Аккорды мракобесия. Книга первая

7

Парвус без особого труда попал на прием к военному министру в Берлине и выложил перед ним свой четкий план, как стать победителем в Европе. Министр аж подпрыгнул в кресле и коротко произнес:

– Waiter! —Дальше!

– Так как Россия на восточном фронте имеет самую мощную армию, то эту армию надо разложить, а разложив армию, можно путем прихода к власти крайне левых экстремистов, взять власть в стране и стать диктатором. Фамилия диктатора Ленин.

– Ах, знакомое имя, он сотрудник нашей контрразведки, и Германия платит ему большие деньги. И вы думаете, это подходящая кандидатура?

Он нажал на кнопку вызова.

– Гофмана ко мне.

Вошел генерал Гофман.

– Как работает ваш Цуцик? Доложите нам.

– Подлец высшей марки. Со всеми перессорился. Подсиживает и занимается доносительством. Ему дважды устраивали темную. Но он возглавляет большевистскую партию, а большевистская партия выступает за поражение России в войне с Германией. Я на это смотрю отрицательно. У него же русское гражданство. Как так можно? Он уже начал пропагандировать, что его большевистская партия выступает за поражение России в войне с Германией. Лучшего подлеца не сыскать.

– Я вижу, что вы согласны, господин министр, – сказал Парвус более уверенно. – Но чтоб получилось по этому плану, надо, чтоб Германия выделила 50 миллионов марок на переворот, на содержание компартии и на переезд Ленина и его банды в столицу России Петроград. Им надо выделить пуленепробиваемый, опломбированный вагон и разрешить проезд через линию фронта.

Министр пообещал выделить такую сумму в течение десяти дней.

Ленин в это время уже строчил мелкие статейки в мелкие газеты о том, что большевистская партия выступает за поражение России в войне с Германией. Эти мелкие статейки перебрасывались за линию фронта в окопы, попадали в руки солдат, выходцев из крестьян и рабочих и зачитывались на собраниях под аплодисменты.

– Правильно Лялин призывает, неча воевать друг с другом, надо брататься. Все люди – братья. «Наша партия выступает за поражение России в этой войне. Когда Россия будет положена на лопатки, большевики захватят власть и можно будет превратить империалистическую войну в гражданскую».

Германские войска имеют успех на русско—германском фронте, затем русские войска теснят немцев. А почему бы не воспользоваться этими переменами в интересах мировой революции? Что, если поставить Россию на колени, разложить ее армию изнутри, свергнуть царя и захватить власть? А немцы, в знак благодарности, выделят средства, ибо кто может помочь осуществить гениальный замысел? Конечно, Германия. Германия должна победить Россию и большевики окажут ей в этом неоценимую услугу».

Ленин не спал две ночи и составил план, (на основе плана Парвуса), которому суждено было осуществиться. Он собственно только ставил лишние запятые, да усиливал предложения повторением одних и тех же слов. Он украл у него этот план, так же как потом украдет лозунг у эсеров: Мир – народам, земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим.

В этих условиях встал вопрос: кто должен осуществить план Парвуса – сам Парвус или он, Ленин? На кого сделать ставку? На Парвуса? нет! где этот Парвус? Где Ганецкий, подать Парвуса и Ганецкого! Надо договориться. Ставка должна быть поставлена на него, на Ленина!

Ганецкий прибежал, а Парвуса днем с огнем не отыскать.

– Загордился, каналья. Судить его революционным судом, как ту проститутку, которая осмелилась оскорбить вождя мировой революции, то есть меня.

– Владимир Ильич, – дрожащим голосом произнес Фюстернберг˗Ганецкий, видя, как увеличиваются желваки, как разглаживаются морщины на лице Ленина и выходят глаза из орбит. – Парвус собирает деньги с театров, которые ставят пьесу Горького «На дне» в Германии. Горький дал такое распоряжение, он хочет помочь мировой революции и своему другу, то есть вам Владимир Ильич. Двадцать процентов получает автор пьесы, двадцать Парвус, а остальные он приносит в партийную кассу, я вам уже говорил об этом. Максим Горький ваш друг, он друг мировой революции и мой друг. А вы хотели его за это повесить…, в знак благодарности, так сказать. То есть, я имею в виду Парвуса, нашего добытчика, спасителя революции.

– Прохвост этот Горький. Надо, чтоб все деньги отдавал, как я, например. Ты мне целые мешки приносишь, а отдаю их на дело мировой революции.

После удачно высказанной мысли, Ганецкий стал приглаживать пейсы, а когда он приглаживал пейсы, Ленин уже знал: Ганецкий хочет пить, у него пересохло в горле.

– Ты не понимаешь шуток, Ганецкий! Мы с Горьким отдыхали на Капри и спорили, спорили. Он требовал, чтобы партия называла Маркса его настоящим именем Мордыхай, а я возражал. Маркс – это почти мир, а Мордыхай – паршивый еврей, ты понимаешь?

Зиновьев, то бишь, Апфельбаум вернулся из Парижа раньше времени, какой—то весь замордованный, побитый, оцарапанный, с крупным синяком под левым глазом, прихрамывал на правую ногу и как бы искал у кого—то помощи. Ему, должно быть, накостыляли где—то в пути, поскольку он любил приставать к дамам, сопровождаемым кавалерами, представлялся без надобности и тут же интересовался именем дамы.

Не всегда такое поведение сходило с рук нагловатому еврею, любившему брать быка за рога. В этот раз он набрался наглости и шепнул даме на ушко, что у него до колен. Дама не то от радости, не то от ужаса воскликнула «Жорж, выручай!»

Жорж не сам нокаутировал революционера, он всего лишь кивнул головой двум охранникам, что его сопровождали.

Самое страшное, что произошло, Гершон так обильно омочил кальсоны, что на его сандалии потекли струйки, и это забросило его в область стыда и неудобства. Ему пришлось снять сандалии, выжать носки и надеть сандалии на босу ногу.

Миновав два дома и увидев еще одну парочку: мужчина низкого роста в соломенной шляпе, а дама с накрашенными губами, глянула на него, а он прочитал на ее лице: я тебя хочу и тут же бросился в забегаловку, вслед за парочкой, тут же заказал два стакана чаю и согрелся. Дама заметила его босые ноги и тут же с презрением отвернулась. «Гм, не вышло», – произнес он вслух и побежал к Ленину, которого не видел целых две недели.

– Ну, какие дела, Гершон? Почему синяк под глазом? – спросил вождь. – Тебя, должно быть буржуи отлупили за проповедь на площади, когда ты призывал к мировой революции.

– На баррикадах сражался. У самом Париже. Нас было три иудея с палками, а хранцузов набралось с два десятка. Хорошо, что не убили. Нас спасло то, что мы стали петь Марсельезу. Хранцузы поняли по мелодии, что мы представители пролетариата. Володя, но мне пришлось омочить штаны. Они и сейчас не высохли. Нет ли у тебя лишней одежонки.

– Чего нет, того нет. Я и сам страдаю. Мне приносят новые брюки только дважды в неделю, а надо бы каждый день. Брюки у меня постоянно мокрые. Страдаю недержанием, вождь мирового пролетариата. Если хочешь, в мусорной корзине мой костюм валяется, я только что сменил. Брюки, надеюсь, подсохли. Почему носков нет? Врешь ты, Гершон, и ни разу глазом не моргнул, – наступал Ленин, щуря левый глаз.

– Что бы ты без меня делал? – задал Гершон провокационный вопрос.

– Гершон, не хвастайся и не лги. Небось, зацепил кого и получил в рыло. Так тебе и надо. Денег принес? У нас катастрофически не хватает денег, а без денег революцию не сделаешь.

– Наша книга вышла в Париже, но там только твое имя, а трудились мы оба, я даже больше тебя. Галиматья, правда, получилась, но это оправдывает название «Что делать».

– Ты трудился, не спорю, но думал—то я. Это мои мысли в этом великом труде, а не твои. Ты…,ну как тебе сказать? ты не дорос до вождя мировой революции. Давай садись, будем заниматься правкой, убирать неточности, там много наших предположений, а жизнь вносит коррективы…

Гершон умолк. Понял: спорить бесполезно. Он уже переоделся пока в рваные штаны и рубашку безрукавку: Ленин хоть и использовал его как своего слугу, но держал в ежовых рукавицах.

– Ты что орудуешь ножом.

– Карандаши оттачиваю…

– Великие труды пишут пером, гусиным пером. Послушай, Гершон, а ты Инессу в Париже не встречал? На митинге каком—нибудь речь произносила и мое имя произносила, ссылаясь на мои великие труды, в том числе «Что делать?» Может она купила эту книгу и захочет со мной познакомиться, ты не в курсе. Я ее один раз видел мельком.

– Нигде не видел, хоть искал денно и нощно, – бесстыдно врал Гершон.

– Ну, тогда дуй у Париж, схвати ее за руку и скажи: вождь мирового пролетариата велит тебе сию минуту предстать перед ним в голом виде, – произнес Ильич и выкатил глаза.

А когда вождь выкатывал глаза, Гершон знал: спорить бесполезно. Он набросил на себя робу, схватил заточенные карандаши из ящика письменного стола целую охапку, сунул во внутренний карман и выскочил на улицу.

– Шалом, Ильич, – произнес он по дороге, заметив, что Ильич семенит за ним следом.

– Гм, босяки, партия босяков. Вот молодцы—то, – долдонил Ленин, догоняя Гершона, – уже что—то удалось, но не совсем, потому что поп Гапон вмешался, – долой попов!

– Поп Гапон вышел по твоему заданию, – сказал тут же Апфельбаум.

– Что, что? Как ты смеешь возражать, Апфельбаум? Вон! пошел вон, жид проклятый.

– Сам ты жид… калмыцкий, – сказал Гоша в сердцах, но тут же пал на колени и стал целовать в мотню.

Ленин пригладил его пейсы, и это означало, что Гершон прощен.

– Ты мне Янкеля вызови с Урала. Кацнельсона мне и срочно. Он там чудеса творит, руководствуясь моими инструкциями. Я не просто так тут сижу. От босяков я дошел до настоящей партии, партии террористов, – стал хвастаться Ленин. – Мы кардинально разошлись с польским евреем Махаевским, который открыто поощряет террор, а я, пока тайно. Конспирация и еще раз конспирация. Что это означает? А это означает, что если наш человек, член нашей партии, террорист в подполье, то он ничего не должен знать. Ему дают задание бросить бомбу в министра, он должен ее бросить и спрятаться, как мышка в норку. Но я думаю усовершенствовать этот вопрос. Ты слушай, а не закрывай глаза, Зиновьев – Апфельбаум. Что, у сучки был, всю ночь не спал, так? Тоже мне революционер.

– О великий, о мудрый… я по пути за Инессой.

– Вот, это другое дело. Революция это целая наука. Ты понял, Гершон? Движущей силой и здоровым элементом рабочего движения Махаевский считал воинствующих хулиганов, босяков, люмпенов, вносящих в рабочую среду живую струю «здравого пролетарского смысла. Тут я с ним согласен, а дальше нет, дальше мы разошлись. Махаевский… он теперь никто, а я возглавляю партию большевиков.