Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

К финишу перестройки обстановка в аппарате ЦК резко изменилась. Все стали нервными, взвинченными. Даже в коридорах зданий на Старой площади теперь можно было услышать брань по адресу Горбачева и Яковлева.

Под напором общественного мнения власть принялась за борьбу с привилегиями. Закрывались партийные «спецраспределители», где отоваривалась номенклатура. С ЗИЛов руководителей пересаживали на «Волги». Естественно, коснулось это и Яковлева. А он уже привык к просторной машине, чувствовал в ней себя комфортно. Тут надо напомнить, что у Александра Николаевича после ранения не сгибалась нога, ему непросто было в тесном пространстве.

Когда он собрался в очередной отпуск, то пригласил к себе начальника охраны Смирнова:

— Ефимыч, мы в Крым едем. Ты бы не мог позвонить тамошним командирам? Если у них есть такая возможность, то пусть в аэропорт не «Волгу», а «Чайку» пришлют. Объясни им что к чему.

Смирнов позвонил. Объяснил. Вначале ему ответили:

— Не волнуйся, все сделаем в лучшем виде.

А через некоторое время тот же полковник перезванивает:

— «Чайки» не будет.

И все. Кладет трубку, конец связи.

Смирнов, конечно, расстроился. Понял, что этот полковник с кем-то «наверху» посоветовался, не сам же он отважился отказать недавнему члену Политбюро, а ныне члену Президентского совета, фронтовику. Что делать? Пошел к охраняемому лицу с докладом: так, мол, и так, «Чайки» в аэропорту не будет.

Яковлев, выслушав, не смог скрыть раздражения:

— Твой полковник — он что, дурак? Совсем ничего не соображает?

Смирнову, понятное дело, было не с руки обсуждать свое начальство. Не положено это.

— Александр Николаевич, давайте наш разговор продолжим позже.

— А-а, если ты сейчас занят, то извини, — саркастически развел руками Александр Николаевич.

Вечером, когда ехали из ЦК на дачу, Яковлев, вопреки обыкновению, не проронил ни слова. Уже выйдя из машины, говорит:

— Ну и о чем ты хотел продолжить наш разговор?

— Давайте пройдемся, — предложил ему начальник охраны.

Зашагали по аллее. Когда отошли от машины подальше, Смирнов высказал свое мнение. Оно сводилось к тому, что не мог тот крымский представитель «девятки» сам принять такое решение, что кто-то на самом верху решил вот таким образом насолить «архитектору перестройки». Возможно, это был начальник 9-го управления КГБ генерал Плеханов, который вскоре вместе с другими гэкачепистами окажется в тюрьме «Матросская тишина». Возможно, сам председатель КГБ Крючков решил так мелко напомнить о себе. Хотя не исключено, что и кое-кто повыше тоже искал случая досадить Яковлеву. Такое наступило время.

Александр Николаевич выслушал коменданта. Помолчал. Потом говорит:

— Ефимыч, а ты что, боишься вести такие разговоры в моем кабинете или в машине?

Смирнов отшутился:

— Береженого бог бережет.

Наверное, он уже или знал, или догадывался, что Крючков оборудовал скрытыми микрофонами все помещения, где бывал Александр Николаевич.

Александр Ефимович к тому времени стал подполковником. К своему подопечному относился с подчеркнутым уважением. Однажды его попросили выступить на партсобрании у них в «девятке». Смирнов выступил, причем использовал те же тезисы и мысли, которые не раз с разных трибун произносил член Политбюро А. Н. Яковлев. О том, что партия нуждается в обновлении, что надо ликвидировать трескотню, казенщину, формализм, освободить партию от несвойственных функций, сделать ее реальным политическим авангардом… На следующий день его вызвали в партком управления: «Ты что там такое наговорил? Хочешь впереди паровоза бежать?» Словом, отчитали коменданта, как мальчишку. Когда Смирнов пробовал ссылаться на Яковлева и Горбачева, секретарь парткома только криво усмехнулся.

Руководство 9-го управления явно не разделяло демократических взглядов ближайшего соратника Горбачева. Да и сам генеральный секретарь, как скоро выяснится, был у них «на мушке». Смирнову дали понять, что ему надо бы дистанцироваться от Яковлева. Когда он не согласился, применили другие методы: стали откровенно «пасти», отслеживать все его действия как начальника охраны. А там было за чем следить, ведь по должности он отвечал и за дачу, и за транспорт, и за питание… Но придраться оказалось не к чему.

Однажды к Александру Николаевичу явился крупный генерал из «девятки», с ходу заявил: «Есть мнение, что Смирнова надо заменить». Яковлев в ответ: «У меня нет претензий к Александру Ефимовичу. Оставьте его в покое».

В итоге они все-таки выдавили Смирнова на пенсию. Воспользовались тем, что охрану с членов Политбюро тогда сняли. По существовавшему порядку он должен был вернуться в то же подразделение, которое его командировало к Яковлеву. Вернулся. А ему говорят: «Свободной должности, соответствующей твоему званию, у нас сейчас нет. Пиши рапорт на увольнение». Смирнов пытался сопротивляться, говорил, что готов служить и на должности ефрейтора. Но потом махнул рукой.

Размолвка с Горбачевым

Судя по опубликованным воспоминаниям Яковлева, Горбачева и других фигурантов описываемых событий, Александр Николаевич познакомился с Михаилом Сергеевичем в ту пору, когда готовилась поездка делегации Верховного Совета СССР в Канаду. То есть, возможно, они пересекались и раньше — на партийных съездах или в цековских коридорах, но те встречи носили мимолетный характер, а вот весной 83-го будущий «архитектор перестройки» и ее лидер если и не сдружились, то сильно сблизились.

Хотя существует и другая версия — ее автор писатель Игорь Минутко, создавший в художественной форме биографическую книгу о Яковлеве. И в это произведение он включил такой эпизод. Начало 70-х. Александр Николаевич долго ходит в должности исполняющего обязанности заведующего Отделом пропаганды. Обидную приставку «и. о.» все никак не убирают. Писатель Минутко считает, что виной всему были слишком либеральные взгляды Александра Николаевича.

Однажды в разговоре с одним из его завсекторами — выходцем со Ставрополья — мелькает фамилия Горбачева. Завсектором говорит Яковлеву, что это самый молодой из всех первых секретарей обкомов в СССР, что он умен, образован, сторонник демократических реформ, словом, это лучшая кандидатура на пост заведующего Отделом пропаганды. Яковлев — опять-таки со слов писателя Минутко — обещает подумать, а затем идет с этой кандидатурой к Суслову. Тот выслушивает его благосклонно и через некоторое время приглашает Михаила Сергеевича в Москву на беседу.

В ходе разговора Суслов предлагает Горбачеву должность руководителя Агитпропа. Однако тот, поблагодарив за доверие, отказывается.

Было такое или не было?

Ни сам Горбачев, ни Яковлев ни разу об этом эпизоде не упомянули. Суслов печатных воспоминаний о себе не оставил, однако его биографы и соратники, внимательно изучившие жизнь «серого кардинала», тоже ничего подобного не обнаружили. Вполне возможно, что Игорь Минутко, создававший явно идеализированный образ Александра Николаевича, историю с Горбачевым придумал[314].

Сомнений не вызывает тот факт, что они начали тесно сотрудничать после возвращения Яковлева из «канадской ссылки», то есть летом 1983 года.

Горбачев сразу оценил интеллект Яковлева, его умение точно и образно формулировать мысль, задатки талантливого публициста. Ему также импонировали подчеркнутый демократизм Александра Николаевича, а наряду с этим — безупречная аппаратная выучка, способность работать качественно и много. До поры до времени он без опаски выдвигал его наверх, не боясь конкуренции. А Яковлев так же исправно играл роль человека «за спиной», никогда не выпячивал свои заслуги, всегда признавал безоговорочное лидерство Горбачева.

Да, в свое время Александр Николаевич сильно постарался, чтобы Михаил Сергеевич стал первым лицом (вспомним историю с его закулисными переговорами с Громыко в начале 1985 года), но он никогда даже намеком не позволял себе напомнить об этом Горбачеву. И зачем? Ведь достаточно долго их отношения были если не безоблачными, то вполне благожелательными.

Генсек советовался со своим соратником по самым узловым, самым сокровенным вопросам и внутренней, и внешней политики, приглашал его на ужины в узком кругу, брал с собой в зарубежные поездки. Яковлев платил той же монетой: был автором или соавтором самых важных партийных и государственных документов, программных речей, с которыми выступал Горбачев. Иногда, если считал нужным, писал Михаилу Сергеевичу закрытые совсекретные записки, в них доверительно и очень откровенно выражал свое мнение по поводу текущих проблем, давал советы генеральному секретарю, при этом никогда не переступая грань, за которой начиналась навязчивость или бесцеремонность. «Мы встречались очень часто, — вспоминал Александр Николаевич о Горбачеве. — А разговаривали почти каждый день и достаточно откровенно. Казалось бы, в этих условиях человека можно разглядеть насквозь, познать его вдоль и поперек, уметь предугадывать его действия и понимать причины бездействия. Но увы…»[315]

Увы… Это сожаление относится к тому качеству Горбачева, которое Яковлев сформулировал как «игру»: «Будучи врожденным и талантливым артистом, он, как энергетический вампир, постоянно нуждался в отклике, похвале, поддержке, в сочувствии и понимании, что и служило топливом для его самолюбия и тщеславия, равно как и для созидательных поступков»[316].

Когда между ними наступило охлаждение?

Яковлева, если верить его мемуарам, стала раздражать излишняя словоохотливость Горбачева еще в 1987 году. Яковлеву казалось, что на смену длинным речам должны прийти конкретные дела, а Горбачев продолжал витийствовать, растекаться мыслью по древу, о простых вещах умудрялся говорить сложно и долго.

Случалось, генсек ночью звонил Яковлеву, чтобы поделиться с ним «новой мыслью» или какой-то особенно удачной формулировкой. Большинство других членов Политбюро Михаил Сергеевич не слишком жаловал, прекрасно сознавая, что они по своим знаниям и уму сильно уступают ему, Яковлева же выделял. Иногда после заседаний, где неизменно солировал, с ухмылкой спрашивал Александра Николаевича: «Видал реакцию этой публики?» «Этой публикой» были люди из его ближайшего окружения — высшие советские руководители.

Ревновал ли генеральный секретарь к тому, что Яковлев явно не уступал ему по интеллекту, знаниям марксизма-ленинизма, что к нему ежедневно обращались с просьбами об интервью наши и зарубежные журналисты? Наверное, да.

Начальник его охраны вспоминает такой случай:

И уж совершенно точно Яковлева не очень жаловала Раиса Максимовна, супруга главы партии. Горбачев делился с ней фактически всем, что происходило «в верхах», Раиса была его главным советчиком — особенно в тех вопросах, которые касались кадровых назначений.

С. К. Александров, личный секретарь Яковлева, говорил мне, что она относилась к Александру Николаевичу очень настороженно:

Анатолий Сергеевич Черняев, верный помощник Горбачева на протяжении всех перестроечных лет, явно симпатизировал Яковлеву — оба они прошли войну, оба много лет трудились в аппарате ЦК, неоднократно вместе работали на загородных дачах над самыми важными партийными документами, а самое главное — по своим взглядам на необходимость перемен были единомышленниками. Черняев, конечно же, был еще большим либералом, чем Яковлев. Так вот, Анатолий Сергеевич в изданных дневниках (это, напомню, более тысячи страниц) неоднократно обращался к той размолвке, которая произошла между «архитектором перестройки» и генсеком. Есть смысл процитировать эти записи — они хорошо передают атмосферу, царившую тогда на Старой площади, и особенности тех взаимоотношений, которые сложились между первыми лицами.

29 октября 1989 года Черняев пишет, что к нему заходил Александр Николаевич и жаловался на горбачевскую неблагодарность.

Обратим внимание: в ЦК «Яковлева ненавидят», и Горбачев вынужден с этим считаться. Да, они единомышленники, да, они впряглись в одну телегу, но… генеральный, чтобы выжить, должен лавировать между ним и Лигачевым, должен держать дистанцию.

Александр Николаевич, чувствуя охлаждение к себе, копается в прошлом, вспоминает прежние обиды. Вроде бы он всегда считался ближайшим соратником генерального секретаря, но тот, уезжая в командировки, ни разу не оставил Яковлева «на хозяйстве», ни разу не поручил вести заседания Секретариата, никогда не назначал его докладчиком на ленинских или октябрьских торжественных собраниях во Дворце съездов. Даже когда проходили всесоюзные совещания по общественным наукам и проблемам просвещения, сделать доклады поручали не ему, академику-обществоведу, педагогу по первому образованию, а инженеру Е. К. Лигачеву. Иногда он хотел спросить у Михаила Сергеевича, отчего так, но каждый раз откладывал это на потом, не хотел ставить шефа в неловкое положение.

А отчего так? Не оттого ли, что шеф боялся его возвышения, ревновал к его аналитическому уму, его интеллекту, его знаниям? Ведь писали же некоторые газеты: Горбачев послушно озвучивает в своих речах то, что ему пишет Яковлев.

11 ноября, то есть примерно через две недели, Анатолий Сергеевич Черняев обращается к шефу с личным письмом, его рукописный вариант сохранился в архивах:

Опять надо сделать несколько пояснений. Что значит «походя поставил» под начало Медведева? Видимо, имеется в виду следующее. Генсек, разведя по разным углам политического ринга Яковлева и Лигачева, вторым человеком в ЦК сделал В. А. Медведева, которому было поручено наряду с кураторством над идеологией еще и ведение заседаний Секретариата. Иными словами, ничем себя не зарекомендовавший Вадим Андреевич стал правой рукой Горбачева, а идеолог перестройки Яковлев был задвинут, ему досталась второстепенная роль председателя Международной комиссии.

Черняев также недвусмысленно предупреждает шефа: скоро съезд партии, и вы все равно обратитесь за помощью к Александру Николаевичу. «Не поздно ли будет?» Кстати, как в воду глядел помощник генерального секретаря: Горбачев, недовольный текстом отчетного доклада, перед самым началом съезда действительно попросил Яковлева поработать над этим документом, довести его до нужных кондиций.

Письмо Черняева задело Михаила Сергеевича за живое. Уже на следующий день, 12 ноября, генсек позвонил своему помощнику из машины и стал оправдываться, дескать, важно дело, а не амбиции. То есть по всему выходило, что он отстранил Яковлева в интересах дела, а тот этого не оценил, ударился в обиды. Попутно Михаил Сергеевич грубо обругал интеллигентов — за то, что они критикуют его.

Новый 1990 год Михаил Сергеевич решил встретить у себя в резиденции и пригласил к столу членов Политбюро. Инициатива была встречена с одобрением (кто же не захочет выпить шампанского под елкой в доме первого лица!), но и с некоторой опаской. Все же не принято было у высшего партийного руководства ходить друг к другу в гости, вместе отмечать праздники. Но в итоге все дружно прибыли в Раздоры, причем с женами. Раиса Максимовна старалась изобразить из себя радушную хозяйку, под звуки курантов подняли бокалы с шампанским. А потом, как водится в подобных компаниях, каждый выступил с тостом. И конечно, все старались отметить выдающиеся заслуги хозяина дома и доблести его супруги.

В принципе, ничего особенного в этом не было, так уж заведено на Руси, это всего лишь игра взрослых мужчин, не более. Но, когда слово взял Крючков, остальные члены ПБ явно поникли. Владимир Александрович вылил столько елея на Горбачевых, что чай уже можно было пить без сахара.

Судя по этим записям и другим источникам, сам глава партии тоже пребывал в то время не в лучшем состоянии духа. Экономические трудности нарастали. То в одном, то в другом конце империи вспыхивали волнения. Трещал по всем швам лагерь социализма. Горбачева уже открыто критиковали и справа, и слева.

И к кому же пришел в этот трудный момент, чтобы излить душу, Михаил Сергеевич? Да к тому же «дяде Саше», Александру Николаевичу Яковлеву.

Вот как пишет об этом в своем дневнике А. С. Черняев:

Это очень принципиальная запись. Возможно, ключевая для того момента и для тех настроений, которые были тогда в ЦК. Перестройка к тому времени явно забуксовала. Накопившиеся проблемы требовали немедленного решения, иначе — голодные бунты, кровавые столкновения на национальной почве, распад страны, крах всего. Представители консервативного крыла в партии хотели, чтобы все вернулось на круги своя, тогда и страсти улягутся. Либерально настроенная публика выходила на многотысячные митинги и готова была встать под пули, лишь бы не возвращаться в прошлое. Политбюро превратилось в клуб говорунов, не способных на разумные меры. Отсюда — такая категоричность в оценках Яковлевым текущей ситуации и в его рекомендациях Горбачеву.

То, что он предлагал Михаилу Сергеевичу, действительно можно было назвать «госпереворотом». И ведь этот переворот совсем скоро действительно случится, только теперь уже при участии других лиц и с другими последствиями. И республики получат реальную независимость, создав шаткую аморфную структуру под названием СНГ. И многопартийность появится, хотя тоже, скорее, ненастоящая, лубочная. И министерства сократят. И войска из Восточной Европы выведут. И экономика станет якобы рыночной, хотя разве о таком рынке и о такой приватизации мечтал А. Н. Яковлев?

Но Горбачев колебался. И в итоге получил попытку другого госпереворота — в августе 1991 года. Но об этом мы еще поговорим ниже.

Через месяц, в конце февраля 1990 года, Черняев отмечает в дневнике, что имел разговор с Раисой Максимовной и, судя по нему, Горбачев созрел для того, чтобы уйти со сцены. Он устал, вал накатившихся проблем явно сминает его, народ получил свободу и пусть теперь сам решает свою дальнейшую судьбу.

И опять, как всегда в трудные времена, Михаил Сергеевич без конца советуется с Александром Николаевичем. Но и тот устал, тоже все время твердит о своем уходе.

Твердил. Но, однако, все еще оставался. Да, стал членом Президентского совета, но что это за орган, каковы его полномочия и чем там будет заниматься Яковлев — ответа на эти вопросы не было.

С идеей вице-президентства ничего не вышло. Была смутная надежда на то, что станет председателем Верховного Совета, то есть возглавит законодательную власть, но и тут Горбачев предпочел ему А. И. Лукьянова.

Так и завис в ту пору наш герой — между ЦК и Президентским советом, между прошлым и будущим.

Еще одна запись из черняевского дневника — она сделана 11 мая 1990 года. Сначала Анатолий Сергеевич рассказывает о том, как шеф в разговоре с ним гневно обрушился на СМИ, которые не выказывают должного уважения президенту.

Да, интрига в высших сферах закрутилась серьезная. И, похоже, против Яковлева стали «дружить» многие члены высшего партийного руководства. Не только Крючков. У каждого «небожителя» были свои резоны не любить «архитектора перестройки». Кто-то ревновал его к первому лицу. Кто-то считал «перевертышем», предателем идеалов. Да и запущенный слух, согласно которому Яковлев был «агентом влияния», «пел с чужого голоса», тоже лег на благодатную почву.

Не только Крючков нашептывал гадости насчет Александра Николаевича президенту, который, кажется, всерьез поверил в то, что Яковлев сам хочет занять его место.

^{Валерий Иванович Болдин, член ЦК КПСС. [ТАСС]}

После завершения ХХVIII съезда КПСС Горбачев уехал отдыхать в Крым. И однажды в субботу позвонил из своей южной резиденции В. И. Болдину. Судя по всему, был сильно взволнован и даже расстроен.

Но рвался ли Александр Николаевич «в лидеры»? Это вряд ли. Заслуженной благодарности от вождя ждал. Должности, которая соответствовала бы его опыту и профессионализму, хотел. А вот стать первым лицом, да еще в столь смутное время — нет, это было исключено. Яковлев прекрасно сознавал, что его предназначение — всегда быть у кого-то за спиной, неизменно оставаться на вторых ролях, это, кстати, его вполне устраивало.

^{На трибуне XXVII съезда КПСС. Слева направо: Е. К. Лигачев, М. С. Горбачев, А. А. Громыко. [Из открытых источников]}

Когда на встречах — с рабочими, партийцами, деятелями культуры, журналистами — кто-то его спрашивал, не согласится ли Александр Николаевич, если будет такая возможность, занять пост генсека или председателя обновленной партии, он всегда отвечал одинаково: «Не соглашусь даже под угрозой расстрела».

И тут точно не лукавил.

Отношения между двумя вчерашними соратниками становились все хуже. И не только происки «шептунов» были тому виной.

Так часто бывает с пожилыми людьми, которых судьба свела в одной лодке. Сначала дружно гребут к заветной цели, потом кто-то начинает грести «не так» или «не туда», потом взаимные обиды множатся, и уже не поймешь, кто «первый начал», глухое недовольство перерастает в откровенную вражду, разошлись по разным углам, и кажется, что уже никакая сила примирить их не может.

Яковлева давно стало раздражать упоение Михаила Сергеевича собственными речами. Он считал этот момент его политической жизни «психологически переломным». И впоследствии, анализируя эту сложную коллизию, писал:

Это субъективное мнение одной стороны. Но были и объективные факты.

Так, Горбачев (явно под влиянием Крючкова) ограничил доступ Яковлева к секретной информации. Если раньше ему приносили до ста пятидесяти шифровок в сутки, то отныне — не более десяти-пятнадцати.

Как потом стало известно, по команде председателя КГБ все помещения, где работал и отдыхал Александр Николаевич, были нашпигованы скрытыми микрофонами. Дело темное, но некоторые серьезные эксперты-историки убеждены: без санкции Михаила Сергеевича такое было невозможно.

О том же мне говорил помощник Яковлева:

Справедливости ради, надо сказать, что Крючков (сам или с санкции генсека) слушал и всех других лиц из окружения Горбачева. Возможно, и его самого.

Само решение генерального секретаря переключить Яковлева на международные дела тоже не способствовало сохранению теплой атмосферы в высшем руководстве. Во всяком случае, министру иностранных дел Э. А. Шеварднадзе это решение явно не понравилось. Он жаловался Павлу Палажченко: «Не понимаю, зачем ЦК занимается еще и международной политикой. Я — член Политбюро, и Яковлев член Политбюро. Не слишком ли много начальников на один сусек?» Палажченко по этому поводу говорил автору этой книги:

Кончилось все это тем, что в декабре 1990 года, выступая на Четвертом съезде народных депутатов СССР, Эдуард Амвросиевич заявил, что покидает пост министра иностранных дел — в знак протеста против надвигающейся диктатуры. Для Горбачева это был удар под дых.

Интересно, что как раз тогда Михаил Сергеевич хотел сделать Шеварднадзе вице-президентом СССР. Заметьте: не Яковлева. Кажется, в тот момент он поставил на Яковлеве крест.

Еще запись из дневника Черняева:

Черняев это понимает — что в верхах явно ополчились против Александра Николаевича. Зато Михаил Сергеевич продолжает приближать к себе именно тех, кто спустя несколько месяцев предаст и его, и перестройку.

Янаева делает вице-президентом, к Лукьянову прислушивается по кадровым вопросам, почти ежедневно принимает Крючкова.

Председатель КГБ к тому времени уже пользовался полным доверием президента — это подтвердил эпизод, связанный со статьей О. Калугина, которую тот написал для «Огонька». Статья была посвящена состоянию дел в КГБ, содержала много критических замечаний. Узнав о ней, Крючков пошел к Горбачеву: «Это публиковать нельзя. Дискредитирует наши органы, подрывает национальную безопасность». Михаил Сергеевич, зная о тесных связях Александра Николаевича с главным редактором журнала В. Коротичем, позвонил Яковлеву и велел передать ему свое «табу».

В «Огонек» Александр Николаевич позвонил, но о запрете на публикацию промолчал, хотя и призвал редактора быть поосторожнее. Однако не учел того, что крючковские осведомители были и в журнале, кто-то из них немедля сообщил на Лубянку о «неправильном» звонке Яковлева.

Эти месяцы, начиная с осени 1990 года и до августа 1991-го, наверное, были самыми мучительными для нашего героя. Он с горечью наблюдал за той растерянностью, которая охватила президента, за шараханьями из одной стороны в другую, за чередой его кадровых ошибок.

Позднее Александр Николаевич утверждал, что, по его мнению, Горбачев сломался именно осенью 1990 года.

Яковлев уверен: события повернулись бы иначе, сделай Михаил Сергеевич тогда ставку на демократические силы, пусть еще крикливые, бестолковые, но устремленные на преобразования и настроенные антибольшевистски. Увы, президенту отказало политическое чутье, он быстро терял доверие у вчерашних союзников и соратников.

Вслед за Шеварднадзе в отставку подал и помощник президента по вопросам экономики Н. Я. Петраков. Это тоже был протест против нерешительности Горбачева в решении самых насущных хозяйственных вопросов, его постоянного запаздывания, заигрывания с большевистским лобби. Место Петракова занял доктор экономических наук О. И. Ожерельев.

Когда Михаил Сергеевич, осознав вокруг себя пустоту, сделал попытку уговорить Шеварднадзе вернуться в здание на Смоленской площади, тот ему прямо ответил:

— Спасибо, Михаил Сергеевич, но я вам не верю.

В этот, можно сказать, ключевой, переломный момент перестройки, когда следовало действовать, от слов переходить к делу, Горбачев продолжал идти тем же путем — компромиссы, сдержки и противовесы, декларации, обещания, заверения и пр. Он по праву завоевал сумасшедшую популярность на Западе, стал лауреатом Нобелевской премии мира, получил все мыслимые и немыслимые награды, на том поприще все складывалось хорошо, а потому Горбачев по-прежнему много внимания, сил, времени уделял международным контактам. В стране же все катилось под откос.

Экономист Олег Иванович Ожерельев и сейчас убежден: если бы власть тогда, на закате 80-х годов, сумела накормить народ, дать ему возможность не нуждаться в самых необходимых товарах и продуктах, то все пошло бы по-другому:

Хотя, справедливости ради, надо сказать, что Яковлев еще в середине 1990 года предупреждал патрона о грозящей катастрофе и даже предлагал ряд откровенно радикальных мер. В записке, адресованной Горбачеву 2 июня, он писал:

Эта записка осталась без внимания.

Предлагал Яковлев и реализацию программы развития малого и среднего бизнеса — реакция та же. Подготовил вместе с Болдиным предложения с аргументацией о необходимости повысить цены на хлеб, ибо они были настолько низкими, что кормить скот хлебом стало выгоднее, чем заготавливать корма, половина купленного в городах хлеба оказывалась на помойках, и при этом золотой запас тратился на закупки зерна у западных стран. Горбачев вначале с энтузиазмом отнесся к идее, но затем испугался, не захотел остаться в истории правителем, который поднял цену на хлеб. Хотя понимал, что давно настала пора навести порядок в ценообразовании. Понимал, но медлил…

Можно ли говорить о том, что Яковлев не имел союзников в аппарате ЦК? Скажем, по такому важному вопросу, как разделение партии на два лагеря, или два крыла, или даже на две новые партии — одна останется с теми, кто не желает перемен, другая вберет в себя реформаторов, людей с социал-демократическими убеждениями. Высшие руководители КПСС относились к такого рода призывам кто настороженно, кто враждебно. Но среди инструкторов, заведующих секторами, замзавотделами царили другие настроения. Единства не было, но явные и тайные союзники у Яковлева имелись.

После партийного съезда подходили, жали руку, говорили, что давно пора размежеваться. Ждали только сигнала от генерального. Но так и не дождались.

^{Докладная записка А. Н. Яковлева М. С. Горбачеву о положении в финансово-экономической сфере. 2 июня 1990. [Из личного архива А. Н. Яковлева]}

Вспоминает ответорганизатор ЦК Александр Евлахов:

Наступил роковой 1991 год.

Взаимные обиды множились как снежный ком.

Президентский совет как совещательный орган власти фактически не состоялся. Г. Х. Шахназаров так писал о его деятельности, вернее, бездеятельности:

Упразднив Президентский совет «в связи с совершенствованием системы государственного управления», а затем также охладев и к Консультативному совету, Горбачев затем придумал Совет безопасности СССР.

Яковлева туда не включили. Иначе говоря, он в мгновение ока остался фактически без работы. Так, консультант при президенте. Почти на общественных началах.

В январе после столкновений в Вильнюсе идет к Горбачеву: «Вам надо самому срочно ехать туда, дать принципиальную оценку событиям, потребовать создания независимой комиссии по расследованию этого инцидента».

^{На церемонии присуждения почетной степени доктора наук в Великобритании. 1991. [Из архива А. Смирнова]}

Президент вначале соглашается, однако следующим утром дает отбой. Оказывается, Крючков не гарантирует его безопасность. Но Яковлев уверен: дело вовсе не в этом, просто глава КГБ боится честного расследования, ведь тогда всплывет неблаговидная роль и его ведомства, и Министерства обороны.

Яковлев в больнице с сердечным приступом. Ему туда звонит Примаков: «Михаил Сергеевич хочет организовать пресс-конференцию по событиям в Вильнюсе, просит тебя тоже в ней участвовать. Он растерян, раздавлен, надо его поддержать». Александр Николаевич послушно едет, он всегда готов поддержать Михаила Сергеевича. Но, как и в других случаях, с честной оценкой событий Горбачев уже опоздал, снова оказался в проигрыше.

В феврале Александр Николаевич получил очередную «черную метку» от Горбачева. Вот как это описывает А. С. Черняев:

А вот как эту ситуацию с помощниками, советниками и консультантами комментирует Вадим Медведев, которого президент уговорил стать его советником по экономическим вопросам:

Вот ведь как уже заговорил Александр Николаевич! Антиперестройщики скоро будут вешать всех, кто рядом с Горбачевым. И у него были все основания так говорить. Только слепой мог не видеть, что надвигается путч.

Да, весной 1991 года отношения между президентом и «архитектором перестройки» испортились окончательно.

Лауреат Нобелевской премии мира, известный журналист, редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов считает, что черная кошка между ними пробежала, когда СМИ начали публично противопоставлять одного другому:

В. Н. Игнатенко, ставший пресс-секретарем президента СССР уже на закате перестройки, считает причиной охлаждения, возникшего между ними, разное понимание темпов перемен.

Утром 29 марта Яковлев звонит Черняеву. Он не у дел. Чувствует себя униженным. Да и вся окружающая жизнь угнетающе действует на «автора перестройки». В Москве полувоенное положение, улицы перегорожены грузовиками, кругом ОМОН.

Анатолий Сергеевич, как мог, старался утешить старого друга.

Закончив телефонный разговор, он произносит про себя, имея в виду недавнего собеседника: «Конченый для политики человек». А в дневнике делает такую запись:

Черняев в очередной раз «хоронит» своего приятеля. Бьет наотмашь: «Конченый для политики человек. Общипанный…»

Александр Николаевич в те дни сильно переживает. Причин, повторю, для этого множество — и разрыв с Горбачевым, и наезды на него со стороны всякой околополитической шпаны, и общая тревожная ситуация в стране. Утешение находит в зарубежных поездках, на Западе и он, и Михаил Сергеевич по-прежнему имеют бешеную популярность, их носят на руках.

В апреле он в Париже, куда приглашен на презентацию своей книги-интервью «Что мы хотим сделать в Советском Союзе». Из Франции направляется в Великобританию, в Экзетерский университет, на присуждение ему почетной степени доктора наук. И там и там — встречи с видными политиками, общественными деятелями, пресс-конференции, беседы в прямом эфире.

В Париже его приглашают выступить в Политическом клубе — он рассказывает о ходе перестройки, в этом выступлении нет панических ноток, есть реализм и трезвость оценок. Он согласен с тем, что преобразования вступили в критический этап.

Вернувшись домой, садится за обширное письмо М. С. Горбачеву — об опасностях консервативного реванша.

Да, глава государства и партии вытеснил его из команды, оттер на второстепенные роли, но Яковлев перешагивает через обиды, для него сейчас важнее предупредить Горби о надвигающейся угрозе, пробудить его к решительным действиям, иначе — беда.

^{Письмо А. Н. Яковлева М. С. Горбачеву о преобразованиях последних лет. Март 1991. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 404]}

Перечислив главные угрозы перестройке и всему существованию государства, Яковлев переходит к очень личным моментам — к тем многочисленным провокациям, которые в последние месяцы портят его жизнь. Он уверен в том, что организованная против него травля вовсе не стихийная, а хорошо скоординированная.

Он не просит у Горбачева защиты. Подобного рода просьбы не в чести у членов Политбюро, там каждый выживает в одиночку. Но снова и снова пытается убедить своего патрона в том, что каждый удар по нему имеет адресатом — перестройку, ее сторонников и лидеров. Он предупреждает:

А что — впереди? Яковлев удивительно точно угадывает ближайшие трагические события, попытку консервативного крыла взять реванш.

И разве созданный правыми т. н. Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) — не являлся таким «комитетом национального спасения»? И ведь сроки путча Яковлев почти угадал, он написал «осень», а танки в Москву вошли 19 августа.

Самое слабое место в этом длинном, на двадцати двух страницах, письме связано с предложениями — что делать?

Семь пунктов этого раздела содержат рекомендации, кажется, вполне разумные, но их содержание явно не соответствует остроте момента, той катастрофической ситуации, которую сам Яковлев нарисовал на первых страницах своего письма.

Нужен «Гражданский фронт обновления». Фронт не номинальный, не декоративный, а действующий. Возможен вариант и новой партии.

Необходимо размежевание с реакцией в КПСС.

Нужно поддерживать и выдвигать новых людей.

Полезно было бы освободиться от неоправданной лояльности к старым структурам и людям.

Осуществив все перечисленное выше, Горбачеву следует отказаться от поста генсека, это даст необходимую степень независимости и рычаг для самостоятельных действий.

Надо повернуть СМИ на поддержку перестройки.

Осознать тот факт, что объективно перестройка начинается заново.

В заключение своего обращения к М. С. Горбачеву он признает: перестройка может потерпеть поражение.

Никакой реакции и на это письмо…

Он принимает твердое решение: отставка, уход из команды Горбачева.

«Конченый для политики человек»?

Начиная с поздней весны 1991 года события помчались галопом.

Яковлев все еще член коммунистической партии, но сама партия уже отторгла его. В газетных статьях и интервью почти каждый день звучит вопрос: отчего этот «ренегат» еще не изгнан, не предан анафеме, не отдан под суд? Его обвиняют в развале идеологии, развале соцсистемы и международного коммунистического движения, в стремлении возродить капитализм, в том, что якобы по его вине потеряна Прибалтика, скомпрометирован партаппарат, что он чернит славное прошлое и без разбора реабилитирует «врагов народа».

Однако Александр Николаевич, как ни странно, по-прежнему тешит себя иллюзией, что сможет достучаться до здравого смысла, если он еще остался у былых соратников, убедить их в своей правоте, отговорить от следования путем, ведущим в пропасть.

22 июня пишет «Открытое письмо товарищам по партии». Это очень эмоциональный документ — в нем и тревога за свою собственную судьбу, и за судьбу отчизны.

^{Открытое письмо А. Н. Яковлева товарищам по партии. 22 июня 1991. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 50]}

И это — фактически его первое заявление о выходе из рядов КПСС.

Судя по сохранившемуся в архиве черновику письма, оно дается ему нелегко. Масса рукописных правок, зачеркиваний, он явно хочет найти именно те слова, которые будут услышаны и восприняты оппонентами. Совсем не казенное заявление, а, скорее, крик души.

Он пишет о том, что травля и шельмование носят организованный характер, направляются и дирижируются руководством компартии РСФСР при благосклонном отношении к этому со стороны отдельных лидеров ЦК КПСС.

Он хочет обратить внимание своих будущих читателей на то, что в обществе опять, как и в сталинские времена, развернуты «охота на ведьм», поиски «предателей». По его твердому убеждению, «опасная, начисто оторванная от жизни ностальгия по сталинизму в той или иной его разновидности грозит столкнуть страну в новый водоворот испытаний, которые могут закончиться кровопролитием»[346].

Яковлев считает, что именно сейчас и наступил момент истины, время честного выбора судьбы, и такой выбор должен сделать каждый честный человек.

Можно себе представить, как трудно ему давались эти слова и строки.

Но выбор сделан. Обратной дороги нет.

Письмо длинное, больше тринадцати машинописных страниц. Яковлев не исключает того, что оно может вызвать новую волну злобы и ненависти, направленную против него, что появятся очередные «разоблачительные» статьи, гневные письма «от рядовых коммунистов», эти письма умело сочиняют в партийных комитетах.

Яковлев уже в который раз заявляет: он не жалеет о пройденном пути, затеянные преобразования отвечают интересам народа. Хотя и ошибок на этом пути было сделано много. Что касается его самого, то он явно недооценил возможности и потенциал ультраконсервативных сил в партии и стране, живучесть старых мифов, генетическую привычку к слепому подчинению. Признает: демократического возрождения КПСС, ее разрыва с тоталитарным прошлым не состоялось.

Проходит полтора месяца, и он снова обращается с письмом «К товарищам по КПСС».

То есть получается, что в июне из партии еще не ушел.

10 июля на этот факт обращают внимание председатели районных контрольных комиссий Москвы Г. Пакулов (Бауманский район), А. Рыльщиков (Первомайский район), Ю. Лавренев (Сокольнический район) в своем письме на имя секретаря парткома аппарата ЦК КПСС. «Контролеры» против того, чтобы Яковлеву была предоставлена спокойная возможность покинуть ряды партии, они требуют «справедливой партийной оценки»[347].

Поскольку Александр Николаевич состоит на учете в парт-организации аппарата ЦК, авторы письма предлагают рассмотреть вопрос о позиции коммуниста Яковлева на партийном собрании.

Претензии к нему все те же: «развернул борьбу против партии с праворадикальных позиций, атаку на идейные и организационные основы КПСС, против Ленина и ленинизма».

Авторы письма обращают внимание на то, что «параграфом 16 Устава КПСС в партии не допускается создание даже фракций». Яковлев же агитирует за создание новой партии на базе демократического движения, «объединяющего, судя по заявлению, явных антикоммунистов, фракционистов в КПСС, ярых борцов за общество предпринимателей».

А далее, подтверждая серьезность своих намерений, районные «контролеры» указывают секретарю парткома аппарата ЦК (невиданное прежде дело!!!), что позиция, занятая этим партийным комитетом по поводу многочисленных антипартийных выступлений тов. Яковлева, говорит о «беспринципности в партийной организации аппарата ЦК, неиспользовании ею широких полномочий, предоставленных Уставом КПСС».

^{Докладная записка председателей районных контрольных комиссий Москвы Г. Пакулова, А. Рыльщикова и Ю. Лавренова В. Рябову о выступлениях и интервью А. Яковлева. 10 июля 1991. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 52]}

Вот как далеко зашло дело, если партчиновники из райкомов в таком тоне осмелились говорить с ЦК.

А теперь — о том письме, которое озаглавлено «К товарищам по КПСС». Есть смысл процитировать и его.

Далее — снова о тех причинах, по которым он порывает с партией, о неотвратимости перемен, о своей верности идеям перестройки.

Только здесь свой уход Яковлев объясняет не разочарованиями и обидами, а убежденностью: такой шаг в интересах обновления, в интересах общества, «а значит, в конечном счете и в интересах торжества социалистической идеи».

Обратим внимание на последнюю фразу: она странно звучит из уст человека, который, судя по его прежним речам, статьям и интервью, давно разочаровался в «социалистической идее», во всяком случае в том ее виде, который пытались реализовать в СССР.

Он соглашается с тем, что правоконсервативные взгляды в КПСС и в обществе имеют право на существование. «Но надо быть реалистом и понимать, что они — не двигатель перестройки и даже не нейтральный наблюдатель». Сейчас, по мнению Яковлева, необходима другая организация — та, которая сплотит все дееспособные силы общества, поддерживающие идеи обновления. «Такая организация не должна быть, по моему глубокому убеждению, антикоммунистической. Антикоммунизм — тупик, никуда кроме как к поляризации, конфронтации в обществе он не ведет».

Опять — вопрос: Яковлев разочаровался в марксизме, коммунистическая идея давно для него — фикция, утопия, тогда зачем здесь он агитирует против «антикоммунизма»? Чтобы переманить на сторону новой партии прежних соратников? Чтобы не рвать концы? Чтобы послать сигнал Горбачеву: я хоть и ушел, но все равно рядом?

Но и это еще не финал «эпистолярной» истории. Спустя три дня Александр Николаевич разражается новым открытым письмом в адрес коммунистов. Называет его — «Об опасности реваншизма»[349]. Обратим особое внимание на дату: оно написано 16 августа 1991 года, то есть за три дня до антиконституционного выступления гэкачепистов. За неделю до того, как канет в лету КПСС — организация, к членам которой обращается Яковлев.

^{Записка А. Н. Яковлева А. С. Грачеву, в то время — заместителю заведующего Международным отделом ЦК. 9 июля 1991. [ГА РФ]}

Там в основном все те же аргументы, тревоги, объяснения, только в конце содержится призыв поддержать Движение демократических реформ, которому А. Н. Яковлев намерен посвятить свою дальнейшую деятельность.

Сейчас уже мало кто помнит, что это было за движение. Впервые о нем услышали 1 июля 1991 года, когда ряд известных политических деятелей выступил с идеей создания центристской общественной организации, оппозиционной к КПСС. Среди подписавших обращение были Н. Петраков, Г. Попов, А. Руцкой, А. Собчак, Э. Шеварднадзе, А. Яковлев и другие. 11 июля на местах прошло несколько учредительных собраний ДДР и был создан политсовет движения, а учредительный съезд состоялся уже после путча.

Хорошо это или плохо, но в дальнейшем эта общественно-политическая структура так и не состоялась, ее один за другим по разным причинам покинули почти все создатели, сама она распалась.

Неизвестна реакция парткома ЦК на «телегу» от «контролеров», поступившую на Старую площадь. Видимо, копию своего письма они направили и в Центральную контрольную комиссию КПСС. Потому что вскоре там отреагировали «должным образом».

15 августа Бюро Президиума ЦКК вынесло постановление «О публичных выступлениях и действиях члена КПСС А. Н. Яковлева, несовместимых с Уставом КПСС»[350].

Вот что было написано в этом документе:

Конечно, эту новость в тот же день широко транслировали все ведущие СМИ. Сенсация: вчерашний член Политбюро фактически изгнан из партии! Последний раз такое случалось в середине 50-х, когда Н. С. Хрущев расправлялся с «антипартийной группой» Молотова, Кагановича и прочих.

^{Постановление Бюро Президиума ЦКК КПСС «О публичных выступлениях и действиях члена КПСС А. Н. Яковлева, не совместимых с Уставом КПСС». 15 августа 1991. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 55]}

16 августа на постановление ЦКК реагирует Яковлев. Он обращается с заявлением в партком при ЦК. Приводит номер своего партбилета — 00000051.

Пишет:

По стилистике это уже, согласитесь, было похоже на то, что затем, в 90-е годы и сейчас, станут называть самопиаром.

Во-первых, он в третий раз (!!!) за последние два месяца заявляет о своем выходе из КПСС. Заявляет и все никак не выйдет.

Во-вторых, зачем говорить об оскорблении «личного достоинства», если ты сам (по своим же собственным словам) давно порвал с этой партией, похоронил ее для себя, связал свое будущее с оппозиционной политической структурой.

В-третьих, никто не попирал «элементарные права члена партии», потому что, согласно уставу этой организации, ЦКК вполне могла обратиться в первичную партийную организацию, в которой состоял Александр Николаевич, с предложением лишить его партбилета. Что комиссия и сделала.

Еще вопрос: с кем или с чем он все-таки собирался связать свою судьбу — с партией социальной справедливости или с ДДР?

Кажется, Александр Николаевич в те дни испытывал сложную гамму чувств: смятение, растерянность, возможно, даже страх. Да и как было не бояться, если Горбачев явно отвернулся от него, а реакция наступала и подметных писем с угрозами становилось все больше. Этот похоронный венок, подброшенный к дверям его квартиры в особо охраняемом (!) доме. Эта уже открытая слежка со стороны оперативников КГБ…

^{Заявление А. Н. Яковлева в партийный комитет при ЦК КПСС о выходе из партии. 16 августа 1991. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 56]}

Чуть раньше он навещает Кисловодск. Там местные чекисты предоставляют Яковлеву для передвижений автомобиль «Чайка». И надо же такому случиться: в какой-то момент на фаре этого «членовоза» обнаруживается трещина. Вроде бы пустяк, начальник охраны Смирнов просит местных коллег заменить фару, и дело с концом. Однако через час ему звонят из Москвы: «У вас ЧП, а вы не докладываете!» Прямо форменный разнос устраивают Александру Ефимовичу. Он понимает, что в столицу «настучали» местные оперативники. Приглашает их главного вечером посидеть «неформально», поговорить. Захмелевший работник КГБ признается: «Нам наказали следить за всем, что происходит вокруг Яковлева».

Это уже было серьезно. Одного из высших руководителей государства разрабатывали, как предателя и шпиона.

И еще на одно важное обстоятельство надо обратить внимание в связи с его заявлением. Он недвусмысленно предупреждает всех: грядет государственный переворот, антиперестроечные силы готовятся взять реванш. Но ведь каждый его шаг отслеживается, каждый разговор в распечатке попадает на стол Крючкову.

До путча оставалось три дня.

Что же касается выхода из партии, то формально эту процедуру Александр Николаевич так и не оформил. Не успел. Да и все мы не успели — и те, кто хотел выйти из КПСС, и те, кто хотел остаться. Потому что через неделю партия существовать перестала. Сама вышла из нашей жизни.

Немного забегая вперед, расскажу, со слов работника ЦК В. Рябова, как Яковлеву удалось заполучить свою учетную карточку члена КПСС, которая хранилась в парткоме.

Сразу после провала путча все здания ЦК были заняты победившими «демократами», деятельность партии запрещена, доступ вчерашних сотрудников аппарата к своим кабинетам (чтобы забрать личные вещи) контролировался победителями.

24 августа Рябов припарковал свою личную машину на улице Степана Разина (ныне Варварка), затем направился к шестому подъезду, где находился его отдел.

Кстати, из парткома Рябову вместе с учетной карточкой члена КПСС А. Н. Яковлева передали и его заявление о выходе из партии.

Что же в «сухом остатке» этой затянувшейся истории, связанной с выходом (или исключением?) Яковлева из КПСС? По всему получается, что все решилось само собой. Поскольку после путча партия перестала существовать, то дальнейшие действия или заявления на эту тему уже не имели никакого смысла.

Итак, мы вплотную приблизились к роковому рубежу — 19 августа 1991 года. К тем трем дням, после которых история СССР и России пошла по иному пути.

Яковлев, как видно из его выступлений, заявлений и интервью, многократно предупреждал о том, что зреет государственный переворот. Точно об этом он знать не мог — все готовилось в глубокой тайне, будущие путчисты собирались на секретных объектах КГБ, в свои планы посвящали очень ограниченный круг людей. Но шила в мешке не утаишь.

Даже по изменившемуся отношению к себе со стороны тех лиц, которые еще вчера подобострастно подходили к нему, чуть ли не кланялись в ноги, а теперь смотрели на Яковлева снисходительно, руки не подавали, даже по этому было ясно, что готовится нечто тревожное, угрожающее лично ему и тому делу, которому он посвятил последние годы жизни.

Не надо было работать разведчиком, чтобы в середине лета заметить явную активизацию этих лиц, их закрытые совещания, частые отлучки. Были и другие признаки надвигающихся тревожных событий: статьи в газетах и выступления по ТВ, где поносили «демократов», «либералов», «предателей», новый накал митинговых страстей, непрекращающиеся забастовки, волнения на окраинах Союза, обострение продовольственного кризиса.

Особый разговор — о тех горячих дискуссиях, которые разгорелись вокруг подготовки Союзного договора. В Ново-Огарево было сломано немало копий при обсуждении того, как сохранить остатки Союза, не допустить геополитической катастрофы. Президент отстаивал идею федерации независимых государств при сохранении сильного центра. Яковлев ратовал за добровольную конфедерацию. Это расхождение тоже не способствовало их взаимопониманию. Дошло до того, что Александр Николаевич перестал появляться в Ново-Огарево, а Горбачев делал вид, что так оно и надо.

В итоге к началу лета лидеры девяти союзных республик и президент СССР согласовали проект Союзного договора, а 12 июля этот документ поддержал Верховный Совет СССР. Подписание было назначено на 20 августа. Михаил Сергеевич вздохнул с облегчением и отправился в Крым, в отпуск. К сожалению, вернется он уже в другую страну. И с другими полномочиями.

Есть мнение, согласно которому сам Новоогаревский процесс, его документы и назначенная дата подписания Союзного договора если и не сплотили будущих гэкачепистов, то явно спровоцировали их на выступление 19 августа. Ведь контуры руководящих органов будущего государства не оставляли многим из них шансов удержаться у власти.

Яковлев теперь не в Кремле, ушел, пока суть да дело, «поселился» в здании Моссовета на улице Горького (Тверской), его новый соратник по ДДР Гавриил Попов помог с комнатой. И должность придумал: председатель городского общественного собрания.

Как только в аппарате узнали об отставке Яковлева, он был немедленно лишен персональной машины и госдачи. На окраину деревни в районе 1-го Успенского шоссе, где Александр Николаевич вместе с сыном Анатолием стал строить собственный загородный дом, начали наведываться «проверяющие» в милицейской форме: все ли в порядке с приобретением стройматериалов, не нарушены ли санитарные нормы… Не знали, к чему еще придраться.

Накануне отъезда Горбачева в Крым он пытался убедить патрона, что отпуск сейчас не ко времени, что отлучкой президента могут воспользоваться его недруги, что в эти дни надо держать все нити управления государством под своим контролем. Тщетно… Горбачев смотрел на Яковлева хмуро и недоверчиво: мол, говори, говори, но я-то знаю, что ничего плохого не ожидается, у меня надежные источники в КГБ и ГРУ, эти не соврут.

Яковлев к тому времени окончательно вышел из доверия. Его теперь даже старый друг Толя Черняев не привечал, считал предателем.

3 августа к помощнику президента заглянул пресс-секретарь Виталий Игнатенко, выставил на стол три бутылки вина: «Это вам в дорогу». Черняев вместе с шефом улетал в Крым.

Распрощавшись с Игнатенко, Анатолий Сергеевич делает такую запись:

Когда Горбачев уже загорал в Форосе, Александр Николаевич решил навестить Геннадия Янаева, который остался «на хозяйстве». Близки они не были, но все же именно вице-президент сейчас стал главным в Кремле, вдруг через него удастся что-то выяснить относительно планов противников союзной власти.

Янаев совсем недавно «прописался» в кремлевских апартаментах. Чем-то он глянулся президенту и немедля был введен вначале в Политбюро, а затем, несмотря на сопротивление Верховного Совета, Горби продавил его кандидатуру на пост второго человека в государстве. Кажется, Геннадий Иванович и сейчас не мог поверить в это чудо. Вроде и заслуг особых он не имел, ни харизмы, ни политических амбиций, и вдруг раз — и «в дамках».

Наверное, Горбачев к тому сроку уже устал от ярких личностей рядом с собой, захотел вот такого — послушного, без претензий, верного и серого.

Геннадий Иванович этому визиту откровенно обрадовался. Похоже, он решительно не знал, чем себя занять. Вице-президент с неопределенным статусом и еще более неопределенными полномочиями.

Выпили — это в Кремле не считалось зазорным, да и лигачевская антиалкогольная кампания к тому времени затухла. Янаев стал жаловаться на то, что Горбачев ему ничего не поручает и ни о чем не спрашивает.

^{Вице-президент СССР Геннадий Иванович Янаев. [ТАСС]}

— Сижу здесь, как в золотой клетке, — ворчал вице-президент. — Только и радости, что старые друзья не забывают.

Друзей Янаев действительно имел много — по комсомолу, где он долго руководил Комитетом молодежных организаций, по профсоюзам, откуда был переброшен в ЦК, а затем в Кремль, среди чекистов и военных. Парень он был общительный, не дурак выпить, попариться в баньке, рассказать последний анекдот… Теперь, оказавшись в шаге от властного Олимпа, Янаев откровенно растерялся. Силовики и некоторые секретари ЦК тянули его к себе, в ту компанию, которая спустя несколько дней объявит о своей ответственности за судьбу родины, а Горбачева фактически устранит с арены. Они, разумеется, не самого «друга Гену» имели в виду — сам он был им неинтересен, а его высокую должность. Ведь по конституции именно вице-президент становился главой государства в том случае, если по каким-то причинам президент не мог исполнять свои обязанности.

Так и случится спустя несколько дней: ушлые ребята — Крючков, Шенин, Болдин, Лукьянов — элементарно подставят Геннадия Ивановича, сделав его формальным руководителем Государственного комитета по чрезвычайному положению, а также исполняющим обязанности президента СССР.

Но, когда они выпивали с Яковлевым в Кремле, Янаев, кажется, еще ничего не знал о планах заговорщиков. Во всяком случае, как вспоминал затем Александр Николаевич, вице-президент, сильно поддав, клялся в верности Горбачеву и уверял, что пойдет с ним до конца.

И с Яковлевым напоследок долго и пьяно обнимался.

16 августа Янаев присутствовал на торжественном собрании по поводу Дня авиации, сидел в президиуме рядом с секретарем ЦК О. Д. Баклановым и министром обороны Д. Т. Язовым. Они ничего ему не сказали о готовящемся путче. Но завтра все — Язов с Баклановым, премьер Павлов, секретарь ЦК Шенин, руководитель аппарата президента Болдин и сошки помельче — окажутся на одном из объектов ПГУ, то есть в гостях у Крючкова. Решат направить в Крым к Горбачеву своих людей, чтобы проинформировать президента о крайне сложной обстановке в стране и просить его ввести чрезвычайное положение.

Янаев, как он уверял впоследствии, и об этом ничего не знал. И только 18 августа, то есть менее чем за сутки до начала военного переворота, его пригласили в Кремль в кабинет главы правительства, чтобы ввести в курс дела и предложить возглавить силовую акцию.

Кстати, и на это важное совещание он приехал из-за стола: выпивал со старым другом у него дома. Да и потом Янаев, похоже, не просыхал, все помнят телевизионные кадры с пресс-конференции 19 августа, где у вице-президента тряслись руки.

Мог ли переворот, возглавляемый такими людьми, иметь успех?

Яковлев 16 августа в той самой моссоветовской комнате встретился с обозревателем «Литературной газеты» О. Морозом.

Естественно, и у них разговор сразу пошел об угрозе переворота и шансах его устроителей. Журналист вспоминает:

Десять лет спустя О. Мороз опять встретится с Яковлевым и задаст ему тот же вопрос: что именно вызывало у него тревогу в те августовские дни, предшествующие танкам в Москве? Теперь Александр Николаевич ответит так:

И снова Мороз задал ему вопрос о реакции Горбачева на те предупреждения, которые шли от Яковлева.

И дальше журналист размышляет: что это было со стороны президента? Легкомыслие? Или он сам каким-то образом был втянут в заговор: понимал, что никаким другим способом, кроме как силовым, Союз уже не спасти? Если так, то, возможно, Горбачев в насильственных действиях, как всегда, участвовать не пожелал, но позволил попытать счастья на этом пути «соратникам», дескать, валяйте, пробуйте, получится так получится, не получится − не обессудьте…

А что делал 18 августа герой нашей книги? Вечером у себя дома он обсуждал с Анатолием Собчаком текст того самого «открытого письма коммунистам», в котором предупреждал об опасности правого реванша. Предполагалось назавтра передать этот документ для опубликования в печати.

Но завтра в Москву вошли танки.

Разумеется, в том случае, если бы все цели военного переворота были достигнуты, Яковлева ждала бы незавидная участь. Его фамилия значилась в том крючковском списке из 75 лиц, которые «активно влияли на формирование общественного мнения», а потому подлежали санкциям. Каким санкциям — об этом можно только догадываться. В нашей стране революции (равно как и контрреволюции) бескровными не бывают.

^{Дома с супругой Ниной Ивановной. [Из архива Л. Шерстенникова]}

^{С внуком и внучкой. Начало 1991. [Из архива Л. Шерстенникова]}

^{Надпись, сделанная А. Яковлевым на обшивке салона «Жигулей» Л. Шерстенникова. 19 августа 1991. [Из архива Л. Шерстенникова]}

А потому легко себе представить состояние Александра Николаевича Яковлева и его супруги Нины Ивановны, которые, проснувшись утром 19 августа, увидели по телевизору балет «Лебединое озеро», а следом услышали первые указы гэкачепистов.

Яковлев хоть и предупреждал всех о грядущем путче, однако никаких мер по обеспечению собственной безопасности заранее предпринимать не стал. Скрываться ему было негде.

И вот ведь что удивительно — в тот день на выручку ему пришел обыкновенный советский гражданин, правда довольно известный в узких кругах, — фотокорреспондент журнала «Огонек» Лев Николаевич Шерстенников.

Приведу его рассказ о том, как это было:

В своих последующих интервью журналистам Александр Николаевич говорил о том, что кроме Льва Шерстенникова свою помощь ему в тот день предлагали и другие люди — всего таких обращений было более двадцати.

Пояснял: не уехал, остался в Москве, потому что было важно показать всем — против танков есть вера в свою правоту.

Он связался с Ельциным, пообещал ему любую посильную помощь, а еще рассказал о машинах с «мальчиками» из КГБ, которые с раннего утра замечены у подъезда. Борис Николаевич отреагировал мгновенно: приказал министру внутренних дел России Баранникову «решить вопрос». И спустя полчаса во двор дома по улице Александра Невского въехал автобус со спецназовцами. После чего «мальчиков» как ветром сдуло. В доме, напомню, была городская квартира самого Ельцина, а также министра обороны маршала Язова, начальника внешней разведки Шебаршина и еще целого ряда известных деятелей.

На другое утро, видимо предварительно созвонившись с теми, кому он доверял и кто разделял его взгляды, Александр Николаевич едет в Моссовет.

^{В тревожные дни лета 1991 года ему было о чем задуматься. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Там собираются и все те, с кем Яковлев работал в последние годы, — его помощники и секретари, личный врач (он был положен члену Политбюро), приезжают друзья-журналисты, депутаты…

Туда же подтягивается и недавний начальник его личной охраны, подполковник 9-го управления КГБ СССР А. Е. Смирнов. Охрану с Яковлева сняли, но уволенный из «девятки» Ефимыч продолжал поддерживать дружеские отношения с бывшим шефом. Вообще-то Смирнов ехал в Кремль, чтобы сдать, как положено, свое служебное удостоверение. Однако на Каменном мосту его развернули гаишники: проезд закрыт, идут военные колонны. Тогда он и направился в Моссовет, где обрел свое временное пристанище Александр Николаевич.

Конечно, от всех этих историй с пистолетом попахивало театральщиной. Но кто знает, как повел бы себя человек перед угрозой ареста? Пистолетами тогда многие размахивали. Я хорошо помню, как 20 августа вместе со своим коллегой британским журналистом Рори Пеком прорвался в Белый дом в кабинет вице-президента России Александра Руцкого — тот тоже в момент нашего с ним интервью достал из подмышечной кобуры «Стечкин», поднял его над головой, прорычал: «Пусть только сунутся!» Британский коллега, снимавший интервью на видео, от восторга закатил глаза: такой кадр!

^{Телефон в эту пору стал звонить все реже. [Из архива Л. Шерстенникова]}

В полдень на площади перед зданием Моссовета собирается митинг против гэкачепистов, в поддержку президента. Конечно, Яковлев тоже выступает с балкона этого красивого здания. Ему внимают шестьдесят тысяч человек.

Еще ничего не ясно. Кругом танки и бронемашины. Ельцин и его соратники, укрывшись в Белом доме, ждут, что вот-вот может начаться штурм.

Самый тревожный, самый напряженный день путча.

В тот же день пишет очередное обращение к товарищам по партии, в которой состоял сорок восемь лет. Выражает недоумение оттого, что руководство КПСС до сих пор не выразило своего отношения к перевороту, к насильственному отстранению от власти генерального секретаря и президента.

^{В марте 1991 года на референдуме о судьбе Союза он голосовал за его сохранение. [Из архива Л. Шерстенникова]}

«У КПСС остался последний шанс остаться политической силой — осудить заговор»[362], — этими словами он завершает свое обращение. Последнее — в адрес еще недавно «родной коммунистической партии».

Как покажет ближайшее будущее, в те дни многое для нас стало последним.

Яковлев опять «на коне». Он нужен сегодня всем этим людям, которые круглые сутки живым щитом стоят вокруг Белого дома, защищая, нет, не Ельцина даже, а те надежды, которые породила у них перестройка. Он с ними. Они готовы отдать свои жизни за идеалы свободы, а он обязан сделать все, чтобы эти жизни были сохранены, чтобы не пролилась кровь.

Моссовет в те дни, как и Белый дом, стал одним из центров сопротивления, штабом сил, которые встали на пути заговорщиков. Яковлев играл там не последнюю роль.

Он постоянно был на связи с российским руководством, не раз говорил по телефону с Б. Н. Ельциным. Через свои каналы узнавал, чем заняты и что собираются предпринимать руководители ЦК. Имел контакты с членами ГКЧП, каждый раз убеждая их в недопустимости силовых методов, призывая к диалогу. Кроме того, учитывая огромный авторитет Яковлева за рубежом, его просили довести правду о ситуации до известных мировых лидеров.

^{Президент РСФСР Б. Н. Ельцин (в центре) выступает на митинге около памятника Ф. Дзержинскому. 23 августа 1991. [РИА Новости]}

21 августа ему позвонил Ельцин. Судя по словам российского президента, Крючков предложил ему вместе лететь в Форос за Горбачевым. Но Борис Николаевич, заподозрив неладное, это предложение отклонил. Говорит Александру Николаевичу:

— Возможно, вам следует туда лететь вместе с Крючковым. Хотя не уверен, что Крючков на такое согласится. Как поступим?

У Яковлева тоже не было желания совершать такой вояж, да еще в компании с человеком, который принес ему столько неприятностей, стал его откровенным врагом. Принялся отказываться:

— Жду сейчас телефонные разговоры с Бейкером, Геншером, Брандтом, Мейджером, они уже предупреждены. Будет неправильно, если меня не окажется на месте.

Борис Николаевич таким ответом остался недоволен.

— Ну, тогда подумайте, кто может полететь в Форос.

Следом позвонил российский премьер Иван Силаев, тот, сославшись на шефа, тоже спросил, кого Яковлев рекомендует для поездки в Форос. Александр Николаевич назвал Бакатина и Примакова.

В тот день путчисты выбросили «белый флаг».

Борис Ельцин покидал подвалы Белого дома как триумфатор, эта победа открывала ему дорогу к власти.

Кстати, Яковлев, кажется, в ту пору искренне симпатизировал Ельцину. Ему нравилась та решимость, с которой Борис Николаевич отстаивал демократические реформы, и в особенности — гласность. Он в своих последующих интервью не раз с восхищением вспоминал эпизод, когда днем 19 августа российский президент залез на танк под стенами Белого дома и призвал москвичей дать решительный отпор путчистам. Когда Ельцин стал на некоторое время «изгоем», нерукопожатным в среде партийной элиты, Александр Николаевич продолжал посылать ему поздравительные открытки к праздникам, за что Яковлева критиковали коллеги в Политбюро. Да, Ельцин, став полновластным хозяином России, совершил немало ошибок, причем ряд из них носили фатальный характер, и наш герой это признавал, но в дни августовской победы над гэкачепистами Яковлев стоял рядом с Борисом Николаевичем.

Михаил Горбачев вернулся из форосского заточения, повторю, в другую страну — без КПСС, без социализма и без прежних соратников, большинство из которых стали узниками тюрьмы «Матросская тишина». Он оставался президентом СССР, однако при этом реальная власть перетекала к Ельцину, и очень скоро стало ясно, что процесс этот необратим.

Возвращение президента СССР Яковлев наблюдал по телевизору. Видел, как тот спускается по трапу самолета во Внуково — усталый, потерянный, в легкой куртке. Видел, как вслед за ним, поддерживаемая охранниками, опустив глаза, спускается завернутая в плед Раиса Максимовна. Это не было похоже на возвращение победителей. Победитель сейчас находился в Кремле, где шло заседание Верховного Совета. Именно туда, как считал Александр Николаевич, немедля должен был ехать Горби — прямо из Внуково, в этой самой легкой куртке, со следами пережитых страстей на лице. Тогда он мог рассчитывать на успех, его бы встретили с теми почестями, которых заслуживал ставший на три дня заложником президент СССР. Но Горби упустил тот шанс, он приехал на заседание ВС лишь через день, а тогда настроение у зала уже стало другим.

Михаил Сергеевич выглядел явно растерянным, выступил неудачно, внятных оценок всему случившемуся не дал. Он не выразил благодарности москвичам, которые фактически спасли его (и страну!) от отката в прошлое, не покаялся в собственных ошибках, защищал партию, руководители которой сделали его заложником, возглавили путч.

^{М. С. Горбачев (слева) и Б. Н. Ельцин (справа) на внеочередной сессии Верховного Совета РСФСР. 23 августа 1991. [РИА Новости]}

Зато Ельцин в тот день просто упивался ролью триумфатора. Кажется, он решил поквитаться с Горбачевым за все прошлые унижения. На Михаила Сергеевича было жалко смотреть.

Эта тема — о людях, которыми окружил себя президент СССР и которые его предали, — еще долго оставалась «горячей». Так, за полгода до своей кончины Александр Николаевич встретился с Михаилом Сергеевичем в редакции «Московских новостей», старые соратники опять вспомнили гэкачепистов, и между ними произошел такой диалог:

Трех погибших в туннеле под Арбатом парней с почестями похоронили, посмертно присвоив им звание Героев Советского Союза. Деятельность КПСС запретили. Михаил Горбачев сложил с себя полномочия генерального секретаря и рекомендовал Центральному комитету КПСС самораспуститься.

^{Бурные дни августовского путча 1991 года. Справа — Р. И. Хасбулатов. [Из архива Ю. Феклистова]}

Борис Ельцин, сочтя свою роль на этом этапе выполненной, отправился отдыхать.

Александр Яковлев опять перебрался в Кремль, стал старшим советником главы государства. Впрочем, себя он называл — советником по особым поручениям.

Термин «перестройка» потихоньку стал выходить из обихода.

Вадим Медведев вспоминал, что в те дни Яковлев снова оказался востребованным, принимал самое активное участие в решении многих важнейших проблем, во всех самых конфиденциальных встречах президента. Его фамилия опять возникла в ходе обсуждения кандидатуры на пост вице-президента СССР, предложение сделал Примаков. И снова Горбачев поморщился: не пройдет. Шахназаров назвал кандидатуру более «проходную» — первого секретаря ЦК КП Казахстана Назарбаева. Да и сам Александр Николаевич не захотел участвовать в этих играх, возможно понимая, какой малый срок отпущен союзным структурам.

За неделю до того, как над Кремлем вместо красного флага поднимется триколор Российской Федерации, Яковлев пишет письмо председателю Верховного Совета Латвийской Республики А. В. Горбунову. Латвия уже является независимым государством, зубную пасту обратно в тюбик не загнать. Да и Яковлев уже не куратор международных дел. Но его волнует судьба русскоязычного населения в Прибалтике, он обеспокоен теми актами и акциями, которые грозят ущемлению прав и интересов значительной части населения Латвии.

Обращаясь к спикеру латвийского парламента, Александр Николаевич просит его иметь в виду, что «только „нулевой вариант“ решения проблемы гражданства, обеспечивающий за каждым человеком, проживавшим на территории республики в момент провозглашения ее государственного суверенитета, право свободно сделать свой выбор, является решением, которое в долгосрочном плане отвечает интересам как латышского, так и нелатышского населения и может принести Латвийской Республике мир, процветание, уважение других народов и стран»[365].

И Вадим Андреевич Медведев, и Александр Николаевич Яковлев, встретившись, соглашаются с тем, что провал путча выливается в контрпереворот, сопровождается пренебрежением законами, распадом страны, подменой союзных структур российскими. Оба встревожены тем, что происходит. Не так они видели будущее своей страны, затевая перемены.

Яковлев подтвердил свое желание продолжать работу в Моссовете, куда приглашен в качестве председателя общественного совета. Наверное, это было продиктовано желанием сохранить за собой «запасной аэродром» на случай новых возможных ЧП. Обжегшись на молоке…

Правда, никаких видимых достижений у этого общественного совета, кажется, не случилось.

В те же дни очередную язвительную запись по поводу своего друга делает Черняев:

Странное это было время. Союзные структуры сами по себе превращались в прах. А российские руководители оказались явно не готовы к такому крутому повороту событий, власть упала к их ногам совершенно неожиданно. Отсюда — и эйфория, и растерянность, и множество непродуманных решений, поспешных кадровых назначений.

Горбачев, по воспоминаниям Александра Николаевича, много времени и сил тратил на то, чтобы сохранить Союз на основе федеративного устройства, хотя идея эта была уже нежизнеспособной. Яковлев продолжал настаивать на конфедерации. Однако ближайшее будущее в виде Беловежского сговора опрокинуло подобные и другие надежды.

Павел Палажченко утверждает: Александр Николаевич оставался с Горбачевым до последнего:

Можно себе представить настроение этих людей — Горбачева, Яковлева, Медведева, Шеварднадзе, Шахназарова, Черняева и других, — они все еще на вершине властной пирамиды, в Кремле, формально — главные, под ними КГБ, Минобороны, органы правопорядка, рядом с ними офицеры с «ядерным чемоданчиком», но Союзу уже подписан смертный приговор, остались считанные дни, и внутренне они, кажется, уже смирились с этим.

К Горбачеву заходит поговорить В. А. Медведев. Открытым текстом предупреждает президента:

— Михаил Сергеевич, рушится последняя «союзная» позиция, которую вы защищаете. Надо уловить момент, когда придется принимать решение, чтобы уйти самому, сохранив свое лицо.

Горбачев не спорит. Аргументов для возражения нет. Но обещает:

— Да, это так, но буду отстаивать сохранение Союза до конца, опираясь на те общественные силы, которые выступают против разрушения союзной и российской государственности, отбросив идеологические различия во имя одного — спасения государства[369].

Точно такую же позицию занимает Яковлев — в этом они были единодушны.

Эйфория, наступившая после разгрома путчистов, быстро закончилась, на смену ей пришли разочарование, тревога, горечь. Ельцинская команда допускала одну ошибку за другой — в проведении рыночных реформ, формировании властной вертикали, взаимоотношениях с собственным парламентом. Александр Николаевич ворчал: «Если бы защитники Белого дома в августе знали, чем все это обернется, они бы еще подумали, нужно ли было идти на баррикады».

8 декабря за спиной у президента СССР представители трех союзных республик подписывают Беловежские соглашения, которые ставят крест на существовании СССР как субъекта международного права и геополитической реальности. Тем самым фактически должны прекратить свое существование и все союзные структуры, в том числе аппарат президента.

Вот к такому финишу, получается, пришла затеянная шесть лет назад перестройка. Хотели такого финиша ее «архитекторы», «прорабы», идеологи и чернорабочие? Конечно, нет. Но объективно их действия, безусловно, способствовали этому.

Дарованной Горбачевым свободой быстрее других и в своих шкурных интересах воспользовались самые ушлые и нечистоплотные граждане, среди них — руководители союзных республик, новоявленные бизнесмены, только что появившиеся на развалинах недавних ведомств менеджеры. Оказалось, что свобода сама по себе не является гарантией грядущего счастья. Недаром говорят: благими намерениями бывает выстлана дорога в ад.

И ведь не только Александр Николаевич Яковлев повторял впоследствии фразу: «Стали бы мы защищать Белый дом и Ельцина в августе 1991-го, если бы знали, чем все это обернется впоследствии?»

Хотя по большому счету Яковлев никогда не жалел о своем участии в перестройке, о своих усилиях по развитию гласности, демократизации всего общества, попытках построить социализм с человеческим лицом. Он ушел из жизни с глубоким убеждением в том, что существовавший до начала перестройки способ государственного устройства был неизбежно обречен на загнивание, на гибель, а потому не было иного пути кроме радикальных реформ.

Стылые, тревожные дни декабря 1991-го…

Александр Николаевич доверительно жалуется Черняеву: «Думаю, что меня убьют. Хочу просить Горбачева, чтобы отправили куда-нибудь послом. Например, в Финляндию. Ельцин против не будет, я ему здесь не нужен».

Черняев весь тот день занимался тем, что устраивал на работу «ребят» из своей команды. 20 декабря пишет в своем дневнике: «Сегодня получил последнюю зарплату. Вчера уже кое-кого обыскивали при выходе из президентского здания в Кремле. Председатель комиссии по делам афганцев Аушев (Герой Советского Союза) дал по морде прапорщику, который попытался его обыскать»[370].

Да, в Кремле их уже списали, даже для прапорщиков из «девятки» они теперь политические трупы, тени, никто. Их можно обыскивать, не пускать, требовать от них какие-то особые пропуска.

Последние дни затянувшейся агонии.

Горбачев и люди из его окружения озабочены тем, чтобы цивилизованно передать власть российским структурам. Все эти дни президента СССР неизменно сопровождает его верный соратник Яковлев — он присутствует на доверительных переговорах с Борисом Николаевичем, участвует в многочасовых переговорах по поводу условий «сдачи».

В какой-то момент, когда он остался с Ельциным с глазу на глаз, тот предложил ему приватизировать государственную дачу на Рублево-Успенском шоссе. Яковлев поблагодарил, но отказался. Кстати, никто из других, кому делались такие предложения, отказываться не стал. Само обладание гектаром земли на Рублевке (были варианты и с куда большей площадью) автоматически делало человека долларовым миллионером.

Доживал Александр Николаевич на скромной дачке в поселке Академии наук — строил он ее на собственные сбережения и не один год.

23 декабря почти весь день ушел на окончательные переговоры о завершении деятельности союзных структур. Вот как об этом написано в книге Н. Андреева «Жизнь Горбачева»:

«По душам», в частности, означало еще и то, что в какой-то момент Борис Николаевич, расчувствовавшись, пообещал немедля выпустить свой президентский указ, в котором будут означены особые заслуги Яковлева перед демократическим движением и меры по его материальному обеспечению: дача, лечение, автотранспорт и пр. Разумеется, наутро Ельцин об этом благородном порыве напрочь забыл.

Проводив Бориса Николаевича, Яковлев вернулся к президенту СССР. Тот лежал на кушетке, в глазах стояли слезы: «Вот видишь, Саша… вот так…»

У Яковлева перехватило горло. Возможно, он первый раз увидел Михаила Сергеевича без всякой игры. Как мог, старался утешить друга.

Через два дня Горбачев выступил по телевидению — трансляция велась прямо из его кремлевского кабинета — с обращением к гражданам переставшего существовать СССР и ко всему миру. Это было его отречение.

Сразу после того, как он закончил, над первым президентским корпусом стал медленно опускаться красный флаг Союза Советских Социалистических Республик.

После ухода из Кремля наш герой некоторое время продолжал оставаться рядом с Михаилом Сергеевичем, став вице-президентом основанного им Горбачев-Фонда. Но это сотрудничество длилось лишь до осени 1992 года. Поводом для очередного разрыва стала полученная им информация из Генеральной прокуратуры о том, что президент СССР не только знал о прослушке КГБ в отношении Яковлева, но и санкционировал ее.

Кроме того, Александр Николаевич был явно неудовлетворен той ролью, которую ему отвели в фонде: сам Горбачев беспрерывно путешествовал по миру, получал очередные награды, выступал с лекциями, словом, вел себя как главный герой канувшей в лету перестройки, а вице-президента оставлял «на хозяйстве», поручая ему всякую рутину, черновую работу.

А вот Б. Н. Ельцин, кажется, был доволен тем, что этот дуэт распался. Он сразу предложил Яковлеву возглавить созданную 2 декабря Комиссию при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий. Год спустя с подачи Егора Гайдара сделал его исполняющим обязанности руководителя телерадио-компании «Останкино» и главой Федеральной службы по телевидению и радиовещанию.

Судя по его собственным записям, с телевидением у Яковлева не очень заладилось. Он попал в совершенно чуждую для него среду, где, с одной стороны, надо было ежедневно решать безумное число всяких чисто производственных и даже технических проблем, а с другой — взаимодействовать с непростым творческим коллективом. Дело осложнялось еще и тем, что его приход в «Останкино» совпал с приходом туда же шоу-бизнеса, что означало яростную борьбу за рейтинги, рекламу, деньги. А поскольку деньги были большими и даже очень большими, то Александр Николаевич с его прежними представлениями о медиа очень скоро почувствовал себя неуютно и даже хотел подать в отставку.

^{Он внимательно следил за тем, что пишут газеты. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Но не подал, как в свое время тянул с выходом из КПСС. Авось образуется…

Команды единомышленников он не создал, увольнял в основном не тех, кто занимался крупными аферами и мешал ему выстроить «правильный» госканал, а всяких корреспондентов, редакторов и ведущих, которые были заподозрены в отсутствии у них демократических убеждений. Кстати, сам Яковлев подтверждал, что таких уволенных за полтора года оказалось около тысячи человек. Зато всякие ушлые ребята за его спиной уже выстраивали свои хитрые схемы, на ходу учились сами и учили других брать (давать) «откаты», а заодно приручали нужных людей из правительства и администрации президента.

И каждый день приходилось ломать голову над тем, где взять деньги для нормального функционирования «первой кнопки». Председатель правительства В. С. Черномырдин на все просьбы отвечал одинаково: «Выкручивайся сам». И ведь Виктора Степановича тоже можно было понять: первая половина 90-х, самое смутное время, казна пуста, да тут еще война в Чечне подоспела — премьеру явно было не до прессы.

^{Валентин Валентинович Лазуткин. [ТАСС]}

В то время в Кремле и Белом доме еще не до конца сознавали, какая это грозная сила, какое это страшное оружие в схватке за умы — телевидение.

Зато это уже поняли мгновенно разбогатевшие российские «олигархи», и прежде всего Борис Березовский, его теперь все чаще стали видеть в останкинских коридорах.

Старожил «Останкино» Валентин Лазуткин вспоминает, что еще в те дни, когда каналом руководил Егор Яковлев (декабрь 1991-го — ноябрь 1992-го), там отметился Березовский, который явно присматривался к этому лакомому активу.

В декабре 1993 года, когда А. Н. Яковлев указом президента был назначен исполняющим обязанности руководителя телерадиокомпании и одновременно — председателем Федеральной службы по телевидению и радиовещанию, его первым заместителем в ФСТР стал как раз В. В. Лазуткин.

Поскольку ситуация с государственным финансированием становилась все хуже, в начале 1994 года Яковлев обратился к президенту РФ с предложением об акционировании «Останкино». Обосновал это тем, что без крупных инвестиций невозможно провести техническое переоснащение, создавать качественный контент, платить достойные зарплаты. Однако «наверху» идею акционирования встретили прохладно. Особенно — в правительстве, да еще когда выяснилось: Яковлев предлагает контрольный пакет отдать частному бизнесу. Умные головы понимали, чем может обернуться уход канала из-под полного контроля государства. Началось долгое перетягивание каната.

В итоге Александр Николаевич согласился на то, что 51 % акций останется за государством. Подписывая указ об акционировании, Б. Н. Ельцин сказал, что назначает Яковлева еще и председателем совета директоров Общественного телевидения России (ОРТ), и попросил его «не отпускать вожжи». Александр Николаевич с облегчением ушел в отпуск, а вернувшись, обнаружил, что подготовленные и принятые в его отсутствие документы, регламентирующие функции руководящих органов компании, делают его присутствие сугубо номинальным.

Все это происходило на фоне непрекращающейся схватки за денежные потоки, а в конечном счете — за управление компанией.

1 марта в подъезде своего дома был застрелен генеральный директор ОРТ Владислав Листьев. Угрозы в анонимных письмах не раз получали и другие руководители «Останкино», в том числе и сам Александр Николаевич.

В итоге он попросился в отставку, и эту просьбу Кремль охотно удовлетворил. 17 марта Яковлев был освобожден от должности руководителя ФСТР и исполняющего обязанности председателя Российской государственной телерадиокомпании «Останкино».

Все шесть перестроечных лет Яковлев последовательно боролся за рынок и вот теперь, когда сам перестроил госкомпанию по рыночным принципам, был немедля отвергнут, остался без должности. Правда, какое-то время занимал пост председателя совета директоров ОРТ, но был там скорее «свадебным генералом».

^{Пришлось снова пересесть на «Волгу». [Из архива Л. Шерстенникова]}

С очевидным облегчением покинув начальственное кресло, Александр Николаевич всецело отдался тем делам, которые были ему по душе. Писал книги и статьи. Участвовал в работе над проектом новой конституции. Создавал очередную политическую партию. Основал и возглавил Международный фонд «Демократия» (Фонд Александра Н. Яковлева), деятельность которого была связана с изданием целого ряда сборников уникальных исторических документов. И до самого конца продолжал изучать в архивах дела репрессированных советской властью граждан.

Незадолго до ухода из жизни признался: «Я узнал о трагедии моего народа, может быть, столько, сколько не знает никто».

Еще он без конца встречался с журналистами, чуть ли не ежедневно давал интервью. В изданном уже после его смерти сборнике, умело и бережно составленном Анатолием Яковлевым (сыном), таких интервью только за период с 1992 по 2005 год — ровно сто. Это, разумеется, лишь отобранные, то есть, по мнению составителя, имевшие наибольшую ценность. Всего же их было гораздо больше.

Когда читаешь эти интервью, перед тобой предстает человек, которому страстно хочется выговориться, достучаться до умов и сердец, остаться понятым. Не факт, что это у него получилось.

В последних книгах много горьких страниц — Яковлев видит, что окружающий мир совсем не такой, о котором он мечтал и ради которого работал. Он дотошно копается в своем прошлом, пытаясь понять, где ошибся, отчего все пошло не так… С тревогой всматривается в день завтрашний: многие опасные тенденции, о которых он предупреждал, начинают набирать силу, грозят большой бедой. Последней автобиографической книге предпослал грустное название — «Сумерки».

Где-то в воспоминаниях людей, его знавших, проскочило: к концу жизни Александр Николаевич стал буддистом.

Нет, не стал. Но по всему видно: опору в новой действительности искал. И, кажется, не нашел.

Ушел осенью, 18 октября 2005 года. Как раз в ту пору, когда надвигались долгие зимние сумерки.