— Очень похвально придерживаться плана, но в данном случае вам следовало бы сделать исключение. Подумайте об этом. Кусочек Танганьики вы уже видели, а остальная ее часть, южная, мало интересна. Однообразный буш, кое-где кофейные или хлопковые плантации. А вот Конго вам нельзя пропустить. Вы убедитесь, что это самая любопытная из всех африканских стран. Пигмеи у подножия Рувензори, вулканы, экзотический животный и растительный мир, негритянские племена, которых вы нигде больше не увидите…
— Хорошо, но ведь в Аберкорне нас ждет почта и затем у нас нет виз на въезд в Конго…
— Ну, о почте беспокоиться нечего. Напишите начальнику почтамта, и всю вашу корреспонденцию будут пересылать куда захотите, хоть в то же Конго. А вот визы — попытайтесь, может быть, получите..
Такой разговор происходил между нами и нашими новыми друзьями в Найроби недели две спустя после возвращения с Килиманджаро. К этому времени мы закончили все свои дела, отослали в Прагу первые заказы и проект договора с новым представителем Чехословацких автомобильных заводов в Британской Восточной Африке и подготовили серию очередных репортажей для радио и журнала «Свет праце». Конго не входило в наш первоначальный маршрут, так как в Праге мы не получили виз на въезд в эту страну. Мы думали заехать в озерную область Уганды, вернуться в Найроби, а оттуда проехать по Танганьике на юг через Мбею в Северную Родезию, где шоссе соединяется с так называемой Большой Северной дорогой.
— Я позвоню в бельгийское консульство, попрошу для вас разрешение зайти во второй половине дня…
Во второй половине дня мы были в консульстве. Масса вопросов, объяснений.
— Нас вполне устроят транзитные визы сроком на два месяца, дольше нам все равно нельзя задерживаться в Конго…
— Очень хорошо, господа. Я пошлю телеграмму в Леопольдвиль. Мне нужно получить разрешение генерал-губернатора, ведь паспорта у вас необычные. Наведайтесь денька через три-четыре или, постойте… Поезжайте-ка спокойно в Уганду, я вам направлю ответ в наше консульство в Кампале…
Решение было принято. Откровенно говоря, мы не очень рассчитывали на положительный ответ, но все же в тот же день погрузили в «татру» все, что могло потребоваться на случай, если бы нам не пришлось больше возвращаться в Найроби. Если не считать вынужденного объезда Южной Эфиопии через Сомали из-за разрушенных мостов и дорог, то мы теперь впервые собирались внести изменение в тот первоначальный маршрут, который представили общественности перед стартом из Праги.
Пополняем запасы пленки и консервов, производим технический осмотр нашего автомобиля. Затем даем еще интервью сотруднику «Ист Африкен стандард» и — старт вглубь Африки.
Нигде больше в Африке вы не увидите такого интересного дорожного указателя.
В Найроби, на главной улице Деламар-авеню, стоит каменный памятник основателю восточноафриканского автоклуба Лайонелю Д. Гелтон-Фензи. Уже сам по себе тот факт, что в главном городе колонии поставлен такой памятник на самой оживленной улице, служит лучшим доказательством того, как высоко в Кении ценится автомобилизм.
На пьедестале глобуса с именем Л. Д. Гелтон-Фензи высечены интереснейшие дорожные указатели. Нам вспомнились расстояния, так поразившие нас на указателях, когда мы покидали Тунис. Там автомобилист может сверить километраж по своим картам с надписями на указателе:
Триполи — 761 км
Каир — 3086 км
От таких расстояний у европейского автомобилиста голова закружится.
Найроби расположен почти на экваторе, посредине Африки; на том же памятнике обозначено его точное местоположение: 1° 17́ 05" южной широты. Значительно больше 30 градусов остается до северной оконечности Африки и 35 — до южной. Дорожный указатель в Найроби выглядит соответственно этому. На южной части пьедестала читаешь:
Солсбери — 3207 км
Булавайо — 3669 км
Иоганнесбург — 4369 км
Кейптаун — 5903 км
А на северной стороне:
Джуба — 1408 км
Хартум — 3051 км
Каир — 5063 км
Александрия — 5240 км
Можете выбирать, ибо Африка предоставляет действительно богатый выбор.
Мы выезжаем в самое отдаленное место на юге — в Кейптаун. Только к указанным 5903 километрам еще кое-что прибавится, ибо наши найробийские коллеги измеряли расстояние по прямой на юг, а нам придется сделать большой крюк через Центральную Африку, конечно в том случае, если в наших паспортах появятся визы на въезд в Бельгийское Конго.
Найроби прощается с нами.
За Лимуру автомобилиста ожидает приятный сюрприз — большая редкость на дорогах Кении. Великолепное асфальтированное шоссе связывает Лимуру с расположенным в 120 километрах Накуру. Правда, это короткое расстояние, но хоть на время забываешь о мучениях, испытанных на изборожденной дороге, настолько размолоченной колесами грузовых автомобилей, что кажется, будто катишься по бесконечной ленте жалюзи с желобами в 10 сантиметров.
— Эту дорогу нам во время войны построили итальянцы-военнопленные, — сказал нам в Накуру продавец бензина. — Надо было пережить войну, чтобы получить несколько километров образцового шоссе…
Задумавшись над этой фразой, вспоминаем шоссейные дороги в бывших итальянских колониях. Нельзя не признать печальной истины: кроме французов, одни только итальянцы строили в Африке приличные дороги. Фашисты имели для этого все основания и действовали так же и в Эфиопии, когда она временно подпала под власть итальянских оккупантов. Стратегические военные дороги — испытанное средство экспансии на соседние территории. Вот причина лихорадочных усилий по созданию хорошей сети коммуникаций в тех странах, где не было железных дорог и которые в экономическом и военном отношении зависели исключительно от наличия грунтовых дорог, проходимых в любое время года, даже в период ливней.
В Кении, где британские власти не слишком озабочены неутешительным состоянием дорог, во время войны воспользовались случаем и постарались, чтобы итальянцы, взятые в плен в результате сомалийской и эфиопской кампаний, не ели хлеба даром, а заработали его честным трудом.
С этого шоссе теперь можно обозревать прекраснейшие виды Кении. Левый край его круто спускается в широкую открытую долину, простирающуюся до горизонта. Дорога идет под сильным уклоном; через полчаса вы замечаете, что спустились на 500 метров. Здесь вы пересекаете восточную ветвь Великого восточноафриканского грабена, который тянется на тысячи километров от южного берега озера Ньяса через нагория Кении и высокогорную Эфиопию до Красного моря, а оттуда через Средиземное море до впадины Адриатического моря. Другая, западная ветвь этого гигантского грабена проходит с севера на юг через озера Центральной Африки и верхнее течение Белого Нила.
— Посмотри, там впереди пожар…
Далеко на горизонте клубились тяжелые облака густого дыма. Через полчаса мы приблизились к ним; они сгущались в непроницаемую преграду, закрывая перед нами дорогу. Когда по временам ветер приподнимал завесу едкого дыма, из-под него выбивалось красное пламя. Нигде, однако, не было видно людей, которые заботились бы о спасении имущества от огня, да, собственно, и спасать было нечего. Только подъехав совсем близко, мы убедились в том, что аборигены сами преднамеренно устраивают такие обширные степные пожары. Быстро распространяющийся огонь выжигает лишь сухие травы и редкие кустарники, а высокие деревья от него не страдают. Такой степной пожар — верный предвестник приближающихся ливней, которые за короткое время превратят пожарище в зеленый луг. На недавно выжженных местах уже буйно расцветает новая, более здоровая жизнь.
Не доезжая до Найваши, мы остановились у железнодорожного переезда. По пути мчится пассажирский поезд, два раза в неделю курсирующий между Момбасой и Кампалой в Уганде. Белые железнодорожные вагоны первого и второго класса на два дня и две ночи становятся для путешественников убежищем и тюрьмой одновременно. Вдоль путей тянутся однообразные пейзажи, так что пассажиры в дороге большей частью спят; сиденья в вагонах легко превращаются в удобную постель.
Интересную особенность этой железнодорожной линии представляют ее паровозы. На ближайшей станции мы специально остановились, чтобы внимательно рассмотреть один из таких колоссов на рельсах.
Для преодоления значительных подъемов на линии Момбаса—Кампала нужны большие, мощные машины. Но на железнодорожных путях Кении или Уганды нельзя использовать обычные европейские паровозы для курьерских поездов из-за чрезвычайно слабого грунта. Одноколейный путь, проложенный на скорую руку по мягкому или сыпучему грунту иногда на стокилометровых участках, потребовал бы огромных затрат, если бы его стали строить по европейскому образцу. Поэтому для Британской Восточной Африки сконструирован особый курьерский паровоз, необычный вес которого распределяется на 14 осей. Два специальных тендера с огромными запасами воды и топлива используются для увеличения силы сцепления колес.
Интересное конструктивное решение этого сочлененного локомотива, названного по имени конструктора паровозом Гаррета, сделало собственно паровоз лишь средней частью трехчленного агрегата на 14 осях. Собственно паровоз — то есть его средняя часть — производит впечатление урода, которому явно чего-то недостает. А недостает ему той тяжеловесной массивности, которая характерна для его европейского собрата. Паровоз стоит только на двух парах бегунковых колес и двух парах ведущих, сдвинутых к концам машины, так что почти весь длинный ее корпус висит над колеей только на двух траверсах. Водяной тендер впереди и угольный сзади паровоза стоят каждый на двух парах бегунковых и трех парах ведущих колес, соединенных шатунами с ведущими колесами собственно паровоза.
Восьмью парами ведущих и шестью парами бегунковых колес не может похвастаться ни один даже самый современный европейский курьерский паровоз для магистралей. Каждому такому африканскому паровозу дается собственное имя, как океанским пароходам. На том, который стоял перед нами, сверкала надпись «Ньянца» — местное название самого большого из африканских озер, у берегов которого заканчивается эта железная дорога.
На линии Момбаса—Кампала паровозы меньшей мощности вряд ли смогли бы преодолеть крутые подъемы перед перевалом Белого плато. В месте, носящем название Мау-Суммит, путь подымается до высочайшей точки — 2800 метров над уровнем моря.
Это — самая высшая точка, на которую поднимаются железные дороги не только Британской Восточной Африки, но и всей Британской империи.
На дорогах Кении часто можно встретить надписи, напоминающие уголок загадок в воскресных приложениях газет или квадратное уравнение с одним неизвестным.
«Cattle X-ing» — прочтете вы на предупредительном знаке.
Если бы вы уже раньше не встречали подобных знаков в местах, где не так сильно экономили доски и краску, вряд ли бы вы догадались, что это предупреждение о домашних животных, пересекающих дорогу в данном месте. А между тем дорожное ведомство полагает, что оно достаточно ясно об этом предупредило и что не его вина, если вы не состоите членами клуба любителей кроссвордов.
— А почему же нельзя сокращенно обозначать перекресток буквой «X»? — возразил нам английский автомобилист, к которому мы обратились за объяснением. — Ведь можно же по-английски называть рождество «X-mas»?[45]
— Связь между Христом и крестом ясна ведь и тому, кто не обучался в духовной семинарии, — сказал нам другой.
Дорожное ведомство Кении отличается не только своей лаконичностью, но и особой вежливостью. Вы охотно простите ему загадочные ребусы, когда, выехав за пределы поселка, прочтете на большом круглом щите надпись на английском языке: «Благодарим вас». При въезде в поселок на подобном же щите имеется предупреждение: «Наивысшая дозволенная скорость — 20 миль». Для проверки вы оглядываетесь назад и на оборотной стороне благодарственной надписи видите «Наивысшая дозволенная скорость — 20 миль». Это предназначается уже для вашего коллеги-автомобилиста, направляющегося в обратную сторону, из Уганды. Когда он будет выезжать из деревни, его тоже поблагодарят за то, что он вел себя дисциплинированно и сбавил газ.
За Накуру местность опять принимает высокогорный характер. Проехав Лондиани, мы обратили внимание на любопытный указатель на развилке дорог.
«Танганьика» значится на левом плече указателя, а на его правом плече так же кратко начертано: «Уганда».
Западная Кения до самых подножий гор характером местности мало отличается от центральных районов страны. Но подсознательно улавливаешь какую-то трудно определимую разницу. Только в течение дня отмечаешь один за другим все признаки, придающие ландшафту особый облик и аромат.
С самого утра мы не встретили ни одного европейца, а первый легковой автомобиль увидели только в полдень. Еще через некоторое время мы заметили, как повысились окружающие нас горы и насколько они стали романтичней.
Примитивная разбитая дорога извивается между могучими утесами, то спускаясь на дно глубоких ущелий, то вновь поднимаясь на высоту более 2500 метров по голым округлым склонам. Над широко раскинувшимися долинами распростерся голубой, цвета незабудок, небосвод. Над горными вершинами играют вперегонки с ветром ослепительно белые купы облаков, и тени их ласкают улыбчивый край. На светлый кармин акаций осыпается золото цветущих диких мимоз. Гнезда деревенек лепятся к залитым солнцем горным склонам. Коричневые шапки соломенных крыш укрылись за стеной живой изгороди, а в тени старых эвкалиптов посреди деревень резвятся стайки голых детишек.
Вокруг деревень — квадратики и прямоугольники полей. Среди долины вьется узенькая ниточка железнодорожной колеи, взбирается по воздушным стрельчатым конструкциям мостов и исчезает где-то глубоко в горах. Когда, проехав несколько сот метров, опять приближаешься к железнодорожной линии, там встретится еще один такой стройный мостик, спускающийся изогнутым воздушным пролетом в низкую седловину, для того чтобы затем снова вынырнуть на свет божий, на этот раз изогнувшись дугой в обратном направлении.
Серо-зеленые склоны неожиданно открывают перед вами интересное горное сооружение, несколько напоминающее своими очертаниями ступенчатую пирамиду Саккара в Египте. Чтобы вообразить себе Нил, недостает лишь ровной местности да финиковых пальм. Нил. Тот самый Нил, который несколько месяцев назад не разлучался с нами в течение долгих дней пути, снова здесь, в нескольких сотнях километров от нас, но он немного изменил свой облик.
Когда мы затем снова нырнули вниз в долину, то сразу очутились в совершенно новом мире. Странные деревья вздымают свои широкие кроны высоко над саванной. Англичане называют их колбасными деревьями (sausage trees). Под их развесистыми ветвями на длинных стеблях, иногда достигающих более одного метра, висят длинные цилиндрические плоды, похожие на венгерский салами. Ни размерами, ни цветом они не отличаются от колбасы. Но стоит вам вскрыть тугую оболочку плода, как при виде невзрачной древовидной мякоти вы потеряете аппетит…
Солнце склонялось к закату, когда перед нами блеснула гладь одного из самых больших внутренних озер на свете, величайшего озера Африки — Виктории. На зеленых склонах вокруг залива Кавирондо расположился один из красивейших городков Центральной Африки — Кисуму. Эта модная дачная местность застроена только в течение нескольких последних лет.
Вокруг озера по склонам гор, покрытым пестрыми тропическими цветами, рассеяны уютные дачки; красные четырехугольники теннисных площадок скрываются в зелени пальмовых и эвкалиптовых рощиц — предвестников буйной растительности Уганды.
Ночью над Кисуму пронесся сильный тропический ливень, первый гонец, предупреждавший о наступлении дождливого периода, которого мы так опасались. Нам хотелось добраться в Конго еще до наступления дождей, так как, по полученным от нескольких специалистов сведениям, мы могли рассчитывать там на лучшие и более прочные дороги. Дожди должны были начаться только через месяц, но они часто приходят раньше.
Окруженные толпой любопытных, мы исправляем гибкий шланг бензопровода. По асфальтовой мостовой марширует отряд черных солдат местной полиции. Толпы детей и взрослых негров сопровождают их по сторонам дороги и на время приостанавливают все движение.
— Это, наверно, вы, — пробирается к нам через массу любопытных черный продавец газет, раскрывая одну из них на ходу. — Я читал о вас в прошлом месяце длинную статью в «Ист Африкен стандард». Там была еще ваша фотография с этим самолетом, — смеется он, указывая на «татру».
«Чешские кругосветные путешественники снова в пути», — гласит крупный заголовок над сообщением о нашем отъезде из Найроби, опубликованным в сегодняшнем номере газеты, только что доставленном поездом в Кисуму.
В статье приводится подробный маршрут нашей предполагаемой поездки через Конго в Кейптаун, расписанный по часам. Это больше всего интересует местную публику, с любопытством воспринимающую всякое спортивное происшествие, связанное с четырьмя колесами и бензином.
Удастся ли нам выдержать этот маршрут и расписание?..
Покинув Кисуму, мы вскоре снова, уже в четвертый раз, пересекли экватор, теперь по направлению к северному полушарию.
Экватор проходит через озеро Виктория у его северного берега, и шоссе, ведущее туда с запада на восток, только далеко за Кампалой сворачивает в южное полушарие. Как раз в том месте, где мы переезжали через линию экватора, перед нами, как нарочно, появился африканец на велосипеде, в длинных брюках, рубашке, черном свитере и застегнутом пиджаке.
— Мирек, взгляни, пожалуйста, на термометр…
— 31 градус в тени…
Нам жарко в «татре» при открытых окнах и крыше, а этому велосипедисту, видимо, даже при езде в гору ничуть не мешает стоящее в зените тропическое солнце.
По мере приближения к границе Уганды нам уже не встречаются больше и полунагие оборванные негритянки с остатками юбочек вокруг бедер. По шоссе здесь прогуливаются черные леди в отглаженных ситцевых платьях до земли. Мужчины в большинстве своем одеты в короткие штаны и рубашки защитного цвета. Это торговцы, скупающие фрукты и другие сельскохозяйственные продукты. Они уже привыкли подражать европейцам, с которыми соприкасаются в городах. Стремление подражать чужим образцам доводит их до того, что они часто расходуют последние центы на одежду, совершенно не соответствующую климатическим условиям.
Не доезжая до Ялы, небольшой деревушки за Кисуму, встречаем на шоссе длинную вереницу женщин, несущих на голове странный неустойчивый груз. Огромные выдолбленные тыквы, соединенные бамбуковыми рамками и перевязанные веревочками, покачиваются на головах, как длинные коромысла. Три, четыре, даже пять большущих тыкв. Вам кажется, что они рассыплются у вас на глазах, а негритянки даже и не думают о такой возможности. Они спокойно оглядываются на ходу, а потом отскакивают к краю дороги, хоть машина еще в десятках метров от них.
Мы все ближе подъезжаем к границе Уганды. Женщины, переносящие груз тыкв на голове, сменяются на дороге женщинами племени джалуо, страстными курильщицами трубки. Это племя «илртского происхождения, обитающее в озерном крае на границе Кении и Уганды, занимается почти исключительно рыболовством. Женщины этого племени курят трубки с длинными примитивными чубуками из глины. Сморщенные бабки дымят за работой, на ходу или стоя у входа в свои соломенные хижины. Их дочери, уже нахватавшиеся новых веяний, предпочитают сигареты. Говорят, они особенно охотно курят, засунув сигарету зажженным концом в рот. Мы очень сожалели, что нам не пришлось полюбоваться какой-нибудь черной красавицей, достигшей таких вершин в искусстве курения.
В маленькой деревне Бусиа мы пересекли границу между Кенией и Угандой.
Формальности отнимают лишь несколько секунд, так как и здесь пограничная охрана не занимается проверкой, которую успеют провести в главном городе страны. Пограничники записывают номер машины и поднимают шлагбаум, открывая нам дорогу в новую страну — Уганду.
Уганда. Одно это название навевает очарование таинственной Африки. Но времена, когда первые исследователи, преодолевая невероятные трудности, проникали в эту страну, давно прошли и уже не вернутся. Сегодня Уганда встречает путешественника хорошим шоссе, хоть и не покрытым асфальтом, но, во всяком случае, гораздо лучшим, чем дороги соседней Кении. Почти сразу же на дороге исчезла «коррогация»[46] — проклятие для автомобилей.
Вся страна находится на гораздо более высоком культурном уровне, чем Кения. В сельских местностях, правда, почти никогда не увидишь европейца, зато негритянские поселки встречаются значительно чаще. Достаточно провести несколько часов в Уганде, чтобы убедиться в правильности статистических данных, утверждающих, что по численности населения (четыре миллиона) эта страна не уступает соседней Кении, хотя ее территория на три пятых меньше.
Вдоль дороги появляются необозримые плантации сахарного тростника. Неожиданно дорогу преграждает цепочка крохотных вагончиков с игрушечным паровозиком, и вы терпеливо ждете, пока через шоссе переедет маленький поезд, нагруженный высокими кучами срезанного тростника. Склоны гор покрыты гигантскими плантациями. Через каждые сто метров плантацию пересекает вырубленная полоса, по которой в нужное время будет проложена узкоколейка. После уборки урожая колея снимается и переносится на несколько сот метров дальше. Вся озерная область почти без исключения занята плантациями сахарного тростника и служит дополнением к сахаропроизводящим районам соседней Кении. Наряду с хлопком и кофе тростниковый сахар является главной статьей экспорта из Уганды. Плантация площадью в четыре тысячи гектаров здесь не редкость.
По аллее бананов и через чайные плантации мы подъезжаем к Джиндже, самому северному пункту на побережье озера Виктория. Индийские кварталы этого поселка многим напоминают предместья Найроби с рядами открытых лавочек, переполненных индийцами в белых полотняных костюмах и с тюрбанами на голове.
Здесь нас ждет новый сюрприз…
Когда греческий историк Геродот в V веке до нашей эры писал свою «Историю», он при своей вошедшей в поговорку основательности не преминул уделить внимание Нилу и его происхождению. Во время своих путешествий он тщательно ознакомился с Египтом и заметил прямую связь между богатством его долин и изменениями уровня воды в Ниле.
Геродот представлял себе землю в виде плоского круга, а небесный свод в виде полушария, окружающего землю и смыкающегося с ней по краям. Он предполагал, что летом солнце движется серединой этого небесного свода с востока на запад. Зимой же вихри, дующие с севера, сгоняют солнце с правильного пути и заставляют его свернуть к югу, по направлению к «Эфиопии». Под «Эфиопией» Геродот подразумевал современную Экваториальную Африку, бывшую для его европейских современников неизвестной землей.
В течение долгих столетий в Египте уровень воды Нила регулярно повышается с наступлением летних месяцев. В конце сентября каирский ниломер отмечает самый высокий уровень; затем вода начинает быстро спадать. В то время как греческие философы старались найти объяснение причин подъема воды в Ниле, Геродот считал летний уровень воды нормальным и объяснял, почему зимой вода спадает. Его мнение, подробно обоснованное им в «Истории», опирается на предположение, что в зимний период, когда солнце уклоняется от своего правильного пути к югу, оно где-то далеко в «Эфиопии» высушивает Нил, что и приводит к снижению уровня воды в нем. «Если только это божество, солнце, находится очень близко к какой-нибудь стране и проходит прямо над нею, то, естественно, такая страна испытывает сильнейшую жажду, и тамошние реки высыхают», — пишет Геродот.[47]
Как объективный историк, Геродот посвящает дальнейшие главы своего сочинения изложению точки зрения других философов и подвергает их критике, с которой, несомненно, стоит познакомить читателя. Геродот пишет:
«Однако некоторые эллины, желая прославиться мудростью, предлагают относительно Нила троякое объяснение… Одно из этих объяснений состоит в том, будто прибывание воды в реке производится пассатными ветрами, так как они препятствуют Нилу изливаться в море. Но пассатные ветры много раз не дули вовсе, а с Нилом все-таки происходило то же самое. Кроме того, если бы пассатные ветры действительно были причиною этого явления, то и все прочие реки, текущие противно пассатам, подвергались бы тому же самому, что и Нил, притом настолько больше, насколько реки эти меньше и течение в них слабее, нежели в Ниле…
Второе объяснение еще нелепее первого, еще, можно сказать, изумительнее, именно: будто такого рода повышение и понижение воды в Ниле бывает потому, что он течет из Океана, а Океан кругом-де обтекает всю землю…
…Кто говорит об Океане, тот впутывает в объяснение неизвестные предметы, и потому мнение его не подлежит даже обсуждению. Я не знаю о существовании какой-либо реки Океана; мне кажется, что Гомер или другой кто-нибудь из прежних поэтов выдумал это имя и внес его в поэзию…
Третье объяснение кажется правдоподобнейшим, хотя на самом деле оно наиболее ложно. Говоря, что Нил вытекает из тающих снегов, объяснение это не говорит ровно ничего. На самом деле Нил вытекает из Ливии, проходит через середину Эфиопии и вливается в Египет. Каким же образом Нил может вытекать из снегов, если он течет от самых теплых стран в такие, которые большею частью холоднее первых? Для человека, способного соображать подобные предметы, первым важнейшим свидетельством против уверения, будто Нил вытекает из снегов, является то, что дующие из тех стран ветры — теплые. Во-вторых, та страна никогда не имеет ни дождей, ни льда: если где падает снег, то за ним через пять дней должен идти и дождь; следовательно, если бы в этих странах выпадал снег, то шел бы и дождь. В-третьих, тамошнее население имеет вследствие зноя черный цвет кожи; коршуны и ласточки остаются там целый год; журавли, спасаясь от скифской стужи, улетают на зиму в эти местности. Если бы в тех местах, через которые Нил проходит и в которых он начинается, было хоть немного снегу, то, несомненно, все это было бы невозможно».[48]
В 1863 году, когда мировая общественность была взволнована сообщением об открытии истоков Нила, переводчик Геродота [на чешский язык. — Ред. ] приписал к своему переводу такое примечание:
«Это утверждение ошибочно: Голубой Нил начинается в Эфиопии, горной стране, горы которой достигают высоты до 14000 футов и покрыты снегом. Где начинается Белый Нил, который значительно больше Нила Голубого, до сих пор не открыто… Несомненно все же, вытекает он из тропических краев недалеко от экватора…»
Сегодня, когда с карты Африки исчезли белые пятна, кажется непостижимым, что еще 90 лет назад весь мир ломал себе голову над вопросом, где, собственно, начинается самая длинная река земного шара. Взгляды философов и географов в средние века и в начале нового времени на этот вопрос мало чем отличались от взглядов, господствовавших во времена Геродота, и крылатое выражение «caput Nili quaerere» («искать истоки Нила») сделалось синонимом чего-то совершенно невозможного.
В течение XIX века ряд исследователей пытался проникнуть за завесу, скрывавшую эту загадку. В большинстве своем они использовали египетскую экспансию на юг и проникали в Судан под защитой вооруженных отрядов. Никому из них не удалось, однако, попасть южнее 3 градусов 30 минут северной широты. В своем стремлении отыскать истоки Белого Нила все они или были введены в заблуждение течением реки Бахр-эль-Газаль или застревали в непроходимых зарослях тростника и папирусов в районе верхнего течения Нила.
Только сведения о больших внутренних озерах вблизи экватора, которые долгое время считались единым внутренним морем Укереве, навели некоторых исследователей на мысль, что в этом бассейне могут находиться истоки Нила. Англичанин Джон Хеннинг Спек отправился в экспедицию в неисследованные области Центральной Африки в 1858 году и, преодолев большие трудности, добрался до озера Виктория, тогда называвшегося Ньянца. От коренных жителей он узнал, что из северного края озера по направлению к северу вытекает большая река. Спек уже тогда предположил, что эта река — Белый Нил, и поэтому обозначил озеро Ньянца — Укереве как исток Нила. Поскольку, однако, по поводу его предположения высказывалось много сомнений, Спек предпринял в 1860–1864 годах новую, исполненную опасностей экспедицию вместе с другим исследователем, Грантом, с целью обнаружить течение Нила между озером Укереве и 3 градусами 30 минутами северной широты. Они двигались либо вдоль реки, либо в непосредственной близости от нее, пока не встретились в 1863 году в Гондокоро примерно у пятого градуса северной широты с исследователем Бейкером, который плыл из Хартума по Нилу навстречу своим соотечественникам.
Таким образом, было с абсолютной точностью установлено, что Нил, самая длинная река мира, вытекает из озера Ньянца, то есть из озера Виктория. Весь мир узнал об этом крупном событии из лаконичной телеграммы Спека: «The Nile is settled» («Нил установлен»).
Так как Спек и Грант только частично обследовали Белый Нил, они не добрались до бассейна другого озера, расположенного ближе к западу, которое арабы называли Мвутан. Уже значительно поздней оно было открыто Бейкером, назвавшим его озером Альберт. Несколько лет спустя — в 1888 году — Стенли обнаружил еще одно озеро, соединенное с озером Альберт рекой Семлики. Названное Стенли озером Эдуард, оно является третьим из больших озер, дающих начало Нилу.
Таким образом, на грани между XIX и XX веками открытие, о котором мы рассказали, хоть отчасти разрешило большой вопрос, занимавший человечество с древних времен. Но и оно не принесло полного решения. Почти две с половиной тысячи лет, со времен Геродота и до наших дней, остается неразгаданным последний вопрос: которая же из многочисленных рек, втекающих в озеро Виктория, может быть обозначена как действительный, апробированный исток Нила. Они все уже были обследованы по всему течению, но до сих пор ученые спорят между собой о том, который же из этих притоков заслуживает почетного имени «самого верхнего течения Нила».
Мы стояли на северном берегу озера Виктория и любовались необозримой водной гладью, сливавшейся далеко на юге с линией горизонта. Пальмы, окаймлявшие аллею у Джинджи, кивали нам своими широкими веерообразными листьями, а под откосом шумел водопад. Потом перед нами вдруг открылась широкая горловина озера и падающие в глубину каскады воды. В этих местах в июле 1862 года Спек начинал свой исторический путь, вписавший последнюю страницу в историю таинственной книги жизни Нила. В этих местах лежат истоки Белого Нила, выравнивающего самые большие колебания уровня воды животворной реки, от которой зависят миллионы человеческих жизней на всем протяжении ее течения.
Когда смотришь на пороги, достигающие 100 метров в ширину, невольно вспоминаешь уроки географии и возникают в представлении истоки Влтавы в лесах Шумавы. Кажется, будто Нил, привыкший к могучему размаху, не признает исключений даже при своем зарождении. Вместо журчанья узенького источника слышится шум могучего потока, переливающегося через барьер озера Виктория и несколькими метрами ниже принимающего имя Белого Нила. Затем он течет сотни километров девственными лесами и бушем Уганды, вытекает еще более окрепшим из озера Кьога, за водопадами Мёрчисона усиливает свою мощь водами озер Эдуард и Альберт и, наконец, далеко на севере, в Хартуме, соединяется с Голубым Нилом, который в дождливый период приносит с гор Эфиопии в дельту миллионы тонн плодородного ила. Ил из Эфиопии, тающие снега горных вершин и тропические дожди — вот второй фактор, который превращает долину Нила в сказочно богатый край.
Поражает тот факт, что до сих пор никто не использует энергии падения воды, вытекающей из озера Виктория. Только у первого водопада трудится группка людей, забивающих сваи для будущей стройки. Здесь будет сооружена небольшая электростанция для местных нужд, но остальной огромный гидроэнергетический потенциал остается неиспользованным.
Несколько времени назад печать Уганды сообщила о том, что правительство Египта проектирует строительство плотины у истоков Белого Нила, которая превратила бы озеро Виктория в одно из величайших искусственных водохранилищ мира. Озеро это, которое негры называют Ньянца, представляет собой самую обширную водную поверхность Африки. По своей площади, составляющей почти 70 тысяч квадратных километров, оно немногим уступает общей территории Чехии и Моравии. По проекту строительства плотины, предлагаемому правительством Египта, уровень воды поднялся бы только на один метр, что дало бы увеличение запаса воды сразу на 700 миллиардов гектолитров. Выпуская понемногу воду в зимние месяцы, можно было бы сохранять неизменный уровень Нила в Судане и в Египте. Тогда исчезла бы самая трудная проблема, от которой зависит все существование этих стран — проблема обеспечения урожая. Поэтому правительство Египта предложило финансировать все строительство. Однако до сих пор план этот не реализован, потому что он находится в противоречии с империалистическими интересами Англии. Контролируя истоки Нила, она осуществляет прямое политическое давление на государства, жизнь которых зависит от нильской воды, и старается задержать то, чего задержать уже нельзя: борьбу народов этих стран за политическую и экономическую свободу.
Огромные массы воды, которые скопились бы при повышении уровня озера на один только метр, можно представить наглядней, если сравнить их с общими масштабами американской плотины Болдер-Дам, бывшей еще недавно крупнейшей в мире, а теперь значительно превзойденной гигантскими гидротехническими сооружениями на стройках коммунизма в Советском Союзе. Плотина образовала искусственное озеро емкостью в 384 миллиарда гектолитров воды. Однако высота плотины Болдер-Дам составляет 220 метров. Сооружением плотины, которая подняла бы уровень воды в озере Виктория на один только метр, был бы создан резервуар с почти вдвое большей емкостью.
Если сравнить количество воды, протекающей руслом Влтавы в Праге, с метровым слоем воды в проектируемом водохранилище, то окажется, что нужно было бы остановить Влтаву на 15 лет, чтобы наполнить этот гигантский резервуар.
Озеро Виктория — рай для рыбаков.
Мы наблюдали за массами лососей, возвращающихся из своих странствий за шесть тысяч километров в пресные воды озера Виктория. Непрерывный поток рыбы. Лососи выскакивают из вспененных волн в каскад падающей воды и пытаются преодолеть разницу в высотах двух водных уровней. Лососи взлетают в воздух, будто мячи в руках у циркового жонглера. Надо представить себе бесчисленное множество ловушек и препятствий, подстерегающих косяки лососей на их обратном пути из моря, чтобы еще раз убедиться в неисчерпаемых богатствах озера. Об этом же убедительно свидетельствуют сотни тысяч метров рыбачьих сетей, растянутых на берегах озера для просушки, и богатый улов рыбы, развешанной на деревянных рамах. На скалах у истоков Белого Нила часами просиживают черные рыбаки, неустанно забрасывающие свои удочки в порожистую реку. В огромных корзинах исчезает уйма разной рыбы, которой кишит вода под порогами, в том числе полуметровые лососи.
— О том, чтобы выкупаться в озере Ньянца, вы и не думайте, — услышали мы позднее, когда приехали в Энтеббе. — Много пловцов поплатилось жизнью за такую дерзость!
Тысячи крокодилов, живущих в водах озера, представляют страшную угрозу для купальщиков, привлеченных спокойной поверхностью и песчаным пляжем. Когда мы попали в Энтеббе на ровное, хорошо обозреваемое побережье, мы все же поддались искушению и немножко поплавали, правда, почти символически, держась в 10–15 метрах от берега. Плавали, конечно, по очереди. Пока один несколько минут наслаждался освежающим купаньем в тропическую жару, другой дежурил на берегу и внимательно наблюдал в бинокль за поверхностью озера поблизости.
Метрах в 300 от берега в поле зрения бинокля попал какой-то движущийся предмет, который мы невооруженным глазом приняли за пловучую траву.
— Быстро вон из воды, быстро!..
Оказалось, что это была группа крокодилов. Глаза их, как перископы, иногда исчезали в воде, а хвосты, это смертоносное оружие, чуть заметно рябили поверхность озера.
Даже большой спрос на крокодиловую кожу для производства обуви и галантерейных изделий не привел к истреблению этих исконных обитателей теплых вод на озерных отмелях. В Кампале, самом большом городе Уганды, ряд торговцев занимается вывозом крокодиловой кожи. Количество скупщиков, правда, ограничено, но, несмотря на это, ежемесячное предложение на рынке колеблется в пределах трех-четырех тысяч шкур. Многие негры занимаются этим не безопасным промыслом, так как за первосортную шкуру можно получить до 60 шиллингов. Еще недавно за шкуру крокодила платили 12 шиллингов. Но теперь эти времена минули, и растущий спрос все больше взвинчивает цены.
Любопытно, что самый распространенный и самый опасный способ поймать крокодила — это утопить его. Часто случалось, однако, что крокодил, сочтенный мертвым, оживал и мстил за себя и за другие жертвы. Поэтому черные охотники укрепляют приманку на крепко привязанных канатах, которые не дают пойманному хищнику возможности всплыть на поверхность. Только через несколько часов, когда охотники твердо убедятся в том, что добыча уже не оживет, утопленных крокодилов вытаскивают на берег.
Судя по всему, угандские охотники не воспользовались благонамеренными советами Геродота, который 25 столетий назад написал об этой охоте очень интересные вещи в той же книге, в которой он излагал свои взгляды на происхождение Нила.
Крокодил «это единственное из всех известных нам животных, которое из очень маленького становится очень большим. Действительно, яйца крокодила только немного больше гусиных, новорожденный по величине соответствует яйцу, а с возрастом увеличивается до семнадцати локтей и даже больше… В воде он слеп, а на открытом воздухе имеет острое зрение. Так как он живет обыкновенно в воде, то пасть его всегда полна пиявок. Все птицы и звери избегают крокодила; с одной тиркушкой живет он в ладу, потому что пользуется ее услугами, именно: когда крокодил выходит из воды на сушу, он открывает свою пасть, — почти всегда по направлению к западному ветру, тиркушка входит в пасть и пожирает пиявок. Это доставляет крокодилу удовольствие, и он не причиняет тиркушке никакого вреда…»
«Охотятся на крокодилов, — продолжает свое повествование Геродот, — многочисленными разнообразнейшими способами; я опишу один из них, по моему мнению наиболее того заслуживающий. Свиной хребет накалывается для приманки на крючок и опускается в воду посередине реки, сам охотник становится в это время на берегу реки с живым поросенком и бьет его. Услышавши крик поросенка, крокодил бежит на него, нападает на хребет и глотает его; тогда крокодила вытаскивают на сушу, и охотник прежде всего грязью залепляет ему глаза. После этого очень легко справиться с крокодилом, а иначе было бы трудно».[49]
— Да, как раз сегодня прибыла телеграмма из Леопольдвиля. Могу выдать вам визы в Бельгийское Конго…
Радостное удивление.
— Как вы хотите внести залог, наличными или чеком? — продолжает сотрудник бельгийского консульства в Кампале. — Залог будет вам возвращен, за вычетом административных сборов, при выезде из Конго. Если вы в течение двух лет не покинете страну, вся сумма перейдет в доход государства…
— Простите, здесь явное недоразумение. Мы просили транзитные визы, а не въездные. Никогда мы никакого залога не платили, а мы уже проехали го разных стран…
Разъяснения, вопросы, еще разъяснения. Мы не имели никакого желания платить по 17 тысяч крон с человека только потому, что чиновник в Леопольдвиле спутал въездные визы с транзитными. Потом придется несколько месяцев добиваться возвращения залога, которого нигде не допросишься.
— Сожалею, но у меня точные инструкции. Если вы не хотите внести залога, я не могу выдать вам виз.
— Вы ведь не будете иметь ничего против, если мы пошлем телеграмму в ваше консульство в Найроби и выясним, не произошла ли там ошибка.
— Пожалуйста, сделайте одолжение.
После обеда мы телеграфировали в Найроби и запросили транзитные визы вместо въездных, как мы и указывали в нашем заявлении. На третий день нам сообщили по телефону в гостиницу, что нас вызывают в консульство.
— Паспорта у вас при себе? — строго спросил нас чиновник. — Прибыл положительный ответ из Найроби.
«Визы двум чехословацким журналистам разрешены», — прочли мы в телеграмме.
Забота с нас свалилась, въезд в большую соседнюю страну был нам открыт. Нам не придется возвращаться в Кению и Танганьику…
— А после обеда мы могли бы еще съездить в Энтеббе…
Энтеббе, маленький городок на берегу озера Виктория, — столица Уганды, хотя Кампала, расположенная километрах в 50 от него, гораздо больше. И здесь торговый центр отступил в тень, а столицей сделался маленький Энтеббе, подобно тому, как это произошло с Преторией в Южно-Африканском Союзе, Канберрой в Австралии или Вашингтоном в США. Несколько элегантных вилл, правительственные здания, индийский кинотеатр, большой ботанический сад и берега озера Виктория — вот примерно и вся столица Уганды. К этому следует добавить аэродром, на котором приземляются самолеты линий дальнего сообщения, курсирующие между Каиром и Кейптауном.
Из Кампалы шоссейные дороги веером разбегаются по всем направлениям. На восток к Индийскому океану, на север к Судану, на юг в Танганьику, а несколько веток — на запад в Конго. Кампала настоящий перекресток Центральной Африки. Здесь кончается железная дорога из Момбасы. От Кампалы расходятся все дороги, ведущие вглубь Африки. Роскошный «Отель Импириал» может конкурировать с любым первоклассным отелем в Европе. Точно так же хорош и асфальт на улицах города.
Город раскинулся на дне живописной долины и по ее лесистым склонам. Внизу сгрудились маленькие домики индийского квартала, от которого вверх к главной улице ведут улички, заселенные торговцами и ремесленниками. А выше в тени леса и садов укрылись административные здания, гостиницы и сотни вилл, одна прекрасней другой. Жилой дом — здесь самое важное для европейца. В Кампале значительно меньше европейцев, чем в Найроби, так как климат здесь гораздо хуже, чем в центральной части плато Кении.
После наступления темноты улицы пустеют, будто вымирают. Кампала днем и ночью — это два совершенно разных города. Днем всюду царит оживление, быстрое уличное движение, хорошо организованное, город заполнен людьми и автомашинами. Немного в Африке городов с таким привлекательным и веселым внешним обликом. Улицы с двухсторонним движением разделены посередине широкими полосами насаждений — ярких кустарников, деревьев, низкорослых декоративных пальм. Все частные и общественные здания в верхней части города окружены цветущими садами. Горсточка постоянно проживающих здесь европейцев старается как можно более скрасить свое существование. Их нисколько не заботит, как живут негры в предместьях. Здесь вы увидите ту же картину, что и в любом большом городе каждой колониальной страны, независимо от того, на каком языке разговаривают те, кто решает ее судьбу. Ветхие лачуги, играющие на пыльных улицах негритянские дети, зловоние гниющих отбросов, об уборке которых муниципальные власти не беспокоятся, заботясь лишь об европейской части города…
Высоко над городом на лесистой вершине холма, господствующего над местностью, стоит ряд красивых зданий, еще не утративших свежести новизны. В них разместился «университет» Уганды — Макарере-колледж. В актовом зале висит рельефная карта района университета, из которой видно, что намечается дальнейшее строительство учебных корпусов и студенческих общежитий. При первом взгляде на эту карту нам вспомнились высшие учебные заведения большинства европейских стран, пыль и копоть больших городов, лихорадочный ритм их жизни и неизбежный шум. Невольно сравниваешь все это с зелеными лужайками вокруг корпусов и с эвкалиптовыми лесами на окружающих Кампалу холмах.
— Колледж был основан 20 лет назад, — рассказывал нам доктор Бейкер, преподаватель географии Ливерпульского университета, замещавший отсутствовавшего декана. — У него такой же устав, как у университетов в Гонконге, на Цейлоне, в Иерусалиме или на Мальте. В настоящее время функционируют факультеты: сельскохозяйственный, медицинский, ветеринарный и педагогический…
Макарере-колледж, конечно, не университет в подлинном смысле этого слова. Оканчивающие его лица не получают таких прав, которые дает диплом университетов Англии. Только в исключительных случаях руководство колледжа разрешает «избранным» студентам завершить образование в Кембридже или Оксфорде.
— Из каких слоев населения происходят ваши студенты, доктор? — спросили мы нашего спутника.
Доктор Бейкер замялся на секунду. — Что вы хотите этим сказать? Конечно, здесь учится избранная негритянская молодежь, успешно сдавшая приемные испытания. У нас здесь студенты не только из Уганды, Кении, Танганьики и с Занзибара, но и из Ньясаленда и даже из Родезии.
— Значит, кроме негров, здесь других студентов нет?..
— Мы приняли нескольких арабов с Занзибара. Индийцам мы пока отказываем в приёме… из-за недостатка мест.
— Ну, а белые студенты?..
— Вы хотите спросить, учатся ли они тоже в этом колледже? Но ведь это невозможно, это нарушило бы устав колледжа и шло бы в разрез с основными законами общества. В большинстве случаев местные европейцы, у которых дети закончили среднее образование, посылают их в английские университеты метрополии.
— Сколько студентов у вас сейчас обучается, доктор? Бейкер ответил не сразу и коротко:
— Двести. В том числе 12 девушек… — Через минуту он добавил, как бы желая избегнуть нового вопроса: — Это не много, я знаю, но мы придерживаемся одного принципа: сохранить высокий уровень обучения. Поэтому мы очень тщательно отбираем студентов.
Другого ответа мы и не ожидали. Когда мы осматривали медицинский факультет имени Китченера в Хартуме, мы услышали точно такое же разъяснение. И там власти кондоминиума ввели жесткую процентную норму и тем самым поставили непреодолимую преграду на пути суданской молодежи, мечтающей о высшем образовании.
Позднее мы подвели более широкую базу под эти сведения о невероятных условиях, господствующих в Британской Восточной Африке. По Уганде при всем желании нельзя сделать никаких выводов просто потому, что здесь нет более или менее подробной статистики по вопросам народного образования. В соседней Кении в 1940 году имелось всего 40 государственных школ, в которых числилось 4500 учащихся. Кроме того, было несколько десятков частных и миссионерских школ, а также сельские школы, основанные так называемыми местными туземными советами. По оценке М. Г. Кепона, секретаря Христианского совета Кении, едва 10 процентов негритянских детей посещают школу в течение одного-двух лет. Примерно такое же положение наблюдается в Танганьике и Уганде.
В «университет» Макарере-колледж, единственное высшее учебное заведение на всей территории Британской Восточной Африки, стекаются студенты не только из четырех стран, входящих в состав колонии, но и из обеих Родезии и Ньясаленда. Общая площадь всех этих стран составляет три миллиона квадратных километров. Колониальные власти разрешают принимать в университет только 200 студентов. Чтобы более наглядно изобразить эти невероятные данные, поясним, что при таком же соотношении во всех высших учебных заведениях Чехословакии могли бы учиться только девять человек.[50]
Такой вывод, разумеется, не нуждается в комментариях. Он только лишний раз показывает, как яростно сопротивляются империалистические государства развитию всеобщего образования в своих колониях, протекторатах, мандатных территориях и доминионах. Они прекрасно понимают, что, не допуская колониальную молодежь в школу, они удерживают в своих руках одно из важнейших орудий политики колониального угнетения. Однако ограничение приема и строгий контроль над контингентом слушателей в нескольких высших учебных заведениях колоний приводит и к другим последствиям, гораздо более серьезным и опасным.
Мы убедились в этом из бесед с представителями прогрессивных кругов в разных странах Африки. В Хартуме во время такой беседы о выпускниках медицинского факультета, мы услышали:
— Не думайте, что из этих нескольких десятков суданцев, покидающих факультет с университетскими дипломами в карманах, вышли преданные защитники своего народа и борцы за его лучшее будущее. Как раз наоборот. Их продуманно отобрали и годами обучали с таким расчетом, чтобы воспитать из них послушные инструменты колониальной политики. Они разъедутся по провинциальным городкам, где в большинстве получат очень доходные места и где им не угрожает никакая конкуренция; там они станут проводниками буржуазной идеологии и защитниками хартумского правительства…
Так же обстоит дело и в Восточной Африке.
Истинные цели изощренной британской империалистической политики и в данном случае прикрываются красивой фразой:
— Мы должны сохранить высокий уровень обучения, поэтому мы так строго отбираем студентов…