Глава 2.

Василиса любила Вербное воскресенье. Любила это весеннее оживление природы. Любила строгие веточки с серыми, пушистыми комочками. Любила с детства, когда мать приносила с рынка охапки аккуратно подстриженных вербных веток. В церковь никто из домашних не ходил, да и идти туда только ради веточек мать считала глупостью. Но домой их обязательно покупала.

Василиса традицию оставила и накануне праздника обязательно заезжала на рынок. Вот и в ту субботу она специально поехала за ветками.

Вернулась домой довольная, нагруженная пакетами с продуктами и большим бумажным свертком с вербой, томительно пахнущей весной.

Испугавшись, что не слышит с порога привычного уже бормотания Баб Марты, Василиса, не раздеваясь, пошла на кухню.

– Бренны мы все, Марфуша. Вот и он преставился, – услышала Василиса, входя на кухню.

За столом сидела, царственно откинув голову, Александра Сергеевна. Марфуша, она же Чокнутая Баб Марта, суетилась молча! возле гостьи. Заботливо пододвигала розетку с яблочным вареньем, в котором переливались золотисто-медного цвета тончайшие ломтики яблок, похожие на крылья уснувшей бабочки. Подливала гостье в чашку темный ароматный чай, который обычно искусно заваривала, добавляя в чайник то какие-то пахучие специи, то кусочки сушеных фруктов, то травки. Из-за чего обычный магазинный чай становился тем, что можно было пить только с наслаждением и придыханием. На вышитой салфетке (и откуда она их достает?) стояло блюдо с пирожками, от которых шел такой аромат корицы и апельсиновой цедры, с чем-то еще таким знакомым, с чем, даже и не вспомнишь! Так, щелкаешь пальцами, – ну! ну! – а слово не вспоминается. Слова нет, да и надо ли вспоминать! Есть ощущение ароматного счастья, и этого довольно.

Василисе почудилось, что она, пораженная, неприлично долго стояла в дверях Лотовой женой, увидевшей пожары Гоморры. На поверку оказалось, что все это она увидела и успела осознать за то короткое время, которое понадобилось Александре Сергеевне, чтобы подняться из-за стола и протянуть ей руку.

– Ну, будем знакомы, – низким, чуть хрипловатым голосом произнесла тетка, – в первую нашу встречу я вела себя, как порядочная сволочь. Приношу свои извинения. Давайте теперь знакомиться, как положено. Я – Александра Сергеевна. Попрошу так и величать, хоть мы и родственницы. Фамильярности я не допускаю даже наедине с собой. Поэтому, как и в первую встречу, теть, тетушек и тетенек оставим для дурно воспитанных граждан. Вы – Василиса. Моя единственная здравомыслящая племянница. Блажная Авдотья и полоумная мать семейства Акулина не в счет.

Василиса, изрядно ошарашенная, только и смогла произнести то фамильярное и оставленное для этих, дурно воспитанных: «Ага».

Александра Сергеевна усмехнулась и неожиданно расхохоталась.

– Что, напугала? Не Макаренко я, сознаюсь. У меня другая тактика. Сначала пугать ребенка, потом миловать. Садитесь, голубушка. Вы мне нравитесь. Вон и Марфуша Вас полюбила.

Василиса села, пытаясь уложить в голове Марфушу, блажную Авдотью и эту непостижимую, внезапно свалившуюся на нее тетку, которую величать надо по отчеству и на «Вы».

– Озадачены? – продолжала смеяться тетка, – всему свое время. Я к Вам привыкну и, возможно, примусь обращаться к Вам на «ты», называть деточкой и милочкой, как и положено между тетушками и молоденькими, симпатичными племянницами. А пока мы ничего друг о друге не знаем. Того, что о Вас писала Марфуша, мне, сами понимаете, мало.

– Писала обо мне? – пролепетала в изумлении Василиса.

– Конечно, о Вас. Я ее специально просила, чтобы она за Вами издалека приглядывала. А то как же? Единственный нормальный, родной человек, и без пригляда. Да не пугайтесь, ничего ужасного мне не писали. Никаких тайн, никаких интриг – даже обидно. Все по делу: жива, здорова, – Александра Сергеевна вздохнула и продолжила. – А Вы и вовсе обо мне ничего не знаете, кроме того, что рассказала Вам однажды моя трусоватая сестрица. Не хмурьтесь. Уж я-то имею право называть ее, как хочу. Согласитесь, ее поступок, совершенный в свое время, дает мне не много шансов любить ее, как при жизни, так и после кончины. Ну ладно, давнее это дело. Быльем поросло. Давайте пить чай, да потолкуем. Я к вам ненадолго. Проведать только да познакомиться. Разволновалась я, что Марфуша писать перестала. И кинулась искать ее да спасать, если придется. Эту блаженную, ангельскую душу загубить не сложно. Беречь таких надо. Мало их, блаженных-то, судьбой битых. И не зря ехала. У Вас нашла.

Тетка, внезапно догадавшись о чем-то, усмехнулась: «Вот, почему писать-то перестала! Издалека и следить уже не надо. Клиент – вот он, рядышком. Накормлен и напоен».

– Ну, полно, полно, Марфуша. Не переживай, – обратилась Александра Сергеевна теперь к Баб Марте, – ты же знаешь, люблю тебя я. Ценю талант твой драгоценный. В обиду ни тебя, ни талант твой не дам. И за заботу о моей родственнице благодарю сердечно.

Василиса сидела, удивленно глядя, как ласково смотрит эта крупная, величественная дама на нелепую старушку. Как нежно гладит ее старческую руку с артритными пальцами своей, тоже немолодой, но холеной рукой. Баб Марта сидела, не отнимая руки, смотрела на свою подругу? наставницу? спасительницу? с почтительным восхищением.

«А ведь эта величественная дама тоже, наверное, в своей жизни настрадалась. Довольно и того, что мать про нее рассказала, – думала, смотря на них Василиса, – страдалицы, получается, обе? А как они с матерью похожи! Тот же гладкий лоб, высоко зачесанные волосы, строгий прямой нос, даже родинка над губой. У матери только глаза были не серые, а карие.

И какие разные… Мать никогда холеной не была, а величественной стала только незадолго до смерти. Но это ее преображение! Вот что, наверное, и называется «вернуться к корням», где корни – основа рода. А род, получается, вот какой был. Интересно, а я стану когда-нибудь на них похожей?»

Василиса все смотрела и смотрела на двух старух, вполуха слушая странный диалог. Александра Сергеевна что-то тихо говорила Баб Марте, а та вроде бы и молчала, но так живо реагировала на слова мимикой, жестами, всем телом, что было очевидно, что ведется именно диалог – разговор двух людей.

Внезапно прервав беседу, тетка повернулась к Василисе: «Где тут у вас курить можно?»

В квартире не курили, но отказать было неловко.

– В кабинете, наверное, можно, – ответила Василиса, указав рукой в направлении коридора.

– Мы пойдем в кабинет, Марфуша. А ты ложись отдыхать. Довольно с тебя на сегодня. И не волнуйся, я его не брошу, буду ухаживать. Да и пионеров своих к нему пошлю. Все сделают. А за тебя я теперь спокойна. С богом, дорогая, – ласково, но уверенно сказала Александра Сергеевна уже клюющей носом Баб Марте и направилась в сторону кабинета.

Василиса пошла за ней. Да и как было не пойти? Тетка прошла в кабинет, села в потертое кресло и огляделась: «Хорошо, хорошо. Так я себе это все и представляла. Пепельницу бы надо, да и Вам стул какой-нибудь».

«Командует тут еще», – мелькнуло у Василисы. Но она принесла с кухни блюдечко для пепла, стул и две чашки с чайником.

– А кто преставился-то? И за кем ухаживать? – не совсем последовательно спросила Василиса, расставляю чашки на столе.

Александра Сергеевна на секунду задержала руку с горящей спичкой, не донеся ее до сигареты.

– А! Вот Вы о чем! Это я о батюшке Никодиме, что преставился третьего дня при Сийском монастыре.

– Батюшка и пионеры?

– Ну, пионерами я студентов своих зову. Да они не обижаются. Да и грех им на меня обижаться. Не извергами ведь зову, хоть суть одна.

А батюшка покровительствовал долгие годы Марфуше. Помогал ей, даже укрывал ее в монастыре, когда та еще девчонкой была. Был ее духовным отцом. У нее родных-то никого. Судьба у нее интересная, как и у всего ее рода. Сложная, полная нелепых изворотов и счастливых случайностей.

Александра Сергеевна с удовольствием закурила и продолжила: «Зовут ее действительно Мартой. Марта Карловна Пулина. Полная нелепица. Отца звали не Карлом, а Чарльзом. Марта Чарльзовна – сложно выговаривается. Вот и стала Карловной. Ну и, конечно же, никакая она не Пулина. Фамилия их древнего английского рода – Пуль. Да, Марфуша – наполовину англичанка. Ну, по порядку, по порядку.

Как я уже обмолвилась, история длинная и запутанная. И, конечно же, не без шекспировских страстей.

1918 год – британская эскадра из 17 военных кораблей подошла к Архангельску. Высадка английского десанта, бои интервентов с молодой советской властью, – ну, Вы это и без меня знаете. Нет? Странно вас учили… Ну, тогда продолжаю. Высадка, значит. Руководил ею генерал Фредерик Катберт Пуль – умница-англичанин, холодная голова, горячее сердце. На эту ответственную операцию он взял с собой своего младшего сына Чарльза, чтобы мальчик, так сказать, пристрелялся. Видимо, в Первую Мировую мальчику пострелять не пришлось.

Так вот, мальчик. Хороших, британских кровей, молодой и послушный.

И тут вступает Шекспир во всем своем драматическом великолепии. Восемнадцатилетний Чарльз встречает супругу известного архангельского купца и мецената, почтенную мать семейства, Елизавету Кузьминичну Шадрину тридцати двух лет отроду. Вспыхивает страсть. Да, да. Несмотря на злые сплетни о невозможном преклонении в столь юном возрасте пред солидной дамой, мальчик Чарльз влюбляется не на жизнь, а на смерть. Елизавета Кузьминична отвечает не сразу. Но, плененная красотой и пылкостью юного английского джентльмена, в конце концов сдается.

Страсть, бурный роман и почтенная матрона, бросив супруга и детей, уплывает к туманному Альбиону вместе с нежным возлюбленным.

Здесь – позор и печаль, – кстати, супруг ветреной Елизаветы Кузьминичны от горя повредился умом и был помещен в дом скорби, оставив детей и вовсе сиротками.

Там – счастье, радость и взаимное обожание. Чарльз и Лиззи вступают в брак, живут долго и счастливо. Живут, кстати, совсем не скудно. Род Пулей древний и знатный. Родовое поместье на юге Великобритании, деньги, статус – все, как полагается. У Чарльза и Лиззи рождается сын. И тоже Чарльз.

Чарльз II по семейной традиции становится военным. Военным летчиком.

Идиллия Чарльза и Лиззи заканчивается с началом Второй Мировой. Чарльз I совершенно неожиданно и нелепо погибает на улице при первом же вражеском налете.

Дальше – опять Шекспир. Чарльз II клянется убитой горем матери отомстить за отца и при первой же возможности отправляется с союзным конвоем «Дервиш» в опасное плавание к берегам все того же Архангельска.

Как мы знаем, поход прошел удачно. И в начале осени 1941 года отважный Чарльз под командованием Ишервуда – командира 151-го авиакрыла ВВС Великобритании, – уже успешно обучает советский летный состав.

Тут вновь изощренный вираж судьбы. В голодном Архангельске британский летчик встречает прекрасную деву. Красавицу-комсомолку Дарью Лепнину.

Конечно же, вспыхивает страсть. И опять, видимо, судьбинные нити рода запутались на сучковатом веретене трех Мойр, – дева старше прекрасного английского рыцаря. Но на сей раз всего на семь лет.

Я думаю, что через 2-3 поколения в роду Пулей разница в возрасте партнеров все-таки смогла бы дойти до отметки ноль.

Так вот, страсть, скудные осенние северные букеты, британский военный паек, – и все это для голодной, неизбалованной барышни! А главное, общение. Чарльз прекрасно говорил по-русски. В его родном доме говорили на трех языках, в том числе, и на русском. Благодаря матери, он вполне прилично знал русскую литературу, музыку и даже обычаи, по крайней мере, архангелогородцев интеллигентно-купеческого розлива. Так что недопонимания в русско-британских отношениях не было. А если что и случалось, то все меркло пред ликом нешуточной страсти.

В середине октября стало очевидно, что Дарья понесла. Оставить любимую в голодном городе? – невозможно. Повинившись, Чарльз вымолил у Ишервуда немыслимое: на военном корабле увезти возлюбленную в Британию. Благодаря общей неразберихе Дарье удалось тайком сесть на корабль.

Чудесным образом конвой вернулся к родным берегам, так и не обнаруженный немецкой военной разведкой.

А в Англии Елизавета Кузьминична, счастливая возвращением сына, и невестку приняла радостно. Тем более, землячку.

В положенный срок Дарья разрешилась от бремени. Но спустя три дня скончалась. Что-то там с тромбами. Я не вникала, да нам это и не столь важно. Важно то, что в семье одиноких матери и сына появилась девочка Марта или Марфуша, как звали ее дома.

И вот эта девочка Марфуша перекроила всю приторно-пряничную историю семьи. Видимо, взяла на себя грехи бабки с дедом и отца с матерью. Насколько легко все давалось предыдущим двум поколениям Пулей, настолько сложно все оказалось в судьбе Марты.

Родилась в войну под оглушительный вой сирен и утробный гул самолетов. Два года ее таскали из одного подвала в другой, пряча от бомбежек. Девочка была тихой и все время улыбалась. И только к третьему году догадались, что с ребенком что-то не так…

Девочка долго не разговаривала. Заговорила поздно. И странно, надо сказать, заговорила. Никогда не отвечала на вопросы, словно не слышала. Сама же говорила, обращаясь не к кому-то, а куда-то в сторону, немного в пространство. Причем, глупой она не была. Сама выучилась читать, долго просиживая в отцовском кабинете, заваленном книгами на разных языках.

Интересно было и то, что научилась читать девочка на русском, хотя русских книг у отца было не много. Все больше английские, французские, немецкие. Видимо, ей с ее странным восприятием мира, с ее устройством проще было впитывать кириллицу.

Писать она тоже выучилась сама. Перерисовывала из книг палочки и кружочки. Так и научилась. Но только печатными буквами. Она и до сих пор пишет только печатными. Очень ровными, строгими, аккуратными, но печатными. Другие ей так и не дались.

Чему-то обучать девочку было невозможно. Пойди, поучи ребенка, который на вопросы не отвечает, да и разговаривает не с тобой. В доме поперебывало множество учителей. Но редко кто задерживался больше, чем на месяц.

Елизавета Кузьминична обегала всех врачей, задействовала все связи, рычаги и рычажки полезных знакомств. Ничего не помогало. Даже влиятельная приятельница – супруга всесильного министра, которая в свое время приложила немало сил для счастья Лиззи и Чарльза I (сложный бракоразводный процесс Елизаветы Кузьминичны с бывшим спятившим супругом; переход ее же в иную веру и так далее, и так далее), – ничего не смогла сделать. Врачи не умели поставить точный диагноз. А девочка меж тем росла и все больше времени проводила на кухне. Красивые и богато украшенные залы фамильного замка Пулей ее не привлекали. А вот кухня, – место для прислуги, – нравилась чрезвычайно. Она просиживала там с утра до вечера, внимательно наблюдая, как кухарка взбивает воздушный крем до полной невесомости, как фарширует ароматными травами птицу, как виртуозно чистит артишоки.

Загрузка...