Аферист

Глава 7

Вечером Боря явился подшофе. И даже хорошо, разговорчивее будет.

— А расскажи мне, дружище, что за страшная история приключилась с Розочкой? — задал я интересующий меня вопрос.

— Почему ты спрашиваешь? — подозрительно уточнил он. — Подожди. Только не говори, что вы с ней…

— Боря, святое дитя. Да ты слепой, что ли? Вроде не так-то и много было там народу, и не такой-то ты и пьяный был, чтобы этого не заметить.

— Сволочь! — вскочил вдруг этот божий одуван и схватил меня за грудки. — Не трогай её! Не приближайся!

Однако! А Розочка считает его всего лишь другом. Если парень во френдзоне, ему ничего и никогда не светит.

— Успокойся, Ромео. У тебя всё равно нет шансов. Так что ей, одной оставаться?

— Дурак! Она уже хлебнула от такого вот, как ты. Только-только заживать начало.

— А вот сейчас было обидно. Ты меня с этим-то не равняй.

— И чем же ты лучше?

— Приехали. Ну-ка садись, студент. Сейчас я тебе ликбез проводить буду. Заруби на своём курносом носу, что я — не они. Те твари, которых я пощипываю, заслужили свою участь сами. Я слабых и честных не обижаю. Мои жертвы — отпетые негодяи. Вот ты не очень-то любишь свою страну. Тебе в ней нечем дышать, и как там вы ещё говорите. Каковы главные пороки людей в Союзе. Знаешь? Хамство. Повсеместное хамство. Не отягощённые товарно-денежными отношениями, люди забыли, что клиент всегда прав. Зарплата зависит не от уровня обслуживания, а регламентирована государством. Лицемерие. При всей внешней мишуре идеалов коммунизма каждый ищет тёплое местечко. Искренняя вера в идеалы — удел масс. Любой, кто чуть приподнялся — мечтает о дворцах и яхтах. Повсеместное воровство. Это национальная традиция такая. Не знаю, можно ли её вообще искоренить. Но я попробую. Во всяком случае, именно воры всех мастей — моя специализация. Поэтому, Боренька… ты записываешь? Эта историческая лекция достойна быть увековеченной хотя бы в виде конспекта. Поэтому Розочку, как жертву наглого и беспринципного проходимца, я взял под своё крыло. Со своей стороны могу обещать, что негодяй понесёт наказание. Уже ясно, что закон не на стороне женщины, жившей гражданским браком с нечистым на руку человеком. Более того, он сегодня так убедительно врал, что даже я на минутку усомнился, а был ли мальчик. На самом деле доказательств никаких, поэтому мне нужно твоё свидетельство. Рассказывай, друг мой, как на суде, и говори правду и только правду. Аминь. Я слушаю.

— Да что рассказывать? Мы все видели, что с ней было, когда Александр умер. Одна тень осталась от нашей Розочки. Ей и про машину-то подсказали, чтобы отвлечь от этого пожирающего её горя. Александр и правда хотел машину, прямо грезил. Не успел, вот так бывает. Ну она и загорелась, как будто это, не знаю, воскресить его могло. И вдруг всё затихло, Роза стала всех избегать, перестала в гости приходить и к себе приглашать. На вопросы о машине уклончиво отвечала, что скоро машина будет. А когда купила, так даже обмывать не стала. Нам бы насторожиться, что происходит, но все списывали на горе. Ну не настроен человек общаться, так надо обождать. После первой годовщины легче станет. Проходит месяц, другой — тишина. На все звонки и вопросы, как дела, один ответ — всё хорошо, извини, некогда. И тут как гром среди ясного неба, прибегает вся в слезах, слова вымолвить не может, вцепилась, и причитает: «Борька, помоги!». Я перепугался страшно. Что такое стряслось? А она и рассказывает, что её машину забрал какой-то мужик, с которым она почти полгода прожила и от всех прятала. Боялась, что осуждать будут. Вот дурёха. Да все бы выдохнули, что всё у неё хорошо и она дальше живёт. А то эти недомолвки всех только тревожили. Я даже коньяк батин армянский достал, рюмку ей налил, тогда более-менее успокоилась да рассказала, как дело было. Что я мог сделать? Обратились в суд. И началось… бумажная волокита, перепихивание из кабинета в кабинет, а одна то ли помощница судьи, то ли кто, вообще лекцию прочитала о вреде морального разложения молодёжи. Сначала шляются и сожительствуют без брака, потом жалуются. Так и надо. В общем, до суда не дошло, нервы у Розы не выдержали. Когда её в очередном кабинете отпнули и обругали вдобавок, она просто ушла.

Что же, картина ясна. Врёт наш Антон Игоревич, специалист по истории КПСС, как сивый мерин. А это значит, что? Значит, заплатит он за каждую слезинку моей лапушки и за каждую копеечку отдаст копеечку плюс нервных клеток пучок.

— Ну вот и на вашей улице перевернулся грузовик с пряниками. Запасайся попкорном, у меня уже масса идей, как подпортить ему радость бытия. Кстати, дельные идеи принимаются в неограниченном количестве.

— Эээ… морду набить?

— Набьём — в самом конце, когда враг будет повержен. А пока если и бить, то чужими руками или фигурально выражаясь.

— Но почему?

— А потому, что мне с товарища Малиновского нужно получить материальные блага в виде автомобиля марки «Жигули» либо его эквивалент в советских рублях. А после мордобития я получу только заявление в милицию, что затруднит доступ к телу. У тебя, Боренька, была возможность набить ему морду до меня. Теперь я запрещаю его трогать до тех пор, пока не скажу, что можно. Это первое. Второе, вопрос к тебе. Ты сам с ним встречался?

— Ну видел.

— Издалека, близко?

— В коридоре суда. Метров с десяти.

— Это хорошо. Ближе не подходи пока.

— Почему?

— Потому что у тебя будет своя роль в предстоящем спектакле. Я воспользуюсь твоей печатной машинкой?

— Это не моя, это дедова.

— Неважно.

— Ты умеешь печатать?

— А чего там уметь?

— Мне от руки быстрее. Пока очередную букву найдёшь.

— Может и быстрее, но не всегда это прокатит.

Ну-ка, освежим навык. У нас компьютеров не было очень долго. Мы как-то возмутились, что весь цивилизованный мир перешёл на печатные документы, а мы всё от руки пишем, так нам от щедрот привезли пять печатных машинок. Спонсор помог. Себе он компьютеры в офисе поставил, а машинки с барского плеча пожертвовал в органы. Было это году в девяносто восьмом. И ещё лет пять мы на них барабанили. Потом появился первый комп, время работы на котором было строго регламентировано. Учились на коленке, и порой битва с вордом или экселем заканчивалась тем, что по старинке бежали к неубиваемой «Москве» и набивали на ней текст в три раза быстрее.

Так что я заправил лист писчей бумаги в каретку, зажал большим пальцем клавишу смены регистра и напечатал большими буквами «Справка».

Боря послушал бодрый перестук машинки и ушёл к себе.

Завтра особый день. Поскольку я о себе ничего не знал, то назначил на второе мая свой день рождения. Во всяком случае именно в этот день в прежней жизни я привык принимать поздравления. Так не будем отступать от традиций и в этот раз. А традиция гласит, что в этот день я привожу подарки в соседний детский дом. Повезу и в этот раз, главное их умудриться вручить. Смутно подозреваю, что с этим всё непросто. Да ещё завтра воскресенье, все инстанции на заслуженном выходном. Ну ничего, послезавтра тоже подойдёт, как раз прозондирую почву.

Утром я поехал к Николаичу. Тот ещё дрых сном праведника.

— Рота, пааадъём! — гаркнул я во всю глотку. — Бегом, бегом, салага!

Мужчина вскочил, заметался, разыскивая форму.

Я подвинул стул и сел, наблюдая за ним. Наконец он застыл в одном ботинке, потому что второй никак не находился, и оглядел комнату.

— Что это было? — схватившись за лоб, спросил он.

— Проверка личного состава, — пояснил я.

— Мляать! Ты кто такой?

— Я смертушка твоя, Степан.

— Какая смертушка? Ты откуда тут взялся?

— Да так, шёл мимо. Дай думаю зайду, поздоровкаюсь.

— А кто дверь открыл?

— Так она не закрыта была.

— Совсем?

Я пожал плечами: уж как есть.

— Погоди, дай вспомнить.

— Ну валяй, вспоминай. Я пока водички хлебну. Жарко у тебя.

Я прошёл на кухню, нашёл стакан, плеснул в него воды из чайника. Стою, пью. Николаич пришёл за мной через минуту, схватил чайник и присосался к носику.

— Слышь, мы чё, вчера пили вместе? — спросил он, прислоняя чайник ко лбу.

— Было дело, — не стал я отрицать.

— Ничерта не помню, — признался он.

— Плохо. Значит, придётся повторить воспитательную беседу о вреде пьянства.

— Стой! Вспомнил. Ты же из вытрезвителя.

— Браво, — похлопал я. — Ещё чего вспомнишь?

— Ничего не понимаю. Откуда ты взялся?

— Меньше надо пить, Стёпа. И меньше страдать из-за непорядочных людей. А теперь послушай меня. Барсуков конечно сволочь. Но мы его давно пасём.

— Как?! Откуда ты…

— Не перебивай. И так повторять приходится, когда уже вчера всё сказано было. Так вот, мы за ним наблюдаем с тех самых пор, как он по кривой дорожке пошёл. Рано или поздно возьмём, как материал накопится. А пока ты работай, и по возможности фиксируй, когда, у кого, сколько он позаимствовал. Пригодится в суде.

Николаич опустился на табуретку, схватившись двумя руками за голову. Надо подлечить бедолагу, а то как-то разговор у нас не клеится. Я достал из кармана поллитру «Пшеничной», а из второго — банку омулёвой икры. Из нашего свёртка вытащил. Пошарил по ящичкам, но консервного ножа не нашёл. Плюнул, пробил дырку ножом и открыл консерву методом грубой силы. У меня тоже открывашки не было, никак не сподобился купить. Да и не очень-то она нужна, когда жесть на банках руками гнуть можно спокойно. В хлебнице нашлась четверть чёрствой булки хлеба второго сорта. Оттяпав от неё два ломтя, я щедро намазал их икрой, плеснул водку в стаканы и протянул один из них Николаичу:

— Ну, будем.

Тот непонимающе уставился на прозрачную жидкость перед собственным носом.

— Бери-бери, лечись. А то разговаривать с тобой невозможно.

— Не буду.

— Букой таким не будь. У меня день рождения сегодня. А тебе надо здоровье поправить.

— Чтобы я опять нажрался, и ещё чего-нибудь разболтал?

— Да серьёзно у меня днюха. Я к тебе не как должностное лицо пришёл, а как друг. К тому же, мы не собираемся напиваться, употреблять будем вдумчиво и аккуратно.

И мы употребили, закусив икрой. Николаич наконец разморозился, достал из холодильника банку солёных огурцов, а я кинул в кастрюлю пяток найденных картофелин, залил водой и поставил на газ. После этого разговор пошёл живее.

— Как хоть звать-то тебя?

— Даже это не помнишь? Сева я.

— А, точно, Всеволод Казаков. Навёл ты у нас тень на плетень. Барсуков на тебя зуб точит, он все отделения милиции обзвонил, Казакова искал. Грозится поймать и шкуру спустить.

— Серьёзно? То есть он у меня из кошелька полтинник вытащил, а я же ещё хулиган и ввёл несчастного Барсука в заблуждение?

— Так ты притворялся? На задании был, получается?

— Я о своей работе говорить не могу. Извини, дружище, но давай о чём-нибудь другом.

— Понимаю. Будь здоров, именинник.

Выпили. Доскребли икру из банки.

— Просветишь, когда мы успели подружиться?

— Вчера. Жалко, что ты не помнишь. Душевно посидели.

— А где сидели?

— В летнем кафе на Киевской.

— Погоди-погоди, смутно что-то…

— Да ладно, чего уж теперь. Давай с начала.

— Ты откуда вообще?

— А сам-то как думаешь?

— ОБХСС? — схватившись за голову, севшим голосом просипел Николаич.

— И не только. Я тебе потом удостоверения покажу, оба. С собой не взял, я ж к другу шёл, за день рождения выпить. Чтобы не порочить честь мундира, не брал. И ты кончай напиваться при форме и корочках. А не то попрут из органов за такие дела.

— Так меня за соучастие в любом случае привлекут.

— Учитывая явку с повинной и отсутствие фактов причастности к противоправным деяниям, не привлекут. Так, побудешь ещё под надзором, проявишь себя как добросовестный сотрудник милиции, снимут надзор.

— Явку с повинной? Я не писал.

— Устного заявления в данном случае достаточно.

— Так я и не заявлял.

— Уверен? — усмехнулся я.

— Вчера? — убитым голосом предположил Николаич.

— Да ты никак жалеешь? Гниду эту жалеешь, которая в органах прижилась и сосёт трудовую кровь из граждан? Ты думаешь, он побалуется и перестанет? Так я тебе расскажу, как дальше дело будет. Тебя он подставит рано или поздно, потому что ты угроза для него, и останешься ты вечным дежурным до пенсии по старости. А сам Барсучок будет расти и развиваться, пока ты покрываешь его делишки. И дорастёт наш Михаил Игнатьевич аж до генерала. Большим человеком станет. А масштаб его делишек будет всё расти, и криминал станет разъедать органы изнутри. Совратит много честных душ с истинного пути, а сколько пострадает невинных граждан? Думаешь, я преувеличиваю? Нисколько! Проходил я уже это всё. Этого ты хочешь?

— Нет.

— Что ты там говоришь? Плохо слышу.

— Не хочу.

— Вот! Накрепко запомни это на всю жизнь. И глядишь, не Барсук, а ты у нас генералом станешь.

Я встал и пошёл проверять картошку. Потыкал ножиком, признал её готовой, так что отлил воду и высыпал горячие, восхитительно исходящие паром клубни на тарелку.

— Ладно, давай ещё по маленькой, да я пойду. Дела. Да не грызи ты себя. Ты радуйся, что ничего непоправимого не случилось. Ну выпрут Барсукова из органов, так туда ему и дорога. И ты замараться не успел, хотя конечно лучше было после первого же инцидента за руку его и в кабинет начальника. Чем же он тебя взял, что ты решил смолчать?

— А я вчера не говорил?

— Нет.

— Стыдно потому что. Даже пьяному стыдно.

— Неужто особо крупный куш поделили?

— Нет! Ты чего? Да я…

— Ладно-ладно, верю. В честность твою верю.

— Это ещё в армии было. В увольнение ходил и с девушкой одной… подружился. А она оказалась женой командира. Ну я ж откуда знал. И она тоже хороша, хоть бы слово о том, что замужем. Кольца на пальце нет, ну я и… А потом она к нам в часть приехала как-то, меня увидела… и сделала вид, что мы не знакомы. А Мишка её конечно сразу узнал, мы вместе с ним гуливанили, так потом до конца службы подмигивал и хихикал. И вот, теперь напомнил, что он меня тогда не сдал. Да и сейчас того командира найти плёвое дело, служили-то рядом. А у меня невеста, Алёнушка. Чистый душой человек.

Знаю твою супругу, Николаич. Хорошая женщина. Сорок лет вы с ней душа в душу прожили, я даже завидовал, какая дружная у вас семья. Дети, внуки. На похоронах искренне горевали по тебе.

— Ничего, недолго ему осталось. Потерпи немного.

Главное, пить прекращай, это делу не поможет, а подгадить может здорово.

— А можно как-то ускорить? У меня свадьба, заявление уже подали.

— Ну и женись. А я поспособствую, чтобы поскорее Барсука убрать.

На самом деле, убрать я его могу прямо сейчас, но мне было мало его уволить, а как его посадить всерьёз и надолго, я пока не придумал. Для этого мне понадобятся документы. И тогда я мелочиться не стану.