Аферистка

Глава 7

Сев в ночной поезд, я отправилась в Венецию. Мне удалось утолить голод, сунув проводнику первого класса сто марок. Он принес мне бутерброды и бутылку охлажденного вина. Вскоре я пришла в состояние приятного легкого опьянения, которое так же успешно отдаляет человека от реальности, как и езда в ночных поездах, когда чувствуешь себя столь беспечно, что, кажется, можешь без всякой цели и причины сойти на любой остановке, не добравшись до пункта назначения. Монотонность дороги убаюкивала. За темным окном мелькали огни, ярко освещенные вокзалы, люди входили в вагон и выходили на станциях. У многих пассажиров был тяжелый багаж. В отличие от них я ехала с легким чемоданом, почти невесомым, как сама моя жизнь, в которой я не чувствовала себя никому обязанной. Без бед и тревог не проживешь, и следует расстаться с иллюзиями о счастье и прекратить рассматривать внутренний мир человека как нечто недоступное пониманию других. Основа моего существования — «я» окружающих людей. Я зарабатываю себе на жизнь тем, что ставлю их «я» выше своего (что вовсе не трудно). Чтобы не терзаться угрызениями совести, надо на все смотреть как на приключение.

В этой жизни все возможно. Вполне может так случиться, что в моем поезде едет Леонард Коэн. И сейчас он направится мимо меня в туалет. Впрочем, я непременно должна заметить его, так как сидела в конце прохода на складном сиденье. Проводник вежливо обслуживал меня. Вот что делают деньги! Человек с посеребренными висками заискивал и почти раболепствовал передо мной. Хотя, судя по виду, при другом режиме он наверняка был бы палачом.

Вероятно, такое впечатление создавалось из-за его засаленной униформы. На ногах проводника были светло-коричневые ботинки с резиновыми подошвами — удобная, но неприличная обувь.

У этого человека были маленькие ступни и большой мясистый нос. Он пристально смотрел на меня. Такой взгляд в детстве повергал меня в панику. Мне казалось, что такие глаза могут присосаться ко мне, как медуза или пиявки. Такой взгляд был у моих одноклассников, когда они засовывали мне в пуловер майского жука и держали меня за руки, чтобы насладиться моим ужасом и муками. Или незаметно клали паука в портфель. Не имевшая друзей новенькая всегда становилась жертвой коллективной жестокости. В таких обстоятельствах во мне не могла развиться любовь к животным. Я любила только лошадей, которых отец покупал мне в Вене.

Должно быть, существуют женщины, которые любят проводников ночных поездов, и я пыталась понять их. Женщины любят мужчин, чтобы осознать свой страх и избавиться от своей мнимой или действительной слабости. То, что их любовь распространялась и на этого человека, казалось мне оскорбительным для представительниц женского пола. Я представила, как волосатые руки проводника ласкают женские плечи, грудь и спину. В этом мужчине не было ни капли нежности, ни одной достойной любви черты. Я вдруг представила, что в этот момент он думает обо мне, и мне стало противно. Чтобы прервать его мысли, я спросила, что сейчас делают другие пассажиры, и он ответил, что все они уже погрузились в сон.

Между мной и мужчиной моей мечты, который мог в любой момент выйти в туалет, стояла мрачная фигура проводника. И я решила возвратиться в свое купе. Сев у окна, я курила и смотрела на мелькающие за окном огни и перроны. Почему я села в поезд? Ведь я хотела есть, а не ехать куда глаза глядят. Клара утверждала, что люди окончательно стареют тогда, когда теряют способность действовать спонтанно. Клара, от которой я получила большинство своих знаний, погрузилась в своего рода оцепенение. Должно быть, она окончательно состарилась. Или, может, Клара просто ждала, когда умрет отец, чтобы похоронить его и начать новую жизнь? Клара всегда увлеченно рассказывала о дальних странствиях, но никогда в жизни не садилась в поезд дальнего следования. Из всех путешествий Брехта, о которых она мне поведала, наибольшее впечатление на меня произвело путешествие в Сурубая. Название завораживало меня. Мне казалось, что в нем слились все приключения мира, все преступления и страсти.

Сурубая.

Это была моя первая поездка за границу, несмотря на то что мы с Вондрашеком одно время жили в Швейцарии и Австрии. Я взяла с собой чек Пауля и большую часть денег из тех, которые в качестве чаевых давал мне Маркус.

Я слышала, как проводник ночного поезда в нарушение всех правил устраивал в нашем вагоне хорошо заплатившего ему пассажира из вагона второго класса. «Увидите, полки здесь намного мягче», — почтительным тоном говорил он, не испытывая никакого стыда.

Никто не стыдится в этом мире. Слово «стыд» окончательно вышло из употребления. Пауль обманывает финансовую службу фиктивными счетами за ремонт своих домов, которые он сдавал в аренду жильцам. У Луца счет в цюрихском банке. Маркус оформил свою домработницу под видом «научной ассистентки», чтобы уклониться от налогов. Геральд дает взятки и мошенничает. Вондрашек лежит при смерти. Все это не оправдывало моих действий, однако внушало мне чувство, что я нахожусь среди себе подобных.

Генрих, достойно проигравший соперник, научил меня боксировать. Вообще у мужчин можно многому научиться. И я считала, что в некотором смысле уже рассчиталась с ними за полученную науку, хотя главный счет мне еще только предстояло оплатить.

Монотонность убаюкивала, но когда раздался стук в дверь купе, я сразу же встрепенулась и подумала, что это ОН. Мое купе находилось рядом с туалетом, и человек в темных очках вполне мог спутать двери. Однако это был не Коэн, а проводник. Он спросил, не желаю ли я позавтракать. У проводника был австрийский акцент и такой взгляд, словно он никак не мог понять, кто я — порядочная дама или дорогая шлюха. Впрочем, для палача, с наслаждением выполняющего свои обязанности, разница между той и другой невелика.

Он стоял у двери с подносом в руках и внимательно смотрел на меня, как будто размышлял, что ему делать дальше — соблазнить или изнасиловать. Его нерешительный вид натолкнул меня на мысль сыграть с ним злую шутку. Игра, которую я затевала, была довольно жестокой, но проводник казался мне подходящим противником. Конечно, мне было страшно, я боялась потерпеть поражение. Но риск — дело благородное, хотя победа на сей раз не сулила мне большой куш. Речь шла о борьбе за саму себя, хотя в тот момент, когда обдумывала тактику игры, я этого не осознавала. Проводник был соперником, который, если говорить на языке бокса, умел хорошо держать удар, но сражался без огонька. Один из тех, кто, получив шанс начать атаку, наносил вялые удары. Однако у меня не было намерения входить с ним в клинч. Я хотела молниеносно одержать победу.

Купе в спальном вагоне очень тесные, и от физического присутствия этого человека в замкнутом пространстве рядом со мной мне стало холодно. Тем не менее я сняла куртку. Проводник смотрел на меня во все глаза. Странно, что он не чувствовал антипатию, которую я к нему испытывала, странно, что я вообще сидела в этом поезде и затевала бессмысленную дуэль. Мать Вондрашека умерла в сумасшедшем доме в восточной части Германии. Вондрашек бежал от своего прошлого, в некотором смысле я, наверное, делаю то же самое.

— Я никогда не завтракаю. Но если хотите, можете принести два коньяка и посидеть со мной. Или у вас дела?

— Все спят, — ответил он с ухмылкой, в которой чувствовалось торжество.

Он считал себя сильным и умным. Таковы все мужчины, или почти все. Даже бомжи в портовом квартале не утратили до конца мужской самоуверенности. По их мнению, в том, что они оказались на дне, повинны обстоятельства, а не они сами. Ад — это всегда другие, а не я сам, и чистилище тщеславий не придерживается никаких рамок и не знает стыда.

Проводник вернулся с бутылкой «Реми Мартэн» и двумя бокалами. Коньяк был из его личных запасов, из которых он снабжал пассажиров всевозможными товарами. Альфонс, так звали проводника ночного поезда, продавал сладости, презервативы, карты, порнографические журналы. Хороший приработок, ведь на официальную зарплату трудно прожить, имея жену, с которой он в разводе, и двоих детей. Альфонс увлекался мотоциклами и собирал оружие, которое провозил контрабандой из Швейцарии в Германию. Мир плохо устроен, и Альфонс тоже не отличался хорошими качествами, хотя и платил налоги, содержал семью и делился левыми доходами с начальником поезда.

Альфонс откровенно рассказал мне об этом, словно мы были сообщниками. В отличие от меня он был честным мошенником. Рядом со мной в купе сидел тот, кто, по мнению Маркса, должен был сделать общество более гуманным и освободить массы от гнета, кто, как ожидалось, должен был положить конец эксплуатации и возвестить наступление новой эры бесклассового общества. Рядом со мной сидел тот, кому Брехт в глубине душе не доверял, как и себе самому. Клара хотела стать актрисой, потому что чувствовала, что Маркса необходимо ставить на сцене, чтобы спасти красоту его идей.

Я тоже была актрисой и изо всех сил старалась хорошо сыграть свою роль, хотя мне не платили за это жалованья, а сцена, равно как и партнер по спектаклю, были отвратительны. Я пила коньяк Альфонса и с притворным восторгом слушала его. Его обтянутый униформой живот сильно выпирал. Альфонс вспотел и расстегнул две верхние пуговицы форменной куртки. Как я и ожидала, под ней была майка в сеточку. Я презирала Альфонса и одновременно боялась его. Это сейчас он выглядел спокойным и мирным. Но в другую эпоху, в другой стране он наступил бы сапогом мне на лицо. Я задрожала от холода, но Альфонс решил, что меня охватило возбуждение, и подмигнул мне.

— Многие дамы, путешествующие без спутников, чувствуют себя одиноко во время поездки. Я уже много лет работаю проводником и знаю, о чем говорю. Но такую, как ты, не каждый день встретишь в поезде.

Твое здоровье, Альфонс. Разве можно чувствовать себя более одинокой, общаясь с таким, как ты?

— Сколько времени осталось до следующей остановки?

Проводник снова подмигнул мне. Его бледно-голубые глаза никак нельзя было назвать зеркалом души. Альфонс провел волосатой рукой по сальным волосам и взглянул на свои золотые часы, подделку под «Ролекс».

— Следующая остановка будет через сорок одну минуту. У нас еще много времени в запасе, миледи.

Он сказал, что часто использует в поезде английские обращения, что уже побывал в Таиланде и Кении и даже хотел привезти себе леди оттуда. Нет, он ничего не имеет против белой кожи, Боже упаси! Совсем наоборот. Альфонс придвинулся вплотную ко мне, и я поняла, что сейчас он войдет со мной в клинч.

— Нельзя терять ни минуты, Альфонс, — заявила я и, встав, стала медленно расстегивать пуговицы на блузке.

При этом я, глядя прямо ему в глаза, провела кончиком языка по губам, как это делают дешевые соблазнительницы в третьеразрядных фильмах.

Альфонс потерял над собой контроль, и его рука легла на мою правую грудь.

— Ты просто супер, детка! — проговорил он.

Чем интимнее становятся отношения, тем короче фразы. Я оттолкнула руку Альфонса. В стекле окна отражалось его красное лицо с лопнувшими сосудами на щеках. За окнами мелькали огни. Миру нет никакого дела до Альфонса, который мечтал стать диктатором, шейхом с большим гаремом или производителем порнофильмов.

— Вам, бабам, это необходимо, — безапелляционно заявил он. — За твое здоровье, ночная красавица.

Бедняга не подозревал, что его ждет.

— Твое здоровье, Альфонс. Кстати, меня зовут Фея. И я беру пятьсот за полчаса.

Лицо проводника вытянулось. Он мог повернуться и уйти, но не тронулся с места.

Я продолжала:

— Я знаю, это большая сумма. Но за нее ты можешь заниматься сексом без презерватива и всяких ограничений. У тебя есть шесть минут на размышление.

Альфонс пригубил коньяк. Мне было нетрудно догадаться, о чем он сейчас думал. Он решил, что его первое впечатление оказалось правильным: перед ним действительно была дорогая шлюха. Впрочем, думал он, все бабы — шлюхи, в большей или меньшей степени. Альфонса обижало то, что я не отдалась ему бесплатно.

— Пятьсот марок или лир? — спросил он.

Неудачная шутка.

— Очень смешно. У тебя еще есть четыре минуты. Оплата взимается наличными и предварительно. Решайся. Не каждый день тебе предоставляется возможность позабавиться с такой девушкой, как я.

Я полностью расстегнула блузку, и Альфонс впился в меня жадным взглядом. Правила игры определяет тот, кто владеет капиталом. Мне не составляло большого труда заставить Альфонса плясать под мою дудку, но, к сожалению, большинство женщин не знают, какой властью обладают над мужчинами. Я видела, что Альфонс уже почти сдался, еще немного и он признает свое поражение.

— У тебя осталось две минуты, мой сладкий. Поверь мне, я действительно хороша в постели.

Во всяком случае, так утверждал Геральд. Он научил меня доставлять мужчинам удовольствие. Хороший секс — это вопрос самоотрицания или гармоничной слаженности партнеров, но о последнем оставалось только мечтать.

Стоя у двери, Альфонс размышлял, сколько товаров из личных запасов ему придется продать, чтобы окупить полчаса развлечения со мной. Похоть боролась в нем со скупостью, и тут внезапно ему в голову пришла хитрая идея.

— Я действительно могу делать все, что захочу? Даже фотографировать?

— За право фотографировать ты должен заплатить еще пятьсот марок. Ты ведь собираешься продавать снимки в своем супермаркете на колесах. До Базеля осталось ровно тридцать минут, Альфонс. Неси деньги и начинай или проваливай отсюда. Но если ты уйдешь, то пожалеешь об этом и будешь еще долго думать о том, что упустил свой шанс.

Альфонс обладал деятельной натурой. У него не оставалось времени на размышления, споры и попытки обмануть меня.

— Ну хорошо. Я сейчас сбегаю за деньгами и фотоаппаратом, а ты пока раздевайся, шлюха.

Альфонс из тех парней, которым непременно нужно унижать других, чтобы ощущать собственную значимость. На всякий случай я положила перочинный нож в карман брюк и встала у дверей купе. Я хорошо понимала, что делаю.

До Базеля оставалось двадцать восемь минут. В проходе снова появился Альфонс. В одной руке он держал фотокамеру «Полароид», а другой на ходу расстегивал брюки. Я протянула руку, и он отдал мне пачку банкнот.

— Жадная до денег стерва. Почему ты еще не разделась? Время тянешь?

Я пересчитала деньги.

— Здесь только девятьсот.

— У меня больше нет. Давай поторапливайся, снимай с себя все!

Альфонс уже спустил брюки. У него были волосатые ноги и большие белые трусы. Я засунула деньги в карман брюк, туда, где лежал нож.

— А теперь послушай меня, проводник. Девятьсот минус мои чаевые — это всего восемьсот марок. За такие деньги ты сможешь только полюбоваться моей грудью. И это все. Надень штаны, ты выглядишь нелепо.

Альфонс оцепенел от изумления. Однако он не привык, чтобы им командовала женщина. После первого потрясения проводник, как я и ожидала, пришел в ярость.

— Верни мои деньги, ты, мерзкая шлюха!..

Он сделал шаг, путаясь в свалившихся на пол штанах. Сунув руку в карман, я сжала рукоятку ножа. Меня охватил холодный страх. Альфонс придвинулся вплотную, и я достала нож. Я ненавижу насилие и потому проклинала себя и свою безумную затею.

— Стой! Не двигайся с места, или я пырну тебя ножом в живот!

Он остановился. Я не знала, смогу ли ударить его. Он тоже не знал, поэтому повиновался мне. Его лицо побагровело от ярости. Альфонс не понимал, что происходит. С ним никогда не случалось ничего подобного.

— Ты сумасшедшая.

Да что ты говоришь, Альфонс! Это для меня не ново. Быть сумасшедшей совсем неплохо. Этим многое можно оправдать. Даже удар ножом. Неужели я смогу нанести рану человеку? Нет, я не выношу вида крови. Хорошо, что он этого не знает. Поезд сделал поворот, и Альфонс, зашатавшись, ухватился за крючок для одежды, чтобы не упасть. От страха его лицо покрылось капельками пота.

— Не делай глупостей, детка. У меня двое детей. Я не сделал тебе ничего плохого.

Я стояла, прислонившись к двери купе, в распахнутой на груди блузе. В случае необходимости я могла разорвать на себе одежду. В это мгновение я упивалась своей властью над Альфонсом. Он сделал попытку надеть брюки.

— Не шевелись! — приказала я ему.

Он повиновался.

— Мне ничего не нужно от тебя, безмозглая шлюха. Альфонс имел отдаленное сходство с Геральдом. Он был, так сказать, пролетарским вариантом мошенника, которого я когда-то любила. Когда я заметила это, наслаждение от спектакля возросло. Я всей душой ненавидела стоящего передо мной безобразного человека, который так скверно обходился с языком и женщинами. Правда, надутые, элегантно одетые друзья Геральда, которые умело скрывали свое внутреннее убожество, нравились мне еще меньше.

Альфонс неправильно истолковал мое молчание.

— Верни мне деньги, и давай все забудем, — сказал он.

Это было его ошибкой.

— Стоять! Или я сейчас выбегу в коридор и закричу, что ты хочешь меня изнасиловать. У меня громкий пронзительный голос. На него сбежится весь вагон. И люди увидят, что моя кофточка расстегнута, а ты дрожащими руками натягиваешь брюки. А что, если на них заест молнию? Как думаешь, Альфонс, кому поверит полиция? Я скажу, что ты предложил мне немного выпить, а потом набросился на меня. Это будет стоить тебе по меньшей мере работы.

Я вела нечестную игру, но она мне нравилась. Альфонсу, по-видимому, было трудно следить за ходом моей мысли, хотя я старалась говорить попроще и не употребляла условного наклонения. В одном я была совершенно уверена: образ женщины в представлении Альфонса претерпел кардинальные изменения. Он не знал, осуществлю ли я свои угрозы, но тем не менее попятился к окну. Ярость и страх мешали проводнику отчетливо мыслить.

— Крыса!..

Я положила нож в карман и взглянула на часы:

— До Базеля осталось десять минут, скоро я разрешу тебе надеть штаны. Не двигайся, я все равно опережу тебя и успею выскочить в коридор и закричать…

— Хорошо.

Он осторожно положил фотоаппарат на кровать. Я с удовольствием сделала бы снимок на память, но это было бы уже слишком. Выражение самоуверенности исчезло с его лица, однако это был тот же самый Альфонс, проводник поезда, прятавший в своем шкафу порнографические журналы и грубо обращавшийся с пассажирами второго класса, которые по ошибке пытались сесть в его вагон. Конечно, с моей стороны было бы глупо выдавать себя за Робин Гуда, хотя, думаю, Клара аплодировала бы мне, будь она свидетельницей этой сцены. У нее сложилось совершенно абсурдное представление о справедливости.

Поезд замедлил ход, мы приближались к Базелю, и я вежливо попросила Альфонса закрыть мой чемодан и поставить его возле двери. Я застегнула блузку и надела куртку. В поезд вошли таможенники, и я разрешила проводнику надеть брюки.

Я вышла в Базеле, безобразном городе, где пахнет химией. Заспанные пассажиры выглядели угрюмыми в утренних сумерках, и мое задорное посвистывание действовало им на нервы. Они считали меня чокнутой. На швейцарских вокзалах не свистят, особенно хмурым ранним утром. Я чувствовала себя усталой, но довольной. Очень хотелось выпить чашечку кофе. Я не собиралась задерживаться в Швейцарии и решила сесть на ближайший поезд, чтобы продолжить путь в Италию. Страна, в которой законом запрещается пользоваться душем после двадцати трех часов, казалась мне подходящим местом для княгини фон Изенберг.

Последние обращенные ко мне слова Альфонса никак нельзя назвать приветливыми.

— Я еще доберусь до тебя, шлюха! — процедил он сквозь зубы, когда я кивнула ему, проходя мимо по платформе.

Мужчины не умеют красиво проигрывать.