Адвокат вольного города 7

Глава 13 Граница

В прошлом своём мире я прожил долго и, казалось бы, насыщенно, повидал тоже немало. Но!

Сейчас-то я ехал на паровозе, то есть в паровом локомотиве, наслаждался шикарным видом и выполнял крайне важную и ответственную функцию — ничего не трогал руками.

Дмитрий Карпович, он же «Митяй» управлялся с управлением сложной машиной сам.

Для начала, ещё в депо, он загнал меня в кабину железной громадины и выдал потасканную безразмерную одежду и прокопчённую фуражку. Так я был посвящен в железнодорожные рабочие, со словами: «Смотри, не потеряй, твою мать!».

Ну то есть слово «потеряй» было несколько иным, тоже на «п», по звучанию гораздо ближе к «пролюби», но смысл мне более чем понятен.

Свой костюм я аккуратно сложил и убрал в большую холщовую сумку, а вот папку с документами продолжал носить с собой, только плотно закрыл, чтобы бесценное прошение не покрылось угольной пылью и гарью.

На одежде были просто невероятных размеров внутренние карманы, куда я и пристроил папку, так что руки мои освободились.

Кабина просторная, это прямо-таки громадная комната для балов или массовых застолий, причём всё в ней имело смысл и назначение.

Некоторую работу Митяй, после небольших колебаний и сомнений в моих способностях, мне всё же поручил.

Локомотив был соединён жесткой сцепкой с открытым полувагоном, на котором был навален уголь в громадных, иногда с конскую голову, кусках. Всё же, говоря о том, что паровоз топят, надо понимать это буквально. Только топлива он жрёт в громадных количествах. На то он и паровоз.

Митяй дал мне большую совковую лопату и кивком указал на низенькую вагонетку. Это, кстати, была вся инструкция помощника машиниста, то есть больше мне никто ничего не сказал и не объяснил.

Эту вагонетку я, орудуя длинной и как почти всё тут, грязной металлической ручкой вагонетки, откатил через свободно открывающуюся в обе сторону дверь в задней части кабины и нагрузил углём из полувагона. Каталась вагонетка по выемкам, то есть как рельсы, только наоборот — полозья утоплены в пол, причём имелся и мост из полувагона в локомотив. Если в выемки попадали куски угля и мусор, то угольная тележка разгневанно гремела колёсами, с хрустом проезжая по мусору.

Нагрузил я по неопытности так щедро, что потом еле упёр. Когда дотащил, то оказалось, что лопату забыл снаружи и пришлось сбегать ещё раз.

Раструб (или как этот зев называется?) открывался просто, запорная ручка поднималась лопатой чуть вверх и отклонялась в сторону, отчего оказывалась лежащей на специальном уступе, а массивную дверцу с керамической сердцевиной можно было легко сдвигать влево.

Огонь внутри не то, чтобы горел, а скорее лениво тлел.

Пока я неловко копался с углём, Митяй, прихватив какой-то крюк, сиганул на насыпь и ушёл проверять колёсные пары и путь.

Я же накидал некоторое количество угля в «жерло».

Кидать нужно сравнительно далеко. Примерно на этом этапе я понял, зачем у лопаты ручка длиной более двух метров. Первые полметра сетчатые стенки, зона горения много глубже, и она поистине громадного размера.

Поначалу вновь помещённый уголь просто лежал, словно отдыхая, на тлеющих старых углях печи, однако в какой-то момент то один, то другой кусок стали заниматься синеватыми, переходящими в жаркий оранжевый цвет язычков огня. Постепенно всё больше камней охватывало неяркое, но спокойное, жаркое и сильное пламя.

Так, конечно, видно, что уголь — это весьма почтенное топливо. Горит небольшими всполохами, без спецэффектов, а жар даёт отменный.

— Дальше я сам. Хотя нет, привези-ка полную вагонетку угля, чтобы был, — с этими словами Митяй достал из кармана висящей куртки длинную узкую бутыль и сделал из ней богатырский глоток.

Подозреваю только, что это была не колодезная водица.

— А разве можно пить на работе? — с явным сомнением спросил я.

— Ветер дует, ходим туда-сюда… Это чтобы не застудиться и чёрные сопли из ноздрей выгнать!

Я набрал ещё угля, притащил, а Митяй тем временем шерудил в зоне сгорания феноменально длинной кочергой такого размера, что казалось, она была способна пошевелить угли в аду, не выходя из кабины паровоза.

Котёл постепенно грелся, Митяй снова вылез и, ловко (что было особенно примечательно учитывая, что он только что влил в себя добрую порцию водки) пройдя по узкому уступу внешнего края корпуса локомотива, по обшивке котла, защищённого лишь низенькой оградкой, дотянулся до какой-то цепи, свисающей с непонятной конструкции. Потянул, и повернул к нам длинную изогнутую трубу, которую, путём нехитрых манипуляций, совмещённых со скупо, но метко выдаваемыми матюками, направил к одному из многочисленных и малопонятных мне люков, ведущему в локомотив.

Он залез на самый край, поколдовал с трубой и оттуда пошла вода, которая с шумом устремилась куда-то внутрь, в недра паровоза.

Температура котла (а я уже понял, что её показывает здоровенный циферблат чуть ли не посредине на внешнем краю) от долива холодной воды никак не снизилась, отчего я сделал вывод, что льёт её Митяй не в основной котёл, а какую-то вспомогательную ёмкость.

Вернувшись, Митяй вытер руки о большое буро-красное полотнище, густо испачканное углём и угольной золой.

— Ну что, котёл скоро будет готов. Уровень в норме, тормозная система в норме, запасы пополнены.

Все передняя часть (то есть та, которая идёт по ходу движения) кабины была усеяна рычажками, круглыми датчиками, рукоятями кранов и прочими имеющими смысл и функционал запорами.

Для удобства сама по себе стенка с переплетением трубок и выступов была чёрная (и этот цвет она сохраняла), а все датчики и прочий «интерфейс» медно-золотыми с белыми сердцевинами, то есть изначально такими, а сейчас сильно закопчёнными и потемневшими. Тем не менее всё вполне себе функционировало и что-то значило.

Машинист не глядя открыл крышку висящей на стене коробки и, потянувшись, достал оттуда телефонную трубку на длинном перемотанном чем-то вроде изоленты шнуре. В ответ на мой удивлённый взгляд, снисходительно пояснил:

— Да не дрейфь ты, темнота необученная, это рация, просто модель такая.

Пощёлкав тумблером и настройками, он натужно откашлялся прямо в трубку, отчего оттуда немедленно раздался возмущённый женский голос:

— Митяй, ты там очешуел в край? Я вот щас таки брошу всё и приду тебя отмудохать. Хрен ты пучеглазый, ты на кой в трубку кашляешь? Помираешь, что ли, от чахотки? Так это была бы лучшая новость за неделю. Ты лучше скажи, твой дерьмовоз готов к схватке со степью?

— Светочка, ты не ругайся так.

— А ты мне не светочкай, а докладывай толком!

— Диспетчер, я прошу прощения за все причинённые по незнанию обиды! — Митяй прижал у груди бутылку, причём я не смог толком вспомнить момент, когда она оказалась у него в руке. — Как на духу, докладываю, к выходу на маршрут готовы.

— Какой ты у меня сегодня номер, Митяй? — спросил, чуть смягчившись, голос.

— Я искренне рассчитываю всегда быть в твоём сердце первым! — не растерявшись, по-гусарски выдал Митяй и посмотрел на индикатор давления в котле.

— Не ёрничай. А, нашли. Ты по десять сорок восемь сегодня?

— Да, вроде того. Уголёк везу и пару закрытых вагонов с каким-то шахтным оборудованием.

— Ты там пил, что ли? — казалось, голос принюхивается. Митяй в этот момент как раз делал очередной глоток из бутылки, выпучил глаза и наклонил её назад, ухитрившись при выполнении манёвра не пролить ни капли.

— Светочка, как можно⁈

— Не светочкай мне. Алкаши. Понабрали в окрестных пивных. Наловили насильно.

— Светочка, я из Твери.

— Выгнали, значит, из Твери-то. Скажи, как есть, пил?

— Нет.

— Не верю! — женский вариант Станиславского отчётливо принюхивался, словно через трубку можно было что-то учуять.

— Так ты приходи и проверь. А я как раз сбегаю цветы куплю. Только ты тогда от меня так просто не отделаешься.

— Да кому ты нужен⁈ Ладно… Приборы?

— Норма.

— Запас топлива?

— Почитай четыре тонны на прицепе, не считая того, что я его же везу.

— Тьфу, ну да. Воды долил?

— Обижаешь!

— Да ну? А кто в степи ночевал трижды? А кто под Кижмой из-за этого весь путь остановил на сутки?

— Это шесть лет назад было, Света! Кто старое помянет, тому глаз вон.

— Кто старое забудет, тому мы на бумажечку запишем или рисунок нарисуем, чтоб не забывал, — сварливо ответила диспетчер. — Точно залил?

— Да точно!

— Поклянись чем-то дорогим твоему сердцу!

— Да чтоб мне до конца жизни трезвым ходить и без шапки!

— Ладно. Оставайся в канале.

Митяй посмотрел на меня и подмигнул. Я в ожидании присел на одном из кресел, стараясь не шевелиться лишний раз. Потом жестом показал, мол, может ещё несколько лопат угля закинуть?

Митяй поощрительно кивнул.

— Десять сорок восемь, стрелки выставлены на выход по третьему. Передала по команде, проверяй фонари. И не вздумай снова остановиться у пивной, Митяй, я всё помню! Фиксирую время отхода. Вы в графике, десять сорок восемь.

— Есть, диспетчер. Светочка, я целую тебя нежно в губы. Тебе чего-то привезти из Кустового?

— Мужика нормального, чтобы не бухал как полковой конь и не судимый был. Всё, отчаливай, старый пират, мне работать пора. Попутного ветра в горбатую спину. Конец связи.

Митяй положил трубку, пристроил бутылку, и освободившейся рукой потянул за какую-то ручку на тросе, отчего наш паровоз пронзительно загудел трижды.

Несмотря на то, что котёл располагался перед нами, то есть перед кабиной и блокировал почти весь обзор, боковые окна, поистине панорамные, были чисты, а места машиниста и помощника машиниста, то есть меня, располагались в самых передних углах, в правом (его) и моё — в левом. Таким образом, за счёт того, что громадина котла паровоза была всё же уже кабины машиниста, машинист смотрел вперёд через своё окно на путь и видел его, а если прибавить к этому помощника (и если бы он не спал где-то тут, по словам Митяя), то тот также мог контролировать впередилежащий путь.

У каждого из нас было кресло, причём кресло Митяя отчётливо комфортнее, новее и лучше. Иерархия кресел, как способ дифференциации общества и коллектива.

Мне было пофигу состояние кресла. Пиво с собой я не брал, хотя вид после того, как мы плавно разогнались и покинули депо сквозь настежь распахнутые ворота, открывался величественный. Стоял ясный день, и мы долго-долго ехали. После того, как мы миновали пригород и несколько стрелок, где стрелочники показывали что-то при помощи флажков, Митяй заметно успокоился и открыл своё пиво, которым стал основательно и неторопливо полировать ранее выпитую водочку.

Поскольку он ещё и закусывал, то на большом инструментальном ящике, который он использовал как стол, выложил засоленную рыбу и со вкусом кушал её. Чтобы было нескучно, он травил мне байки про железные дороги и какие происшествия приключались с ним в ходе его карьеры.

Я же честно выполнял функции помощника машиниста (хотя от этого в процессе и перемазался, как натуральный чёрт), таскал уголь, загружал его в зону горения, а когда Митяй велел, даже иногда дёргал за ручку и паровоз протяжно гудел.

Пока мы ехали, чтобы как-то разнообразить время в пути, а также потому, что в отличие от Митяя, я не пил и его истории меня скорее ужасали, чем веселили, спросил машиниста:

— А откуда свет. Ну я имею в виду, откуда электричество? Ведь паровоз освещает себе путь громадным фонарём! Он электрический.

— Конечно! Раньше были на керосине и жгли они его уйму. Сейчас лампы накаливания, никаких макров. Экономия!

— Так откуда ток?

— Ну, тут дело какое, — Митяй не стал меня подкалывать по поводу технической безграмотности и удивительным образом сохранял сравнительно трезвое мышление и состояние ума. — Мы же паровоз? Ну, в смысле едем на нём?

— Да, паровоз.

— А паровоз от слова пар, так?

— Принцип работы паровоза, как в котле создаётся давление, как пар вырывается и толкает поршни, которые приводят в движение колёсную группу, я себе представляю. Но также понимаю, что электричество в этом процессе не участвует.

— Верно. Но пар, он и в Африке пар. Его надо куда-то отводить. Если бы мы посмотрели снаружи локомотива, — он ткнул пальцем куда-то вперёд и чуть вверх, то увидели бы чёрную такую штуку, как улитку, только с две тонны весом. Она чёрная, как многое тут, так что без ста грамм не разберёшь, но это не совсем часть парового механизма. Это паровая турбина. Знаешь принцип действия турбины?

— В общих чертах, в школе учил.

— Пар беспрерывно двигает в турбине лопасти на оси, ось крутит динаму, а та самая динама заряжает аккумуляторы. Что самое забавное, для перемещения паровоза этот аккумулятор не нужен. Вот таким макаром электричество, изначально совершенной системе паровоза чуждое, плотно в нём поселилось.

— Освещение?

— Да, оно даёт свет в кабине, и наш маршевый фонарь питает. И помпу высокого давления гоняет, которая делает температуру в котле равномерной и помпу фильтра тоже, за счёт чего вода в котле достаточно чистая, хоть чай заваривай. И пожарное оборудование на электричестве, рация опять-таки.

— Круто.

— Железные дороги высокотехноло… логи… высокой. Тьфу! Короче, за железные дороги!

…

Несмотря на кажущуюся скорость, паровоз, тем более такой как наш, грузовой, двигался сравнительно медленно и к границе мы прибыли уже после заката. Митяй предупредил, что мы пребываем почти одновременно с пассажирским составом, так что на нас, если не плевать, то… Основной интерес у пограничников к толпе пассажиров, пересекающих границу республики, тому, что они могут везти и кто они такие.

Особый интерес у погранцов вызывал тот факт, что Кустовой — город вольный, где пряталась от правосудия орда каторжников, преступников и прочих криминальных элементов, которым в эту вольницу надо было как-то попасть. Граница — узкое место, где эту рыбку пограничники ловили.

Поезд остановился. Митяй высунулся на улицу, вздохнул, потом сел на своё кресло и, балансируя бумажками на коленке, принялся что-то рисовать и писать в каких-то документах.

Наш состав поставили в боковой путь, кармашек, где мы целых сорок минут ждали, чтобы к нам пришёл наш пограничник со штампом о проходе границы.

Тяжёлый удар кулака о дверь сопровождался громогласным «Откройте, служба государственной границы!».

— Заходи, чего стучишь! — проорал в ответ Митяй.

Зашёл пограничник и для начала стал зачем-то принюхиваться, что смотрелось комично, потому что он сочетал это с серьёзным и даже надменным выражением лица.

Потом он прошёлся и открыл стенной шкаф, в котором обнаружил спящего и всё ещё дышавшего перегаром железнодорожника. Так я узнал, где первый помощник (я-то был вторым).

— Спит, что ли? — спросил донельзя серьёзный пограничник.

— Спит. И будет спать, — уверенно ответил Митяй. — Он гульбанил четверо суток, вернулся на одних инстинктах. Чего б ему не спать?

— А документы его?

— У меня.

— Это нарушение!

— С чего бы это? — искренне возмутился Митяй. — Где это сказано, что пересекающий границу должен быть трезв, как стёклышко?

— Так он не то, чтобы просто не трезв, он вообще спит?

— А на кой ему бдеть? Дай малому поспать, чего пристал⁈

— Мне надо личность установить.

— Флаг в руки. В смысле, документ в руки и устанавливай, сколько влезет.

Пограничник взял в руки наши паспорта и выжидающе засопел.

— Хорошилов! — с нажимом сказал Митяй.

— Да-да?

— Денег не дам.

Пограничник возмущённо приподнял бровь.

— Денег не дам, — повторил Митяй. — Я сегодня пустой, ничего не везу.

— Я вообще не понимаю, о чём ты, — он покосился на меня и добавил шёпотом (а и всё равно я услышал). — Как ничего?

— Ну такой день, Хорошилов. Какое-то время ничего, кроме водки в моих жилах.

Пограничник разочаровано вздохнул и без энтузиазма помусолил документы.

— А вот он? — Хорошилов безошибочно показал на меня.

— Тоже не дам. Он не каторжанин. Неужто не видишь?

— А зачем же?

— Безбилетник, токма я его оформил, как помощника и в реестр вписал. Показать?

— А зачем ты его вписал?

— Зачем-зачем. Ты глупый что ли, Хорошилов? Он же деньги на билет пропил вместе со мной.

— А может всё же беглый? Или в розыске? А, отвечай, помощник?

— Я что? Я ничего. Я почти не пью, — привычно сделав глупое лицо, почтительно стал перед пограничником.

— А скинь-ка на секунду куртку от формы, я на тебя полюбуюсь.

Я оголился по пояс.

— Ну, видишь, Хорошилов, каторжанских татуировок нет.

— Вижу, не слепой. А зачем же ты, голубчик, в Кустовой пробираешься?

— Я же ей говорил, что не пью. А если пью, то не пьянею. И коня ейного папаши не я пропил. А она дрыном, стервь! Говорит, уходи из дома.

— От жены сбёг? — предположил пограничник.

— Нет, у нас крепкий брак, -убеждённо соврал я

— Точно, сбёг! Ещё и алкаш, — уверился Хорошилов.

— Денег не дам! — упрямо стоял на своём Митяй.

— Ну хоть налей, — просительно заворчал пограничник.

— Тебе ж нельзя, ты на службе, — хитро прищурился железнодорожник.

— Как и тебе, Митяй, как и тебе.