А.А.А.Е.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, или встреча принца с народом

Об Индии и индусах много источников и много разных изданий, начиная от географии Иванова и кончая германскими кинопостановками.

По Иванову Индия — это страна, занимающая южное побережье Азии по долинам Инда и Ганга. Страна, уходящая от океана к подножью Гималаев. В древние времена она населялась дравидами, черной породой людей, потом пришли какие-то нахалы, назвались индусами и парсами и выселили черную породу на острова.

Парсы кланялись по-мусульмански, индусы завели Браму, Вишну и Сиву и вообще считали себя буддистами. Любимым занятием у них было поклонение крокодилам, крокодильчикам, коровам и телятам. Крокодильчики их ели, у коров они пили молоко. Потом болели всеми болезнями и купались в Ганге.

Образовали сотни каст, что ни профессия, то каста. На черную работу создали отверженных созданий, париев, и радовались. Радовались до того момента, пока любопытные европейцы не пришли и не расчесали затылки пулями, огнем и вообще.

Так Индия оказалась во власти англичан. Постепенно она теряла свою экзотичность. На ее равнинах запестрели железные дороги, телефоны, телеграфы, появилось виски, газеты, чума, голод, всеобщее презрение и адский труд.

Боролись, устраивали восстания, расстреливались, рассовывались по тюрьмам и всегда триста тысяч англичан побеждали триста миллионов туземцев.

Далеко пронесся кровавый вихрь. Задел он и Индию. На востоке вихрь смыл подчистую всю старую рухлядь, и в стране от Индии на запад и от Лондона на восток появились другие люди с другими взглядами.

И все, что было в Индии честного, настоящего, обернулось на запад. И все преследуемые ненавистью бриттов скрывались за джунглями в великой стране…

Глухое брожение забродило в трехсотмиллионном человеческом уголке. Пришел тихий человек с хитрыми глазами, остренькими зубками, пушистыми усами и помог своим господам, направив в другое русло гнев своего народа.

Человечек проповедовал непротивление злу и звали человечка Махатма Ганди, что значит Великая Душа. Непротивленец извлек седую от древности страсть забитых всевозможными запретами индусов к собачьей покорности и стал наигрывать на этой струнке.

Он восстал против культуры, против машинизма, он сделал великодушный жест, сжег европейские ткани, объявил кампанию за ручную прялку и повел народ к отказу от сотрудничества с Англией. Он возвратил его величеству медаль за усердие, полученную им в бытность санитарным врачом в войне против буров. Он погрузился в мистику и за каждое неудачное непротивление в народе накладывал на себя посты, поклонялся всем драхмам, Гите, Упанишадам и вообще всему, чему можно поклоняться. В конце-концов бриттам надоел индусский Христос. Он сделал свое дело и мог уйти. Теперь англичане и сами могли бороться с народом, заведенным в тупик. Ганди арестовали и судили.

В конце этого странного, чересчур гуманного процесса начался рыцарский поединок между судьей-обвинителем и Махатмой Ганди.

— В Индии, вероятно, мало лиц, — говорил судья Брумсфильд, — которые искренне не пожалели бы, что вы сделали для правительства невозможным ваше оставление на свободе… Но это так. Я стараюсь воздать вам должное, не причинив ущерба интересам государства…

Он галантно советуется с подсудимым насчет того, какое наказание могло бы быть наложено на него. Он предлагает «Великой Душе» на усмотрение приговор, произнесенный двенадцать лет тому назад над другим вождем индусов Тиллаком: шесть лет тюремного заключения.

— Не признаете ли вы его неразумным? — говорит судья. — Если ход событий позволит сократить срок, не будет человека счастливее меня.

Ганди проявлял большую сговорчивость. Он считал высокой честью присоединение его имени к имени Тиллака. Легче этого приговора не мог бы вынести ни один судья, большего уважения к себе на протяжении всего процесса он не мог бы ожидать…

Легче этого приговора… Убийственной иронией звучат эти слова, когда в тот же день, в тот же час, в том же городе британцы расстреляли сотни индусов, подозреваемых в коммунистической пропаганде.

Карачи — порт в заливе Амана, недалеко от устья широкого плодоносного Инда. С севера и северо-запада к Карачи подходят Солимановы горы Белуджистана. С юга — омывают теплые белобородые воды залива, а с востока — широкие долины полей пшеницы, сады и, наконец, с запада — леса и джунгли.

В Карачи — губернатор, шеф полиции, несколько офицеров и несколько сот тысяч жителей, на восемьдесят процентов мусульмане и на двадцать процентов буддисты. Самое важное в Карачи — губернатор и шеф полиции. Губернатор — генерал Драйер, личность значительная, с мировой славой, облеченная доверием и почестями.

Карачи — одни из главных пограничных городок северо-западной границы, а северо-западная граница… Северо-западная граница Индии для англичан, если хотите, Ахиллесова пята, больше, — зеница ока. Поэтому-то на Карачи посадили генерала Драйера.

У генерала Драйера смачное кровавое прошлое, о котором никогда не забудут в Индии.

В 1919 году, 13 апреля, в большой индусский праздник Джалианвалла Багх, в первый харталь, объявленный Ганди, генерал Драйер прибыл в Амритсар, где за день до праздника произошли небольшие беспорядки.

В ночь на 13-е Драйер издал приказ, воспрещавший собрания и митинги. Но приказы, подписываемые ночью, к сожалению, не становятся известными достаточно быстро.

Утром 13-го громадная толпа собралась на праздник к храмам и внимала браминам…

Генерал Драйер подошел с пушками, настоящими пушками, и открыл по толпе огонь. Он занимался этим до тех пор, пока не истощился запас снарядов. Драйер наслаждался шумом выстрелов, запахом крови и беспомощностью толпы, стиснутой высокими стенами.

Ушли живыми только те, на кого не хватило снарядов. Снарядов оказалось меньше, чем людей. Генерал Драйер просчитался…

И тогда он давал приказы летчикам его величества засыпать бомбочками толпу сверху во время религиозных демонстраций.

Генерал Драйер был затычкой его величества, затычкой, которой затыкались кровоточащие раны. Немудрено, что досточтимый баронет пользовался широкой популярностью и дурной славой.

В 1923 году, пока Ганди сидел в тюрьме, индусы в значительной степени ушли из-под его влияния…

Были и такие, лелеющие мечты о прялке, долженствующей спасти Индию. Они скрывались в лесах, в таинственных развалинах буддийских храмов.

Генерал Драйер, губернатор Карачи, ожидал со дня на день визита будущего главы империи, молодого принца Уэльского. Генерал сидел в кабинете своей великолепной губернаторской пагоды с Эндрью Ретингемом — шефом полиции.

Перед ними на столе, кроме бокалов глинтвейна, лежала беленькая телеграмма. Жара распаривала тела у обоих, оба цедили слова сквозь зубы и обоим было лень.

— Завтра приедет принц Уэльский…

— Йесс, сэр!

— Будет огромное скопление народа…

Шеф полиции помедлил с ответом и взглянул на губернатора. Но потом решил не оспаривать.

— Йесс, сэр!

— Мы опасаемся…

Опасаться нужно всегда! Опасения — привычка колониального британца, такая же, как гордость, презрение, чувство расового и национального превосходства.

— Йесс, сэр!

— Устройте наряд полиции.

— Йесс, сэр!

Эндрью Ретингему надоело устраивать. Он все шесть месяцев только этим и занимался… Но разговор происходил в служебное время, в служебном кабинете и он представил себе, как хлопотно брать потную ручку телефона, будоражить пропотевших сержантов, заставлять их ходить, смотреть и думать. Но все же безропотно повиновался.

Гнерал Драйер закончил разговор, допил глинтвейн и пошел к себе, в свои частные покои, курить бесконечные трубки и не волноваться.

Так жарко, размаривающе жарко было в тот день в Карачи. В сентябре совсем не выпало осадков, свирепо кусались мухи, поспевали мангустаны и сладко целовались женщины.

Коров индусы почитают особенно здорово. Ухаживают за ними, целуют их, находят в коровьем хвосте олицетворение единения человека с животным, как единого живого существа, и намек на переселение душ.

Удивительная штука — города. Индусы, мистики, фанатики, пришли к машине, постепенно стали забывать об Упанишаде и тянуться к чему-то другому. Миллионы отверженных париев ищут спасение от презрения и высших каст и от притеснителей в пробковых шлемах. Только одно объединит их и спасет — машина. Напрасно мистицирующий «вождь» темной, забитой ужасом рабства трехсотмиллионной массы неизвестно из каких побуждений проповедует религиозный, непротивленческий самогипноз.

Что-то очень странное кроется за вежливым обращением британцев с этим новым «мессией». Придет момент, когда и Индия отойдет от мистицизма в стальные объятия кровавой революции.

Но пока в стране, на юге Азии, процветали идеи отказа от сотрудничества и бойкот в рабском проявлении.

На базарах Карачи, на живописных площадях, украшенных экзотическими пагодами раджей, домами браманов, мечетями парсов; на странных для европейца улицах с домашними слонами, ишаками и лошадьми, с типичными европейскими постройками, автомобилями, торговыми конторами фирм, мощных мировых банков и консульств; в торговой части города, у кофеен, в которых парсы заканчивали выгодные сделки на длинные волнистые караваны сырья из Афганистана, в узких улочках обывательской части города, в роскошных восточных магазинах; на пыльных площадях — выжженные солнцем, обветренные песком саманы; худые, черноокие, прошедшие много-много миль крестьяне; высокие, стройные и слабые женщины — приниженные, забитые; шикарные, уверенные в себе, расшитые шелками, жирные купцы и раджи; святые, умертвившие плоть, похожие на высохшие пергаментные свитки, браманы; все передавали со спокойствием, граничившим с ненавистью, одну фразу:

— Завтра приедет принц Уэльский… и отвечали одинаково, не думая, отливая буквы, тяжелые, как свинец, пронизывая империю убивающим взглядом:

— Будь проклят тот, кто завтра выйдет на улицу!

Первое, что говорило о чем-то необычайно торжественном, были тханы. Тханы — полицейские участки. Вы, конечно, не предполагаете, что увидите пухлых, серьезных, школенных бобби с дубинками, и хорошо делаете. Правда, полицейские очень корректны, затянуты в свои колониальные мундиры, на них эффектные белые тюрбаны и они очень красивы. У них стройные высокие фигуры, правильные черты лица, золотистая кожа и огромные черные глаза. Они все принадлежат к воинственному племени, сикхам и, соблазненные беспечной жизнью за счет своих собратьев, индусов, служат в гарнизонах его величества.

Еще бы им не затягиваться в мундиры… Его высочество принц Уэльский! Его высочество! Будущий властелин!.. Наследник величайшего из престолов!

И как замечательны полицейские сержанты! Какие у них рожи! Если вы их увидите, ваша голова закачается, как язык колокольного колокола в пасхальную заутреню… Ваша совесть улезет под ноготок в мизинец левой ноги. Вы едва ли будете жалеть о том, что вам не пришлось столкнуться с сержантами индусской колониальной полиции…

В городах, в других приличных городах, в притонах, среди коллекции темных личностей, достойных аппарата и дактилоскопического бюро, вы найдете милосердие, откровение и радостное спокойствие. Индусские колониальные сержанты — это квинтэссенция уголовной невозможности. Очень редко глаз отдохнет на двух-трех офицерских физиономиях, правда, вызывающих улыбки и добродушный смех, но и не приглашающих проехаться в столицу Латвии.

Все эти олухи торчали на панелях недалеко от своих частей. День выдался… да ну, вы, наверно, сами прекрасно знаете, если приезжает принц Уэльский, то день должен быть великолепный. Шум в городе подозрительно стих. На базарной площади чисто. Камни, как облупленные, теплятся на солнце и ничего не хотят знать.

В узких индусских кварталах все заснуло, затянулось плотной, черной как ночь завесой расовой ненависти.

В домах богатых парсов на всех половинах та же коварная сонливость одолела всех. Никто не показывался за форточку своего дома и ни в одну щель не высовывался ни один кончик хотя бы самого захудалого носа. На всех окнах были спущены циновки.

По пустынным улицам смело разгуливали голодные псы и занимались изысканиями насчет жратвы.

Сказки обычно говорят о том, что в такие дни за городом происходит поединок между красивым молодцом и драконом. Разные археологические раскопки о чем-то другом, а некоторые статисты-медики о чуме.

Ничего подобного. Ждали принца и готовились к ликованию. Во всяком случае, к ликованию готовились сэр Драйер и Эндрью Ретингем.

Они все переживали в своих искренних верноподданнических чувствах, стремились скорей налакаться виски до приезда начальника, как налакивались всегда.

И поэтому больше, чем почему-либо другому, хотели как можно скорее отмахать церемониал встречи царственной особы.

Рыжий айриш, черный испанец, лиловый негр, канареечный ходя, шоколадный каняк, шведы, бритты, французы, всего больше двухсот парней разноцветных, разношерстных, здоровых, хороших парней.

Дикки и Джико сразу стали в центре этой компании. Они работали в кочегарке, жили в кубриках и дышали свежим соленым воздухом на палубе.

В один прекрасный день они вошли в Калькутту. Дикки подумал, поговорил с Джико, и они вместе решили, что ни один черт из Британской Индии не сможет пробраться в Совьет Рошен. Дикки пошел к капитану.

— Сэр?

— Да, Смит!

Ред при первом разговоре с капитаном изменил свою фамилию.

— Разрешите подписать контракт до Лондона, сэр. Я слышал, «Джон Мидлтон» кончает Лондоном.

— Прекрасно, Смит!

— Благодарю, сэр!

Поэтому в Калькутте Дикки Ред и Джико Сакаи беспечно прогуливались по Главному проспекту и вглядывались в город, пытаясь найти в нем хоть кусочек прошлого.

Но город смеялся над романтизмом Реда. Город хохотал. Город издевался. Прекрасные асфальтовые серые ленты спокойно текли между стройными рядами каменных гробов и пагод. Трэмы, авто с наглостью бесплатных пассажиров шныряли по городу. Один миллион жителей в настоящем. Небольшая индусская деревушка в недалеком прошлом.

— В таком городе! В таком городе, наверное, есть отделение Коминтерна, — уверенно сказал Дикки, опираясь в своем предположении на шум и движение.

— Я думаю, — согласился Сакаи.

Но они только перебросились словами. Опасно! Рискованно и совершенно бессмысленно искать, чтобы наверняка напороться и сломать шею. Если и есть отделение Коминтерна и партком, то, во-первых, где-нибудь в прекрасно скрытых половицах пола, а во-вторых, — столько шпиков!..

Второй порт, где «Джон Мидлтон» остановился, чтобы взять еще кое-какого товарца в трюм, был Бомбей.

И, наконец, третий назывался Карачи.

По каким-то сложным коммерческим манипуляциям капитана, пароход остановился в Карачи на три дня.

С рейда, вернее, с палубы «Мидлтона» команда судна заметила на пристани очень большое движение и очень мало судов. Все суда, которые находились в гавани, прижались к левой половине мола и старались слиться с фоном города.

«Джон Мидлтон» пришвартовался. Дикки Ред и Сакаи первыми сошли на берег и удивились необычайному количеству полицейского элемента. С напряженным беспокойством белые тюрбаны обстукивали мостовые набережной.

— Какой бум, Сакаи! — сказал Дикки. — Если мы и открыты, то для нас это слишком много…

— Его высочество на горизонте!

Генерал Драйер затрепетал, поймав в поле своего тридцатидвухкратного призматика штандарт принцевской яхты.

— Ваше высочество… на горизонте… Карачи… — доложили принцу седые баки придворного лакея.

— Идите к черту, у меня болят зубы! — с мученическим видом отцедило его высочество, предполагая за своими словами способность к кульбитам через голову в рот собеседнику.

Но с исчезновением седых баков прошла и зубная боль. Принц Уэльский подтянул пояс на брюках и вышел из каюты. Хотелось пить.

Яхта принца Уэльского в свое время наделала много шума и обошла страницы всей прессы, кроме большевистской. Самое полное описание яхты было в «Таймсе». Желающий получить точные сведения может удовлетворить свое любопытство комплектом за вторую половину октября 1920 года. Можно сказать только одно: описание, перечисление находящихся предметов занимало в трех номерах три столбца нонпарели.

Во всех каютах распихалась придворная шантрапа. Все и всё принцу надоедали. Он ходил, скулил, подтягивал брюки, к обеду надевал смокинг. Больше всего ему надоели его суконные брюки. Он был бы рад какому-нибудь паршивому хавоку. То ли дело гонять собак в английских графствах. А сейчас в Лондоне золотой сезон и все, кому не лень, занимаются веселыми делами. Положительно, скучная выдумка быть принцем.

В уборной было так же, как в каюте. В каюте так же, как в смокинг-рум… Мэри чего-то дулась и не хотела прощать. Даже рубашка, его популярнейшая рубашка с расстегнутым вечно воротом не делала время принца веселее. К тому же под адским солнцем пот вылезал из кожи и под мышками образовалась целая Ниагара.

— Черт бы перетрепал наших чопорных дур! — думал принц. Мэри хорошая девчонка, но ей не к лицу капризы. Подумаешь, нельзя лишний раз позволить себе приличную вольность!

Принц стоял у люка в кабинете и, насвистывая, смотрел на приближающийся порт. В конце концов он перестал свистеть и решил переодеться, для чего направился к себе.

Дочь лорда Розбери, Мэри Эвелина Гортензия Розбери, блондиночка с надутыми губками, чуть не плача, потеряла хорошее настроение. И только предложение племянника лорда Керзона немного обрадовало ее.

Штрайк! Девчонки, придворные девчонки принца, об явили страйк. Забастовку! Они в знак солидарности с Мэри Розбер отказались сойти на берег в порту Карачи.

Генерал Драйер волновался. Царственная яхта входила в гавань. Полицейские были на своих местах. Толпы не было.

— Толпу, толпу, дайте толпу, толпу, — надрывался он с балкона своего дома стоящему внизу Эндрью Ретингему.

Горячка охватила британских джентльменов. Пройдет каких-нибудь десять-пятнадцать минут и его высочество сойдут на берег, его высочество сделают честь. Его высочество пожмут руки…

Эндрью Ретингем собрал старших полицейских.

— Слышите, сержанты? Пять минут, и толпа должна быть на месте!

Сержанты распластались по свою тханам и по набережной. Везде собрались кучки полисменов и выслушивали приказ.

— Криворотые шалопаи, — обычно барабанили сержанты. — Зубы — друзья желудка! Берегите зубы! Через пять минут сделайте толпу, иначе мы сделаем грэт хавук из ваших плевательниц.

Полицейские как зачумленные запрыгали по улицам, площадям и переулкам.

— Хорошее дельце, Джико, тут не иначе как чума! Из города убежали все живые, кроме этих полицейских чучел.

Дикки демонстративно сел на тумбу, Сакаи на другую.

— Есть парни, крой сюда!.. — послышались голоса из-за угла и не успели Дикки и Сакаи разобраться, в чем, собственно, дело, как их окружил рой полицейских.

— Мы граждане Соединенных Штатов, вы не имеете права прикасаться к нам! — гордо заявил Дикки.

Но на полицейских это мало подействовало.

— Будь по-вашему, граждане Соединенных Штатов, но мы вас просим только на пять минут, будьте любезны, — упрашивали они.

— В чем дело?

— Побудьте толпой.

— Толпой?! — не понял Дикки.

— Да, толпой, только на пять минут!.

Дикки недоверчиво оглядел рыжих архангелов, вспомнил всех земных богов, чистилище и Дантовский ад. Но кроме полицейских, он ничего не видел. Нужно было залезать в таинственный куль:

— А что мы должны делать?

Сакаи с не меньшим любопытством уставился на сержанта. Он что-то не припоминал случая, когда бы двух ребят упрашивали превратиться в толпу.

— Кричать! — ответил здоровый детина.

— Кричать?! — раскусил Дикки орех. — Почему нет? Во всяком случае, весело. Пойдем, Сакаи!

Первый троекратный пушечный выстрел раскатился по городу. За ним еще и еще. Насчет пушек в Карачи было устроено так, как надо.

Суда, отошедшие в левую часть гавани, выкинули на верхушки мачт флаги и почтительно приветствовали будущего монарха. На берегу, у разукрашенного цветами мола, ждал почетный караул и весь гарнизон Карачи во главе с губернатором. Яхта грациозно прижалась к молу, и скучный принц, сопровождаемый положенным этикетом двора количеством адъютантов и несколькими лордами, сошел на берег.

Оркестр грянул: «Боже, храни короля». Генерал Драйер сказал приветственную речь, принц ответил и процессия приготовилась к следованию до дома генерал-губернатора. Сэр Драйер ехал рядом с принцем.

— Ваше высочество, вы, надеюсь, скажете несколько слов своим подданным, — шепнул Драйер.

— Уэлл, — лениво ответил принц, и скучна я улыбка, не улыбка, а так, что-то растянутое, проскользнуло по его лицу.

Площадь перед пристанью была оцеплена полицией. Полицейские разбросались по углам всех улиц, выходящих к морю. Уэльский поинтересовался:

— Почему так пустынна площадь, сэр?

— Ваше высочество, приходится сдерживать толпу: если не охранять, то волна народной радости не дала бы нам возможности свободно следовать по улице.

Принц удовлетворился таким ответом. Адъютанты переглянулись. Лорды скучно зевали. Им, несмотря на хорошие белые колониальные шлемы, было очень жарко!

Наконец, торжественная процессия влилась на главную улицу Карачи, в конце которой находился генерал-губернаторский дом. Перед самым началом улицы принца встретил народ.

Темная масса людей сзади бесспорно напоминала людей в полицейских тюрбанах. Они подозрительно выпирали на первый план двух: одного белого и одного желтого. Оба, и белый и желтый, корчились от смеха и кричали. Черт их знает, что они кричали, но что-то они кричали.

Принц встал.

— Мой обожаемый народ, — начал он…

Сзади кто-то спросил шефа полиции:

— Скажите, Ретингем, почему у вас туземцы так сильно видоизменяются и большинство из них в полицейских тюрбанах?

Эндрью Ретингем немного запнулся, но потом достаточно спокойно сказал:

— Видите ли, драхма Брамы — переселение душ; а насчет одеяния, так это у нас мода.

— Понимаю, — многозначительно согласился спрашивающий.

Уэльский сел. Он кончил. Толпа кричала и приветствовала. Принц вынул шелковый платок и кокетливо помахал им.

Как только кортеж принца двинулся дальше, толпа полицейских во главе с Дикки и Сакаи исчезла в воротах ближайшего дома и вынырнула за следующим поворотом навстречу царственной процессии. Принцу пришлось встать.

— Мой верноподданный народ! — сказал он.

— Слушайте, — опять спросил Ретингема любознательный голос в свите, — почему у вас толпа похожа друг на друга, как два экземпляра одного номера «Стрэнда»?

— Климат и почва, — сухо оборвал шеф полиции и, решительно отказываясь продолжать разговор, повернул голову в другую сторону.

Через улицу, промелькнувшую вправо, Драйер заметил торжествующих полицейских и еще двух здоровых парней, из которых один был черный.

И в то время, как толпа № 1 огибала какими-то закоулками дома и полицейские упрашивали ее не выдавать их, — на что после долгих уговоров Дикки и Сакаи согласились, — другая партия полицейских подталкивала вперед — Виктора и Бинги…

Они спокойно вошли в город с запада и, измученные дорогой и приключениями, решили в этом городе найти организацию и попросить у нее помощи. Кроме того, им очень хотелось отдохнуть. У входа в город на них, как на диких зверей, набросились полицейские и сказали, что если они не будут повиноваться, то они их убьют.

Фоксик лаял и усиленно пытался попробовать на вкус ляжки полицейских, в частности красномордого сержанта.

У этой партии народа колеса были смазаны неважно. Что-то упорно у них не ладилось и особенно мешал попадавший под ноги пес.

Драйер оживился. Все-таки маленькое разнообразие! Он посмотрел на Уэльского. Уэльский, казалось, не замечал ничего. Его глаза устремились высоко вверх и застекленели.

Народ быстро приближался к принцу. Принц еще быстрее приближался к народу. Наконец, они столкнулись почти вплотную и Уэльский дернул за такой-то нерв свой язык:

— Мой обожаемый народ…

Теперь уже сам Эндрью Ретингем обратился к любопытному собеседнику из свиты:

— Ну, что же, милорд?

— Ничего, сэр, — ответил тот, — по некоторым, правда, может быть, и неточным сведениям, последние черные из Индии были вытеснены за тысячу лет до рождества Христова…

Фоксик добился своего! Он ухватил красномордого за ляжку. Так хорошо вцепились его остренькие зубки в мускулистое тело парня, и так здорово красномордый пискнул, что сделал бы честь любой вербной колбасе.

К счастью для всей процессии, кавалькада принца уже повернула в другую сторону, и скандал благополучно сошел с рук. Фоксик бегал от красномордого. Красномордый бегал за Фоксиком. Все преимущества были на стороне собачки и красномордый держался за укусанное место.

Народ № 2 решил прекратить внутренние распри и, предводительствуемый Фоксиком, на которого красномордый плюнул, свернул в один из проходов.

Мимо них промелькнул народ № 1.

— Джико, — сказал Дикки, — и нашего полку прибыло.

Когда они были против народа № 2, то Дикки крикнул:

— Вы тоже толпа?

— Мы… — начал удивленный Виктор.

Но народ № 1 исчез за углом, и они пересекли проход по направлению к другому проезду.

Из ворот выглядывали зловещие лица.

Их бедра были узки и только головной убор и повязка вокруг чресел прикрывали изнеможенные фигуры. Глаза горели знойными грозами, на пальцах рук были острые, длинные когти, а на лице, небритом за долгие годы, отросли длинные-длинные волосы.

Они шли прямо, скрестив руки на груди, смотря далеко вперед, пронизывая все, что встречалось — магнитом своих бездонных черных очей.

Ноги, иссохшие, покрытые струпьями царапин и ран, мягко ступали по земле и высокие тела плавно раскачивались… Губы на лицах плотно сжались. Возвышенный сильный дух, победивший и умертвивший плоть, победоносно горел над головами десяти саманов.

Обе партии полицейских, обе партии народа, свита принца, генерал Драйер и Эндрью Ретингем застыли от неожиданности. Даже любопытный собеседник шефа полиции настойчиво проглядывал свой монокль.

Саманы появились внезапно, скользнули по направлению к голове процессии, к принцу Уэльскому, со склоненными покорно головами и скрещенными руками.

Полицейский эскорт раздался по обе стороны, образуя коридор, по которому плыли саманы. У одного из углов поперечных улиц с любопытством смотрели Дикки и Сакаи. Настоящий народ приближался!

Когда саманы подошли достаточно близко, один из них, самый высокий, самый худой и самый истощенный, не человек, а вобла, отделился и протянул свои сухие длинные руки. Он отвесил низкий поклон и, когда подымал голову, то скрестил руки и опустил глаза к земле.

Саманы терпеливо выслушали речь принца и их сухие губы только плотнее сжались. А когда Уэльский кончил, Драйер и Ретингем немного поторопились с выражением восхищения…

Сухой, до ужаса четкий, режущий голос бросил:

— Да здравствует свободная Индия! Смерть ее палачам!

Что-то скользкое, блестящее, леденящее кровь показалось в руке самана. Парой выстрелов Ретингем свалил двух первых.

— Оперетта кончилась! — крикнул Дикки, разбил морды державшим его полисменам, выхватил у кого-то револьвер и бросился к индусу. Сакаи, ломая челюсти, побежал за ним…

Но они не успели приблизиться к процессии, как их перевязали, избили и вместе с саманами запихали в башню молчания.

Башня молчания!.. Башня мертвых!.. Башня судорог!..

Внизу, в воронке, лежали обглоданные хищниками скелеты. Толстые стены башни шли вверх; тяжелая чугунная низкая дверь на массивном засове и еще две таких же двери. Саманов, Дикки и Сакаи впихнули в эту башню. Все случилось так неожиданно и быстро… Саманы, лесные странники, люди, изжившие плоть, безмолвствовали. Казалось, что они могут вечно сидеть на одном месте и смотреть на одну точку.

Они небрежно устроили свои тела.

Сверху свисал ломоть призрачного неба и проходили дразнящие, легкие, перистые облачка. Только жара сухая, без малейшего ветерка, спускалась к ним и стены обдавали пылью тысячелетий…

Отчаяние не было в привычках Дикки. Он вспомнил, что в последнее время вел себя вообще страшно глупо. И ругался больше всего за невыдержанность в последний момент. Сакаи, подобно саманам, совершенно не волновался и осматривал стены башни. День близился к концу.

Неприятно действовали на нервы хрустевшие под ногами кости и черепа. Дикки вздрогнул.

В зажатом костяке руки, оторванной с запястьем от какого-то скелета, он увидел блестящий металлический значок. Что-то заставило его нагнуться и с легким отвращением поднять руку. Пальцы сначала не поддавались, потом сразу рассыпались и на руке у Дикки осталась звездочка с серпом и молотом. Он показал ее Джико, а потом пристегнул к своей рубашке.

Когда-то очень давно индийские владыки сажали в башню непокорных рабов. Позже в нее попадали эти же владыки, не желавшие подчиняться победителям-парсам. Парсы, покоренные людьми белокурых рас, сложили здесь свои кости. А теперь с особой ненавистью белые владыки кидали в башню смерти, вместе с фанатиками-индусами, индусских борцов, рабочих из городов, крестьян, не платящих налогов, и белых, шедших рука об руку с ними…

Начинало темнеть. Клочок неба розовел, и перистые облачка превратились в золотисто-палевые. Из розового небо постепенно серело, потом перешло в темно-синеватый блеск и, наконец, наверху ярко заблестели звезды. Невыносимо хотелось пить.

— Завтра, старина, мы будем чувствовать себя немного хуже! Я не думаю, что нас прикончат холодным или горячим оружием…

Дикки был прав.

Самым отрадным местом в их заточении был кусочек неба, но до него, по крайней мере, двести футов гладкой, сточенной временем стены. На саманов Дикки перестал обращать внимание. Саманы слились с сумерками, ушли в камни…

Глубокой ночью заснувший Дикки ясно почувствовал, что кто-то его зовет. Он открыл глаза.

— О, иностранец, — протяжным спокойным голосом заговорил с ним саман, — встань и слушай! Мы знаем, вы хотите идти в страну, лежащую далеко на севере. Саманы все узнали и они хотят вывести вас, о, иностранцы, из башни молчания. Как?.. скажешь ты. Но это не должно интересовать тебя и только об одном хотят предупредить саманы. Через два места, полных ужаса, пройдем мы. Хватит ли у вас, о иностранцы, силы духа, чтобы миновать их? Ты не можешь представить ужас мест, по которым пойдем мы к спасению. Спокойствие, — вот что спасет вас, о иностранцы!

— Веди нас, саман!..

Дикки, не колеблясь, согласился и разбудил Сакаи. Все равно, другого выхода не оставалось! Понимать, как они собираются вывести их из этой крысоловки, он не хотел. Говорят, значит, сделают.

Саманы встали и пошли за старым саманом, говорившим с Дикки. Старый саман начал размеренными шагами что-то отсчитывать, потом опустился на колени.

После пяти минут безмолвия, во время которого саманы молились, а Дикки и Джико тщетно старались рассмотреть, что они делают, старый саман заговорил.

— О, иностранцы, следуйте за мной! По моим стопам!

Дикки и Сакаи подошли и увидели, что одна огромная глыба сдвинулась в сторону и перед ними зияла черная дыра. Они пошли. Старый саман впереди, за ним Дикки, за Дикки — Сакаи, за Сакаи еще семь саманов. Руки старого самана простирались вперед. Он далеко забрасывал ноги и мягко ступал на землю. Они спускались по лесенкам вниз. Лесенка кончилась и пошла сырая, пористая почва. Всюду стояла одинаковая, абсолютная тьма. С одной стороны тянулась каменная неровная стена, с другой — пустота, и часто левая рука Дикки беспомощно висла в воздухе, обманутая в попытке найти опору. Они шли очень долго и хранили гробовое молчание.

Рыхлая почва два раза переходила в каменистую. Два раза они брали небольшой подъем. Два раза спускались с небольших спусков. Пустота слева и стена справа. Чем дальше они шли, тем тяжелее становился воздух. Он насыщался гнилой пряностью, затхлостью и слабо, но все же одуряюще, действовал на голову. Так расслабляет воздух в тропических оранжереях, в мангровых болотах перед грозой.

Внизу под ногами захрустели кости, а метрах в десяти засветилась призрачным светом вода. Тени расползались по шершавой каменной стене, и на пятьдесят футов вверх свет тоже пропадал, расплываясь в черном, гнилом воздухе. Вся развернувшаяся перед ними картина походила на открытую пасть колоссального чудовища. За несколько метров до воды старый саман остановился.

— Умеете ли вы быть рыбами в воде, о иностранцы?

— И неплохими, саман! — ответил Дикки.

— Я думаю! — подтвердил Сакаи.

— Тогда, — продолжал саман, — вы разденетесь и ваша одежда останется здесь. Только чресла ваши, о иностранцы, наподобие наших могут быть прикрыты.

Дикки разоблачился. То же сделал и Сакаи. На Дикки были короткие спортивные трусы. Сакаи сделал их из нижних штанов. Полотнянку и билет спрятали во рту.

— Теперь, — заговорил саман, — слушайте! Это подземное озеро. Оно сообщается с притоком могучего Инда. В нем священные аллигаторы.

— Ничего себе собака! — подумал Дикки. — Они не дураки насчет таких рыбок, как мы…

— Мы должны опуститься под тот хребет. — Саман показал на выступ стены, уходившей в озеро. — Под ним дыра, и там вода свежа и прозрачна. Готовы ли вы, о иностранцы?

— Как, Сакаи, полезем? — спросил Дикки, и когда тот ответил бесстрастным кивком головы, он сказал саманам:

— Да!

— Вы должны коснуться голубого дна, и когда ледяная вода арки охватит ваше тело, подымайтесь вверх, берите середину вон того угла и милостью Будды спасетесь. — Саман указал рукой на расщелину в выступе и нырнул в воду.

Тяжелые, маслянистые круги сомкнулись над его головой. Далеко от стены над водой показались подозрительные волны, плотные массы каких-то тел и в нос остро ударило гнилью. Дикки, а за ним и Сакаи, нырнули. После них четыре самана спокойно исчезли в воде. Остальных трех съели священные аллигаторы.

Неуклюжие, громадных размеров, спокойно воняя гнилью из огромных зубастых пастей, подплыли они к стене и уверенно поползли на индусов. Саманы не двинулись с места. Смерть в пасти крокодила — священна.

И в то время, как крокодилы не торопясь хрустели костями индусов, Дикки достиг голубого дна арки и ледяной воды.

Вода озера была тепла и нежна, как парное молоко, и совершенно непрозрачна, несмотря на бледный свет сверху. Дикки шел вниз головой, осторожно разгребая сильными ударами воду. И чем ниже он опускался, тем вода становилась холоднее и прозрачнее. Он ясно увидел нежное, зеленовато-голубое глинистое дно и оттолкнулся от него. Его сразу потянуло сильным течением вверх и вытолкнуло из воды на каменную лесенку.

Дикки, спокойный, бодрый, совершенно не чувствуя усталости и недомогания, стал ногами на ступеньки. Скоро показался Сакаи, а за ним и остальные четыре самана.

Ждали десять минут. Затем старый саман сказал:

— Их нет! Такова воля Будды.

Этим дело не кончилось. Для того, чтобы выйти на чистый воздух и пройти к городу с другой стороны, необходимо было миновать городок прокаженных.

Каменистая лесенка вела к коридору, коридор к лазейке, лазейка — в город прокаженных. У многих с ним связаны или тяжелые неприятные воспоминания, или вызванные фантазией жуткие образы, или привитые кинофильмами ужасы. Ничего подобного! Прокаженные — несчастные люди, загнанные в куток и обреченные на смерть. Они не щелкают зубами на попавшего в их логовище здорового человека. Они несчастны. И не жутко делается при переходе через их территорию, а бесконечно жалко.

Шли гуськом. У Дикки сердце разламывалось на ломтики от всего, что он увидел и, когда городок кончился, вздохнул с облегчением, но сохранил в памяти облик скопища прокаженных людей…

Любимым занятием принца Уэльского была верховая езда. Конечно, как британец, он занимался и другим спортом. Но верховая езда!.. С ней он сравнивал наиболее близкие моменты из жизни дорогих сердцу людей.

Уэльский классически сидел в седле и очаровательно вылетал из него. Вылетал довольно часто и с какими последствиями!.. Однажды он починил себе нос и вообще рожу. Стал похож на профессионального боксера после свирепой потасовки. В парламенте сделали запрос: прилично ли наследнику престола ломать шею и красоваться позорным пятном с неприличной рожей во всех иллюстрированных приложениях Америки и Великобритании?

И черт его душу знает! Не то ли принц чувствует, что ему престола, как ушей своих, естественным путем не увидеть, или у него в душе что-то человеческое есть… Принц ответил:

— Парламенту нет никакого дела до моей частной жизни. Я лучше откажусь от престола, но буду делать то, что я хочу.

Последнее происшествие произошло значительно позже описываемых нами событий.

Сейчас принц сидел, надуваясь, в своей величественной яхте и ничего не хотел делать. Он с завистью думал о том, как в метрополии его приятели гоняют собак…

Но на той же яхте любознательный лорд, задававший вопросы Эндрью Ретингему, хохотал и рассказывал девчонкам, в какую дырявую галошу сел принц и как хорошо накрылся зонтиком. Девчонки торжествовали. Мэри тайком пожалела Уэльского. Она по натуре была нежной девочкой, и вовсе не так уже неприятна последняя шалость принца…

Для нас и для наших героев принц потонул в тумане таким же недовольным каким мы его встретили. Он покорно ожидал мук от следующего церемониала.

Замученная Индия желала ему и его собратьям по династии и зверствам хорошей смерти, встряски и… только Ганди и гандисты не противились и отказывались от сотрудничества…