Абхазская повесть. (Художник С. Бродский)

36

Уже стемнело, когда инженер Капитонов, попрощавшись с задержавшимися на работе сослуживцами, вышел из здания Высшего Совета Народного Хозяйства. Перейдя пустынную площадь, блестевшую от недавнего дождя, Михаил Михайлович бульваром направился к Ильинским воротам. Аллеи были безлюдны. Он полной грудью вдыхал влажный воздух. Слева, сквозь негустую листву, на темном фоне Китайгородской стены изредка мелькали желтоватые огоньки немногочисленных машин. Напряжение и сутолока рабочего дня остались позади, и Капитонов бездумно шагал по влажному гравию, чувствуя, как ноги вязнут в мягкой, податливой земле. Мелькнула мысль даже посидеть на одной из пустых скамеек, но Михаил Михайлович предпочел домашний покой. Хотелось поскорее принять прохладный душ, облачиться в привычную пижаму и полежать на диване с «Вечеркой». Он любил после детального смакования четвертой страницы, полной разнообразных объявлений и анонсов, неторопливо перейти на третью, где его ожидали театральные рецензии и заметки «Из зала суда». На середине страницы Михаил Михайлович, каждый раз чувствовал, что его неудержимо тянет закрыть глаза. Все его слабые попытки перебороть сон терпели крах. Газета, так и недочитанная, выскальзывала из ослабевших рук, и он засыпал, как говорил, «на несколько минут».

Поднявшись в гору и пройдя часовенку - памятник гренадерам, погибшим под Плевной, - Капитонов подошел к трамвайной остановке, но вспомнил, что в десять часов вечера к нему придет Тавокин, и решил зайти в магазин на Маросейке, чтобы купить чего-нибудь к чаю. Принципиальный холостяк, он любил организовывать этакие легкие закуски «а-ля фуршет» и получал особенное удовольствие от их приготовления.

- Простите, вы инженер Капитонов? - услышал он голос. Михаил Михайлович обернулся и увидел незнакомого человека в серой кепке.

- Да, я. Чем могу… - начал Михаил Михайлович, вглядываясь в незнакомца, но тот мягко взял его под руку.

Капитонов, удивленный этой фамильярностью, хотел выдернуть руку, но незнакомец сжал его локоть и, наклонившись, вполголоса сказал, что он из ОГПУ и просит, не поднимая шума, сесть с ним в машину.

- Какую машину? - все еще не понимая, переспросил Михаил Михайлович, оглянулся, увидел в нескольких шагах сзади большой открытый автомобиль и услышал, как скрипнули тормоза. Рядом с шофером сидел человек. Как только машина остановилась, тот вышел и приблизился к Капитонову.

- Вам объявили, что вы арестованы, гражданин Капитонов?

- Нет… - растерянно пробормотал Михаил Михайлович, еще не сознавая, что происходит. - Это, видимо, недоразумение. Простите, кто вы такие? - спросил Михаил Михайлович, но в душе уже понимал, что на него надвинулось то страшное и непоправимое, о чем он старался раньше не думать.

- Вам же сказали, сотрудники ОГПУ! - ответил человек в кепке, и Михаил Михайлович больше не сопротивлялся.

Уже сидя в машине, он пытался взять себя в руки, сосредоточиться, наметить линию поведения и первых разговоров, от которых, как ему казалось, зависело все. Он вдруг вспомнил, что в кармане пиджака у него лежит письмо Эмир-оглу из Сухума. Внешне оно выглядело безобидной перепиской двух приятелей, но если его будут читать умные, наблюдательные люди; то ему будет трудно объяснить им некоторые строки. Капитонов сунул руку в карман. Нащупав конверт, он скомкал его и хотел незаметно выбросить, но сидевший рядом с ним, не поворачивая головы, сказал:

- Выньте руку из кармана, это бесполезно.

У подъезда, освещенного двумя большими молочными шарами, стоял подтянутый красноармеец с винтовкой. Все остальное было, как во сне. Широкая ковровая дорожка скрадывала шаги. Все же он заметил и строгую, какую-то торжественную тишину, и часовых на каждом этаже, и затянутые металлической сеткой пролеты лестничных клеток. У одной из многочисленных дверей второго этажа чекисты остановились.

- Прошу, - один из них открыл дверь и пропустил Михаила Михайловича вперед. Он вошел в небольшую строгую приемную, в которой не было ничего лишнего.

- Разденьтесь!

Михаил Михайлович снял плащ, кепку и повесил их на вешалку.

- Сядьте!

Он покорно сел. Михаил Михайлович чувствовал, что у него пропадает уверенность в себе и его охватывает противная беспомощность и безразличие. С ним еще никто не говорил, ни о чем не спрашивали, а ему уже стало страшно.

Наконец отворилась дверь кабинета, и Капитонову предложили войти. Он встал, машинально пригладил волосы. У него дрожали ноги, противная мелкая дрожь поднималась все выше и выше и охватывала все тело. Попытка взять себя в руки не помогла. К своему стыду он заметил, что у него дрожит подбородок. Его обыскали. Вместе с документами, бумажником, ключами от квартиры взяли и злополучное скомканное письмо от Назима Эмир-оглу. Он уже не помнил, что хотел говорить, как вести себя. Растерянный и испуганный, вошел он в кабинет Березовского.

- Здравствуйте, Капитонов! - услышал он. - Пройдите, садитесь.

Михаил Михайлович подошел к столу, неловко поклонился и сел. Дрожь прошла, и он стал понемногу успокаиваться. Перед ним сидел немолодой седовласый человек.

- Вот ордер на ваш арест. Прочитайте и распишитесь.

Михаил Михайлович взглянул, увидел свою фамилию, вписанную широким размашистым почерком в печатный текст, и поставил свою подпись в указанном месте.

- Вы поздно вышли с работы, не обедали и, наверно, хотите есть, - продолжал Березовский. - Вас арестовали по дороге домой, и, таким образом, мы в какой-то мере виновны в этом. Я предлагаю вам пообедать. - Увидев растерянный взгляд Капитонова, он добавил: - Вас это удивляет?

- Да, но я думал… - начал Михаил Михайлович. Березовский перебил его:

- Вы думали, что вас начнут сразу допрашивать, ставить каверзные вопросы, требовать признания в поступках, которых вы не совершали… Не так ли?

Он говорил медленно, чуть растягивая слова, и его тон успокаивал Михаила Михайловича.

- Вы понимаете сами, что если вас привезли сюда, то, значит, оснований для этого достаточно. Поешьте, не нервничайте, и тогда поговорим.

Березовский показал на небольшой столик с обеденным прибором, накрытым белоснежной салфеткой.

- Я не могу есть, - признался Капитонов, - лучше уж сразу.

- Как хотите, - согласился Березовский. И, переходя на другой, чуть суховатый, официальный тон, продолжал:

- Я бы мог начать с того, что предложил бы ответить на вопросы анкетного порядка, хотя мы знаем вашу анкету, как вы и предполагаете, достаточно хорошо. Но я буду разговаривать иначе, чтобы вы сразу поняли, как обстоит дело. Прежде чем принять решение об аресте, - а с этого момента вы арестованы, - мы внимательно, пристально наблюдали за вашей деятельностью. Думаю, вы не сделаете ошибки, если будете искренни и откровенны. И чем скорей вы это поймете, тем лучше будет и для вас и для нас. Так вот, - после короткой паузы, как бы набирая дыхание, продолжал он, - не задавая вопросов, попробую сам рассказать вам о вас. Если я в чем-либо ошибусь, прошу меня поправить.

Березовский нажал кнопку.

- Принесите все, что было изъято при личном обыске у арестованного, - приказал он появившемуся в дверях сотруднику. Затем вновь обратился к Капитонову.

- Февральская революция застала вас преуспевающим инженером, каких было в то время немало, и, немного вспугнув, скоро убедила, что по сути дела ничего не изменилось. Даже больше - открылись широкие возможности карьеры, потому что вы были представителем той части технической интеллигенции, которая бурно пробивала себе вместе с национальной буржуазией дорогу вперед, к деньгам, к власти.

Вошел сотрудник и молча положил на край стола бумаги, деньги и ключи, отобранные у Капитонова.

Михаил Михайлович ничего не понимал. Начало разговора чем-то напоминало ему лекции и диспуты в Политехническом музее на тему «О путях русской интеллигенции».

- Октябрьская революция, - продолжал Березовский, - встревожила вас уже по-настоящему. Во-первых, вы потеряли свое черниговское имение, что-то около трехсот десятин пахоты и леса, не правда ли?

Капитонов, теперь уже заинтересованный, кивнул головой.

- Во-вторых, был закрыт Волжско-Камский банк, в котором у вас были «небольшие сбережения». Кажется, вы так писали в Совет Народных Комиссаров, прося о возврате их. Что-то около ста тысяч, да?

Капитонов снова кивнул головой.

- Словом, материально вас ущемили довольно сильно. Но самое главное, вы потеряли перспективу. Хотели ехать за границу. Это вам обещали устроить в шведском посольстве.

- Но я же не уехал! - вырвалось у Капитонова.

- Верно, не уехали. Но только потому, что после переезда иностранных послов в Вологду лопнула и ваша поездка. Крах этой надежды вас очень огорчил, и вы об этом говорили своим друзьям. Тогда же это стало известно и нам, - улыбнулся Березовский. - В этот же период вы пытались перебраться на юг. Вам понятно, о каком юге я говорю? Но, приехав в Москву, вы испугались трудностей и опасности перехода советско-украинской границы. В это же время вы встретили Пальчинского. Вы знали инженера Пальчинского?

- Знал.

- Вы рассказали ему о ваших настроениях и планах, и он предложил вам остаться в Москве и… Ну, я думаю, теперь вы сами продолжите рассказ о себе. Если ошибетесь, поправлять буду я. Итак, вы остались в Москве.

Тут Березовский откинулся в кресле и выжидательно посмотрел на Капитонова, давая понять, что предоставляет слово ему.

Капитонов в упор посмотрел на Березовского.

«Что они знают?» - возникла у него мысль. Видимо, глаза его выдали, потому что Березовский улыбнулся.

- Знаем, многое знаем мы, - сказал он, и Капитонова поразило, что его мысли прочитаны. - Во всяком случае, чтобы внести ясность, скажу, что некоторые из ваших друзей уже арестованы.

Капитонов вздрогнул.

- Вас, несомненно интересует, кто именно, да?

В дверь постучали, и, не ожидая разрешения, вошел Бахметьев.

- Входи, входи, Иван Васильевич, - взглянув на него, проговорил Березовский. - Вот Капитонов интересуется, кто арестован еще.

Михаил Михайлович протестующе замотал головой и пожал плечами.

- Не интересуетесь? - удивился Березовский. - Что ж, хорошо! Садись, Иван Васильевич! - предложил он Бахметьеву. - Он знает о вас немало, - обратился Березовский к Капитонову, - пусть послушает. Мы остановились на том, что Пальчинский предложил вам остаться в Москве. Продолжайте.

- Сейчас, сейчас, - заторопился Капитонов. «Кто же арестован, - не оставляла его назойливая мысль, - что они знают?»

- Вы долго собираетесь с мыслями, Капитонов! - поторопил Березовский. Но Михаил Михайлович уже медленно и раздельно начал.

- Нальчикский устроил меня в Главуголь, помог с жильем. Я был очень ему обязан. Работая в Высшем Совете Народного Хозяйства, я встречал многих знакомых по Петрограду, перекочевавших в Москву. Так я стал москвичом. Из бесед со старыми и новыми друзьями я сделал твердый вывод, что поражение Советов неизбежно и весь вопрос только во времени. Приезжавшие нелегально в Москву с белого юга, рассказывая о все нарастающей помощи Антанты, требовали ясного ответа, с кем мы.

- Я вас перебью. Два вопроса: первый - кто это, приезжавшие с юга?

- Я, право, не помню имен.

- Тогда я позволю себе напомнить, с кем вы встречались. Один из них полковник Хартулари. Теперь вспомнили?

- Я не слышал такой фамилии. Возможно, я знал его под другим именем. Но если вы знали о двух-трех встречах, почему я не был тогда привлечен к ответственности, как другие?

- Ну, об этом мы будем говорить позже. И давайте договоримся, Капитонов, - вопросы здесь задаем мы! А кто этот Хартулари, вы знали?

- Если мы говорим об одном и том же лице.

- Конечно, о том же, - усмехнулся Березовский, - о том самом, с которым вас познакомил Шер. Вы знали Шера?

- Да, - упавшим голосом пробормотал Михаил Михайлович. Ему становилось не по себе. Если им были известны такие детали, о которых он и сам успел забыть, дело плохо.

- Так вы знали, кто это Хартулари? - настойчиво повторил Березовский.

- Какой-то инженер…

- И только?

- … представитель прогрессивных промышленных кругов.

Березовский и Бахметьеав засмеялись.

- Вы не лишены остроумия, Капитонов! С каких пор начальника деникинской разведки вы считали «прогрессивным промышленником»? Но довольно! - Березовский Открыл один из ящиков стола и протянул Капитонову фото. - Он?

На Михаила Михайловича с улыбкой смотрел бравый офицер со значком генерального штаба, с небольшими черными, тщательно постриженными усиками. Свешивающийся от тяжести аксельбанта погон, на котором чернел вензель Николая Второго, свидетельствовал, что его владелец - флигель-адъютант последнего царя.

- Он! - с трудом выдавил из себя Михаил Михайлович.

- Ну, видите, как хорошо. Вот мы и договорились! - с явной иронией сказал Березовский и спрятал карточку в стол. - Ну, а ротмистра Донина вы знали тоже? Он ведь чаще бывал в то время в Москве.

- Я видел его один раз у Щепкина, с которым был связан.

- По «тактическому центру»? - быстро перебил его Бахметьев.

- Нет, по работе в ВСНХ. («Боже мой, как много они знают», - беспомощно думал он). Люди, о которых вы говорите, были арестованы и понесли заслуженное наказание.

- Значит, вы понимаете, что они заслуживали смерти?

- Но их не расстреляли!

- Да, им заменили расстрел.

- Но я не был даже арестован.

Он сейчас упрекнул себя в том, что сказал глупость.

Березовский улыбнулся.

- Ну, на это были особые причины. Вы замечаете, Капитонов, что уже начинаете оправдываться?

И, точно отвечая на тайные мысли Михаила Михайловича, обратись к Бахметьеву, Березовский продолжал:

- Сколько лет прошло. Казалось, все забылось и травой поросло, ан - нет, кто-то помнил, хранил в своей памяти и встречи, и разговоры, и действия. Да, действия, - продолжал он, снова поворачиваясь к Капитонову, - потому что за словами всегда следуют и поступки. Вы захотите внушить нам мысль, что разговоры, мол, были, а действий не было. Так я вас понял? Вы направляли, координировали действия других, а это еще хуже, больше! Действие может быть случайным, несознательным, руководство же поступками других - всегда осмысленное.

Наступила короткая пауза. Березовский перелистал дело.

- Леонтьева вы знали? - спросил он немного погодя.

- Сергея Михайловича? Конечно! Это очень уважаемый человек.

- Его нужно было расстрелять! - бросил Бахметьев. - Советская власть заменила тому «уважаемому» человеку расстрел тюрьмой.

- Мы считали его жертвой судебной ошибки, - нерешительно пробормотал Капитонов.

- Кто это мы?

- Я говорю о той части технической интеллигенции, которая противопоставляла себя Советской власти.

- Вы находились среди этих людей?

- Тогда я еще не мог определить своего места, но, конечно, мои симпатии были с ними.

- А позже?

- Я не утверждаю, что стою на советской платформе, но я всегда был лоялен.

- И никогда не принимали участия в антисоветских группировках? - перебил Березовский.

- Конечно, никогда! - оскорблено воскликнул Михаил Михайлович. Но страх змейкой уже проник в сердце и знакомой мелкой дрожью рассыпался по всему телу. Где-то в подсознании все время, в такт пульсирующей крови, бился тот же вопрос: «Что они знают?» Эта мысль вторглась в его сознание и путала все остальные.

- Значит не принимали?

Капитонов зажмурил глаза и вдавил голову в плечи. Нет, молчать дальше нельзя. Здравый смысл требовал протестовать, возмущаться, хотя бы и без надежды выйти из этой игры. Но не поздно ли это после сделанных полу-признаний некоторых встреч. Какую-то часть его прошлого они знали. Знали, но не привлекли к ответственности, ну, хотя бы по «тактическому центру», видимо считая его незначительным участником организации. «Да, надо говорить, - решил он и сейчас же мысленно поправился: - Но только о прошлом. Быть может, признание облегчит судьбу».

Раздался телефонный звонок. Березовский взял трубку и долго слушал, изредка поддакивая своему собеседнику. Закончив разговор, он вновь обратился к Михаилу Михайловичу.

- Я смогу облегчить ваши колебания. Тавокин только что дал исчерпывающие показания!

«Бог мой, значит и он арестован», - с ужасом подумал Капитонов, чувствуя, как страх снова охватил его.

- Видите, он оказался умнее и дальновиднее вас и ваших единомышленников, - продолжал Березовский.

«И здесь вырвался вперед, спасает себя и топит остальных» - со злобой думал Капитонов. И, охваченный диким, животным страхом не опоздать, не потерять этого последнего права на снисхождение, на пощаду, он заговорил. Сидевшая у стены за столом маленькая тоненькая стенографистка, которую он не сразу заметил, с трудом поспевала за этой захлебывающейся исповедью. Беря папиросу за папиросой из лежащего на столе портсигара, он сознавался во всем. Почти во всем. Он цеплялся за крохотную, жалкую надежду, что кое-что о нем еще не известно.

Он кончил и попросил воды. Барезовскуй придвинул графин и стакан. Капитонов налил воды и выпил.

- Ну, а как сухумские дела? - улыбаясь спросил Березовский, когда тот напился.

- Какие сухумские? - растерянно пробормотал Капитонов. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но не выдержал и отвернулся.

- Слушайте, Капитонов. Но ведь это же наивно! Вы сознались, многое припомнили, даже с подробностями, и вдруг, оказывается, забыли об этом городе, куда ездили совсем недавно с тем же Тавокиным. Вы встретились там с инженером Жирухиным, были на квартире у Назима Эмир-оглу. Или, может быть, вы не ездили в Сухум? - с улыбкой спросил Березовский. - Ну, так как же, ездили или нет?

Не поднимая головы, Михаил Михайлович пробурчал:

- Ездил.

- Сколько вы получили от Кребса?

Капитонов изобразил удивление.

- Не от него непосредственно, - пояснил Березовский, - а от Эмир-оглу. Ведь мы знаем, что вы получили от него деньги за привезенные и переданные документы. Правда, мы приняли свои меры. Вы дали ему устарелые, да и не совсем верные данные. Такие, которые устраивали нас. Сколько же вам уплатили?

- Никаких документов я не передавал и денег не получал. И вообще… я отказываюсь отвечать на вопросы. Я все уже сказал, - внезапно упрямо пробормотал Капитонов.

- Это, конечно, ваше право и ваше дело, - холодно сказал Березовский. - Но напрасно отказываетесь и зря отрицаете факты. Я вам не советую. Мы уже знаем точную сумму. А на днях получим еще и показания Эмир-оглу и вашего общего шефа. Я буду рад встретиться с Кребсом. Придется напомнить ему, что он нарушил данное им честное слово не интересоваться нашими делами. Впрочем, какое же у подобных господ честное слово?

Тут Березовский, будто забыв о Капитонове, повернулся к Бахметьеву:

- Мы взяли его здесь, в Москве, вместе с одной компанией в особняке, в Петровско-Разумовском. Это еще в гражданскую войну. Он тогда только капитаном был. Разговор был серьезный, и мы условились, что он «больше не будет», - иронизировал Березовский. - Но он, как видишь, слова не сдержал.

Снова обращаясь к Капитонову, он продолжал:

- До чего же вы докатились? Служите у английского разведчика. Неужели забыли, что вы русский. Где ваша русская гордость? Неужели вы не поняли, что Советская власть пришла навсегда? Возврата назад не будет!

Капитонов сидел подавленный, уничтоженный.

- Все ясно! - говорил между тем Березовский. - Вас уличают и будут уличать ваши так называемые друзья. Некоторые из них сознаются из страха перед грозящим наказанием, желая смягчить его, другие - потому что поняли, против кого они пошли. Имейте же мужество понять, что вы сделали, и признаться в этом!

Михаил Михайлович сжал голову руками и потом закрыл лицо ладонями. Наступило молчанье.

- Вам трудно, Капитонов? - наклонился к нему Бахметьев.

- Хотите, перенесем допрос на завтра. Подумайте. Согласны? - спросил Березовский.

Что было думать? Охваченный отчаянием, Михаил Михайлович не двигался. Потом медленно, будто просыпаясь, отнял руки от лица и выпрямился.

- Нет, говорить надо сейчас, только сейчас, - сказал он разбитым голосом, побледневший, сразу будто осунувшийся. - Вы правы, надо отвечать за преступления против своей страны. - Он криво усмехнулся. - Плохо только, что мысли о родине пришли слишком поздно. Но что случилось, того уже не поправишь. Пусть уж мои ошибки - а ведь все началось с ошибок - и мои преступления послужат кому-нибудь уроком. - Он помолчал немного и уже почти твердым голосом сказал: - Да, я виновен, записывайте, теперь расскажу все.