Африка грёз и действительности (Том 2)

Родезийский капитан полиции, начальник области Уардере в провинции Огаден, разделяет свое уединение среди бескрайной степи с несколькими верными друзьями. Он был очень доволен, когда одна из его приятельниц, изящная газель, пришла проститься с нами перед нашим стартом в Могадишо. Она с удовольствием облизала значки иностранных автоклубов на передке машины, и за эту любезность по ходатайству капитана получила несколько сигарет, которые проглотила с неменьшим удовольствием.

Поодаль стояла небольшая стайка прирученных страусов; они, очевидно, считали ниже своего достоинства проявлять подобную фамильярность по отношению к чужакам, вторгшимся в их общество.

Капитан в последний раз пожал нам руки и на прощанье еще раз повторил:

— До самого Шиллаве нигде не останавливайтесь. Всюду — глубокий песок. Если застрянете, можете дождаться неприятных гостей.

Мы его хорошо поняли. Несколько определенней о грабителях в Сомали высказались два дня назад итальянцы и англичане в Харгейсе. Мы взяли направление на Могадишо, который расположен в 700 слишком километрах отсюда. Вечером мы рассчитывали быть на его асфальтированных улицах.

Термитные небоскребы

Когда проезжаешь по сомалийской степи и по бушу, то на протяжении многих километров по обе стороны от шоссе, куда ни кинешь взгляд, всюду виден целый лес странных сталагмитов, возвышающихся над окружающей растительностью. В удивлении останавливаетесь вы перед столбовидными постройками, достигающими восьми-десяти метров в вышину, и тщетно пытаетесь охватить такой столб руками у его основания. Снаружи на этих постройках не заметно никакого признака жизни. Однако если вам повезет и вы застанете рабочий отряд термитов как раз в момент закладки первого камня нового небоскреба, то вас поразит их строительная техника. Старые, отмирающие стволы и деревья в полном цвету — вот что заменяет железобетонные балки и служит опорой для всей постройки.

Прежде всего в коре стволов появляются своды глубоких туннелей над трещинами, по которым движутся тысячи носильщиков со строительными материалами. Мелкий песок из соседнего буша, смешанный со слюной термитов, превращается в невероятно прочный раствор, под которым необычайно быстро исчезают все неровности на поверхности коры. Первые магистральные туннели большой протяженности готовы. Быстрым темпом растет затем целая сеть коридоров, каморок, кладовых и перекрестков.

Через некоторое время мы встретили за Шиллаве отряд дорожных рабочих и получили возможность ознакомиться со всей остроумной планировкой термитного города — сетью сортировочных станций, улиц, площадей, рабочих мастерских, амбаров, жилых помещений и родильных домов. Мы наблюдали также картину смятения застигнутых врасплох жителей термитного небоскреба, которые пытались спасти хотя бы еще не родившееся поколение. Оказывается, разрушенные и размельченные термитники используются дорожными рабочими как превосходный материал для ремонта дорог, гораздо лучший, чем окружающий песок, и не так легко распыляющийся. Термитный раствор даже вывозят за сотни километров. Он используется при оборудовании самых лучших теннисных площадок в Найроби и других городах Экваториальной Африки.

Мы остановились у одного из бесчисленных термитных небоскребов высотой более 10 метров и представили себе, как десятки и сотни тысяч термитов ведут деятельное существование внутри огромной постройки. Мы сравнили высоту жилищ человека и термитов.

Нью-йоркский небоскреб «Импайр билдинг» — карлик в сравнении с относительной высотой термитных небоскребов в огаденском буше. Если бы высота построек, воздвигнутых человеком, находилась в таком же отношении к постройкам термитов, в каком находится рост человека к крохотным тельцам термитов, то американские небоскребы должны были бы вздыматься на две тысячи метров над потоком автомобилей, движущимся по Бродвею.

Любопытные страусы

Последние звуки «концерта», который исполняли шины нашего автомобиля, двигаясь по глубокому песку, замирали на дороге. Басовыми тонами звучали колеи, проложенные в песке шинами разных профилей американских грузовых машин из лагеря около Уардере. Переваливаясь из одной колеи в другую, мы комбинируем тона, подбираем гармонии, чтобы развлечься и разогнать уныние, навеянное однообразной высохшей растительностью вокруг нас. И вдруг — шипение вытекающего воздуха.

— Прокол! Быстро домкрат, пока колесо не село!

— Поздно, уже село! Но с чего бы это? Откуда здесь гвоздь возьмется? И покрышка не лопнула, а то бы мы услышали выстрел. Ну-ка, покажи скат.

— Колышек! И смотри, сколько их здесь в песке! Шифер в Нубийской пустыне не повредил нам шин, а здесь это сделал колышек.

— Я бы хотел его вытащить.

— На память об Огадене, благодарю покорно!

— Нет, сувенира не будет. Даже клещами не вытащишь этого колышка из шины.

Только мы двинулись после смены шины, как село другое колесо. Едем, как по шипам.

Наконец после 300 километров пути колеса зашуршали по асфальту. Асфальт гладкий, как ладонь. Мы не проехали через пограничную заставу, не видели пограничной охраны, но поняли, что попали в Итальянское Сомали. Мы проезжаем уже через третью из бывших итальянских колоний на африканском материке, и все три встречали нас одинаково: прочным великолепным шоссе. Точно так же выглядела прибрежная магистраль в Ливии, и с такой же радостью мы приветствовали асфальт на дорогах Эритреи, после того как выбрались из чистилища суданских ущелий. А теперь, пройдя тысячи километров по развалинам эфиопских шоссе и пескам Британского Сомали, мы снова видим асфальт под колесами нашей машины. Даже третий прокол, виновником которого был обыкновенный гвоздь, и тот не в состоянии испортить нам радость.

Вулканизируем камеру, используя ток от батареи, и в уме подсчитываем, сколько часов нам нужно, чтобы преодолеть остающиеся до Могадишо 400 километров пути, если ничего не случится. С утра мы прошли 300 километров и в 5 часов вечера начинаем дальнейший путь. На таких дорогах, как те, что ждут нас теперь впереди, до самого побережья Индийского океана, можно составлять расписание пути и можно в него уложиться.

Мягкий полумрак спускается на землю, когда дорогу нам пересекает большое стадо антилоп куду. Это, вероятно, самые красивые из всех видов африканских антилоп. Высоким стройным телом они напоминают взрослых карпатских оленей, но отличаются от них тем, что головы самцов украшены рогами более метра в длину, изогнутыми в великолепные спирали. Даже на большом расстоянии видны белые полосы, которыми заштрихованы их бока. Изящными прыжками скрываются они в кустарниках. Жаль, света мало и нельзя заснять их на ленту фильма.

Высотомер, показывавший вчера в Харгейсе 1200 метров, упал до 200 метров и продолжает падать. Влажный и теплый воздух, окружающий нас, — верный признак, что местность продолжает понижаться и что мы приближаемся к морю. У самой дороги появляется большая стая страусов. Ясно различаем огромные выпученные глаза этих степных бегунов, неподвижно застывших у дороги и с любопытством разглядывающих нас с наблюдательных вышек своих длинных шей. Потом один из них побежал медленными переваливающимися движениями, и через мгновение вся стая исчезла в буше.

Мы еще долго ехали ночью, пока перед нами не появились огни и по обе стороны шоссе из тьмы не вынырнули первые здания Могадишо, главного города бывшего Итальянского Сомали. Стрелка высотомера послушно опустилась до нуля, как будто чувствуя, что в нескольких сотнях метров далее, у триумфальной арки, с чванливой пышностью возведенной в период фашистской власти в честь дуче, прибой Индийского океана омывает каменную набережную и мол пристани. С благодарностью приветствуем мы душ в «Альберго Кроче дель Суд»,[20] хоть вода в нем соленая и мыло не мылится. За нами сегодня 700 километров утомительной езды.

А что показывает карта?

Европейского автомобилиста в Африке часто охватывает такое чувство, будто он находится в зачарованной стране. Он проехал тысячи километров, в Европе такой путь перенес бы его из одного конца в другой. А здесь, если взглянуть на карту, то окажется, что он почти с места не сдвинулся. И тяжелее всего, что если в Европе за день можно сделать несколько сот километров, то в Африке чаще всего приходится удовлетвориться несколькими десятками километров. И будь доволен, что вообще двигаешься.

Магический кот

Могадишо — красивый город, построенный в итальянском колониальном стиле. Он несколько напоминает Бенгази своим месторасположением на берегу моря, асфальтированными улицами, архитектурным стилем и зеленью садов. Но он, однако, коренным образом отличается от Бенгази. Здесь вы почти совсем не увидите следов войны, хотя и в самом городе и в его окрестностях разыгрывались бои между итальянцами и англичанами. Здесь вы также не найдете пока еще отгороженных участков в порту, где велось бы строительство баз подводных лодок военно-морских сил США. Если развалины Бенгази представляют сегодня подлинный символ военных событий в Северной Африке, то Могадишо живет почти нормальной жизнью. Лишь немногие итальянцы покинули город. Во время нашего пребывания итальянцы ожидали решения комиссии четырех держав о судьбе страны, в которой они обрели новую родину, а многие и родились.

Мы беседуем с молодым парикмахером. Он сердечно приветствовал нас в парикмахерской, после того как досконально и со всех сторон осмотрел необычный автомобиль, и завел с нами беседу, как со старыми знакомыми. Этот молодой человек родился в Африке, Италию знает только по рассказам родителей, но мечтает побывать «дома». Правда, остаться там навсегда он не собирается. Его родина и подлинный дом уже здесь, в Могадишо.

Потом вдруг он начинает сыпать именами членов чехословацкой футбольной команды, которая 14 лет назад боролась в Италии за первенство мира по футболу. Мы поражены, тем более, что этому итальянцу в то время было очень мало лет от роду. На наше замечание он отвечает улыбкой и говорит, что итальянцы очень хорошо запомнили чехословацких футболистов.

— А что делает ваш магический кот? — спрашивает он вдруг.

— Кот?..

— Да, синьор, gatto magiсо, магический кот. Так в Италии прозвали вашего Планичека. Я давно уже ничего о нем не слышал.

Нам вспоминается, как из репродукторов в то время раздавались волнующие слова спортивного репортажа, передававшегося Лауфером из Италии. И сюда, в далекую Восточную Африку, долетел отзвук событий того времени, привлекших внимание всего спортивного мира.

Жена за 300 шиллингов

Почти все население Итальянского Сомали исповедует ислам. Влияние коптских священников, принесших в Эфиопию христианство, сюда не проникло. Сомали находилось под сильным воздействием магометанских мореплавателей, пристававших у его берегов и приносивших с собой с близкого Аравийского полуострова неизменную и воинственную идеологию пророка. Ведь Мекка находится на расстоянии всего нескольких дней плавания.

Среди сомалийских магометан многоженство — распространенное явление. Каждый сомалиец мечтает иметь двух-трех жен. Мужчины работают на плантациях, на фабриках и идут в услужение в чужие хозяйства. Нигде вы не увидите женщины-работницы, их нет даже в прачечных, магазинах или ресторанах. Вне хозяйства всю работу выполняют мужчины, в то время как их жены сидят дома взаперти и выходят только за самыми необходимыми покупками. Выбор жены — вопрос цены, которую жених должен заплатить отцу невесты. Половина выкупа обычно принадлежит отцу, как возмещение за то, что у него в свое время родилась дочь, а не сын. Вторая половина идет на приобретение приданого, домика и устройство «фантази» — свадебного пира с музыкой и танцами. Каждый отец рассматривает рождение дочери как позор, и, может быть, поэтому цены на невест «высоки». Обычная ставка колеблется вокруг 500 шиллингов. Менее красивая или менее трудолюбивая невеста обходится жениху в 300 шиллингов. Девушка «первого сорта» стоит ухажору большого терпения и экономии, потому что на нее нужно скопить 1000 шиллингов. При низком уровне заработной платы в Сомали эта сумма либо просто недоступна, либо требует многих лет труда на хорошо оплачиваемой службе, которую нелегко найти.

Когда англичанин, работник редакции единственной издаваемой в Сомали газеты, рассказал нам об этом необычном прейскуранте, он, несомненно, подумал, что мы не слишком ему поверили. Через час мы сидели в его доме на берегу моря. Хозяин неожиданно поднялся и спросил, не хотим ли мы проинтервьюировать его лакея и повара, чтобы убедиться в правильности его сообщений. Его журналистской добросовестности мы обязаны необыкновенно интересной беседой с обоими его сомалийскими слугами.

Они вошли в комнату, оторвавшись от своей работы. Итальянское владычество оказало на них слишком глубокое влияние, чтобы можно было заставить их переменить язык при сношениях с иностранцами. Итальянский язык им так же близок, как арабский. Кончилось тем, что англичанам пришлось изучить итальянский, чтобы можно было договориться с местным населением.

После короткой беседы с молодым поваром мы узнали, что у него недавно умер маленький сын. Теперь он откладывает часть своей заработной платы, чтобы купить себе новую жену, потому что его теперешняя жена, по его мнению, уже не может родить ему другого жизнеспособного сына. Нам непонятна была логика рассуждений этого сомалийца, в совершенстве говорившего по-итальянски.

Мы пытались поколебать его взгляды, доказать ему, что женщина — такой же человек, как он, и заставить его понять бесчеловечность дискриминирующих женщину мусульманских традиций.

— Ты ходишь когда-нибудь в кино? — задали мы ему неожиданный вопрос.

Он удивленно взглянул и кивнул головой.

— А случалось тебе видеть белую женщину рядом с собой в кино?..

— Да, часто… всегда, — ответил он, медленно подбирая слова.

— Так почему же ты никогда не возьмешь с собой в кино жену? Почему не пускаешь ее на работу, на фабрику, в мастерскую, как это делают европейцы?

Он следил за каждым словом напряженно, и его лицо явно выражало удивление, объяснявшееся, очевидно, одним только допущением такой возможности.

— Представь себе, что положение вдруг изменится, — попытались мы еще более поколебать его мусульманский образ мыслей, — что жена тебя запрет дома, как ты сейчас запираешь ее, что она пойдет в кино, на футбольный матч, выкупаться в море…

— Sarebbe confusione,[21] — вырвалось у него, и он не стал слушать наших дальнейших речей, очевидно возбуждавших в нем невыносимое представление о возможности утраты тысячелетнего престижа главы арабской семьи. Мы прекратили дальнейшие расспросы, когда увидели, как глубоко задето его мужское самолюбие.

«Все бы тогда перепуталось..» Полные возмущения слова Али Османа Абдуллы Мохаммеда Баравана, почтенного сомалийского повара, звучали у нас в ушах. Он уходил из комнаты, чтобы вернуться к своей работе, с головой, полной мыслей о жене, посещающей кино. Ведь ему уже, быть может, немного оставалось копить, чтобы к своему длинному имени прибавить имя второй жены.

Здесь, в Могадишо, мы ясней, чем где-нибудь, увидели общий признак хозяйничанья в Африке всех европейских колониальных держав. Правда, мы наблюдали в этом отношении две крайности. Англичане в колониях никогда не занимаются физическим трудом и никогда не снисходят до другой деятельности, кроме руководящей. Они выступают в роли абсолютных властителей, командиров, не допускающих возражений. Английские колонизаторы хотят сохранить свой авторитет, внушая коренному населению слепое повиновение. Они стремятся казаться «сверхчеловеками» и в таком образе действий видят единственную возможность удержать в своих руках власть над угнетенными народами, во много раз превосходящими их численно.

Напротив того, итальянцы в колониях занимали не только руководящие посты, но и работали шоферами, механиками, дорожными рабочими, посыльными, поварами. В итальянских колониях заработная плата белого рабочего лишь незначительно отличалась от заработка цветного.[22]

Но во всех африканских колониях европейские властители придерживались общего принципа: не допускать подъема культурного уровня угнетенных народов. Всеми возможными способами они изолировали коренных жителей от любых источников образования, настойчиво поддерживали старые традиции, способствующие порабощению широких слоев местного населения. В бывшем Итальянском Сомали колонизаторы построили сеть хороших асфальтированных и бетонированных дорог, развили автомобильный транспорт, возвели строения из стали и бетона в главном городе Могадишо. Но итальянцы старательно следили за тем, чтобы эти внешние изменения как можно меньше коснулись отсталых взглядов и традиций сомалийцев. Колонизаторы знали, что сохранить власть над широкими слоями сомалийского народа они смогут, только пока этот народ будет отсталым, несознательным и разобщенным, пока он сам не поймет, как белые пришельцы грабят его землю, и не будет в состоянии организовать отпор.

Направление — южное полушарие

Из Могадишо вдоль побережья Индийского океана проходит шоссе на юго-запад до Кисмаю. Здесь кончается прибрежная связь с Кенией, так как побережье становится абсолютно непроходимым до Малинди — преддверия самого большого восточно-африканского порта Момбасы. Если вы хотите попасть в Кению, вам придется проникнуть вглубь страны по направлению к северному полушарию, а уж потом вернуться обратно на южное полушарие или же переправиться из Могадишо в Момбасу на пароходе.

Мы обратились к адъютанту военного губернатора в Могадишо за справкой о состоянии дороги к Найроби. Он посмотрел на нас с удивлением, потом снял телефонную трубку и через мгновение сообщил нам результаты своего разговора с начальником транспортной группы.

— С десятого декабря шоссе было закрыто для движения из-за ливней, начавшихся в районе экватора раньше обычного. Сушей вы в Кению не попадете. Дорожные посты за Кисмаю получили строгий приказ возвращать обратно любой автомобиль, который пытался бы проехать. Впрочем, я не советовал бы вам даже пытаться, потому что вам не выбраться из трясины на экваториальных дорогах… Единственное, что я вам могу посоветовать, — продолжал английский майор, — это либо переждать, пока дожди кончатся, либо погрузить машину и переправиться в Момбасу.

Казалось, мы опять попали в такое же положение, как в Аддис-Абебе, с той только разницей, что на этот раз перед нами стоял вопрос, как выбраться из Сомали. Мы изложили майору все обстоятельства, и через минуту он удивил нас новым решением:

— Я пошлю телеграмму в Кисмаю и на крайний дорожный пост перед границей. Возможно, еще до обеда узнаю, какое там положение. Зайдите справиться…

Мы сидели в редакции «Корриере делла Сомалиа», и Уорд, сотрудник этой газеты, стенографировал заметку о путешествии «татры» по Африке. Газета должна была еще в тот же вечер опубликовать статью о прибытии чехословацкой экспедиции в главный город Сомали. Снова зазвонил телефон.

— Можете прийти через 20 минут в канцелярию губернатора, — сообщил нам журналист.

Он быстро закончил репортаж, который был уже наполовину готов, когда мы пришли в редакцию. Он усмехнулся, когда мы спросили, где он взял такую точную информацию о нашем путешествии, и достал из ящика стола вырезку из итальянской газеты, выходящей в Асмаре.

— Ведь вы пять недель назад проезжали через Эритрею! К счастью, я достаточно понимаю по-итальянски, чтобы суметь перевести статью из асмарской газеты.

Кстати, журналист, сам не замечая, проговорился во время беседы, что ему известно о нашем путешествии значительно больше, чем о нем сообщалось в статье эритрейской газеты.

— Если хотите очутиться по ту сторону экватора — поторопитесь, — такими словами встретил нас майор в своем кабинете. — Я только что получил телеграмму с сообщением, что три дня назад прекратились дожди и что сегодня, вероятно, шоссе снова откроется. На границу уже послан приказ пропустить вас, если, конечно, дожди не возобновятся. Смею ли дать вам совет? Выезжайте немедленно!

Через полчаса «татра» выехала из Могадишо, которого мы не успели даже осмотреть подробней. Но мы хотели попасть в Кению еще до рождества, а с погодой на экваторе, как видно, шутить нельзя.

Где экватор?

Уже начало темнеть, когда перед нами на дороге неожиданно появилось заграждение из кустов и сломанных деревьев. Потом из тьмы вынырнул дорожный рабочий и знаками, сопровождавшимися потоком слов на незнакомом языке, дал нам понять, что мы должны вернуться назад, сделать объезд и выехать на другую, узкую дорогу. Не понимая, почему нам предлагали покинуть магистральное шоссе на Кисмаю, мы пошли проверить, что случилось за искусственным препятствием.

Вода. Масса глубокой грязи, по которой скользили ноги, и трясина на всем пространстве, куда достигал свет фар. Первые признаки прошедших дождей. Проехав полчаса по бездорожью и по вновь проложенной колее, мы снова попали на твердую дорогу и поехали по ней, все время опасаясь, что появится еще одно заграждение из кустов.

Ночлег в живописном приморском гнезде Брава, похожем скорее на андалузскую деревню, был не менее таинственным, чем дорога, которая привела нас сюда. В Модуле к морю ответвляется песчаная дорога. Нигде поблизости от главного шоссе нельзя было найти ночлега.

Брава была уже погружена в глубокий сон, когда мы спускались к ней по извилистой дороге между песчаными насыпями прибрежных дюн. Несколько сомалийцев вышли нам навстречу и в ответ на наш вопрос о гостинице молча побежали впереди машины, указывая нам направление. Заброшенный приют для путников, к которому они нас привели, не внушал доверия ни выбитыми стеклами затянутых паутиной окон, ни пустынным местоположением, ни присутствием сомалийцев, проникавших в покинутый дом через окна.

После долгих блужданий нам удалось обнаружить одинокую маленькую гостиницу, владелец которой, итальянец, охотно открыл для нас ворота своего убежища, несмотря на то, что близилась полночь.

Заколоченные окна, стены, толщиной напоминавшие Бастилию, мигающий свет свечи на сквозном ветру — вот заключительный кадр, которым заканчивался день нашего поспешного бегства из Могадишо. Где-то за поворотом пустынной улицы бились волны олгрибрежную дамбу, и красная точка единственного буя светилась в ночной тьме за плоскими кровлями домов. Дамоклов меч экваториальных ливней навис над нами.

На рассвете белые песчаные дюны снова закрыли от нас лазурный простор Индийского океана. В Джелибе, где дорога раздваивается, мы начинаем прощаться с северным полушарием. Карта подсказывает, что мы находимся в нескольких километрах севернее воображаемой линии, делящей земной шар на две части. Напряженно ищем на дороге указание о переезде в южное полушарие.

Характер ландшафта меняется. Появляются обширные плантации хлопчатого дерева и кокосовых пальм, полунагие рабочие, люди с черной, как эбеновое дерево, кожей, маленького роста, крепкие, несомненно при надлежащие к одному из племен банту, населяющих Центральную Африку. Скоро мы должны быть в том месте, где скрещиваются три линии: шоссе, река Джуба и экватор.

Останавливаем машину у быстрой мутной речки. Понтон, предназначенный для переправы редких автомобилей, находится уже в Южном полушарии. Мы опасаемся, не пришлось бы нам вместе с машиной испытать на середине реки обязательный обряд крещения богом Нептуном, издавна ставший традицией на всех судах, пересекающих экватор. Двенадцать перевозчиков подготовили из бревен въезд для «татры» и укрепили ее на узком пароме. Затем раздался могучий глубокий бас их старшины, которому ритмично отвечали остальные 11 паромщиков.

Они ухватились за канат, и мы стали свидетелями волнующей сцены. Хор грубых мужских голосов ритмично повторял несколько слов. Темп нарастал. Танцевальный ритм как бы облегчал вес парома, рабочие как будто забыли и о реке и о машине. Они не замечали окружающего, их босые ноги отбивали на железной плите парома синкопный ритм танца, захватившего и нас своим быстрым темпом.

Только толчок о противоположный берег нарушил очарование.

В тесной будке полицейского поста негры-полицейские записали номер нашей машины. Спрашиваем сержанта, где экватор. Он качает головой: «Не знаю, никогда не слышал такого названия». Экватор, может быть, находится в 100 метрах от него, но командиры не дали себе труда объяснить ему это, правда, несколько абстрактное, но все же очень важное понятие.

Только не доезжая несколько километров до Кисмаю, встречаем автомобиль. Это начальник отделения полиции в Кисмаю направляется в Могадишо. От него мы получаем некоторую информацию.

— Экватор вы давно уже переехали! — смеется он над нашим вопросом, который ему не раз приходилось слышать. — Может быть, вы заметили кучку бетона недалеко от Маргериты на Джубе?

Мы подтверждаем, что видели ее.

— Там раньше стоял фашистский «памятник труду» с надписью, оповещавшей путешественников, что они переезжают через экватор. Кто-то из наших томми[23] сунул туда заряд динамита.

Капитан с нами простился.

Итак, мы были уже в южном полушарии.

Black cotton soil[24]

Кисмаю выглядел, как после битвы. На солнце сверкают белые стены домов, на улицах не видно ни души. Был послеобеденный час, и Африка, по обыкновению, отдыхала. Нам не хотелось задерживаться, пока откроются учреждения, где мы могли бы получить дополнительные сведения о дороге. В отделении полиции мы, согласно предписанию, заявили дежурному черному сержанту, что покидаем страну. Дальше на всем пути протяжением в несколько сот километров нам уж нигде не встретится ни один населенный пункт.

Сержант, кажется, вообще не слышал нашего вопроса о дороге в направлении к западной границе Сомали. Он спокойно кивнул нам и продолжал спать, положив голову на стол. Солнце жгло, и только далеко на западе на горизонте висели свинцовые тучи. Мы наполнили бензином все бидоны, погрузили дополнительно еще несколько запаянных банок с аварийным запасом и выехали из поселка. Где-то далеко на юго-западе была Кения.

«Найроби — 513 миль» — гласила надпись на километровом столбе за Кисмаю. Значит, нам еще остается свыше 800 километров пути. Вдали сверкала молния. Кабан перебежал дорогу и исчез в буше. Дорога ухудшалась с каждым километром. Ее красное песчаное покрытие все чаще сменялось лужами подсыхающей грязи. Мы ехали по шоссе, которое еще три дня назад было закрыто для проезда. Глубокие борозды от сдвоенных колес грузового автомобиля тянулись впереди и на каждом шагу сворачивали в сторону от дороги. Явный результат частого буксования по скользкой глине.

Затем вместо сырых, подсыхающих участков дороги все чаще стали появляться лужи воды, на которых машину бросало из стороны в сторону. Мы даже подумывали о возвращении, но когда лужи сменялись длинными отрезками сухой дороги, начинали надеяться, что залитых водой мест впереди не так уж много. Мы очень хорошо знали эту вязкую глинистую грязь, которая сразу превращает африканские дороги в непроходимую кашу. Англичане называют такие коварные места «черной хлопковой почвой», только на этот раз красная глина, облепившая колеса нашей машины, не имела ничего общего с черным цветом.

Между тем небо грозно темнело, и мы могли наблюдать, как с тяжелых туч вдали спадала завеса дождя. Тонны воды низвергались там на землю. Мы тешили себя надеждой, что, судя по карте, дорога должна через несколько километров резко свернуть влево и что нам, возможно, удастся спастись от дождя.

Через 70 километров у дороги неожиданно появилось несколько брезентовых палаток, домик на колесах, группа негров вокруг и надпись «Ida road camp».[25] Это был лагерь дорожных рабочих, о котором мы вчера узнали в Могадишо.

Спрашиваем начальника итальянца о состоянии дороги.

— Вы отъедете от лагеря только на пять миль. Дальше дорога под водой. Всю последнюю ночь лило как из ведра.

Нам известно, что это означает на экваторе. Следовательно, наш поспешный отъезд из Могадишо не помог.

— Сегодня утром там застрял английский майор на легком военном грузовике. 12 солдат не смогли сдвинуть грузовик с места. К счастью, машина засела в нескольких сотнях метров от лагеря. Мы вытащили ее катерпиллером, и она вернулась в Кисмаю. Не ездите дальше, не рискуйте зря!

Мы понимали, что дело плохо, но нам хотелось собственными глазами посмотреть, насколько испорчена дорога, чтобы получить представление о том, надолго ли придется здесь задержаться.

— Пожалуйста! — согласился итальянец. — Все равно, вы сейчас же вернетесь. Только будьте осторожны, не завязните там!

Малярия

Проехав четыре мили, мы начали испытывать затруднения с управлением. Колеса все глубже врезались в полотно дороги, ощущение такое, будто вы на катке. Ехали со скоростью пешехода. В нескольких сотнях метров впереди показались американский трактор-катерпиллер и группа негров, работавших на дороге около него. Дорога становилась все хуже. На ветровое стекло упали первые тяжелые капли дождя. Когда до катерпиллера осталось менее 100 метров, мы попытались остановить машину, так как на такой скользкой почве нельзя было бы обогнуть огромные стальные гусеницы. Мы тормозили, но машина неудержимо катилась вперед и вбок — как сани на снегу. Наконец мы сумели остановить машину в 20 сантиметрах от рва, полного воды.

Рабочие, находившиеся у катерпиллера, подбежали к нам; они были босы, одеты только в рваные спортивные штаны, с волос текла вода, ничто не защищало их ни от дождя, ни от грязи.

Остальные рабочие продолжали ходить по дороге по колено в воде; жестяными банками вычерпывали они воду из луж и выливали ее в кюветы. Нескончаемый сизифов труд; ведь дождь за несколько минут уничтожил результаты их полудневной работы. Катерпиллер увяз в грязи своими широкими гусеницами; казалось, он так же не способен двигаться, как и любая другая машина, которая попыталась бы здесь проехать.

Положение было безнадежным. Между тем дождь усилился, и завеса его катилась через нас по направлению к лагерю. Мы торопились выбраться из этих мест раньше, чем вода зальет и этот участок дороги. Но колеса беспомощно скользили, и при повороте на узкой дороге машина могла свалиться в кювет. Каким-то чудом нам удалось вывести машину на середину дороги, и мы осторожно поехали задним ходом, выбираясь из самого тяжелого места. Но долго так пятиться мы не могли, потому что начался уже страшный ливень.

Машина остановилась поперек дороги, а при попытках ее развернуть скатывалась в старую колею, которая от этого все более углублялась. Наконец при помощи двух рабочих нам удалось повернуть «татру», используя скользкую почву. Мы развернули машину, как по льду, напирая объединенными силами сбоку на переднюю часть, и передвинули ее по направлению к лагерю.

За этим последовало печальное возвращение.

Дождевые облака остановились как раз перед лагерем. Тяжелые тучи неподвижно висели над дорогой. Самый слабый ветерок понес бы тонны воды вперед. Мы были бессильны. Ничего не оставалось, кроме ожидания. Во время короткой вечерней прогулки по бушу мы впервые увидели следы слонов, вдавленные во влажную почву иногда на глубину более четверти метра. Сломанные деревья показывали путь, которым проходили эти колоссы.

Потом нам попались и следы жираф. Если судить по следам, то в буше было также много львов, газелей, антилоп и обезьян. Но все животные к вечеру уходили на водопой к недалекой реке.

Мы хотели использовать время вынужденного ожидания, но не смогли сосредоточиться для какой-нибудь серьезной работы.

Близ лагеря, как призрак, нависла неподвижная туча. Мы еще никогда не находились в таком положении. И в Судане и в Эфиопии мы имели дело с неменяющимися условиями. Только от машины и от нас зависело, как мы к ним приспособимся. А здесь нам приходилось ждать сложа руки. Ждать…

Ночь мы проводим в машине. Утром выглядываем из нее с опаской. Солнце снова жжет немилосердно, лужи за лагерем исчезают, как вода из сита, появляется надежда, что дорога скоро подсохнет. Мы оседлали экватор; во время вчерашней езды мы снова вернулись в северное полушарие.

Нас сковывает свинцовое равнодушие, давит на затылок, как мешок с песком. И разговаривать-то ни с кем не хочется, а ведь рабочие так дружелюбно к нам относятся, рассказывают разные истории из своей обездоленной жизни, хотят поделиться; когда еще представится такой случай, что белые застрянут у них и будут ждать… Ждать! А чего мы тут, собственно, ждем? Ведь мы так торопились, так мчались, так торговались с картой, со съемочной камерой, со спидометром, 10-го, да 10-го, мы в последний раз оглянулись на Аддис-Абебу, а сегодня 20-е, вернее уже 21-е. И вдруг застрять здесь и ждать — чего, собственно, ждать? Негры, сидя возле колес «татры», руками и палками выколачивают из-под крыльев густую засохшую грязь и спрессовавшуюся глину. Сами они по уши в грязи.

Усталость? Шум в голове? Учащенный пульс? Вялость? Нет, это, должно быть, просто от дурного настроения, из-за разбитых планов, из-за влажной духоты вокруг…

Иржи пошатнулся, видимо оступился и подвернул ногу в щиколотке. Но разве из-за этого его бы так качало?

— Что такое, что с тобой?

— Со мной? Мне холодно, — заикаясь ответил он и упал в судорогах на крылечко деревянного домика.

В глазах темно, а ведь теперь полдень; солнце повисло над этой гигантской оранжереей и сразу иссушило все мысли.

— Обними меня за плечи, я тебя уложу в «татру», отдохнешь там. Мы оба знаем — это малярия, болотная лихорадка. Вексель, выданный комарам на ночном строительстве брода в Эфиопии, представлен сегодня к платежу. Расплачивайся…

Трех толстых одеял не хватает. Кошмар какой-то: 50 градусов в тени, экватор под ногами, а ему мало трех шерстяных одеял, приходится доставать из чемодана свитер. Что же теперь принять, атебрин или хинин?

— Прими атебрина две-три таблетки, сразу легче станет.

Через четверть часа температура поднялась до 40 градусов. Все одеяла долой, и рубашку, и майку. Крыша «татры», раскалена, лоб и виски горят, атебрин не удержался в желудке и пяти минут — все обратно. Рвота желтой водой, наверное так и должно быть.

Еще одна попытка, и еще одна. Все напрасно.

Холодный пот струится по лицу Иржи. Как он сразу похудел! Синие круги под глазами, все тело извивается в судорогах, зубы уже снова стучат от холода, сейчас опять нужны одеяла и свитер.

Новый приступ: озноб, жар, озноб, жар…

А затем наступил перелом.

Хинин удержался в желудке. Все-таки, значит, нет ничего лучше хины, старого, испытанного средства!

У Иржи спокойный взгляд; кажется, глаза слегка улыбаются. И пульс ровней. Рука в руке. Я знаю, ты уже давно не считаешь удары пульса, это просто пожатие дружеской руки.

И какое нам дело до того, что впереди дождь, что нам нельзя двигаться дальше?..