Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н. э. (478-431 гг.)

1. Особенности внешней политики Спарты и Афин в первый период войны 460/59—456/55 гг. до н. э.

Выяснив особенности трансформации Делосской симмахии в Афинский морской союз, а также причины отхода Спарты и Афин от политики дуализма в конце 60-х гг. V в. до н. э. и разрыва афинско-спартанских отношений, мы переходим к рассмотрению содержания понятий «Афинская империя» и «афинская имперская политика».

Несмотря на то что понятие «Афинская империя», как уже отмечалось во Введении, широко применяется в западной историографии, ученые, избегая употребления термина «империя», обычно используют применительно к Афинам понятия «морская держава», «архэ»[158]. Главный аргумент, который часто приводят в данной связи, заключается в утверждении, что под империями в древности обыкновенно понимают большие территориальные государственные образования конгломератного типа с монархической властью (например, Персидская или Римская империи). Кроме того, употребление терминов «Афинская империя», «афинский империализм» считают модернизацией.

Однако, на наш взгляд, само употребление современных терминов для характеристики некоторых процессов в древности не ведет к ее модернизации, если не пытаться переносить в древность современное социально-экономическое и политическое содержание этих понятий. Задача состоит в выявлении значения понятий «Афинская империя» и «афинский империализм» применительно к конкретным историческим условиям существования Афинского морского союза в середине V в. до н. э. Эти термины более точно отражают сущность тех процессов, которые происходили в Афинах и в возглавляемом ими союзе.

Вместе с тем, исходя из признания нелинейного пути общественного развития, мы полагаем, что в античности, так же как и в современных условиях, действуют общие законы человеческих отношений, которые, своеобразно преломляясь на каждом из этапов истории, приводят к сходным, но не адекватным процессам. Мы считаем, что Фукидид близок к истине, утверждая, что «минувшее в силу свойств человеческой природы может повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде» (Thuc., I, 22, 4).

Поэтому, как в современном мире не всегда империей называют только централизованные территориальные государства с монархической императорской властью (известны колониальные империи — английская, французская и др.), так и в связи с древностью необязательно употреблять термин «империя» и все другие от него производные только в узко ограниченном смысле. Ведь обнаруживаем же мы в греческой колонизации и европейской сходные черты, хотя, несомненно, содержание той и другой во многом различно. Так почему же не признать и возможность сходных конечных результатов колонизации в том и другом случае? По крайней мере, сравнительный анализ межполисных отношений до Греко-персидских войн и после победы над персами позволяет утверждать, что в середине V в. до н. э. сложились наиболее благоприятные условия для возникновения афинской колониальной империи. На смену полицентрической структуре, отличавшейся существованием большого числа независимых полисов, проводивших самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику до Греко-персидских войн, после победы над персами возникла структура дуалистическая, характеризовавшаяся противостоянием двух военно-политических блоков, возглавляемых двумя наиболее могущественными полисами Эллады — Спартой и Афинами.

Точно обрисовал эту ситуацию Фукидид, отметив, что вскоре после отражения персов общими силами эллины, как те, что отложились от персидского царя, так и те, которые воевали вместе, разделились между афинянами и лакедемонянами. И те, и другие действительно оказались наиболее могущественными: лакедемоняне сильны были на суше, афиняне — на море (Thuc., I, 18, 2). В этой ситуации возникший после Греко-персидских войн Афинский морской союз, как гегемониальная симмахия, имел тенденцию превратиться в афинскую колониальную морскую империю. Эта тенденция была обусловлена как внутриполитическим развитием Афин к середине V в. до н. э, так и особенностями их внешней политики.

Эволюция развития афинской демократии, о чем подробно рассказывалось в первой главе, подготовила социальную почву для возникновения Афинской империи. К середине V в. до н. э. в Афинах выросла политическая активность части демоса, слабо или почти не связанного с землевладением (торговцы, ремесленники, моряки и т. д.). Поэтому, когда Перикл выдвинулся на передний план среди демократических лидеров, в афинском государстве уже появился значительный процент граждан, заинтересованных в усилении эксплуатации союзников, а сам афинский полис все более стал испытывать нужду в регулярно пополняемом источнике доходов. Большая часть должностей в Афинах, в том числе и таких высоких, как архонты, стала замещаться по жребию. К занятию должности архонтов были допущены представители третьего социального разряда — зевгиты. Чрезмерно расширился гражданский коллектив, причем удельный вес городского населения в нем был гораздо выше сельского. Немаловажной причиной этого были опустошительные войны и вторжения персов в Аттику, разорение крестьянских хозяйств.

Это привело к тому, что к активному участию в политической жизни стали привлекаться граждане мало или совсем необеспеченные. Только гелиэя при Перикле представляла собой большой отряд афинских судей (6 тыс. чел.), авторитет которых все более укреплялся, потому что они разбирали не только тяжбы афинян, но и чаще и чаще союзников. Все это вызывало объективную необходимость введения оплаты должностных лиц, прежде всего судей. Однако для этого не могло хватить средств, получаемых из внутренних источников доходов и за счет военной добычи.

Способствовала трансформации Афинского морского союза в империю и эволюция внешней политики Афин. Вскоре после битвы при Эвримедонте в ней становится господствующей антиспартанская направленность, причем теперь главной внешнеполитической целью афинян было достижение гегемонии в Элладе. Фукидид отмечает, что «разделенные враждою лакедемоняне и афиняне вместе со своими союзниками воевали друг против друга, а остальные эллины в случае, если им приходилось где-либо враждовать между собою, стали присоединяться или к афинянам, или к лакедемонянам» (Thuc., I, 18, 3). Вместе с тем укреплявшаяся городская структура афинского полиса требовала расширения торговых и экономических связей, установления контроля над путями, ведущими к главным источникам зерна и сырьевых ресурсов. Это также побуждало Афины к реформированию морского союза и усилению в нем афинского господства.

Рассматривая трансформацию Афинского морского союза в Афинскую империю, необходимо дать оценку возникшей в 60-е гг. XX в. дискуссии о датировке этого процесса. Под влиянием взглядов американского эпиграфиста Маттингли в названные годы стали пересматривать хронологию афинских надписей V в. до н. э, имеющих отношение к афинской внутрисоюзной политике, традиционная датировка которых колеблется в пределах 50—40-х гг. V в. до н. э, и отодвигать ее к 20-м гг. V в. до н. э, считая, что о трансформации Афинского морского союза в империю можно говорить применительно ко времени Пелопоннесской войны и правления Клеона[159]. Недостаточная убедительность подобных выводов обусловлена уязвимостью не только с эпиграфической точки зрения, но и несогласованностью с данными исторической традиции, подтверждающими, что начало формирования Афинской империи относится к середине V в. до н. э.[160]

Вместе с тем некоторые исследователи, хотя и соглашаются с традиционной датировкой афинских декретов V в. до н. э. и тем самым признают, что Афинская империя сложилась до начала Пелопоннесской войны, тем не менее склоняются к мысли о том, что сильный афинский империализм развился только после смерти Перикла и ассоциируют его с Клеоном и его преемниками[161]. Это признание Афинской империи без имперской политики или отнесение ее возникновения ко времени Пелопоннесской войны обусловлено, во-первых, не преодоленной до конца идеализацией афинской демократии при Перикле, во-вторых, ошибочным, как нам представляется, постулатом о том, что афинский империализм был следствием Пелопоннесской войны, разразившейся в 431 г. до н. э. Мы же, опираясь на соответствующую интерпретацию данных Фукидида и других источников, в том числе и эпиграфических, считаем, что именно Пелопоннесская война была закономерным результатом имперской политики как Афин, так и Спарты, достаточно отчетливо проявившейся в период первой конфронтации между ними в 460—445 гг. до н. э, которая получила название первой Пелопоннесской войны. Другая дискуссия, тесно связанная с первой и достигшая своего накала также в 60-е гг. XX в, касается проблемы популярности или непопулярности среди союзников Афинской империи. Начало этой дискуссии положил своей статьей де Сент-Круа[162], доказывающий, что отношение к афинскому господству среди союзников было в основном благожелательным, а те восстания, о которых мы знаем, были спровоцированы главным образом персидскими ставленниками либо немногими (ολίγοι) олигархически настроенными силами и имели случайный характер. И здесь, как мы видим, наблюдается тенденция к идеализации отношений внутри Афинской империи.

Учитывая все это, мы проанализируем в данной главе содержание афинско-спартанских отношений в 50— 40-е гг. V. в. до н. э, рассмотрим комплекс мероприятий, характеризующих процесс трансформации Афинского морского союза в Афинскую империю, выделим его основные этапы, а также выясним роль Перикла в осуществлении этой политики и отношение к ней союзников.

Современные ученые пересматривают традиционный взгляд на возникновение первой Пелопоннесской войны, основывающийся на гипотезе о про- и антиспартанской партиях в Афинах и мирной военной партиях в Спарте[163]. Действительно, такого рода концепция страдает упрощенным подходом к решению сложных вопросов и нередко искажает подлинный характер событий. Однако невозможно согласиться и с противоположным мнением, согласно которому эта война явилась лишь результатом непримиримой вражды Коринфа и Эгины с Афинами[164]. В этом случае авторы подчеркивают только ее формальную причину. Между тем война — это явление социально-политическое, а потому внешнюю политику Афин и Спарты необходимо рассматривать в тесной связи с внутриполитическими и экономическими отношениями в этих полисах.

Кроме того, первая Пелопоннесская война не ограничивалась только враждой Коринфа и Эгины с Афинами. Она представляла собой конфликт между двумя военно-политическими блоками, сложившимися к концу 60-х гг. V. в. до н. э., которые возглавляли Спарта и Афины. По мнению Фукидида, вражда между лакедемонянами и афинянами привела к тому, что они вместе со своими союзниками стали воевать друг против друга (Thuc., I, 107—115). Фукидид также дает представление о социально-экономической и политической подоплеке этой вражды (Thuc., I, 80-85; 141-144; IV, 9, 36-45). Он отмечает, что пелопоннесцы живут трудами своих рук и у них нет денег ни частных, ни общественных, так что они не способны вести продолжительные войны и особенно вдали от Пелопоннеса. Между тем войны ведутся не столько на взносы, выколачиваемые силой, сколько на готовые средства и, как правило, носят затяжной характер (Thuc., I, 141, 2-5; II, 80, 2, 4; 6).

В самом деле, граждане большей части пелопоннесских полисов были мелкими крестьянами-землевладельцами, которые главным образом собственным трудом при участии нескольких рабов обрабатывали свои наделы и выращивали хлеб. Пелопоннес в отличие от Аттики не был опустошен и разорен персами. Поэтому война не внесла существенных изменений в установившийся с древности уклад жизни пелопоннесских крестьян. Во время военных действий они становились гоплитами, но не могли надолго отрываться от земли. Из всех пелопоннесских государств только Спарта отличалась другими условиями. Здесь граждане не были привязаны к земле, ибо их наделы обрабатывали государственные рабы — илоты. Спартиаты имели больше свободного времени, которое тратили на военные тренировки, могли предпринимать военные походы в любое время и участвовать в длительных военных кампаниях. Это и обеспечивало Спарте ведущее положение в Пелопоннесе. Однако возможности лакедемонян были ограничены, так как они не располагали собственным военным флотом, не имели наличных средств, ибо сами не чеканили монету, не взимали налог с членов Пелопонесского союза и, следовательно, должны были координировать свои действия с желаниями и способностями союзников осуществлять те или иные общие внешнеполитические акции.

В экономическом отношении члены Пелопоннесского союза были далеко не однородны. Коринф со своими колониями, Мегары, Сикион, Пеллена, Элида, поставлявшие корабли в общесоюзный флот, были более или менее развитыми торгово-ремесленными центрами. Другие полисы, в том числе Спарта, были земледельческими государствами. Поэтому экономические и политические цели пелопоннесцев не всегда совпадали. Это, как указывает Фукидид, вносило определенный диссонанс в действия Пелопоннесской лиги (Thuc., I, 40, 7).

В большинстве пелопоннесских государств господствовала олигархическая форма правления, и спартанцы, насколько было в их силах, препятствовали установлению в них демократий (Thuc., I, 19). Пелопоннесские полисы, и прежде всего сама Спарта, отличались консервативностью общественных отношений, требующей неукоснительного подчинения традиционным законам и обычаям (Hdt., VII, 104; Xen. Lac. Pol., 8, 1—5); замкнутостью и подозрительностью, что особенно подчеркивает Фукидид (Thuc., I, 144, 2; II, 39; V, 68, 1 sq.); высокой ролью государства и его институтов, стоящих на страже существующего порядка. Своеобразие общественных отношений в Спарте и в некоторых пелопоннесских государствах было обусловлено тем, что здесь преобладала общинная и государственная собственность. Движимая и недвижимая частная собственность и связанное с ней более свободное развитие товарно-денежных отношений обнаруживались в большей части пелопоннесских полисов менее ярко, чем в Афинах и в других греческих государствах[165].

Афинский морской союз, окончательно оформившийся в 70—60-х гг. V в. до н. э, объединял приморские и островные полисы, являвшиеся главным образом торговыми центрами. Граждане городов Афинского морского союза, и особенно граждане Афин, не были до такой степени привязаны к земле, как пелопоннесцы. Аттика всегда нуждалась в привозном хлебе. Однако после Греко-персидских войн доставка хлеба и продовольствия стала основной задачей афинской государственной политики. Это было обусловлено тем, что вследствие опустошения и разорения территории Аттики персами значительная часть населения, потеряв связь с землей, переселилась в город. Этому также способствовали и демократические преобразования Фемистокла. Так что неудивительно, что в 70—60-е гг. V в. до н. э. в Афинах стал быстро расти процент городского населения, особенно низших и средних слоев демоса. Подобная ситуация в той или иной степени была характерна и для других городов, как островных, так и приморских, враждебно относившихся к персам и ставших впоследствии членами Делосской лиги. Поэтому потребность обеспечения городского населения хлебом и продовольствием становилась главной целью внешней политики Афин.

В силу географических и исторических условий в городах Афинского морского союза, прежде всего в Афинах, наметилась тенденция к более быстрому, чем в Пелопоннесе и в некоторых других греческих государствах, развитию частной собственности и товарно-денежных отношений[166]. Этот процесс особенно был ускорен по отмеченным выше причинам после Греко-персидских войн. В результате ремесло, торговля и мореплавание в V в до н. э. составляли основу экономической жизни Афин и большинства их союзников[167]. Это способствовало процессу демократизации общества, росту политического влияния части гражданского населения, которая не была связана с землей (ремесленники, торговцы, моряки), и утверждению в ряде городов Афинского морского союза, нередко с помощью афинян, демократической формы правления.

Среди причин, содействовавших росту противоречий между афинянами и лакедемонянами, немаловажную роль играли также различия этнического характера. Эллины осознавали, что дорийцы, включая лакедемонян, и ионийцы, к которым принадлежали афиняне, являлись двумя различными этносами, людьми, которые считали себя состоящими в родстве между собой и имеющими только им присущие качества (Hdt., I, 56; V, 72, 3; IX, 106; Thuc., I, 71, 4; 102, 3; ср.: Diod., I, 34-37; 41; 124, 1; V, 104; VI, 6, 2; 44, З)[168]. По мере роста враждебных отношений между Спартой и Афинами различия этнического плана нередко использовались в пропагандистских целях как той, так и другой стороной (Thuc., IV, 61, 2; V, 91; VI, 77, 1; 86, 3; 82, 2; VII, 5, 4; VIII, 25, 3).

Распри между афинянами и лакедемонянами, возникшие еще в период Греко-персидских войн, как уже отмечалось, особенно обострились в начале 70-х гг. V в. до н. э. в связи с антиспартанской деятельностью Фемистокла. Но афиняне скоро осознали, что бороться против Спарты и против Персии и одновременно укреплять могущество Афин и их гегемонию в Делосской симмахии невозможно. Поэтому остракизм Фемистокла и победа Кимона явились своеобразным разрешением кризиса афинско-спартанских отношений. С этого времени во внешней политике Спарты и Афин стала господствовать концепция афинско-спартанского дуализма, предусматривающего сохранение военно-политического равновесия сил в Элладе и признание двойной гегемонии.

На первый взгляд эта внешнеполитическая «доктрина» была довольно удачной, поскольку казалось, что она ограждала интересы Спарты и способствовала Афинам расширять в борьбе с Персией Делосскую симмахию и укреплять в ней свое господство, не вызывая подозрения спартанцев. Однако это была всего лишь иллюзия. Добившись выдающейся победы над персами в битве у Эвримедонта и превратив Делосскую симмахию в Афинский морокой союз, афиняне теперь оказались перед выбором: остановиться на достигнутом или добиваться утверждения господства и в материковой Греции. Фукидид, характеризуя афинян, отмечал, что они «наличными благами наслаждались очень мало, будучи постоянно заняты стремлением к приобретению» (Thuc., I, 70, 8). Справедливость сказанного подтверждается несколькими важнейшими тенденциями афинской внешней политики, наметившимися в конце 60-х — начале 50-х гг. V в. до н. э.

Во-первых, афиняне все более осознавали, что для удержания союзников в подчинении и укрепления своей гегемонии недостаточно только господства на море.

Во-вторых, победа над персами в Эгеиде обеспечила свободу мореплавания и экономических связей афинян со своими союзниками и другими городами на островах и в прибрежных районах. Но Афины, как демократический город с развитым товарным ремеслом, были заинтересованы в расширении торговых отношений, ведь, по словам Аристотеля (Arist. Pol., VI, 2, 1, p. 1318 a 26), «масса людей жаждет получать прибыль, а не почет». Кроме того, потребность в обеспечении городского населения Афин и их союзников привозным хлебом и продовольствием заставляла афинян заботиться об установлении контроля над путями, ведущими к главным источникам зерна (Западное Средиземноморье, Северная Африка и Северное Причерноморье). В первой половине V в. до н. э. афинян больше интересовал Запад, а не Восток. Политические контакты Афин с Западным Средиземноморьем, подкреплявшие их экономические связи, начали устанавливаться еще при Фемистокле (Hdt., VIII, 62; Thuc., I, 136; Plut. Them., 24, 1; 32, 2; Nep. Them., 1). И вот теперь в результате достигнутых успехов стремление афинян к расширению экономических и политических отношений с городами Западного Средиземноморья получило новый импульс (Plut. Per., 20). Однако для этого необходимо было утвердить господство в материковой Греции и прежде всего в Коринфском заливе. Последнее же вело к противоборству со Спартой и ее союзниками.

Спартанцы, как уже указывалось выше, осознавали опасность растущего могущества Афин и пытались противодействовать им. Но к началу первой Пелопоннесской войны они оказались ослабленными из-за землетрясения и восстания илотов.

Рассматривая внутриполитические отношения в Афинах в первой половине V в. до н. э, мы отметили, что с середины 60-х гг. V в. до н. э. внутри гражданского коллектива активизировались радикально-демократические настроения, результатом чего явилось возвышение Эфиальта и других демократических лидеров радикального толка. Последовавшее за этим падение господства Ареопага и изгнание в 461 г. до н. э. остракизмом вождя знати Кимона не только явились поворотным пунктом внутриполитического развития Афин, но и оказали решающее влияние на характер афинской внешней политики.

Согласно Фукидиду (Thuc., I, 102, 3; ср.: Diod., XI, 64, 3), поход четырехтысячного отряда афинских гоплитов во главе с Кимоном на помощь спартанцам против восставших илотов, закрепившихся на Ифоме, впервые со времени Греко-персидских войн привел к открытой вражде между лакедемонянами и афинянами. Спартанцы, опасаясь, что афиняне могут вступить в соглашение с восставшими, потребовали, чтобы они покинули пределы Пелопоннеса. Афиняне, считая себя оскорбленными таким отношением лакедемонян, разорвали заключенный с ними союз против персов[169].

Вопрос о разрыве отношений между Спартой и Афинами привлекал внимание многих исследователей и в настоящее время он не потерял своей дискуссионной остроты. Некоторые авторы подвергают сомнению основательность подозрений лакедемонян. Однако аргументы, приводимые ими, едва ли можно считать убедительными. Так, например, в научной литературе высказывается мнение, что посланный на помощь лакедемонянам корпус Кимона состоял только из представителей высших классов, так как феты не могли быть гоплитами, а следовательно, воины Кимона, настроенные на сохранение дружественных отношений со Спартой, не склонны были помогать восставшим илотам[170]. Но прежде всего неправильно было бы думать, что сторонники Эфиальта находились только среди фетов. По-видимому, драма Кимона заключалась в том, что абсолютное большинство афинских граждан склонялось в пользу демократических преобразований (ср.: Plut. Per., 15). Поэтому, вероятно, сторонники Эфиальта, враждебно настроенные к Спарте, были и среди гоплитов Кимона. Таким образом, основания для опасения у лакедемонян были, тем более что впоследствии тех восставших, которым спартанцы разрешили покинуть Пелопоннес, поселили в Навпакте именно афиняне.

Не убеждает также скептическое отношение некоторых современных исследователей к самому сообщению Фукидида об опасениях Спарты[171]. Во-первых, его мнение стало основополагающим для всей известной литературной традиции (Diod., XI, 64, 2; Plut. Cim., 17; Paus., I, 29, 8 sq.; IV, 24, 6 sq.; Just., III, 6, 3). Во-вторых, Фукидида менее всего интересовало, какие конкретно действия афинян могли насторожить лакедемонян. Он хорошо понимал — и это главное, — что в условиях глубоко зашедших противоречий между лакедемонянами и афинянами нужен был лишь формальный повод, чтобы расторгнуть ставшие для них помехой союзные отношения.

Разорвав союз со Спартой, Афины заключили соглашение с ее злейшим врагом Аргосом, а также с Фессалией (Thuc., I, 102, 4; II, 22, 3; Paus., I, 9; IV, 24, 7; Aeschyl. Eumen., 287—291, 667—673). Интерпретация этого союза в историографии весьма противоречива[172], поэтому рассмотрим более внимательно данные источников. Прежде всего следует отметить, что в середине V в. до н. э. Аргос выступал в качестве противодействующей лакедемонянам силы. После его разгрома царем Клеоменом в 520 г. до н. э. он восстановил свое могущество уже накануне Греко-персидских воин, а со времени установления в нем демократического строя аргивяне стали осуществлять агрессивную внешнюю политику, стремясь укрепить свое господство в Арголиде и вернуть территории, захваченные в свое время Спартой. Однако, будучи изолированным в Пелопоннесе, Аргос с начала V в. до н. э. все более тяготел к союзу с Афинами. Это было одной из важных причин, сдерживавших активное участие лакедемонян в решении общегреческих проблем. Поэтому Фукидид, указывая, что Аргос был злейшим врагом Спарты, рассматривал заключение с ним союза как агрессивную акцию афинян в отношении лакедемонян.

Во-вторых, афиняне, вступив в соглашение с аргосца-ми и фессалийцами, окончательно отказались от сформулированных при создании Эллинского союза в 481 г. до н. э. принципов: общими силами вести борьбу против персов и против тех эллинских государств, которые добровольно выступали на стороне персидского царя (Hdt., VII, 132; 148—149). Аргос и Фессалия были именно такими государствами.

В-третьих, результатом этого союза было создание антиспартанской коалиции (Thuc., I, 102, 4). Ситуация на Истме и в Арголиде, обострившаяся вследствие враждебных действий коринфян против клеонян и мегарцев (Plut. Cim., 17), была в центре внимания афинской внешней политики.

Поэтому следующем внешнеполитическим актом Афин был союз с Мегарами. Детальные сведения об этом сообщают Фукидид (Thuc., I, 103, 4) и Диодор (Diod., XI, 79, 1 sq.). Согласно Фукидиду, мегаряне, находившиеся в составе Пелопоннесского союза, вышли из него, так как у них возникла война с Коринфом из-за пограничной области (ср.: Plut. Cim., 17, 1 sq.). По этой причине мегаряне заключили союз с Афинами и стали членом Афинского морского союза (Thuc., I, 103, 4; Diod., XI, 79, 1 sq.; Plut. Cim., 17, 1 sq.; ср.: Andoc., III, 3). Мегары представляли для Афин очень важный в стратегическом отношении район, поскольку они имели гавани на побережье Коринфского (Пеги) и Саронического (Нисея) заливов и контролировали единственную сухопутную дорогу, ведущую в Пелопоннес. Афины заняли Мегары и Пеги, построили для мегарян Длинные стены, соединив город с Нисейской гаванью, и оставили в Мегарах свой гарнизон. Это создавало для самих коринфян и их колоний на побережье Коринфского залива большую опасность. Таким образом, действия афинян в Мегариде имели по отношению к пелопоннесцам, и прежде всего к коринфянам, несомненно, агрессивный характер. Афины фактически оккупировали Мегары. Поэтому данное событие исследователи справедливо рассматривают как начало первой Пелопоннесской войны.

Прежде чем перейти к характеристике военных действий, Фукидид вставляет в свой рассказ краткое сообщение об афинской экспедиции, посланной на помощь восставшим против персов египтянам, и первых ее успехах (Thuc., I, 104, 1 sq.)[173]. Из сообщения Фукидида ясно вытекает, что афиняне воевали на два фронта. Естественно, в связи с этим возникает целый ряд вопросов. Какие политические силы в Афинах заключили договор с лидером восставших египтян Инаром? Когда была отправлена экспедиция в Египет? Планировалось ли заранее в Афинах ведение войны на два фронта?

О восстании в Египте и заключении договора афинян с лидером восставших Инаром сообщает достаточно обширный круг источников (Hdt., VII, 7; Thuc., 1, 104; Diod., XI, 71, 3-5; Aristod, II, 3 sq.; Just., III, 6, 6; Plut. Them., 31, 4; Isocr., VIII, 66; Aelian. Var. hist, V, 10; Aeshyl. Eumen, 292-295). Согласно Диодору (Diod., X, 71, 3), восстание произошло в 463 г. до н. э. Многие современные ученые отвергают хронологию Диодора и датируют восстание 461 /60 г. или даже 459 г. до н. э.[174]. Нам, однако, уже приходилось отмечать, что, несмотря на недостатки хронологической системы Диодора, у него можно найти немало точных дат для сообщаемых им событий. Дата Диодора предпочтительна также с точки зрения развития исторических событий. Восстание в Египте вспыхнуло вскоре после убийства Ксеркса в 465 г. до н. э. Мало вероятно, чтобы оно началось только через пять лет после его гибели. Условия для восстания созрели уже давно и нужен был только повод[175]. Поэтому стоит думать, что известие о смерти Ксеркса и о возникших в связи с этим волнениях в Персии достигло Египта и послужило сигналом к восстанию. Не противоречит датировке Диодора и сообщение Фукидида; во всяком случае, из него следует, что восстание в Египте началось до 461 г. до н. э. (Thuc., I, 104).

Наиболее спорным является вопрос о времени заключения договора между восставшими и афинянами и отправки афинской экспедиции в Египет[176]. По Диодору, Инар отправил посольство в Афины сразу же, как возглавил восстание (Diod., XI, 71, 4). Это сообщает и Фукидид (Thuc., I, 104, 1). Кроме того, в его рассказе есть известие о том, что афиняне заключили соглашение с восставшими уже после того, как отправили экспедицию из 200 кораблей для завоевания Кипра. Эти-то корабли и были в соответствии с договором затем посланы в Египет. С данным сообщением Фукидида отчасти согласуется и краткое замечание Плутарха о том, что Кимон вскоре после своего оправдания (т. е. после 465 г. до н. э.) отправился во главе флота в поход (Plut. Cim., 15; ср.: Plut. Cim., 18). По-видимому, Плутарх имел в виду ту же кипрскую экспедицию, о которой говорил Фукидид[177].

Таким образом, как обращение Инара за помощью в Афины, так и заключение афинянами договора с восставшими имели место еще до остракизма Кимона. Обещание египетских послов произвело благоприятное впечатление на афинских граждан (Diod., XI, 71, 4 sq.), и они приняли решение оказать помощь восставшим. Бесспорно, при заключении договора для афинян немаловажную роль играл экономический фактор (ср.: Plut. Per., 37)[178]. Так что надежда иметь Египет в качестве союзника и без особых трудностей получать столь необходимый хлеб, очевидно, захватила всех афинских граждан. Организатором же экспедиции, насколько можно судить из наших источников (Plut. Cim., 15; 18; ср.: Thuc., I, 104, 2; 112, 2), был Кимон, хотя он и не отправился вместе с флотом в Египет, ибо в 462 г. до н. э. находился в Афинах и убеждал афинских граждан оказать помощь спартанцам в их борьбе против восставших илотов, укрепившихся на Ифоме.

Итак, вероятно, афиняне не планировали вести войну два фронта, потому что экспедиция была организована до начала первой Пелопоннесской войны. К тому же они полагали, что с Египтом у них не будет больших хлопот, особенно если учесть, что первоначально их совместные с восставшими военные действия были действительно успешными (Thuc., I, 104, 2; 109, 2; Diod., XI, 74, 3 sq.; Ctes., fr. 63)[179].

Успехи в Египте, образование антиспартанской коалиции (Аргос, Фессалия, Афины) и присоединение Мегар к Афинскому морскому союзу побуждали афинян к более активным действиям против пелопоннесцев. Этому способствовали и благоприятное стечение обстоятельств, так как Спарта была тогда занята подавлением восстания илотов; кроме того, она потерпела неудачу, по-видимому, около 460 г. до н. э. в битве при Эное (расположена между Аргосом и Мантинеей) против аргивян, которым оказали помощь афиняне (Paus., I, 15, 1; X, 10, 4). В Афинах же окрепли позиции радикально-демократических лидеров, унаследовавших от Фемистокла характер и направление афинской внешней политики.

В 459 г. до н. э. афиняне, опираясь на союз с аргивянами, предприняли морскую экспедицию против Пелопоннеса и высадились в Галиях (город в южной части Арголиды). Выбор места высадки был не случаен. Это была крупная гавань, которую афиняне могли использовать как базу для организации рейдов против прибрежных городов — Гермионы, Трезена и Эпидавра, контролируемых Спартой (ср.: Thuc., II, 56, 1—5). Из данных городов наиболее важным для Афин был Эпидавр, подчинение которого способствовало бы ослаблению Коринфа (ср.: Thuc., V, 56) и получению плацдарма для борьбы с Эгиной. Это заставило коринфян, эпидаврян и, возможно, эгинян выступить объединенными силами. Им помогали и другие пелопоннесские союзники (Thuc., I, 105, 3). Так что пелопоннесцы были полны решимости оказывать афинянам всяческое противодействие. В этой битве афиняне, вероятно, потерпели поражение (Thuc., I, 105, 1; но ср.: Diod., I, 78, 1 sq.). Напротив, состоявшееся после этого сражение на море у острова Кекрифалеи (расположен в Сароническом заливе между Эгиной и Эпидавром) доставило афинянам победу (Thuc., I, 105, 1; XI, 78, 2).

Данная победа открыла Афинам благоприятные возможности войны с Эгиной (Thuc., I, 105, 2; Diod., XI, 70, 1—3; 78, 3 sq.). Фукидид не указывает на ее причины. Более подробные сведения о ней сообщает Диодор, по мнению которого причиной войны был выход Эгины из состава Делосской симмахии в 464 г. до н. э. (Diod., XI, 70, 2 sq.). В 459 г. до н. э. после успеха у острова Кекрифалеи афиняне предприняли войну с Эгиной за возвращение в Афинский морской союз (Diod., XI, 78, 3—5)[180]. Поэтому Фукидид подчеркивает, что в сражении между афинянами и эгинянами принимали участие и их союзники. Победу одержали афиняне. Они захватили 70 эгинских кораблей и, высадившись на остров под начальством Леократа, начали осаду города.

Положение, сложившееся для пелопоннесцев, было катастрофическим. Удерживая контроль над Мегаридой и имея выход в Коринфский залив, афиняне могли совершать рейды против коринфских колоний в этом районе, а также против прибрежных городов Пелопоннеса. Наконец, одержав победу в морских сражениях и подвергнув осаде город эгинян, афиняне установили свое господство в Сароническом заливе. Все это побудило пелопоннесцев предпринять поход в Мегариду. Казалось, что время для этого похода было наиболее удачным, так как значительная часть афинского войска находилась в Египте, другая часть осаждала Эгину. Так что Спарта и ее союзники надеялись в лучшем случае изгнать афинян из Мегариды, в худшем — отвлечь войска от Эгины и снять осаду города. Афиняне осознавали опасность своей позиции и тем не менее не желали снимать осаду Эгины. Как отмечает Фукидид (Thuc., I, 105, 4), они провели тотальную мобилизацию. Это войско было отправлено в Мегариду под начальством стратега Миронида. С помощью двух сражений афиняне добились решительной победы над коринфянами и их пелопоннесскими союзниками (Thuc., I, 105, 3-106; Diod., XI, 79, 3 sq.).

Источники свидетельствуют о том, что до 457/6 г. до н. э. Спарта хотя и принимала участие в военных действиях, но далеко не активное. Инициатива в войне принадлежала ее главному союзнику — Коринфу, положение которого оказалось особенно опасным. Часто считают, что главной причиной спартанской пассивности был ее традиционный консерватизм[181]. Не отрицая присущих Спарте консерватизма и медлительности в деле осуществления внешнеполитических мероприятий (ср.: Thuc., I, 68, 72), мы вместе с тем считаем — и данные источников (Thuc., I, 102, 4; 103; Diod., XI, 84, 7 sq.; Paus., I, 15, 1; 10, 4) подтверждают это, — что спартанская пассивность в рассматриваемый период скорее объяснялась занятостью лакедемонян борьбой с восставшими илотами и угрозой со стороны аргивян.

Анализируя данные источников о третьей Мессенской войне, мы пришли к выводу, что она закончилась незадолго до битвы у Танагры, которая произошла осенью 457 г. до н. э. Причем важно подчеркнуть, что источники отразили следы поспешного стремления Спарты покончить с восстанием илотов даже ценой некоторой уступки восставшим. По Фукидиду (Thuc., I, 103, 2), лакедемоняне в соответствии с пифийским изречением, договорились с восставшими, что последние покинут пределы Пелопоннеса (ср.: Diod., XI, 84, 8)[182]. Зная традиционную жестокость обращения Спарты с рабами, трудно понять эти либеральные действия лакедемонян, если не учитывать сложившуюся для Спарты кризисную ситуацию 460—459 гг. до н. э.

Три наиболее важных союзника Спарты — Коринф, Эпидавр и Эгина находились в состоянии войны с Афинами и терпели от них ряд поражений. Эгина была под угрозой захвата ее афинянами. Спарта потеряла такого важного союзника, как Мегары, и если бы спартанцы не приняли решительных мер, то это, конечно, отрицательно сказалось бы на их гегемонии в Пелопоннесской лиге.

Покончив с восстанием илотов и развязав себе руки для решительной войны с Афинами, лакедемоняне около 458 г. до н. э. собрали большое войско, включавшее 1500 спартанских гоплитов и 10 тыс. союзников, и выступили в центральную Грецию (Thuc., I, 107, 2; Diod., XI, 79, 4—6; Plut. Cim., 17, 4; Aristid, XIII, 1). Поводом для выступления послужила угроза завоевания Дориды Фокидой. Посланный контингент был гораздо больше, чем предполагалось для наказания фокидян. Но, как показывает анализ событий, цели и этого похода были более глубокими.

Во главе общепелопоннесского войска был поставлен регент малолетнего спартанского царя Плистоанакта, сына Павсания, Никомед, сын Клеомброта. То, что войско возглавил регент Никомед, а не уже зарекомендовавший себя Архидам, объяснялось сложностью внутриполитической ситуации в Пелопоннесе. Спарта в начале 50-х гг. V в. до н. э. оказалась ослабленной в результате землетрясения и восстания илотов и находилась под угрозой войны с Аргосом. Это требовало, чтобы Архидам, наиболее опытный царь и уже воевавший с аргивянами, оставался дома. Поэтому главнокомандующим пелопоннесского войска, отправленного в центральную Грецию, эфоры поставили регента Никомеда[183].

Теперь обратимся к интерпретации свидетельств источников о походе пелопоннесцев в Дориду и последовавшем затем сражении их с афинянами в Беотии[184]. Анализ античной традиции позволяет прийти к такому выводу. После Греко-персидских войн в Дельфийской амфиктионии весьма влиятельное положение заняли Фессалия и Фокида. Они опирались на поддержку Афин, которые еще при Фемистокле стремились помешать Спарте усилить свое влияние в Дельфах. Пользуясь тем, что Спарта в течение длительного времени была занята устройством своих дел в Пелопоннесе, и не рассчитывая, что лакедемоняне смогут тогда организовать широкомасштабную экспедицию в центральную Грецию, фокидяне установили свой контроль в Дельфах и вторглись в соседнюю Дориду. Таким образом, лакедемоняне, предпринимая экспедицию с целью защитить Дориду, стремились также освободить Дельфы (Plut. Cim., 17, 4), укрепить свое господство в центральной Греции и не допустить проникновения сюда афинян. Возможно, в это же время спартанцы вели полезные для себя переговоры и с фессалийцами.

О вступлении пелопоннесцев в Беотию Фукидид говорит кратко, считая его вынужденным (Thuc., I, 107, 2)[185]. Внимание автора больше привлекали тайные переговоры с лакедемонянами некоторых афинян, рассчитывавших с помощью пелопоннесцев упразднить в Афинах демократический строй и прекратить строительство Длинных стен (Thuc., I, 107, 4, 6; ср.: Plut. Cim., 7). Вероятно, Фукидид не придавал значения действиям лакедемонян и их союзников в Беотии, учитывая последствия битвы при Энофитах (ср.: Thuc., I, 108, 3). Тем не менее эти действия важны для характеристики агрессивных устремлений Спарты. К счастью, о них мы узнаем из других источников, дополняющих краткое сообщение Фукидида. Согласно их сведениям, между фиванцами и лакедемонянами еще перед битвой у Танагры был заключен союз, по которому пелопоннесцы укрепили Фивы и помогли им установить гегемонию над всей Беотией (Diod., XI, 83, 3; Aristid., XIII, 1; ср.: Just., III, 6, 10 sq.; Paus., I, 29, 9). Таким образом, Спарта в центральной Греции в противовес Афинам стремилась создать сильный Беотийский союз и даже вступила в контакт с олигархическими заговорщиками в Афинах.

Афины, обеспокоенные таким поворотом событий, собрали многочисленное войско, включавшее 1 тыс аргивян, фессалийскую конницу и контингенты других союзников. Битва произошла в Беотии у Танагры осенью 457 г. до н. э. (Thuc., I, 107, 6-108; Diod., XI, 80, 2-4; ср.: Hdt., IX, 35, 2; Plut. Cim., 17, 4-8; Per., 10, 1-3; Aristid., XIII, 1; Just., III, 6, 8 sq.; Paus., I, 29, 9; III, 11, 8; Nep. Cim., 3, 2). Победу одержали пелопоннесцы. Немаловажное значение имело то, что фессалийская конница во время сражения перешла на сторону лакедемонян. Возможно, в данном случае сказались результаты спартанско-фессалийских переговоров. Однако, поскольку пелопоннесцы понесли большие потери, они не смогли развить достигнутый успех и вернулись на родину, опустошив Мегариду.

Тем не менее компания у Танагры показала, что афинское господство в Мегариде хотя и представляло для Спарты и ее союзников серьезную опасность, все-таки являлось проблемой вполне преодолимой. Более того, после битвы у Танагры для Афин сложилась довольно напряженная ситуация. Часть афинского войска по-прежнему находилась в Египте. Продолжалась осада Эгины. Афиняне в сражениях потеряли значительное число граждан (IG2, 1, № 929 r Tod2, № 26 = SEG, Χ, № 406), и им противостояли сильная Беотия, объединенная под главенством Фив, укрепленных с помощью лакедемонян, и враждебно настроенная к ним Фессалия (Diod., XI, 80, 3—5). Кроме того, в самих Афинах возникла опасность заговора против демократии. В этих обстоятельствах единственным выходом для Афин было перемирие со Спартой. На этот счет мы располагаем целым рядом источников, которые, очевидно, опираются на какой-то современный этим событиям материал.

Согласно Феопомпу (Theop, FGH 115 F 88), Кимон был возвращен в Афины менее чем через пять лет после своего изгнания, ибо народ афинян нуждался в мире и надеялся, что Кимон, будучи спартанским проксеном, заключит его в кратчайший срок. Немалую ценность представляют два сообщения Плутарха (Cim. 17, 8—18, 1; Per., 10, 4), в которых отмечается, что афиняне, побежденные в битве у Танагры и ожидающие летом похода против них пелопоннесцев, вызвали из изгнания Кимона, и тот возвратился в соответствии с постановлением Народного собрания, принятым по инициативе Перикла. Тотчас же по возвращении Кимон прекратил войну и примирил государства друг с другом. О четырехмесячном перемирии и обстоятельствах, при которых оно было заключено между Афинами и Спартой, говорит также Диодор (Diod., XI, 80, 3—6). Правда, он не связывает это перемирие с именем Кимона[186]. Сведения Андокида (Andoc., III, 3) и Эсхина (Aeschin., II, 172) об этих событиях указывают на то, что традиция о перемирии не возникла только в поздней исторической литературе, но была известна уже в классическое время. Правда, указанные сообщения в известной степени путаные, поскольку Андокид и Эсхин, как впоследствии и Плутарх, смешивали четырехмесячное перемирие с пятилетним миром, заключенным в 451 г. до н. э.[187] Эта путаница, возможно, объясняется слишком коротким промежутком времени и тем, что Кимон выступал в качестве посредника между лакедемонянами и афинянами в обоих случаях. Кроме того, после заключения пятилетнего мира между Спартой и Афинами четырехмесячное перемирие потеряло свою остроту и значение, и, может быть, именно поэтому о нем и не упоминает Фукидид.

Спартиаты, понесшие значительные потери в сражениях, также были заинтересованы в прекращении войны. К тому же у них могли появиться иллюзии в связи с возвращением из изгнания Кимона. Однако условия для заключения длительного мира еще не созрели. Афинский демос был опьянен успехами, и временная неудача не могла привести его в состояние полной растерянности. Воспользовавшись передышкой и оправившись после сражения, афиняне собрали значительное войско и под предводительством Миронида выступили в центральную Грецию. В битве при Энофитах (город в южной Беотии), которая произошла через 62 дня после сражения у Танагры, они разбили беотийцев, овладели всей Беотией и Фокидой, срыли укрепления Танагры, взяли в качестве заложников 100 богатейших граждан из локров опунтских и только в Фессалии были остановлены стенами Фарсала (Thuc., I, 108, 1-3; Diod., XI, 81, 4-83; Aristod, XII, 2; Aristid, XIII, 1; Polyaen., I, 2)[188].

Поход имел решающее значение для всей военной кампании того периода. Афиняне распустили Беотийский союз, установив демократические режимы в городах Беотии и, вероятно, в Фивах (Thuc., I, 113, 2; III, 62, 5; Arist. Pol., V, 2, 6, p. 1302 b 29; Ps.-Xen. Ath. Pol., III, 10 sq.), возобновили союзные отношения с Фокидой (ср.: Thuc, I, 111, 1; Diod., XI,-83, 3.), заключили союз с Дельфийской амфиктионией (IG2, I, № 26 = Tod2, № 39 = StV, II, № 142)[189], завладели Локридой Опунтской и получили в свое распоряжение удобную бухту на побережье Эвбейского залива (Thuc., I, 108, 3; Diod., XI, 83, 2 sq.; Polyaen., I, 35, 2). Тогда же после длительной осады капитулировала Эгина (Thuc., I, 108, 4) и по требованию афинян должна была срыть свои укрепления, выдать корабли и платить установленный форос в размере 30 талантов (IG2, I, № 18 = StV, II, № 141). Таким образом, в 457 г. до н. э. Афины фактически организовали в центральной Греции то, что в современной литературе принято называть «сухопутной империей». Впрочем, ни одно из подчиненных государств в центральной Греции, за исключением Эгины, не платило форос в казну Афинского морского союза. По-видимому, главной обязанностью этих афинских союзников было поставлять сухопутные войска.

Для закрепления достигнутых успехов в 456 г. до н. э. афинский полководец Толмид совершил плавание вдоль Пелопоннеса (Thuc., 1, 108, 5; Diod., XI, 84; Polyaen., III, 3; Arschin, II, 75; Plut. Per., 19, 2; Paus., I, 27, 5; Aristod, 15, 1). Во время этого плавания афиняне предприняли нападение на Мефону, портовый город в юго-западной части Мессении, однако были отбиты пришедшими на помощь лакедемонянами. Очевидно, спартанские войска оставались еще в Мессении после недавнего подавления восстания илотов. Затем афиняне, войдя в Лаконский залив, сожгли корабельную верфь в районе города Гитий и опустошили его хору. После этого они подчинили Закинф и все общины Кефалении. Об этом походе говорит лишь Диодор (Diod., XI, 84, 6 sq.). Фукидид сообщает только о захвате афинянами коринфской колонии Халкиды, расположенной на южном побережье Этолии, и разгроме сикионян. Тем не менее нет оснований не принимать во внимание сообщение Диодора. В результате этой экспедиции союзником афинян стала и Ахайя (Thuc., I, III, 3; 115, 1; IV, 21, 3; Plut. Per., 19, 3). Наконец, Толмид захватил Навпакт и поселил в нем тех мессенцев, которым лакедемоняне разрешили удалиться из Пелопоннеса (Diod., XI, 84, 7; ср.: Thuc., I, 103, 3). В результате этого похода весь Коринфский залив и прилегающие к нему территории оказались под властью Афин.

Итак, необходимо отметить, что Афины в рассматриваемый период добились важных внешнеполитических успехов, и 456 г. до н. э. явился апогеем афинского могущества во время Пентеконтаэтии. Тогда отчетливо проявился империалистический курс афинской внешней политики. Ярким доказательств афинских притязаний на господство в Элладе были походы Миронида и Толмида.

Спарта также не скрывала своих агрессивных целей и стремилась сохранить и упрочить свое господство в центральной Греции. Но в отличие от Афин ее политика характеризовалась большим консерватизмом. Кроме того, в рассматриваемый период Спарта столкнулась в самом Пелопоннесе с целым рядом трудностей, надолго отвлекших ее от решения задач общегреческой политики. Фактором, сдерживающим внешнеполитическую активность лакедемонян за пределами Пелопоннеса, была опасность возобновления войны с Аргосом.

2. Внешнеполитические неудачи Афин и реорганизация Афинского морского союза. Заключение Пятилетнего мира со Спартой (455/4—451/0 гг. до н. э.).

Одновременно с военными действиями в Пелопоннесе афиняне продолжали оказывать помощь восставшим египтянам. Как уже отмечалось, в первое время они добились значительных успехов. Персы были очень обеспокоены и надеялись заручиться поддержкой лакедемонян. Артаксеркс отправил в Спарту Мегабаза с деньгами. После интриги Павсания в 70-е гг. V в. до н. э. это была первая попытка персидского царя договориться с лакедемонянами о совместной борьбе против афинян (Thuc., I, 109, 2 sq.; Diod., XI, 74, 5 sq.). Посольство, по-видимому, прибыло в Спарту перед битвой у Танагры[190]. Лакедемоняне деньги взяли, но организовать вторжение в Аттику не смогли (ср.: Dem., IX, 41; XIX, 272; Aeschin., III, 258, Plut. Them., 6, 3). Возможно, эти деньги были ими использованы для организации экспедиции в центральную Грецию в 458 г. до н. э.

После этого персы, оставив надежду на спартанскую помощь, своими собственными силами в 455/4 г. до н. э. нанесли сокрушительное поражение восставшим египтянам и их союзникам[191]. Большая часть афинян и представителей союзных полисов погибла, немногие переправились через Ливию в Кирену (Thuc., I, 109 sq.; Diod., XI, 77, 1—3; Isocr., VII, 1, 86; Aelian. Var. hist., V, 10). В это же время афиняне, еще не зная о случившейся трагедии, послали в Египет на помощь своим воинам 50 триер с гоплитами. Они бросили якорь у одного из устьев Нила, но, подвергшись нападению с суши и с моря, почти все были уничтожены.

Поражение в Египте имело глубокие последствия как для афинско-спартанских отношений, так и для судьбы Афинского морского союза. Тем не менее источники далеко не единодушны в его оценке. По Фукидиду, оно было катастрофическим, поскольку погибли 250 триер и большая часть воинов (Thuc., I, 110; Isocr., VIII, 86). Поздние авторы (Ctes., fr. 63—65; Diod., XI, 178, 3—5; Just., III, 6, 6 sq.) в трактовке последствий афинского поражения в Египте отошли от классической традиции Фукидида. Вместе с тем, анализируя позднюю традицию, следует отметить, что она фактически отталкивалась от версии Фукидида (ср.: Diod., XI, 77, 2), но находилась под влиянием проафинской тенденции и приукрашивала некоторые неприятные для Афин события. Правда, Исократ (Isocr., VIII, 86), известный своими панэллинскими идеями, в трактовке египетского поражения Афин строго следует классической версии. Эта версия помогает понять и объяснить весь дальнейший ход развития афинско-спартанских отношений.

В это же время афинян постигли неудачи и в центральной Греции. В 455/4 г. до н. э., вероятно, еще до того, как стало извести о поражении в Египте, афиняне вместе с союзниками выступили против фессалийцев. Как уже отмечалось, во время сражения у Танагры фессалийская конница перешла на сторону лакедемонян, и после этого сражения фессалийцы враждебно относились к афинянам (Diod., XI, 80, 3—6). Не добился успеха в Фессалии и Миронид, остановленный у стен Фарсала. Поэтому афиняне, воспользовавшись в качестве повода просьбой находившегося в изгнании Ореста, сына фессалийского царя Эхекратида, помочь ему вернуться на родину, вместе с беотийцами и фокидянами выступили против города Фарсала, резиденции Эхекратидов. Впрочем, взять город афинянам не удалось, и они, ничего не сделав для Ореста, вместе с ним вернулись домой (Thuc., I, 111, 1). Не большего успеха добился и Перикл, совершивший в этом же году морскую экспедицию на 50 кораблях против Сикиона и Акарнании с целью окончательно утвердить господство в Коринфском заливе (Thuc., I, 111, 2 sq.; Diod., XI, 85; 88, 1 sq.; Plut. Per., 19, 2 sq.).

Итак, события 455/4—454/3 гг. до н. э. ввергли Афины в полосу внешнеполитических неудач. Причину этого, очевидно, нужно видеть в том, что Афинам пришлось вести войну на два фронта: против пелопоннесцев и персов. Это было не под силу полисному государству, даже такому могущественному, как Афины, располагавшему многочисленными союзниками. В течение шести лет они должны были держать в Египте значительное войско и флот. До тех пор, пока Спарта была занята внутри-пелопоннесскими делами, а персы восстанавливали порядок и спокойствие, нарушенные заговором против Ксеркса[192], афиняне могли добиться больших успехов. Однако после 456 г. до н. э. ситуация стала меняться. И Спарта, и Персия восстановили господствующее положение на подвластных им территориях, и даже возникла возможность заключения между ними союза. По крайней мере, миссия Мегабаза в Спарту свидетельствовала о прекращении вражды между лакедемонянами и персами. Спартанцы были теперь способны оказывать своим союзникам более эффективную помощь, что и обусловило отчасти неуспех экспедиции Перикла. Точно также и персы, наведя порядок в стране, сосредоточили все силы на подавлении восстания в Египте.

В сложившейся ситуации Афины оказались перед необходимостью заключить мир со Спартой. Афиняне надеялись таким образом удержать свои позиции в центральной Греции, подготовиться к войне с Персией и укрепить единство своего морского союза. Это был, несомненно, отказ от внешнеполитического курса, принятого в 460/59 г. до н. э. Причиной этого отказа исследователи обычно считают внешнеполитические неудачи Афин и особенно египетскую катастрофу. Это так, но следует иметь в виду, что изменения в области внешней политики обычно отражают процессы внутриполитического характера. Внутренняя ситуация в Афинах в конце 60-х — начале 50-х гг. V. в. до н. э, как уже говорилось выше, была сложной и противоречивой. Несмотря на то что в борьбе за власть Эфиальт и Перикл действовали сообща, тем не менее эти лидеры афинской демократии различались между собой. С именем Перикла в Афинах связано новое профессиональное отношение к политической деятельности. Идеи рационализма при нем стали широко внедряться в область политических отношений. Поэтому Перикл имел свой собственный взгляд на внешнюю политику Афин и способы ее осуществления. Этот взгляд в первое время после гибели Эфиальта не мог встретить поддержки в основной массе афинских граждан. Слишком велик был авторитет Эфиальта и его ближайших сторонников. Перикл же тогда был еще относительно молод. Как руководитель афинской внешней политики он выступает лишь со второй половины 50-х гг. V. в. до н. э.[193]

Возвращение из изгнания Кимона, заключение со Спартой четырехмесячного перемирия и, наконец, пятилетнего мира в 451 г. до н. э, — все это составные части внешнеполитического курса Перикла. Из перечня выпадает лишь его морская экспедиция в Пелопоннес. Впрочем, она — по-видимому, независимо от египетской катастрофы — и убедила Перикла в необходимости в данный период прекратить войну со Спартой[194]. Перикл был политиком практического толка и принимал решения на основе анализа реальной ситуации. Благоразумие и предусмотрительность, чувство меры и умение вовремя остановиться, чтобы завершить достигнутое, — качества, которыми наделяют Перикла, Фукидид и Плутарх (Thuc., II, 65, 5-10; Plut. Per., 18).

Пятилетний мир со Спартой Афины заключили лишь через три года после возвращения Перикла из Акарнании (Thuc., I, 112, 1). В течение этого времени афиняне не предпринимали военных действий против пелопоннесцев, причиной чего, видимо, не было потрясение от египетской катастрофы, как обычно отмечают. Известно, что афиняне умели переносить несчастья (Thuc., I, 70, 3; II, 61, 4; 62, 3; VIII, 1, 3 sq.; 4). Воздерживаясь от военных действий против Спарты и ее союзников, они демонстрировали искренность своего желания заключить с лакедемонянами мир. Кроме того, афиняне в это время были заняты реорганизацией и укреплением единства морского союза, положение в котором их особенно беспокоило в связи с возможной угрозой со стороны Персии. Внешнеполитические неудачи и поражение в Египте отрицательно сказались на взаимоотношениях афинян с союзниками, многие из которых уже давно помышляли о выходе из союза. В следствие этого Афины искали способы сплотить членов союза и укрепить в нем свое господство. С этой целью афиняне под руководством Перикла осуществили ряд внутрисоюзных мероприятий, историческое значение которых в том, что они подготовили превращение Афинского морского союза в Афинскую империю.

Во-первых, в 454 г. до н. э. союзная казна была перенесена в Аттику и хранилась теперь в храме Афины Паллады, ставшей вместо Аполлона Делосского покровительницей союза (Diod., XII, 38, 2; 40, 1 = Ephor., FGH 70 F 196; 54, 3; XIII, 2, 3; Plut. Per., 12, 1; ср.: Plut. Arist., 25, 3; Nep. Arist., 3; Aristod., 7; Just., III, 6, 4)[195]. Согласно официальной версии (Plut. Arist., 25, 3; Per., 12, 1), перенесение казны в Афины было обусловлено опасностью вторжения в Эгеиду персидского и финикийского флота. Однако это объяснение было скорее всего лишь удобным и достаточно убедительным оправданием с целью успокоить недовольство союзников. Поэтому замечание Диодора о том, что афиняне, опираясь на свое могущество, деньги, собранные на острове Делос, перенесли в Афины и отдали их на хранение Периклу, вполне заслуживает доверия и дает основания считать, что он был одним из инициаторов данной акции (Diod., XII, 38, 2).

Во-вторых, в это же время было принято решение, чтобы 1/60 часть установленного фороса (απαρχή) каждый из союзников ежегодно отчислял в казну богини Афины (Tod2, № 30 = ML, № 39). Таким образом, культ афинской богини приобрел характер общесоюзного культа. Сложившиеся естественным образом по мере расширения Делосской симмахии пять податных округов: ионийский, геллеспонтский, фракийский, карийский и островной теперь получили официальное подтверждение. Принятые афинянами меры были, несомненно, направлены на усиление их финансового контроля за союзниками. Было решено ежегодно вести списки уплачивающих απαρχή и каждые четыре года проводить пересмотр обложения союзников налогом (Tod2, № 30; 38 = ML, № 39)[196]. Списки уплативших απαρχή для первых 15 лет (с 454/3 по 440/39 гг. до н. э.) записывались ежегодно на большой мраморной стеле, выставленной на акрополе, от которой сохранилось более 180 фрагментов. В последующее время списки каждый год вырезали на новой стеле.

В-третьих, Великие Панафинеи, отмечаемые раз в четыре года, с 454 г. до н. э. становятся общесоюзным праздником. Каждый из членов союза обязан был к этому празднику посылать в Афины корову и полный комплект вооружения (IG2, 1, № 66 = SEG, X, № 31 = ATL. Vol. II. D 7 = ML, № 40), что символизировало продовольственную и военную поддержку богине Афине Палладе, покровительнице всего союза, и свидетельствовало о преданности союзников Афинам. Союзники допускались к участию в торжественных процессиях как во время Великих Панафиней, так и в период празднования Великих Дионисий и Элевсинских мистерий (IG2, 1, № 76). Эти религиозные обычаи афиняне рассматривали как средство укрепления связей с союзниками. После подавления персами восстания в Египте Афины были в этом особенно заинтересованы[197].

С самого начала образования Делосской симмахии афиняне рассматривали значительную часть союзников как своих колонистов (Hdt., IX, 104; Thuc., I, 95, 1). Это подкреплялось древней традицией о заселении Ионии и большинства островов (Thuc., I, 12, 4). Сведения об уходящих в глубокую древность связях между афинянами и ионийцами (помимо Фукидида, см.: Sol. fr. 4, 2; Hdt., I, 146 sq.) можно считать вполне аутентичными, так как они подкреплялись свидетельствами местных эпических поэтов и новейшими археологическими данными[198]. На этом основании афиняне с 454 г. до н. э. стремились распространить принципы своих взаимоотношений с ионийскими городами на всех союзников.

На первый взгляд, участие их в празднованиях, посвященных Афине, Дионису и Деметре, было скорее почетной обязанностью, чем обременительной обузой. В действительности же мероприятия афинян имели далеко идущие последствия, ибо они еще более способствовали укреплению афинского господства. Вместе с тем отказ афинян считать покровителем морского союза Аполлона Делосского и избрание для этих целей культа Афины Паллады имели двоякое значение. С одной стороны, использовалась религиозная пропаганда для утверждения авторитета Афин как метрополии[199]; с другой — это усиливало этнические и религиозные противоречия между дорийцами и ионийцами, поскольку, во-первых, культ Аполлона более всего почитался в Пелопоннесе, а Афину Палладу превозносили выше всех божеств в Аттике, где она под именем Афины Полиады являлась покровительницей города афинян и в храм ее вход дорийцам был запрещен (Hdt., V, 172), и поскольку, во-вторых, афиняне не считались с авторитетом культа Аполлона в Дельфах и в вопросах выведения колоний.

В списках союзников, уплативших απαρχή в первый период обложения (454/3—450/49 гг. до н. э.), не упомянуты Халкида, Эретрия, Стира (все расположены на Эвбее), Тенос, Парос и Наксос. Кеос, Серифос и Андрос появляются только в списках за 450 г. до н. э.[200] Хотя списки сохранились фрагментарно, тем не менее (с точки зрения статистики) крайне невероятно, чтобы государство, которое не оставило следов в фрагментах четырех списков, в каждом из которых осталась, по крайней мере, половина названных городов, регулярно уплачивало налог. Ряд исследователей считает, что эти островные полисы не платили форос, а поставляли корабли[201]. Но более убедительным представляется мнение тех ученых, которые полагают, что эти союзники демонстрировали неповиновение и отказывались платить форос[202].

Из сообщений Фукидида и Плутарха ясно следует, что в Делосской симмахии уже ко времени битвы у Эвримедонта было гораздо больше союзников, плативших форос, чем поставлявших корабли. Поэтому причин для недовольства у союзников было немало. Афиняне серьезно следили за исправным поступлением фороса в казну. Это тяготило союзников. Первые их восстания и жестокая расправа над ними начались еще при Кимоне. Кроме того, выведение афинских клерухий в некоторые островные полисы (Наксос, Андрос и Эвбея), имевшее место в 450 г. до н. э., указывает на то, что данные полисы находились во враждебных отношениях с Афинами.

Списки союзных городов, уплативших форос в первый период обложения, а также некоторые другие эпиграфические документы позволяют думать о неповиновении таких членов союза, как Милет и Эритры. Восстание этих полисов было, очевидно, результатом поражения афинян в Египте[203].

Милет и Эритры находились на побережье Малой Азии. Здесь, как и в других малоазийских центрах, сохранялось влияние проперсидских сил, которые особенно активизировались после египетской катастрофы и в связи с укреплением внутриполитического положения в Ахеменидской державе с приходом к власти Артаксеркса[204]. Среди союзников, уплативших форос в первый год первого периода обложения (454/3 г. до н. э.), Милет не упоминается, речь идет только о милетянах с Лероса и из Тихиуссы (Tod2, № 30. Col. VI, 19-22 = ATL. Vol. I. List I. Col. VI, 19-22 = ML, № 39. Col. VI, 19-22). В списках 453/2 г. до н. э. милетяне отсутствуют, а с 452/1 г. до н. э. форос платила уже сама милетская община. Интерпретируя данные афинских налоговых списков с учетом исторических условий, сложившихся в это время в Малой Азии, можно согласиться с мнением большинства исследователей, что вскоре после поражения афинян в Египте в Милете произошло восстание. Проперсидские элементы изгнали сторонников афинян, и в городе установилась связанная с персами тирания. Это подтверждается фрагментарной милетской надписью об изгнанниках (SIG3, № 58 = Tod2, № 35 = ML, № 43 = DGE, № 727), датируемой временем около 450 г. до н. э. Изгнанники частично укрепились на соседнем острове Леросе и в Тихиуссе (область на территории Милета), частично под именем неополитов поселились на Белом мысе в маленьком городке Неаполь. Однако восстание вскоре было подавлено, и, как уже было сказано, в налоговых списках 452/1 г. до н. э. Милет снова фигурирует среди членов союза, уплачивавших форос и απαρχή богине Афине[205].

Важное значение для характеристики внутриполитического положения в Милете в 50-е гг. V в. до н. э. имеет запись священных законов, осуществленная при эсимнете коллегии мольпов Филте и датируемая современными учеными на основе списка эсимнетов 450/49 г. до н. э. (SIG3, № 57 = DGE, № 726). Ее содержание позволяет сделать вывод о том, что после подавления милетского восстания и свержения тирании там была восстановлена олигархия, с которой афиняне продолжали некоторое время сотрудничать. В условиях олигархического правления в Милете аристократическая коллегия мольпов стала играть важную роль в политике. Поэтому сама запись священных законов рассматривалась, согласно закону, как дело государственной важности, а руководители этой коллегии, эсимнет и просетеры, выступали как официальные лица государства[206].

Вывод об установлении в Милете олигархического правления согласуется с кратким замечанием Псевдо-Ксенофонта о том, что афиняне предпочли в Милете правление «лучших», которые, правда, спустя немного времени отпали от Афин и устроили резню демоса (Ps.-Xen. Ath. Pol., 3, 11). Окончательно отношения между Афинами и Милетом после восстания последнего были урегулированы к 450/49 г. до н. э. К этому времени форос, который милетяне должны были платить в афинскую казну, составлял 10 талантов.

Некоторое представление о характере этих отношений могут дать фрагменты афинского декрета, датируемого эпиграфистами 450/49 г. до н. э. и содержащего правила управления для Милета (IG2, I, 22 = ATL. Vol. II. D 11 = SEG, Χ, 14 = StV, II, № 151)[207]. Из сохранившихся строк декрета видно, что афиняне не требовали введения в городе демократии и признали олигархическое правление после изгнания тиранов, но предусмотрели отправку в Милет пятерых афинских должностных лиц, которым вменялось в обязанность вместе с магистратами Милета управлять полисом (сткк. 4—7). Милет также оказался в юридической зависимости от Афин, ибо все правовые вопросы должны были слушаться в афинских судах, согласно афинскому постановлению (сткк. 26—28). Афиняне ввели в город свой гарнизон и потребовали от милетян не только платить налог, но и поставлять военную и морскую помощь (сткк. 10—20).

Как уже отмечалось, афинские налоговые списки позволяют говорить и о восстании в Эритрах в 454/3—453/2 гг. до н. э. В это время, по-видимому, власть в Эритрах захватил проперсидски настроенный тиран, а сторонники афинян, бежавшие или изгнанные, укрепились в Бутейе — одной из пяти зависимых от Эритр общин. Восстание, вероятно, было подавлено одновременно с Милетом. О характере отношений афинян с Эритрами после подавления восстания можно судить на основе афинского декрета о правилах управления для Эритр (IG2, I, № 10-13 = ML, № 40 = ATL. Vol. II. D 10 — StV, II, № 134 = Tod2, № 29 = SEG, X, № 11).

Основное содержание декрета отразилось в 7—31 сткк. текста. Афиняне предписывали эритрянам установить демократическое правление. Под непосредственным контролем афинских должностных лиц и начальника гарнизона необходимо было избрать демократический Совет из 120 человек. Членом Совета мог быть гражданин Эритр, достигший тридцатилетнего возраста. Избрание в Совет осуществлялось с помощью жребия (сткк. 8—15). Члены Совета давали клятву: «Я буду служить членом Совета как можно лучше и справедливее в интересах народа Эритр и народа Афин и их союзников. И я не предам народ Афин и их союзников ни по собственной воле, ни по чьему-либо указанию, не дезертирую ни добровольно, ни по побуждению других. Ни своим решением, ни по указанию кого-либо я не верну никого их изгнанников, которые нашли убежище у персидского царя, без согласия на то Совета и народа Афин и не изгоню кого-либо из оставшихся в Эритрах без согласия на то Совета и народа Афин» (сткк. 21-29).

Историческую ценность представляет и раздел декрета, касающийся наказания за убийство и предательство (сткк. 29—39). Текст гласит, что «... если какой-либо эритрянин убьет другого эритрянина, он должен быть приговорен к смерти; если же он будет осужден на изгнание, то он должен быть изгнан из всего союза и его имущество должно быть конфисковано в пользу государства эритрян; если же кто-либо будет изобличен в стремлении передать город Эритры тиранам, он и дети его должны быть приговорены к смерти; если же последние докажут свою лояльность к народу Эритр и Афин, то пусть им будет сохранена жизнь, из всего же имущества пусть дети возьмут половину, остальное пусть будет конфисковано в пользу государства». Последняя часть текста очень испорчена, но из сохранившегося начала фразы следует, что афиняне предписывали начальнику гарнизона охранять установленный порядок в Эритрах и следить вместе с епископами, чтобы неукоснительно соблюдались все решения.

Итак, данный декрет показывает, что в Эритрах, как и в Милете, после поражения афинян в Египте в 455/4 г. до н. э. активизировались проперсидские группировки. Опираясь на помощь Персии, им удалось изгнать сторонников афинян и захватить власть. Восстание в Эритрах было подавлено в результате энергичного вмешательства Афин. Отношение последних к подчиненным городам было не одинаковым. Если в Милете они сохранили олигархическое правление, то в Эритрах была установлена демократия. Однако и в том, и в другом городе афиняне держали военные гарнизоны и выделили специальных должностных лиц, которые вместе с начальником гарнизона должны были следить за соблюдением всех требований, предписываемых декретом. Афиняне уже установили некоторые юридические нормы, общие для всего союза. Например, приговоренным за убийство к изгнанию не разрешалось селиться ни в одном союзном городе. Большинство судебных исков, возникавших у союзников, должно было разбираться в Афинах[208]. Весьма интересно, что основная часть судебных тяжб милетян рассматривалась в Афинах, тогда как для Эритр сохранили относительно широкую юридическую самостоятельность (DGE, № 701 )[209]. Очевидно, это объяснялось тем, что в Милете афиняне оставили олигархическое правление, поэтому контроль за судопроизводством взяли в свои руки. При этом нужно отметить, что в декрете об Эритрах еще сохранялась формула, характеризующая Афинский морской союз как объединение афинян и их союзников (сткк. 23; ср.: стк. 24, 31)

Таким образом, в 454—450-е гг. до н. э. в Афинском морском союзе возникло напряженное положение. Оно выражалось в том, что союзники, оказывая сопротивление Афинам, чаще всего отказывались платить форос, но, по-видимому, были и крайние формы неповиновения — выход полисов из лиги. Недовольство союзников было продолжением тех волнений, которые начались в Делосской лиге вскоре после битвы при Эвримедонте и были обусловлены ростом афинской гегемонии. Новое осложнение финансовых и политических отношений между Афинами и их союзниками возникло в обстановке внешнеполитических неудач афинян после 455 г. до н. э. и поражения в Египте. Как показывают списки налогового обложения, это осложнение особенно ярко проявилось в Малой Азии и на островах. Причину, вероятно, нужно видеть в том, что здесь тяжесть бремени афинского господства переплеталась с активизацией проперсидских элементов в городах. Перикл и его окружение стремились добиться разрешения трудностей, возникших в союзе, за счет его реорганизации и путем решительного пресечения возмущения союзников и подавления их восстаний. В этой связи рассмотренные выше мероприятия, касающиеся внутрисоюзных преобразований, и афинские декреты о Милете и Эритрах были важным этапом развития Афинской империи.

Проанализированный нами эпиграфический материал вполне согласуется с данными Фукидида о том, что с 454/3 по 451/50 г. до н. э. афиняне не предпринимали никаких внешнеполитических акций (Thuc., I, 111, 3—112) и что договор о Пятилетнем мире между пелопоннесца-ми и афинянами был заключен по прошествии трех лет (Thuc., I, 112, 1), т. е. в 451/50 г. до н. э.

О заинтересованности афинян в заключении мира со Спартой уже говорилось выше, но возникает вопрос: почему лакедемоняне согласились заключить пятилетний мир? Очевидно, главную причину следует искать в особенностях внешнеполитической ситуации. Во-первых, несмотря на внешнеполитические неудачи, афиняне продолжали сохранять сильные позиции в центральной Греции, и спартанцы, несомненно, осознавали, сколь могущественной организацией стал Афинский морской союз. Во-вторых, лакедемоняне справедливо полагали, что заключение мира с Афинами должно изменить ситуацию в Пелопоннесе в их пользу. Дело в том, что в последнее время значительно усилилась позиция Аргоса. Аргивяне, находясь в союзных отношениях с Афинами, успешно отбили атаку лакедемонян, стремились возвратить Фиреатиду, отторгнутую у них Спартой еще в VI в. до н. э., и, таким образом, являлись главным очагом, сдерживающим спартанскую внешнеполитическую активность. В-третьих, с возвращением из изгнания Кимона и укреплением его положения в Афинах спартанцы надеялись, опираясь на афинские консервативные круги, добиться равновесия сил в Греции.

Итак, по-видимому, в 451 г. до н. э. между Афинами и Спартой был заключен Пятилетний мир на принципах status quo (Thuc., I, 112; Diod., XI, 86, 1; Theop., FGH 115 F 88; Plut. Cim., 18, 1; Per., 10, 4; Aristoph. Ach., 187-190). Главными его условиями были отказ Спарты от поддержки Фив и расторжение афинско-аргосского союза. После этого изолированный в Пелопоннесе Аргос вынужден был пойти на заключение Тридцатилетнего мира со Спартой (Thuc., V, 14, 4; 28, 2; ср.: StV, II, № 143).

3. Кризис в Афинской морской державе и заключение Тридцатилетнего мира со Спартой (450—445 гг. до н. э.)

Заключив Пятилетний мир со Спартой, афиняне развязали себе руки для возобновления войны с Персией и дальнейшего укрепления Афинской морской державы. В 451/50 г. до н. э. они предприняли морской поход против Кипра, являвшегося центром финикийского и персидского господства в восточной части Средиземного моря. Флотом, насчитывавшем 200 афинских и союзнических кораблей, руководил Кимон (Thuc., I, 112, 2—4; Diod., XII, 3-43; Plit. Cim., 18-19, 2; Per., 10, 5, 8; Them., 31, 4; Nep. Cim., 3; Aristod., 13, 1; Isocr., VIII, 86; Aelian. Var. hist., V, 10; Paus., I, 29, 13 sq.)[210].

Данные источников позволяют заключить, что результаты этого похода оказались далеки от желаемых. Несмотря на победу, одержанную афинянами на суше и на море, они, вероятно, не смогли взять города Китий и Саламин, встретили враждебное отношение к себе местного населения, результатом чего был голод, охвативший войско, и, наконец, лишились выдающегося военачальника и политического деятеля Кимона. Контроль над Кипром по-прежнему оставался в руках персов. Это важно иметь в виду, рассматривая проблему Каллиева мира[211].

Самая ранняя информация о Каллиевом мире отражена в речах ораторов IV в. до н. э. При этом Исократ (Isocr., IV, 117, 118, 120; VII, 80; XII, 59), Ликург (Lyc. In Leocr., 73) и Демосфен (Dem., XV, 29; XIX, 273 sq.) говорят о Каллиевом мире как об общеизвестном событии. Трудно себе представить, чтобы ораторы, выступавшие перед широкой аудиторией, выдавали за общеизвестное событие договор о мире между эллинами и варварами, которого в действительности никогда не существовало. Важно в этой связи обратить внимание на свидетельство Демосфена, приводившего в своей речи даже такой факт, как обвинение Каллия в подкупе его персами и наказание его штрафом в 50 талантов (Dem., XIX, 273).

Вместе с тем, признавая аутентичность традиции о Каллиевом мире, мы должны ответить на несколько вопросов. Во-первых, почему у историков классического времени отсутствуют прямые указания на этот мир? Во-вторых, чем объяснить имеющиеся расхождения между отдельными авторами в характеристике условий мира? В-третьих, почему эти расхождения касаются прежде всего определения сухопутных границ эллинских и персидских владений? Так, например, по Исократу, границей, разделяющей персидские и эллинские владения на материке, была определена река Галис (Isocr., VII, 80; XII, 59). Персы не имели права посылать войска к западу от реки, и греки обещали не вторгаться в персидские владения. Однако эта информация не соответствует другим сведениям, согласно которым граница персидских владений устанавливалась на расстоянии трехдневного перехода от моря в глубь материка пешком или однодневного перехода верхом на лошади (Dem., XIX, 273; Plut. Cim., 13, 4; Aristid, XIII, 153; 169; Aristod, 13, 2; Diod., XII, 4, 5). Исократ — единственный, кто проводит границу, разделяющую греческие и персидские владения, по реке Галис. Перед нами, впрочем, явное преувеличение. По-видимому, Исократ не располагал точными сведениями об установленных Каллиевым миром сухопутных границах, отделяющих эллинские владения от персидских. Противопоставляя этот мир Анталкидову, он стремился выдать желаемое за действительное. Река Галис с древних времен считалась границей, отделяющей Запад от Востока (ср.: Hdt., I, 72; 103; 130).

Внимательное изучение традиции о Каллиевом мире позволяет предположить, что во время переговоров между афинянами и персами не были установлены конкретные сухопутные границы, разделяющие владения эллинов и варваров. Это вполне очевидно. Во-первых, рассмотренные нами выше афинские налоговые списки первого периода обложения и другие эпиграфические документы показывают, сколь велика была активность персов на малоазийском побережье и близлежащих островах. Когда афиняне были заняты военными действиями в центральной Греции и Египте (459—454 гг. до н. э.), персы явно укрепили свои позиции в Малой Азии. Во-вторых, из сообщений наших источников о победе греков в кипрской экспедиции видно, что наибольшее значение они придавали морской победе, в результате которой персидский флот, состоящий из финикийских, кипрских и киликийских кораблей, потерпел действительно сокрушительное поражение. Именно эти корабли составляли основу морского могущества персов. Поэтому неслучайно, что все источники единодушны в определении морских границ, отделяющих эллинские владения от персидских. Персидским кораблям запрещалось на юге, т. е. в Ликийском море, заходить дальше района Фаселиды и Хелидонских островов, а на севере, т. е. в Понте, плавать дальше Кианейских скал, расположенных у входа в Боспор. Персы приняли это условие и, как демонстрирует анализ последующих исторических событий, его не нарушали.

Совсем другое значение имела победа греков на суше. Подробности этой победы нам не известны, но можно с уверенностью сказать, что она не могла сокрушить или значительно поколебать персидское господство на материке, тем более что после этой битвы Кипр по-прежнему остался под властью персов. Так что при заключении мира вопрос об определении сухопутных границ между эллинскими и персидскими владениями, вероятно, остался открытым.

Не менее интересным в этой связи является и сообщение Геродота об обмере земли ионийских городов, осуществленном персидским сатрапом Артаферном в 492 г. до н. э., и о назначении им каждому городу подати, которую они неизменно уплачивали вплоть до середины V в. до н. э. в таком размере, как установил Артаферн (Hdt., V, 42). Главная же мысль, вытекающая из данного рассказа, заключается в том, что персы не отказались от своих претензий на господство в Малой Азии, по крайней мере вплоть до времени Геродота, т. е. до 425—415 гг. до н. э., когда писались эти строки, и, очевидно, продолжали взыскивать налог с некоторых ионийских городов. С этим отчасти согласуется краткое, правда, не совсем определенное, замечание Исократа (Isocr., IV, 120) о том, что эллины устанавливали некоторые ставки царского фороса (... και τώ φνόρων ένίους τάττοντες). По-видимому, предметом обсуждения между греками и персами при выработке условий мира был также вопрос о нормах взимания налога в царскую казну с городов Малой Азии, подвластных Персии.

Поэтому заключенный афинянами договор с персами был, вероятно, далеко не таким успешным для эллинов, особенно в плане определения сухопутных границ их владений в Малой Азии и освобождения городов от персидского господства, чем это представляла традиция IV в. до н. э. Каллиев мир был скорее всего соглашением между Афинами и Персией о разделе сфер влияния в Малой Азии и Эгеиде. В его заключении были заинтересованы как афиняне, так и персы, ибо события показали, что ни та, ни другая сторона не способна была достигнуть абсолютного господства в этом регионе. Вместе с тем не исключено, что в процессе переговоров персам удалось добиться для себя от афинского посольства каких-то преимуществ, за что Каллий, руководитель посольства, получив от персидского царя взятку, был наказан в Афинах штрафом в 50 талантов (Dem., XIX, 273). Этим можно объяснить молчание Геродота и Фукидида о Каллиевом мире, а также то, что традиция IV в. до н. э. хотя и характеризует этот договор с панэллинских позиций, тем не менее не единодушна в точном определении сухопутных границ греческих владений в Малой Азии.

Что же касается признания персами автономии городов Малой Азии, о чем сообщает Диодор, то, возможно, эта идея принадлежит традиции IV в. до н. э. и была обусловлена тогдашней популярностью концепции панэллинизма.

Заключение мира с персами прибавило еще больше забот афинянам. Прежде всего перед ними стояла проблема сохранить и укрепить Афинский морской союз в условиях мирных отношений с персами. Существовали сложные отношения между Спартой и Афинами. Афинское влияние на материке распространялось от Мегариды до границ Фессалии. Завершался срок действия Пятилетнего мира. Афины, заключив мир с персами, вновь нацеливались острием своей внешней политики на центральную Грецию. Спарта, осознавая это, стремилась сохранить баланс сил в Балканской Греции и не допустить установления здесь абсолютного господства Афин.

Ситуация для афинян осложнилась тем, что в самом союзе отношения между ними и союзниками складывались далеко не благополучно. Для реконструкции событий 450/49—446/5 гг. до н. э. необходимо исследовать в комплексе данные литературных и эпиграфических источников. Весной 449 г. до н. э.[212], как сообщает Плутарх (Plut. Per., 17), Перикл провел через Народное собрание постановление, призывающее всех греков, в каком бы месте Европы или Азии они ни жили, будь-то большое государство или малое, послать депутатов на конгресс в Афины. На этом конгрессе предполагалось решить следующие вопросы: во-первых, договориться о восстановлении греческих святынь, сожженных персами, и о жертвах, которые греки должны принести богам в силу обетов, данных во время борьбы с варварами; во-вторых, принять соглашение о свободе мореплавания; в-третьих, обеспечить мир и сотрудничество в Элладе. Для этого в различные районы материковой и островной Греции были отправлены 20 послов: по пять человек в Азию и на Эгейские острова, во Фракию и на Геллеспонт, в Беотию, Фокиду, Пелопоннес, Акарнанию и Амбракию, наконец, на Эвбею и в Фессалию. Эти посольства должны были убедить эллинов, живущих в данных и соседних землях, принять участие в конгрессе.

Интерпретируя этот декрет Перикла, важно отметить, что послы были отправлены и в те области Эллады, которые уже были в сфере влияния Афин, и в те, где афиняне еще собирались укрепиться. Сам Плутарх вполне осознавал, что план Перикла подразумевал осуществление имперских целей (Plut. Per., 17, 1). По-видимому, к этому же времени относится и дебатировавшееся утверждение, выдвинутое Периклом (в истинность которого верил Геродот), о том, что эллины одержали победу над варварами благодаря доблести афинян и афинскому флоту (Hdt., VII, 139).

Завершение войны с персами, бесспорно, требовало осуществления ряда общегреческих мероприятий, однако они были уже невыполнимы: во-первых, между ведущим греческими полисами, инициаторами создания Эллинского союза против персов в 481 г. до н. э, возникли противоречия социального и политического характера, пустившие глубокие корни; во-вторых, многие эллинские полисы, в частности пелопоннесцы во главе со Спартой, понимали, что Перикл заботился не столько об общеэллинских интересах, сколько о достижении мирным путем афинского господства в Греции, а потому воспротивились осуществлению этих планов (ср.: Plut. Per., 17)[213].

С рассмотренным выше декретом Перикла тесно связаны также действия Афин и Спарты в так называемой Священной войне (Thuc., I, 112, 5; Plut. Per., 21, 2 sq.; Aristod., 14, 1; Schol. Aristoph. Acharn, 556). Co времени битвы при Энофитах афиняне имели союзные отношения с фокидянами, которым помогали удерживать контроль над Дельфами. Осуществляя контроль в Дельфах, афиняне могли сохранять господство и в центральной Греции. Понимая это, лакедемоняне предприняли в 449/8 г. до н. э. поход в Фокиду[214]. Нанеся поражение фокидянам и овладев Дельфийским святилищем, они передали его дельфийцам, за что получили от жрецов право обращаться к оракулу вне очереди. Но, как только лакедемоняне удалились, афиняне также выступили в поход, одержали победу и снова передали контроль над святилищем фокидянам. Так излагают эти события Фукидид, Плутарх и Аристотель, и, по-видимому, данную традицию нужно считать основополагающей.

По другой версии, высказанной Феопомпом и Филохором (Theop, FGH 115 F 156; Philoch., FGH 328 F 34), афиняне выступили против беотийцев, которые хотели отобрать контроль над Дельфами у фокидян. Обычно эту версию исследователи отвергают на том основании, что беотийцы были в союзе с афинянами вплоть до 446 г. до н. э. Однако, учитывая ситуацию, сложившуюся в Беотии в 446 г. до н. э, можно подумать, что выступление афинян в Дельфы в ответ на разгром лакедемонянами фокидян, имевшее место незадолго перед этим годом, могло быть направлено отчасти и против тех беотийцев, которые стремились свергнуть установленную с помощью Афин демократию. Борьба между афинянами и лакедемонянами за контроль в Дельфах свидетельствовала о том, что ни та, ни другая сторона не желала уступать (Plut. Per., 21). Такую политику можно было бы охарактеризовать как балансирование на грани войны[215].

Восстановление афинского влияния в Дельфах лишь частично восполнило неудачу, постигшую Перикла, планировавшего утвердить афинское господство в Греции мирным путем. Поэтому дальнейшая его деятельность была направлена на преодоление трудностей в Афинском морском союзе и обеспечение регулярного сбора фороса, без чего было бы немыслимо надеяться на успех в борьбе со Спартой за гегемонию в Элладе. Важным источником для исследования этой проблемы служат эпиграфические данные, прежде всего афинские списки второго периода налогового обложения (450/49 — 447/6 гг. до н. э.) (Tod2, № 38 = ML, № 50)[216]. Они вместе с другими эпиграфическими документами и данными литературной традиции позволяют говорить о кризисе в Афинской архэ в 449—447 гг. до н. э.[217] Для данного времени характерным было распространившееся неповиновение союзников Афинам. Это подтверждается отсутствием в налоговых списках рассматриваемого периода целого ряда городов, членов союза, плативших форос в предшествующие годы; сообщением о так называемой юго-восточной группе городов (Милет, Патмос, Миунт, Эфес, Иасос, Киндия, Приена, Маднаса, Пелея, Миласы, Карианда), плативших налог с опозданием на год (ATL. Vol. III. P. 30— 6); указанием на то, что некоторые города вносили только частичную сумму налога (Эритры, Кос, Лампсак, Тенедос, Византии, Фасос). Около одиннадцати городов, встречающихся в 5-м списке (450/49 г. до н. э.), отсутствуют в 6 и 7-м списках (449/8 и 448/7 г. до н. э.) (Алопеконнес, Проконнес, Перинт, Астак, Даскилей, Неандрия, Эгина, Эрип, Пассанда). Олинф, Аканф, Потидея, Аргил отсутствуют во всех фрагментах списков этого периода обложения.

Причины неповиновения союзников в названное время оставались теми же, что и в предшествующий период, и были обусловлены двумя взаимосвязанными тенденциями, а именно: развитием Афинской морской державы и превращением союзников из αυτόνομοι ξύμμαχοι в υπήκοοι. Это был процесс длительного развития Афинского морского союза, начавшийся, как мы уже отмечали, в 60—50 гг. V в. до н. э. Важной вехой в процессе внутреннего преобразования Афинского морского союза был уже упоминавшийся Каллиев мир. Он послужил поводом для афинян подумать о новых формах сохранения и укрепления своего господства в союзе и обеспечения регулярного сбора налогов с союзников, а для союзных городов считать, что с заключением Каллиева мира они смогут освободиться от ставшего тяжелым и ненавистным бременем афинского господства.

Рассмотрим теперь некоторые документы и данные литературной традиции, свидетельствующие о недовольстве союзников и мерах афинян, направленных на их подчинение, укрепление своей гегемонии и дальнейшее изменение структуры союза. Одним из интересных, хотя и не бесспорных материалов этого рода, является папирус, хранящийся в Страсбурге. Он содержит комментарий или его эпитому к XXII речи Демосфена, в которой говорилось о строительстве Парфенона и Пропилеи[218]. Несмотря на то что часть папируса испорчена, Уэйд-Джери и Меритт восстановили текст, сообщающий о декрете Перикла[219]. Декретом предусматривалось использовать деньги, собранные с союзников в сумме 5 тыс. талантов, на осуществление строительной программы и, кроме того, еще 3 тыс. талантов доставить на Акрополь в процессе строительства. Для обеспечения афинского господства на море Совету вменялось в обязанность следить за сохранностью старых кораблей и ежегодно строить 10 новых кораблей дополнительно к имеющимся (ср. предложение Фемистокла: Diod., XI, 43, 3). Учитывая, что строительство Парфенона началось в 447/6 г. до н. э, декрет Перикла должен быть датирован не позже этого года. Большинство ученых предлагает в качестве даты 449 г. до н. э, что не противоречит и античной традиции (ср.: Plut. Per., 12)[220].

Строительная программа Перикла имела социально-политическое и идеологическое обоснование. По плану Перикла Афины должны были стать религиозным и культурным центром не только Афинской морской державы, но и всей Эллады (Thuc., II, 41, 1). Для поддержания безопасности своих союзников Афины требовали от них регулярной уплаты в казну богини Афины фороса. При этом они считали, что, защищая их, не обязаны давать союзным полисам отчет о расходовании денег. Тратить же их государство должно на военные нужды, на строительство, которое «в будущем принесет славу и величие городу, а пока осуществляется, дает средства к существованию гражданам» (Plut. Per., 12). В этих мыслях и отражена вся сущность афинского империализма.

Немаловажное значение для исследования взаимоотношений между Афинами и их союзниками в рассматриваемое время имеют также следующие эпиграфические документы. В 449 г. до н. э. афинянин Клеарх выдвинул декрет, запрещавший чеканку монет в союзных государствах и навязывающий им афинские меры весов, длины и монетную систему (IG2, I, № 295 = Tod2, № 67 = ATL. Vol. I. P. 69; Vol. II. D 14 = SEG, X, № 25 m ML, № 45).

Декрет предписывал прекратить чеканку местной монеты и закрыть монетные дворы. Все местные монеты должны были быть доставлены в Афины и перечеканены в аттическую монету (стк. 5). Предусматривалось отправить в города вестников, которые были обязаны объяснить содержание принятого решения. Один из вестников должен был посетить Острова, другой — Ионию, третий — Геллеспонт, четвертый — Фракию. Каждый из вестников отправлялся в сопровождении стратега (стк. 9). Копия декрета должна быть написана на стеле и выставлена на агоре каждого города и перед монетным двором, причем если сами города не желали это делать, то это обязаны сделать афиняне (стк. 10). Контроль за соблюдением данного декрета должны осуществлять находящиеся в городах афинские архонты; там, где их нет, это должны делать архонты в этих городах (сткк. 1, 4). Сколь большое значение афиняне придавали подобному декрету, свидетельствуют жестокие меры наказания против тех, кто его нарушал (стк. 8). Кроме того, каждый член Совета должен был давать клятву о том, что он будет наказывать всякого, кто станет чеканить серебряную монету и не пожелает пользоваться афинской монетой системой мер и весов (стк. 12).

Содержание данного декрета подчеркивает его властный имперский тон. В условиях кризиса, охватившего Афинскую морскую державу, когда значительное число полисов не только отказывалось платить налог, но и поднимало восстания, едва ли было возможно либеральное отношение афинян к союзникам. Афинский флот должен был постоянно крейсировать в тех районах, где было особенно неспокойно, и либо собирать недоимку, либо возвращать в союз отпавших (ср.: Thuc., I, 98, 4—99). Списки налогового обложения этого периода показывают, что районами действия афинского флота в это время были Фракия, Геллеспонт, Кария (Tod2, № 44 = ML, № 49; ср.: ATL. Vol. III. P. 36 ff.).

Таким образом, ситуация в союзе требовала от Перикла решительных и действенных мер, способствовавших укреплению финансового контроля над союзниками и регулярному поступлению фороса в казну, особенно в тот период, когда Перикл начал осуществлять свою строительную программу. Достижение этих целей и предусматривал денежный декрет Клеарха. Две статьи его нуждаются в специальном комментарии. Одна из них предусматривала отправку вестников в Ионию, Геллеспонт, Фракию и на острова с целью разъяснения содержания декрета. Вестники отправлялись в районы наиболее неспокойные в это время и жизненно необходимые для Афин.

Сторонники поздней датировки декрета обращают внимание на отсутствие в этом перечне карийского района и, отмечая, что карийский податной округ исчезает после 438/7 г. до н. э., считают, что декрет мог появиться только после этого времени. Однако в тексте речь идет не о податных округах, а о наиболее важных для афинян географических областях расположения союзников. Кария была удалена от зоны непосредственных жизненных интересов афинян и, кроме того, обстоятельства недавнего заключения мира убеждали Перикла не оказывать слишком большого давления на карийские города. С этим, вероятно, связано и то, что далеко не все полисы перешли на афинскую монету. По крайней мере, тридцать союзных городов продолжали чеканить собственное серебро[221]. Афинская морская держава не была единым централизованным государством, и города, входившие в нее, оставались полисами. Поэтому, хотя большинство их и оказывалось в политическом, экономическом и юридическом подчинении у Афин, афиняне не могли преодолеть принципы автаркии и партикуляризма. Вследствие этого монетный декрет невозможно было распространить на все города союза, а там, где афиняне были заинтересованы это сделать, им пришлось применять жестокие меры насилия.

Важное значение для характеристики превращения Афинского морского союза в Афинскую империю имеет также указание на отправку афинских архонтов в союзные города, чтобы они следили за выполнением всех требований постановления и осуществляли от имени Афин контроль за союзными полисами. О том, что практика отправки афинских должностных лиц в города державы уже была вполне сложившейся в середине V в. до н. э., свидетельствуют не только надписи, в которых говорится об афинских άρχοντες επίσκοποι в союзных городах, но и вполне определенное указание Фукидида на то, что во время восстания на Самосе в 440 г. до н. э. аристократы выдали Писсутну, персидскому сатрапу в Сардах, афинский гарнизон и находившихся у них должностных лиц (Thuc., I, 115).

Не менее важным для достижения отмеченных выше целей был и датируемый 447/6 г. до н. э. декрет Клиния, касавшийся улучшения сбора налога (IG2, I, № 66 = SEG, X, № 31 = ATL. Vol. II. D 7 = ML, № 46). Он предусматривал меры, способствовавшие регулярному поступлению фороса в Афины без каких-либо нарушений. Было немало случаев хищения денег при транспортировке их в Афины (сткк. 12—14). Поэтому требовалось, чтобы каждый союзный город посылал в афинский Совет таблички, скрепленные печатью, с указанием суммы собранного налога (сткк. 14—18). Совет, архонты в городах и епископы должны были заботиться о регулярном поступлении ежегодного фороса в Афины (сткк. 5—11). Декрет предписывал принимать меры наказания к тем, кто нарушал правила сбора и доставки налога в Афины. «Если кто-либо из афинян или союзников совершит преступление, касающееся налога, который города должны посылать в Афины, записав его сумму на табличке для курьеров, пусть всякий желающий из числа афинян или союзников подаст на него жалобу пританам. Пусть пританы внесут на рассмотрение Совета жалобу, поданную кем-либо, в противном случае каждый из них должен заплатить штраф в 10 тыс. драхм. Если же Совет признает справедливым обвинение, он не должен выносить меру наказания, но обязан немедленно передать дело в гелиэю. Когда же суд решит, что преступление совершено, пританы пусть скажут, что следует осужденному претерпеть или какой уплатить штраф» (сткк. 31—41). Здесь же (сткк. 41—44) говорится о том, что «против лиц, совершивших преступление в отношении отправки коровы и паноплии, должны приниматься точно такие же меры». Этот декрет стоит в одном ряду с рассмотренными нами выше и так же, как и декрет Клеарха, является важным документом, свидетельствующим о процессе трансформации Афинского морского союза в Афинскую империю.

Как уже отмечалось, кризис Афинской морской державы характеризовался как нежеланием союзников платить налог, так и восстаниями и выходом из союза. Примерами подобного рода в данное время были Колофон и, возможно, Милет. Налоговые списки первого периода обложения свидетельствуют, что Колофон с 453 по 450 г. до н. э. регулярно и исправно платил 3 таланта. Однако ни в одном из трех сохранившихся списков второго периода обложения (449—446 гг. до н. э.) он не встречается. С 445 г. до н. э. он вновь появляется в налоговых списках, но налог его уменьшен в 1,5 раза и с этого момента он платил его регулярно (ATL. Vol. III. P. 282).

Отсутствие Колофона в налоговых списках, по-видимому, объясняется его восстанием. Афиняне подавили это восстание и, вероятно, в 447/6 г. до н. э. был принят афинский декрет о Колофоне (IG2, I, № 14/15 = SEG, V, № 17 = ATL. Vol. II. D 15 = ML, № 47). От этого декрета остались всего 4 фрагмента. Из них первые два имеют плохую сохранность. Полностью сохранился текст, касающийся постановления о клятвах. Декрет предусматривал, чтобы «содержание постановления и клятва были написаны на каменной стеле и выставлены в городе колофонян. Ойкисты же в Колофоне пусть это постановление и клятву напишут на каменной стеле и выставят на агоре и пусть колофоняне поклянутся следующим образом: "Я буду поступать, говорить и советовать все, что могу, наилучшее в отношении афинского народа и его союзников. И я не изменю афинскому народу ни словом, ни делом, ни сам, ни будучи убежден другими; и я буду благожелателен к афинскому народу и не дезертирую. И я не разрушу демократию в Колофоне ни сам, ни побуждаемый другими, ни склонив к измене другой город, ни устраивая волнения здесь; в соответствии с истинной клятвой я буду твердо соблюдать это без обмана и вреда, клянусь Зевсом, Аполлоном и Деметрой. И если я нарушу эту клятву, пусть погибну навсегда и сам, и мои родственники; если же я буду твердо соблюдать клятву, пусть меня ожидают многие прекрасные блага"» (сткк. 37—55). Упоминание ойкистов, как и то, что после подавления восстания налог Колофону был уменьшен, свидетельствуют в пользу выведения на территорию Колофона колонистов либо из числа афинян, либо союзников. Это вполне согласуется с политикой выведения колоний и клерухий на территорию союзных городов, которую начали широко практиковать афиняне в 40-е гг. V в. до н. э.

Неизвестно, какая форма правления была в Колофоне до начала восстания, но после его подавления афиняне установили демократию. Возможно, фраза 01 αίρεΰέντες πέντε... в плохо сохранившейся части декрета предполагает избрание 5 афинских должностных лиц с целью отправки их в Колофон, как это делалось и в других случаях. Эта клятва во многом сходна с клятвой, даваемой гражданами Эритр.

В 40-е гг. V в. до н. э. случилось также новое восстание в Милете, где «лучшие» устроили избиение демоса (Ps.-Xen. Ath. Pol., 3, 11). Состояние наших источников таково, что мы едва ли в состоянии с абсолютной точностью датировать это второе восстание. Важно, что в соответствии с анализом афинских налоговых списков второго периода обложения можно с уверенностью говорить о времени восстания в промежутке между 450 и 446 г. до н. э.[222] После подавления восстания в Милете была установлена демократия (ср.: Thuc., I, 115, 3), возможно, как и в Эритрах, по афинскому образцу[223].

Рассматриваемый период характеризуется и резким усилением афинской колонизационной деятельности. Основными причинами ее были социальные и политические. Нежелание некоторыми исследователями учитывать социальный фактор при объяснении афинской колонизации в середине V в. до н. э., а именно — рост в Афинах городских низов, не имевших средств к существованию, обусловлено главным образом их гиперкритическим отношением к данным Аристотеля и Плутарха, содержащим соответствующий материал. Колонизация, как и строительная деятельность Перикла, имела социальное и политическое обоснование. В 451/50 г. до н. э. была проведена проверка гражданских списков (Plut. Per., 37, 3 sq.), в результате чего значительное число жителей было лишено прав гражданства. Возникшая в связи с этим социальная напряженность была ослаблена расширением строительных работ и усилением колонизационной деятельности.

Источником по истории афинской колонизации этого периода является прежде всего литературная традиция (Thuc., I, 98, 2; III, 50, 2; Diod., XI, 88, 3; Plut. Per., 11, 5; ср.: Thuc., I, 11, 5; 19, 1; Paus., I, 27, 5). Поэтому важно правильно интерпретировать терминологию, используемую античными авторами для характеристики статуса афинских колонистов[224]. Поскольку с отдельными утверждениями ученых (главным образом в отношении афинских клерухий) мы не согласны, целесообразно изложить здесь некоторые наши суждения. По мнению Паршикова, для V в. до н. э. можно говорить только о клерухиях на Лесбосе и Халкиде, во всех остальных случаях, зафиксированных в источниках, речь может идти только об основании колоний. Почти также характеризует колонизационную практику афинян в это время и Яйленко[225]. Сведения об афинских клерухиях середины V в. до н. э. дошли главным образом от поздней античной традиции (Diod., XI, 88, 3; Plut. Per., 11, 5; Paus., 27, 5). Однако молчание Фукидида не может служить аргументами ex silentio, так как нам уже приходилось указывать на краткость его очерка о Пентеконтаэтии и выборочный характер излагаемого им материала. Вместе с тем у Фукидида имеются два важных свидетельства. Одно касается покорения Скироса в начале 70-x гг. V в. до н. э. Кимоном (Thuc., I, 98, 2), другое — Лесбоса после восстания 427 г. до н. э. (Thuc., III, 50, 2). Как на Скирос, так и на Лесбос афиняне отправили клерухов.

Нужно думать, что в середине V в. до н. э. практика выведения клерухий имела еще больше оснований. В условиях кризиса, охватившего Афинскую державу, Афинам приходилось часто либо предотвращать, либо подавлять восстания в союзных полисах. В покоренных городах они обычно устанавливали военные гарнизоны. Но поскольку таких городов становилось много, содержание в них гарнизонов стоило очень дорого. Поэтому выведение клерухий, используемых для тех же целей, было более выгодным для афинян, ибо, кроме всего прочего, оно отчасти разряжало напряженную социальную обстановку в самих Афинах.

Теперь рассмотрим терминологию, характеризующую статус афинских колонистов, встречающуюся у поздних авторов.

Упомянутые выше исследователи утверждают, что для поздних писателей характерна путаница при использовании официальной терминологии[226]. С этим невозможно согласиться, так как, во-первых, возникает парадоксальная ситуация: Фукидид всегда точен в использовании терминов, как считают исследователи[227], но он не сообщает о клерухиях середины V в. до н. э.; поздние авторы говорят о них, но им нельзя верить, так они путаются в терминах. Во-вторых, уже a priori ясно, что в произведениях античных авторов, в отличие от эпиграфических памятников, не может быть во всех случаях точной передачи терминологии. Эренберг высказал верную мысль о том, что Фукидид, подобно большинству греков, использовал термины как в узкотехническом значении, так и в широком смысле[228]. Изучение терминологии, используемой античными авторами, показывает, что в широком смысле, как правило, они использовали термин άποικοι. Под этим общим понятием могли скрываться и колонисты, и клерухи. Если же они используют специфические термины κληροϋχοι или έποικοι, нередко восходящие к более ранней устойчивой аттидографической традиции или эпиграфическим источникам, то к ним следует относиться с большим доверием.

С учетом вышесказанного нам представляется ценным объяснение Плутархом выведения клерухии. Согласно его сообщению, Перикл, освобождая Афины от неспокойной части населения, склонной к волнениям и беспорядкам, и отправляя ее на территории союзных полисов в качестве военных поселенцев[229], предотвращал опасность восстания. Мысль Плутарха о социальном и политическом значении клерухий как важном средстве имперской политики Афин вполне верно отражает характер взаимоотношения Афин с союзниками в период правления Перикла и может служить хорошим дополнением к краткому сообщению Фукидида о становлении Афинской империи.

По-видимому, около 450 г. до н. э. клерухи были посланы на Наксос, Андрос и Лемнос[230]. Районы Геллеспонта и Фракии особенно беспокоили афинян и туда, вероятно, около 448/7 г. до н. э. Перикл совершил экспедицию, результатом чего было выведение клерухий на Херсонес[231]. Около этого же времени афинские клерухии были выведены на Имброс и Эвбею[232].

Итак, рассмотренные нами материалы позволяют сделать вполне определенный вывод о том, что после перенесения союзной казны в Афины и заключения Каллиева мира союз автономных эллинских полисов под гегемонией Афин трансформировался в Афинскую империю. Как мы пытались показать, широко практикуемые афинянами меры политического, финансово-экономического, правового и религиозно-идеологического воздействия на союзников имели целью преодолеть сепаратизм и добиться укрепления централизации в Афинской архэ. Важно заметить, что списки налогового обложения 447/6 г. до н. э. и последующих лет свидетельствуют об эффективности принятых афинянами мер. По крайней мере, афиняне сумели обеспечить на будущее регулярное поступление фороса в казну. Однако создать стабильную политическую ситуацию в Афинской империи было невозможно. Она не могла стать централизованным государством: этому препятствовали принципы полисной автаркии и партикуляризма, являвшиеся едва ли не главной причиной частых восстаний союзников против афинского господства, а также враждебная политика Спарты и ее союзников.

Крупным восстанием, которое случилось летом 446 г. до н. э., было восстание Эвбеи. Оно особенно потрясло Афины. Этот остров занимал важное положение в Афинской державе. Форос эвбейских городов в совокупности составлял 13 талантов. Эвбея была крупнейшим островом в Эгеиде и ее примеру могли последовать другие союзники. Восставшая и враждебная Афинам Эвбея становилась главным препятствием на важнейшем пути к Геллеспонту. Наконец, восстание вызвало опасения в Афинах еще и потому, что оно случилось в разгар внешнеполитических неудач в центральной Греции, и возникла опасность создания широкой антиафинской коалиции, включавшей беотийцев, локров, пелопоннесцев и восставших жителей Эвбеи.

Учитывая важность всего сказанного, необходимо более детально рассмотреть события, ввергнувшие Афины в новую полосу неудач и трудностей. После битвы при Энофитах в 457 г. до н. э. афиняне изгнали из Беотии олигархов и установили демократическое правление. В 447 или начале 446 г. до н. э. изгнанники, как сообщает Фукидид (Thuc., I, 113, 1), вернувшись, заняли Орхомен, Херонею и некоторые другие центры Беотии. Афиняне, боясь потерять свое влияние в Беотии, начали готовиться к походу. Было собрано войско, состоящее из 1000 афинских гоплитов и отдельных отрядов союзников. Стратегом был Толмид. Этот же сюжет передает и Плутарх (Plut. Per., 18, 1), хотя в рассказываемой им истории есть некоторые черты, отличающие ее от сообщения Фукидида. По Плутарху, 1000 гоплитов, отправившихся вместе с Толмидом, были добровольцами. Против этого похода возражал Перикл, считая, что Толмид готовился вторгнуться в Беотию в самое неподходящее время. Эпиграфический материал подтверждает правильность рассказа Плутарха[233], поэтому детали его сообщения фактически дополняют краткое известие Фукидида.

Плутарх не раскрывает, в чем заключался неблагоприятный момент, на который ссылался Перикл, возражая против похода Толмида. Однако объяснить это замечание можно, руководствуясь знанием общеисторических условий и некоторых деталей, которое мы получаем из наших источников: во-первых, Афинская морская держава еще не вышла из состояния кризиса и сохранялась возможность восстаний; во-вторых, осложнялись отношения со Спартой в связи с истечением срока пятилетнего перемирия; и, в-третьих, собранного войска было явно недостаточно.

Согласно Фукидиду, афиняне вместе с союзниками сумели захватить только Херонею, обратив ее жителей в рабство и поставив там гарнизон (Thuc., I, 113, 1; ср.: Diod., XII, 6, 1). Орхомен и другие центры Беотии оставались в руках олигархии. Перикл, по-видимому, понимал, что в условиях всеобщей враждебности трудно удержать Беотию в своих руках. Орхомен сумел объединить всех недовольных афинянами беотийцев, а также локров и эвбейских изгнанников (Thuc., I, 113, 2; Diod., XII, 6, 2).

Возникшая таким образом антиафинская коалиция нанесла сокрушительный разгром афинянам возле Коронеи. Войско афинян и союзников во главе с Толмидом попало в засаду и было разбито беотийцами и их единомышленниками. Многие погибли вместе со стратегом, других захватили в плен (Thuc., I, 113, 2; Diod., XII, 6, 2; Plut. Per., 18, 2 sq.; Ages, 19, 2; Alc., 1, 1; Aristod, 14, 2; Paus., I, 27, 5, 29, 14; Isocr., XVI, 28; Xen. Mem, III, 5, 4; Theop, FGH 115 F 407). Афиняне вынуждены были заключить договор с беотийцами, по которому они в обмен на своих пленников и тела павших воинов отказывались от притязаний на господство в Беотии (Thuc., I, 113, 2 sq.; Diod., XII, 6, 2; ср.: StV, II, № 153)[234].

Итак, результаты поражения афинян в битве у Коронеи были следующие. Во-первых, был восстановлен Беотийский союз с олигархическим правлением[235]. Во-вторых, афиняне лишились своего превосходства в центральной Греции: они были вынуждены отказаться от своих претензий на господство не только в Беотии, но также в Локриде и Фокиде. В-третьих, Спарта и пелопоннесцы, воспользовавшись поражением афинян, сумели вскоре склонить беотийцев, фокидян и локров на свою сторону и заключить с ними союзные соглашения (Thuc., II, 9, 3).

В такой ситуации летом 446 г. до н. э. восстала Эвбея (Thuc., I, 114, 1; Plut. Per., 22, 1; Diod., XII, 7; Aristod, 15, 2)[236]. Учитывая сказанное выше, можно с уверенностью утверждать, что это восстание было тесно связано с предшествующими событиями и, возможно, было подготовлено теми самыми эвбейскими изгнанниками-олигархами, которые вместе с локрами и помогли беотийцам избавиться от афинского господства. В результате восстания Эвбеи Аттика оказалась блокированной с севера и востока. Перикл немедленно переправился с афинским войском на остров, стремясь подавить начавшееся восстание.

Но восстание на Эвбее было сигналом к организации широкой антиафинской кампании, в которой приняли участие как пелопоннесцы и их союзники, так и некоторые отпавшие от афинян бывшие их союзники. Поэтому не было случайностью то, что вслед за восстанием Эвбеи и отправлением афинского войска во главе с Периклом на остров восстали Мегары и произошло избиение мегарянами, призвавшими к себе на помощь коринфян, сикионян и эпидаврян, воинов афинского гарнизона, за исключением тех, кто укрылся за стенами в Нисее, и началась подготовка вторжения пелопоннесцев в Аттику (Thuc., I, 114, 1 sq.; Plut. Per., 22, 1; Diod., XII, 5, 2; 6, l)[237].

Несомненно, имел место факт расторжения пятилетнего мира между афинянами и пелопоннесцами. Нельзя согласиться с теми исследователями, которые считают главным виновником разрыва мирных отношений Спарту и ее союзников[238]. Рассматриваемый нами материал свидетельствует о том, что своими действиями в равной степени способствовала этому как та, так и другая сторона.

Перикл, узнав о случившемся, поспешно возвратился с войском с Эвбеи (Thuc., I, 114, 2). Очевидно, сразу же после возвращения афинского войска была предпринята экспедиция в Мегариду. Об этом сообщают Диодор (Diod., XII, 5, 2) и стихотворная надгробная надпись на могиле некоего Пифиона, участвовавшего в экспедиции в Мегариду (IG2, I, № 1085 = Tod2, № 41 = SEG, Χ, № 411)[239]. Данные источников позволяют следующим образом восстановить события. Афиняне под руководством стратега Андокида, вторгнувшись в Мегариду, разграбили и опустошили ее территорию и, одержав победу в битве, заставили мегарцев отступать под защиту стен. После этой битвы пелопоннесцы, союзники мегарцев, вступили на территорию Мегариды с целью затем вторгнуться в Аттику. В результате быстрого продвижения они отрезали обратный путь воинам трех афинских фил (Пандионида, Кекропида и Антиохида), под предводительством Андокида направлявшимся из Мегариды в Аттику по прямой дороге. Но Пифион, хорошо знавший местность, провел их окружным путем из Пег через Эгосфены, Кревсиду и южную Беотию и помог соединиться с войском Перикла, выступившим навстречу пелопоннесцам.

Пелопоннесцы, как сообщают Фукидид (Thuc., I, 114, 2) и Диодор (Diod., XII, 6, 1), вторгнувшись на территорию Аттики, дошли до Элевсина и Фриасийской долины, опустошили поля, но дальше не пошли и возвратились домой. Плутарх же говорит, что Периклу удалось подкупить советника царя Плистоанакта Клеандрида деньгами и убедить его увести войско домой (Plut. Per., 22). Отношение к этому сообщению в основном критическое[240]. Тем не менее необходимо отметить, что история о подкупе спартанских предводителей была уже известна Фукидиду (Thuc., V, 16, 3), на нее намекает Аристофан (Aristoph. Nubes, 859) и она через историографию IV в. до н. э. (Ephor., FGH 70 F 193; ср.: Diod., XIII, 106, 10) дошла до Плутарха. Устойчивость традиции, несомненно, можно рассматривать как важный аргумент в пользу ее аутентичности. Через все литературные источники, начиная с классического времени, проходит также сообщение об изгнании Плистоанакта и бегстве Клеандрида. Так что, учитывая все сказанное, мы склонны признать вполне аутентичной историю о подкупе спартанских предводителей во время экспедиции пелопоннесцев в Аттику в 446 г. до н. э. Вместе с тем вызывает возражение утверждение американского исследователя Кэгена о том, что пелопоннесцы ушли из Аттики не из-за подкупа, а в результате того, что Перикл и спартанские лидеры договорились о мирных условиях. По мнению ученого, Плистоанакт и Клеандрид были представителями мирной партии, которая расценила действия Плистоанакта и Клеандрида как предательство и добивалась расправы над ними[241].

После ухода спартанских войск из Аттики Перикл получил свободу действий. Он вернулся с 50 триерами и 5 тыс. гоплитов и покорил эвбейские города (Thuc., I, 114, 3; Diod., XII, 7; 22, 2; Plut. Per., 23, 3 sq.; Aristoph. Nubes, 211—213 со схолиями; Aristod., 15, 2). Согласно Фукидиду, организацию управления на всей Эвбее, за исключением Гестиэи, афиняне установили на основании договоров.

Рассмотрим более детально судьбу некоторых эвбейских городов. По Фукидиду, из всех городов Эвбеи сильнее всего пострадала Гестиэя, жителей которой афиняне выселили и сами заняли ее территорию. Это сообщение единодушно принято всей литературной традицией (Theop., FGH 115 F 387 = Strab., Χ, 1, 3; Thuc., VII, 57, 3; Diod., XII, 22, 2). Дошедшие до нашего времени три декрета о Гестиэе (IG2, 1, № 40—42) хотя и имеют плохую сохранность, дают возможность судить об экономических (IG2, 1, № 40; 42) и юридических (IG2, 1, № 41) отношениях жителей города с Афинами и свидетельствуют о том, что афиняне в целях закрепления своего контроля над населением широко использовали в качестве средств воздействия на коллектив колонистов вмешательство в вопросы земельной собственности, налогообложение и меры юридического характера[242].

О судьбе города Халкиды на Эвбее литературная традиция не единодушна. Фукидид пишет, что Халкида, как и другие города Эвбеи, кроме Гестиэи, имела договорные отношения с Афинами. Поздняя историография дает нам более детальную характеристику отношений между Афинами и Халкидой, которая позволяет считать, что Халкида, подобно Гестиэи, серьезно пострадала в результате подавления восстания. Схолиаст к «Облакам» Аристофана подчеркивает возникшие у Халкиды и Эретрии трудности (Schol. Arostoph. Nubes, 213).

Согласно Плутарху, Перикл изгнал из Халкиды гиппоботов, известных своим богатством и пользовавшихся большим влиянием (Plut. Per., 23, 4). Это же подчеркивает и Элиан (Aelian. Var. hist., VI, 1), сообщая еще и дополнительные сведения. Он говорит, что «после победы над халкидянами афиняне разделили принадлежавшую им землю, так называемый Гиппобот, на 2 тыс. наделов; землю, носящую название Лилант, отвели для святилища Афины; остальную, руководствуясь стелами Царской стой, на которых были записаны соответствующие договоры, сдали в аренду, а пленных сковали оковами. Однако это не могло ослабить их гнев против халкидян»[243].

В этом рассказе Элиана есть, несомненно, мотивы, заимствованные из более древней традиции (ср.: Hdt., V, 77). Тем не менее сообщение поздних авторов о жестокой участи халкидян нужно принять во внимание, поскольку оно находит свое подтверждение в эпиграфических документах, в частности, в договоре 446/5 г. до н. э. между афинянами и халкидянами (IG2, I, № 39 = Tod2, № 42 = SEG, Χ, № 37 = ATL. Vol. II. D 17 = ML, № 52). Его содержание свидетельствует о том, что он не был тяжелым и унизительным для халкидян. Но приведенные в декрете клятвы, которыми обменивались между собой афиняне и халкидяне (сткк. 3—32), показывают, что последние были фактически лишены автономии.

Договор ограничивал компетенцию халкидских магистратов, большинство наиболее важных юридических дел решалось в афинских судах (сткк. 72—76). Халкидяне клялись не отделяться от Афин, во всем слушаться афинский демос и доносить афинянам на тех, кто будет подстрекать к восстанию. Они обещали платить форос в размере, установленном афинянами, и посылать вспомогательные отряды в афинское войско в случае войны. Вторая часть декрета (сткк. 40—69) свидетельствует о том, что афиняне оставили в Халкиде свой гарнизон, воины которого, возможно, были клерухами, и в обеспечение договора халкидяне дали афинянам заложников. Афинскому стратегу и пяти афинским должностным лицам вменялось в обязанность следить за выполнением халкидянами принятого постановления.

В договоре с халкидянами упоминается постановление об Эретрии (сткк. 42—43). Сохранились две надписи, связанные с Эретрией, которые являются фрагментами одного и того же декрета. В первой надписи содержится фрагмент клятвы, даваемой афинянами и эретрийцами при заключении договора (IG2, I, № 17 = SEG, Χ, 35 = ATL. Vol. II. D 16 = StV, II, № 154). Другая надпись касается юридических отношений с Эретрией (IG2, I, № 49 == SEG, X, № 49). Содержание обеих надписей во многом сходно с декретом о халкидянах, как, впрочем, и с более ранними декретами о фаселитах, эритрянах и милетянах. Жители Эретрии клялись быть верными афинскому народу и не восставать против него. Все судебные тяжбы эретрийцы должны были разбирать в Афинах.

Учитывая настоящую нужду афинян в хлебе и земле, афинское господство на Эвбее было закреплено созданием государственных земельных фондов, используемых в виде аренды, продажи или дарения земельных участков. Результатом этой политики Афин было приобретение афинскими гражданами, не только клерухами и колонистами, земли и других владений на территориях, входивших в состав Афинской империи. В этой связи особую ценность представляют так называемые Аттические стелы, включавшие группу надписей, сообщавших о продаже с аукциона собственности Алкивиада и других осужденных в 415/4 г. до н. э. людей, обвиненных в осквернении герм и профанировании элевсинских мистерий[244]. Данные этих надписей показывают, что отдельные афинские граждане имели земельные владения на территориях, подчиненных Афинам: в Оропе (на беотийской границе), на Эвбее и Фасосе, в Абидосе (на Геллеспонте) и Офринейе (в Троаде). Одна группа владений, разбросанных в трех районах Эвбеи, принадлежала афинянину Эонию и оценивалась в 81 талант 2000 драхм (II, 311-314; ср.: II, 177-179).

Таким образом, выведение колоний и клерухий на территории своих союзных полисов, конфискация земли, приобретение земельных владений богатыми афинянами, составлявшие вместе с налоговым обложением, политическим, юридическим и экономическим вмешательством во внутреннюю жизнь этих полисов главные черты имперской политики афинян, вызывали у граждан союзных государств острое чувство недовольства афинянами. Не случайно позже, в декрете, учредившем в 378/7 г. до н. э. II Афинский морской союз (IG2, II, № 43, сткк. 35—41), союзники специально оговаривали, что ни афинское государство, ни кто-либо из его граждан не должен приобретать ни дом, ни землю на территории союзников никакими способами.

Итак, договоры с Халкидой и Эретрией фактически завершили процесс перерождения Делосской симмахии, представлявшей собой союз автономных греческих полисов под руководством Афин, в Афинскую империю, в которой бывшие независимые союзники (αυτόνομοι ξύμμαχοι) фактически превратились в подданных Афин (υπήκοοι), лишившись экономического, юридического, военного и в значительной степени политического суверенитета, сохранив только институты гражданства. Несомненно, с помощью целого ряда мероприятий, а также применения методов насилия афинянам удалось преодолеть кризис в Афинском морском союзе, обеспечить регулярный сбор фороса и укрепить внутреннюю структуру союза настолько, что они стали в нем полновластными хозяевами, способными принимать любые нужные им решения и осуществлять угодную для них политику. Все эти изменения получили краткое и точное выражение в появившейся в 40-е гг. V в. до н. э. формуле πόλεις όπόσον Αθηναίοι κρατδσι, сменившей прежние названия οι ΆΰηναΤοι και οί ξύμμαχοι (IG2, I, № 27-28 a = SEG, Χ, № 19; 23).

Оформившаяся в 40-е гг. V в. до н. э. Афинская империя (с упомянутым выше ее официальным названием) коренным образом отличалась от Пелопоннесского союза, в котором, как мы видели, не было столь стройной структуры и где Спарта, гегемон, не располагала такими возможностями, какие были у Афин. На это специально и обращает внимание читателя Фукидид в одной из приведенных им речей Перикла (Thuc., I, 140—144). Дуалистическую основу Пелопоннесского союза отражала также сохранявшая свое значение формула οί Λακεδαιμόνιοι καΐ οί σύμμαχοι. Тем не менее следует отметить, что положение в Афинской архэ было менее стабильным, чем в Пелопоннесской лиге, так как афинские союзники не мирились со своим положением и время от времени восставали. Этим, по-видимому, как, впрочем, и недавними внешнеполитическими неудачами, была обусловлена необходимость для Афин сохранять мир со Спартой (ср.: Thuc., IV, 21, 3; Andoc., III, 6). Поэтому в конце лета — начале осени 446 г. до н. э. (Thuc., I, 114, 2; 115, 1; II, 2, 1; Diod., XII, 7; Paus., V, 23, 4) Спарта и Афины заключили Тридцатилетний мир (Thuc., I, 87, 6, 115, 1; II, 2, 1; IV, 21, 3; Diod., XII, 7; 26, 2; 28, 4; Plut. Per., 24, 1; Aristid., 15, 3 sq.; Just., III, 7, 1; Paus., V, 23, 4; Andoc., III, 6; Aeschin., II, 174; Aristoph. Acharn., 194 sq.)[245].

Согласно Андокиду (Andoc., III, 6), десять послов были отправлены в Спарту для переговоров. Среди них были Андокид Старший (дед оратора), а также Каллий и Харит (ср.: Diod., XII, 7). Договор был заключен на следующих условиях. Афины вынуждены были отказаться от владения Нисеей, Пегами, Трезеном и Ахайей. Таким образом, из всех приобретений в центральной Греции, которые они осуществили во время первой Пелопоннесской войны, у них сохранялся лишь Навпакт — важный стратегический пункт у выхода из Коринфского залива, служивший Афинам плацдармом в их устремлениях на Запад. Афиняне соглашались признать автономию Эгины, но это условие они так и не выполнили (ср.: Thuc., I, 67, 2; 139, 1; 140, 3; 144, 2). Города, не входившие ни в один из союзов, получали право стать членами любого из них (Thuc., I, 35, 2; 40, 4; ср.: Thuc., I, 44, 11). Стороны оговаривали, что ни одно государство не может выйти из того союза, в котором оно уже находится. Во внесении этого положения в текст договора были заинтересованы афиняне, добивавшиеся дипломатического и юридического признания созданной ими морской державы, а также стремившиеся использовать это признание для пресечения восстаний союзников. Спарта, пойдя на включение этого пункта в текст договора, связывала себя признанием Афинской архэ (ср.: Thuc., I, 41, 2).

Стороны договаривались и о том, чтобы все споры разрешать с помощью третейского суда (Thuc., I, 78, 4; 140, 2; 144, 2; 145; VII, 18, 2). Договор предусматривал свободу мореплавания и торговых отношений (Thuc., I, 71; 67, 4; 144, 2). В договоре отмечалось, что мирные условия между афинянами и лакедемонянами не касаются аргивян, но указывалось, что при желании афиняне и аргивяне могут частным образом установить миролюбивые отношения между собой (Paus., V, 23, 4). Вероятно, это была вынужденная уступка лакедемонян. Наконец, в соответствии с соглашением лакедемоняне и афиняне договорились установить медные доски с текстом договора в Олимпии, Афинах, Амиклах, а также, возможно, в Дельфах и на Истме (ср.: Thuc., V, 18).

Итак, завершая исследование афинско-спартанских отношений в эпоху первой Пелопоннесской войны и связанных с этой темой проблем, необходимо сформулировать основополагающие выводы, вытекающие из всего рассмотренного материала.

Сложившиеся к концу 60-х гг. V в. до н. э. под руководством Спарты и Афин два противостоящих друг другу военно-политических блока имели глубокие социально-экономические, политические и этнические различия. Противоречия между Пелопоннесской лигой и Афинским морским союзом, в частности между олигархической Спартой и демократическими Афинами, сделали войну между ними неизбежной.

Первая Пелопоннесская война, длившаяся с перерывами с 459 по 446/5 г. до н. э, была агрессивной с обеих сторон. В ней и Спарта, и Афины вынашивали имперские замыслы. Лакедемоняне, добиваясь восстановления баланса политических сил в Элладе, стремились сохранить и упрочить свое господство в центральной Греции. Спарта сумела осуществить поставленные цели и к концу войны установила союзные отношения с беотийцами, мегарянами, локрами, фокидянами, левкадянами и анакторийцами (Thuc., II, 9).

Афины в своих попытках достичь полного господства в Элладе и изолировать Спарту и ее союзников потерпели неудачу. Вместе с тем им удалось преодолеть кризис в Афинском морском союзе, который дважды ставил под угрозу афинскую гегемонию (первый раз в 454—450 гг., второй — в 449—446 гг. до н. э.). В результате ряда мер и насильственных действий афиняне в этот период завершили превращение Делосской симмахии в Афинскую империю, в которой они стали полновластными хозяевами. При этом важно отметить, что процесс образования Афинской империи был тесно связан с наметившейся тенденцией к централизации управления в Афинах и Афинской державе и развитию автократического начала в деятельности Перикла, хотя и опиравшегося на демократические институты Афин и афинский демос.

Исследованные факты и события вполне укладываются в понятие «афинский империализм», который можно рассматривать как конкретно-историческую фазу развития рабовладельческого государства, предусматривающую комплекс мер экономического, политического и юридического характера, имеющих целью достижение господства над другими народами и государствами и образование империи с помощью ведения агрессивных и захватнических войн.

Особенности внутриполитического положения в Афинах, образование Афинской империи и победа над персами обусловили дальнейшую активизацию державной политики. По крайней мере, с точки зрения Афин, заключенный мирный договор не мог представляться как долговечный. Афиняне стремились со временем взять реванш. Спарта, понимая это и опасаясь морского могущества афинян, испытывала чувство страха перед ними. Да и сложившаяся после заключения мира ситуация в Греции была далеко не стабильной. Трудно согласиться с некоторыми исследователями, полагающими, что Тридцатилетний мир был рассчитан всерьез и надолго. Данные источников свидетельствуют о другом. От Фукидида до Плутарха античная традиция единодушно считает договор 446/5 г. до н. э. перемирием, которое перестало иметь силу вскоре после Самосской войны в 440 г. до н. э.