Африка грёз и действительности (Том 2)

На третий день нашего пребывания в дорожном лагере Айда состояние окружающей местности настолько улучшилось, что можно было подумать о продолжении пути. Накануне в лагерь приехал инженер из дорожного управления в Кисмаю, которому сообщили там на месте и, кроме того, по коротковолновому передатчику из лагеря о нашем намерении проехать затопленным участком. Он внимательно обследовал территорию и разрешил в случае крайней необходимости пробуксировать нас трактором через самый опасный участок пути, как только общее состояние шоссе позволит дальнейшее продвижение.

В прошлом году примерно в этих же местах из-за неожиданных дождей застряла колонна из трех грузовых машин с 26 людьми. Через несколько дней у них истощились запасы питьевой воды и продовольствия. О том, чтобы возобновить запасы, нечего было и думать, так как вся местность на площади в несколько десятков квадратных километров превратилась в болото. В конце-концов пришлось вызвать самолеты, и в течение всего периода дождей застрявшей экспедиции регулярно сбрасывались припасы и питьевая вода с воздуха.

Еще один потерпевший аварию

Утром рабочие из лагеря прошли несколько миль по шоссе дальше затопленного участка и установили, что, за исключением небольших отрезков, дорога уже почти совсем просохла. Как только окончился самый острый приступ малярии, мы решили двигаться. Итальянец, начальник лагеря, сопровождает нас на грузовике со своим отрядом, чтобы в случае необходимости оказать помощь.

Проехав восемь километров, мы попадаем на знакомое место. Вода исчезла, лишь кое-где остались размокшие участки, на которых рабочие увязают, едва ступив ногой. Осторожно промеряем колеи, по которым лучше всего провести машину, выискиваем островки твердого грунта, где автомобиль мог бы разбежаться, чтобы проехать через более мягкие участки.

Еще раз осматриваем дорогу впереди и выезжаем на большой скорости. Не успели мы отъехать несколько десятков метров, как машина начинает буксовать в грязи, мы все больше теряем контроль над управлением и наконец погружаемся по самые оси. Автомобиль левым боком сидит в грязи по край двери. Рабочие спешат к нам на выручку, но итальянец принимает энергичное решение. Осушить участок и вытащить «татру» заняло бы несколько часов, поэтому он вызвал тракториста с катерпиллером. Трактор катит по дороге мимо нас, и от его оседающих в грязи гусениц разлетаются каскады грязи. Он пристраивается впереди нашей машины, и через несколько минут мы уже снова стоим на твердом грунте. Катерпиллер продолжает тащить нас через другие опасные участки.

Проехав километр, мы прощаемся с итальянцем и рабочими, так как дорога впереди как будто в удовлетворительном состоянии.

— Я обожду здесь с трактором полчаса, — говорит добросовестный итальянец, подавая нам руку на прощанье. — Если снова сядете, выстрелите из винтовки три раза, я сейчас же приеду.

Вся группа наших самоотверженных помощников и гостеприимных хозяев исчезла за поворотом дороги, а шоссе продолжает оставаться вполне проходимым, если не считать небольших участков. На счетчике спидометра весело запрыгали цифры.

— Юрка, не горит ли у нас резина?

— И мне так кажется, стой!..

Оказывается, глина, налипшая вокруг осей и под крыльями, высохла во время езды, и от трения перегревается резина. Полчаса старательно счищаем грязь и продолжаем путь.

Через три часа после отъезда из лагеря мы снова сидим в болоте. Теперь нужно самим выбираться, потому что итальянец уже давно вернулся к себе в лагерь вместе с катерпиллером. Понемногу вычерпываем воду из-под машины жестяными консервными банками, затем вычерпываем жидкую грязь. Подкладываем под машину ветки, потому что камня здесь нигде не найдешь.

— Мирек, послушай, как будто мотор шумит?

— Откуда он здесь возьмется? Это у тебя от хины в голове шумит.

— Да нет, в самом деле мотор, смотри!

Далеко за нами на шоссе появилась темная точка, которая быстро приближалась.

— Ты прав…

Среди гейзеров воды, высоко взлетающих из-под колес, едва можно различить выкрашенный в защитный цвет грузовик. Водитель на скользких участках идет явно на больший риск, чем это необходимо.

Не успели мы додумать свою мысль до конца, как машина покачнулась на дороге, двигатель взревел на высоких оборотах, грузовик перелетел через ров в буш, выскочил из него несколькими метрами ближе и застрял левым бортом в неглубоком рве. Кузов, как пьяный, сидит на кустах. Мотор несколько раз взвыл, от колес отлетели фонтаны грязи, и все стихло.

Спешим на помощь потерпевшим аварию. Нас приветствует английский майор, тот самый, которого около Айды вытаскивали из грязи катерпиллером. У нас одинаковый маршрут — он тоже едет в Найроби. Оказывается, майор, который сам вел машину, мчался, не заботясь о дороге, стремясь догнать нас. Он везет с собой несколько черных солдат, которые стараются вытащить машину на сухое место. Измазанные с головы до ног, они вычерпывают воду из рва, рубят ветки и подкладывают их под колеса. Видно, что они не первый раз этим занимаются. Потом надевают цепи, и «форд» выезжает на сухую дорогу. Через несколько минут мы вытащили и свою «татру». Теперь у нас появилось чувство полной безопасности. Вместе нам легче будет преодолевать трудности, которых впереди еще немало.

До наступления темноты мы проехали несколько километров и после захода солнца расположились лагерем на сухой полянке под огромной плоской кроной старой акации. Пока солдаты готовили ужин, мы настроили свой приемник и слушали вечерние известия в передаче английского диктора из Найроби.

Тихий романтический вечер очень скоро заставил нас забыть о всех пережитых сегодня мучениях, включая последний утренний приступ малярии и раскисшую дорогу. Большой костер мягким светом озарял наш привал. На ветви акации падали колеблющиеся тени солдат, укладывавшихся спать. Окружающий буш просыпался к жизни…

59 градусов в тени

На рассвете начался последний этап нашего пути в Кению. И сразу же мы наткнулись на первые залитые водой обширные участки дороги. Маленькие лужи мы проскакивали, а большие приходилось объезжать, сворачивая с дороги в буш. Очень жалко было машину, которая уже столько раз выручала нас в самых тяжелых условиях. Она продиралась сквозь колючие кустарники, и шины стойко сопротивлялись острым шипам. С самого утра солнце палило нещадно. В 8 часов термометр показывал 30 градусов в тени, и с каждым часом температура поднималась. В буше и на дороге часто попадались кучки побелевших костей — следы львиных пиршеств. Все больше сухих мест на дороге, многие километры шины шуршат по песку, и спидометр все быстрей отсчитывает пройденные километры.

В полдень у дороги появилась табличка с двумя направленными в разные стороны стрелками и лаконичной надписью: «Кения — Сомали». Переезжаем еще одну границу, на этот раз уже девятнадцатую. Впервые мы не видим ни пограничной стражи, ни полицейской будки, ни даже традиционного шлагбаума, хотя мы пересекаем границу двух колоний с совершенно различными формами управления. Живо представляем себе, с каким восторгом приветствовали бы такой переход границы автомобилисты в разорванной на куски Европе. Вдоль дороги снова появляются термитные небоскребы. Но в основном кругом однообразно ровный буш. Усталость угнетает, ничто нас не занимает, кроме дороги и спидометра.

Вскоре после полудня неожиданно вновь въезжаем на заболоченный участок дороги, на этот раз такой же обширный, как за лагерем Айда. Выключаем мотор и ищем объезд. Майор со своим «фордом» отстал от нас; возможно, обедает. С километр продираемся через кустарники у края дороги. Возвращаемся ни с чем: среди кустарников поросли молодых деревьев, и среди них много заболоченных мест. Между тем подъехал майор, который исследует местность по другую сторону дороги. Он решает проехать через буш. Опять его мотор ревет на высоких оборотах, нам слышен треск кустарников, над бушем иногда появляется брезентовый верх грузовика. Через несколько минут машина, буквально перескочив через ров шириной в четверть метра, вынырнула далеко впереди на дороге.

Нам ничего другого не остается, как последовать за ними, хоть душа и болит за машину. Раздумывать некогда. Перед нами еще сотни километров пути, и кто знает, что нас ожидает. «Татра» застревает при переезде через высокую песчаную насыпь у шоссе, мы ее освобождаем и, наконец, по колее, проложенной машиной майора, снова выбираемся на дорогу. Нам сильно помогли кустарники, поваленные стальными траверсами «форда». Мы проехали, как по слоновьей тропе.

Пока «форд» опять отсиживается в глубокой грязи, которую нам посчастливилось благополучно миновать, мы отдыхаем на дороге.

Усталость и от дороги и от малярии сказывается все сильней. Солнце печет невыносимо. Оно висит прямо над головой, влажный воздух, как слой изоляции, окутывает болота, от которых поднимаются испарения.

Эта насыщенная влагой атмосфера гораздо тягостней, чем сухой зной. Мы тщетно пытаемся укрыться от солнца в буше. Под редкими ветвями пищат комары, а земля пропитана влагой. Термометр показывает 59 градусов по Цельсию в тени — самую высокую температуру, которую мы наблюдали в Африке за все время. В конце концов мы укладываемся под задними крыльями машины, чтобы хоть головы спрятать от солнечных лучей. Лежа посреди грязной дороги, так что головы находятся всего в нескольких дециметрах от раскаленного картера и глушителя, мы все-таки чувствуем себя лучше, чем в тропических шлемах под солнцем, где не ощущается ни малейшего дуновения ветра.

Впереди на дороге поблескивают лужи — верный признак предстоящих нам новых тяжких часов борьбы.

Ванна среди дороги

Отряд майора до сих пор все еще борется с бездонным болотом под «фордом», а сам майор набирается сил, отдыхая возле своей машины. Отдохнув немного, мы осторожно выезжаем, чтобы попытаться проскочить опасный участок. Шоссе затоплено во всю ширину. Вода стоит глубокая, и под ее поверхностью скрываются рытвины и ямы, наполненные грязью. Проехать невозможно.

— Мирек, попробуй осмотреть буш справа, а я пойду влево, надо где-нибудь найти грунт покрепче, а то мы отсюда не выберемся.

— Если найду проезд, выстрелю три раза. Встречаемся здесь у машины.

Долго бродим колючими кустарниками по глубоким лужам. Ноги проваливаются в трясину, а мы уже не обращаем внимания ни на противный комариный писк, ни на укусы. Ноги будто свинцом налиты, пропитанные потом рубашки липнут к телу, голова кружится, мысли перепутались от усталости, притупились от оранжерейной жары, выжжены палящим солнцем.

Мы прощупали километр буша по обе стороны затопленной дороги. Всего один километр, а чувствуем себя так, будто боролись с бушем несколько дней.

— Нашел?

— Ничего.

— Серединой дороги мы, конечно, не проедем. Что если попытаться пробраться по краю, возле рва?

— Удержишь машину?

— Попробую.

Выбираем единственно возможный путь, хотя мы оба слишком хорошо знаем, что может случиться, если колеса забуксуют. Но либо пан, либо пропал — другого выхода нет.

Стартер, газ. На первой сотне метров из-под колес разлетаются куски липкой глины, но все же мы оставили за собой самый тяжелый отрезок дороги с подозрительным продольным хребтом. Временами, когда колеса задевают за песчаное дно лужи, машина проскакивает вперед. Остается еще 80 метров, 70 метров, 50! Вдруг передние колеса подскакивают в заполненной водой канаве, проходящей наискосок через дорогу, и машину забросило вправо. Секунды напряжения. Пытаемся удержать машину в движении, выровнять, выехать из канавы. Тщетно.

Над бушем мертвая тишина.

Доска с приборами управления наклонена под большим углом вправо. На левом сиденье водитель сидит на полметра выше, чем его спутник рядом.

Слева сплошная водная гладь, справа глубокий ров. По колеям из-под колес вытекают струйки грязи, и машина на глазах все глубже уходит правым боком в болото. С трудом выбираемся из «татры». В худшем положении мы еще не были. Лихорадочно трудимся, чтобы запрудить канаву вокруг «татры» и вычерпать консервными банками воду. Каждое движение причиняет страдание. Термометр все еще показывает 59 градусов в тени.

В тени? Да где же она эта тень? Металлические части автомобиля накалились, до кузова нельзя дотронуться. Писк комаров доводит до бешенства…

Быстрей, быстрей! Надо добраться до домкрата, лежащего в углублении справа, которое погрузилось вместе с правой стороной машины в жидкую кашу грязи. А теперь — натаскать из буша веток и гнилых стволов и накидать их под машину, чтобы она не провалилась еще глубже.

— Юрка, Юрка, где ты?

Вокруг — глухой буш. Мирек снова продирается сквозь кустарники, вокруг него все кружится. Где Иржи? Где… Да вот он лежит! Без сознания. Это уже второй раз за один час. Вчерашние изнурительные приступы малярии, а потом бесконечные часы борьбы с трясинами. Какое свинство, что здоровый парень от этого сразу превращается в слабую тростинку! А кругом сплошное болото. Надо выбираться отсюда во что бы то ни стало, надо!

Прикладываю к голове больного компресс, намочив грязный платок в теплой бурде.

— Пойдем, посиди немножко на краю рва, тебе надо отдохнуть.

Домкрат прочно закреплен, головка его медленно поднимается, миллиметр за миллиметром. Еще пять раз повернуть, четыре раза, отдых, еще три раза; нет, не получается! Колени мягкие, как подушки, голова свинцовая, о машину опереться нельзя, она сейчас же упадет в грязь; ну, еще раза два повернуть ручку…

— Погоди, Мирек, я тебя сменю, мне уже немного лучше… После каждых десяти поворотов мы сменяемся; тяжело дышать.

— А теперь парочку веток под правое заднее. Нужно отпустить домкрат и подложить под него что-нибудь, дальше уже некуда поднимать!

Убийственная тишина висит над бушем. Нигде ни малейшего движения, только изредка в болоте что-то чавкает, и пузырь гнили лениво вываливается наружу.

Подкладываем под домкрат в глубокую яму четыре скрещенных по два бревна и снова — вверх, вниз, вверх, вниз…

И вторая попытка выбраться остается безрезультатной. «Татра» вдруг скатилась по мокрому хворосту и погрузилась до половины дверей в вонючую жижу.

Еще два часа возни, бесконечных два часа.

А потом вдали послышался шум мотора.

— Майор!

Майор, который застрял в грязи далеко позади нас, выбрался с помощью солдат.

Сами бесконечно измученные, они самоотверженно сменяют нас. 12 мускулистых рук заставляют машину снова подняться из болота. Еще одна попытка — и мы свободны. Солдаты еле на ногах стоят. Бронзовые мускулы их лоснятся от пота, но глаза смеются. Так и хочется обнять их, всех по очереди!

Надо еще кусок проехать, чтобы выбрать место посуше для привала. Пробиваем себе дорогу через воду по середине дороги, грунт которой становиться более песчаным. «Форд» идет вплотную за нами. Прошли 100 метров по опасному участку, еще 200 метров, а затем кусок через буш, и тут колеса майорской машины утопают в грязи. Возвращаем ему долг, помогая выбраться. А над бушем уже спускается ночь..

Совершенно обессиленные лежим на спальных мешках и одеялах возле машин. Рядом с нами тяжело дышат наши большие добрые друзья. Рука ищет в темноте, нащупывает последнюю бутылку воды. Один из солдат заварил крепкого черного кофе. Мы хотим пойти за ним, но не можем устоять на ногах без посторонней помощи. Глоток кофе, но начинается рвота.

Солдаты засыпают, не успев поесть. Майор поднимает голову из-под противомоскитной сетки.

— Listen, boys,[26] пойдемте выкупаемся! Вам станет легче.

Его слова звучат, как насмешка, однако майор уже раздевается и через минуту зовет нас к себе из грязной лужи на дороге. Там воды по колено.

— Ну идите же!

Через несколько минут мы как бы вновь родились. Ни насекомые, ни другие мелкие обитатели лужи, забирающиеся между пальцев ног, не могут отравить нам удовольствия. Дождевая вода, прогретая солнцем, возвращает нам силы…

Звезды, будто пьяные, качаются на небе. Осколки их обжигают лоб. Легкая сетка душит и гнетет, как центнеры свинца.

Проваливаемся в неспокойный сон, как в бездонную пропасть.

Питьевая вода из слоновьих следов

У майора всю ночь была рвота. Утром просыпаемся вялые, каждое движение причиняет боль. Но надо двигаться. Хоть один глоток воды, смочить пересохшие губы! Бутылка пуста. В кузове грузовика на дне бочки из-под бензина осталось немного воды для радиатора. Но она отдает нефтью и пить ее нельзя.

Майор, не задумываясь, пьет грязную воду с дороги.

— Там в ямках — следах слонов — есть вода, чистая вода, — охотно сообщают негры. — Ночью слоны близко подходили к стоянке.

Пусть на зубах хрустит песок, но это вода! Несколько огромных круглых следов блестят в порослях, шагах в 30 от нас. За ночь в них просочилась вода на 20–30 сантиметров.

Канун сочельника.

На небе неподвижно висят свинцовые тучи. Каждое мгновение может снова разразиться ливень. Местность впереди в безнадежном состоянии. Еще раз обследуем путь. От сухой дороги нас отделяет всего один километр заболоченной местности. Проедем? Или будем праздновать сочельник среди болот и комаров?

Предпринимаем последнюю попытку.

Отдельные островки сухой дороги между огромными лужами будут служить нам трамплинами. В самые глубокие ямы мы набрасываем гнилых стволов и хвороста, которые валяются рядом в буше. Тщательно измеряем расстояния и кучками хвороста отмечаем места, где нам нужно будет переезжать с одного края дороги на другой. Самый последний и самый опасный участок придется объезжать через буш. Срываем также насыпи около рвов, чтобы можно было сделать разбег для преодоления препятствия.

Обе машины готовы к старту: майорская впереди, потому что она разгружена и у нее цепи на всех четырех ведущих колесах. У майора больше надежды проехать. Мы последуем за ним на коротком расстоянии. Повторяем в памяти все особенности дороги, каждую деталь критического километра, над которым мы два часа работали только для того, чтобы проехать его в несколько секунд. Машины тронулись. Моторы работают на высоких оборотах. Теперь только не останавливаться. Мы должны двигаться вперед. Вперед!

Мы лишь смутно ощущаем, что колеса вращаются вхолостую. В те моменты, когда они находят твердый грунт, машина проскакивает вперед. Только чудом задние оси и первичный вал выдерживают напряжение в момент скручивания.

Ветки под машиной, приподнимаясь, ударяют по низу, трещат и ломаются, но в них наша единственная опора: мы так в них нуждаемся для преодоления ближайших заболоченных участков! Остались считанные дециметры до конца размокшего участка дороги. Все наши усилия направлены лишь на этот кусочек земли впереди машины. Один неловкий поворот рулевого колеса — и мы пропали.

Этому километру конца не будет!

Осторожно! Ров! Пробиться через кустарники! Еще раз через ров!

И вдруг обе машины разбегаются по крепкому шероховатому грунту, покрытому водой, и через мгновение выезжают на сухой песок. Тормозим. От моторов несет горячим маслом, машины покрыты грязью.

Нижние края обоих передних крыльев помяты. Не выдержали напора густой грязи и вздыбившихся ветвей, по которым мы проскакивали по инерции.

Далеко перед нами бежит ровное сухое шоссе. Где-то впереди, правда, еще поблескивает маленькая лужица. Через минуту прибегают солдаты, остававшиеся сзади. Глаза у них сияют от радости.

Делаем еще одну фотографию переднего капота «татры», ставшей неузнаваемой под комьями черной грязи. А потом обе машины снова пускаются в путь. После того, что мы испытали, последний отрезок пути до Гариссы показался нам детской забавой. Ни разу не пришлось объезжать через буш. Десятки затопленных мест мы проезжали обычно силой инерции. В самых худших случаях сначала проверяли дно лужи, а затем выбирали для проезда самую твердую часть грунта. Теперь мы уже хорошо знаем, что можно без особого риска позволить себе с нашей «татрой».

«Слушайте обзор последних известий!»

Мы проехали около 70 километров на пути к Гариссе, и роковой участок магистрали, из-за которого в дождливый период прерывается сообщение между Сомали и Кенией, окончательно остался позади нас в северном полушарии. Только теперь мы посмотрели на карту, о чем мы в последние напряженные часы и подумать не могли, и убедились в том, что прошедшую ночь мы опять провели на экваторе. В третий раз мы переходили из северного полушария в южное.

С чувством облегчения приветствуем жестяные домишки Гариссы — первого поселения на территории Кении.

Капитан пограничной полиции в иммиграционном отделе смерил нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Как вы сюда попали? — спрашивает он официальным тоном, не ответив на наше приветствие.

— По шоссе из Кисмаю. Ведь другой дороги сюда нет! Минуту капитан роется в бумагах у себя на столе.

— У меня здесь телеграмма из Кисмаю, чтобы я сейчас же вернул вас обратно в Сомали. Вы уехали без разрешения на выезд, придется вернуться за ним.

Предъявляем штампы на паспортах, которые нам поставили в Могадишо.

— Никто нигде не предупреждал нас о том, что в Кисмаю снова надо ставить штамп на паспортах. У нас есть специальное разрешение на проезд, полученное в канцелярии губернатора.

Мы отвергаем абсурдное требование вернуться по отчаянно скверной дороге за 450 километров в Кисмаю, чтобы проставить штамп на паспортах.

— Пойдемте посмотрим, как выглядит машина, — приглашаем мы капитана вместо дальнейших переговоров.

На страницах паспортов, где полагается быть второму штампу, подтверждающему разрешение на выезд из Сомали, без дальнейших возражений появляется отметка о въезде, сделанная полицейским постом в Гариссе, а капитан регистрирует номер «татры».

— Не понимаю, как могли вы проехать такой дорогой. Третьего дня сообщение в обоих направлениях опять было прервано, и для всех машин без исключения!

У берега реки Тана, стекающей со склонов горы Кения к Индийскому океану, купалось несколько негритянских ребятишек. Переехав через реку, мы остановились у больших цистерн с питьевой водой. Дети не решались заходить дальше, чем на два метра от берега по мелководью: противоположный берег кишел крокодилами. Возле мощных стальных цистерн с запасом питьевой воды для поселка мы торжественно выливаем на землю всю воду из бутылок, которую мы утром набрали на всякий случай в ямках от слоновьих следов.

За Гариссой нас встречает сочная зеленая растительность Кении. Чахлые кустарники исчезли. По обеим сторонам дороги радуют глаз зеленые плантации. Зелень, зелень, зелень. Только дорога красной лентой бежит под колесами, контрастируя с лазурью неба и снежной белизной облаков.

Едва мы отъехали несколько километров от Гариссы, как дорогу перебежало большое стадо павианов. Маленькая стайка их осталась и неподвижно застыла, уставившись на машину. В последнюю секунду крупный самец разбежался к машине, держа во всех четырех руках по камню. В нескольких метрах перед «татрой» он подпрыгнул, с молниеносной быстротой швырнул в машину камнями и исчез в зарослях. В небьющемся ветровом стекле остались две звездочки трещин, разбегающихся лучами от центра.

— Вот прохвост! Так-то он приветствует нас в Кении!..

— Это вместо рождественского подарка!

В сумерках подъезжаем к Ндолос-Корнер, где шоссе разветвляется в трех направлениях. До Найроби нам остается всего 200 километров, но майор предлагает сделать привал. Мы дрожим от холода. Дает себя знать высота 1200 метров над уровнем моря и слабость в результате сильного напряжения и жары последних дней. Убежищем нам сегодня служит покинутая полуразвалившаяся хижина. В отверстие перекосившейся стены, где когда-то была дверь, задувает резкий ветер, а звезды заглядывают к нам через дыры в соломенной кровле.

Канун сочельника. Пока солдаты готовят горячий ужин, из нашего приемника звучит чуть слышная передача пражской радиостанции. Вечерний выпуск последних известий, радиообзор. Еле различимый голос пражского диктора доносится к нам через горы и моря. А потом еще тише слышится вступление к репортажу о рождестве, которое земляки встречают в Африке. Мы слушаем и размышляем. Когда три недели тому назад в студии радиостанции Аддис-Абебы записывали этот репортаж, чтобы на другой день отослать пластинку самолетом в Прагу, мы не представляли себе, что так проведем последнюю ночь перед рождеством.

Звездная ночь Кении шатром раскинулась над головой и наводит на меланхолические рождественские мысли…

Синтез Европы и Индии

Когда вы приезжаете в Тику, вас уже издалека приветствует белый ледник горы Кения. Он несколько непривычно выглядит под африканским небом, производя такое же странное впечатление, как длинные шеи жираф, неожиданно появившиеся над кронами невысоких деревьев и поворачивающиеся, чтобы посмотреть на автомобиль. В пышной зелени при утреннем солнце неуклюжие животные мелькают белыми и коричневыми пятнами. Если вы даже остановитесь, жирафы будут спокойно пастись метрах в 10 от шоссе. Но стоит выключить мотор, как они пускаются в бегство, делая длинные скачки и переваливаясь с боку на бок.

Неожиданное вступление к рождественскому празднику.

После двух часов езды мы достигли Тики. В маленькой закрытой долинке за поселком мы нашли уютную гостиницу, выстроенную в типично английском колониальном стиле. Главное одноэтажное здание со столовыми и гостиными под высокой деревянной крышей со всех сторон окружено просторными верандами. Вместо комнат для приезжих — группа круглых маленьких домиков, точная копия туземных жилищ. Только круглый фундамент сложен из камня, а крыша соломенная. Сад, разбитый на склоне перед зданием гостиницы, сверкает пестрым великолепием прекраснейших тропических цветов. Небольшой кристально чистый водопад замыкает площадь сада в лоне долины.

В центре сада стоит высокое дерево, хвоя которого свисает с ветвей клочьями бахромы, напоминающей сережки. Это рождественская елка детей английских колонистов, которые приезжают сюда на праздники из недалекого Найроби и с окрестных плантаций. Цветные шарики и пестрые игрушки блестят на утреннем солнце. Несколько необычное окружение, так резко отличающееся от заснеженных холмов и белых, будто сахаром посыпанных крыш, под которыми сегодня чешские и словацкие дети встречают праздник. Но теплое очарование рождественских дней и здесь сближает детей и взрослых, так же как и у нас дома. Как редки такие моменты, в которые люди разных стран одновременно отдают себе отчет в своей человечности.

В колониях, однако, даже в такой момент не рушатся преграды между белыми и черными. Во всем саду вы не встретите ни одного негритянского ребенка, хотя все негры в округе — христиане. Для них сочельник тоже праздник — по календарю. Но для них он не более щедр,[27] чем остальные дни в году.

Оставшиеся 40 километров от Тики до Найроби — столицы Кении — мы едем по асфальтированному шоссе. Асфальтовая лента вьется по гористой местности, опускается и вновь поднимается между плантациями, на которых все чаще встречаются белые дома европейцев. Потом на середине асфальтированной проезжей части дороги появляется желтая черта, разделяющая ее на две половины, и на краю шоссе повторяются английские знаки, запрещающие обгон. Движение здесь невероятно оживленное. В предместье Найроби мы въезжаем, уже включившись в длинную цепь автомобилей, из которой нельзя вырваться.

У нас были как будто все основания думать, что в Найроби мы попадем в африканскую среду, но ее здесь нет и в помине. Высокие тюрбаны индусов переносят вас в воображении куда-нибудь в Калькутту или в Бомбей. На вывесках магазинов повсюду индийские имена. Осматриваемся среди всех этих реклам и приходим к выводу, что Найроби следовало бы переименовать в Патель. Как будто весь этот почтенный индийский род со всеми своими семьями переселился в Найроби. Фамилию Патель вы увидите повсюду, на каждом углу. Только разные комбинации двух первых букв — инициалов — отличают друг от друга Пателей, которыми кишит Найроби. Высокие вибрирующие тона индийской музыки в грамзаписи переливаются над переполненными прилавками, вынесенными прямо на тротуары. Прилавки мешают толпам пешеходов и вытесняют их на мостовую. Индийский элемент преобладает над всеми другими. Только в центре города можно увидеть европейцев и африканцев.

Главные улицы Найроби ничем не отличаются от улиц любого среднего европейского города. Создается впечатление, что Африка отступила куда-то за городскую черту, в соломенные хижины негров. Найроби представляется как синтез Европы и Индии, к которому по недосмотру примешалось немножко сильно приглаженной Африки. Иногда вы встретите на тротуаре негра, еще чаще негритянку. Но она так далека от вашего представления об африканках, что из-за элегантных туфелек и модного пестрого платья вы почти не замечаете ее черного лица.

Нигде, ни в Африке, ни в Западной Европе, не исключая и Швейцарии, вы не увидите так много автомобилей, как в Найроби. От компетентных лиц мы слышали, что Найроби может даже похвалиться самым большим в мире количеством автомобилей на душу белого населения, считая США, Австралию и Новую Зеландию. В Найроби на каждых трех европейцев приходится по два автомобиля.

Это соотношение, однако, резко меняется, если разделить количество автомобилей на все население. При этом не обязательно даже учитывать чернокожих жителей города. Достаточно добавить к европейцам найробийских индийцев, и тогда один автомобиль придется более чем на семь человек. Что касается негров, то достаточно просто посмотреть на улицы.

И на тротуарах-то их редко увидишь, не то что за рулем собственного автомобиля.

Если вы будете искать на улицах Найроби места для стоянки автомобиля, то потратите больше времени, чем понадобится для того, чтобы, оставив машину в предместье, дойти до центра города пешком.

Удивило нас также, как много женщин в Найроби умеют управлять автомобилем. Не только светские дамы из «высших» кругов общества сидят за рулем своих роскошных машин — моделей последнего выпуска. Очень много женщин, причем совсем немолодых, управляют также фермерскими грузовичками. Проведя несколько часов на улице, вы уже не удивитесь такой сценке: у бензоколонки останавливается облепленный грязью грузовик, из него выскакивает бодрая старушка лет 70, опытным взором окидывает покрышки, чтобы выяснить, достаточное ли в них давление, и заказывает 10 галлонов бензина в бак. Заправившись, она по-гусарски берет с места и ведет свою машину забитыми улицами Найроби так же лихо, как любой молодой шофер.

Торговые центры разбросаны по всей обширной территории Кении. Большинство населения рассеяно в сельских местностях, часто на расстоянии многих сотен километров от ближайшего центра. Фермы подчас расположены в нескольких десятках километров одна от другой. Единственной связью с внешним миром служит автомобиль, и каждый работоспособный член семьи должен уметь им управлять.

Поэтому в Найроби автомобиль не является предметом роскоши, как в Европе. Он здесь такое же рабочее орудие, как пишущая машинка или телефон. Конечно, это только для белых и для самых богатых индийцев, для торговцев, предпринимателей и высших чиновников, для переселенцев, которые сумели пробиться к вершинам успеха.

С неграми у всенощной

Последние часы шумного сочельника хоть на миг принесли нам иллюзию родного дома. Сидя за рождественским столом с земляками, мы забыли, что находимся за много тысяч километров от своих родных и близких. Рождественская елка, потрескивающие поленья в очаге, теплые мелодии рождественских песен, минуты покоя, мира и взаимного понимания, минуты воспоминаний…

За дверьми домика поздно вечером поднимается шум, слышны приглушенные мужские голоса. Потом все смолкает, и рождественской ночью разносится чудная песня. Это рождественские коляды черных христиан, в которых на языке суахили рассказывается о рождении Христа, о Вифлееме и пастухах точь-в-точь так же, как в чешских колядах. Лишь своеобразный ритм и непривычная, мягкая, несколько монотонная мелодия заставляют нас очнуться от грез и воспоминаний и вернуться к африканской действительности. Этим ряженым не приходится расходовать сажу и бумагу от цикория, как размалеванному под чернокожего парню из наших мест, у которого снег хрустит под ногами на тихой деревенской околице в какой-нибудь затерянной в чешских горах деревушке.

Мы пошли ко всенощной. Да, ко всенощной в Кении. На холме за поселком Лимуру расположена деревня племени кикую с небольшой миссионерской церковкой в центре. Глинобитные стены, примитивная крыша из гофрированного железа. Колокол подвешен под деревянным навесом меж стволов двух старых эвкалиптов. Сквозь крохотные защищенные решеткой оконца виден мерцающий свет свечей на алтаре. Перед церковкой теснится деревенский люд. Один из местных жителей, как видно церковный служка, охраняет вход в церковь и с важным видом при свете керосинового фонаря всматривается в лица верующих. Непонятно, по какому принципу он разделяет их на праведных и неправедных, но одних он впускает, а других отвергает.

В часовне шумно. Передние скамьи среднего ряда выделены для европейцев. Справа помещаются женщины, слева — мужчины. Некоторые теснятся вокруг астматической фисгармонии. Многие мужчины надели длинные брюки, старые военные рубашки и кители. На большинстве женщин — пестрые дешевые ткани, обернутые вокруг тела, или платья, сшитые наподобие европейских. Самой большой популярностью пользуются набивные ткани с узором, изображающим флаги союзных держав. Из-за спин матерей вьглядывают голые головки младенцев. Они спокойно дремлют, и их нисколько не смущает, что одного мать привязала к спине американским флагом, другого советским, третьего британским, французским или китайским.

Через минуту церквушка набита так, что яблоку упасть негде. Английский священник в сопровождении двух черных дьячков и четырех курчавых прислужников подходит к алтарю. Несколько простых вступительных аккордов фисгармонии, и по церкви разносятся первые звуки григорианского хорала. Черный певец у фисгармонии исполняет сольную партию, его поддерживает мощный хор всех чернокожих верующих. Да, всех — малых и больших, мужчин и женщин. Григорианский хорал, верно интонированный, с латинским текстом, исключительно правильно произносимым. Двести, может быть, триста негров почти час поют его, одну часть за другой, наизусть!

И об этих людях горсточка властвующих в колониях европейцев твердит, что они тупы, глупы, не способны к более глубокому образованию, что они никогда ничему не могут научиться. Подобными утверждениями колонизаторы оправдывают свой «цивилизаторский труд» и свою роль хозяев, распоряжающихся всеми богатствами колоний и жизнью ее населения. Сколько найдется белых, которые, проучившись много лет, употребили доставшееся им образование во зло обществу, белому и черному!

А сколько негров в Кении имеет возможность получить образование? Сначала белые пришельцы изолируют их от источников знаний, а затем обвиняют в «неспособности» и вынуждают заниматься самым тяжелым и низкооплачиваемым трудом.

Негры Кении, несомненно, скорей овладевают английским языком, чем англичане местным. А когда негритянские дети хотят научиться чему-нибудь большему, их не подпускают к учебе, которая для белых детей обязательна. Любознательность негров направляется на григорианский хорал. Они заучили его так, как ни один из верующих белых, занимающих почетные места на средних скамьях. При этом миссионеры выполняют также гораздо более важную задачу, необходимую для обеспечения господства над массами колониального населения. Миссиям удалось добиться того, чего не добились вооруженные отряды британских войск и полиции, — они «умиротворили» коренное население.

По окончании богослужения все черные верующие, исполненные страха и смирения, принимают причастие. От алтаря они возвращаются со сложенными на груди руками. На их лицах, кроме молитвенного выражения, — смятение, волнение и страх. От белых священников они узнали, что произошло какое-то великое таинство, но они его не понимают и не знают, что именно случилось. В местных жителях еще не совсем угасли воспоминания о страшных языческих богах их отцов. Многим из них знакомы языческие обряды, связанные с кровавыми жертвоприношениями, которые еще до сих пор выполняются в их деревнях. Они иногда до сих пор водят знакомство с колдуном своего племени, и, по их понятиям, его функции выполняет теперь белый священник. Больше они ничего не знают. Они ничего не знают ни о Европе и других частях света, ни о соседних африканских странах, ни об истории, ни о технике, ни о культуре народов, живущих за границами Кении. Не знают, потому что их лишают знаний. Образование и широкий кругозор дали бы в руки коренного населения слишком сильное оружие: они поняли бы свое положение и научились бы обороняться общими силами.

Отзвучало торжественное «Ite, missa est»,[28] босые ноги негров шуршат по росистой траве. В разных направлениях расходятся они по своим горным деревушкам. А горсточка европейцев усаживается в свои роскошные автомобили.

Где-то далеко на севере еще, может быть, сияют свечи на рождественских елках, которые детям наших земляков в Кении знакомы только по рассказам родителей…

Город без почтальонов

В Найроби сейчас около 120 тысяч жителей. Когда ходишь по его улицам, переполненным магазинами, складами, конторами, то думаешь, где же живут все эти люди? Ответ получаешь в полдень. За несколько минут улицы пустеют, сразу освобождаются все автомобильные стоянки, и бесконечные вереницы машин покидают город, растекаясь по всем загородным шоссе. Когда стрелка часов приближается к 2, тысячи автомобилей начинают стекаться в город. Снова открываются магазины и учреждения, работающие целый день. Становится понятным значение автомобиля для административных и деловых кругов Кении. Бунгало и виллы, укрытые в зелени, часто на расстоянии 10–20 километров от Найроби, должны иметь быструю связь с центром. Расходы по содержанию автомобиля окупаются сравнительно низкими ставками квартирной платы за городом; в самом городе квартиры просто недоступны. В таких условиях автомобиль — единственный выход.

Найроби ведет чрезвычайно интенсивную экономическую жизнь. За последние два десятилетия город вырос, как гриб после дождя. Война повлекла за собой рост потребностей, перекачала в экономику Кении целую лавину свободных капиталов, но она же приостановила быстрый рост города. И вот после войны начала ощущаться отчаянная нехватка жилых и торговых помещений. Так как повышать арендную плату запрещено, то за уступку торгового помещения платят фантастические суммы. Нередко можно услышать, что за четыре небольших торговых помещения на главной улице Найроби была уплачена в виде отступного сумма, равная 400 тысячам чехословацких крон, не считая арендной платы никак не ниже той, которая взимается в центре какой-либо европейской столицы.

Когда, проезжая через Рабат (Марокко), мы справились об адресе одного чеха, профессора Рабатского университета, то получили странный ответ: «Он живет на километре 14,3». Мы пожали плечами, получив такой адрес. Однако мы все же поехали по главному шоссе, ведущему из города, по краям которого были рассеяны виллы, и отсчитывали километры по столбам, пока не появился четырнадцатый. В 300 метрах от него мы нашли дом своего земляка.

В Триполи номера проставлены над каждой дверью, выходящей на улицу. У дома как такового нет номера, потому что он может иметь несколько самостоятельных входов, а следовательно, и несколько номеров. Административные органы хотели таким способом добиться более полного учета арабского населения, скученного на небольшой площади.

В Найроби ничего подобного нет. Здесь нет даже принятой в Европе нумерации домов. Никому не нужен номер дома, потому что у каждого есть или, по крайней мере, каждый стремится получить свой собственный абонементный почтовый ящик. У входа на главный почтамт вы увидите сотни отделений-ящиков и тогда поймете, почему возле этой голубятни всегда толпится народ. В Найроби не знают почтальона.

Когда проезжаешь через пригороды Найроби по асфальтированным шоссе, проложенным среди садов, часто начинает казаться, что перед тобой небольшие солдатские кладбища. Вспоминаются сотни могил, рассеянных по Ливийской пустыне, где над кучкой песка и камней вместо креста прибита лишь белая дощечка с поблекшими буквами. На перекрестках в окрестностях Найроби можно увидеть целые скопища таких деревянных табличек с именами; они воткнуты в газоны, как на кладбище. Владельцы их, однако, проедут мимо вас, свернут с шоссе и через несколько десятков метров остановятся перед бунгало, на дверях которого написано то же имя, что и на одной из дощечек на перекрестке. Эти белые таблички — единственный надежный указатель в сплетении боковых дорог, ведущих к отдаленным виллам.

Если уж говорить о курьезах Найроби, то нельзя оставить без внимания большой плакат, бросающийся в глаза при входе в бюро, где выдаются продуктовые карточки постоянным жителям и приезжим. Да, да, продуктовые карточки в богатой Кении… Здесь действуют те же ограничения, что и в европейских государствах, непосредственно затронутых военной разрухой. Карточки введены на муку, масло, сахар и виски. Остальные продукты и напитки продаются свободно. Тем более любопытны бросающиеся в глаза надписи на плакатах, окружающих вас со всех сторон: «В голодающем мире расточительство — преступление. Экономьте продукты!»

Вспоминаешь о тысячах квадратных километров плодороднейшей почвы, пустующей в Кении, о сотнях гектаров декоративных цветников и площадок для гольфа и возвращаешься взглядом к красноречивому плакату: «Экономьте продукты!»