Аферистка

Глава 18

Кубинцы посадили в память о Кларе дерево и прислали мне его фото. Кроме дерева, на снимке были изображены улыбающиеся дети на фоне мемориальной доски. Очень трогательная фотография. Свой тридцать четвертый день рождения я отпраздновала вместе с Карлом, который специализировался на межпозвоночных хрящах. Он стал моим лечащим врачом и в свободное от работы время — любовником. Карл, конечно, женат, как большинство мужчин в его возрасте. Он очень трепетно относился к гонорарам и считал каждый пфенниг.

Карл установил, что жена дорого обходится ему. Ночь с ней (а он занимался с супругой сексом дважды в месяц) стоила, по его расчетам, семь тысяч марок. Он называл жену фригидной и слишком дорогой женщиной. На платоническую любовь Карл был не способен.

С тех пор как я приняла решение жить честно и праведно, у меня начались сильные боли в позвоночнике. Кроме того, я страдала от бессмысленности жизни. Карл называл мои боли психосоматическими. Я была для него интересным случаем в его медицинской практике и к тому же скромной любовницей, довольствовавшейся малым. Апартаменты в гостинице «Рафаэль» я оплачивала сама. Квартира Карла располагалась поблизости.

Карл был очень практичным человеком. Он находил удовольствие во всем, чем бы ни занимался. Болезнь и одиночество заставили меня сблизиться с ним. Карл очень увлекательно рассказывал о заболеваниях позвоночника и относился ко мне заботливо и предупредительно. Ко дню рождения он подарил мне корсет, украшенный дорогими кружевами. Одновременно красивый и полезный для здоровья подарок. Корсет способствовал прямой осанке. Никто никогда не проявлял обо мне подобной заботы.

Я понемногу тратила свои деньги и ничего не требовала от любовника, скромно живя в роскошной мюнхенской гостинице. Я проводила время в ленивой праздности и считала, что работа мешает людям предаваться удовольствиям и задумываться о том, кто они и какими хотели бы стать. Впрочем, на эти вопросы я не смогла бы дать ответы. Я стремилась только к одному — избавиться от боли. Ради этого я терпела уколы, массажи и занималась лечебной физкультурой. Постепенно благодаря искусству Карла я одержала победу над болью. А может, боль прошла сама собой. Похоже, Карл сам не знал, чему именно я обязана своим исцелением, но всем своим видом давал понять, что является всеведущим врачевателем, способным совершить чудо. Я заметила, что врачи часто обладают актерскими способностями.

У меня не было друзей. Я проводила время, читая книги, делая покупки, обедая с Карлом. Время от времени звонила в Цюрих и интересовалась ценами на акции. Я жила на проценты от вкладов. Мюнхен — город с тысячей соблазнов. Здесь можно вести роскошную жизнь. Со времен Геральда здесь ничего не изменилось. Правда, с тех пор у меня поубавилось наивности, зато возросла степень свободы. У меня появились деньги, которые позволяли не воспринимать мужчин всерьез и относиться к ним так, как они того заслуживали.

У Карла имелся загородный домик на озере Штарнберг, где обычно отдыхала его жена. Она ненавидела супруга за его постоянные измены, но разводиться не хотела, поскольку привыкла жить в достатке. Карл тоже ненавидел жену, поскольку она заставляла его притворяться и изворачиваться, но тоже не собирался подавать на развод, так как не желал делить имущество. Все упиралось в деньги. Когда речь заходила об имуществе, удовольствия отходили на второй план. Карл утверждал, что самое важное для человека — здоровье. И это неудивительно, ведь он делал на нем деньги. В клинику стекались пациенты, чьи крестцы и позвоночники не выдерживали напряжения жизни. И Карл творил настоящие чудеса, особенно если лечил симпатичных молодых пациенток.

Я не допускала даже мысли о том, чтобы превратить Карла в одну из своих жертв. Я поклялась себе больше никогда не шантажировать мужчин с помощью секса. Йоханнес Бреннер на всю жизнь отбил у меня охоту заниматься подобным бизнесом. В благодарность за это я часто звонила ему на мобильный и служебный телефоны и оскорбляла непристойными словами. Так я изводила садиста, любившего нагонять на женщин смертельный страх. Я грозила кастрировать его с помощью ножниц, изнасиловать с помощью искусственного пениса, нашпигованного гвоздями, исполосовать ему язык лезвием бритвы. Мне доставляло удовольствие приводить его в смятение. Я чувствовала, как мой голос повергает его в панику. Эти звонки помогали мне избавиться от кошмарных воспоминаний о той новогодней ночи.

Вылечив позвоночник, я сменила любовника. Теперь я встречалась с Бернгардом, продюсером, который всем своим любовницам обещал роль в фильме. Мне он тоже дал подобное обещание, хотя я была значительно старше его пассий и совершенно независима в материальном отношении.

Бернгард был очень занятым человеком, он говорил быстро и употреблял в своей речи массу английских выражений. Его мобильный телефон то и дело звонил, и Бернгард вел переговоры, сыпля кинематографическими терминами. С ним невозможно спокойно поговорить. Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Бернгард радушно принимал в своем доме всех, кого считал друзьями и полезными людьми. Он обращался на ты ко всем звездам и считался гением в своей области. Я поддерживала с ним отношения, потому что, во-первых, он обещал дать мне роль в кино, а во-вторых, секс с ним не казался мне обременительным. Обычно я садилась верхом на него, и это уменьшало нагрузку на позвоночник. Бернгард быстро достигал оргазма, потому что не любил тратить время впустую. Быстрота и скорость — девиз его жизни. Он ел и пил так же быстро, как и говорил, и любое промедление приводило его на грань нервного срыва. Бернгард владел виноградником в Тоскане, но мне так и не довелось побывать там. Моя карьера киноактрисы тоже не состоялась. Я не прошла пробы. Опытная мошенница и талантливая актриса в жизни растерялась перед кинокамерой. Это привело к разрыву наших отношений, потому что Бернгард не терпел рядом с собой ничего несовершенного. Я отомстила, бросив его мобильный телефон в аквариум с рыбками в итальянском ресторане, где у нас состоялся прощальный ужин.

Я поняла, что не создана быть актрисой или подругой человека творческой профессии. Леопольд, оперный певец, считал меня немузыкальной и бессердечной. Макс, профессор философии, упрекал меня в том, что я недостаточно образованна и не способна к абстрактному мышлению. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь, я отвечала: «Ничем». Это удивляло и даже пугало моих новых знакомых. Ответ «ничем» ассоциировался у них с капитуляцией перед всеми общественными нормами, представлялся им эксцентрическим. У каждого человека должны быть цели и задачи, определяющие его бытие. Какой смысл имеет существование человека, который ничем не занимается?

Никакого. Впрочем, мне было безразлично, какое впечатление я произвожу на окружающих. В свои тридцать четыре года я не приносила обществу пользы, но и никому не вредила. Я пребывала в состоянии великого глухого миролюбия. Впрочем, возможно, у Йоханнеса Бреннера и Берн-гарда, приславшего мне счет за новый мобильный телефон, имелось другое мнение. Но этих двоих я считала мелочными людьми, для которых большим открытием стало то, что не все женщины подставляют левую щеку, когда их ударят по правой.

Би писала мне из Дублина, что Джордж завел роман с молоденькой официанткой. Би собиралась свести счеты с жизнью, но пока не могла решиться, каким способом сделать это. Все прежние попытки самоубийства оказывались неудачными. Получив от нее столь трагическое письмо, я позвонила в Дублин и узнала, что Би встретила слепого русского поэта, гения, которому она надеялась заменить глаза и для которого мечтала стать музой. Би из тех женщин, которые подставляли мужчинам для удара обе щеки. Но я не могла спорить с ней по телефону. Мне стало жаль пятидесяти фунтов, но я не могла напоминать о деньгах женщине, захлебывающейся от счастья. Би сказала, что ее новый друг получает стипендию от одного из культурных фондов, и это несколько успокоило меня. В конце длинного монолога она спросила, как у меня дела, и положила трубку прежде, чем я успела ответить.

О, как я завидовала ее способности испытывать сильные всепоглощающие чувства! Как завидовала ее смешной, нелепой жизни! Я сидела пьяная и одинокая в баре гостиницы «Рафаэль», и, наверное, у меня был очень жалкий вид. Во всяком случае, бармен с сочувствием посматривал на меня, а пианист заиграл бодрый, веселый мотив, стараясь вывести меня из подавленного состояния. Я почему-то вдруг вспомнила Фрейбург и покончившего с собой Бруно. Мы все — убийцы. Мы убиваем в себе человека. Единственным моим другом теперь, после смерти Клары, был алкоголь, он смягчал душевную боль и наводил грусть. Честностью и порядочностью привлечь мужчин невозможно. Я отдала бы миллион за то, чтобы меня кто-нибудь полюбил. Чтобы кто-нибудь обнял меня за плечи, отвел в номер, лег вместе со мной в постель, любил меня всю ночь, а потом навсегда остался рядом. Я отдала бы миллион за то, чтобы Клара была сейчас жива, за ее смех, за ее тепло. Почему никто из тех мужчин, которых я любила или которых я обманула, не удержал меня, не захотел, чтобы я осталась с ним?

Сейчас бы у меня был свой домик, семья, монотонный быт… А потом начались бы ссоры, появилась первая ложь, за ней последовал бы обман. Тьфу, какая гадость! Нет, я никогда не хотела так жить. Маленькое счастье не для меня. Но тех, у кого нескромные запросы, жизнь наказывает. У них могут быть деньги, но не бывает любви.

Я сидела за стойкой бара, свободная и одинокая. Передо мной бутылка «Дом Периньон». Только идиотки покупают такое дорогое шампанское, тем более что я терпеть его не могу. Рядом не было Клары, которая утешила бы меня. Она сказала бы, что мне везет: я все еще живу, у меня есть деньги и я здорова. Меня не преследуют власти и дух Бруно. Никто, кроме Клары, не мог сказать мне этого. Я огляделась по сторонам. Люди в баре пристально смотрели в свои стаканы. Все они хотели быть любимыми. Забудьте Венецию! Гондолы — слишком ненадежное транспортное средство. И в конце их покрывают черным бархатом, и они везут вас в последний путь. Для меня то будет путь в ад, потому что я сделала в жизни слишком мало добра. Впрочем, это никого не касается. Обманутые мной мужчины молчали, а Бруно покончил с собой. Нет истца, нет и судьи. Лишь изредка по ночам мучают кошмары.

Я готова честно и искренне полюбить, но вокруг не находилось никого, кто честно и искренне примет такую любовь. Впрочем, что за дурацкое слово — «любовь». Глупые женщины верят в силу чувства. Сколько надо проявить покорности и смирения, как нужно обманывать себя, чтобы не потерять эту слепую веру. Мой банковский счет пополняло много мужчин. Может быть, кто-нибудь из них действительно любил меня? Я подписала счет, который принес мне бармен, встала с высокого табурета и, стараясь не шататься, направилась к лифту.

На следующий день я встретила Йорга Бауэра. Он окликнул меня на улице. Услышав свое имя, я чуть не сорвалась с места и не бросилась бежать. Я едва сдержала себя и, не оглядываясь, быстро пошла вперед. Однако вскоре чья-то рука опустилась мне на плечо. У меня упало сердце. Я решила, что меня догнал один из тех, кого я когда-то обманула. Однако, обернувшись, я увидела мужчину, который недавно самым бессовестным образом использовал меня. Полицейского, сыгравшего в Цюрихе роль моего сутенера.

— Вот так встреча! — воскликнул он радостно. — Что ты делаешь в Мюнхене? Играешь в местном театре или занимаешься менее почтенным ремеслом?

Он был в клетчатом пиджаке бежевых и зеленых тонов и коричневых брюках. Каштановые волосы, карие глаза — все в этом человеке коричневых оттенков. Меня тошнило от него. Хорошо, что меня уже вырвало сегодня утром в номере.

— Оставь меня в покое. Я вернула тебе все долги в Цюрихе.

Я двинулась дальше, но Йорг зашагал рядом со мной.

— Какая злопамятная, — сказал Йорг Бауэр.

Я опустила глаза и увидела, что он обут в черные спортивные ботинки. О Боже, какая безвкусица! Как он может появляться в таком виде в центре города, на Максимилиан-штрассе?

— Заткнись, легавый, и проваливай отсюда!

— И какая вульгарная!

Я шла по улице, не поднимая на него глаз.

— Эй, послушай, я больше не полицейский. Меня выгнали из полиции. Дела в Цюрихе не заладились. Одним словом, зло снова победило добро.

Я остановилась.

— Это радует. Я всегда была на стороне зла, так удобней жить.

Йорг Бауэр засмеялся. У него были ровные здоровые зубы.

— Я знаю это, дорогая моя. Оставшись не у дел, я стал изучать твое прошлое. Надо же было хоть чем-то занять себя. Надо сказать, тебя непросто найти. Ты постоянно переезжаешь с места на место.

Значит, наша встреча не случайна. Может, следует толкнуть его под проезжающую машину? Йорг как будто догадался о моих намерениях и крепко вцепился в мою руку.

— Успокойся, радость моя. Я не собираюсь заявлять на тебя в полицию. Я больше не отношусь к миру добра и справедливости, понимаешь?

Я несколько раз глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание. У меня дрожали руки. Время неумеренного потребления спиртного не прошло бесследно. Пора с этим завязывать. Йорг Бауэр представлял для меня несомненную опасность. Безработному бывшему полицейскому нужны деньги, и он решил шантажировать меня.

— Может, выпьем кофе? — спросила я ровным голосом.

Мое спокойствие, казалось, встревожило его.

— Нет. Я предпочитаю пиво и телячьи колбаски.

В пивной уже собрались алкоголики, пришедшие с утра пораньше опохмелиться. Йорг Бауэр старательно очистил для меня колбаску от оболочки. Он, по-видимому, решил проявлять заботу о своем будущем источнике финансирования.

— Чего ты хочешь от меня? У меня нет денег, я почти все истратила. И в данный момент я тоже безработная.

На его лице заиграла белозубая улыбка. Я отметила про себя, что у него красивые руки. Вероятно, обнаженный он выглядит лучше, чем в одежде.

— Я почти на мели, честное слово, — продолжала я. — После той истории в Цюрихе я завязала. Это было так противно, что мне не хочется пережить подобное еще раз.

— Мне очень жаль, что тогда все так вышло, — сказал Бауэр. — Я использовал тебя, чтобы пробраться в номер к Хосе. Он застал меня во время обыска и вызвал полицию. Вышел страшный скандал. Оказалось, парень два года работал под прикрытием, а я спутал ему карты и все испортил.

— Жаль, что Хосе не шлепнул тебя прямо на месте, — сказала я.

Йорг снова засмеялся. В Цюрихе он был серьезен и вел себя очень сдержанно, а теперь в нем ощущались легкость и беззаботность — спутницы отчаяния.

— Я совершил ошибку, Фея, и поплатился за это. Нужно с достоинством переживать поражения.

Я осушила бокал пива и вытерла пену с губ. Мне было неприятно вспоминать ночь, проведенную с Хосе.

— А сейчас ты хочешь, сохраняя достоинство, шантажировать меня.

Он заказал еще два бокала пива. Выпив, я почувствовала себя значительно лучше. Руки перестали дрожать. Это, наверное, и называется опохмелкой.

— За твое здоровье, Фея. Ты ошибаешься. Я не собираюсь шантажировать тебя. Мне не нужны твои деньги. Я хочу предложить тебе одно дело.

— Я не работаю с партнерами. И потом, я давно отошла от дел.

— Речь идет о десяти миллионах.

Я задумалась. Деньги на моем счету быстро таяли, я не могла жить только на проценты. Мне хотелось покупать дорогие ювелирные изделия и жить в роскоши.

— Каждому?

— Каждый получит пять миллионов. Риск минимальный.

— Значит, из рядов стражей порядка решил перейти в ряды преступников?

— Перестань ерничать, Фея. Я предлагаю хорошее дело. Конечно, оно не совсем законное и слегка аморальное. Но крупные дела всегда носят подобный характер. Это дело можно провернуть только вдвоем, так что я сразу же подумал о тебе. Ты мне подходишь. Ты очень жадная до денег. И ты не подведешь меня, не предашь.

— Откуда ты знаешь?

— Я доверяю тебе. Один пожилой берлинец рассказал мне красивую историю о женщине, вернувшей ему его сбережения, которые он хотел дать ей в долг.

— Как трогательно! Оказывается, ты следил за мной.

Жуя соленые крендельки, я окинула его испытующим взглядом. У Йорга был чуть кривой нос, как у боксера. По его галстуку помойка плакала.

— А что это за история с Бреннером? На тебе лица не было, когда ты утром вышла из его дома. В ту ночь я чуть не замерз.

Итак, Йорг все последнее время следовал за мной, словно тень. А я была слепой. С такой невзрачной внешностью он, конечно, мог незаметно раствориться в толпе.

— Я тоже чуть не замерзла. Он хотел убить меня. Этот парень оказался извращенцем. Меня спасла его полусумасшедшая мать. С тех пор я прекратила заниматься своим бизнесом, как говорится, отошла от дел. Он что-то разрушил во мне. И прежде всего мою веру в превосходство над мужчинами. А если мужчины почувствуют мою слабость, мою неуверенность в себе, мне несдобровать.

Меня удивляла собственная откровенность. Зачем я открываю душу перед чужим человеком? Заметив на кончике его носа пену, я смахнула ее. Десять миллионов лучше, чем пять. Не нужно переоценивать чужую доброту.

— Наше дело никак не будет связано с сексом, Фея. Хотя твоя привлекательность не повредит. Ты не красавица, но в тебе что-то есть.

— У меня есть вкус, — сказала я. — А тебе в такой одежде никто никогда не даст десять миллионов. Ты должен выглядеть так же, как те, у кого мы будем их изымать. Должен говорить на их языке и вести себя со сдержанной надменностью. А в этом прикиде ты похож на налетчика.

Мои слова задели Йорга за живое. Он молчал, наблюдая за юной девушкой с красивыми длинными ногами. Женщины без прошлого кажутся такими жизнерадостными. Она улыбнулась ему, проходя мимо. В голове у меня прояснилось. Я была готова ввязаться в дело, сулившее мне по крайней мере пять миллионов. Йоханнес Бреннер отошел в прошлое, а Йорг Бауэр символизировал мое будущее. У них одинаковые инициалы, и я сочла это добрым знаком.

— Если мне понравится твой план, я приму участие в деле. А теперь пойдем, купим тебе одежду и обувь.

Йорг взглянул на свои спортивные ботинки. У него были бархатные коровьи глаза и длинные густые ресницы.

— Если мой план понравится тебе, ты заплатишь за мой новый гардероб, — заявил он.

— Хорошо. А потом, когда разбогатеешь, мы рассчитаемся.

Мы рассмеялись. Как это здорово — от души смеяться вместе с другим человеком! Настоящее счастье. Однако совместный смех не стоил пяти миллионов, и я решила, если представится возможность, забрать себе все деньги.

Йорг тем временем начал излагать мне свой план.