Африканские рабы...

Античность

Первые упоминания о «статусе раба» в Африке восходят к древнейшим источникам, ко времени фараонов в Египте. По-видимому, этот статус не распространялся на его коренных жителей. Скорее всего, он касался только инородцев, захваченных насильно или полученных в качестве дани от подчиненных земель. К таким рабам, вероятно, надо отнести и те группы населения, которые сначала были допущены в Египет, а затем порабощены, подобно, например, иудеям в библейском сказании. В этих условиях число рабов в стране должно было меняться в зависимости от характера и интенсивности внешних связей Египта. С древнейших времен они установились с южными соседями — нубийцами. Долина Нила благоприятствовала как развитию торговых контактов с ними, так и военным набегам. Поэтому периоды мирных отношений чередовались здесь с вооруженными конфликтами.

Нубия привлекала египтян не только золотыми рудниками, экзотическими товарами, путями проникновения дальше на юг, но также и людьми. Нубийцы безусловно, издавна стали предметом торговли, но чаще всего нубийцы-рабы были пленниками, захваченными при происходивших время от времени военных операциях, которые участились в эпоху Нового царства (вторая половина II тысячелетия до н. э.), когда владения Египта расширились до Четвертого порога Нила. Захват рабов происходил не только в ходе завоеваний или при подавлении восстаний, но и в мирное время. Власть Египта осуществлялась «царским сыном Куша», т. е. вице-королем. Одной из его главных функций была отправка фараону нубийских товаров. Сохранились их подробные списки с точными цифрами. В списках фигурируют и черные рабы. Многие из них получали египетские имена, но некоторые имена указывают на такие районы происхождения невольников, как Дарфур; последний и много позже будет крупным очагом работорговли, оставаясь с древних времен и местом охоты за рабами. В то же время Новое царство усилило свою экспансию (помимо Палестины и Сирии) в Ливии, вывозя из нее людей и скот. Ливийцы, которых нередко после пленения метили каленым железом, очень ценились за свои бойцовские качества.

Определить общую численность всех этих рабов невозможно. Но в то же время ее не следует преувеличивать, так как рабский труд не был господствующей формой труда в экономике Египта. Однако такой труд имел место, и большинство рабов принадлежали фараону и использовались для разных целей: для работы во дворцах и государственных имениях, для заготовки и затем транспортировки больших монолитов для помпезных памятников, наконец, для воинской службы, имевшей первостепенное значение в империи завоевателей. Для того времени нельзя еще говорить о работорговле в прямом смысле слова, так как не существовало соответствующей системы торговли, просто людей направляли на принудительные работы. Торговля рабами стала зарождаться лишь после того, как фараоны начали дарить рабов храмам, своим фаворитам и воинам, чье усердие требовало вознаграждения. Таким образом нубийцы и ливийцы оказывались на положении рабов в самых разных слоях египетского общества. Владение рабами в качестве домашних слуг свидетельствовало об определенном социальном статусе, и рабы все чаще становились объектом сделок купли-продажи, отдачи в наем и под залог, короче, они превращались в товар в руках частных собственников^{2}.

Положение коренным образом изменилось начиная с XI в. до н. э., когда Египет вступает в эпоху упадка, утрачивает завоеванные области и переживает периоды внутреннего территориального распада. Страна же Куш, наоборот, укрепляется в это время настолько, что начинает захватывать земли своих прежних угнетателей и сажает на египетский трон фараонов XXV династии («суданской»), которая правила 70 лет в VIII–VII вв. до н. э. После изгнания сирийцами из Египта эта династия укрылась на своей родине, образовав к югу от Второго нильского порога обширную империю. Ее столица из Напаты была перенесена в Мероэ (севернее нынешнего Хартума)[1]. Военные действия в это время велись активно: во-первых, приходилось защищаться от набегов кочевников из пустыни, а во-вторых, с целью захватить новые территории. Все это приводило к появлению значительного числа рабов. Их использовали для постройки тех грандиозных монументов, многие из которых сохранились и поныне, а также для возделывания земли, устройства оросительных систем и, наконец, в качестве слуг у представителей правящих классов. Но последнее, безусловно, больше относилось к женщинам, так как среди прислуги всегда было больше рабынь, чем рабов.

Помимо использования невольников внутри страны, все более возрастал вывоз их из Мероэ в Египет и другие средиземноморские страны^{3}. Он, безусловно, осуществлялся по долине Нила, но рабы с юга поступали в Египет и по Красному морю из Сомали. Так, в одном из источников II в. н. э. отмечается, что именно по этому пути от мыса Хафун вывозилось «все больше и больше лучших рабов…»^{4}. Из того же района рабов, по-видимому, вывозили также в Персию, а один современный историк считает «вполне вероятным», что последние сасанидские цари покупали рабов из Восточной Африки для формирования своей армии^{5}.

Империя Мероэ была разгромлена в IV в. н. э. своим бурно развившимся соседом Аксумом, предшественником Эфиопии[2]. Аксумская империя — крупное в политическом отношении государство — в то же время была и одной из крупнейших торговых держав той эпохи, а аксумский порт Адулис (к югу от нынешнего порта Массауа) являлся первостепенным экономическим центром. Отсюда экспортировалось множество товаров, в частности слоновая кость, но и немало рабов, захваченных при военных набегах. Спрос на аксумских рабов у иноземных торговцев оставался неизменным на протяжении столетий^{6}. И намного позже на невольничьих рынках наиболее высоко ценились эфиопы («абиссинцы»), как мужчины, так и женщины.

В другой части Африки прежде всего заметно было могущество Карфагена. Его морские связи с Западной Африкой все еще остаются спорными. Что же касается сухопутных контактов, то они нам совсем неизвестны, в частности и потому, что карфагеняне стремились не разглашать их, дабы избежать конкурентов, в особенности греков. Но, конечно, связи с внутренними частями континента Карфаген имел, и осуществлялись они с помощью древних обитателей Феццана — гарамантов, располагавших сведениями о самых удаленных областях. Гараманты проникали на юг благодаря наличию в пустыне цепи оазисов, главные из которых располагались на полпути к озеру Чад, в Каваре. Этот путь известен с древнейших времен. Согласно имеющимся свидетельствам единственное, что вывозилось из пустыни, это карбункулы — драгоценные камни. Но, безусловно, к этому можно добавить рабов. Геродот в V в. до н. э. прямо говорит о гарамантах, которые «охотятся на своих колесницах, запряженных четверками лошадей, за эфиопскими троглодитами, так как они бегают быстрее всех людей, о которых мы намерены рассказать’’^{7}.

Такая «охота» не могла быть не чем иным, кроме как набегами на тиббу[3], населявших обширную территорию к югу от нынешней Ливии, к северо-востоку от Нигера и к северу от Чада. В центре этой территории располагается нагорье Тибести. Природная ловкость его жителей и, безусловно, прекрасное знание местности затрудняли их захват в плен. Поэтому гарамантам и приходилось для того, чтобы догнать тиббу, пользоваться самым быстрым в то время средством передвижения. Часть пленников, по-видимому, продавалась в Карфаген, поскольку в пунических могильниках найдены скелеты негроидов. Негры, безусловно, использовались как воины в карфагенской армии^{8}. Имеются серьезные основания полагать, что негры были и в армии Ганнибала, занявшей Италию во время Второй Пунической войны (во всяком случае во вспомогательных войсках, например, в качестве погонщиков слонов — корнаков)^{9}. Возможно, именно тогда римляне впервые познакомились с теми, кого позже в Риме стали называть «эфиопами».

Этим словом, его иногда переводят как «обожженные лица», долгое время называли всех выходцев из областей, расположенных к югу от Сахары, пока не стали различать среди них разные народы. Происходит это слово от греков, встретивших темнокожих людей в Египте, с которым Греция давно установила контакт. Позже греки стали привозить «черных» африканцев к себе, например, в Афины, превратившиеся в V в. до н. э. в настоящую империю в Эгейском море. Она поглощала множество рабов из «латинского мира» и с Ближнего Востока. По именам рабов иногда можно определить страну их происхождения, что позволяет выявить среди них, например, египтян, хотя определить таким путем их процент в общем числе рабов у греков невозможно^{10}. Эти рабы использовались на различных работах. Самой тяжелой считалась добыча свинцово-серебряной руды в массиве Лаврион на юге Аттики. Работа велась самыми примитивными орудиями в узких галереях, освещенных чадившими масляными светильниками. На ночь рабов, как стадо, размещали в грязных загонах. Такие условия существования нередко приводили к крупным бунтам.

Судьба домашних рабов в городе представляется намного более терпимой. Доля таких рабов в общей численности городского населения, видимо, была довольно высокой, так как в те времена считалось признаком крайней нищеты не иметь в семье хотя бы одного раба. Черных рабов среди них встречалось мало. Они, скорее, были объектом, вызывавшим любопытство; Теофраст считал их демонстрацию признаком хвастовства: «(некто) совершал, — указывает этот автор, — свои выходы в сопровождении черного раба»^{11}. Но способная личность и среди черных рабов могла выдвинуться, как, например, баснописец Эзоп, который, как предполагают, был африканского происхождения.

Подобная картина рабовладения, но в значительно бóльших масштабах и намного разнообразнее, складывалась в Риме в последние века республики и в наступившем затем периоде империи. Продолжительные завоевательные войны привели к превращению в рабов значительного числа не только военнопленных, но и вообще масс населения, угнанного из побежденных стран.

Большинство таких невольников попадало на стран. Большинство таких невольников попадало на Апеннинский полуостров, где их число достигало нескольких миллионов. Использование рабов было крайне разнообразным: слуги и секретари в частных домах, рабочие в мастерских и т. д. Некоторые рабы жили в довольно благоприятных условиях, но многие — в очень тяжелых. Это прежде всего рабочие общественных служб, выступавшие на арене гладиаторы, рудокопы и, как правило, рабы в сельском хозяйстве.

Последняя категория становилась все более многочисленной, так как рабы заменяли свободных крестьян, забранных в римскую армию, и своим трудом обеспечивали продуктивность крупных поместий. Вся эта рабочая сила, как уже было отмечено, поступала благодаря завоевательным войнам Рима, охватившим все Средиземноморье, включая Северную Африку и Египет. Однако и в этом случае нет никакой возможности определить, какова была реальная доля африканских невольников во всей массе рабов Рима. Рабы из Африки, как и из европейских стран, поступали и после формального окончания войн, поскольку для Рима это отнюдь не всегда означало конец военных действий.

В 24–22 гг. до н. э. римский префект Египта Петроний отразил нашествие нубийцев, продвинувшихся до Асуана, отбросил их и, преследуя, дошел до их столицы Палаты, захватив множество пленных. Часть из них он продал, а тысячу рабов отправил в подарок императору Августу. Ситуация в Египте не была стабильной, и в последующие века дипломатические отношения между римскими оккупантами и южными соседями страны, в частности блеммиями[4], не раз нарушались военными конфликтами. Взятых в плен блеммий отправляли в Рим, где, как правило, они становились гладиаторами^{12}. Но, видимо, какая-то небольшая часть этих пленных оставалась в Египте. Именно для этого периода характерно развитие купли и продажи рабов в Александрии, в результате чего этот крупный город становится важным центром работорговли^{13}. Однако в данном конкретном примере речь идет еще не о работорговле, а о своего рода обмене слугами, поскольку экономическая система Египта в это время по-прежнему основывалась не на рабском труде и общее число рабов в стране, по-видимому, было довольно ограниченным^{14}.

Границы Римской Африки находились под угрозой не только в Египте, но и в Ливии. Для того чтобы упредить возможные нападения, устраивались военные экспедиции, которые, вероятно, достигали района озера Чад, где могли захватываться в рабство черные африканцы^{15}. Такие эпизодические захваты невольников сочетались с постоянным торговым грузопотоком, возросшим с началом использования во II в. н. э. верблюдов. Рим был более всего заинтересован в золоте из Судана, но наряду с ним, а также страусовыми перьями и карбункулами вывозились, конечно, и рабы. За них расплачивались тканями, посудой, металлическими изделиями^{16}. Так начинали вырисовываться контуры той торговли невольниками, которая впоследствии получит огромный размах.

Аравия и завоевание Северной Америки

Мы уже упоминали Аксумс кую империю как одного из экспортеров рабов в античное время. Только для этой страны есть отдельные сведения о работорговле в период между упадком Римской империи и зарождением ислама. Один из многочисленных регионов, с которым Аксум поддерживал торговые отношения, — Аравия, особенно такой ее важный центр, как Мекка. В ней находилось много эфиопов, купленных торговцами этого города на побережье Эритреи или у аксумских негоциантов. Приобретенных рабов в основном использовали для домашних услуг или на тяжелых работах, но иногда их привлекали и к военной службе.

Курейшиты, населявшие Мекку, постоянно конфликтовали с соседними воинственными племенами, что, конечно, мешало торговле Мекки. Поскольку среди бедуинов имелись враждовавшие между собой группы, курейшиты заключали с некоторыми из них союзы для защиты от других групп. Для укрепления своих сил курейшиты использовали и эфиопов за их репутацию храбрых и сильных воинов — «широкоплечих негров», воспетых в арабской поэзии.

В то же время к выходцам из Аксумской империи относились с подозрением, поскольку Аксум в то время владел Южной Аравией и тем самым представлял для остальной Аравии политическую угрозу. По этой причине рабов-эфиопов брали в войска в Мекке только в случае крайней необходимости, а по окончании военных действий стремились поскорее вернуть их к обычным работам. В других местах на Аравийском полуострове эфиопам, по-видимому, доверяли больше, гак как из них разные царьки и эмиры набирали телохранителей. Роль этих воинов стала более значительной в VII в. Около тысячи их участвовало в завоевании Египта, что было не так мало, учитывая небольшую численность армии; появление среди наступавших эфиопов вызывало изумление и ужас у противника!^{17}.

Это завоевание составило часть молниеносной арабской экспансии, распространившейся после смерти пророка Мухаммеда в разных направлениях. Одно из последствий арабской экспансии на Африканском континенте — возобновление, а затем и расширение торговли рабами, на чем мы и остановимся подробнее. На первых порах работорговля охватила два соседних с Египтом региона: Нубию на юге и Магриб на западе.

Нубия после падения империи Мероэ распалась на несколько царств, в которых распространилось христианство. Позже два из них, расположенные на севере и в центре Нубии, объединились в одно со столицей в Донголе. Жители этой страны сначала успешно защищались от нападений арабов, но, когда военное давление усилилось, они предпочли «купить мир, заключив в 652 г. соглашение, известное под названием «бакт». «Вы должны ежегодно, — предписывали среди прочих требований победители, — поставлять иламу (халифу) мусульман 360 рабов, отобранных из невольников средней ценности в вашей стране, исключая слабосильных. В это число должны входить мужчины и женщины, стариков и малолетних не поставлять. Рабы должны передаваться в руки правителя Асуана». Впоследствии эта дань возросла за счет дополнительных подношений различным лицам, участвовавшим в передаче рабов: 40 «голов» — правителю Египта, 20 — эмиру Асуана, 5 «голов» — главному судье этого города, выдававшему расписку о поступлении дани, по одному рабу каждому из 12 нотариусов, помогавших судье^{18}.

Такая практика существовала, по-видимому, несколько столетий, а ее односторонние преимущества слегка смягчались тем, что мусульманская сторона как бы в обмен на рабов поставляла пшеницу, ткани, лошадей и даже, что, впрочем, иногда опровергается, вино. Мусульманам тем не менее удавалось так изменять сложившийся порядок, что работорговля значительно превысила объемы давно установленной дани. В Египте имели место разные формы торговли рабами. Они определялись правовыми различиями в продаже людей, попавших в рабство в результате военных действий, и тех, кто стал жертвой воровского разбоя на дорогах. Первых можно было покупать свободно, а торговля вторыми считалась «абсолютно незаконной». Однако грань между этими группами рабов провести не так легко, особенно когда дело касалось женщин; один арабский историк писал о периоде, последовавшем за заключением «бакта»: «В это время у большого числа мусульман наложницами были нубийские рабыни»^{19}.

Нубийские рабыни действительно всегда очень ценились за красоту, приветливость, умение ухаживать за детьми. Что касается мужчин-нубийцев, то их обычно привлекали к воинской службе, и дальше мы узнаем, насколько значительную роль играли нубийцы в египетской армии начиная с IX в. Их достоинства были вполне оценены, поскольку тогда во всем арабском мире бытовала поговорка: «Лучшие рабы — нубийцы». Однако нубийцы бывали не только жертвами, но и участвовали в набегах на жителей южных областей и использовали своих пленников сами или же платили ими контрибуции по «бакту»^{20}. Именно таким путем работорговля продвинулась весьма далеко на юг, с чем, безусловно, связано начало нарастания потока экспорта рабов уже не только на север, но и в страны Персидского залива. Далее мы увидим, что в VII–IX вв. в Месопотамии на самых тяжелых работах использовались десятки тысяч рабов, которых называли «зенджи». В арабских текстах это слово часто обозначало жителей восточного побережья Африки. Однако не всегда слово «зенджи» строго соответствовало такому узкому географическому определению. Оно могло относиться ко всем жителям Восточной Африки и даже вообще ко всем черным рабам.

Приходится констатировать, что свидетельства того времени почти ничего не сообщают об экспорте рабов с африканского побережья Индийского океана южнее Сомали. По этой причине мы можем искать источник массового вывоза рабов где-то в другом месте. Недавние археологические находки свидетельствуют о широких связях Аксумской империи с бассейном Среднего Нила, а это позволяет считать, что многие «зенджи» были выходцами из этих районов^{21}. Вывезенные через Африканский Рог, они следовали транзитом через Аравию по давно проторенному пути и затем попадали и в Месопотамию. «Бакт» в конечном счете, несмотря на всю его изначальную ограниченность, привел к быстрому нарастанию африканской работорговли в этом направлении.

Аналогичное явление происходило и на западе континента, когда началась арабская экспансия в направлении Магриба, хотя здесь имелись свои особенности. На жителей Барки в Киренаике наложили контрибуцию в 13 тысяч динаров, но победители потребовали выплатить ее детьми — мальчиками и девочками. Это был, однако, не типичный случай. Большое число рабов в виде дани арабы потребовали от двух крупных групп оазисов: в Уаддане, к югу от залива Сидр, и в Феццане. Древний арабский автор сообщает, что от каждой из них поступило по 360 рабов, но не указывает, за какой срок. Однако, судя по тому, что слово «дань» и число рабов буквально совпадают с условиями описанного выше «бакта», речь, безусловно, идет о ежегодной дани. Современный же историк, прекрасный знаток Западной Африки того времени, полагает, что обложенные данью жители оазисов должны были поставлять черных рабов. Это вполне правдоподобно, так как еще Геродот сообщал об аналогичных случаях в тех же районах. Видимо, древняя практика здесь как бы восстановилась с приходом новых завоевателей.

Экспансия арабов, как правило, сопровождалась и крупными захватами пленников в самом Магрибе. Например, двести берберских девушек, «исключительной красоты» и очень дорогих, были привезены в Египет одним арабским военачальником^{22}. В подобных случаях речь шла уже не о регулярной дани, да и суть такого явления заключалась в другом: с вторжением пришельцев возникала база для крупной работорговли.

Военное проникновение арабов в Магриб не распространялось за пределы Сахары, но купцы пересекли пустыню и завязали торговые обмены с суданскими народами. Эти связи, активно продолжавшиеся до XIX в., принимали различные формы, но стали одной из главных особенностей истории этих областей. Зарождение транссахарской торговли восходит к античному времени, но подлинное ее развитие началось лишь с VIII в., когда сторонники секты хариджитов[5] — ибадиты, изгнанные из Кайруана, основали город Тахерт (нынешний Тиарет в Алжире), а их учение распространилось до Уарглы. Купцы этих двух городов, вероятно, добирались и до «петли Нигера»[6], где занимались обменом соли на золото и рабов^{23}. Оба «товара» — к ним можно еще добавить слоновую кость, эбеновое дерево и мускус — долгое время оставались основой суданского экспорта на север Африки.

Недолгое время оставался неосвоенным путь через Сахару, который можно назвать «центральным» по отношению ко всей Западной Африке. Далее же к востоку все те же мусульмане-ибадиты пользовались путем, несомненно существовавшим с доисторических времен, от Зауилы в Феццане до района озера Чад. Дальше мы еще вернемся к транссахарским связям, складывавшимся в этом районе.

Суданские империи

В рассматриваемый период через Сахару проложили еще один «западный» путь. Он шел из Марокко через долину Тафилалет на юго-востоке страны, где долгое время город Сиджильмаса служил для североафриканских купцов «воротами в страну черных». От этого города дорога поворачивала на юго-запад и вела в империю Гана — крупное политическое образование в междуречье Сенегала и Нигера, переживавшее в го время эпоху своего расцвета[7].

Обладая прямым доступом к месторождениям золота (Бамбук и Буре) в верховьях указанных выше рек, империя Гана быстро стала известной арабам и сильно привлекала их. Главный письменный источник, которым мы располагаем по этому вопросу, — донесение арабского географа ал-Бакри. Он дал общую картину Ганы и, в частности, описал город Аудагост, рассказав о богатстве его жителей, проявлявшемся среди прочего и во владении «многими рабами». Некоторые, утверждал автор, имели «до тысячи рабов и более»^{24}. Цифра не преувеличена, но поскольку она явно превышает потребности домашнего хозяйства, то предполагает широкое использование рабов для возделывания земли и добычи золота.

Приведенные сведения предполагают также торговлю рабами, но ал-Бакри о ней ничего не сообщает. Ничего не говорится о работорговле даже при упоминании военных действий, предпринимавшихся соседями Ганы — мусульманами из Силлы (в среднем течении Сенегала) против «черных язычников»^{25}. Можно ли сделать вывод, что она вообще не имела места? Это трудно предположить, поскольку известно, что продажа военнопленных была тогда общепринятым делом. Такое предположение к тому же противоречило бы данным современника ал-Бакри, уточнявшего, что большинство черных рабов, продававшихся в мусульманском мире, происходили не из нильских стран, а из Западной Африки^{26}, где самый оживленный торговый путь шел через Гану. Поэтому какая-то часть африканских рабов обязательно должна была проходить этим путем. Именно с ними, безусловно, связано происхождение «черного населения», жившего тогда на заболоченной и нездоровой равнине Гарб в Марокко. «Там могли жить только негры», — сообщает ал-Бакри, и появление среди них белого человека вызывало удивление и любопытство^{27}. Но черные рабы вывозились и еще дальше. Среди женщин, привезенных из Судана, выбирали самых красивых и отсыпали их в сопровождении евнухов к аббасидским принцам в Багдад и к другим знатным вельможам. Надо заметить, что в этом направлении тогда отсылались не только черные рабы, но и рабы-европейцы^{28}.

Империя Гана погибла в XI в. под ударами Альмора-видов, пришедших с территории нынешней Мавритании. Торговые связи, которые до этого были, по-видимому, довольно широкими, прекратились. Аудагост терял свое значение, и в XII в. географ Идриси описывает его уже как «маленький городок в пустыне, где мало воды»^{29}. в стране воцарилась анархия. Принявшие мусульманство жители Ганы так же, как их единоверцы из Теркура (Фута-Торо) и Силлы, регулярно совершали набеги («раззия») на языческое население с целью захвата рабов. Всех язычников-анимистов называли «ламлам», т. е. «неверными», которых вера разрешала обращать в рабство. Эти племена считались плодовитыми, и потому их рассматривали как неистощимый источник новых рабов^{30}.

Для жертв набегов находили покупателей среди купцов из Магриба, приезжавших, несмотря на распад империи Гана, еще «в большом числе» на ее земли^{31}, откуда устремлялись и в другие регионы^{32}. Это купечество в то время получило действительно огромный рынок, так как Альморавиды, продолжая свою экспансию, завоевали Марокко и западную часть Алжира, а затем в ответ на призыв о помощи живших в Испании арабов, атакованных кастильцами, подчинили себе и эту страну. В результате владения Альморавидов простерлись от Сенегала до берегов Тахо. Именно в это время на юге Испании число суданских рабов, которых ранее было здесь довольно мало, резко возросло^{33}.

В XIII в. в Западной Африке сложилось другое крупное политическое образование — империя Мали[8]; в период своего расцвета она простиралась от Атлантического океана до города Гао. Торговля рабами была, по-видимому, очень широко распространена в империи. Арабский историк XIV в. утверждал: «Король этой страны (мусульманин) постоянно ведет святую войну и непрерывно участвует в походах против своих соседей — негров-язычников»^{34}. Часть пленных включалась в личную прислугу монарха и его приближенных. Численность такой прислуги, по-видимому, была довольно значительной, если принять на веру сообщения о свите (около 10 000 человек), сопровождавшей Мусу, императора Канкана, во время его знаменитого паломничества в Мекку в 1324 г^{35}.

Другие работы, на которых использовали рабов, были куда более тяжелыми: добыча золота — источника богатства и мощи империи^{36}, или соли — важного предмета товарообмена. Но часть захваченных при набегах рабов вывозилась, и число таких невольников могло быть довольно значительным. Известны два главных направления вывоза рабов из Мали. Первое — на север; по нему, например, шел караван, насчитывавший «около шестисот девочек-рабынь», с которым двигался в Марокко знаменитый арабский путешественник Ибн Баттута в XIV в.^{37}. Второе — в Египет, где в 1275 г., по сообщению арабской хроники Макризи, после военной экспедиции было продано 10 000 суданцев^{38}. Они происходили из принильских районов, а указанная цифра свидетельствует о большом спросе на рабов, что привлекало работорговцев. По словам уже упоминавшегося Омари, именно рабы были источником «доходов, которые он (император Мали) получал от набегов на землю язычников»^{39}.

Таковы известные нам примеры большой распродажи рабов в Египте. С образованием империи Мали произошло смещение транссахарских торговых путей, сходившихся в районе «петли Нигера». Путь из Марокко переместился к востоку. Другие караваны двигались с юго-запада на северо-восток, прямо связывая Западную Африку с Египтом. Торговля по этому пути стала столь же оживленной, что и по первому, которому купцы оказывали предпочтение раньше. Это относилось и к торговле рабами: их вывозили и той и другой дорогой. В эпоху расцвета империи Мали какое-то число рабов, несомненно, поступало в эту страну и с востока. Так, во время знаменитого паломничества Мусы, он сам и его приближенные, проезжая через Каир, покупали там местных, певиц»^{40}. При дворе малийского монарха находились также «около тридцати турок-пажей, купленных для него в Каире»^{41}. Ибн Баттута в одной деревне на Нигере, чуть выше Томбукту, встретил паломника, имевшего раба-араба, родившегося в Дамаске и, безусловно, тоже купленного в Египте^{42}. Но поступление рабов с востока было все же очень незначительным и сводилось к немногочисленным невольникам, купленным для престижа королевского двора или даже ради простого любопытства. Этот небольшой приток рабов не шел ни в какое сравнение с их оттоком в обратном направлении.

Империя Мали пришла в упадок в XV в., и ее завоеватель сонни (правитель) Али создал в 1464–1492 гг. на руинах старой империи новую — Сонгай (или Гао)[9], которая занимала примерно ту же территорию, что и ее предшественница. Али продолжал сложившуюся в Мали практику депортации завоеванного населения. Она получила наибольший размах в ходе военных кампаний, особенно многочисленных при аскии (императоре) Мухаммеде (1493–1528). Эти кампании были направлены главным образом против народа моей, но захватывали и другие районы, например, Галам в верховьях Сенегала, где жили сонинке^{43}, или же район Гобер к востоку от нынешней республики Нигер^{44}.

Такие военные экспедиции продолжались и при преемниках Мухаммеда^{45}. Набеги совершались на племена анимистов, и если принятие ими ислама могло спасти некоторых пленников от рабства^{46}, то, как мы увидим ниже, это происходило, безусловно, далеко не всегда. Большинство пленников становилось рабами. Впрочем, не так редки были случаи, когда побежденные сами добровольно шли в рабство к победителям, так как все равно оставались без средств к существованию в краю, разоренном войной^{47}.

Вывоз пленников проводился иногда выборочно, в соответствии с конкретными запросами. Так, аския Мухаммед, захватив один город в Масине, вывез для себя и для своего брата пятьсот каменщиков^{48}, а его сын Дауд забрал себе из числа пленных после одной военной кампании много певцов^{49}. Но бывали и депортации более многочисленных групп населения, иногда целых племен, названных одним автором того времени «кабальными». Этот автор насчитал до 80 таких племен. Они оказались в такой кабале, вероятно, в более раннее время, т. е. в эпоху империи Мали. Каждое из этих племен выполняло особую трудовую повинность и выплачивало оброк в соответствии с нею. Одни занимались земледелием и поставляли продовольствие; другие (из их числа брали конюхов для королевских конюшен) пасли лошадей; третьи, жившие на Нигере, поставляли вяленую рыбу, а также держали наготове пироги с гребцами для государственных нужд; четвертые выделяли прислугу для монарха и его приближенных, и, наконец, пятые изготовляли оружие — копья и стрелы, требовавшиеся для часто воевавшей армии.

Надо отметить, что это кабальное население обычно эксплуатировалось вполне умеренно. Заранее определялся размер оброка, и, помимо него, ничего более с населения не требовали. Иногда даже и оброк не выплачивался полностью, если для этого действительно не было реальной возможности. В подобных случаях речь идет, скорее, не о полном рабстве, а о закрепощении или просто о выплате побежденными дани^{50}. Однако в одном из таких племен, находившемся в личном владении монарха, существовала и более тяжелая форма кабалы. Речь идет о «зенджах»; это слово мы уже встречали в другом контексте, в данном же случае оно обозначает вполне определенную группу населения. Зенджи были своего рода резервом людского фонда для монарха, который использовал этот резерв, чтобы одаривать (иногда целыми деревнями) своих вельмож^{51} или иностранных монархов, например правителя Марокко^{52}.

В принципе кабальные племена должны были выполнять свои подневольные обязанности лишь в пределах государства. Но на практике они порой оказывались в кабале и вне его пределов, так как аския иногда собирал людей из разных племен, чтобы, например, выменять их на лошадей из Северной Африки^{53}. Впрочем, такие случаи были довольно редки. Однако торговля рабами совершенно иной размах приобретала в восточных районах, куда свозили пленников, захваченных при набегах на поселения анимистов, живших восточнее и южнее Сонгай. Так возникли крупные рынки рабов в Томбукту^{54} и в Гао^{55}.

Отсюда на север шла дорога на Туат, ставшая в эпоху империи Сонгай главным путем через Сахару. Туат и далее на северо-востоке Уаргла служили важными центрами перераспределения товаров, где встречались купцы, специализировавшиеся на транссахарской торговле, с торговцами из Берберии (Северная Африка). Часть привозимых рабов оставалась в этих центрах, например в Уаргле, где черные женщины были в таком большом числе, что население здесь оказалось сильно смешанным с негроидами^{56}. Большинство же рабов отправляли дальше: в Тунис (но, как будет показано ниже, рабы сюда поступали в основном по восточному пути); в Алжир, где ежегодно дей столицы получал тридцать черных рабов как «подношение» от правителя Уарглы^{57}; безусловно, в Тлемсен — крупный в то время политический и торговый центр, очень тесно связанный с Суданом^{58}. Но основной поток рабов по этому направлению шел в Марокко, куда рабы поступали также по западному пути от мавританского побережья, в частности из Аргена и Сенегала. В Марокко мавры и арабы приобретали ценные товары, привозимые с севера (лошадей, изделия из шелка и т. п.), расплачиваясь за них «большим числом невольничьих голов» и при этом рискуя самим оказаться похищенными португальцами, начавшими появляться в этих местах^{59}.

В Марокко таким образом поступало немало рабов, и на юге страны возникли многочисленные невольничьи рынки: в Тадле, к северо-востоку от Марракеша^{60}; в Тафилалете, который по-прежнему, несмотря на упадок Сиджильмасы, часто посещали купцы^{61}; по всему верхнему течению уэда Дра, служившему еще одним проходом в Марокко с юга между Марракешем и Туатом^{62}; наконец, в Сусе, где по берегу Атлантического океана тоже есть проход на север в Марокко, аналогичный долине уэда Нун, расположенной несколько южнее^{63}. Во всех этих местах возникала такая концентрация «черных», что и здесь тоже происходило заметное их смешение с местным населением. Впрочем, это было характерно и для многих других центров торгового обмена с внутренними районами континента.

Столицей Марокко до первой четверти XVI в. был Фес; это объясняло его привилегированное положение в стране. Именно здесь султан принимал дань, в том числе и такую, как от вождя области Танзит на уэде Дра, — сто рабынь и несколько десятков евнухов. Вместе с ними посылались экзотические животные и разные ценные предметы. Черных рабынь можно было увидеть повсюду в городе: большинство служанок в банях были негритянками, да и вообще черная прислуга считалась здесь столь обычной, что даже в домах скромного достатка полагалось включать в число свадебных подарков черную рабыню^{64}.

Таково было положение рабынь, но рабов-мужчин ожидала более тяжелая участь: прежде всего они были нужны для работы на обширных плантациях сахарного тростника, расположенных в разных районах страны (Сус, Хауса к югу от Марракеша, окрестности Эс-Сувейры). Возделывание плантаций, сбор и размельчение тростника, получение из него сахара — все это требовало многочисленной рабочей силы. Именно ее составляли в основном черные рабы^{65}, с которыми впоследствии оказались связаны многие важные события.

В рассматриваемый период сахар обеспечивал Марокко треть его доходов, став главным предметом экспорта в обмен на европейские товары. Развитие производства столь важного продукта оказалось под угрозой в XVI в. с приходом к власти династии Саадидов. После захвата ими Марракеша в 1525 г. они, проводя свою линию политического укрепления и экономической экспансии, овладели Туатом, а затем и соляными копями Тегаза в пустыне. Соль из этого месторождения была основным предметом торгового обмена с Суданом. Экспансия в направлении Тегазы имела поэтому целью подчинить себе всю транссахарскую торговлю, однако достигнутые успехи могли полностью утратить свое значение из-за начала упадка внутренней экономики Марокко.

Военные столкновения, сопровождавшие воцарение новой династии, привели к запустению плантаций сахарного тростника и разрушению большинства предприятий по его переработке. Когда на трон в 1578 г. взошел Ахмед аль-Мансур, он занялся восстановлением сахарного производства, чтобы обеспечить расширение соответствующих товарообменов. Но для этого опять потребовалось множество рабочих рук, а найти их было негде, кроме как в традиционных местах захвата невольников — в районах к югу от Сахары. А еще более надежным представлялось овладеть этими местами, а потому, продолжая политику экспансии своих предшественников, Ахмед аль-Мансур решил завоевать Судан. Такое решение, видимо, преследовало далеко идущие планы, но совершенно очевидно, что один из них — восстановление численности рабов, необходимых для сахарного производства^{66}. в 1591 г. армия паши Джудера с большими трудностями пересекла пустыню и легко одержала победу над войсками Сонгай у Тондиби. Это привело к падению империи Сонгай и установлению господства Марокко в районе «петли Нигера». В результате участились набеги за рабами, что, в свою очередь, вызвало рост предложения на невольничьем рынке в Томбукту и резкое падение здесь цен на рабов^{67}. Эта тенденция стала почти постоянной, даже усиливалась, так как возрастало число рабов, поступавших к султанам Марокко в качестве дани. В 1599 г. Джудер вернулся в Марокко и привел своему властелину большой караван с предметами роскоши и «большим числом» (впрочем, не уточненным) рабов — мужчин, женщин, евнухов^{68}. Его преемник, Махмуд, успешно подавлял восстания, захватывая при этом много невольников и доставляя их султану. Только в одном из его невольничьих караванов насчитывалось 1200 рабов^{69} (вспешке не очень-то разбирали, кто из пленных язычник, а кто мусульманин).

В конце концов дело дошло до того, что жители Туата, «потрясенные числом рабов, проводимых через их оазис», и тем, что среди невольников не делали различия по религиозным признакам, обратились за разъяснением к проживающему в Томбукту и пользовавшемуся большим авторитетом правоведу Ахмеду Бабе. Он подтвердил принцип, что всякий мусульманин — свободный человек. Что же касается «неверных», го они могут быть обращены в рабство только в результате истинной «священной войны» — джихада, то есть войны, начатой «за божье дело» в соответствии с законами и лишь после того, как мирные переговоры окажутся безуспешными. Во всех остальных случаях ислам считает обращение в рабство незаконным, и, если неизвестна причина, по которой человек стал рабом, продажа его противоречит закону. В реальной жизни все происходило иначе, и Ахмед Баба вынужден был признать, что при набегах за рабами часто не проводили различия между мусульманами и язычниками, не соблюдая никаких норм мусульманского права. «Эта торговля рабами, — заключил он — одно из самых больших несчастий нашего времени»^{70}.

Господство Марокко над районом «петли Нигера» продолжалось недолго, а те из завоевателей, кто осел здесь, быстро смешались с автохтонным населением. Как же это сказалось на работорговле? Шел уже XVIII век — из-за нехватки источников информации «темный» период в истории Западной Африки, во всяком случае, ее внутриконтинентальной части. Сведения, дошедшие до нас об этом времени, относятся в основном к прибрежным районам, где с XV в. все чаще стали появляться европейцы. Они занимались здесь торговлей, которая быстро свелась главным образом к вывозу рабов, о чем подробнее будет рассказано во второй части книги. Но было бы интересно сейчас проследить влияние этого нового явления на транссахарскую работорговлю. Продолжалась ли она в ущерб прибрежной торговле или же, наоборот, сочеталась с ней, не мешая ей? Один факт позволяет склониться ко второму предположению.

В конце XVII и в начале XVIII в. знаменитый султан Марокко Мулей Исмаил создал большую армию из черных солдат, в которой «одновременно выполняли приказы» 12 000 человек^{71}. Трудно сейчас уточнить, в какой степени это войско пополнялось харратинами — жителями южных провинций — и суданцами, доставленными через пустыню^{72}, но, по-видимому, по давней традиции, последних было немало. Это тем более вероятно, что, несмотря на широко распространенное мнение, транссахарская торговля не пришла в упадок с исчезновением империи Сонгай; рабы, золото и слоновая кость продолжали занимать видное место среди товаров, поступавших из Судана в Марокко^{73}. Число рабов вполне могло уменьшиться, так как больше не было нужды в рабочей силе для плантаций сахарного тростника, пришедших в полный упадок из-за конкуренции сахара, привозимого из стран Нового Света.

Центральный Судан

В то время как в Западном Судане сменяли друг друга великие империи, постоянно связанные торговлей с Северной Африкой, другой торговый путь, соединявший область озера Чад с Триполитанией через центральную часть Судана, тоже отличался заметной активностью. Центр перераспределения товаров на этом пути находился в Завиле, в Феццане — области древних гарамантов. Именно здесь обосновались купцы-ибадиты, пользовавшиеся в течение всего периода, соответствующего европейскому Средневековью, большой известностью в мусульманском мире потому, что продавали много рабов^{74}.

Этот торговый путь упоминается уже с IX в., и к тому же иных товаров, кроме рабов, арабские историки на этом трассахарском пути не видели. Посредниками служили жители Кавара, расположенного на полпути между Феццаном и озером Чад^{75}. Сначала для организации набегов за пленниками обращались к помощи воинственных племен, какими были в то время канури. А через три столетия сами канури создали в Канеме (на северной оконечности озера Чад) довольно мощное государственное образование, простиравшееся на севере до Феццана и включившее Кавар с соляными копями Бильмы.

Владея, таким образом, ценнейшим товаром и важным путем в транссахарской торговле, новое государство смогло развивать широкие торговые связи, в том числе вывозя в разных направлениях рабов. На западе их обменивали на медь, добытую в Такеде к северу от Гао^{76}. Севернее Завилы торговый поток распадался. Один путь вел в Марокко, куда отсылалось «очень большое число детей»^{77}, другой — в Тунис, где династия Заридов нуждалась в значительных контингентах черных воинов для войн с Фатимидами из Каира. Рабы вывозились в Тунис и после завоевания его Аль-мохадами из Марокко^{78}. Еще один работорговый путь вел в Египет, и с ним связаны серьезные конфликты.

Правившая в Канеме династия приняла ислам еще в конце XI в. и совершала набеги на анимистов, живших южнее в районах, заселенных столь густо, что ряд авторов называли их настоящими «питомниками рабов»^{79}. Но в XIV в. наступил упадок Канема, вызванный междоусобицами. Канем потерял часть своих владений и не мог больше устраивать набеги. Приезжавшие с севера арабские купцы были недовольны уменьшением числа рабов, предназначенных для продажи, и, пользуясь нараставшей в стране анархией, сами начали захватывать в неволю даже принявших мусульманству подданных Канема. Это приняло настолько большой размах, что король Канема даже послал официальный письменный протест египетскому монарху^{80}.

Упадок Канема не привел к исчезновению его правящей династии. Она лишь перебралась на другой берег озера Чад, в Борну (северо-восточнее современной Нигерии), где возникло новое государство, достигшее расцвета в XVI в. Об этом периоде сообщают хроники, авторы которых оставили довольно подробные сведения о Борну. Так, в начале XVI в. Лев Африканский дал описание того, как здесь происходили основные торговые сделки. За привезенные с севера товары рассчитывались главным образом рабами: например, за одну лошадь давали 15–20 человек. Лошади вообще высоко ценились правителями Борну, желавшими завести у себя кавалерию. Используя приобретенных указанным путем животных, устраивали новые набеги на соседние с Борну области, чтобы захватить там столько невольников, сколько требовалось для расчета за очередную партию лошадей. Подобные набеги длились порой по нескольку месяцев, и привезшие лошадей купцы вынуждены были дожидаться возвращения правителя с пленниками для окончательного расчета^{81}.

Какая-то часть уводившихся на север через Сахару невольников (оценить которую теперь невозможно) вообще вывозилась за пределы Африки через порты Мисурата (восточнее Триполи) и Киренаика. Последний, по-видимому, стал довольно крупным поставщиком «живого товара» для европейских стран Средиземноморья: христианской Испании (ранее мы упоминали о вывозе в предшествующие века рабов в мусульманскую часть этой страны), Южной Франции, Италии. В указанные страны рабов завозили издавна, но раньше это были преимущественно «склабы» (или славяне), которых привозили с Балканского полуострова, но еще больше из Причерноморья. Однако после взятия турками в 1453 г. Константинополя всякая связь с этими областями оказалась нарушенной, и все внимание работорговцев обратилось на Африку.

В XV–XVI вв. число черных рабов в Европе, которое ранее было довольно незначительным, стало быстро расти. Эти рабы оказались сосредоточены главным образом в городах Испании — Барселоне, Валенсии и Севилье, в таких областях Франции, как Руссильон и Лангедок, на Сицилии и в Италии — в Неаполе и Венеции. Некоторые данные о числе черных невольников в этих местах можно выявить в скрупулезно составленных нотариальных актах, фиксировавших куплю-продажу рабов. В них указывалось, в частности, откуда были невольники. Наиболее часто упоминались горы Барка в Киренаике, но в Испанию рабы поступали также из Марокко, а в Италию — из Туниса и Египта^{82}.

Черные рабы, вывозимые через Средиземноморье, попадали, кроме того, и в Турцию^{83}, все больше привлекавшую работорговцев. Став хозяином на Балканском полуострове, Османская империя начала наращивать свою экспансию в Северной Африке, завоевав в 1517 г. Египет, а в 1551 г. — Триполи. Возникло напряжение в отношениях с Борну, обеспокоенным стремлением новых хозяев на Средиземноморском побережье распространить свою власть и на Феццан. Борну издавна претендовало на господство в этой области, и, чтобы создать противовес османскому давлению, Идрис Алома (царствовавший в Борну более тридцати лет в конце XVI в.) завязал тесные отношения с Марокко, также видевшим для себя угрозу в османском закреплении в Алжире. Связи Борну с Марокко проявлялись среди прочего и в отправке туда рабов. В это время жителями Туата^- важного транзитного пункта на пути в Марокко — отмечалось прибытие «большого числа людей из Борну»^{84}.

Однако Идрис был заинтересован и в своих новых соседях на севере, снабжавших его армию ружьями. По этой причине торговые связи с севером все-таки развивались, и, как указывает один автор той эпохи, «многочисленные турки» наезжали в Борну, чтобы «сколотить состояние»^{85}. Такое выражение, исходя из особенностей эпохи, несомненно, означало приобретение большого числа рабов, торговля которыми здесь все расширялась.

В следующем столетии отношения Борну с Османской империей носили более официальный характер, включая обмен посольствами, привозившими по традиции богатые подарки. Посольства, отправлявшиеся в Триполи, всегда привозили черных рабов и евнухов. Паша, в свою очередь, должен был посылать в Борну «равноценные подарки». Одна из таких «посылок» привлекает особое внимание, так как кроме двухсот лошадей она включала «пятнадцать молодых европейцев-вероотступников»^{86}. Мы уже упоминали о «восточных невольниках», попадавших в самое сердце Африки, нечто подобное было и в этом случае. Но все же надо подчеркнуть, что тут речь идет о «вероотступниках» (ренегатах), то есть явно о христианах, перешедших в мусульманство. Однако принятие религии хозяев не спасло молодых невольников от превращения в предмет товарообмена, пусть даже в предмет роскоши.

К западу от Борну возникали государства хауса[10]. Они значительно позже включились в систему транссахарских связей, так как находились в стороне от главных их путей. Они пересекали пустыню на довольно большом удалении от государства хауса. Однако в XV в., после того как севернее территории, населенной хауса, возник крупный центр караванной торговли — Агадес, положение изменилось. Благодаря этому у хауса наладились прямые контакты с Северной Африкой. Помимо проникновения ислама в страну хауса, что, безусловно, произошло в ту же эпоху, новые контакты способствовали развитию ряда городов, до этого прозябавших в изоляции. Теперь же в них за крепостными стенами стали селиться выходцы из самых разных мест, и города хауса постепенно становились активными центрами политической и экономической жизни. Таких городов насчитывалось семь, но наиболее крупными были два — Кацина и Кано. Последний больше известен благодаря старинным хроникам.

У Кано, безусловно, была долгая история, и его территориальная экспансия восходит еще к XI в. В середине XV в. произошел решающий скачок в развитии Кано, вызванный деятельностью энергичного «галадимы» (визиря, или дворцового правителя). Хроника рассказывает о том, как он в течение семи лет подряд опустошал лежавшие к югу от города области, населенные анимистами. Приобретя таким образом значительное число рабов, он расселил их в тридцати одной деревне по тысяче человек в каждой и в строго равном соотношении мужчин и женщин (пятьсот и пятьсот) для обеспечения высокой рождаемости. Надо учесть также, что много рабов отправлялось «сарки» (королю), которому галадима по окончании всей кампании привез в подарок еще три тысячи невольников. За это он был удостоен титула «мощь города»^{87}. Естественно, что такой приток живой силы стал решающим фактором в политическом и экономическом укреплении государства.

Невольников использовали прежде всего в сельском хозяйстве, а также в качестве носильщиков на новых торговых путях. Кроме того, рабы существенно укрепляли армию либо как солдаты, либо становясь «платежным средством» за лошадей для кавалерии, позволявшей предпринимать еще более крупные набеги за невольниками. Сначала они совершались в районы, населенные анимистами, а позже не щадили и мусульманские. В XVI–XVII вв. города-государства хауса часто вели борьбу друг с другом, например, Кано и Кацина. Такие войны тоже сопровождались захватом пленных, которых, как и любых других невольников, продавали и вывозили^{88}.

Требования религии оказались бессильными против интересов работорговли. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в то время в Борну и в государствах хауса, один из нигерийских историков прямо пишет, что «душой торговли» были рабы, а торговля стала главным фактором во всех аспектах развития государства^{89}. Когда господствовали ее интересы, другие соображения отступали.

Говоря об этих районах Центрального Судана, нельзя обойти молчанием особый вид работорговли — продажу евнухов. Пользуясь часто употребляемым выражением, можно даже сказать, что здесь находился центр их «производства». Такая репутация была у Борну^{90}, но, по-видимому, она еще более характерна для страны хауса. Особая «специализация» этих областей была подмечена еще в XI в.^{91}. Затем, безусловно, в ходе преобразования городов в своеобразные государства, расширявшие свои торговые связи, она еще больше усилилась. Так, отмечается, что в XVI в. в Кано «стало очень много» евнухов^{92} и в свиту сарки, совершавшего выезд, входила по меньшей мере сотня евнухов^{93}. Мощная соседняя империя Сонгай не отставала в этом отношении. Во время победоносного похода на Гобер (одно из государств хауса) аскиа Мухаммед приказал оскопить внуков побежденного короля и взять их в качестве слуг в свой дворец^{94}. Эту деликатную операцию произвели компетентные местные специалисты. Кастрированные пленники оказались не в одиночестве во дворце аскии, они присоединились к многочисленным евнухам, охранявшим огромный гарем^{95}. Позже, в 1584 г. один из преемников Мухаммеда, отправляя султану Марокко ценные подарки, включил в них среди прочего 80 евнухов^{96} — весьма внушительное и в то время число для этого «предмета роскоши». Подобный размах стал, вероятно, возможен лишь потому, что империя Сонгай достигла в то время своего апогея и, подчинив часть районов хауса, обеспечила тем самым постоянное поступление оттуда евнухов.

Египет и Восточный Судан

Мы уже знаем, что Восточный Судан (тогда еще христианская Нубия) был обложен ежегодной данью, выплачивавшейся рабами, и как быстро все это переросло в работорговлю. Она приобрела широкий размах, и с IX в. черные невольники, поставлявшиеся Египту, например, для службы в армии, исчислялись десятками тысяч^{97} в то же время, по свидетельству географа XII в., как мы уже отмечали, очень большим спросом в Египте пользовались нубийские женщины, считавшиеся самыми красивыми и умелыми наложницами; Идриси писал: «Все египетские принцы желают их иметь». Нубиек доставляли даже визирю в Испанию. По этим причинам они продавались очень дорого^{98}. Но в данном случае речь идет все же о торговле невольниками, предназначенными для зажиточных людей, т. е. об особом виде работорговли. Какой же характер она имела в широком плане?

Ответ на это мы находим у другого арабского географа, которого мы тоже уже упоминали, — Бакри. Он сообщает, что в Абу-Мине, городе в Верхнем Египте, где имелись изображения представителей самых разных профессий, встречаются и изображения торговца рабами, «в окружении предметов своей торговли» и с дырявым кошелем, по-видимому символизирующим, «что торговец рабами никогда не накопит состояния»^{99}. Но эту ремарку Бакри можно понимать по-разному. С одной стороны, можно сделать вывод, что продажа рабов была столь ограниченной, что оказывалась нерентабельной. С другой — речь, видимо, идет все же о достаточно широко распространенном занятии, если оно все-таки изображено в ряду прочих профессий. А может быть, совсем наоборот — таких торговцев настолько много, что не каждому удается отхватить достаточно большую долю даже при значительном объеме этой торговли?

Если верно первое предположение, то объем работорговли был незначительным весьма недолгое время. Уже в XIV в. в результате повторного нападения Египта на Нубию она попала под его власть и в ее столице Донголе делами стал управлять губернатор-мусульманин. Выплата дани Египту продолжалась, но, безусловно, в еще более тяжелых условиях, так как страна была завоевана. Дань по-прежнему состояла в основном из рабов^{100}, но их вывозили в Египет немного больше. Историк того времени Ибн Хальдун так характеризует население Нубии: «Именно из него набираются рабы»^{101}. Эти слова отражали реальное положение вещей и указывали на то, что поставки рабов действительно выходили далеко за пределы установленной дани. Свидетельство историка подтверждает постоянный и больший, чем из других мест, экспорт рабов из Нубии.

Эти рабы поступали из районов, примыкавших к собственно Нубии с юга: Дарфура, Кордофана, Сейнара. Последнее название носила столица королевства фунгов, созданного этим негроидным населением в XVI в.[11] Их государственное образование на Голубом Ниле впоследствии сильно расширилось. Набеги в его пределы за рабами совершались особенно часто, так как приобретение рабов обходилось недорого, и именно это привлекало египетских купцов. По свидетельству одного путешественника, они тут «ежегодно покупали большое число рабов»^{102}. Сеннар, кроме того, стал перевалочным пунктом для невольничьих караванов из более отдаленных областей, включая Эфиопию.

Автор XII в. сообщает, что местные жители имели здесь привычку даже красть друг у друга детей и продавать их купцам, отправлявшим затем детей в Египет по суше или морем^{103}. Надо ли понимать указание о «детях» как некое свидетельство того, что именно они занимали основное место в работорговле? Для того времени это вполне возможно, но через несколько веков возрастные рамки рабов, пользовавшихся спросом, явно расширились, поскольку есть свидетельство о том, что в Каир в период паводков на Ниле, когда облегчалась навигация, привозили на продажу «много молодых и старых мавров из Эфиопии»^{104}. Спрос на них действительно был велик, так как эфиопов высоко ценили за трудолюбие, энергичность и верность. Эти качества, между прочим, давали возможность некоторым из них впоследствии занимать значительные посты.

Итак, Нубия была главным, а долгое время и единственным источником ввоза рабов в Египет. Постепенно появлялись новые пути поступления рабов в Египет, связанные с возникновением Мали в Западном Судане и Канема в Центральном Судане. Особенно оживленными были караванные тропы, пересекавшие Сахару наискось и обеспечивавшие непосредственную связь указанных государств с дельтой Нила По этим путям каждый год двигались также караваны паломников в Мекку. Проезжая через Каир, паломники нередко для покрытия дорожных расходов продавали черных рабов, специально взятых для этой цели. Мы уже приводили пример с паломничеством главы Мали Канкана Мусы. Это не единственный случай, и в XVII в. монарх Борну вез с собой более 7000 рабов^{105}.

Монархи, безусловно, путешествовали с большой пышностью. Люди более низкого положения брали с собой не столь многочисленную свиту. Однако для обеспечения своих материальных потребностей во время длительных путешествий им приходилось брать в дорогу товары для обмена на довольно большую сумму. Например, один лишь караван из Текруру помимо большого количества золота имел еще «1700 голов невольников — мужчин и женщин»^{106}. Мы остановились именно на этом примере, потому как в нем указана конкретная цифра, что редко встречается в источниках того времени, но благодаря этому нам становится понятной величина работорговли в повседневной практике. Паломничество было не единственным путем поступления рабов в Египет. Постоянно невольников привозили сюда и купцы-работорговцы, что видно и из упоминавшегося выше письменного протеста монарха Канема. Караваны купцов обычно проходили через Завилу в Феццане, ставшую крупным транзитным торговым центром, а затем двигались через Киренаику. Это наиболее короткий путь в Египет. Другая дорога была намного длиннее, но позволяла купцам посетить Триполи, Тунис и даже Алжир.

Один итальянский путешественник XV в. оценивал вывоз черных рабов через указанные порты Северной Африки в одну-две тысячи в год, но при этом речь шла только о детях примерно десятилетнего возраста^{107}. В следующем столетии польский путешественник также приводит цифру в две тысячи рабов, но составлявших уже не объем годового вывоза из портов, а число людей, которых в отдельные дни продавали на невольничьем рынке в Каире^{108}. Таким образом, работорговля заметно возросла, что было связано с включением в Османскую империю регентств Северной Африки и, несомненно, увеличением товарообмена между ними[12]. Трудно даже представить себе судьбу несчастных людей, которых после долгого и изнурительного пересечения Сахары отправляли по Средиземному морю. Тому же польскому путешественнику рассказывали, что с рабами в пути обращались жестоко и даже могли безнаказанно убить.

Египет в конце концов стал получать рабов из всей Суданской зоны от Атлантики до Красного моря, что, в свою очередь, способствовало развитию работорговли на всей территории страны. Но главными центрами продажи невольников стали два самых больших города Египта — Каир и Александрия. Продажа рабов в них могла проводиться через посредников, которые по поручению владельцев невольников ходили с рабами по улицам и предлагали их купить^{109}. Однако чаще для торговли рабами в обоих городах выделялись определенные места, иногда для продажи отдельно мужчин и женщин, хотя в других местах рабы могли продаваться вместе, без различия пола невольников.

Европейские путешественники оставили нам многочисленные описания этих рынков, облик которых произвел на них сильное впечатление. Приведем одно такое описание; в нем автор особо подчеркивает наличие среди невольников единоверцев — эфиопских христиан (из страны мифического «пресвитера Иоанна»)[13] а кроме того, оно дает типичную картину торговли рабами, имевшую место более трех веков назад.

Торговые операции на подобных рынках имели целью не только обеспечение местных потребностей в невольниках. Рабы покупались здесь также для своего рода реэкспорта. Покупатели-турки увозили невольников в разные районы Малой Азии, но главным образом в Константинополь, где монарший двор, целый класс богачей и само функционирование большой столицы требовали огромного числа слуг и другой рабочей силы^{111}. Другим направлением реэкспорта были Палестина и Сирия^{112}, хотя, по-видимому, сюда вывозилось гораздо меньше рабов.

Невольники, о которых шла речь выше, были африканцами. Однако в Египет поступали невольники и другого происхождения. Один путешественник сообщает, например, о продаже в Каире татарских детей^{113}, хотя это был настолько редкий случай, что продажа привлекла всеобщее внимание. Значительно более многолюдным можно считать приток в Египет невольников из азиатских стран, что даже привело к образованию в стране особого военного корпуса — мамлюков.

В Египте действовала практика, сложившаяся еще в Багдадском халифате при Аббасидах, — создание своего рода преторианской гвардии из иностранцев, которые из-за отсутствия привязанности к данной стране могли хладнокровно подавлять восстания местного населения. Мамлюки сначала набирались из представителей тюркских народов, их привозили с азиатских равнин, затем с Кавказа, из Прикаспия. Среди мамлюков были даже монголы. Особая миссия, возложенная на этих невольников, давала им и особые права, которыми они не преминули воспользоваться в собственных интересах. В 1250 г. они захватили власть в стране и создали династию, правившую до 1517 г., когда Египет попал под власть Османской империи. За этот период число мамлюков еще больше возросло, но на этот раз главным образом за счет европейцев — выходцев с Балкан и из Венгрии, попадавших в плен к туркам во время их завоевательных войн.

Учитывая все формы работорговли в Египте, можно считать, что она нарастала на протяжении нескольких веков и к XVI в. достигла значительного объема. Мы не можем согласиться с историком наших дней, который оценивает его в 12–19 миллионов человек^{114}, поскольку все-таки трудно себе представить продвижение таких огромных людских масс по сахарским караванным тропам даже на протяжении целого столетия. Тем не менее не вызывает сомнения тот факт, что в это время дельта Нила стала главным очагом работорговли в Африке.

Восточная Африка и Индийский океан

Если мы продолжим наш путь по побережью Африки на восток, то доберемся до побережья Сомали, откуда, как отмечалось, африканских рабов вывозили начиная с античного времени, хотя сведений об этом у нас мало. Арабский географ X в. сообщает, что отсюда вывозили евнухов, но, уточняет он, «худшего сорта»^{115}. Тем не менее и на них находился спрос в Южной Аравии, откуда этих евнухов могли переправлять и значительно дальше, так как Аден в ту эпоху стал местом встречи судов, приходивших из Красного моря, Персидского залива, Индии и даже Китая^{116}. Евнухи были, безусловно, из местных жителей, а не из числа эфиопов, которых всегда ценили.

Эфиопские евнухи пользовались очень большим спросом. Как мы видели, их доставляли в Египет по суше и по морю. Морской путь чаще всего проходил через острова Дахлак, лежащие на широте порта Массауа и ставшие давно уже важным торговым перекрестком. Но Египет был не единственной страной, куда везли евнухов. Другой такой страной, ввозившей, безусловно, большое число евнухов, был Йемен, имевший даже особый договор с правителями Дахлака. Одна из статей касалась торговли рабами. В соответствии с ней в Йемен единовременно поставлялась тысяча рабов, включая пятьсот эфиопских женщин, так же высоко ценившихся в гаремах, как и нубийки.

В конце концов эфиопских рабов в Западном Йемене стало так много, что им удалось осуществить в XI в. государственный переворот, а один из них (вольноотпущенник) основал династию, правившую полтора столетия!^{117}. Такой оборот дела отнюдь не приостановил ввоз новых рабов. Как и в доисламский период, эфиопы по-прежнему очень ценились как прекрасные воины и без них не могли обойтись в армии. Один итальянский путешественник, побывавший в Адене в начале XVI в., сделал оригинальное сопоставление воинских подразделений, подготовленных местным султаном для военных действий против Саны. 3000 воинов-эфиопов султана представлялись итальянцу более мощной силой, чем имевшие по сравнению с ними довольно жалкий вид 80 000 местных воинов. Эфиопы были куплены совсем молодыми (в возрасте около двенадцати лет), что позволило воспитать их в полной преданности хозяевам^{118}. Безусловно, частью этого воспитания стало обращение в ислам, но, как свидетельствуют путешественники^{119}, оно требовалось и для взрослых рабов-воинов.

Именно этим обстоятельством и объясняется, даже учитывая нравы той эпохи, жестокость поступка Албукерки. Этот португальский вице-король Индии в 1513 г. вторгся в Красное море, где захватил два арабских судна, перевозивших в Джидду как невольников подданных «пресвитера Иоанна». Придя в ярость от захвата христиан мусульманами, он приказал отрубить носы, уши и руки всем морякам плененных судов^{120}.

Эфиопов, помимо Египта и Аравии, вывозили в Индию, что происходило через порт Зейла, куда стекались многочисленные купцы, в основном за рабами или барышами^{121}. Об этом направлении вывоза рабов подробнее будет сказано дальше.

Рассмотренная зона вывоза рабов охватывала берега южной части красноморского побережья и Аденского залива. Восточный морской фасад Сомали и побережье, протянувшееся от него на юг, вплоть до современного Мозамбика, имели как с географической, так и с демографической точек зрения совершенно иной характер. Африканское побережье Индийского океана с античных времен было постоянно связано с азиатскими странами. Этому благоприятствовала сама природа — смена муссонных ветров, когда с ноября по март дуют ветры с северо-востока на юго-запад, а с июня по октябрь господствуют ветры обратного направления. Поэтому в течение года парусники могли совершать плавания в обоих направлениях.

Начиная с VIII в. еще одно обстоятельство, но уже связанное с населением, должно было облегчать такие связи. Речь идет о расселении на восточном побережье Африки иммигрантов арабского и персидского происхождения, покидавших свои страны из-за религиозного диссидентства. Эти переселенцы создали цепочку городов от Могадишо в Сомали до Софалы вблизи Бейры, крайнего пункта на побережье, которого достигали муссонные ветры. Отсюда же вывозилось золото, добывавшееся на рудниках Мономотапы (Зимбабве). Значение этих городов возрастало по мере прибытия в них новых иммигрантов, интеграции их с местным населением, развития широких торговых связей. Их апогей приходится на XIV–XV вв., а резкий упадок связан с португальскими завоеваниями.

Население этих районов получило у арабских авторов общее название «зенджи». Как отмечалось выше, этот термин довольно расплывчат, а иногда его вообще относили ко всем «черным». Во всяком случае «зенджи» означало если не всех жителей восточного побережья Африки, то, безусловно, население, жившее на территории от среднего течения Нила до Софалы. Видимо, эта область считалась наилучшим местом для добычи рабов. Именно на это указывает само слово «зенджи», имеющее уничижительный налет. Не говоря уже о таких нейтральных физических признаках, как, например, очень темный цвет кожи, зенджи воспринимались как существа с особо неприятными свойствами (вроде дурного запаха тела), да еще и с каннибальскими привычками. Что же касается оценки арабами их моральных качеств, то это резюмирует старая поговорка: «Голодный зендж — ворует, сытый — насилует».

Но в то же время некоторые недостатки зенджей даже приобретали коммерческое значение. Считалось, что они «крайне бойки» в том смысле, что всегда веселы из-за полной беспечности. Последнюю объясняли «неполноценной организацией их мозга», из-за чего зенджи, попав в рабство, якобы тут же забывали о своем прежнем свободном положении и удовлетворялись уготованной им судьбой. Кроме того, они имели репутацию рабов, способных выносить самую тяжелую работу, и были довольно недороги. Все это, вместе взятое, как бы предопределяло их невольничью судьбу. Именно поэтому рабы занимали в экспорте с восточного побережья Африки заметное место наряду со слоновой костью, золотом, экзотическими животными, раковинами каури, амброй и т. д.^{122}.

Эти товары вывозились в самые разные места по всему югу Азии. Особенно много товаров шло в Месопотамию, где Аббасиды, победив в VIII в. в Дамаске Омейядов, перенесли столицу халифата в Багдад и образовали новую династию, самым знаменитым представителем которой стал Харун-ар-Рашид (786–809 гг.). Здесь возникла «блестящая цивилизация», нуждавшаяся среди прочего в большом числе рабов для строительства новых городов, в частности столицы Басры, а также для возделывания плантационных культур, без чего не могло просуществовать огромное городское население.

Рабы в мусульманский мир того времени поступали из самых разных регионов. Прежде всего это были славяне из Восточной и Центральной Европы, которых привозили на продажу франки, евреи и венецианцы. Затем шли тюрки из Средней Азии, с транзитных рынков Самарканда и Бухары; именно этих рабов брали для воинской службы. Наконец, доставляли сюда и черных рабов, в Месопотамии это были зенджи.

Принимая во внимание описанную выше репутацию зенджей у арабов, понятно, что их направляли на самые тяжелые и грязные работы. Зенджи в основном сосредоточивались в южных районах, где им приходилось уничтожать солевую кору на почве, чтобы сделать ее пригодной для возделывания. Куски такой коры сносились подальше от полей и складывались, образуя целые холмы. Черные рабы жили там же, где работали, не имея возможности создать семейный очаг и получая для пропитания лишь немного вареной пшеницы и фиников. Это существование зенджей омрачалось еще особой жестокостью надсмотрщиков из числа вольноотпущенников, доказывавших таким образом свое усердие.

Подобные тяжелейшие условия иногда приводили к бунтам, но их сразу же подавляли. Однако репрессии не устраняли проблем, которые обострились в IX в., когда в халифате осложнилась политическая обстановка. Центральная власть стала ослабевать, уступая власти губернаторов на местах. Распри между арабами, персами и турками лишь усиливали общий беспорядок. Возникла угроза восстания, которое и не преминуло вспыхнуть, как только появилась фигура, способная его возглавить. Ею стал один из главных противников халифа, Али-бен-Мухаммед.

Он привлек на свою сторону зенджей, поднявших мятеж в 869 г. Целые города, включая Басру, были разграблены, а их жители истреблены или спаслись бегством. Войска халифа, посланные для подавления восстания, были опрокинуты. После этого начались бунты местных крестьян, тоже влачивших жалкое существование. В тех районах, где зенджи прочно захватили власть, они создали очаги своего государства с собственной администрацией и судами, налогообложением и армией. Рабство, однако, они не отменили, теперь арабы оказались слугами и даже предметом торговли.

Такое положение сохранялось более 10 лет, пока халифу не удалось собрать и вооружить армию в 50 000 человек. Она отобрала захваченные восставшими земли, а повстанцев загнала в болота, где они отчаянно сопротивлялись еще два с половиной года. Окончательно повстанцев разгромили лишь в 883 г. Общее число жертв за этот период оценивается по-разному: от 500 000 до 2,5 миллиона человек^{123}.

Описанные события не привели, однако, к прекращению ввоза черных рабов, так как в этот период именно они оказались фактически единственным источником невольников. Это было связано с тем, что с XI в. два первых источника поступления рабов, упомянутых ранее, иссякли. Славян, полностью перешедших в христианство, единоверцы уже не могли продавать мусульманам. Последние, в свою очередь, также стали поступать по отношению к принявшим ислам тюркам, тем более что воинственные тюрки из жертв превратились в победителей и сами занялись работорговлей. Африка, таким образом, становилась единственным континентом, откуда еще можно было черпать живую силу.

Наряду с другими регионами Африки ее восточное побережье тоже испытало последствия сложившейся ситуации. Географ XII в. Идриси описывает те уловки, с помощью которых арабы в «стране зенджей» заманивали детей и крали их. Он подробно рассказывает и об одном шейхе острова, расположенного в Османском заливе, организовывавшем походы за зенджами («много их забирал в рабство»)^{124}. Дальше мы еще вернемся именно к Оману, который станет играть все более важную роль в перепродаже в страны Персидского залива рабов с восточноафриканского побережья. Сообщение Идриси показывает, с какого времени это началось.

Перепродажа рабов происходила не только в страны, расположенные по берегам Персидского залива, но и дальше на восток, вплоть до Индии. Мы уже приводили данные о присутствии в этой стране рабов, вывезенных из Эфиопии. Поступали в Индию и зенджи. Всех африканских невольников называли по-арабски «хабши» (иногда — «сиди») — это подчеркивало, что торговля этими рабами находилась в руках арабов. Африканские рабы в Индии сначала использовались на самых простых работах. Путешественник Ибн Баттута, который в XIV в. пересек полуостров Индостан с севера на юг и достиг Цейлона, нередко встречал африканских невольников среди слуг, сторожей, солдат и моряков. Некоторым из них удавалось проявить себя, особенно эфиопам, и тогда они занимали высокие должности вплоть до губернаторов в мусульманском султанате Дели, действовавших, по существу, как независимые правители.

В последующие годы сюда привозилось еще больше африканских невольников, но особенно много в середине XV в., когда наступил расцвет городов на восточном побережье Африки и возрос экспорт рабов отсюда. «Массовый» вывоз рабов происходил и после вторжения мусульман в Эфиопию в 1527 г., сопровождавшегося захватом многочисленных военнопленных. Именно в это время присутствие африканцев стало в отдельных районах Индии важным политическим фактором. Африканцы, оказавшиеся в большом числе в армии Бенгалии, сумели узурпировать власть, и в 1487–1493 гг. в Бенгалии правили «хабши». Потеряв власть в Бенгалии, они еще долго сохраняли свое влияние в других областях Индии. Так, они сыграли решающую роль во внутренних конфликтах, раздиравших султанат Бахманидов в глубине Декана (XIV–XV вв.). На западном побережье Индостана один из самых знаменитых «хабши» — Малик Анбар, когда-то купленный в Багдаде, утвердился даже как визирь, установив контроль над страной. Он осуществил большие реформы, а его сын продолжал дело отца до тех пор, пока не был разбит войсками императора моголов. Но наибольшее число эфиопов находилось в Гуджерате (области к северу от Бомбея), где они занимали важные посты в военном флоте и армии, по крайней мере до XVIII в., когда их навсегда вытеснили местные жители. Взлет и падение! После периода такого взлета слово «хабши» в Индии приобрело уничижительное значение и по отношению к людям с очень темной кожей, неимущим и (совершенно непонятно, по какой причине) с аппетитом Гаргантюа…^{125}.

Ареал экспорта африканских рабов на востоке распространялся еще дальше, вплоть до Китая. Появление там черных невольников отмечается с VII в.^{126}. Их привозили арабские купцы, образовавшие в Кантоне такую значительную общину, что она смогла в следующем веке устроить здесь бунт и разграбить город. Подобные действия, возможно, спровоцировало издание эдиктов, запрещавших ввоз в Китай многих товаров. Власти хотели таким путем избежать вывоза из страны металлических изделий, чему способствовал рост товарообмена. В числе запрещенных к ввозу товаров были и рабы. Неизвестно, ни как строг был этот запрет, ни как долго он действовал; надо думать, не очень долго, так как спрос на рабов продолжал существовать. Китайцы были прекрасно информированы о достоинствах эфиопских женщин, что и объясняло высокие цены на этих невольниц. Китайцы придерживались арабского взгляда на зенджей и за внешний вид и затруднения в овладении языками называли их «демонами», «дикарями», «варварами». В то же время пригодность африканских рабов к самым тяжелым работам и их покорность невольничьей судьбе очень ценились в Китае.

Один текст XII в. сообщает, что большинство зажиточных семей в Кантоне имело в качестве слуг рабов-африканцев^{127}. Вероятно, их число впоследствии даже возросло, когда воцарившаяся в XIV в. династия Мин стремилась усилить морскую мощь империи. Помимо использования традиционных посредников в торговле с восточным побережьем Африки, с ним установились и прямые контакты путем отправки туда крупных флотилий. Эти контакты расширялись, и их следы обнаружены в ряде археологических раскопок в Африке, где найдены китайские монеты и фарфор того времени. Могадишо, по-видимому, занимало особое место в этих контактах, а некоторые историки даже говорят о своего рода китайском протекторате, якобы просуществовавшем здесь вплоть до прихода португальцев.

Другой регион на юге Азии, куда привозились черные рабы, — острова Юго-Восточной Азии. У этого обширного архипелага издавна имелись связи с землями в западной части Индийского океана. Безусловно, индонезийцы уже в V в. достигали Мадагаскара. Начавшиеся с этого времени миграции в значительной мере способствовали формированию населения острова. От Мадагаскара же не так далеко до восточного побережья Африки с его богатыми материальными и людскими ресурсами.

Индонезийцы побывали здесь довольно рано, так как найденная на Яве надпись с упоминанием о рабах-зенджах на этом острове относится примерно к 800 г^{128}.

Зенджи пользовались большой известностью в этих далеких краях, как об этом свидетельствует текст X в. В нем сообщается, что люди с островов «Ваквак» (так именовали Малайский архипелаг) появлялись у побережья с флотом из тысячи судов после плавания, длившегося год и сопровождавшегося разбоем. Эти люди заявляли, что они прибыли «за товарами, подходящими для их страны и Китая, например, такими, как слоновая кость, черепаховые панцири, шкуры пантер, амбра, а также за зенджами, легко переносившими неволю из-за своей большой физической силы»^{129}. Таким образом, для приобретения этих рабов снаряжались крупные и продолжительные экспедиции, маршрут которых мог быть довольно протяженным, если есть упоминание о Китае, указывающее на завоз африканских рабов и в эту страну. Такой факт вряд ли был единичным, поскольку два века спустя, по сообщению Идриси, восточное побережье Африки настолько регулярно посещалось судами с островов «Забедж» (т. е. с Явы и Суматры), что «люди понимали язык друг друга»^{130}.

Безусловно, не следует преувеличивать масштабы вывоза черных рабов в Южную и Юго-Восточную Азию, который, несомненно, намного уступал рассмотренному выше экспорту африканских невольников в то же время в другие регионы. И все же следы первого достаточно заметны на протяжении довольно длительного периода.

Использование рабов

С VIII по XVII в., т. е. в период, которому посвящена большая часть данного раздела, черных рабов вывозили из всей Суданской зоны, от Атлантики до Красного моря, а также из Восточной Африки. Невольники оседали как в пределах Африки, так и вне ее, иногда даже далеко за границами мусульманского мира. Как же их использовали? Вскользь мы уже касались этого вопроса, но все же следует задержаться на нем, хотя это относится к собственно работорговле лишь косвенно.

Большое число невольников использовалось в качестве домашней прислуги. В Северной Африке, например, негритянки имели репутацию отличных кухарок. На Ближнем Востоке и в Индии очень высоко ценилась эфиопская прислуга. Особо следует отметить спрос на темнокожих наложниц, иметь которых разрешал мусульманский закон. Больше всего ценились за красоту фульбе, нубийки и эфиопки. При достижении человеком определенного положения в мусульманском обществе (не говоря уже о монархах) считалось необходимым иметь гарем. Например, «Хроника Кано» сообщает, что один сарки (король) прославился тем, что первым в династии стал обладателем тысячи женщин^{131}. Традиция создания больших гаремов требовала и специальной службы — евнухов.

Мы уже видели, как в Борну и государствах хауса возникали центры, специализировавшиеся на «производстве евнухов». Были и другие такие центры — царство Хадья[14] в Эфиопии и Верхний Египет^{132}. Крайне примитивные способы кастрации вели к огромной смертности тех, кого подвергали операции, и поэтому цены на евнухов были очень высокие. Один сарки из Кано отдал, например, за двенадцать евнухов десять лошадей^{133}. Зная, что в то время лошадь обменивалась на пятнадцать обычных невольников, мы видим, что евнухи ценились примерно в двенадцать раз дороже простого раба. Таким образом, они входили в число «предметов роскоши» и их почти всегда преподносили важным лицам в качестве подарка.

Обязанности евнухов не ограничивались охраной гаремов. Поскольку у них не могло быть семейных привязанностей, они менее зависели от многих житейских обстоятельств, что гарантировало верность хозяину, и поэтому евнухам иногда поручались важные дела и доверялись ответственные должности. Это даже не было редким явлением. «Домашние невольники», как их впоследствии называли (особенно тех, кто родился в доме хозяина), могли пользоваться его особым расположением и выполняли поручения, требующие полного доверия. Они становились скорее помощниками, чем слугами.

Другое использование рабов-мужчин — военная служба. Мусульманские государства включали в свои армии черных солдат — рабов, специально приобретавшихся для увеличения численности вооруженных сил. Обычно эти солдаты хорошо дрались, а в ряде случаев именно благодаря им или их многочисленности достигалась победа. В армию Марокко такие солдаты, по-видимому, стали включаться особенно давно, во всяком случае уже с XI в., в эпоху Альморавидов. Среди черных солдат хорошо проявили себя рабы из племени уолоф, участвовавшие в 1541 г. в штурме Агадира, находившегося в руках португальцев. Уолоф сражались «как дьяволы, а не как люди», писал о них с восхищением один из оборонявшихся^{134}.

Подобные подвиги лишь усиливали желание разных правителей иметь у себя таких солдат, чем, в частности, серьезно занялся знаменитый султан Исмаил, создавший в годы своего правления (1672–1727) «черную армию» Марокко. Она насчитывала при нем 150 000 человек и, по существу_; обеспечивала свое воспроизводство, так как солдаты женились на соплеменницах, а рождавшиеся мальчики заранее предназначались для военной службы. Подготовка к ней была разносторонней и включала обучение многим ремеслам^{135}.

Постепенно черные солдаты приобрели такое значение, что их позиция могла оказаться решающей во время кризисов престолонаследия. Они сгоняли с трона одного претендента, сажали на его место другого, требовали особой платы за поддержку претендентов, короче, становились решающей силой в установлении баланса политических сил^{136}. Это стало серьезной угрозой для внутренней безопасности страны, и поэтому постепенно роль этих войск свелась к личной охране султанов. В Алжире такой функции у черных солдат не было, но в Тунисе именно они позволили Зиридам[15] в XI в. добиться здесь независимости от правившей в Каире династии Фатимидов. Когда же в отместку Каир организовал вторжение кочевых племен в Тунис, то за своего властелина, как пишет арабский историк, с яростной энергией дралось «множество рабов из его черной гвардии, жертвовавших за него жизнью»^{137}.

Аналогичная ситуация сложилась в Египте. Здесь, как упоминалось, в армии уже в IX в. насчитывалось несколько десятков тысяч черных солдат и примерно столько же их было и позже. Их привозили с юга, из Нубии; они отличались крепким телосложением. Высоким ростом, устрашающим видом и своей многочисленностью они поразили персидского путешественника, посетившего Каир в XI в.^{138}. Когда в 1169 г. знаменитый Саладин, назначенный визирем Египта, пожелал выйти из-под власти халифа, назначенного Фатимидами, черные солдаты подняли мятеж, чтобы защитить халифа. Однако халиф отказался от их поддержки, и они разбрелись по стране, подвергаясь безжалостному преследованию. Спустя два года Саладин без труда сверг халифа и объявил себя султаном. Негров сделали прислугой, конюхами, и потребовалось несколько веков своего рода исправительного срока, чтобы негров вновь стали брать в армию, но и то лишь в качестве нижних чинов^{139}.

Мы уже упоминали, что и вне Африки, например, в Аравии, рабы-эфиопы использовались как воины. Еще более заметную роль в этом плане сыграли «хабши», весьма многочисленные в некоторые периоды в армиях разных королевств Индии и потому активно участвовавшие в политической жизни этой страны.

В домашнем услужении или на службе в армии у рабов складывались разные судьбы, что во многом зависело от характера их хозяина или начальника. Изредка рабы могли даже войти в хозяйскую семью или же играть заметную роль в делах. Совершенно иной оказывалась жизнь рабов, направленных на тяжелые работы. В рассмотренных нами регионах повсеместно развивались активные торговые связи, но в то же время часто не хватало вьючных животных или же использование их было невозможно, например, на горных караванных тропах. В этих случаях товары переносили на спине или на голове носильщики. Переносимый ими груз превышал 30 кг, а дневные переходы составляли 15–20 км. Носильщики, которых использовали особенно часто, сообщает автор XVI в., «не сохраняли вообще волос на голове из-за значительного веса переносимых ими обычно на ней грузов»^{140}. Такая работа была, конечно, уделом рабов, но обязанности невольников в караванах были и иными. Из них формировали, например, даже вооруженный эскорт, необходимый для обеспечения безопасности в пути. В городах, где останавливались караваны, рабы также занимались охраной товаров или какой-либо работой, которая обеспечивала их существование^{141}.

Отнюдь не более легкая работа ждала рабов на плантациях. Хотя в сельском хозяйстве мусульманских стран рабы африканского происхождения были не так многочисленны, как в хозяйствах европейцев в Америке, но все же их и здесь насчитывалось немало. Невольники использовались, в частности в сахарских районах, для ухода за посадками пальм и сбора фиников. Главным делом рабов в Сахаре была постройка фоггар — особых подземных галерей, в которых собирались подземные воды, направлявшиеся самотеком к орошаемым землям. Сеть фоггар иногда была очень плотной, и, например, в оазисе Туат их общая протяженность достигала 2500 км.

Системы фоггар, которые выкапывались с помощью примитивных орудий труда, требовали многочисленной рабочей силы не только для их сооружения, но и для поддержания их деятельности. Водостоки быстро заносились песком, и их приходилось чистить один-два раза в год. Таким образом, рабский труд обеспечивал поступление воды, дававшей жизнь в пустыне.

Не с этим ли трудом связана старинная традиция в Табельбале, на северо-западе Сахары? Здесь, когда в семье умирали двое детей подряд, следующего новорожденного объявляли «проданным неграм», чтобы отвести от него этим злой рок. «Продажа» была чисто символической, так как ребенок оставался в семье, но, став взрослым, он должен был всю жизнь делать весной пожертвования своим «названым хранителям»^{142}.

Многочисленная рабочая сила, помимо сахарских оазисов, использовалась на плантациях сахарного тростника в Марокко, так же как и в крупных поместьях Месопотамии (об этом мы уже говорили выше, рассказывая о последствиях большой концентрации рабов). Такая концентрация африканских невольников встречалась и в других местах, например в провинции Лахса на северо-востоке Аравии (современный Бахрейн), где один персидский путешественник XI в. насчитал 30 000 черных рабов на сельских работах — это очень значительная цифра в сравнении с довольно немногочисленным населением^{143}.

Существовали еще более тяжелые работы — рудники: добыча золота в Западной Африке, меди — в Такедде в Сахаре, золота и драгоценных камней — в Нубии. Находиться в плохо укрепленных копях было всегда опасно для жизни. Примитивные орудия труда изнуряли людей, буквально выковыривавших руду из породы и выносивших ее в корзинах на поверхность. Часто питание рабов было очень скудным. В Тегазе, расположенной посреди пустыни, земледелие невозможно и поэтому все продовольствие туда доставлялось караванами, а если хотя бы один из них запаздывал, то людей косила голодная смерть^{144}.

Арабы издавна интересовались золотыми месторождениями Нубии. Здесь также в качестве рабочей силы использовали черных невольников, которых покупали специально для этой цели. Кроме того, они должны были под предводительством своих хозяев бороться с местным населением, противившимся ограблению его исконных богатств^{145}. По берегам Красного моря несколько позже возник еще один вид рабского труда — ловля жемчуга. Для него использовали достаточно сильных юношей, обучая их продолжительным погружениям в воду. Ныряльщиков спускали на веревке с каменными грузилами, держали как можно дольше под водой и, если юноши ничего не приносили, их били.

Исключительная тяжесть этого труда, страх перед морской стихией, которая была совершенно незнакома привезенным из глубины материка молодым людям, наказания — все это вело к огромной смертности среди ловцов жемчуга^{146}.

Мы располагаем очень немногими сведениями об условиях жизни этих тружеников на земле, под землей и на море. Рабы представлялись настолько ничтожными людьми авторам старинных хроник, что не вызывали у них никакого интереса.

Из бегло рассмотренных нами различных форм деятельности рабов видно, что именно благодаря их труду основные звенья экономического механизма того времени могли функционировать. Такое использование рабов не прекращалось, так как работорговля непрерывно поставляла невольников из многих областей Черной Африки. Было бы интересно поэтому попытаться определить общее число людей, попавших в Африке в рабство за то время, которому посвящен первый раздел нашей книги. Однако необходимые данные редко точны или очень отрывочны. Один американский исследователь все же взялся за такой подсчет. Те немногие конкретные данные об объемах торговли рабами, которые ему удалось найти, он дополнил косвенными свидетельствами, например разными сообщениями о численности черных невольников в странах мусульманского мира. На основе сложной аргументации — в ее детали здесь нет смысла входить — он предложил следующие оценки (в хронологическом порядке)^{147}.

Приведенные оценки, безусловно, гипотетические, и сам автор подчеркивает, что приводит их, с огромным сомнением». Нам представляется, что для X–XIV вв. приведенные цифры имеют, скорее, тенденцию к завышению, а для XV и особенно XVI в. они занижены, так как работорговля в этот период была очень активной. По этим вопросам можно долго дискутировать, но что действительно важно, так это представленная общая картина, свидетельствующая о размахе работорговли. Она была весьма заметным явлением на протяжении веков, но приобрела особенно большие масштабы с появлением европейцев на западном и восточном побережьях Африки.