А что там в Брюгге?

Глава 6.

Отец с матерью пропали бесследно. Где был их последний дом – неизвестно. Шурочка их долго разыскивала и никого не нашла. Зато нашла Володю. На маленьком погосте деревни в Орловской области. Умер Володя на втором году разлуки от туберкулеза. По крайней мере, так было указано в строгом, сухом отчете областной клинической больницы №8.

Сероглазая Шурочка многое искала и многое нашла. Нашла она старую, добрейшую няню. Старушка доживала свой век в маленькой, безоконной комнатушке – бывшем чулане все той же огромной квартиры в старом доме с колоннами. Нянина жизнь, совершив крутой вираж по далеким деревням, вернула ее опять в эту квартиру, что, конечно же, оказалось счастьем. Няня, которой после исчезновения хозяев строго предписали в короткий срок покинуть Москву, беспрестанно крестясь и бормоча оберегающую молитву, вернулась в огромную квартиру и собрала то, что посчитала важным. А важным она, малограмотная, посчитала то, что лежало в ящиках письменного стола профессора. Свалила все, что влезло, в профессорский чемодан и увезла. Не зная, зачем, чемодан хранила и перевозила с собой из деревни в деревню, так ни разу в него не заглянув.

Заглянула в него в первый раз Шурочка. В чемодане покоились потрепанные письма, пожелтевшие фотокарточки, счета и облигации с гербами несуществующей уже страны, дневники, черновики лекций, написанные каллиграфическим почерком, и всякая другая мелочь, которую Шурочка долго разбирала, понимая, что не помнит ничего. Да и что могла запомнить годовалая, сероглазая девочка с огромным синим бантом?

А меж тем, с фотокарточек смотрели на Шуру и щурили глаза на летнем, южном солнце улыбающиеся красивые дамы в шляпках и платьях с турнюрами. Удивленно и испуганно смотрел вихрастый мальчик в смешном матросском костюмчике. Смотрели молодые, серьезные офицеры, выстроившись рядочком, похожие друг на друга осознанием важности момента. Смотрели пожилые, солидные господа в идеально сидящих мундирах. Девочки с локонами в платьях с оборками, веселая пара в русских костюмах, видимо, запечатленная услужливым фотографом на каком-то костюмированном балу.

Много кто был на этих снимках. И кто были эти люди, Шурочка не знала.

Из писем, перевязанных голубой, потрепанной лентой, выяснилось, что отец был матери много старше, но все письма, написанные ими друг другу, искрились любовью и были наполнены нежностью, которая скрывалась за глупыми для посторонних, но милыми для любящих словами и обращениями.

Много было в письмах споров о литературе, как зарубежной, так и русской.

Отец отстаивал пристрастия своих любимых средневековых риториков к рифмам-каламбурам, к рифмам внутренним и удвоенным, к скрытому, символическому смыслу. Жан Маро, Пьер Гренгор, Гийом Кретен – все эти поэты позднего средневековья владели его сердцем.

Мать же без малейшего почтения к разнице в возрасте довольно колко и обидно разносила в пух все доводы своего обожаемого ученого мужа, обвиняя ту поэзию в излишней поверхностности и надуманности и очевидно предпочитая классическую русскую литературу с ее надрывностью, попытками познания души, с ее кристальной лирикой.

Споры, не прерываясь, перетекали из письма в письмо, пока спорящие находились в разлуке и, по-видимому, вытекали бурлящей, горной рекой, когда эти неуемные, метущиеся воссоединялись.

Каким-то невероятным образом эти битвы не только не отталкивали вспыльчивых влюбленных друг от друга, но даже как будто их больше связывали. Так, между спорами, родились дети, заслужились звания и награды, появилось признание и достаток. И все было удивительно и легко, пока в дом не пришли строгие люди в сером.