к обидчикам не требовал. «Вот видите, — сказал по этому поводу Сталин, органически не выносивший мелких склок и дрязг, характерных для научной и творческой среды. — Его хотят чуть ли не за решетку упечь, а он думает прежде всего о деле и на личности не переходит. Хорошее, ценное для ученого свойство»».[15] Больше того, когда был арестован Н. Вавилов и многие его бывшие друзья дали на него показания, его главный научный оппонент Т.Д. Лысенко такие показания давать отказался. «Когда арестовали Вавилова, его ближайшие сторонники и «друзья», выгораживая себя, один за другим стали подтверждать «вредительскую» версию следователя. Лысенко же, к тому времени разошедшийся с Вавиловым в научных позициях, наотрез отказался сделать это и подтвердил свой отказ письменно».[16] В ответ на запрос следователя А. Хвата Т.Д. Лысенко заявил, что «ему известно, что Вавилов собирал коллекцию семян, а о каком-либо уничтожении семян Вавиловым ему неизвестно». В этом вопросе Т.Д. Лысенко проявил не только честность, вряд ли хотя бы понятную его «демократическим» противникам, но и смелость, «ведь за пособничество «врагам народа» в тот период могли пострадать люди с куда более высоким положением, чем Лысенко, что он, конечно же, прекрасно знал».[17]

Наконец, ещё одним «особым» ресурсом, имевшимся в распоряжении вейсманистов и активно использовавшимся ими, была связь с западными коллегами, возможность организовывать через них давление, прямое или косвенное, на Советское правительство. Так, 13 декабря 1936 года, незадолго до начала очередной острой полемики между мичуринцами и вейсманистами на сессии ВАСХНИЛ, в «Нью-Йорк Таймс» появилась, очевидно инспирированная из кругов вейсманистов в СССР, провокационная статья, где в драматических тонах рассказывалось об аресте Н. Вавилова (что было неправдой) и И. Агола (что было правдой, но арестован он был не за научные убеждения, а за троцкизм). Эта статья, несомненно, была призвана оказать психологическое давление на участников дискуссии и на правительство — в частности, показать, что неугодных лиц — читай, противников вейсманистов, имеющих столь влиятельных друзей — при случае можно с ног до головы облить грязью в западной прессе. Что позже регулярно и происходило. 17 декабря 1936 года, за два дня до открытия сессии ВАСХНИЛ, видный американский евгеник Ч. Давенпорт обратился в госдепартамент США с требованием заявить протест Советскому Союзу и применить санкции против него в связи с «фактами», изложенными в «Нью-Йорк Таймс».

Вейсманисты и их зарубежные доброхоты добились решения провести очередной международный конгресс генетиков, запланированный на август 1937 года, в Москве под председательством Н. Вавилова.[18] Это решение было прежде всего политическим, имевшим в виду во-первых, оказать помощь осуждавшимся тогда по политическим обвинениям троцкистам, в том числе «генетикам»-евгеникам, во вторых, повысить статус Вавилова и его коллег в глазах представителей правительства.

Однако и это «оргоружие» не принесло вейсманистам успеха. Больше того, его применение, по-видимому, оказало обратный эффект. И.В. Сталин хорошо ощущал попытки оказать на него давление, очень их не любил и остро, хотя и не всегда сразу, реагировал. Подготовка к конференции генетиков затянулась, а потом она и вовсе была отменена по решению правительства. На провокационную статью в «Нью-Йорк Таймс» вынужден был отвечать- оправдываться сам Вавилов, что не улучшило его общественно-политического статуса.

Позиция Сталина. Главную роль в определении направления научных работ в СССР играло государство как заказчик этих работ. В своих отношениях с государством мичуринцы имели явное превосходство над вейсманистами. Сталин, глава Советского Союза, полностью поддерживал ориентацию мичуринцев на быстрое внедрение достижений науки в практику, на развитие теорий, имевших прямой выход на конкретные задачи сельского хозяйства. Разделял он и некоторые научные и мировоззренческие взгляды мичуринцев: концепцию ламаркизма о влиянии внешней среды на наследственность,[19] идею наследования приобретенных признаков, направленных изменений наследственности, критическое отношение к евгенике. В определённой степени группа Т.Д. Лысенко во второй половине 1930-х гг. являлась проводником взглядов и политики И.В. Сталина. Н. Вавилов в разговоре с Н.П. Дубининым заметил: «У меня создаётся впечатление, что я, вы и другие генетики часто спорят не с Т.Д. Лысенко, а с И.В. Сталиным».[20]

Попытки вейсманистов изменить позицию правительства, оказав на него давление с помощью своих зарубежных контрагентов, только усилили поддержку группы Лысенко со стороны Сталина.[21]

Итоги дискуссий (заключение)

Сталинское руководство СССР в 1935–1940 гг. поддержало группу Лысенко, мичуринцев, потому что они обещали дать и реально давали относительно быстрое — не через десятки лет — улучшение ситуации в сельском хозяйстве. Напротив, позиции вейсманистов были сильно скомпрометированы их «академическим уклоном» и практическими провалами. «Провал обещаний, данных Н.И. Вавиловым и А.С. Серебровским на пятилетку 1932-37 гг., серьёзно подорвал веру в силы генетики <вейсманизма>».[22]

Далее, мичуринская биология в научном и мировоззренческом отношении больше соответствовала как личным взглядам Сталина, так и всему тогдашнему проекту социалистического общества.

Наконец, мичуринская биология отрицательно относилась к евгенике, поддерживавшейся многими видными вейсманистами, но осуждавшейся сталинским руководством.[23]

Итак, по всем пунктам — практике, теории, идеологии, социальной ориентации — предпочтение в глазах заказчика-государства имели мичуринцы. Естественно поэтому, что их лидер, Т.Д. Лысенко, по решению политического руководства страны, возглавил учреждение, ведавшее сельскохозяйственной наукой и практикой — с 1938 года он стал президентом ВАСХНИЛ. В 1940 году Т.Д. Лысенко возглавил и институт генетики АН СССР, которым руководил до 1965 года.

Впрочем, вейсманисты, не проявившие открытых симпатий к троцкизму или к репрессированным врагам народа, продолжали и после дискуссий 1930-х годов занимать важные посты в биологической науке и преподавании.[24] Война на время приглушила дискуссии.

Дискуссии по генетике второй половины 1940-х гг.

В послевоенное время вновь разгорелся конфликт между мичуринским и вейсманистским направлениями в биологии. В 1946-47 гг. вейсманисты предприняли атаку против Лысенко, стараясь «сбросить» его с поста президента ВАСХНИЛ. Вначале их наступление, проводившееся с привлечением партийного аппарата, прессы, «общественности», попытками оказать давление на правительство из-за рубежа, было успешным. Однако вскоре оно полностью провалилось, притом с большими потерями для его инициаторов.

Н. ОВЧИННИКОВ

(Продолжение следует)

«КАПИТАЛЬНЫЙ РЕМОНТ» НАШИХ ДНЕЙ ПОЧТИ ПО Л. СОБОЛЕВУ

В начале июня 2006 года на Северном флоте проходили учения Тыла флота, одним из разделов которого было — как «от пуза» кормят моряков. Канал «Россия» показал россыпь красивых баночек и упаковок. Но мало, наверное, кто обратил внимание на сообщение корреспондентов 2-го канала, что команда авианосца «Адмирал Кузнецов», состоящая примерно из 1 200 человек, за одни сутки потребляет более 2 000 буханок хлеба и 1 500 кг картофеля. Простая арифметика даёт такой результат: один человек на авианосце в сутки потребляет 1 кг (300 кг сбрасываем на очистки. — В.К.) картофеля и 1,5 буханки хлеба. Вывод однозначный — основным продуктом для матроса как было, так и остаётся картошка и хлеб, а все эти красивые баночки и коробочки уже не для него. Это всё для той вереницы генералов и адмиралов, которые самодовольно светились на экране.

По собственному опыту, да и из истории доподлинно знаю, что всегда Флот существовал для тыла, а не тыл для Флота. Ниже приведу два факта из собственной службы в ВМФ. А при всех сообщениях об усиленном питании моряков невольно вспоминается знаменитый роман на все времена Леонида Соболева «Капитальный ремонт», где пьяный матрос объясняет пьяному солдату разницу между армией и флотом: «У тебя в животе одна крупа, ты крупой гадишь, как мерин…. А нам м-мясо дают, сорок восемь золотников в день, вво! (188,768 граммов. — В.К.). Мы кашу за борт кидаем, мы кашу не кушаем, а потому я тебя…».

Ещё в 2000 году в СМИ появились сообщения, что на подводных лодках вводятся бортовые пайки. Я тогда подумал, что наконец-то дошло, что труд подводника требует больших энергетических затрат, которые восполняются добротным питанием, а не одной «овсянкой». А ведь в правление Бориса Ельцина подводный флот дошёл «до ручки», в том числе и в вопросах питания (выживал за счёт шефов. — В.К.). По этому поводу мне припомнился случай из собственной службы, относящийся к 1958 году, когда страна ещё устраняла последствия той страшной войны 1941–1945 годов.

Каждый подводник знает, что самое трудное в освоении подводного корабля — его устройство. Нужно лазать целыми днями по «шхерам», чтобы потом в один из вечеров нарисовать механику картину гидравлической или осушительной магистрали, достойной кисти Левитана. На дизельных подлодках устройство корабля принимал сам «дед». И не дай Бог упустить какой-то мазок.

Устройство лодки для всякого было одним из сложнейших моментов сдачи зачётов на самостоятельное управление заведованием и своими обязанностями. Всё равно, что для студента сопромат. Некоторые, без преувеличения, делали заходы к «деду» до сотни раз, а некоторые, плюнув на всё, уходили на другую «ниву». Но зато устройство лодки знали — разбуди, ночью — с закрытыми глазами любой клапан найдут…

У нас Юра Марин, так любовно звали мы своего 28-летнего «деда», по завершении этого «учебного процесса» наиболее отличившимся «соискателям» на романтичную подводную жизнь наливал бутылку «шила». В условиях «сухого закона» в те годы во всех базах Заполярья — прямо-таки царский приз.

Прихожу в каюту на «Атреке», были такие самоходные плавбазы, век бы им стоять у причала. Почему? Плавбазы уходили, а подводники, как бомжи, скитались по базе или мёрзли в своих железных субмаринах.

— Братва, пируем! — кричу я.

— Да ну? — удивляются мои коллеги по каюте.

Нас четверо: трое лейтенантов и один женатик.

— Тогда я остаюсь, — говорит женатик, — организую закусь.

Организация очень простая, он высовывает в иллюминатор голову, разыскивает среди «колбасы» лодок, стоящих под бортом плавбазы, наш бортовой «13» и кричит верхнему вахтенному, на каждой есть такой: в шубе и с автоматом — похожие до близнятины: «Эй, на 13-ой! Браток, скажи дежурному — офицеры есть просят!».

Тот подходит к рубке, жмёт на сигнальную грушу, и на мостике возникает недовольная фигура.

— Ну, чего вам? — вопрошает она.

— Как всегда! — кричит женатик.

— Вам, что ли?

— Нет, всем!:

— Всё ясно, — отвечает фигура и исчезает в чреве субмарины.

Через 20 минут раздаётся аккуратный стук в дверь каюты и на пороге появляется герой-подводник, нагруженный свёртками из отличного пергамента. На стол ложатся: около кило сливочного масла, хороший черпак чёрной икры — зернистой, три селёдки «ящичного посола», банки консервов «севрюга в томате» и прочая вкусная снедь. Мы выпученными глазами смотрим на это и спрашиваем моряка, который, как «шкаф», стоит среди каюты: «Мы же просили чуть-чуть! А ты принёс на всю команду!».

— А мы это не едим. Лягушачья икра в рот не лезет, а консервы больше любим в масле. С ними каша вкуснее…».

Был 1958 год!!!

Шли годы, страна становилась «на ноги», укрепляло свои позиции и чиновничество всех рангов. Кому-то из этой братии, побывавшему на Флоте и отведавшему добротного матросского харча (Флот всегда славился хлебосольством. — В.К.), пришли в голову кощунственные мысли: «А не слишком ли хорошо кормят на флоте!». И матросский продпаёк, в том числе и подводников, стал понемногу сокращаться. К середине 80-х годов прошлого столетия он уже резко отличался от того, о котором я рассказал выше…

Теперь это уже история. Но не в столь отдалённые времена «застоя» ВМФ Союза имел в Индийском океане постоянное соединение, именуемое «8-й оперативной эскадрой ВМФ». Почему 8-й, чётко определить никто не мог. Наверное, потому что на Средиземном море была 5-я, на Северном флоте — 7-я… А вообще, нумерация кораблей и соединений ВМФ не поддаётся никакой логике — это для того, чтобы запутать «врага», а скорее — запутаться самим. Загадочный «русский характер».

Присутствие русских кораблей в Индийском океане было (сегодня это действительно так — «было») традиционным. В советское время, в 70-е годы прошлого столетия, решили возродить эту традицию. Тем более противостояние того времени являло собой объективную необходимость этого.

Создали эскадру, по составу она была незначительной, туда входили в основном корабли и подлодки боевой службы, но тыл Тихоокеанского флота получил «точку» для списывания всякого рода добра. Создавать постоянные места базирования не позволяли местные условия, местные вожди все были уже куплены американцами. Пришлось ставить бочки в океане. Посчитали, что одной плавбазы на рейде острова Сокотра, и то далеко не новой, вполне достаточно для всего океана. И корабли, и подлодки, мотаясь по океану, имели одну надежду на эту плавбазу, где можно было помыться, отдохнуть, узнать новости, пообщаться с новыми людьми и поесть русской пищи…

Если американцы, создававшие тогда свою военно-морскую базу в сердце Индийского океана на острове Диего-Гарсия, говорили, что они не приведут туда свои корабли до тех пор, пока не заработают «дома свиданий», то наши моряки верхом своих желаний считали мечту о «вкусной и здоровой пище».

Как-то в штабе флота получают радиограмму с плавбазы «Иван Кучеренко» с просьбой подбросить на 8-ю эскадру традиционно русских продуктов. Ее адресуют в тыл флота, а там недолго думают и решают: отправить идущим вскорости транспортом снабжения «Алтаир» 150 тонн квашеной капусты. Чем не национальный продукт?

И всем было невдомёк, что только месяц назад туда уже отправили 50 тонн этого «деликатесного» продукта, и этот продукт у моряков «лез даже из ушей». «Квашёнка» стало ругательным словом на эскадре. И конечно, никто не ожидал такого «сюрприза» от своего горячо любимого командования.

Но это было в интересах тыла, вернее, чиновников в мундирах, которые даже сёмгу и дефицитные женские сапоги (по тем временам) переводили в картофель и капусту, а потом списывали, как расходный и быстропортящийся материал. Но об этом «секрете» надо рассказывать особо.

Транспорт подходил к рейду Сокотры в ясный, солнечный, а это значит жаркий день. Его капитана поразила такая картина — все мачты и надстройки плавбазы были увешаны людьми, похожими на сушеную воблу. Время было обеденное, но никто не рвался к столам, а наоборот, все бежали от них…

— Что у Вас тут происходит? — спросил капитан транспорта у командира плавбазы.

— Квашеной капусты объелись! — ответил тот.

— Что-о-о?! — присел от неожиданности командир и, не удержав мата, бросился к командиру эскадры.

Срочно был собран штаб, который совещался до вечера и принял мудрое решение: разгрузку транспорта провести прямо в океан.

Ночью, в свете прожекторов, океан представлял странное зрелище. Бочки, падая в воду, как бы взрывались, и капуста, растекаясь по поверхности, пенилась и шипела, а океан, как бы кипел белея от злости.

Командир плавбазы, стоя рядом со своим интендантом, говорил ему: «Представляешь, что бы с нами стало, если бы мы всё это съели? Мы бы тогда превратились не в таранку, а в горящий примус… мать твою!».

Конечно, потом были разборы, расследования и прочее. В эту историю пришлось вмешаться даже Главкому ВМФ. Нашли всё-таки крайнего — им оказалась телеграфистка на узле связи флота, которая якобы неправильно приняла телеграмму-заявку.

Вот такие чудные дела, господи, происходят иногда у нас и не только на Флоте.

С тех пор прошло более 20 лет. Флот пережил разные времена, в основном трудные. Сегодня нам обещают его возрождение. Дай-то Бог! Но когда я вижу на экранах ТВ ту же вечную показаху, так и хочется воскликнуть, что пока будет господствовать лозунг: «Люблю море с берега, а…!», трудно придётся тем «романтикам моря» пробиться через плотные ряды чиновников в мундирах и цивильных костюмах!

А что касается моих рассказов, то это чистая правда в отличие от тех норм довольствия и показов продуктов, которые нам демонстрируют как доказательство заботы о рядовом матросе!

Вадим КУЛИНЧЕНКО,

капитан 1 ранга, ветеран-подводник

ПИСАТЕЛЬ И УЧЁНЫЙ

В 1889 году в Петербурге, накануне 35-летия Первой героической обороны Севастополя 1854-55 гг., был издан, написанный Михаилом Михайловичем Филипповым исторический роман «Освобожденный Севастополь», который стал первым в русской литературе произведением, посвященным данному событию русской и мировой истории.

Перед этим, в 1887 г., автор посетил Севастополь, собирая материалы для написания романа.

Роман «Осажденный Севастополь» стал четвертым произведением в литературно-историческом творчестве М.М. Филиппова. До этого был рассказ «Прометей», потом историческая повесть «Остап», которая стала своеобразным ответом на романы польского писателя Сенкевича, клеветавшего в них на борьбу народа Малороссии против польского феодально-религиозного гнета и, наконец, повесть «Дворянская честь», перекликавшаяся по содержанию с «Дубровским» А.С. Пушкина.

Но все же больше, чем литератор, М.М. Филиппов был известен как последний в России ученый-энциклопедист. Родился он 30 июня (12 июля по новому стилю) 1858 года в селе Окнино Звенигородского уезда Киевской губернии, ныне Звенигородский район Черкасской области, в семье известного в то время юриста и писателя М.А. Филиппова, постоянного автора журнала «Современник». Его мать — Анна Лаврентьева — дочь одного из героев Отечественной войны 1812 года, генерала-лейтенанта Васильковского Л.С., передовая женщина своего времени, хорошо знавшая русскую и зарубежную литературу.

В 70-е годы XIX в. М.М. Филиппов окончил гимназию в г. Николаеве и там же сдал экстерном курс реального училища. Затем окончил физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе, потом юридический факультет Петербургского университета.

После этого он стажируется в Париже у всемирно известного химика Бертелло и обучается в Гейдельбергском университете в Германии, знал несколько древних языков и все наиболее крупные европейские языки.

Научная деятельность Филиппова начинается с публикации в 1881 г. в журнале «Мысль» статьи «Борьба за существование и кооперация в органическом мире». Основными сферами научных интересов Филиппова были философия, химия, физика.

Основным его научным трудом считается двухтомная монография «Философия действительности» (1895–1898 гг.). Другое по значимости его произведение — «Энциклопедический словарь» в трех томах (в 1891 г.), большинство статей в котором написано самим Филипповым. Последний его научный труд «Судьбы русской философии» вышел после его смерти в 1904 г.

Последние десять лет своей жизни (1894–1903 гг.) Филиппов издавал журнал «Научное обозрение». В нем публиковались Д.И. Менделеев, К.Э. Циолковский, Н.Н. Бекетов, Г.В… Плеханов, В.И. Ленин. Будучи одним из первых марксистов в России, Филиппов активно проповедовал эти взгляды со страниц своего журнала.

М.М. Филиппов погиб 12 (25) июня 1903 года на одном из артиллерийских полигонов в окрестностях Петербурга во время проведения серии опытов по переносу взрывной волны на большие расстояния.

За день до смерти, 11 (24) июня 1903 года, он отправил в редакцию газеты «Русские ведомости» письмо следующего содержания: «В ранней юности я прочитал у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое бы сделало войны невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, которое фактически упразднит войну. Речь об изобретенном мной способе электрической передачи на расстояние волны взрыва. Эта передача возможна на расстояния в тысячи километров, так, что сделав взрыв в Петербурге можно передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. При таком ведении войны на расстояниях, мной указанных, война становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью весьма ядовитых».

Но, очевидно, влиятельные силы в мире и, возможно, в России считали, что это изобретение нарушает мировое равновесие, и гибель М.М. Филиппова стала неизбежной.

К. КОЛОНТАЕВ

МНЕНИЕ ПРОФЕССИОНАЛА

Уважаемый Юрий Игнатьевич! В «Дуэли», № 4, 2008 г. опубликован материал «Сталина убил Берия?». Вы напечатали отрывки из книги Н. Добрюхи «Как убивали Сталина». Я хотел бы обратить Ваше внимание на один момент. Дело в том, что в опубликованном отрывке из книги Н. Добрюхи нет ни одного медицинского доказательства отравления.

В одной из своих статей Вы писали, что профессионал знает, о чем он пишет, он пишет о том, что видел, ему не надо напрягать своё воображение. А любитель, знакомый с предметом только по литературным описаниям, должен иметь очень хорошее воображение, чтобы правильно ориентироваться в профессиональных терминах.

И Вы, и Н. Добрюха — не профессиональные медики. Поэтому достаточно тех медицинских доказательств отравления, которые и приведены в опубликованном в «Дуэли» отрывке.

Начну по порядку. Первое доказательство, которое Н. Добрюха приводит в пользу версии отравления, — это отсутствие повышенного кровяного давления незадолго до болезни И. Сталина. Это не доказательство. Острое нарушение мозгового кровообращения может развиваться внезапно, без предвестников.

Второе доказательство. Это картина клинического анализа крови и наличие токсической зернистости в нейтрофилах. Это не доказательство.

Третье доказательство — наличие белка в общем анализе мочи.

Одним из осложнений острого нарушения мозгового кровообращения, часто и являющимся непосредственной причиной смерти, есть острое воспаление лёгких. В данном случае И. Сталин долго лежал без сознания, не исключено попадание желудочного содержимого в дыхательные пути. Это воспаление лёгких называется аспирационной пневмонией, протекает особенно тяжело. И такие изменения при инсульте, осложнённом аспирационной пневмонией, в общем анализе крови вполне могут быть. А при тяжёлом течении пневмонии возможно и появление белка в моче.

Четвёртое доказательство. Это патологоанатомическая картина желудочно-кишечного тракта по результатам вскрытия. Н. Добрюха добросовестно нарисовал картину, характерную для шока и синдрома диссеминированного внутрисосудистого свёртывания (ДВС-синдрома) в фазе гипокоагуляции. И шок, и ДВС-синдром — не исключение, а закономерное явление для инсульта, осложнённого аспирационной пневмонией.

И в заключение. Немного теории. Врачебные ошибки бывают трёх видов. Первый тип. Врач лечит неправильно потому, что такая болезнь ещё науке неизвестна. Например. Лечение брюшного, сыпного и возвратного тифа различно. Но пока эти виды тифов не были описаны, врач лечил тиф. И прежде чем писать, что врач преступник, потому что он лечил брюшной тиф, а надо было лечить сыпной, надо убедиться, что в ту пору другие врачи лечили раздельно разные виды тифов или одинаково один тиф.

Второй тип. Врач догадывался, какое заболевание у больного, но не имел технической возможности произвести нужные исследования. Например. Для установления диагноза «туберкулёз» необходимо рентгенологическое исследование грудной клетки и посев мокроты на палочку Коха. Если нет возможности провести такие исследования, то врач сначала лечит воспаление лёгких.

Третий тип. Когда врач обязан был знать, но не знал или не сделал, хотя и имел все необходимые возможности, для проведения диагностических или лечебных мероприятий. И только ошибки третьего типа могут быть расценены как преступление.

Возвращаясь к болезни И. Сталина, нужно заметить следующее. Искать в материалах вскрытия симптомы аспирационной пневмонии, скорее всего, бесполезно, потому что такая нозологическая форма была выделена позднее смерти И. Сталина. Ещё позднее был описан ДВС-синдром, сформулированы его признаки и правила лечения. Поэтому ссылки Н. Добрюхи на мнение современных врачей, признавших лечение И. Сталина неправильным, способны только запутать неискушённого читателя. С современной точки зрения ещё в 70-е годы прошлого века шок лечили совершенно неправильно. Но это не повод судить докторов, лечивших шок в 70-е годы согласно принятым тогда методам.

В.А. РУДЕНКО

P.S. Ваша мысль, высказанная в книге «Убийство Сталина и Берии», полностью совпадает с данными медицины. Действительно, исход инсульта во многом зависит от времени начала оказания медицинской помощи. Чем раньше от начала заболевания оказана медицинская помощь, тем благоприятнее прогноз.

С этой точки зрения именно позднее начало оказания медицинской помощи И. Сталину и есть основная причина неблагоприятного течения заболевания.

Но, учитывая, что очень большая группа людей была заинтересована в смерти И. Сталина, нельзя исключить и попытку эту болезнь искусственно спровоцировать.