Аферистка

Глава 9

В погребении участвовало четыре человека. Не много, если измерять значение человеческой жизни количеством венков и людей, пришедших на похороны. Однако сам характер и ход жизни отца не предполагали множества людей, пришедших проводить его в последний путь. Двое кладбищенских рабочих на веревках опустили гроб в могилу, вырытую для Вондрашека.

— Вот черт! — промолвил один из них, когда гроб громко стукнулся о землю, и бросил на нас извиняющийся взгляд.

Рабочие напомнили мне грузчиков мебели, которых я немало перевидала в детстве и юности. Пропахшие потом мужики, пившие пиво прямо из бутылок и похотливо поглядывавшие на Клару. Они любили моего отца, потому что он давал им щедрые чаевые. Я вдруг представила, что сейчас крышка гроба поднимется и отец бросит рабочим пару купюр со словами: «Это вам, ребята».

Впрочем, я не верю в воскресение из мертвых. Одетая в белый костюм Клара напевала «Интернационал». Ее коротко подстриженные волосы были перекрашены в черный цвет, лицо закрывали большие солнцезащитные очки. Сегодня ей исполнилось сорок пять лет. Но разве можно поздравлять в такой день? Клара держалась отчужденно и походила на величественную статую Скорби и Печали. Она не плакала, а декламировала стихотворение об ульмском портном, который хотел летать, но упал с крыши церкви и разбился насмерть. И тогда епископ сказал людям, что человек не создан для полетов. Клара декламировала очень громко, и рабочие решили, что эта довольно странная дама говорит речь в память об умершем.

Там, куда нас в конце концов положат, мечта о полете будет действительно несбыточной. Могила была влажной и холодной, и я зябла. Я плакала, ведь кто-то должен был поплакать по Вондрашеку, по всему тому, что связывало нас и разделяло.

Мы бросили в могилу розы. Когда рабочие начали засыпать гроб и цветы землей, Клара отвернулась и сказала:

— Он по крайней мере пытался взлететь. И это ему в определенном смысле удалось.

Мы пообедали в ресторане гостиницы «Четыре времени года», где я остановилась. То были одновременно поминки и празднование дня рождения, а за соседним столиком отмечали крестины. Клара так и не сняла свои смешные очки с темными стеклами, и официанты приняли ее за знаменитость, которая старается остаться не узнанной. Клара пила финскую водку со льдом и лимоном и закусывала икрой.

— Я купила самый дешевый гроб, поэтому мы можем позволить себе от души поесть. Знаешь, Фелиция, черный цвет тебе не идет. Китайцы в знак траура надевают белые одежды, мне кажется, этот цвет больше подходит для скорби, ты не находишь?

— Не могла бы ты снять очки? Они раздражают меня.

Клара с улыбкой сняла очки, но я тут же пожалела об этом.

— Немедленно надень их снова. Что случилось, Клара?

Ее левый глаз заплыл, кожа вокруг него стала синевато-багровой. Правый глаз был тщательно накрашен, на веки наложены синие тени, имитирующие синяк. Это выглядело как беспомощная попытка вернуть лицу нормальный вид. Клара снова надела очки, допила водку и взяла из моей пачки сигарету. К ней тут же подошел официант с зажигалкой и дал прикурить. Она снова заказала двойную водку.

— Это произошло позавчера. В метро. Я ехала домой после работы. В нашем театре сейчас идет прекрасная постановка «Юлия Цезаря». Правда, я еще ни разу не видела начала, поскольку после закрытия кассы должна подвести итог и сдать деньги и оставшиеся билеты. Мне ведь платят не за то, чтобы я смотрела новые постановки на сцене театра. Беднякам не нужна культура, Фелиция. Им нужны шапки-невидимки.

— Ты выглядишь как боксер после поединка.

В вагон метро, в котором ехала Клара, вошли три парня, они были навеселе или находились под кайфом. Хулиганы выбрали в качестве жертвы Клару, так как она была одна и сидела в стороне от остальных пассажиров, которых, впрочем, в этот поздний час было совсем немного. Все они отводили глаза в сторону, делая вид, что не замечают, как юные мерзавцы пристают к Кларе. Сначала они оскорбляли ее, а потом начали наносить легкие, как будто шутливые удары. Клара сказала, что это походило на игру, правил которой она не знала, и ее охватил страх. А затем один из них потребовал, чтобы она отдала им кошелек. Клара вцепилась в сумочку и не хотела выпускать ее из рук.

— Вероятно, мне не следовало говорить им, что они должны оставить таких, как я, людей в покое и пойти грабить банки. Они не были расположены разговаривать, понимаешь, Фелиция? Они находились в состоянии беспричинной ярости. И вот когда один из них попытался вырвать у меня из рук сумочку, а я не дала ему это сделать, он ударил меня кулаком в лицо. Мне показалось, что он не рассчитал удар, потому что я видела — парень растерялся. Мне было больно, и я закричала. На следующей остановке хулиганы вышли из вагона. Подобное часто происходит по ночам, когда аутсайдеры бродят по городу. Ты, наверное, никогда не ездишь в метро?

— Конечно, нет. Разве человек, у которого три миллиона долгов, ездит в метро?

Клара рассмеялась. Смех был неприлично громким, однако клиентке, которая заказала самую дорогую икру, подобные мелочи прощаются со снисходительной улыбкой. За столом мы не говорили об отце. Я рассказывала Кларе о своих мужчинах, а она говорила о театральных постановках и о публике, к которой испытывала отвращение. Театр Брехта как часть жизни, как духовное единство сцены и зрительного зала был утопией. Реальный зритель просто смотрит спектакль, а в конце вежливо аплодирует.

За десертом Клара вскользь упомянула о том, что сообщила первой жене Вондрашека о месте и времени погребения. Она ела клубнику, запивая ее водкой.

— Похоже, ее не заинтересовало мое сообщение. Во всяком случае, эта женщина так и не появилась на похоронах.

Мне казалось невероятным, что актриса не ощущает драматизма ситуации. Кто или что могло бы потрясти Клару? Сообщение о конце света? Я неловко ткнула ложкой в суфле и забрызгала свой черный костюм.

— Ты говоришь о моей матери? О Беатрисе?

— Теперь ее зовут Би, и она снова взяла свою девичью фамилию. Твоя мать живет в Лондоне, в квартире на Паддингтон, и работает в пабе, поет там под гитару. Нечто среднее между официанткой и певичкой. Ничего серьезного.

«Ничего серьезного» — типичное замечание Клары. Ее представления о том, что серьезно, а что несерьезно, лишены всякой объективности. В этом отношении Клара была последовательницей не Брехта, а Пруста.

— И давно тебе стало известно, где она находится и что делает?

Манера Клары есть клубнику была почти эротичной. Она очень медленно клала ягоду между губ и, слегка надув щеки, всасывала ее в рот. В ГДР Клара была лишена клубники, впрочем, как и многого другого.

— После ее бегства, когда дела Вондрашека вновь пошли в гору, он нанял частных детективов, и они довольно скоро нашли твою мать. Некоторое время она разъезжала по миру со своим музыкантом, а затем потребовала развод, и Вондрашек не стал возражать. Вскоре музыкант покинул ее, найдя себе более молодую любовницу, и Би осела в Лондоне. С тех пор она живет там, не процветая, но и не бедствуя. Твой отец несколько раз предлагал ей деньги, но она отказалась принять их от мошенника, как она выразилась. Ее прельщает шик, свойственный буржуазии.

Я не совсем поняла смысл последней фразы. Впрочем, мне многое было не ясно. Например, зачем Клара вспомнила вдруг о моей матери? Чтобы повергнуть меня, свою публику, в смятение?

Официанты суетились вокруг нас и спрашивали, не желаем ли мы кофе. Клара заказала гаванскую сигару (настоящие коммунисты курят толстые сигары) и окутала меня дымом.

— Тебе известно, что на табачных фабриках в Гаване существуют штатные чтецы? Они вслух читают рабочим газеты, романы, стихи… Одним из самых любимых писателей на этих предприятиях долгое время был Виктор Гюго. Рабочие сами решают, что им будут читать. Однако Кастро, конечно же, использует чтецов как инструмент пропаганды. Поэтому, вероятно, качество гаванских сигар со временем стало хуже. Что ты думаешь по этому поводу?

Я думала по этому поводу только одно: Клара порой походит на бесчувственного монстра.

— Значит, отец или, вернее, вы оба все это время находились в контакте с моей матерью, а я считала ее пропавшей без вести? Иногда я думала, что она уже умерла. Как вы могли так жестоко обойтись со мной, Клара? Так нельзя поступать с людьми! Это была такая же ложь, как и все остальное, что делали вы с отцом.

Я говорила слишком громко, нарушая правила приличия. Клара слушала меня совершенно невозмутимо, лицо ее скрывалось за огромными темными очками и клубами дыма.

— Он любил ее и именно потому старался не терять с ней контакт. Некоторым людям необходимо испытывать это чувство — неразделенную любовь. Оно приносит и боль, и радость. Я знаю по себе. Ты находилась вне того любовного треугольника, который сложился в нашей семье, Фелиция, и должна хорошо понимать это и смириться. Кроме того, твою мать никогда не интересовала твоя судьба. Если бы она хотела, то могла бы без труда связаться с тобой. Но она не желала ничего знать о тебе!

— Но почему? — задала я детский вопрос.

— Потому что не все матери любят своих детей. Беатриса — какое ужасное имя! — в своем стремлении обрести счастье испробовала все: от наркотиков до религии. Но материнство исключено из этого списка. Вондрашек всегда находился в курсе того, где она жила и чем занималась. Он был ее тенью, и она ненавидела его за это. Он был одержим ею, ты не знала?

— У меня было дрянное детство, Клер.

Клара засмеялась:

— Как у всех нас. Моя мать, например, вносила свой вклад в борьбу за свободу и братство. Через день она приводила к нам в дом нового любовника. Мы жили в двухкомнатной квартире в панельном доме. Я на всю жизнь запомнила эти буйные социалистические ночи. В пятнадцать лет я пошла по ее стопам. И как ты думаешь, что я в первый раз ощутила? Из всех моих чувств самым обостренным оказался слух. Во время занятий сексом я ловила каждый звук, каждый шорох. Слух был моей эрогенной зоной. Позже я начала записывать все шумы во время полового акта на пленку и прокручивать ее, чтобы получить хоть какое-то удовольствие.

— Мне очень жаль, Клара.

Клара махнула рукой:

— Бывают более отвратительные извращения. Ты не должна обижаться на отца. Вондрашек любил тебя. Он был честен во всем, что касалось чувств. Представь себе, он позволял мне подслушивать и даже записывать на пленку то, как он занимался сексом с другими женщинами. Этот подлец полагал, что тем самым доставляет мне удовольствие.

Нет, я не желала об этом слушать! Клара сегодня обрушила на меня поток жестокой правды. Долго еще собирается она мучить меня? Она пила без остановки, как будто хотела утопить Вондрашека в себе и погибнуть вместе с ним.

— Мир его душе, Клара, прекрати мучить себя. Все осталось в прошлом.

Она махнула официанту и попросила принести пиво, так как вдруг почувствовала жажду. Метрдотель довольно откровенно взглянул на часы. Пора уходить.

— Не надо громких буржуазных фраз, дорогая. Сейчас для меня начинается самое трудное время — борьба за кусок хлеба, за выживание.

— Тебе нужны деньги? Я могу поделиться с тобой. Кстати, с днем рождения. Ничего, если я поздравлю тебя сегодня и вручу небольшой подарок?

Я положила на столик перед Кларой небольшую коробочку. Вондрашек всегда дарил ей на день рождения и к Рождеству только чеки; обозначенная в них сумма была большой или маленькой в зависимости от состояния дел. И он никогда не забывал напомнить Кларе, что она должна заказать себе от его имени букет роз в цветочном магазине. Мой отец был не слишком романтичен.

Открыв коробочку и достав кольцо, подвыпившая Клара растрогалась до слез. Ей очень понравился удивительно красивый сапфир, с которым я, честно говоря, долго не хотела расставаться.

— Я рада, что подарок понравился тебе. А теперь скажи, сколько денег тебе нужно. В конце концов, мы с тобой одна семья. Или, вернее, то, что от нее осталось.

— Вздор, я ни в чем не нуждаюсь. Со мной все в порядке, Фелиция.

Приподнявшись, Клара потянулась ко мне через стол, чтобы поцеловать. При этом она задела стакан с водой, и он упал на пол и разбился. Усаживаясь на место, Клара чуть не села мимо стула. Теряя равновесие, она ухватилась за стол, и я тоже вцепилась в него, чтобы не дать ему упасть. Официанты бросились к нам на помощь. Ваза с цветами перевернулась, и вода залила всю скатерть.

— Мы сегодня похоронили близкого человека, — сказала Клара официантам, которые заново накрыли наш столик, застелив другую скатерть.

Кларе было неловко за свое поведение, и она притворялась более пьяной, чем была на самом деле. Я подумала, что еще немного — и я начну аплодировать ей. Впрочем, официанты сносили все молча, их вежливость хорошо оплачивалась нами.

Пока Клара принимала соболезнования, я расплатилась по счету и оставила на столе щедрые чаевые. Взяв Клару за руку, привела ее в свой номер, где она сразу же упала на кровать и моментально заснула. К моему удивлению, во сне Клара громко храпела; впрочем, это не самая важная новость, которую я сегодня узнала. Сев на кровать, я закурила и глубоко задумалась. Может, мне стоит поехать в Лондон, чтобы взглянуть на Беатрису? Хотелось посмотреть, как она играет в пабе на гитаре, а потом обходит посетителей с тарелкой и собирает пенни. Я не стала бы признаваться ей, кто я.

Подумав, я решила, что Клара права: эта встреча ни к чему не приведет. Мы достаточно долго прожили без Беатрисы, и сегодня, пожалуй, можно похоронить не только отца, но и память о ней. Необходимо позаботиться о себе и Кларе. На моем банковском счете сейчас двести пятьдесят тысяч марок. На проценты с этой суммы не проживешь. Я сбросила туфли и легла на кровать рядом с Кларой. Когда ты в поисках ответа, что ты есть на самом деле, тебе начинает изменять память и первыми умирают воспоминания. Любит ли Сванн Одетту или Одетта Сванна? Почему утрачивается время? И как найти его? Прежде чем научусь задавать правильные вопросы, я стану слишком старой, чтобы отвечать на них.

Когда в дверь постучали, я подумала о тех неудобствах, которые вынуждены терпеть постояльцы гостиниц-люкс. Персонал постоянно навязывает им свои услуги в надежде получить чаевые. Горничные приносят чистые полотенца, цветы, чай, фрукты, газеты, перестилают постель, убирают номер… Спастись от них можно лишь одним способом — нужно повесить на двери табличку с надписью «Не беспокоить».

В дверь снова постучали, и я встала, чтобы узнать, в чем дело. На пороге стоял Маркус. В свете неоновых ламп, висящих в коридоре, его лицо выглядело болезненно бледным. Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга. Из номера доносился храп Клары. Что он делает здесь, в гостинице «Четыре времени года»? Однако я так и не задала этот вопрос.

— Добрый день, Фелиция. Ты, похоже, удивлена.

Я посторонилась, впуская его в номер. Маркус подошел к кровати и взглянул на спящую Клару.

— Это, по-видимому, твоя мачеха. Прими мои соболезнования, я знаю о смерти твоего отца.

В его голосе слышался упрек. Маркус чувствовал себя глубоко оскорбленным. Разве я не говорила ему, что не выношу сцен? Нет, по всей видимости, не говорила, поскольку это правда, а я постоянно лгала.

— У меня были дела в Гамбурге, и я решил заодно наведаться к тебе.

Маркус не сводил глаз с Клары. Очевидно, ему было трудно смотреть на меня. Лучший способ обороны — нападение, и я пошла в атаку.

— Мы только что вернулись с похорон. Неужели ты считаешь, что это подходящее время для визита? К тому же мне не хотелось бы, чтобы ты будил Клару.

У Маркуса Феста, статс-секретаря в отставке, была бар-сетка из коричневой кожи. Спаси меня Боже от мужчин с такими аксессуарами.

— Но ведь ты говорила, что твои родители давно умерли. Все это, как выяснилось, было ложью. Ты никогда не была замужем и не училась в университете. Ты аферистка, моя дорогая. Твой отец был мошенником. А эта женщина — его сообщница.

Несмотря на то, что Маркус говорил со мной на повышенных тонах, Клара крепко спала. Бедный Маркус, намеревавшийся сыграть трагическую роль, вышел на сцену в неподходящий момент. Мне было жаль его, но жалость к себе намного сильнее. Кому хочется быть пойманным с поличным? Кому нравится ходить к исповеди? Кто с радостью признается в совершенном преступлении?

Надеясь, что на людях Маркус будет вести себя более сдержанно, я предложила ему спуститься в холл и поговорить там. Он согласился после того, как я запретила ему курить в номере. Маркус выглядел обиженным, он избегал смотреть на меня. В лифте он так заботливо прижимал к груди свою барсетку, словно в ней хранились доказательства моей вины. В холле Маркус заказал кофе и кусок пирога. В это время суток он всегда пил кофе и не желал отказываться от своей привычки даже сейчас. Он положил барсетку на столик, и я заметила, что ее кожа изрядно потерта, очевидно, это один из последних подарков жены, и Маркус достал его из шкафа, чтобы уязвить меня.

— Почему ты так пристально смотришь на барсетку? Я больше не намерен давать тебе денег.

— Мужские барсетки выглядят так нелепо, Маркус. Что же касается денег, то я никогда не просила их у тебя. Ты давал их мне по собственной воле. Небольшими порциями, чтобы у меня не пропал аппетит.

— А аппетиты у тебя большие, не правда ли? Ты разочаровала меня, Фелиция. Человек моего положения не должен связываться с мошенниками.

— Чего ты хочешь от меня, Маркус? Ты шпионил за мной и узнал, что я обманула тебя. Все люди лгут, одни больше, другие меньше. Человек начинает лгать и притворяться с самого рождения. Он улыбается тем, кто лишил его теплой безопасной среды и вытащил из спасительной темноты на свет божий. Это рефлекс, самозащита.

Маркус так зло посмотрел на меня, как будто вот-вот ударит. Однако он сдержался и достал из барсетки лист бумаги с цифрами.

— Я вел записи. В целом я передал тебе девяносто семь тысяч пятьсот марок.

— Не передал, а подарил, Маркус. Я очень благодарна тебе. О возврате, конечно, не может быть и речи. Во-первых, я нуждаюсь в деньгах, а во-вторых, часть суммы я уже успела потратить. Жизнь в Венеции стоит дорого. Кроме того, я купила Кларе кольцо ко дню рождения и заплатила за него немалую сумму. Ты великодушный и во многих отношениях замечательный человек. Я действительно люблю тебя, и мне очень жаль, что ты чувствуешь себя оскорбленным.

Это не ложь, просто небольшое преувеличение. Разговаривая с Маркусом, я переглядывалась с сидевшим неподалеку мужчиной, одетым в дорогой деловой костюм. Он говорил по мобильному телефону и одновременно флиртовал со мной. Один из тех бизнесменов, у которых не хватает времени на ухаживание за женщинами, но которые с удовольствием расслабляются с ними в перерывах между заседаниями или после тяжелого трудового дня. Закончив телефонный разговор, мужчина оставил свою визитную карточку на столике, у цветочной вазы, встал и направился к выходу. Я поняла, что меня ожидает небольшое приключение, конец которого нетрудно предугадать. Бизнесмен женат, много работает, и ему требуется эмоциональная разгрузка.

— Я собирался жениться на тебе, — трагическим голосом заявил Маркус. — Именно потому и нанял частного детектива.

— Неужели ты считаешь, что, прежде чем сделать предложение, необходимо подвергнуть свою избранницу жесткой проверке? Да ты шутишь, Маркус!

Бизнесмен с телефоном тем временем уходил все дальше, победно улыбаясь. А Маркус надул губы, словно обиженный ребенок.

— А сколько денег ты получила от Пауля? И от этого зубного врача? И что ты делала в Венеции? Что за мерзкая семейка! Неужели у тебя нет чувства собственного достоинства?

Маркус говорил слишком громко, и меня начала раздражать его непоколебимая уверенность в своей правоте.

— О каком чувстве собственного достоинства ты говоришь? О том, которым, по твоему мнению, обладают политики, генералы, председатели правлений, папы римские? А скольких людей за свою жизнь растоптал ты сам? Прекрати говорить о чести и достоинстве, эти слова ничего не значат. Я встречала в жизни только мошенников и жалких жуликов, победителей и проигравших, силу и бессилие, а также таких, как ты, гермафродитов, которые чуть-чуть добры и чуть-чуть злы, индивидуалистов-собственников, псевдогуманистов, кальвинистских лицемеров…

Маркус встал, хотя еще не доел свой пирог.

— Ты — маленькая кичливая стерва, Фелиция. Я убежден, что однажды тебе придется дорого заплатить за свои проделки. Нельзя постоянно обманывать людей. Не беспокойся, я не пойду в полицию. Ты не стоишь того, чтобы заниматься тобой.

Последнее утверждение было ложью, и это задело меня за живое.

— Ты не хочешь быть посмешищем в глазах других, вот истинная причина того, почему ты не побежал в полицию. Не притворяйся, Маркус, я слишком хорошо знаю тебя. Мне нравились отношения, которые сложились между нами благодаря моей лжи, но ты разрушил их, наняв сыщика. Такое могло прийти в голову только политику.

— Ты отвратительна!

— Я все равно отказалась бы стать твоей женой, Маркус.

И это чистая правда. Маркус стоял у столика и с грустью смотрел на меня сверху вниз. Мне вдруг стало стыдно. Я поняла: он приехал в Гамбург, чтобы простить меня. Хотел отругать, выразить свое негодование, а потом жениться на мне. Маркус в своей простоте представлял себе это так: он осыпает меня упреками, я исповедуюсь ему как на духу, и он по-христиански прощает меня.

— Прости меня, Маркус, но я не могу выйти за тебя замуж.

От его ярости не осталось и следа.

— Я слишком стар?

— Нет. Это я слишком молода.

Маркус жалко улыбнулся, на глаза его набежали слезы. Я решила, что пора уходить, пока я от стыда и жалости не наделала глупостей и не согласилась стать его женой. Встав, я направилась к лифту. По дороге вспомнила о визитной карточке бизнесмена, которую так и не взяла со столика. Но было уже поздно, я не могла вернуться туда, где остался Маркус. Жизнь продолжается. Она порой бывает подлой и эгоистичной, ведь человеческая алчность не знает границ. И лифты никогда не приходят, когда их ждешь с особым нетерпением. А элегантные туфли жмут, если слишком долго ходишь в них. Я предпочла бы родиться мужчиной, потому что они носят очень удобную обувь. Маркус, Маркус… Я обернулась, войдя в лифт, и увидела, что он снова сел за столик и стал доедать свой пирог. Я засмеялась. Было бы ужасно, если бы он действительно потерял чувство реальности.

Клара, единственный близкий мне человек, назвала меня аферисткой-дилетанткой. Когда слышишь от других неприятную правду о себе, которая тебе самой хорошо известна, это всегда причиняет боль. Клара критиковала меня за отсутствие концепции и перспективных планов. Она считала, что я должна была предложить Маркусу вернуть часть денег в знак примирения и доброй воли.

— Ты недооцениваешь мужчин, — морщась от головной боли, говорила Клара. — До сих пор тебе везло, но удача может однажды отвернуться от тебя.

Мы медленно шли по улице. Клара вновь надела свои странные очки. Жители Гамбурга не обращают внимания на погоду, но мне было страшно холодно. Я мерзла и вдруг впервые подумала о том, что Клара — вампир, что она присосалась ко мне и Вондрашеку и теперь мне от нее никогда не избавиться. Странная мысль, потому что Клара всегда держалась на заднем плане и соблюдала дистанцию. В детстве это являлось для меня источником разочарования. Я склонна недооценивать людей. Это одна из моих главных слабостей. Жизнь представлялась мне игрой, в которой я, прилагая незначительные усилия, добивалась краткосрочных побед и терпела легко переносимые поражения.

Клара, которая все еще верила в систему Вондрашека и мировую революцию, старалась во всем руководствоваться доводами разума. Как все, кто не сомневается в том, что способен ходить по водам, она ощущала свое превосходство над нами, неверующими пловцами. И я снова и снова спрашивала себя: какую роль играла Клара в жизни Вондрашека? Что она знала о Беатрисе и о чем умалчивала? Актриса — а я не сомневаюсь в том, что актерский талант наложил сильный отпечаток на всю жизнь Клары — считала правду диалектическим вызовом, заставлявшим человека обманывать других. Клара, насколько я знала ее, всегда была беспощадно откровенна и безжалостно добра.

— Совершенной системы нет и быть не может, Клара. Тебе ли этого не знать?

Она никогда не мерзла. Клара, обросшая слоем аппетитного жирка, невозмутимо шла по жизни.

— Существуют превосходные стратегии, которые, однако, могут потерпеть неудачу из-за несовершенных условий или по воле случая. А то, чем занимаешься ты, Фелиция, — это рулетка в дешевом заведении. Ты никогда не выиграешь достаточное количество денег, чтобы сыграть в настоящем казино. С проводником ночного поезда ты поступила остроумно, но абсолютно непрофессионально. А чего ты добивалась, встречаясь с зубным врачом?

— Не знаю. Наверное, бесплатного лечения зубов и откупного за попытку изнасилования. Знаешь, он всегда мечтал овладеть женщиной прямо в стоматологическом кресле. Эта эротическая фантазия неотступно преследовала его, когда он сверлил зубы симпатичным пациенткам. И когда они постанывали от боли, он представлял себе, вероятно, что…

— Отвратительно, — перебила меня Клара и наступила лакированной туфлей на валяющийся на тротуаре пластмассовый стаканчик.

— А тебя до сих пор возбуждают звуки, издаваемые партнерами во время полового акта? Я считаю, что секс сам по себе является банальным физическим упражнением, но подавляющее большинство людей подключают фантазию, чтобы повысить его эротичность. Причем мужчины прибегают к этому чаще, чем женщины, потому что в силу своего физиологического строения не могут симулировать желание. Желание связано с унижением, с властью и с грехом, со всем тем, что запрещено. Именно это обостряет наши чувства.

— Ты всегда была далека от романтики. О чем ты думаешь, когда занимаешься сексом?

Мы шли очень медленно. Обогнавшая нас пожилая дама пристально посмотрела на нас. Я ответила Кларе, что всегда думаю о том, какую выгоду могу извлечь из ситуации.

— Ты действительно похожа на дорогую шлюху. А что будешь делать, если ситуация выйдет из-под контроля? Если, например, тебе не удастся остановить своего зубного врача? А потом он, вместо того чтобы раскошелиться за изнасилование, вышвырнет тебя из кабинета? Ведь ты ни за что не станешь обращаться в полицию.

— Я хорошо знаю его. Он трус, как большинство мужчин. И я вовсе не шлюха. Я живу на деньги, которые мне дают мужчины, но прибегаю к сексу только тогда, когда без этого не обойтись. Секс — оружие против мужчин, и его необходимо правильно применять. Надо играть на их слабостях, которые они считают своими хорошими качествами. В этом заключается искусство быть любимой и желанной. Да, я иду на сделку с моралью и притом не чувствую себя аморальной.

— В таком случае почему ты так дрожишь?

— Потому что мне холодно. Потому что я не люблю гулять в такую погоду. Потому что мой отец лежит сейчас в холодной мокрой яме и его не греет дешевый гроб, который ты купила. Потому что я не знаю, как заработать три миллиона. У меня множество причин дрожать, Клара. И одной из них является твоя несокрушимая уверенность в своей правоте. Ты — оставшаяся без средств к существованию вдова, несостоявшаяся актриса, человек безнадежно устаревших политических взглядов. Скажи, откуда берется твоя уверенность в том, что ты всегда права?

Клара остановилась и начала громко хохотать. Я пошла дальше. На улице уже зажглись фонари. Клара, должно быть, чувствовала себя в темных очках как крот. Услышав визг тормозов, я обернулась и увидела, что она стоит на проезжей части улицы, громко ругаясь на водителя «мерседеса», который не подумал о том, что на дороге в любую минуту могут появиться слепые кроты. Водитель покрутил пальцем у виска и поехал дальше. Клара показала ему средний палец левой руки, но потом все же покинула проезжую часть улицы и вернулась на тротуар. Машины проезжали мимо нее, громко сигналя, а она стояла на самом краю, у бордюра, и рассуждала о том, что пора прекратить производство ненужных вещей, которым придается эстетически красивая форма и потребительская значимость. Под ненужными вещами Клара имела в виду автомобили, а также их владельцев, которых она тоже с удовольствием выбросила бы на свалку. Клара водила машину очень плохо и редко садилась за руль. Шоферы, которых время от времени нанимал отец, пытались обучить ее вождению, но их попытки каждый раз заканчивались ничем, так как Клара очень своеобразно трактовала правила дорожного движения.

— Может быть, вернемся в гостиницу? Сегодня был трудный день.

Клара взяла меня под руку:

— Я восхищаюсь тобой. Ты хорошо справляешься со своим делом. В конце концов, ты — дочь Вондрашека. Но задумайся на минуту о том, что мы с тобой могли бы объединиться в команду и действовать сообща. Мы многого бы достигли, Фелиция.

На сей раз остановилась я.

— Я не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму, Клара. Я не желаю бороться с капиталом. Я стремлюсь только к одному — приятно жить. Надеюсь, это тебе понятно?

Клару невозможно было смутить фактами.

— Если ты хочешь действовать наверняка, займись домами престарелых. Состоятельные одинокие старики — идеальные жертвы. Будь благосклонна к ним, и они озолотят тебя.

— Нет, — решительно заявила я.

Мы двинулись дальше. Клара шла, крепко вцепившись в мою руку. Она напоминала замаскировавшегося под крота вампира. Прежде я думала, что хорошо знаю ее, но теперь Клара казалась мне чужим, незнакомым человеком.

— Нет? Значит, ты хочешь не просто обманывать мужчин, но получать от этого удовольствие? Может быть, ты занимаешься всем этим, чтобы отомстить Геральду? В таком случае ты зря растрачиваешь свой талант.

— Прошу тебя, оставь меня в покое.

Мое внимание привлекла освещенная витрина ювелирного магазина — сверкание драгоценных камней, блеск золота. От цен у меня перехватило дыхание. Вид ювелирных украшений, лежавших на фиолетовом бархате, согревал меня. Я бы с удовольствием занялась кражей драгоценностей, но в век электроники, вероятно, это занятие выглядело не столь романтично, как в кино. Это был один из тех магазинов, в которых продавцы сначала окидывают тебя оценивающим взглядом и только потом улыбаются. Деньги создают приятную атмосферу. Имея деньги, можно купить себе множество прекрасных вещей и избежать безобразных.

Клара пробормотала что-то о неправильной потребительной стоимости товаров. И это говорит женщина, которая совсем недавно советовала мне заняться грабежом старых одиноких мужчин! Теперь, когда между нами не стоял Вондрашек, когда он лежал вдали от нас в дешевом гробу, который ему совсем не понравился бы, Клара выступила в другой роли — в роли могущественной хранительницы тайн моей семьи. Отец, который всю жизнь потребительски относился к женщинам, пользовался ими, а потом выбрасывал, словно негодный товар, оказывается, не переставал любить Беатрису и позволял Кларе любить себя. В этих запутанных отношениях сплелись мазохизм и садизм. Любовь казалась мне непонятным чувством, сходным с опьянением. А я сама? Почему я любила Геральда? На этот вопрос у меня не было ответа.

— Как думаешь, Клара, может, мне стоит купить эти серьги? Они такие необычные.

Она наверняка сказала бы «нет», если бы находилась рядом. Но Клара исчезла. Я принялась, словно идиотка, озираться посреди улицы и звать ее по имени, проклиная в душе за эгоцентризм. Клара — полуслепая, умеющая ходить по водам, — растворилась в толпе, в которой так легко пропасть. Ведь мир не идеологическая площадка для игр в духе Маркса или сцена, построенная для персонажей Брехта. Я сравнила бы мир с боксерским рингом, на котором мне пока удавалось неплохо выступать в легком весе. Я могла рассчитывать на слова утешения, на медицинский пластырь, на тренировки, а порой даже на рукоплескание публики, но на ринге сражалась совершенно одна. И я знала, что последний бой, до которого еще далеко, я тоже буду вести в полном одиночестве. В отличие от Клары я смотрела в будущее со сдержанным оптимизмом. Мне нечего было терять, кроме времени, а выиграть я могла очень многое. И выигрыш скрасил бы мою жизнь ощущением счастья и комфорта.

Мимо меня шли люди с угрюмыми лицами, засунув руки в карманы курток. Каждый имеет право на чувство горечи. Только дети и зеленая молодежь улыбаются. Помню, как однажды в детстве Вондрашек водил меня в цирк, и после этого я заявила ему, что хочу стать клоуном. Он возражал, уверяя, что это не женская профессия. Клоуны, генералы, банкиры, священники, аферисты — все это занятия для мужчин. Женщины не обладают талантом смешить публику, занимать высокие посты и профессионально лгать и лицемерить. Так говорил Вондрашек, и я верила ему.

Смех является тем общим элементом, который связывает опьянение и влюбленность. Но влюбленность и опьянение проходят, и вот на вечерней мостовой остается одинокая фигура в траурном костюме, любующаяся выставленными в витрине ювелирного магазина серьгами. Я пожала плечами и неторопливо направилась в сторону гостиницы, огни которой сулили тепло и уют за шестьсот марок в сутки. Я решила больше не возвращаться в убогую комнатку во Франкфурте. Отныне я буду жить в отелях. Мне не нужен большой багаж. Я должна иметь возможность в случае необходимости быстро и незаметно уехать.

Швейцар улыбнулся мне в надежде получить чаевые. Толстый ковер в холле заглушал шаги. Лифт бесшумно поднял меня на седьмой этаж. Номер был приготовлен на ночь, на подушке лежала шоколадка. Ничего не нужно было делать, только платить деньги за обслуживание. Я разделась, приняла ванну, достала банку пива из мини-бара и стала терпеливо смотреть телепередачу, в которой выступали сытые политики. С их губ слетали круглые пустые фразы, навевавшие на меня дремоту. Политика не интересовала меня, я еще ни разу не ходила на выборы. По словам политиков, в стране все было хорошо, она развивалась в нужном направлении и каждые четыре года демократы приходили к власти в результате свободных выборов. Журналисты, представители свободной прессы, задавали осторожные вопросы, ответы на которые были давно уже заготовлены.

Я рассматривала руководителя страны: двойной подбородок, большой живот, сытое лицо. Маркус высоко ценил этого мамонта, а Клара испытывала к нему отвращение. Она отдавала предпочтение мертвым героям потерпевших поражение революций, а также Фиделю Кастро, которого находила сексуально привлекательным. Что касается меня, то мне казалось, что кубинец слишком самодоволен и самовлюблен.

Женщинам нравятся политики с пронзительными, резкими голосами. Я выключила телевизор и потушила свет. Мне нравилось спать одной в постели, я считала это привилегией и никогда не понимала, что заставляет людей стремиться к браку. Каждые пятнадцать лет они меняли в своих двуспальных кроватях матрасы, а сами тем временем неизбежно старели. Вондрашек по крайней мере был избавлен от этого.

Я снова вспомнила Клару. Я не чувствовала себя ее должницей. Отец платил Кларе за услуги и даже в конце жизни женился на ней. Клара выручала нас в тяжелые времена. Она исчезала и снова появлялась в моей жизни. Я вспоминала ее коммунистические идеи, стихи, которые она часто декламировала перед сном, и ее смех. Она обожала старые американские комедии и разрешала мне смотреть телевизор в ее комнате. Клара обычно приносила мне какао и печенье, а когда мы слышали, как Вондрашек возвращался с одной из своих подруг домой после ужина в ресторане, она становилась печальной и отсылала меня спать. Обычное детство, в котором не было никаких катастроф и трагедий.

Я не хотела объединяться с Кларой в одну команду. Я никого не собиралась посвящать в свои дела. В гостиничных номерах невозможно жить вдвоем. И потом, Клара приносила несчастья. Ее жениха застрелили, отец умер в заключении. Все, что Клара ценила или любила, терпело неудачу. Нельзя безнаказанно верить в то, что умеешь ходить по водам. Спокойной ночи, Клара. Я остаюсь на берегу, потому что вода слишком холодная и я боюсь замерзнуть.