4891

— У нас завсегда — чистые руки, — набычилась Опричнина. — Прописная для каждого пионера истина. Чистые руки и пламенные сердца. Стыдно такого не знать, борода, в твоем-то возрасте…

— Я решил перестраховаться…

— Проехали, — не стала препираться Опричнина. — Дальше-то что?

— Кроме того, очутившись на лобном месте, мученики не должны заподозрить, что их кинули через причинное…

— Ну, допустим, — с неохотой согласилась Опричнина. — Продолжай.

— Вера и свободомыслие — взаимоисключающие поведенческие паттерны, — изрек Дупа. — Я мыслю, значит, я — существую, любил повторять Декарт. Нас такое — точно не устраивает. Наш девиз: ВЕРА В ОПРИЧНИНУ — ЭТО ЖИЗНЬ.

— Нормальный слоган, — согласилась Опричнина. — Жизнеутверждающий. С пивом покатит…

— Только обязательно надо, чтобы даже при зрении в минус пять диоптрий всякий очкарик без очков прямую связь просек: веришь в Опричнину — живешь, поколебался в вере — пеняй на себя, урод. Короче, новые Ежовые Рукавицы нужны, на замену тем, что для Ежова в индпошиве выкроили. Повестка дня такая: заждались, дескать, стройбаны твердой руки…

— Ну это мы запросто им устроим, — оживилась заскучавшая было Опричнина, энергично потирая ладони. — Сейчас только старые соглядатайские кадры мобилизуем, и вперед. Еще и кадыровцев на усиление кадрам пришлем. Чтобы уж наверняка…

Сказано — сделано. С мыслительными процессами покончили в момент, переловив и переименовав либералов, запятнавших себя сотрудничеством с Баобабским и его партнерами по Семипузырщине, в либерастов. Те мигом притихли, поскольку, хотя минуло немало лет, народная память о том, что сталось с Гей-парадом в каптерке на День ВДВ, была жива. Лишь отдельные либерасты, самые пронырливые, кому посчастливилось дернуть в Пентхаус, осмеливались гнать пургу на родной Собор. С ними не церемонились, боролись дистанционно, угощая шоколадным ассорти с урановой пастилой. Вышло даже эффективнее, чем при соглядатаях. Впрочем, долго возиться со свободомыслием не пришлось еще и потому, что стройбаны, в массе, устали думать еще в Шоковую терапию. Дупа оказался прав. Стройбанская общественность истосковалась по Твердой Руке в Ежовых Рукавицах и славила Опричнину совершенно искренне, с упоением повторяя слоган с плакатов, развешанных повсюду по распоряжению Дупы:

Или в другом варианте:

— Как и не красили, в Перекраску-то… — похвалялся феноменальными успехами Дупа.

— Неплохо, неплохо, — нахваливала его Опричнина, принимая торжественный парад по случаю очередного Дня Опричника Эти помпезные мероприятия проводились теперь регулярно. — Но у меня вопрос, Джин.

— Слушаю, хозяин, — с половым поклоном отвечал Дупа.

— Что-то я не пойму: когда же наши колонны выступят победным маршем по разработанному тобой Особому пути? А то, поди, застоялись кони в стойлах…

— Так ведь они уже идут, разве не так? — сверкнул полубезумными глазами Дупа — ни дать, ни взять: Распутин, почуявший мышьяк в откушенном пирожном…

— Ты не гони, — посуровела Опричнина. — Ни сегодня, так завтра какая-то языкатая сволочь ляпнет: СОБРы — топчутся на месте…

— Это вряд ли, — горделиво поправив бороду, заверил Дупа: мы ж им зашили рты.

— Все равно, как-то маловато драйва, — не стала скрывать неудовольствия Опричнина.

— Драйв будет, повелитель, — обещал Дупа. И издал фундаментальный труд по Домостроительству, в котором аргументированно доказал, что в минувшую эпоху двух фактически равнозначных башен, когда Красноблок и Западное крыло соперничали, чья крыша ближе к Седьмому небу (Дупа нарек это времечко Периодом Двух Крыш), был достигнут паритет в распределении нагрузок на грунты, служивший главным залогом устойчивости конструкций.

— Представьте себе лыжника, пробирающегося через снега Заколоченной лоджии на одной лыже вместо двух, и только тогда поймете весь драматизм положения, в которое мы попали, непродуманными действиями начав Перекраску, — писал Дупа во введении. — Ведь как оно раньше-то было: мы, считайте, имели сакральный Домоуклад, целиком отвечавший свойственной дикой природе симметричности. Сверху у нас было два кита, Красноблок и Западное крыло, которые, противостоя друг другу, одновременно друг друга уравновешивали в полном соответствии с постулатом научного Мраксизма про единство и борьбу противоположностей или Инь и Ян, как принято выражаться у чайников. А сейчас, господа-товарищи, бардак…

Когда весть о болтовне Дупы достигла Пентхауса, там сперва не проверили, что он это всерьез городит. Родилось подозрение: Опричнина, посредством говорливого Дупы, выговаривает себе льготные условия для депозита. Освежевывая жирчиков, она действительно скопила порядком воздуха, который теперь надлежало качнуть в надежное местечко, а такие имелись лишь в Западном крыле. Еще было мнение: посредством Дупы Опричнина намекает на давно обещанный именной биллиардный кий в купе с членским билетом в Биллиардный клуб. Когда же до управдомов Пентхауса начало доходить, что затея реально попахивает очередной альтернативной башней, оттуда внятно дали понять: этот наскоро состряпанный авантюрный проект в Главархитектуре не утвердят ни при каких условиях.

— Ну и не надо, — буркнул Дупа. — Нам к шабашкам не привыкать.

Тогда из Пентхауса пригрозили серьезными многоуровневыми санкциями, начиная с адресных, и вплоть до ограничения поставок дыхсмеси.

— Достукался, гад! — зашипела перепуганная Опричнина на Дупу, и тот, известным местом уловив: задавит и не посмотрит, что джин, дал задний ход.

— Никто не ставил и не ставит под сомнение уникальную миссию Западного крыла, призванного демонстрировать остальным жильцам высочайшие стандарты Домостроительства, — подчеркивал Дупа в печати. — Но, это нисколько не умаляет роль Собора, как важнейшего связующего и даже, не побоюсь этого слова, цементирующего звена на пути из Подвала в Пентхаус. Если уподобить Дом организму жильца, то Подвал есть опорно-двигательный аппарат или ноги, Подвал — голова, а Собор — то святое место, где бьется коллективное сердце. СОБР — сердце Дома, вот как обстоят дела. Должны мы его всячески укреплять или нет? Должны и даже обязаны, иного подхода общественность не простит…

— Ладно, давай, укрепляй, — согласилась с Дупой Опричнина, у которой немного отлегло. Против мер по укреплению Собора в Пентхаусе вроде бы не возражали, по крайней мере, в открытую. Это вселяло определенный оптимизм.

— Только гляди, снова не проколись, а то будет тебе коронарное шунтирование без наркоза… — напутствовала Опричнина Дупу.

Получив добро, тот начал со старого герба Красноблока, скучавшего там, где на него плюнул Баобабский, когда массивную конструкцию не удалось по-быстрому свинтить.

— Без герба нам былого величия не вернуть, — предупредил Дупа. Правда, чисто внешне герб остался без изменений. Зато в него вдохнули обновленный смысл, истолковав натянутые по бокам пурпурного воинского обелиска строительные троса, оставшиеся от исчезнувших строительных кранов, прочными газопроводами, связующими важнейшие и практически равнозначные элементы Дома: Собор, Подвал и Западное крыло, в единый народнохозяйственный механизм. Против такой трактовки на первых порах никто в Пентхаусе возражать не стал. Управившись с гербом, Дупа заново отредактировал гимн Красноблока, его так долго не исполняли, что все успели позабыть, как он звучит. Новаторства Дупы и тут затронули лишь несколько куплетов, где вместо соглядатаев, ведущих стройбанов к Светлому чердаку Основоположников Мраксизма, появились опричники, прокладывающие Особый многотрудный путь на Чердак Архитектора.

Наведя порядок в Сакрале, Дупа перешел к следующему организационному этапу, заговорив об настоятельной необходимости незамедлительного возвращения под единый лицевой счет всех квадратных метров жилплощадей, незаконно отторгнутых Давидовичами в Перестановку.

— Лишь объединив Непродыхаемые Газенвагены в Собор, задышим как прежде, — пророчествовал Дупа. Соответственно взятому им курсу на слом перегородок, навороченных Давидовичами из обломков ССанКордона, Собор объявлялся единственным законным правопреемником Красноблока, Опричнина назначалась Собирателем кровных квадратов, а деструктивное словосочетание Содружество Непродыхаемых Газенвагенов выводилось из обихода, как окончательно дискредитировавшее себя. Отныне вместо ущербной аббревиатуры СНГ полагалось говорить Собор или СОБР, так звучало еще внушительнее. По логике вещей получалось, остальные Непродыхаемые Газенвагены, включая Кур1нь с Мятежным аппендиксом, де-юре уже упразднены, а населяющие их жильцы — бомжи, в лучшем случае — сбившиеся с Особого пути заблудшие овечки и овцы, в худшем — манкурты с невеселыми последствиями для них. До поры, до времени, в Пентхаусе закрывали на чудачества Дупы глаза. А вот для нас, рядовых челноков, его затеи раз за разом оборачивались всяческими мелкими неприятностями. Частенько бывало, опричники подкарауливали нас в коридорах, заступали дорогу и грозно спрашивали:

— Ну, что, нелегал, будем что-то решать или как…

Снова взвалив на себя кислородный баллон и баул с тапками, отчаливаю от киоска. Огибаю угол, и, хоть и видел Центральный Актовый Зал много раз, все равно невольно замираю, такая уж здесь красотища. Раньше Зал гордо величали Колонным. Не из-за колонн, их тут нет и отродясь не было. Просто стройбанам полагалось регулярно маршировать по нему, выстроившись стройными колоннами, причем, обязательно, снизу-вверх, из внутренних отсеков к Парадным дверям. Отсюда второе название Зала — Наклонный. Помнится, при Домострое Зал также носил имя Основоположников. Теперь-то уже никто не вспомнит толком, кого именно они здесь положили и за что конкретно. Ну и Подрывник с ними…

Попридержав шаг, любуюсь великолепным зрелищем, открывающимся с головокружительной верхотуры. Кто в Зале не бывал, красоты не видал, любят повторять стройбаны. Так и есть. Во-первых, тут самый высокий во всем Красноблоке потолок. Опять же, вовсе не для красного словца Зал некогда прозвали Наклонным. Площадка с киоском для Тапочного сбора находится на самой высшей отметке. Отсюда, сколько хватает глаз, величественной ниспадающей волной сбегают бесконечные ступени, плавно раздаваясь вширь по мере того, как расступаются стены, постепенно прибавляя в высоте. Похоже на исполинский кинотеатр с демонтированными скамейками. Только, разумеется, Зал больше любого кинотеатра в разы.

Слева от меня, на небольшом горизонтальном уступе из гранита, высится солидный вытяжной сейф с главной святыней минувшей домостроевской эпохи. Внутри него, в специальном бронированном сосуде, хранится вытяжка из младшего Основоположника, ухитрившегося заложить Красноблок вопреки врагам в условиях не прекращавшихся интервенций с других этажей. Название и адрес ломбарда, куда был заложен Красноблок, при этом не уточнялось, но было принято считать: именно за этот маневр стройбаны так безоглядно полюбили своего первого управдома, что вытянули из него все, когда он почил, а не сбросили в Балласт, как полагается делать с трупами. Помню, когда я был маленьким, спросил Отца, кто же надоумил стройбанов оставить такую ценность у всех на виду, да еще под самым Госпорогом? На что Отец отвечал, что, дескать, так было задумано изначально, чтобы максимально сократить сроки мобилизации при внезапном вероломном нападении на Красноблок.

— Ты только представь, сын, какой порыв праведного гнева охватывал ополченцев, стоило кому-то только постучать к нам в дверь. Святыня сразу же оказывалась в опасности, и наши неслись ей на выручку как угорелые, частенько босяком и в одних трусах. Завидев их, незваные гости сразу же бросались наутек…

— А почему ступени вверх ведут, а не вниз? — не унимался я. — Ведь мы же гораздо выше Западного крыла? — (Ага, именно так все тогда думали). — Да и ополченцам бежать с горы было бы куда сподручнее. Они бы такую скорость внизу набрали…

— Ясно, что выше, — согласился Отец, хотя тут его голосу не хватило уверенных ноток. — Но, ты сам посуди: как можно сейф с Основоположником поставить в подпол? Он нам путь наверх показал, а мы его — ниже плинтуса опускаем?

Объяснение прозвучало вполне убедительно, но я не спешил сдаваться.

— А зачем проход сужается по мере приближения к Госпорогу?

— Это тоже специально устроено, чтобы атаковать неприятеля в сомкнутом строю. Сужающиеся стены автоматически формировали клин. Против него никто не мог устоять…

Много позже, уже после Перекраски, я слышал альтернативную версию касаемо причин, побудивших первых чрезвычайников вынести сейф с Основоположником к дверям. Ее напечатала пронзительно желтая стенгазета «Будуар», издававшаяся у нас в Кур1не одним ушлым обетованцем. Так вот, автор статейки утверждал, будто это устроил Отец и Учитель стройбанов, ставший управдомом после смерти Основоположника, которого при жизни ненавидел всеми фибрами своей черной души на почве еще более черной зависти. Разделавшись с Основоположником куском карбида, коварно подложенным в сахарницу к чаю, который обожал босс, негодяй намеревался занять освободившийся стул, но был вынужден, на первых порах, делить его на троих с двумя другими заместителями усопшего. Никто из них не обладал достаточным авторитетом, чтобы целиком узурпировать власть, и им поневоле довелось имитировать коллегиальное руководство. Создавшийся триумвират оказался недолговечным. Отец и Учитель первым нанес упреждающий удар, иначе — не стать бы ему Отцом. Он по очереди выманил коллег на лестничную клетку для задушевного разговора, и больше их никто не видел. Проявленная решительность подняла ему авторитет, но кворум оказался под угрозой. Чтобы исправить положение, Отец и Учитель стройбанов учредил новый коллегиальный орган, куда призвал самих Основоположников, здраво рассудив: будучи мертвыми, они не станут путаться под рукой, зато придадут солидности руководящему звену. Правда, из троих Основоположников Отцу и Учителю удалось заполучить одного, но и этого трофея хватило с лихвой. Хорошенько обработанный хлористым натрием, младший из Основоположников прекрасно легитимизовал новую власть, а большего от него и не требовалось. Стройбанам объявили: вся троица в сборе, дает советы, курируя ударную стройку Светлого чердака. Какого рода связь установлена между новым управдомом и Основоположниками, не уточнялось, но и эта недоговоренность оказалась только на руку. Чем загадочней природа власти, чем сильней от нее веет метафизикой, а лучше — самой откровенной дьявольщиной, тем меньше шансов, что кто-нибудь осмелится оспаривать ее в обозримой перспективе. К тому же, сам Светлый чердак Основоположников, обещанный стройбанам, упорно оставался мечтой вопреки тысячам освоенным кубометрам цемента. Ничего, стройбанам было не привыкать. Сотни лет самодуры морочили головы их предкам — сидням, морковкой в виде призрачного Чердака Архитектора, и, хотя чрезвычайники запретили старую веру под страхом смерти, аллюзии между двумя чердаками просматривались невооруженным глазом. Отец и Учитель стройбанов их сразу же распознал, использовав для обеспечения хорошо известной психологам сублимации, фактически заместив одну веру другой. Именно этот ловкий ход, по сути, и превратил его в Отца и Учителя стройбанов с неограниченными полномочиями пророка, вещающего от имени троих Основоположников, младший из которых был выставлен на общее обозрение в шкафу.

Медленно спускаясь по ступеням, рассеянно оглядываю высокие стрельчатые оконные проемы. Во времена Домостроя их заслоняли кумачовые агитплакаты, славившие на все лады Красноблок, его мудрейший домком и уверенно марширующих стройбанов. Последних, кстати, как правило, изображали одинаково, будто однояйцовых близнецов и даже клонов, дорисовывая атрибутику согласно разнарядке, спускавшейся соглядатаями бригадирам. То есть, снабжая попеременно, то касками крановщиков, то кислородными масками внебашенников, то шлемами ополченцев, или кто там еще был востребован на текущий момент, чтобы безумно завращаться безликими колесиками исторического процесса. Одновременно плакаты снабжались лозунгами, куда именно двигать стройбанам в данном конкретном случае. В забой или прямиком в неравный бой. В последнем случае для участников массовки все довольно скоро заканчивалось Голгофой, хотя, при Застое воздуха в отсеках, стройбанам выдавались и по-настоящему праздничные беззаботные дни вроде Дня Стройбана, когда мы поздравляли друг друга с тем, что нам посчастливилось родиться в Красноблоке. Впрочем, дни Ополченца, Крановщика и Внебашенника тоже были по-своему хороши. Правда, их отмечали с меньшей помпой, но все равно широко. Мы с Ритой участвовали в торжествах пару раз, когда были маленькими, что называется, от горшка — два вершка, сидя на плечах у отцов, откуда наблюдать за действом было гораздо удобнее, чем из толпы. И безопаснее, кстати, толчея была аховая, запросто могли и затоптать…

Что тут сказать? То было — ЗРЕЛИЩЕ через заглавные буквы. Отец шел правофланговым, дядя Миша с Ритой на копках-баранках — по левую руку от него. От лаборатории установок ПОЛЫНЬ выделили группу из двух десятков специально отобранных технарей, считавшихся лучшими из лучших. Нам с Ритой льстило, что наши отцы среди них. Отряд нес на плечах весьма искусно выполненную масштабную копию самой первой ПОЛЫНИ, размером с кладовку, а то и больше. Сколоченная из вскрытой лаком фанеры, установка смотрелась исключительно внушительно, но я все равно непатриотично завидовал крановщикам, чья процессия наступала нам на пятки. Крановщики тащили макеты подъемных кранов. Я бы дорого дал, чтобы заполучить себе такую игрушку. Впрочем, то еще что. Впереди нас печатали строй ветераны внебашенники в серебристых скафандрах, я просто глазам не мог поверить, что вижу этих героев вживую. Храбрецы несли тентованный паланкин. Говорили, внутри сверхсекретная катапульта ВОСТОРГ-2, ни у кого в Доме не было ничего подобного.

От одного вида ВОСТОРГА, пускай и под тентом, мы с Ритой пришли в восторг, таращась на процессию, исполинской змеей взбиравшуюся все выше к Госпорогу. От палитры цветов рябило в глазах. Оранжевые каски монтажников мешались с зелеными войлочными пилотками ополченцев, но превалировал, разумеется, кумач. Над колоннами реяли боевые знамена, сотни транспарантов покачивались над головами стройбанов. Справа, загораживая заштукатуренные оконные проемы, висели портреты членов Геронтобюро, главных соглядатаев и Основоположников Красноблока.

Лестница вибрировала под тяжестью сотен подошв, но самого топота было не слыхать. Репродукторы не умолкали ни на минуту. Почти без перерыва гремели строевые марши. Их перекрывал зычный голос Начальника Парада, ежеминутно выкрикивавшего лозунги.

— Да здравствуют героические стройбаны! — надрывался он. — Славься наш мудрый Домком и его передовой отряд, Комитет жильцов-соглядатаев! Ура, товарищи!

— Ура!!! — скандировали сотни глоток.

— Решения Основоположников — в жизнь! — Соглядатаи — ум, честь и совесть нашего Дома!

— УРАААА!!! — громоподобно откликались стройбаны. Все орали, как ненормальные. Иначе было нельзя. Соглядатаи периодически выявляли молчунов, фиксировали и делали оргвыводы. Впрочем, большинство демонстрантов рвало глотки от души. Отчего бы не повопить, раз так надо? Многие на лестнице впадали в настоящий экстаз.

— Стройбаны с неприсоединившихся этажей — присоединяйтесь!!! — вопил, тем временем, Начальник Парада. Маленькими, мы с Ритой нисколько не сомневались: прямо сейчас и набегут. Как ни странно, зверски эксплуатируемые эксплуататорами трудящиеся отчего-то не спешили откликаться, и наши страстные призывы пропадали вхолостую. Нашелся лишь один чудак, бард из Пентхауса по имени Длинный Рид, так вот он клюнул на удочку. Приехал к нам, побродил по отсекам под конвоем соглядатаев, попел, запил, хотел дернуть обратно в Пентхаус, забыл, бедолага про проглоченный крючок. Крючком, кстати, звали тогдашнего главного соглядатая и кандидата в члены Геронтобюро, он был необыкновенно крут, соскакивать никому не давал. В итоге, для глупого барда все это печально закончилось. Больше желающих не нашлось. Быть может, их отпугивали глубокоэшелонированные полосы препятствий вдоль всего ССанКордона? Или угнетенные не слышали нашего зова из-за добротных звукоизоляционных матов, выложенных вдоль стен тремя рядами? Как знать…

Как только колонны демонстрантов достигали Госпорога, официальная часть церемонии для них заканчивалась, переходя в фазу народных гуляний, чрезвычайно популярную у стройбанов.

Получив так называемые «наркомовские сто грамм» (этот ритуал считался обязательным и соблюдался неукоснительно) от дежуривших у Госпорога соглядатаев (он, кстати, по праздникам был наглухо перекрыт их усиленными нарядами, чтобы никто под шумок не слинял), стройбаны шумными группами направлялись к горкам. Так звались идеально отполированные металлические дорожки вдоль лестниц, их монтировали накануне торжеств. Дернув водки и получив легкий толчок в спину, стройбаны, задорно смеясь, скатывались туда, откуда пришли. И, хотя на подъем уходило хороших два часа, а обратный путь занимал от силы пару минут, аттракцион того стоил, уверяю вас. Как правило, стройбаны скользили вниз целыми компаниями, сцепившись паровозиком. Отовсюду доносились радостные вскрики и заразительный пьяный смех, это было поистине здорово.

Оправившись далеко внизу, стройбан, при желании, мог повторить восхождение, но большинству вполне хватало раза. Откатавшись, запыхавшиеся и очень довольные стройбаны разбредались по казармам в ожидании, когда же наступит следующий праздник. В Застой их, повторяю, хватало.

Сегодня на лестницах немноголюдно, былого наплыва стройбанов нет, хотя Опричнина упорно работает над тем, чтобы выправить создавшееся положение. Как ни странно, первые шаги к этому были сделаны еще Баобабским, когда Наклонный зал переименовали в CENTRAL SHOPING MOLL, начав формирование колонн профессиональных шоперов для проведения сеансов шопинг-терапии. При Семипузырщине считалось, она пойдет на пользу стройбанам, стремящимся избавиться от постыдных пережитков Домостроя. С этой целью в стрельчатых оконных проемах оборудовали витрины, выставив там множество престижных импортных вещей, завладеть которыми мечтал всякий среднестатистический стройбан, причем, задолго до того, как Консенсус провозгласил свою Перекраску.

Расчеты Баобабского оправдались в полной мере. На лестницы сразу же потянулись бывшие стройбаны, причем, по собственной инициативе, а не подталкиваемые в спины соглядатаями, на стройку осточертевшего всем Чердака. Неон витрин компенсировал им разочарование в нем. Витрины ломились от всякой всячины. Правда, чтобы заполучить приглянувшиеся вещи, требовался воздух, а цены кусались. Зато у стройбанов появился смысл в виде шанса оборудовать персональную вариацию весьма презентабельного Светлого чердака, оборудовав по собственному усмотрению с помощью широчайшего ассортимента вещей, которые предлагал шопинг-молл.

Ободренный первым успехом Баобабский лелеял амбициозные замыслы возвести на территории бывшего Наклонного зала пару эскалаторов-близнецов по примеру тех, которыми так гордился Пентхаус, но тут вмешалась Опричнина, и планы Семипузырщины пошли прахом. Практически все, кроме идеи с эскалаторами. Как раз ее-то опричники не отмели, а взяли на вооружение, начав консультации с Гелием Дупой. Как я слышал, тот высказывался категорически против любых электромеханических устройств, полагая их происками диавола на Особом пути особопутят. Как вы поняли, именно так Дупа рассматривал символическую роль Наклонного зала в многострадальной истории сидней. Столкнувшись с дилеммой, Опричнина колебалась, не зная, как быть. Эскалаторы-близнецы, в том случае, конечно, если бы их удалось построить, утерли бы носы заносчивым мазерфакелам, продемонстрировав всему Дому, что и СОБРы, оказывается, не лыком шиты. Одновременно было весьма желательно сохранить лестницы как воинский плац, для демонстрации мощи возрожденной опричниками Клики агрессивных военруков, а где это видано, чтобы ополченцы маршировали по эскалаторам…

В конечном счете, был достигнут компромисс. Опричнина анонсировала проект строительства одного эскалатора вместо двух. По ее прикидкам, его пропускная способность была быть достаточной для оживленного массового шопинга. Оставшуюся часть лестницы решили переоборудовать в полосу препятствий. Особый путь, так особый путь, чем тернистее, тем лучше. Гелий Дупа был очень доволен.

Уже покидая Центральный Шопинг-мол, задрав голову, гляжу на громадные статуи Стройбана и Ударницы. Стоящие плечом к плечу, с молотом и серпом в руках. они долгое время считались одним из важнейших монументов Красноблока, символизируя и крепкую семью, и готовность к созидательному труду, и все такое прочее. Когда у нас В Красноблоке объявляли тревогу, именно подножия этих двух могучих, выполненных из нержавейки фигур, служило стройбанам местом сбора. Здесь они формировались в колонны, прежде чем выступить на лестницу в Особый путь.

Хотя на вес монумент стоил целое состояние, Семеро пузырей ни разу не покушались на него, хотя искушение отправить статуи в утиль, естественно, было, причем, оно было велико. Тем паче, что на первых порах, конъюнктура на рынке металлолома благоприятствовала. Это уж потом мы сами все испортили своей горячностью, повсеместно выкорчевывая с постаментов вышедших в тираж вождей, чтобы сдать перекупщикам по бросовой цене. Ушлые барыги спускали свергнутых стройбанами идолов в Подвал к трудолюбивым чайникам, на переплавку. Вне сомнений, Стройбан с Ударницей тоже кончили бы в мартене, если бы за них неожиданно не заступился Баобабский.

— Кто фигуры хоть пальцем тронет, закажу, бля буду, — пригрозил он остальным шести пузырям. Не из блажи, как они решили сгоряча, всерьез разобидевшись. А зря. Баобабский как раз носился с идеей эскалаторов и ломал голову, как сделать их привлекательными для жильцов. Должно быть, не обошлось и без плагиата. Видимо, из головы Баобабского не шла гордая скульптура Мамы-Гуантанамамы, установленная в Пентхаусе, и ему захотелось чего-то подобного.

Конечно, сперва монумент надлежало модернизировать сообразно текущему социальному конструкту. А этот самый конструкт сложился таким, что рядовые стройбаны массово подались в челноки, иначе было не прокормиться.

— Это несерьезно! — вспылил Баобабский, когда ему доложили, какой расклад. — Челнок и челночка? Чепуха и полная хрень! Эдак вы мне весь рыночный имидж обосрете!!

Стали искать другие подходящие кандидатуры героев нашего времени.

— Как насчет Рэкетира и Минетчицы? — с кислой миной осведомился влиятельный пузырь Отмывайский. — Пойдем по бюджетному варианту. Всучим Стройбану вместо молота паяльник или бейсбольную биту. Красиво получится. Заодно и воздуха отмоем…

— А что ты девице в руку дашь, кретин?! — нервно осведомился Баобабский. — Фалоимитатор, да?!

— Лучше за щеку вставить, — ухмыльнулся Армагеддонский. Пока опричники не посадили его в шкаф, он вечно шутил. — Надо ж нам идти в ногу со временем…

— Я, кажется, уже предупреждал, что закажу! — залился краской Баобабский. — Нашелся, тоже мне, умник!

— А что, стройбаны получали от соглядатаев за труды что-то другое?! — принял вызов Армагеддонский.

— Я бы предложил Риелтора с Лоером, — робко подал голос Арахис Фримэн, не без оснований опасавшийся, как бы у Баобабского с Армагеддонским не дошло до рук.

— Мне только гомиков для полного счастья не хватало! — яростно отмахнулся Баобабский.

— А в Западном крыле оценят…

— Мы не в Западном крыле, поц!

— Девелопер и Шортселлер? — предложил Отмывайский.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — Баобабский схватился за голову. — Или хочешь намекнуть стройбанам, что ими правят пейсатые обетованцы вроде тебя?!

Отмывайский, сильно побледнев, заверил, что ничего такого у него не было даже в мыслях.

— Как вам Брокер и Стилистка, господа? — заикнулся, было Офшорский.

— Стилисткой была твоя мама!! — завизжал Баобабский, окончательно выходя из себя. — Она стильно работала на Привозе и немного брала!

— Ме-мерченда-дайзер и Ви-ви-визажистка?! — рискнул еще разок Отмывайский.

— Закажу, точно закажу, — простонал Баобабский, держась за лысину. Пузыри просидели до вечера, но удобоваримо звучавшей дамской профессии так и не нашлось. Офшорский предлагал провести мозговой штурм, Баобабский велел отложить его до утра, чтобы каждый из пузырей переспал с этой мыслью. Доподлинно неизвестно, с кем каждый из них провел ту последнюю роковую ночь, но на утро к ним нагрянула Опричнина с ордером на арест. Пузыри кинулись, кто куда, проблема досталась Опричнине по наследству.

По началу, до того, как гений Гелия Дупы проявил себя, Стройбана и Ударницу нарекли Бухгалтером и Фискалкой. Планировалось сковать скрещенные запястья скульптур сияющими наручниками из платины, которые бы символизировали процветание Собора под бдительным присмотром Опричнины, а также, их неразрывную связь. После вмешательства Дупы скульптурную группу было велено звать Особопутятами с выписанными Опричниной профсоюзными путевками ALL INCLUSIVE.

— В добрый час — в Особый путь, — торжественно провозгласил Дупа и поставил точку.

Миновав монумент Особопутят, ныряю в один из узких боковых коридоров, построенных в эпоху Домостроя для обслуживания ССанКордона изнутри. Главным образом, чтобы никто не сделал подкоп с противоположной стороны. До Перекраски тут повсюду шныряли наряды ссанкордонников, а проход для простых стройбанов был категорически запрещен. Пускали только по спецпропускам. Позднее коридоры облюбовали челноки, пользуясь ими, можно было срезать приличное расстояние, а ноги у челнока, как известно, не казенные. Стопчешь раньше срока — протянешь, чего уж там. Сейчас Кризис, и кругом — ни души. Остаюсь наедине с пожелтевшими агитплакатами Домостроевской поры. Их тут полно, коридоры сто лет не ремонтировались. Такое ощущение, что попал в музей. Или перенесся в прошлое. От этого испытываешь смешанные чувства.

— НЕ КОВЫРЯЙ СТЕН! — строго предупреждает меня с ближайшего плаката суровая ударница в кумачовой косынке. Брови девушки сведены к переносице, указательный палец без малейших признаков маникюра прижат к губам, сжатым так плотно, что трудно вообразить, будто их обладательница способна улыбнуться. О чем-то еще более легкомысленном — и речи нет. Чуть ниже стихотворение, состряпанное безымянным поэтом из идеологической ячейки:

Впрочем, с чего бы это ударнице улыбаться? Я многого от нее хочу. В эпоху Красноблока за порчу стен без сантиментов отправляли расчищать от сугробов Заколоченную лоджию. Даже прислоняться к стенам — и то категорически возбранялось. Сделанная через трафарет надпись НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ повторяется в коридоре на каждом шагу, соглядатаи не поленились, продублировали, где только можно. Прислонился — потом не жалуйся. Вдруг, тебе из-за стены нашептывают инструкцию по вредительству? Или уже нашептали, и ты собрался испытать стену на прочность. Чтобы сбежать в самоволку или, хуже того, разгерметизировать родной отсек. СВЕТЛЫЙ ЧЕРДАК — ЕСТЬ ВЛАСТЬ СОГЛЯДАТАЕВ ПЛЮС ГЕРМЕТИЗАЦИЯ ВСЕХ ЩЕЛЕЙ, учил Ульян Вабанк, первый управдом Красноблока, это его изречение было известно всем стройбанам. И не возразишь-то по существу, памятуя, что в Красноблоке мешали собственную дыхсмесь, нагнетая в казармы и на боевые посты для всеобщего пользования. Понятно, через одну процарапанную каким-то уродом дырку весь воздух бы не утек, его было слишком много, но каждый конкретный свищ оборачивался ущербом для народного хозяйства. К тому же, был риск, что через пробоину задуют какую-нибудь ядовитую дрянь. Мне как-то попалось пару плакатов ГО, предупреждавших об угрозе химатаки. Помнится, на первом розовощекий мордоворот в звездно-полосатых шортах, какие таскают мазерфакелы, совал в трещину зловещего вида шланг, с явным намерением отравить отдыхавших после трудовой вахты стройбанов. БУДЬ БДИТЕЛЕН! НЕ ДЕЛАЙ РЕЗКИХ ВЗДОХОВ! ПОМНИ: ВРАГ РЯДОМ! — призывал изображенный за углом соглядатай в наглухо застегнутой гимнастерке. На другом плакате корчилась от удушья кликушеского вида старушенция в черном клобуке. А златокудрая юная пионерка в респираторе, напротив, чувствовала себя на пять с плюсом. Ей не навредило отравленное облако, выползшее из черного баллона с надписью: «ОПИУМ ДЛЯ ЖИЛЬЦОВ». Ниже была еще одна надпись, она гласила:

Не знаю, хотели ли управдомы Пентхауса вытравить стройбанов, как ос, или соглядатаям это только мерещилось, но они предпринимали контрмеры по недопущению массовых отравлений. С этой целью регулярно проводился визуальный осмотр стен. Все подозрительные отверстия немедленно замазывались цементным раствором, куда для надежности подмешивали битое стекло. Когда соглядатаи не справлялись сами, мобилизовали активистов из числа самых надежных стройбанов, объявляя субботники под лозунгом ВСЕ НА БОРЬБУ СО ЩЕЛЯМИ. Почти никто не отлынивал, во-первых, быть ликвидатором щелей считалось весьма почетным. Кроме того, стройбанов смолоду приучали беречь родную дыхсмесь как зеницу ока. Не уберегли, правда, в конце концов, и теперь приходится довольствоваться заемным воздухом. А вот старые красноблочные плакаты еще кое-где висят. Что им в спертой атмосфере коридоров сделается? КИСЛОРОД — ВСЕМУ ГОЛОВА! — написано на одном из них. БУДЕТ КИСЛОРОД — БУДЕТ И ПЕСНЯ! — обещает другой. ДЫХАНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЭКОНОМНЫМ, — учит третий. Тоже верно. Правда, не знаю, насколько искренне. Если не ошибаюсь, все три слогана изобрели уже в Застой Воздуха, когда соглядатаи втихаря прикрепили себя к системе закрытых распределителей дыхсмеси повешенного качества, а на стройбанов махнули рукой, мол, делайте, что хотите, и те потихоньку распустились. Голов им за это никто не рубил. То ли дело при Отце и Учителе стройбанов, вот когда со щелями действительно обстояло строго. Примерно раз в квартал проводились массовые чистки рядов от тихарей-царапунов, портивших штукатурку из хулиганских наклонностей, просто, чтобы напакостить. Тихарей перековывали трудом. С выявленными подпольными щелевиками, как звали типов, застуканных за злостным ковырянием кладки на глубину, обходились гораздо жестче. Щелевиков ждал трибунал, руководствовавшийся специальными литерными статьями, против которых статьи из стандартного УК — детская сказка. Литерные статьи за невинное апчхи смело давали вышку, как на жаргоне именовалась процедура отправки в Балласт. Расшифрованные, они даже звучали жутко. УБС — умышленное бурение стен. СПО — сверловка при отягчающих, ЗЦ — злостное царапанье. ПУМ — преступные удары молотком, и так далее. Короче, если стройбан попадал под литерную статью, его участь была предрешена и незавидна. Членам семей осужденных литерников, и тем приходилось несладко. Самое меньшее, их под проклятия вчерашних соседей изгоняли на отдаленные этажи, где не было ни канализации, ни воды, ни света. Но примерно с тем же успехом могли столкнуть в Балласт, поскольку считалось: порочные наклонности к ковырянию передаются по наследству через гены. А, коли так, то и нянчиться нечего…

В качестве профилактики связанных со стеновредительством преступлений, соглядатаи проводили регулярные обыски, изымая подходящий для порчи стен инструмент. Сверла с алмазными наконечниками, зубила, стамески, напильники с полотном свыше определенной длины и даже кухонные молотки для отбивных. При Отце стройбанов, самовольное хранение любого из вышеперечисленных предметов само по себе означало срок. Выявили при плановом шмоне фомку, и привет. Или, скажем, по доносу соседа, такое случалось даже чаще. Стучать по стенам было запрещено. В оперчасть же, наоборот, поощрялось.

Что же до инструментов, выдававшихся стройбанам на руки для общественно полезного труда в мастерских, то они подлежали строжайшему учету. Бригадиры отвечали за их целевое использование головой. Конечно, это вовсе не означило, будто стройбан не имел права заколотить в стену паршивый гвоздь, но, сперва ему надлежало выхлопотать соответствующее разрешение. Чтобы не повесили на своем же гвозде. И плевать, что заколотил его в несчастную перегородку между смежными казармами, не имеющую отношения к несущим стенам. Кому это интересно? Нельзя — значит нельзя. Надписи МОЛОТОК — НЕ ИГРУШКА были развешаны повсюду. И, разумеется, не для красного словца.

Еще жестче наказывали тех, кто покушался на оконные проемы. Но тут, справедливости ради, надо признать: соглядатаи не изобретали велосипеда. По всему Дому — точно такие же порядки. Оконные проемы — святая святых, где традиционно выставляются самые ценные вещи. Раньше, при Самодурах всех Самоуправов, это были иконы с ликом Архитектора. При Красноблоке — портреты Основоположников. Сейчас — заправленные плазмой плоские телевизионные панели. Смотри кино, сколько влезет. Но, только попробуй колупнуть — разорвут. Всегда так было. Это не удивительно, ведь снаружи — квинтэссенция смерти, губительная для любых форм жизни агрессивная среда Застеночного пространства. В старину его так боялись, что считали населенным бесами. Чтобы, не дай Архитектор, ни привлечь их внимания к себе, сами разговоры об оконных проемах подпадали под суровое табу, а страдавших нездоровым любопытством жильцов, которым приспичило лично убедиться в том, что за ужасы там творятся, считали опаснейшеми еретиками — оконоборцами, одержимыми Подрывником. Инквизиция, а именно она занималась оконоборцами в прошлом, имела в своем арсенале всего один рецепт, годившийся, чтобы изгнать его из них. Оконоборцев подвергали обряду экзорцизма. Впрочем, это отдельная история, слишком мрачная, чтобы ее рассказывать.

Коридор постепенно расширяется, плакатов становится все меньше. Окурков и пустых бутылок прибавляется. Скоро начнутся обжитые отсеки.

Теперь хорошо бы не нарваться на насиловиков… — проносится у меня.

Сплюнь, накаркаешь… — одергиваю я себя, но поздно. Стоило только вспомнить о них, как улавливаю далеко впереди крошечный рубиновый огонек. Похоже на сигарету, которой кто-то затянулся. Фиговый знак. Придерживаю шаг, прислоняюсь к стене, не маячить же на виду посреди коридора. Одновременно приподнимаю кислородную маску. Принюхиваюсь. Так и есть, отчетливо веет табачным дымком, причем, прямо оттуда, куда я иду. Курение, между прочим — дорогое удовольствие, раньше, сразу после Перекраски, его могли позволить себе только рэкетирам, рядовым стройбанам чадить было по баллону. Позже, когда над рэкетирами снасильничали дружинники по охране общественного порядка, став, таким образом, насиловиками, они тоже пристрастились к курению, верно говорят, дурной пример — заразителен.

Из того, что я честный челнок, вовсе не следует, что насиловики опасны для одних бандитов. В этом плане, насиловики из СОБРа — точная копия наших кур1нных правохоронителей. Общаясь с последними, ни в коем случае не следует качать прав. Иначе могут похоронить в одной могиле с правами…

— Эй?! — неожиданно доносится из полумрака, и я, с перепугу, едва не роняю баул. Голос властный, нетерпеливый, и тепла в нем примерно, как в Заколоченной лоджии. — Эй?! Я к тебе обращаюсь, терпила! Не устал шифроваться?! А ну, давай, с вещами на выход! Только руки перед собой держи!

Делать нечего, с властями не поспоришь. Поступаю как велено, демонстрирую пустые ладони, чтобы они поняли: при мне ни палки, ни камня, ни ножа. Только тяжелый баул с тапками, которые я пру с Неприсоединившегося этажа, но это как раз нормально. И насиловики, и правохоронители сразу бесятся, если челнок идет порожняком.

— Теперь, стой! — командуют мне. Стою, жду, прислушиваясь к скрипу тяжелых подошв, с которым ко мне приближаются двое крепышей. Так и есть — это наряд насиловиков, судя по форме — из недавно созданного элитного подразделения лейб-гусар. Их сразу видно. На насиловиках — шитые золотой тесьмой коротенькие однобортные доломаны, поверх которых небрежно наброшены отороченные мехом гусарские ментики. На головах — лихо заломленные на затылок кивера. В руках — тяжелые бутылки из-под шампанского, которое лейб-гусарам полагается хлестать по Уставу, причем, с самого утра. Эти бутылки гусары запросто пускают в ход, если им приспичит кого-то отмудохать. Они даже не таскают с собой дубовых колков — табельного оружия наших правохоронителей, им одних бутылок — за глаза. Организации по защите прав жильцов из Западного крыла традиционно закрывают на чудачества гусар глаза, дескать, что поделать, если у них традиция такая. А вот правохоронителей мониторят регулярно, проверяют, чтобы колки были каучуковыми. В результате правохоронители вынуждены периодически окунать свои палки в гуталин, внешне не отличишь, но, как по спине перетянут — материал угадаешь без проблем.

Правда, в отличие от настоящих исторических гусар, живших в эпоху Самодуров, на обоих молодцах, вместо белых рейтуз в облипочку — широкие камуфляжные брюки с кучей карманов, какие раньше носили агрессивные военруки. Довольно нелепое зрелище, результат дележа Неприкосновенных запасов, о котором позже. Не дай Архитектор, насиловики подслушают…

— В прятки не наигрался? — хмуро осведомляется старший наряда.

— Голова закружилась, — жалко оправдываюсь я. В принципе, в моих действиях нет криминала, ну, попятился стройбан, и что с того? Но с гусарами — шутки плохи, они этот самый недостающий криминал мигом устроят, если только захотят. С правохоронители — много проще, они физически не способны думать ни о чем, кроме воздуха, который постоянно мечтают урвать. Как урвут, успокаиваются, и тогда им даже право хоронить в западло, хоть последнее вменяется правохоронителям в должностные обязанности. А у лейб-гусар — мало того, что расценки кучерявее, так еще на кону — офицерская честь. Залупятся — тапками не отделаешься, еще и опричников на подмогу свистнут, а, те так круто разруливают, если их побеспокоить, что наступает rules по всем направлениям.

— Дурно стало, — отдуваюсь я, смахнув кислородную маску.

— Дурно от дури?! — с подозрением бросает один из лейб-гусар.

— Не употребляю, — лепечу я.

— А пробку давно нюхали?

Гусары тянут воздух ноздрями. На языке вертится каноническое — я не пью, но эта фраза — верный способ нарваться на неприятности. Демонстративно не пить в Содружестве Непросыхаемых Газенвагенов, это, знаете, нонсенс. Или вызов. Плевок против струи вентилятора. Как минимум, не поймут. Страсть к питью, пожалуй, едва ли не единственная нить, связующая бывших стройбанов в общность. Бывает, налижутся до синих подрывников в казармах, привалятся друг к дружке, и поют: Ты — не один. Трезвенников у нас не жалуют, косятся с опаской, подозревая, что замышляют недоброе. Могут и остракизму подвергнуть. Наколотят у койко-места пустых бутылок, а тапочки спрячут. И, ходи, броди…

Полковник твердит, а ему, старому пропойце, виднее, неизбывная тяга к алкоголю сформировалась у стройбанов исторически вследствие конструктивных особенностей этой части Дома, и Красноблок здесь совершенно ни причем. Мол, климат у нас изначально был гораздо суровее, чем в Западном крыле, опять же, вечно протекали потолки, а батареи отопления не задерживались на месте дольше суток. Сегодня повесят, завтра выпилят, и бегом в утиль. Плюс к тому — неоглядные и столь же неустроенные просторы. Как при таких пирогах не запить? Кстати, если верть тому же Полковнику, именно пренебрежительное отношение к пьянству окончательно подорвало авторитет Консенсуса и сгубило Перекраску. Он ведь ее с чего начал? Правильно: с неуклюжих попыток снизить среднесуточные дозы потребления спиртного. Посягнул на святое святых.

— Где ж это видано, товарищи, чтобы у маляров с утра руки ходили ходуном?! — вопрошал Прораб Перекраски с трибуны, пожиная глухой недоброжелательный ропот.

— Видать, у Консенсуса было туго со слухом, — предположил Полковник. — Пожалуй, даже туже, чем с башкой. Стройбаны соглядатаев не переваривали за то, что те их заставляли работать. А Консенсус, дурень, возьми да ляпни: соглядатаи вас, товарищи, умышленно спиртом пичкали, чтоб вы не задумывались, отчего это у нас в отсеках атмосфера такая спертая! Думал, за соглядатайский счет дешевый авторитет нажить. А нажил — проблемы на жопу. Стройбаны после таких опрометчивых слов сразу просекли: раз соглядатаи наливали — выходит, они хорошие, а Консенсус, наоборот, ебимот.

Еще Полковник говорит, что Маргарет Туча, надоумившая Консенсуса начать Перекраску с борьбы за трезвость, умышленно подсунула ему свинью. Внезапно протрезвев, стройбаны огляделись по сторонам, ужаснулись, осознали: так жить нельзя, и айда все ломать без оглядки. Разрушив, сели отмечать. А как до них дошло, что лучше не стало, снова запили от сильнейшего разочарования.

— На документики ваши можно взглянуть?

— Да, пожалуйста, — сразу же соглашаюсь я, хотя, как по мне, потребность периодически удостоверять личность нивелирует первоначальный смысл, заложенный в это гордое слово. Впрочем, вряд ли стоит обсуждать этот аспект с лейб-гусарами…

Полковник, а он, на старости лет, стал падок на конспирологические теории, периодически носится со страшилками, живописующими, как в недалеком будущем зловещие Сиамские хитрецы, мифологизированные хозяева Дома, дергающие за невидимые нити влиятельных членов Биллиардного клуба, как каких-то паяцев, возьмут общественность под полный контроль. Будут вживлять жильцам под черепа мудреные микрочипы, чтобы отслеживать каждый шаг. А, заодно, каждый вздох. Не в ту степь, к примеру, шагнул, и adieu, тебе дистанционно перекрывают кислород. Или шлют сигнал на самоликвидацию прямо в мозг, один импульс, и сигаешь в Балласт. Как бы по доброй воле. На мой взгляд, чепуха это, мрачная антиутопия. Вовсе не потому, что Сиамским хитрецам не по зубам эдакий гешефт, или им совесть не даст. Просто я думаю, к тому времени, как технологии позволят гипотетическим хитрецам провернуть нечто подобное, потребность в такой операции отпадет, поскольку мозги обывателей сами станут гипотетической величиной. Кто из нас прав, я и Полковник, рассудит время. Так или иначе, в Красноблоке все было проще. Какие там чипы? Откуда? Стройбанов клеймили вместе с прививками от оспы. Дешево, сердито и надежно.

Молча закатываю рукав, протягиваю руку тыльной стороной, чтобы лейб-гусары смогли рассмотреть запястье. Штамп производит на них отталкивающее впечатление.

— Че за Филькина грамота?! — насиловики брезгливо морщатся. Как будто видят правленое удостоверение впервые в жизни. Ломают комедию, паразиты, не вчера же их зачислили в гусары. Должны быть осведомлены не хуже меня: после Перестановки, когда Красноблок переделали в Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, старые клейма, ставившиеся стройбанам в раннем возрасте, травили, оттискивая на освободившемся месте новые, в духе времени. Это практиковалось повсеместно по всему СНГ, не могли же его обитатели оставаться прописанными в казармах, которые организационно перестали существовать.

— Тьфу, мля! Паскудство! Мазня! — фыркают гусары. Согласен, после вмешательства Кур1нной евроканцелярии мое запястье действительно выглядит не слишком презентабельно. Можно подумать, запястья гусар отличаются в лучшую сторону. Конечно, им нет нужды демонстрировать их мне, вот в чем разница.

Раньше у меня на коже имелось аккуратное тавро со строенными профилями Основоположников и гордой надписью:

Чуть ниже, буковками поменьше, значилось:

Кроме присвоенного мне порядкового номера, даты рождения и, собственно, ФИО, в штампе был указан номер моего отряда, моей казармы, а также номера закрепленных за мной штатной лопаты и табельного заступа. Теперь надписи затерты шлифовальным кругом, а поверх них неряшливо и расплывчато вытатуировано:

— Ну ни ерш твою мать! — возмущаются гусары. — И как прикажете эту белиберду понимать?!

Приказывать им я не вправе. Тем более, что не несу ответственности за чудачества кур1нных атаманов. Они уверяли нас, что, сделавшись из стройбанов курцами, мы здорово приблизимся к высоким жизненным стандартам Западного крыла. И делать для этого ничего не потребуется. Просто заменим букву «и» из алфавита стройбанов литерой «i», имеющей хождение в Западном крыле. Делов-то, короче.

Доподлинно неизвестна истинная причина, по которой наши атаманы ополчились на букву «и». По одной из версий, ее для меня озвучил Полковник, это случилось еще при Давидовичах, когда они, отпраздновав окончательную победу над Красным Голиафом, взялись рисовать между своими владениями демаркационные линии. Рональд Альцгеймер и Маргарет Туча прислали им по случаю праздника цветные мелки, надо ж было их как-то использовать. Позднее на месте демаркационных линий поднялись капитальные перегородки. Не от хорошей жизни, я бы так сказал. Перекраска завершилась разрушением ССанКордона, запыхавшиеся стройбаны поцеловали дверь, которую запер у них перед носом месье Шенген, теперь надлежало решать, куда девать завалы битого кирпича. Как я уже говорил, ССанКордон был весьма массивным сооружением, строительного мусора накопилось — мрак. Утилизировать его оказалось дорого. Давидовичи, проконсультировавшись с Альцгеймером и Тучей, объявили Перестановку. Ну и давай перегородки из боя городить. Другого выбора по сути не было. Во-первых, огораживание национальных квартир позволило Давидовичам избежать путаницы во взаиморасчетах за воздух, поставлявшийся их Пентхауса по временным трубопроводам. Во-вторых, оно положило конец разброду и шатаниям среди бывших стройбанов — те блуждали по отсекам с потерянным видом, безуспешно разыскивая нацлица. Бывало, конфликтовали из-за этого. Словом, в определенном смысле, перегородки пошли Содружеству Непродыхаемых Газенвагенов на пользу. Все стройбаны не продыхали, помаленьку, но никто ни на кого не пенял. И тут между Давидовичами пробежала первая кошка. Тот из них, который утвердился в Кур1не, объявив себя его атаманом, обвинил своего коллегу из Собора в крысятничестве. Дескать, собрался отжать парочку приграничных кладовых. Оставить претензии без внимания означало автоматически признать вину, тем более, что кур1нной атаман грозился расставить все точки над «i».

— Абрашка, разберись с ним, што, ерш твою мать, за херня, иначе я за себя не ручаюсь! — вспылил Давидович из Собора, велев своему заместителю по Непросыхаемым Газенвагенам пузырю Баобабскому немедленно поставить обидчика на место. Самому ему было недосуг. Он как раз дегустировал крупную партию текилы, присланной с этажа сомбрер. К тому, же, Баобабский, как я уже говорил, слыл искуснейшим дипломатом.

— Какая точка над «и», где она там? — взялся за дело Баобабский, рассмеявшись прямо в лицо нашему кур1нному атаману. — О чем вообще болтает этот гой? — продолжал он язвительно, обернувшись к патрону, но тот уже закунял. — Нарочно не придумаешь такого бреда! Точки над «i» он расставит! Да ты их сперва найди!

Атаман был взбешен и закусил удила, приказав искать проклятущую точку всеми силами и средствами. Для этого были вызваны национально-настроенные историки, давно сделавшиеся истериками из-за зверств соглядатаев, державших их в оббитых войлочными матами кладовках. Итог исследований было нетрудно предсказать, истерики обвинили в воровстве обетованцев, которые, не удовлетворившись выпитой из кранов водой, срисовали вышеобозначенную точку, и преспокойно укатили на ПМЖ в Пентхаус.

Едва уразумев, куда клонят истерики, атаман сначала позеленел, а затем побурел.

— Вы еще дурнее, чем я думал! — заорал он. — Считайте, я ничего не слышал, а вы — ничего не говорили. А то будут вам и ПМЖ, и Заколоченная лоджия в одном флаконе, у Мамы Гуантанамамы под юбкой. Пшли вон, маразматики!

Истерики ринулись в дверь с перекошенными нацлицами.

— И чтобы точку над «i» мне нашли! — напутствовал их атаман. Делать нечего, стали искать дальше, но все бестолку. Отчаявшись, решили хотя бы дорисовать. Это тоже оказалось непросто, в Курене оставалась пара сделанных в Красноблоке печатных машинок ТАРАНЬ, но и там буква «i» отсутствовала. Единственное, на что хватило истериков, так это выковырять из регистра впавшую в опалу «и». Однако припаять на освободившееся место «i» не вышло. Все паяльники еще в Перекраску разобрали рэкетиры, а держаться на жвачке буковка отказывалась. Историкам не оставалась ничего другого, как заменить «i» единичкой. С тех самых пор так и повелось.

— Геннад Первый? — осведомляются гусары, сверля меня испепеляющими взглядами. — Это как понимать? Аристократ?

Естественно, они валяют дурака, но мне не стоит им на это указывать. Их территория — их правила.

— Меня зовут Геннадий Офсетов, — спокойно говорю я. — Здесь же написано…

— Написано… — фыркают они. — Каракули хреновы…

Пожимаю плечами. Что сказать, после вмешательства Кур1нной канцелярии Домостроевское тавро, нанесенное на запястье при рождении, претерпело существенные изменения и теперь действительно выглядит нечитабельно. Изначально там был указан индивидуальный идентификационный номер бойца, фамилия, имя и отчество. Затем, в соответствии с нормами Западного крыла, отчество вымарали, имя с фамилией поменяли местами, а вместо номера бойца, он в Красноблоке соответствовал номеру закрепленной за стройбаном многоцелевой саперной лопатки, влепили слово «пан».

— Где проживаете, пан Геннад? — с неприязнью осведомляются гусары. На обоих физиономиях скепсис.

С адресом тоже неразбериха. Раньше на запястье стояло клеймо по Форме №3, где четко, черным по белому, слева направо, последовательно перечислялись номера укрепрайона, отряда (в случае вероломного нападения он разворачивался в пехотную роту), казармы и койки постоянной приписки бойца. Так было заведено со времен Большого Брата В.В., и, хоть я его, к счастью, не застал, родившись в куда более гуманную эпоху, когда сами казармы перестроили в крохотные квартирки, нормы учета живой силы, заведенные им, все равно соблюдались неукоснительно. Теперь, после обработки пемзой и новой неказистой татуировки поверх старого тавра, у меня на запястье полнейший бардак. А уж как я намучился, когда при перерегистрации сводили старые надписи, причем, без полагавшейся по закону местной анестезии, бутылку с которой кто-то из клерков немедленно свинтил…

— С какой целью покидали Содружество? — играя скулами, уточняют насиловики.

— Ходил на Неприсоединившиеся этажи, — как можно более спокойно, отвечаю я.

— С какой целью, спрашиваю!

— За тапками… — киваю на туго набитый баул. С самым дружелюбным видом, даю понять, что готов поделиться по первому слову.

— Откуда мне знать, что у вас там не бомбы? — хмурится один из насиловиков.

— Принимаем клиента? — вторит ему другой. В принципе, насиловики не имеют права на меня наезжать. Мы же не в Красноблоке, в конце концов, а они — не заградотряд. После Перекраски, в качестве утешительного приза, бывших стройбанов снабдили целым букетом прав. Правда, злые языки говорят, это было сделано специально, чтобы правохоронители не сидели без дела. Надо же им что-то попирать, иначе они потеряют форму.

Расшнуровав мешок, демонстрирую содержимое. Показываю квитанцию Тапочного сбора. Как и ожидалось, бумажка не производит на гусар особого впечатления.

— Вчера какой-то шахид мокрые носки на лампочки в душевых натянул… — многозначительно начинает старший наряда…

Ого! — успеваю подумать я, внутренне сжимаясь от одного этого страшного слова. В плотной зловонной атмосфере зловещий термин становится практически осязаемым. Вопреки нестерпимой духоте, ощущаю неприятный холодок в груди. Только шахидов мне не хватало. Это чрезвычайно опасные жильцы. Опричнина самоотверженно бьется с этой напастью не первый год с тех самых пор, как сковырнула Баобабского, уличив всесильного пузыря в преступных связях с ними. И, хотя опричники добились определенных успехов, в частности, выявили и вынудили главного шахида, маскировавшегося под экс-чемпиона Дома по шашкам, в панике удариться в бега, крича при этом, что он никакой не шахид, а шахист (так ему, гаду, и поверили), террористы до сих пор совершают дерзкие вылазки, регулярно тревожа обывателей.

— Я тут ни при чем, — безуспешно пытаюсь придать голосу твердость.

— Если ни при чем, чего так нервничаете? — бросает мне один из гусар.

— Никто не говорит, что вы лично марались, гражданин, — вставляет другой. — Есть свидетельские показания, по ним уже составлен словесный портрет. Шахиды выглядели стандартно, бритые черепа, выкрашенные зеленкой бороды, тупые рожи…

— Значит, я могу идти?

— Не спешите, уважаемый! — теперь в голосе насиловиков — угроза. Они снова начинают поигрывать своими тяжеленными бутылками с Шампанским. — С исполнителями-то — все ясно. А вот кто надоумил зверьков, которые умеют натягивать одних овец, натягивать на электроприборы носки…

— Намекаете, это сделал я?!

— Следствие разберется, жилец. Не надо голоса повышать. Проедем в участок, снимем отпечатки с ваших тапок…

— Они — не ношенные. Мои тапки — с ценниками!

— Ясно, что с ценниками. Экспертиза установит, когда вы их прикрутили…

— Давайте я вам пару пар тапок прямо тут отдам…

— Взятку предлагаете, жилец?

Избавление приходит неожиданно и с той стороны, откуда я не ждал. Из-за спины доносятся шаркающие шаги. К нам кто-то приближается, судя по походке и порывистому дыханию, нагруженный тяжелой поклажей. Пару минут, и в поле зрения показывается атлетически сложенный незнакомец, одетый куда причудливее меня. На нем пятнистая униформа ополченца, лица не разглядеть под балаклавой, видно только, что нос крючковатый, а глаза восточные, карие. В бесчисленных карманах разгрузки позвякивают отмычки от дверных замков. Странный незнакомец приветливо машет гусарам рукой в митенке, те обмениваются короткими встревоженными взглядами, уловив их, покрываюсь гусиной кожей. Подрывник знает, что у них на уме. Но мне снова невероятно везет.

— Можете идти, жилец, — неожиданно командует старший наряда, делая знак напарнику, чтобы спрятал отобранные у меня тапки в сумку. — Все, не задерживаемся, освобождаем коридор!

Все еще не веря своему счастью, чуть подаюсь вперед и роняю вполголоса:

— Товарищ лейб-гусар, но ведь это же ша…

— Какой шахид, жилец, вы что, белены объелись?! — рявкают в ответ гусары. — Бондаря Федорчука не узнаете?!

— Бондаря Федорчука?! — ошарашенно таращусь на самого прославленного режиссера Собора, создателя культовой «9-й рвоты».

— Завтра праздничный концерт по случаю Дня Опричника, — сообщает лейб-гусар доверительно, неожиданно сменив гнев на милость. — В Центральном актовом зале дают. Сам Иосиф Омон будет петь про то, с чего начинается Блок родной, и чем, блядь, заканчивается для мудаков, которым что-то не нравится. Они на пару с Примандой зажгут. А товарищ Федорчук покажет новое реалити-шоу, Дранг нах Норд-Остен. Верно я говорю, Бондарь?

— Дранг нах, — кивает режиссер, бросая на пол тяжеленный рюкзак, через затянутую шнурком горловину которого виднеются чувяки — теплые вязанные носки из мягчайшей овечьей шерсти. Пар, пожалуй, пятьдесят, а то и больше. — Ассаляму алейкум, уважаемые.

— Алейкум ассаляму, — хором откликаются лейб-гусары. Пожалуй, мне точно пора сматываться, пока они втроем не передумали. Взвалив на плечо баул, двигаю дальше, как говорится, от греха.

— Прихади на канцерт, дарагой, — бросает мне в спину великий режиссер. — Красыва будет. Беслана спраси, тэбя сразу прапусят…

— Непременно, — откликаюсь я, прилагая неимоверные усилия, чтобы не кинуться наутек. Сердце колотится, как у зайца, но я заставляю себя идти медленно, с достоинством. Хотя и обливаюсь холодным потом, вдруг окликнут. Когда гусары и Бондарь остаются за изгибом коридора, набираю ход, перехожу на быстрый шаг. Вскоре уже бегу, плюнув на повышенный расход кислорода. Баул болтается за спиной, и я с трудом удерживаю равновесие. Одно радует: коридор плавно идет под гору.