АКОНИТ 2019. Цикл 2, Оборот 1

РОМАН МОРОЗОВ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ

Цикл 6: 03.2007. — 08.2008.

Расшатавшаяся кирпичная труба выдыхала столб серого дыма. Печь и дом, нутро которого она питала теплом, дед с братом соорудили через десять лет после войны. Валерия удивлялась, как эта догнивающая куча брёвен ещё держится, учитывая, что озерцо меньше чем в сотне метров с годами едва ли теряло в объёме.

Воздух в подполе бывал таким влажным, что его можно было кусать. По балкам расползались грибковые сопли, на выложенных кирпичом стенах проклёвывалась мягкая седая щетина плесени. Но картошка, как правило, не гнила, и остальные запасы с прошлого сентября тоже. Бабка Нина с трудом спускалась в подпол, однако умудрялась поддерживать там порядок Тогда как по-хорошему, думала Валерия, его давно должно было размыть.

Сама она в подпол спускаться не любила и, когда киселеобразный воздух тесного холодного помещения заплывал ей в глотку — словно бесформенный паразит, скользкий и мягкий, — ей хотелось выскочить наружу. А ещё ей хотелось прополоскать горло. Валерия ненавидела тесноту. Пару раз пересилить себя можно, мелочи, и пару раз она себя пересиливала. Но бабку Нину навещала нечасто.

От мыслей о подполе по плечам пробежался лёгкий холодок. Валерия сцепила руки на груди и отвернулась от дома.

Девятнадцатого августа золотисто-лимонная медаль на бледной ткани великанского парадного кителя сияла так, словно кто-то пролистал назад сорок страниц календаря, и Валерия не видела причин запретить ребёнку искупаться. Бабка Нина заныла бы, что уже нельзя, потому что какой-то долдон — к тому ж пророк по воле Всевышнего — изволил помочиться в сапог, или ещё почему-нибудь там, но сегодня она не выходила из дома с самого утра. Нельзя сказать, что Валерия не была этому рада. Разговоры стоили старухе усилий, но ещё больших они стоили Валерии.

Прямой язык из досок лежал на толстых сваях и пятнадцать метров тянулся над черновато-синим зеркалом озерца. Ваня шагами прорисовал по нему кривую траекторию, на ходу скидывая шлёпанцы, у самого края остановился и оглянулся на маму. По пухлому бледному лицу разлились растерянность с недоумением. Маленькие голубые глаза округлились — они всегда были круглыми, — обведённый темно-розовыми губами рот раскрылся. На миг Валерии показалось, будто она видит, как прозрачная слюна скатывается на подбородок мальчика, и ее передёрнуло. Внутри. Снаружи она улыбнулась, расцепила руки и с весёлым: «Давай! Вперёд!» — махнула в сторону воды.

Мгновение Ваня смотрел на неё с той привычной пустотой, что всегда цвела в его зрачках, когда там не вспыхивало что-нибудь отвратительней, и не двигался. Затем щеки цвета альбомных листов расступились, предоставляя место широкой и

(пустой)

счастливой детской улыбке — такой, какие бывали у каждого ребёнка вне зависимости от диагноза, — Ваня повернулся, как по команде «кругом», и с широко раскинутыми руками в надувных закрылках сиганул в воду. Валерия подумала, что в эту секунду мальчик представил себя орлом. А потом его со всех сторон обняла плоть озерца, тёплая, мягкая и ласковая. Как мама.

Ей нравилось видеть его счастливым, несмотря ни на что. Какая-то часть Валерии отключала большинство остальных, закрывала дверь в громадную кладовку с кадрами каждого дня — копии, копии, копии, — когда мальчик глядел вот с такой счастливой улыбкой от скулы до скулы. Но лишь на минуту. Она не забывалась надолго и через завесу безразличия возвращалась в реальность, узкую до вкуса бритв в лёгких.

У его отца была такая же улыбка. За исключением, конечно, отклянчивания нижней губы и слюнотечения. Но Ваня так делал не всегда. В остальном они улыбались одинаково, хотя других сходств между ними не прослеживалось. Цвет глаз и волос мамины, бледность, в общем, тоже… а больше толком-то и определять нечего. Ребёнок как ребёнок. Две ноги, две руки, голова с кудряшками. Все как обычно.

И диагноз из семнадцати букв, который ты научилась выговаривать только за месяц, пропечатанный жирным шрифтом на листе с логотипом и аббревиатурой больницы вверху. Волшебный мальчик.

Дело было в ком-то из них — либо Валерии, либо отце. Когда мысли об этом процарапывались к центру черепа, ей становилось больно дышать. Валерия не могла сделать вдох — чувствовала, что не может. Хрипящий голос ужаса в пустом лабиринте под коркой мог говорить когда угодно и что угодно. Из-за него Валерия не сдала анализы, не прошла обследование, которое могло бы («Возможно, они сказали только возможно») сообщить, в чьём наборе хромосом было дело. На ком лежала вина. Если бы это оказался Ванин отец, а это было возможно, Валерия смогла бы дышать. Но ведь это могла оказаться и она.

Ваня хлопал ручками по воде, разгоняя круги и наводя волны, превращая гладь в рябь, Валерия не боялась за него и смотрела с улыбкой, которая могла бы показаться тусклой и зыбкой. Несмотря на всю неловкость, мальчик хорошо плавал, как будто Природа замыслила его организм для жизни в воде.

Может, так и есть, — негромкий безразличный голос. Валерия старалась к нему не прислушиваться.

Купание в озерце у бабушкиного дома было Ваниным любимым развлечением. Случалось это нечасто, и оттого, когда мама произносила заветное: «К бабе Нине поедем?», а в окошко подглядывали распушившиеся кусты и тополя, счастье поглощало его без остатка.

Иногда вытащить сына из воды стоило физических усилий. Но это тоже случалось нечасто. Бассейн не мог заменить озерцо, хотя честно пытался. Там были другие дети, и бледно-голубой мокрый кафель, и холодные железяки по бокам лестницы, и пахло неприятно. То место не принадлежало Ване. А вот озерцо существовало только для него.

Поэтому, слыша редкие хлопки громкого хохота, отрывистые как звуковые вспышки гранат, Валерия не беспокоилась. Если на то пошло, она сама плавала с меньшим успехом. Когда подворачивалась возможность, она хвалила Ваню и спрашивала: «Научишь такому же брассу?», в ответ на что он широко-широко улыбался и исподлобья сверлил ее счастливыми глазками.

Сама она не учила его ни брассу, ни баттерфляю, ни ещё каким кульбитам в жидкой среде, кроме простецкой гребли. Что-то Валерия списывала на телевизор, но до многого мальчик, без сомнений, доходил сам. Ему с сумасшедшим трудом давались буквы и слова больше чем из двух слогов, но до плавания соображалка работала. В моменты особой сентиментальности — нечастые — Валерия называла его чудом на полном серьёзе. Она не понимала, как Ваня мог научиться этому у себя самого. И большую часть времени не хотела понимать.

В другие моменты — не такие редкие и приятные, но ставшие куда более привычными — она думала, как такое вообще может родиться, хотя прекрасно понимала, что ей выпал далеко не худший приз. И понимала, как.

С болью.

Цикл 1: 01.2000. — 05.2001.

В первый раз боль была невыносимой. Росла в ширину и в высоту, разрывая все ее существо, словно из земли, как в мультиках, появлялся второй Эверест, Валерия запомнила только некоторые отрывки, отдельные сцены, словно все было фильмом — дешевым гибридом псевдо эстетического садизма и извращенского порно. Но боль она помнила ясно. Та шла фоном, как звуковая дорожка. Хотя были ещё крики, много криков, которые почему-то казались далёкими и приглушёнными.

Собственный голос она слышала будто из толстостенного бункера. Пульсирующий звон в ушах перекрывал все остальное. Удары сердца стали похожи на стук паровоза, обрушивающего на рельсы вместо колёс дюжины гидравлических молотов. Она не слышала ничего, кроме боли, а видела только смерть, выбирающуюся из неё между ног.

Он выходил ножками вперёд. Потом кто-то ляпнул при Валерии, что это было иронично, и она разбила о его лицо сервизный чайник. Худшим было то, что такая же мысль посетила ее саму намного раньше.

Головка, вывернутая влево под сильным углом, застряла, и пришлось помогать инструментами. А потом тянуть.

Пуповина об моталась вокруг тонкой шейки, но к тому моменту, как она затянулась, крохотное сердечко под грязной сер о-сине-лилов ой грудью уже перестало сокращаться.

Акушеры заметили, что головка была непропорциональной — слишком большой и неровной. Валерия этого не узнала. После родов своего первенца она не видела.

Тогда, на широком корявом столе под яркими медицинскими светильниками — в голове вертелось слово «рампы», — она успела подумать, что ад именно таков на вкус. К солоноватой кровяной горечи примешивались нотки рвоты и скользкий привкус стекающих в горло соплей, а под самый конец откуда-то выплыла прозрачная тень сладости.

Может, таким же был на вкус ее первенец. Эта мысль близким и верным другом посещала ее месяцы напролёт. Ведь там, внизу, его кто-то ел. Опарыши, аскариды, клещи, всякие черви, жучки… Или кто-то ещё.

Может, он был таким же на вкус.

Валерия знала, что он не кричал, лёгкие не раскрылись, но эхо его первых звуков, тусклых и множащихся, наигрывало у неё в ушах простенький нестройный мотив. Этой мелодией восхитился бы Бенгт Карлссон. От неё хотелось убежать, спрятаться, заткнуть уши, но Валерия не могла. Колючая проволока стягивала тело от шеи до голеней, а влажная и холодная гряз ев о-бордовая кладь давила со всех сторон, будто она оказалась в кирпичном гробу, и сила тяжести действовала здесь в четырёх направлениях. Музыка звучала у неё в голове.

Набор нот — в какой-то момент Валерия стала видеть это именно набором нот, хотя не знала нотной грамоты — мог повторяться десятки, сотни, а может, и тысячи раз, пока она не открывала глаза. Со временем она поняла, что это происходит не во сне, потому что часто просыпалась, не размыкая век, и лежала в ожидании ухода видений, а музыка не заканчивалась. Такая слабая и прозрачная, что к ней приходилось прислушиваться.

Он хотел что-то сказать?

Никакой музыки не было. Валерия знала это… и все равно сомневалась. Уверенность исходила из очевидности, однако подтверждений, настоящих доказательств нереальности бреда, таких, которые можно было бы увидеть или хотя бы объяснить самой себе, не находилось. Может, на самом деле не было именно их.

Музыки не было, но она продолжала звучать, и, слыша ее из ночи в ночь, Валерия начинала верить в ее реальность куда больше, нежели в россказни о святых великомучениках и божьей помощи. Тем более что иногда музыка все-таки была. По-настоящему.

Вступление выдернуло ее из ловушки сна, оказавшейся слишком хрупкой, чтобы удержать или защитить. Мозг не хотел визуализировать звук. Двоящийся, он был и таким, словно сидевший за роялем бледный незнакомец упал лицом на контроктаву, и таким, словно второй незнакомец разом порвал все струны на бас-гитаре. После секунды раздумий Валерия поняла: оба музыканта умерли давно и вдали от инструментов; в ее доме никто ни на чем не играл.

Музыки никогда не было.

Только крики.

Цикл 2:06.2001. -10.2002.

Ваня бился в манеже и орал. Орал как откусивший себе язык Орфей, как безвинный, преданный линчи. Как ненормальный. Последнее сравнение осталось надолго.

Вспотевшие подошвы соприкоснулись с холодной поверхностью пола, вернув Валерию в реальность. В другой комнате ее второй сын проснулся и кричал. Больше ничего. Она сделала восемь быстрых шагов и убедилась в этом. Никакой музыки, никаких незнакомцев. Просто маленький синеглазый ребёнок, которого можно легко успокоить.

Она взяла Ваню на руки. Пальцы левой угодили на горячую мокрую часть пелёнки. Валерия прижала сына к груди и стала ходить по узкой комнатке туда-сюда, раскачивая его и бормоча: «Тише, Ванечка, тише». Постепенно несвязное баюканье перелилось в колыбельную, а Ванин крик стал мирным сопением. Круглые глазки цвета осколков августовского неба смотрели на мать без любопытства, радости или страха. В них не отражалось ничего, Во всяком случае, Валерия этого не видела.

Меняя простыни на маленькой детской постели, она посмотрела на часы. Циферблат как пластиковое забрало над лицом мертвеца отражал плавающие в воздухе эфемерные кусочки луны. Три двадцать одна. Валерия уложила сына, поцеловав в гладкий лоб с нежной тёплой кожей, и вернулась в спальню.

В три сорок шесть Ваня снова закричал.

Цикл 6:03.2007. — 08.2008.

Она сжимала руль так, что кожа на тонких руках наливалась белизной, а сухожилия выпячивались проволочным каркасом. Босая нога вдавливала педаль газа до упора, остекленевшие глаза не отрывались от дороги. Из-под покрасневших век текли слезы.

В ал ери и казалось, что мир вокруг неё дрожит. Она пыталась удержаться. Проносящиеся мимо столбы и деревья теряли очертания, превращались в силуэты, изгибались и сворачивались. Тянулись к ней. Послеполуденное солнце сменилось бесцветностью, холст неба стал кожей пятидневного трупа, по которой замёрзшими ручьями расползлись черно-фиолетовые полосы вен. Она не глядела по сторонам. Трясущиеся губы принимали те же положения снова и снова, повторяя: «Этого нет, этого нет, этого нет».

Этого не было. Мир снаружи синей «тойоты» не менялся так, как видела она.

Был только крик. Ее музыка.

Дорога расцарапывала эпителий березняка, вырисовывала на нем зигзаги и петли. Валерия не думала, куда едет или зачем. Ею двигало желание сбежать. Она знала, что через десять минут выедет к центру деревни, но это было неважно. Она бежала, и ее не догоняли — только это имело значение.

На губах появился привкус солёного. Слезы сделали бледное лицо сияющим, усыпав фарфоровыми прожилками. Глаза с полопавшимися сосудами метнулись к зеркалу и на мгновение зацепились за силуэт дома бабки Нины. Слева поблёскивало успокоившееся озерцо. Картинка быстро уменьшалась.

Валерия дёрнула головой, и руки вывернули руль вправо. Она не отреагировала. Ладони и ступня будто срослись с телом машины и повиновались первым приказам — держать и давить. Через две секунды сглаженное рыло «тойоты» влепилось в дерево, и Валерия потеряла сознание.

Крик не прекратился. Он даже не стал тише, будто расстояние до источника не изменилось. Волнообразный нарастающий мотив ввинчивался в рассудок. Но его кое-что нарушало. Появилась новая партия, незнакомая и неприятная. Отвратительная.

Бабка Нина выла, надрывая ослабшие связки, и хватала руками воду. Озерцо медленно скрывало ее ноги, поясницу и грудь, словно брезговало таким подношением, но не отказывалось. А старуха не затыкалась. Она ревела и запрокидывала голову к небу, кляла все и молила о чем-то своего бога. Озерцо отвечало чуть слышным плеском, и пространство в ее глазах затягивала темнота.

Холодные дрожащие руки бабки Нины вцеплялись в скользкое и бледное, такое мягкое, слабое и беззащитное, такое

(безжизненное)

родное, и вопль кошмара и отчаяния вперемешку с соплями забивал ей глотку. В те секунды — или минуты — она, сама того не понимая, жалела о каждом поступке, который так или иначе привёл к такому итогу, и хотела одного: умереть. Задолго до всего этого. Не появляться на свет никогда.

Руки стискивали напитывающееся холодом озера тельце. Какое-то время она стояла по ключицы в воде и продолжала кричать. Липкая донная грязь с густой тиной медленно затягивала ноги, мелкие водоросли обвивали лодыжки, а за ними и икры, как будто ползли вверх. Старуха развернулась и побрела к берегу.

Когда Валерия открыла глаза, снаружи все потускнело. Во рту и носоглотке багровым бутоном расцвел вкус крови. Тело стоим о от боли в груди и животе, но пронизывающая слабость оказалась сильнее: она заглушала истеричные вопли разума, призывы выбраться и бежать, пока ступни не сотрутся до костей, и стягивала веки, словно закрывала двери в мир, где можно было найти спасение.

На секунду она рухнула в темноту, но тут же вынырнула. Бежать. Она должна была бежать и помнила, почему. Руки открыли дверцу, Валерия выпала на холодную примятую траву, поднялась и пошла к дороге.

Иногда быстрый шаг сменялся бегом. Было больно, но Валерия не обращала внимания, И не оборачивалась.

Ближе к концу она поняла, что перестала чувствовать ноги: по бёдрам расходились гудение и дрожь, а ниже — ничего. Когда над ней замаячили жёлтые глаза фонарей, она разглядела на себе чёрные сапоги из грязи с кровью и такие же перчатки.

Цикл 10, последний: 03.2013. — 08.2014.

«Лада» отличалась от «тойоты». Валерия легко приноровилась, и цвет ей нравился — чёрный. Сначала предложили темно-голубую, но она отказалась.

«Лада» оказалась выгодней. Чуть помятая «тойота» окупила ее, и остатка хватило ещё на месяц жизни.

Квартира тоже оказалась выгодней, чем выглядела. Вкупе с доброй частью ставшего ненужным барахла она позволила Валерии приобрести новое жилье в новом районе и даже оставить кое-что в дальнем кармане, вроде как начальный капитал.

Угловая однушка с видом на дворик и куст более чем удовлетворяла. Шумные соседи существовали лишь в форме слухов, а если старух и навещали внучата, то можно было закрыть шторы. Люди здесь были бесцветными одномерными фантомами, и Валерии это нравилось — она сама была такой.

Она устроилась продавщицей в ларёк по соседству, и зарплаты, как правило, хватало. Она не покупала новые вещи, или книги, или красное полусладкое, потому что не было причины. Она ничего не хотела, и ей было спокойно.

Ехать на похороны отца она тоже не хотела, но поехала. Там ей тоже было спокойно. Один из голосов, которых она не слышала почти год, зашептал, что дело могло быть в отцовских генах, но Валерия не стала развивать эту мысль. Никакого смысла в этом не было. II никаких голосов больше не было.

Она видела отца в гробу и не хотела плакать. Дряблая сероватая кожа с пятнами, чёрные рытвины морщин, складки век, серебряная щетина. Тридцать четыре месяца назад он не выглядел на свои семьдесят три. Даже зрение у него было лучше, чем у Валерии, и, когда выдавались случаи, он над этим подшучивал. Только густые волосы окрасились в снег.

Возраст начал догонять его со дня смерти первого внука и скоро вырвался вперёд. Он превратился в заживо гниющего старика и уже не мог разглядеть своего соперника. Потом его вычистили, завернули в парадные тряпки и опустили в нежные руки Дьявола.

Валерия не испытывала сожаления, боли, скорби. Другие опечаленные едоки за длинным столом с холодными угощениями казались ей такими же пустышками, но дальней частью сознания она понимала, что ошибается: они были опечалены. Сама Валерия не могла чувствовать ничего.

Салаты получились паршивые.

Холодный ветер заставлял деревья склонять головы и швырялся крупными каплями в автомобиль. На похоронах кто-то пробубнил, что в такие дни всегда идёт дождь, и Валерия беззвучно усмехнулась. Лей дождь в честь каждого жмурика, планету смыло бы нахрен ещё до появления колёса.

Это был просто август. Первый месяц осени. В августе всегда идёт дождь. Шесть лет назад тоже шёл дождь. И четырнадцать. Только этот месяц Валерия помнила в деталях — остальные походили на обрывки страниц, беспорядочно сваленные между форзацами.

Бабка Нина называла его серпень. Это слово вызывало у Валерии ассоциации со смертью. Не было конкретного слова, которое бы вертелось на языке,

(резня)

но были образы, отчётливые и яркие.

Может, дело было в ней? Что, если это все старуха? Валерия не знала, сколько тянулось ее помешательство. Оно вполне могло расти из самого детства. Что, если это она была больной? Что, если это все ее гены, хромосомы долбанутой язычницы?

Эта мысль понравилась Валерии, но и в ней не было смысла. Ведьма уже стала кучей затхлого студня и разошлась на питательные вещества. Ее крестики и бляшки с закорючками тоже. Осень по своему существу — время гниения, и, начиная с августа, гнило все, могло оно или нет.

«Я тоже буду гнить», — подумала Валерия.

И ответила себе: «Скорее бы».

Дождь незаметно стад ливнем. Полуголые кусты у берега искусственного водоёма появились в поле зрения, чтобы через секунду поредеть и исчезнуть. Глаза Валерии вернулись к дороге. Им не понадобилось сколько-нибудь задерживаться, чтобы считать изображение пруда и отослать в мозг. И тот мгновенно откликнулся.

Что-то щёлкнуло у Валерии в ушах, и она почувствовала, как от машины передался импульс удара. Тело вздрогнуло, пальцы сдавили рулевое колесо, в кровь выплеснулся адреналин.

Она не поняла, произошло это у неё в голове или на самом деле.

Звук был такой, будто по правому борту «лады» снаружи ударили… чем-то. Валерия не могла представить, что это. Сам удар был обычным — если был вообще, — как от камня, палки или железки, Но перед ним Валерия слышала щелчок. Как будто…

Слово вертелось на языке, знакомое и простое.

Несколько секунд Валерия думала о непонятном звуке, пока из-за угла с обрубленным тополем не выглянул ее дом, бесцветный, облупившийся и тихий.

На месте, где обычно парковалась она — слева от подъезда, если глядеть из дома, — стояла чья-то белесая «хонда». Какой-то гусак припарковался на ее месте.

Ну и плевать. Она молча сдала назад и, не разворачиваясь, как обычно, подкатила «ладу» к дому с другой стороны подъезда. Затем положила ключи зажигания в сумочку и открыла дверцу. Холодные капли плевками полетели в лицо, заставляя зажмуриться. Она наклонила голову и пошла к тяжёлой деревянной двери. Промелькнула мысль: «Сегодня все не так».

Какая-то часть рассудка Валерии вдруг придала значение тому, что «лада» оказалась припаркована по-другому — нарушение порядка, — и женщина обернулась. Машина поблёскивала чернотой, вокруг неё словно нимб-комбинезон парила сероватая дымка влаги — разбивающиеся слезы соседей с самого верха.

Через обе дверцы полосой тянулась корявая вмятина. Металл прогнулся, краска потрескалась и отлетела. Кое-где по борту сползали ошмётки грязи и тины.

Несколько секунд Валерия простояла без движений, а потом развернулась и пошла домой. От холода началась дрожь. У своей двери, добывая ключи из кармана, она заметила, как трясутся руки. Вспомнилось нужное слово, которое вертелось на языке — хлыст. В машине Валерия слышала звук хлыста.

Цикл 6: 03.2007. — 08.2008.

Дождь размазал по дороге толстый слой плохой гуаши цвета многолетнего кариеса. Ноги застревали в ней и не хотели подниматься. Отрывистых криков старухи никто не слышал, а отвечал ей только гром, от которого было больно в ушах — она знала, чей эго гнев, и знала, что не уйдёт от него. Молнии разбивали полог черноты на месте неба, чтобы через долю мгновения в ней раствориться. Маленькое холодное тельце тяжелело с каждой минутой, и старухе казалось, будто оно шевелится.

Несколько раз она падала, придавливая собой ребёнка, и ее голос наполнялся первобытным безумием. Она пыталась убрать налипающую грязь и траву, сорвать опутавшие ноги водоросли. Получалось не очень. С неба теперь срывался не град капель и не тысячи пик, а сплошная стена воды, стремящаяся прижать, раздавить. Старуха запрокидывала голову дитя, чтобы поток смыл землю. Много стекало в открытый рот. Ее глаза не различали в темноте даже черт лица мальчика — только чёрные впадины, — но мозг дорисовывал слабые движения шеи со складками бледной кожи и дрожь пухлых губ.

Тусклые огни окон высвечивали силуэты домов. Старуха не узнавала их, они были одинаковыми. Она припала к первой двери и стучала, пока не открыли. Испуганных седых хозяев она тоже не узнала. Она сказала, чтобы уложили ребёнка, и опустилась на пол у порога, не слыша ничего снаружи. Через боль и кошмар ее рассудок прокручивал, что она должна была сделать.

Полчаса хозяева убивались по ребёнку и пытались узнать у Нины Владимировны, что произошло. Затем она спросила, где ее невестка, и велела отвести к ней. Объяснять ничего не пришлось, незнакомцы сами придумали предысторию, и, с пятой попытки вызвонив приютивших Валерию, повели старуху к ней.

В шоке они не могли толком соображать, и хорошо. Нина Владимировна знала, что сама Валерия ни за что не приблизится ни к ней, ни к Ване. Ноги дрожали, в груди выла боль, но разум сохранял ненормальную ясность. Она знала, что должна была сделать.

Почему она не ушла? Вопрос повторялся и повторялся в голове, а ответа все не было. Сын терпел ее целых семь лет, пока немые истерики не довели его. Он лишь поначалу обманывал себя, что любит сына. Увидев первенца с петлёй на шее («Дьявол повесил его, повесил за меня»), он лишился способности и обманывать, и любить. Но если отец был к Ване равнодушен, у Валерии сын вызывал отвращение.

Он считал эту пытку наказанием и молча принимал все. Он заботился о мальчике как мог, хоть не питал к нему абсолютно ничего, и делал все для жены семь лет, пока что-то в нем не переломилось. Он умер как первый сын — в петле, — но существовать перестал за восемь лет до этого.

Нина Владимировна до сих пор не понимала, почему Валерия не ушла. До всего этого, до того, как рывок привёл узел с шестью тугими витками в действие; до рождения Вани; до сегодняшнего дня. Она могла просто уйти, ее ничто не держало — и она знала это.

Теперь это не имело значения. Она решила остаться, и теперь он тоже останется с ней.

— Он вернётся, — сказала старуха пустым блеклым голосом, как только увидела невестку. — Он вернётся к тебе ичетиком. Ты отреклась от него, отреклась от родного дитя. Вода вскормит его, как новая мать, и через четыре цикла, в серпень, он вернётся к тебе. За смерть, за твой грех. За детоубийство.

Больше старуха не произнесла ни слова. Все в доме застыли, переводя глаза с одной женщины на другую. Валерия смотрела на старуху, пока та не развернулась и не вышла под дождь. Она не разобрала бредятины полоумной ведьмы и никогда не вспоминала тог набор бессмысленных предложений. Не хотела вспоминать.

К утру Валерия уехала в город. После полудня Нина Владимировна ушла домой. Ее организм оказался слишком крепким для своих лет. Она надеялась, что все случится само, но нет.

Никаких голосов старуха не слышала, вода озерца оставалась для неё всего лишь водой. Ее никто не звал и не тянул, ей никто ничего не приказывал и ни о чем не просил; она утопилась по своей воле.

Цикл 6: 03.2007. — 08.2008.

Ваня хлюпался и барахтался, как маленький дельфинёнок, неуклюжий, весёлый и счастливый. За пятнадцать минут призрачные следы умиления испарились (если они были), и Валерия наконец позволила себе отвести взгляд. Слежка за Ваней на воде не имела смысла — он хорошо плавал, и эти дебильные закрылки ему только мешали. К тому же озерцо было неглубокое и проверенное вдоль и поперёк, опасностей в нем не водилось.

Над западной кромкой горизонта появилась тяжёлая темноватая испарина. Уходя вверх, она расплывалась, как разведённая акварель, и затягивала все больший кусок ватмана, делая голубой тусклым подобием дымчатого. Кое-где начали проглядывать обрывки туч.

Валерия не волновалась и отвлеклась. Какая-то ее часть устыдилась внутреннему вздоху облегчения, Но здесь Валерия не обманывала себя, даже не пыталась. Она слишком устала и не знала, сколько ещё сможет выдержать. Ванины особенности сделались для неё привычными, подстроили рутину дней под себя; ее жизнь крутилась вокруг него — вокруг его волшебности, — и сводило с ума не само происходящее, а то, что эго повторялось снова и снова. Эти вещи перестали казаться отталкивающими, неприятными и какими угодно ещё. Они утратили всякий окрас, как любая зацикленная реальность. У Валерии повторяющиеся кадры были не такими, как у других, но она этого не замечала.

Она не заметила, на что отвлеклась. Крошечные побеги из реальности к тому, чего могло не быть, поддерживали в ней каплю жизни — возможно, последнюю, которую она и не думала сохранять. Это было бессмысленно, но приятно. Как почувствовать прикосновение тонкого луча солнца на дне ослепляющей чернотой темницы. Ей было плевать, что привлекло ее внимание. И плевать, на шесть секунд или на три с половиной минуты.

Она ничего не слышала. Она знала, что ничего не слышала. Она слишком поздно увидела дёргающиеся ручки над водой, и он был слишком далеко.

Ваня тонул. Пару секунд его лицо, перекошенное и гипсовой белизны, выглядывало над водой, он хватал последние глотки воздуха. Затем остались только руки. Они напоминали агонизирующих змей, которые пытались разбиться о поверхность озерца.

Валерии показалось, что мальчика утягивает вниз. Его руки скрывались быстрее, чем она бежала к воде: по локоть, до середины предплечий, до кистей. Через десять секунд они исчезли целиком, а Валерия ещё топталась по пояс в воде.

Нош в чем-то запутались. Валерия схватилась за лодыжки. Жёсткие водоросли тут же оцарапали пальцы. Они стягивали как верёвки… и тащили.

Две-три секунды она стояла без движения и убедилась — водоросли узлами обхватили ее ноги и тянули в воду. Пары рывков хватило, чтобы освободиться, и Валерия бросилась на берег. Выбравшись, она упала и угодила ладонью на торчащий из земли острый обломок палки. Багровые капли посыпались на влажную землю, несколько упало в воду.

Она обернулась, готовая увидеть какой угодно кошмар. Но озерцо осталось прежним — спокойная поверхность не изменила оттенка. Только Валерии показалось, что вода не отражала тусклый цвет неба, а поглощала его.

Глаза выхватили жёлтое пятно на сине-чёрном фоне, и Валерия побежала к машине. Крик, которого она не слышала («Нет, не слышала, я не слышала»), звучал в голове всю дорогу, зато потом прекратился. Ванин правый закрылок дрейфовал на слабых волнах.

Цикл 10, последний: 03.2013. — 08.2014.

Валерия заперла дверь своей угловой однушки и стянула промокшую одежду. Дома было едва ли теплей, чем на улице. Она накинула халат, включила свет и пошла в ванную. Салаты на поминках, конечно, были так себе, но желудок им не противился — уже что-то, не придётся сегодня готовить. Она не хотела ничего делать.

С первым же шагом за порог у неё появилось одно желание — принять ванну. Сколько она простояла под дождём? Минуту, полторы? Наверное, меньше, но этого хватило, чтобы продрогнуть. После ныряния в мелкую заводь Коцита хотелось опуститься в тёплое, почти горячее. Надолго.

Валерия включила воду и присела на плетёный стул в углу. На столе лежал телефон. Она не стала брать его с собой на поминки. Никто не звонил, и хорошо. Смысла проверять его тоже не было. В принципе его вообще можно было вышвырнуть в окно. Хотя лучше продать.

Из-за телефона что-то выглядывало. Какая-то мелкая штуковина. Валерия прищурилась, но изображение не изменилось. Она не помнила, чтобы оставляла на столе что-то кроме своего старого «флая». Откуда эго там?

С высоты метр шестьдесят шесть непонятный предмет выглядел иначе. Он был вдвое больше телефона, плоский, помятый… жёлтый. Несколько секунд Валерия смотрела куда-то мимо него, словно мозг отказывался обрабатывать поступающую информацию. А потом в голове прозвучало: «Нет».

Губы повторили вслух. Валерия шагнула назад, снова началась дрожь. Она сжала веки, надеясь, что, когда посмотрит на стол снова, там будет только телефон. Не сработало.

Из ванной доносилось тихое журчание. Приятный звук.

Валерия взяла на кухне длинный нож для хлеба, подцепила им кусок мокрой резины — вонючие зелёные капли посыпались на скатерть, — открыла окно и вышвырнула. На миг пальцы разжались, и нож полетел следом. Плевать. Ливень поглотил все, и Валерия захлопнула окно. Пищевод щипало, к горлу подползал комок страха и тошноты.

Она вернулась на кухню, разжевала шесть серо-коричневых таблеток пустырника, немного подумав, запила половиной кружки паршивого вина.

Показалось. Другого объяснения она не желала видеть. Ваниного закрылка тут быть не могло. Ещё полкружки. День был паршивый, вот и все. В августе так всегда. Кружка. Просто паршивый день и дождь, а вмятину на машине выправить не проблема.

Мысли незаметно затормозили, прекратили движение, и Валерии полегчало. Она вспомнила о ванне. Журчание изменилось — вода дошла почти до краёв.

— Вовремя, — пробубнила женщина, и уголки бледных губ чуть подались вверх.

Она закрыла вентили и вытянула руку к дну ванны, чтобы спустить часть воды. Температура идеальная. Валерия захотела закутаться в это тепло и уснуть.

Когда уровень опустился до половины, она заткнула слив, заперла дверь, разделась и, наконец, легла в ванну. Приятная расслабленность превратилась в блаженство. Вода обволакивала тело, ласкала каждый миллиметр кожи. Тепло. Господи, как же тепло. Валерия закрыла глаза и откинула голову. Она не помнила, когда испытывала такое удовольствие, и испытывала ли вообще.

Волосы намокли, вода поползла по ним к голове. Валерия выгибалась, не слыша собственного сдавленного стона. Она хотела остаться в этой воде навсегда, хотела в ней раствориться.

Мягкое прикосновение заставило вздрогнуть, но не испугало. Что-то холодное дотронулось до внутренней стороны бедра и стало медленно подниматься. Поалевшие тубы Валерии раздвинулись в улыбке.

Что-то легло на вторую ногу, такое же холодное и мягкое. Она почувствовала движения маленьких пальцев — широких и липких — и поняла, что это руки. Через секунду она открыла глаза и закричала. Из воды между ее коленями выглядывала серо-болотная тварь в длинных нитевидных водорослях.

Руки Валерии упёрлись в борта ванны, оттягивая тело от существа, но тут же соскользнули. Она ударилась затылком и скользнула по дну. В рог попала вода, уже не такая тёплая, со вкусом горечи. Ледяная плоть упёрлась в промежность — тонкие ноги твари.

Ужас заставлял сердце колотиться быстрее и разгонять адреналин. Валерия схватилась за края ванны и смогла приподняться. Волосы закрывали глаза. Она дёрнула головой, отплёвываясь, и снова закричала, на этот раз ясное слово:

— Помогите!

Никто не ответил.

Тонкие холодные пальцы легли на колени, ногти вдавились в кожу. Валерия рванулась, но хватка твари оказалась слишком сильной. Оно на несколько сантиметров подтащило ее к себе и прошептало:

— Мама.

Валерия замерла и перевела взгляд на создание. Вздёрнутые плечи, широкая шея, складки грязной тёмной кожи, струпья с зеленоватой порослью, пятна пролежней. Из черепа тянутся тонкие водоросли, спутанными космами спускаются к воде и шевелятся в ней как кишечные черви. Чёрные провалы, заполненные двигающейся слизью, вместо глаз, раздавленный остаток носового хряща, корявые полоски светло-серой плоти выглядывают из узких трещин в коже.

Несколько секунд Валерия думала — продолжала себя убеждать, — что ничего не понимает, но не выдержала. Она узнала. Губы, теперь черно-коричневые, с грязью в глубоких трещинах, образовывали прежнюю широкую и

(пустую)

счастливую улыбку маленького волшебного мальчика. Ее мальчика.

— Ваня, — лёгкие исторгли весь воздух, Валерия потянулась к существу. — Ванечка.

Она прижала холодную тварь к себе, стала гладить и целовать, повторяя его имя. Из зажмуренных глаз текли слезы, ее снова била дрожь, и в желудке словно булькала вода.

— Ты слышала, — сказал он. Маленькие ручки скользили по ее мокрой спине.

Валерия чуть помолчала и, не вы де ржав, замотала головой.

— Нет. Нет. Я не слышала, Ванечка, Я не слышала.

— Ты врёшь. Ты слышала. Ты захотела не слышать.

Валерия не могла вымолвить ни слова из-за слез. Она прижимала ребёнка — то, во что он превратился, — к себе все сильнее. Голоса в голове хором вопили, чтобы она умерла.

— Я люблю тебя, — сбиваясь, проговорила она. — Ты вернулся ко мне?

— Нет, — существо убрало от неё руки и высвободилось из объятий. — Не любишь. Ты оставила меня. Теперь у меня новая мама. Она, — голова опустилась, пальчики цвета гнили погладили поверхность воды. — Мама кормила меня, согревала. Она меня любит. Ты отдала меня ей, и она взяла меня. Я вырос, видишь? Раньше я не умел, как сейчас. Говорить. Плавать внизу. Охотиться. Мама научила. Она говорит, я хороший ребёнок. Говорит, последний цикл закончился. В серпень я должен вернуться к тебе.

Перед глазами Валерии кадром вспыхнуло, как чёрное поржавевшее полотно серпа с корявыми, наполовину сточенными зубьями впивается ей в шею и двигается из стороны в сторону, разгрызая плоть. Она захотела, чтобы это случилось по-настоящему.

Ваня глядел на неё глазницами с чёрной слизью. Его губы снова расползались в улыбке.

— Да, — Валерия несколько раз кивнула и потянулась к мальчику.

Холодные ладошки ребёнка вернулись на ее колени и раздвинули ноги. Он опустился в воду. Живые темно-зелёные волосы расплылись и обвили лодыжки. Существо скользнуло к ее лобку и стало проникать внутрь. Оно изменяло форму, сплющивалось и сжималось, входило все глубже. Водоросли удлинялись и оплетали бедра и живот Валерии.

Она не понимала, было ли эго больно. Ее сознание потускнело и отключилось. Остался лишь короткий миг блаженства, пока она растворялась в зеленоватой, пахнущей гнилью воде.

Ваня вернулся домой.