Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Глава 9. «Агент влияния». Явки и пароли

9 октября 1992 года. Москва. Заседание Конституционного суда «по делу КПСС». Яковлев приглашен в качестве свидетеля. Но допрашивают его с пристрастием, как недавнего члена Политбюро, одного из главных руководителей партии и ее явного «могильщика».

Известный правовед, доктор юридических наук Михаил Рудинский предваряет свой вопрос свидетелю пространной преамбулой, суть которой сводится к тому, что в истории человечества, наверное, еще не было случая, когда идеологический лидер такой гигантской партии, как КПСС, вдруг заявлял, что не исповедует ее убеждения. Звучит хлестко. Но это явное передергивание всего, что Яковлев прежде говорил в суде, а говорил он — и довольно подробно — о том, как трудно шел к прозрению, как мучительно менялось его отношение к коммунистической партии, отчего он в конце концов порвал с ней.

Но эксперт безжалостен. Похоже, его интересует не истина, профессор ищет скандала.

Рудинский обращается к Яковлеву:

— Я хочу вас спросить: вы — агент ЦРУ?

— Спасибо за вопрос, — парирует Яковлев. — Мои хозяева в ЦРУ сообщили мне, что вы агент израильской разведки, но я этому не верю.

Поднаторевший в судах Рудинский за словом в карман не лезет:

— Видите ли, если бы я сказал, что всю жизнь был членом коммунистической партии и перешел на позиции сионизма, тогда, конечно, вы могли бы мне задать такой вопрос.

Но и Яковлев тоже не лыком шит:

— А я бы на вашем месте таких вопросов не задавал.

Увы, Александр Николаевич теперь обречен на то, чтобы ему такие вопросы задавали отныне всю оставшуюся жизнь.

^{В рабочем кабинете. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Он уже не первый месяц живет с этим клеймом — агент ЦРУ. А потому вопрос юриста на заседании КС не застает его врасплох. Наверное, он даже заранее был готов к такому повороту, и пассаж про израильскую разведку — это его «домашняя заготовка».

Романтический период перестройки давно закончился, а с ним ушли в прошлое надежды на реформирование партии, демократизацию системы, аккуратное введение в экономику рыночных отношений. После августа 1991 года все стремительно рассыпалось, превратилось в прах. Развалился Союз. Запретили коммунистическую партию. Прекратила свое существование прежняя политическая система. Началась буйная приватизация экономики.

Все больше становилось людей, разочарованных происходящим. Враз обедневшие, потерявшие работу и все прежние социальные гарантии, они с ужасом наблюдали за происходившим переходом к рынку. За тем, как группа энергичных и лишенных малейших признаков морали граждан разворовывала страну, прибирала к рукам все подряд — природные ресурсы, заводы и фабрики, а также то, что зовется инфраструктурой.

Недовольство выплескивалось наружу, принимало различные формы протеста. Кто виноват в том, что произошло? Отчего задуманная и принятая народом перестройка обернулась для многих настоящей катастрофой?

Наверное, в те дни больше всех доставалось Яковлеву. На митингах его портреты несли на фоне мишеней и в обрамлении оскорбительных надписей. Запущенные умелыми людьми слухи о причастности Яковлева к работе на западные спецслужбы множились с помощью отпечатанных типографским способом листовок. «И не Яковлев он вовсе, а Якобсон», — утверждали заголовки «патриотических» СМИ.

А поскольку у нас всегда свято верили в то, что во всех отечественных бедах виноваты американцы, «вашингтонский обком» и ЦРУ, то зерна, безусловно, упали на благодатную почву.

И юрист Рудинский, задавая в Конституционном суде свой вопрос («вы — агент ЦРУ?») не рисковал ровным счетом ничем. И ничем не рисковали те, кто прямо угрожал Яковлеву по телефону, кто по ночам приносил к дверям его квартиры похоронные венки, кто обрушивал на его голову проклятья, кто сжег во дворе его престижного «цековского» дома автомобиль дочери, кто… Было такое ощущение, что какие-то очень могущественные силы дали команду «фас», команду на то, чтобы открыть по Яковлеву огонь из всех орудий, сделать именно его козлом отпущения за все, что случилось с партией, с государством, с обществом.

Одним из самых прилипчивых, самых тяжелых обвинений было обвинение в работе на иностранные спецслужбы.

Но был ли Яковлев американским шпионом или агентом влияния?

И если да, то действительно ли завербовали его в период стажировки в Колумбийском университете?

Что там говорить, конечно, для многих это самая интригующая страница в биографии Александра Николаевича.

Я знаю даже вполне искушенных в российских реалиях людей, грамотных, читающих книги, претендующих на то, чтобы считаться элитой, которые на поставленные выше вопросы всегда и без раздумий ответят утвердительно. Мотивы, по которым они это сделают, у всех разные. Одни полагают, что генералы КГБ Крючков, Бобков, Дроздов — а они в разное время и в разных жанрах называли Яковлева «агентом» — это надежные источники. Другие исходят из того, что только по указаниям «вашингтонского обкома» или Лэнгли Яковлев был способен нанести тот вред советскому строю, который нанес.

^{Владимир Александрович Крючков. [Из открытых источников]}

До самой кончины Александр Николаевич был вынужден ходить с этим клеймом. Редкий интервьюер не задавал ему соответствующего вопроса. Яковлев терпеливо, не повышая голоса (один Бог знает, чего ему это стоило) объяснял, откуда взялась шпионская версия.

Давайте разбираться.

Маргинальные проявления шпиономании по адресу некоторых советских руководителей стали проявляться на митингах еще в 1989 году. Агентами ЦРУ клеймили и Горбачева, и Шеварднадзе, и Яковлева. Ну, митинговые страсти — дело известное, чего только там не говорили в запале, каких ярлыков не вешали на своих противников.

А серьезно и даже, можно сказать, документально «шпионский след» был зафиксирован в ходе допросов В. А. Крючкова, когда бывший шеф КГБ, а ныне гэкачепист и подследственный пребывал в тюрьме «Матросская тишина».

То есть в промежутке между августом 1991-го и январем 1993 года. Затем Владимир Александрович развил эту историю в статье «Посол беды», опубликованной газетой «Советская Россия» 13 февраля 1993 года, и в своих мемуарах. Параллельно ее подхватили и попытались раздуть почти все остальные недруги А. Н. Яковлева, правда, если отжать из их выступлений всю воду, то там останется лишь то, что говорил (писал) именно Крючков.

Чтобы докопаться до истины или хотя бы приблизиться к ней, нам потребуется вспомнить, какими были отношения между двумя этими персонажами.

Крючков считает, что их знакомство состоялось в 1983 году, когда он руководил Первым главным управлением КГБ СССР, иначе говоря, внешней разведкой, а Яковлев занимал должность советского посла в Оттаве.

Начальник ПГУ ничуть не удивился, когда однажды помощник доложил ему о том, что с ним хочет встретиться посол. Такие встречи не считались рутинными, но иногда происходили, поскольку все диппредставительства мира являются самым надежным прикрытием для работы разведчиков. Многие сотрудники ПГУ и офицеры ГРУ выполняли свои миссии, официально считаясь консулами, секретарями и советниками посольств, то есть имея дипломатическую неприкосновенность, что не раз спасало их от тюрьмы в случае провала.

Перед тем как отправиться в страну пребывания, они, как правило, проходили недолгую стажировку в соответствующих отделах МИД или Минвнешторга, получали там заветный зеленый дипломатический паспорт и уже с ним, как с индульгенцией, приступали к своим секретным делам.

«Чистые» дипломаты, разумеется, быстро вычисляли «ближних соседей» (так именовались сотрудники КГБ) и «дальних соседей» (то есть офицеров ГРУ), поскольку те не особенно заморачивались насчет шифровки: передвигались на дорогих автомобилях, располагали, в отличие от мидовцев, крупными суммами на представительские расходы, ежедневно уединялись в защищенных от прослушки помещениях, куда посторонним вход был строго воспрещен.

Как правило, проблем со взаимным существованием у «чистых» и «нечистых» не возникало. Мидовцы прекрасно сознавали, что помимо добывания вражеских секретов офицеры спецслужб присматривают и за ними, поэтому старались сохранять с «соседями» ровные отношения. Бывало и так, что разведчики, реализуя свои секретные операции, обращались за помощью к дипломатам или использовали их «втемную», особенно когда требовалось обвести вокруг пальца контрразведку противника.

Самый классический пример такого рода связан с вербовкой в Вашингтоне высокопоставленного сотрудника ЦРУ Олдрича Эймса. На первых порах для связи с Эймсом был задействован «чистый» дипломат, специалист по вопросам разоружения Сергей Чувахин. Секретность была такой, что не поставили в известность даже посла Добрынина.

Чувахин до последнего не ведал, что его визави является руководителем контрразведывательного подразделения ЦРУ, он считал, что встречается и общается с таким же специалистом по вопросам разоружения, и понятия не имел о том, что в передаваемых им американцу пакетах находятся крупные долларовые суммы — гонорар за сверхсекретную информацию, которую Эймс через тайники регулярно сгружал «ближним соседям». Истину Чувахин узнал лишь после разоблачения и ареста Эймса в 1994 году.

Главный вербовщик американца полковник ПГУ Виктор Черкашин в своих воспоминаниях утверждает, что, узнав о своей роли в этой тайной операции, дипломат впал в ярость, он понял, какому риску подвергался, передавая деньги самому ценному агенту Москвы за всю эпоху холодной войны. Разумеется, в случае провала Эймса не поздоровилось бы и Чувахину[374].

А сколько еще было других подобных историй, о которых мы никогда не узнаем. Считалось, что и дипломаты, и разведчики делали одно дело, а именно: отстаивали интересы своего государства.

Поэтому Владимир Александрович Крючков с пониманием отнесся к просьбе Александра Николаевича Яковлева о встрече. А прежде чем принять посла, он поинтересовался у своих сотрудников, курировавших североамериканское направление, какие вопросы может в ходе беседы затронуть Яковлев, к чему следует быть готовым. Те заверили, что беседа, скорее всего, будет носить общий характер, хотя, вполне возможно, посол станет критиковать сотрудников нашей резидентуры в Канаде за их «излишнюю активность», которая, по его мнению, мешает укреплению дружественных отношений между двумя странами.

— Товарищ Яковлев не очень-то жалует нашу службу, — сказали начальнику разведки. — У него свой взгляд на КГБ и его место в мире.

^{По пути в первый корпус Кремля. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Если верить воспоминаниям Крючкова, то именно тогда же ему позвонил Ю. В. Андропов, ставший Генеральным секретарем ЦК КПСС. И начальник разведки не преминул заметить в разговоре, что вскоре ему предстоит встреча с послом.

— А-а, Яковлев, — протянул в ответ глава партии и государства. — Ты не особенно откровенничай с ним. Мутный человек. Что у него на уме, ни черта не поймешь. Уже десять лет послом в Канаде, пора отзывать. Тем более что в Москве многие хлопочут о его возвращении, вот пусть и порадуются[375].

Далее, если верить Крючкову, генсек назвал Яковлева «проходимцем». Контекст был таким. Якобы в числе хлопотунов, ратующих за возвращение посла в Москву, оказался директор Института США и Канады Георгий Арбатов. Этот человек, по словам Андропова, десять лет назад сам приложил руку к тому, чтобы отправить Яковлева подальше от Москвы, «а теперь вдруг не может обойтись без этого проходимца»[376].

…Здесь мы должны сделать первую зарубку на древе шпионского повествования. Можно допустить, что у Андропова были какие-то сомнения насчет партийного работника и посла Яковлева. Но с трудом верится, чтобы осторожный в высказываниях и поступках Юрий Владимирович в телефонном разговоре назвал его «проходимцем». Генсек, как никто другой, знал переменчивость судьбы на верхних этажах партийной элиты. Сегодня Яковлев посол, а завтра станет членом Политбюро… Нет, явно перегибал палку в своих воспоминаниях Крючков. И ведь знал, что ничем не рискует: поди проверь, что говорил ему в действительности шеф. Андропов покинул наш бренный мир в феврале 1984 года, никаких мемуаров после себя не оставил, концы спрятаны в воду.

Сама же встреча начальника разведки с послом прошла, как впоследствии вспоминал шеф ПГУ, «в строгом соответствии с предсказанным мне сценарием». Александр Николаевич, как и подобает дипломатическому работнику его ранга, сначала избегал жестких выражений, он словно прощупывал собеседника. Хозяин кабинета вел свою игру: он позволил гостю вволю выговориться, не прерывал его, более того, всем своим видом выказывал симпатию и готовность принять к сведению любые аргументы.

Яковлев в общих чертах рассказал о политической ситуации в стране пребывания и вокруг нее, обозначил основные направления экономического и культурного сотрудничества Москвы и Оттавы, затем перешел к посольским делам. Был мягок, нетороплив, больше ставил вопросы. В частности, словно рассуждая, спрашивал:

— Не слишком ли много ресурсов тратим мы на разведывательные операции в Канаде?

— Не имеет ли смысл употребить эти силы и средства на то, чтобы наладить с соседом США более тесные и дружественные отношения?

— Сознаем ли мы, что Канада и Америка — это вовсе не одно и то же, что Оттава склонна к большей самостоятельности в вопросах внешней политики и этим надо умело пользоваться?

Крючков внимательно слушал собеседника, что-то помечал в своем блокноте, иногда с готовностью кивал.

Потом, если верить воспоминаниям шефа разведки, наступил момент, когда «Остапа понесло», гость вдруг открыл все свои карты.

— Пустая трата усилий и денег, — сказал Яковлев, имея в виду деятельность резидентуры КГБ в Канаде. — Ваши ребята только и делают, что день и ночь следят за советским послом, подслушивают, досматривают мою почту, ведут наружное наблюдение, копаются в моем грязном белье. Других «достижений» я за ними не знаю.

— Ну что вы, Александр Николаевич, — генерал изобразил на своем лице подобие обиды. — Какое грязное белье! Вы плохо себе представляете функции и задачи нашей службы. Да, недостатков и промахов в нашей работе даже больше, чем вы думаете. Но ведь есть и положительные результаты, о которых не принято говорить, и они с лихвой перекрывают весь негатив. Поверьте мне! Мы недаром едим свой хлеб. Просто сам характер и специфика нашей работы таковы, что о ее успехах и конкретных результатах вслух говорить не принято.

Закончил Крючков резко:

— Столь отрицательные суждения о разведслужбе и в целом о Комитете госбезопасности для меня лично являются неприемлемыми.

После чего беседа приняла совсем другой оборот и завершилась, как вспоминал Крючков, в атмосфере «сплошной доброжелательности со стороны гостя и, более того, заботой с его стороны, как помочь нашим разведчикам в Канаде»[377].

…Зарубка номер два: невероятно, чтобы искушенный и тертый аппаратчик Яковлев так откровенно критиковал госбезопасность, да еще в стенах ее штаб-квартиры и в глаза зампреду КГБ.

Я бывал в Ясенево, когда разведкой руководил преемник Крючкова генерал Шебаршин, и хорошо помню свои ощущения от знакомства с этим монументальным комплексом зданий, окруженным двумя рядами заборов, с его режимом секретности. Не могу себе представить той картины, которую так талантливо создал в своих мемуарах Крючков.

Более того. Сам Александр Николаевич Яковлев утверждал, что такой встречи с начальником разведки у него не было. Вернее, так: встреча была, но еще в конце 70-х, когда посол приезжал в Ясенево, «чтобы согласовать кадровые замены по этому ведомству». И вот как — теперь со слов Александра Николаевича — проходил тот визит.

Начальник ПГУ встретил гостя сухо, угрюмо буркнул:

— Вы потеряли чувство локтя.

Имелась в виду массовая высылка из Канады засвеченных советских офицеров спецслужб, после которой Яковлев разразился гневной телеграммой в Центр.

А когда визит посла завершился, Крючков позвонил Олегу Калугину, начальнику Управления внешней контрразведки, и сказал ему про Яковлева:

— Осторожнее с ним, он плохо относится к КГБ.

^{О. Д. Калугин, генерал-майор КГБ в отставке 1 марта 1990. [РИА Новости]}

Почему я верю Яковлеву, который говорит, что этот визит состоялся в конце 70-х или в крайнем случае в начале 80-го, но никак не в 83-м? Потому что Олег Калугин, которому с предупреждением («осторожнее с ним») позвонил начальник разведки, занимал свой пост только до июля 1980 года, а затем из-за ссоры с Крючковым был переведен в Ленинград заместителем начальника территориального управления КГБ. И даже в том олимпийском году Крючков ни за что не стал бы предупреждать заподозренного им в связях с американцами Калугина, чтобы он «осторожнее» вел себя с Яковлевым. Тут, как говорится, концы с концами не сходятся.

Но оставим пока за кадром историю взаимоотношений двух персонажей и зададимся вопросом: а представлял ли Александр Яковлев интерес для ФБР или ЦРУ во время своей американской стажировки?

Здесь за ответом далеко ходить не надо. Конечно — да. Присматривались ко всем восемнадцати стажерам, пытаясь понять, кто из них из КГБ, а кто из ГРУ. В том, что по меньшей мере половина именно «с погонами», американцы не сомневались (позже О. Калугин в своей книге напишет, что десять были кадровыми офицерами спецслужб, еще семь негласными агентами и только один Яковлев — «чистым»).

Американские контрразведчики изучали гостей на предмет их возможных слабостей, пристрастия к выпивке, дорогим шмоткам, красивым девушкам. Точно так же действовала и контрразведка в СССР по отношению к гостям из США. Шла хоть и «холодная», но война, все играли по ее правилам.

И, разумеется, вниманием фэбээровцев не был обойден староста группы стажеров, молодой и явно подающий надежды партработник. Возможно, Яковлев даже интересовал американские спецслужбы больше других стажеров. Если такого подцепить на крючок, а затем помочь ему сделать карьеру, поднять до властных высот в СССР, то это и будет самым большим достижением в истории разведки и контрразведки. Никакой полковник или даже генерал Лубянки не принесет Штатам столько пользы (а Советам столько вреда), сколько работающий на американцев крупный советский руководитель.

Но как найти вербовочные подходы к Яковлеву? Выпивает умеренно и свою норму знает, пьяным его никогда не застанешь. К магнитофонам, дубленкам, джинсам и другим вещам, которые в Союзе считались дефицитом, равнодушен. Похоже, к деньгам — тоже. На женщин внимания не обращает, сидит себе целыми днями в библиотеке, читает, что-то выписывает, книжный червь. Возили стажеров в столицу, на Великие озера, показывали им Ниагарский водопад, это были экскурсионные поездки, расслабленные, с непременной выпивкой, так и там Яковлев особых восторгов не проявлял, был на удивление сдержан, а на тех в группе, кто слишком охал и ахал, посматривал снисходительно: молодняк, что с него взять.

Мой близкий товарищ, московский физик Федор С., занимавшийся проблемой сверхпроводимости, проходил подобную годичную стажировку в Хьюстонском университете, но только двадцать лет спустя. Он рассказывал мне, как его и других молодых ученых из СССР плотно опекали агенты ФБР, какие ловушки и провокации им устраивали. Причем все это делалось, как потом выяснилось, по «наводке» официального «куратора» советских стажеров офицера КГБ Мартынова, работавшего под прикрытием нашего посольства в Вашингтоне. Этот Мартынов был завербован фэбээровцами на материальной основе и, опекая стажеров, на самом деле исподволь подводил к ним американцев, склонявших ученых к невозвращению на родину, предательству.

Федор С. и его товарищи после окончания стажировки благополучно вернулись домой, а вот Мартынову не повезло: его выдал тот самый Эймс, и предатель был приговорен к смертной казни. Правда, и Федору та годичная командировка аукнулась: американцы, видимо обидевшись на строптивого русского (не шел на контакт!), надолго закрыли ему въезд в Штаты.

Я это рассказываю к тому, чтобы было ясно, в какой острой обстановке проходили подобные гуманитарные обмены между представителями СССР и США, как спецслужбы обеих сторон пытались использовать в своих целях открывшееся «окно».

Из восемнадцати участников советской группы, приехавшей в США в 1958 году, четверо остались стажироваться в Нью-Йорке, где находился Колумбийский университет, остальные разъехались по другим городам. Вот фамилии той четверки: Яковлев, Калугин, Стожков, Бехтерев. Их поселили на 12-м этаже Джон-Джей-холла — студенческого кампуса, где соседями советских ребят стали аспиранты университета, которые специализировались в сфере бизнеса.

«Встречались мы почти ежедневно, обменивались впечатлениями, иногда спорили, — вспоминал о тех днях один из этой четверки, офицер ПГУ Олег Калугин, которого направили на учебу в школу журналистики Колумбийского университета под легендой „журналиста-международника“. — Александр Яковлев, старший из нас по возрасту, пользовался авторитетом, как ветеран войны и работник ЦК КПСС, но не более. Его взгляды на американскую действительность отражали официальную жесткую точку зрения, и они, кажется, совпадали с его личным негативным мнением об американском образе жизни. Мы тоже не были либералами, но проявляли гораздо большую гибкость в суждениях, не желая с ходу отталкивать собеседников своей кондовостью»[378].

В этом абзаце содержится если не ответ на вопрос «вербовали ли американцы Яковлева?», то повод к серьезному размышлению. Да, недавний фронтовик, а ныне успешный партаппаратчик Яковлев был абсолютным патриотом своей страны, а к таким личностям с предложениями о предательстве обращаться напрасно.

Сохранилась фотография тех лет, на ней четыре парня, трое в модных костюмах, белых рубашках и галстуках, а на четвертом костюм сидит чуть мешковато, да и выглядит этот четвертый значительно старше своих спутников. Круглое лицо, лысина. Этот человек скорее похож на сельского счетовода, чем на стажера самого престижного мирового университета. Фото сделано как раз в Нью-Йорке. Четвертый — староста группы стажеров Александр Яковлев.

Много лет спустя, беседуя с журналистом, Александр Николаевич легкомысленно заявил, что их группа и он в частности не представляли тогда никакого интереса для американских спецслужб[379]. Ого! Еще как представляли! И в особенности именно он — первый в истории кадровый сотрудник аппарата ЦК КПСС, оказавшийся за океаном вот на таком «беспривязном содержании».

Владимир Крючков, когда станет копать под Александра Яковлева, поднимет архивные материалы разведки того периода, в частности доносы, которые стажеры писали друг на друга, передавая их «куратору», работавшему под крышей представительства СССР при ООН. И поразится тем отступлениям от «норм социалистической морали», которые позволяли себе молодые люди, впервые попавшие в западную страну. Подробностей он не приводит, однако можно догадаться, что имелось в виду: посещения стрип-клубов, обильные выпивки в компаниях с американцами, сомнительные торговые сделки… Все это, по мнению Крючкова, «давало немало поводов противнику рассчитывать на успех».

Причем Калугин, как с гневом напишет о нем Крючков, будучи кадровым офицером КГБ, не только не препятствовал этим невинным забавам своих товарищей, но и сам в них активно участвовал. А когда об этом стало известно «куратору», юный оперативник ловко отвел удар от себя лично, настрочив кляузу на своего приятеля, стажера Бехтерева, который после этого на многие годы стал невыездным.

Яковлев, судя по всему, подобных «забав» избегал, но и на него Крючков нарыл компромат: «Он пошел на несанкционированный контакт с американцами, а когда нам стало об этом известно, изобразил дело таким образом, будто сделал это в стремлении получить нужные для Советской страны материалы из закрытой библиотеки». Впрочем, далее Крючков оговаривается: никакого дальнейшего развития эта ситуация не получила, никаких претензий к Яковлеву со стороны нашей службы безопасности предъявлено не было.

В этом крючковском пассаже все мутно. Что значит «несанкционированный контакт», на который пошел стажер? Он что, обращаясь за книгой к библиотекарю, должен был предварительно получать согласие у «куратора»? Что значит «закрытая библиотека»? Это в СССР были т. н. спецхраны, куда допускались только представители «номенклатуры», да и то по особому списку, а в Штатах ничего подобного не существовало.

Тот самый случай, когда либо ты украл, либо у тебя украли — лишь бы пукнуть.

Разумеется, кроме агентов ФБР русских обхаживали и местные журналисты, ведь это были первые студенты, приехавшие из-за «железного занавеса», те самые коммунисты, которыми американская пропаганда пугала обывателя: «Едят младенцев сырыми». Но, приглядевшись, корреспонденты видели обычных молодых парней, которые с интересом изучали реалии капиталистической жизни, охотно пили американское пиво, покупали американские джинсы и не шарахались от острых вопросов, которые им задавали. Правда, ответы, как правило, звучали стандартно, словно их заучили заранее. И почти всегда в этих ответах присутствовала тема мира и сотрудничества.

После возвращения из турне по американской «глубинке» стажерам предложили еще на несколько недель задержаться в Штатах, чтобы поработать гидами-переводчиками на открывающейся в Нью-Йорке советской выставке достижений в области науки, техники и культуры. Выставка была одним из типичных проявлений начавшейся «хрущевской оттепели», желания наладить гуманитарный диалог с Западом.

Естественно, предложение поработать гидами сделали сотрудники советского генерального консульства. И, естественно, стажеры охотно согласились: во-первых, за работу на выставке платили в долларах, а во-вторых, это была хорошая возможность пообщаться с американцами, попрактиковаться в английском языке.

Александр Николаевич Яковлев не оставил в своих записях никаких воспоминаний о том американском эпизоде. Зато для другого «студента» работа на выставке, как впоследствии выяснилось, стала в какой-то степени судьбоносной. Речь идет об Олеге Калугине.

Однажды вечером, когда он возвращался из выставочного павильона к себе в университетский кампус, его на улице остановила незнакомая пара — мужчина средних лет в очках с седеющими волосами и женщина явно китайского происхождения. Извинившись, незнакомец сказал, что они тоже знакомились с советской экспозицией и там случайно услышали разговор Калугина с группой американцев. Ему, незнакомцу, показалось, что советский гид недостаточно аргументированно отстаивал в этом разговоре преимущества социалистической системы, выглядел как типичный ревизионист, ищущий компромисса с капиталистами. Калугин, как он потом вспоминал, «мгновенно сделал стойку»: эти американцы явно хотели продолжения разговора, а что может быть желаннее для разведчика, чем завязать новый контакт.

Он пригласил парочку зайти в ближайшее кафе. Там за беседой выяснилось, что очкарик, назвавшийся Анатолием, родом с Кубани, из семьи раскулаченных, обиженных советской властью крестьян. Во время оккупации сочувственно относился к немцам и вместе с ними ушел на Запад, потом перебрался в США и теперь работает в крупной химической корпорации. Жена — действительно китаянка, из семьи известного китайского ученого, выпускница Колумбийского университета. Но самое интересное ждало Калугина дальше. Как бы вскользь его новый знакомый обронил фразу о том, что кроме всего прочего корпорация, в которой он работает, занимается исследованиями в области технологии производства твердого ракетного топлива.

Можно себе представить, что при этом почувствовал начинающий 25-летний шпион. Он уже по учебе в своей разведшколе от тертых преподавателей, настоящих волкодавов шпионажа, знал, как нелегко бывает выйти на человека, представляющего оперативный интерес. Люди годами, десятилетиями тянут пустышки, не имеют ощутимых результатов в вербовке, а тут прямо чудеса — потенциальный агент сам подошел к нему на улице, сам добровольно рассказал о своем секретном производстве.

Боясь поверить в удачу, Олег изобразил на лице равнодушие и предложил Анатолию встретиться дня через два в том же кафе, чтобы продолжить дискуссию о перспективах социализма. Сам же он, распрощавшись с парочкой, поспешил в резидентуру, чтобы рассказать о нечаянном знакомстве и испросить санкцию на продолжение контактов. Его куратор по фамилии Кудашкин вначале встревожился, боясь провокации, но в итоге санкцию на проведение встречи дал, только попросил соблюдать все меры предосторожности.

Далее все развивалось, как в шпионском триллере. Уже на следующей встрече Анатолий сказал, что готов в качестве жеста доброй воли предоставить земляку документы с описанием технологических процессов изготовления твердого ракетного топлива. Калугин в ответ снова изобразил на лице равнодушие, мол, это меня не касается, и лишь затем процедил: «Ну, если вы так настаиваете, то я готов выступить в роли посредника при передаче этих бумаг советскому представителю».

Когда он рассказал об этом разговоре в резидентуре, там все жутко переполошились. С одной стороны, было заманчиво получить секретные материалы, но с другой — коллеги опасались провокации. Вдруг этот Анатолий — подстава американских спецслужб. Явится Олег на встречу с ним, а там засада, повяжут стажера, не имеющего дипломатического иммунитета, и тогда ждет его тюрьма. А сроки за такие дела местная Фемида давала большие, вплоть до пожизненных.

Снеслись шифротелеграммой с Центром, оттуда пришло сообщение: встречу санкционируем, но с условием, чтобы Калугина сопровождал офицер, имеющий дипломатический паспорт. Анатолия Котлобая впредь предлагалось зашифровать под оперативным псевдонимом «Кук».

Затем все прошло гладко. «Кук» передал Калугину и сопровождавшему его «дипломату» пакет документов, те были немедленно изучены вначале в резидентуре («материалы — пальчики оближешь!»), затем в Центре, где им тоже дали высокую оценку, а «Кука» признали перспективным и ценным агентом, приказав передать его на связь лично заместителю резидента по линии научно-технической разведки.

Вот так совершенно неожиданно завершилась американская стажировка для 25-летнего «студента» из СССР Олега Калугина. Ясно, что его, начинающего оперативника, немедленно заметило самое высокое гэбэшное начальство, это была первая ступень в той блестящей карьере, которую он затем сделал в разведке. Вскоре Калугина опять отправляют за океан — на сей раз уже «под крышей» корреспондентского пункта Всесоюзного радио. Там за проявленную инициативу и удачные вербовки его быстро повышают в должности до старшего опера, а еще спустя четыре года награждают первым орденом.

Но на самом деле история с Анатолием Котлобаем для Калугина вовсе не завершилась в 1959 году, с окончанием американской стажировки. Она, как впоследствии выяснилось, сыграла злую шутку в его карьере и судьбе. Дело в том, что в конце 70-х Котлобай, как он сам утверждал, боясь преследования ФБР за свои левые взгляды, кружным путем, через Париж и Прагу, вернулся в СССР. Ему в знак признательности дали хорошую должность в одном из академических институтов, но потом по обвинению в незаконных валютных операциях… осудили и отправили в колонию.

Все это совпадает по времени с охлаждением шефа разведки В. А. Крючкова к самому молодому генералу ПГУ О. Д. Калугину. Тот якобы «под мухой» в компании коллег неосторожно брякнул о своих высоких покровителях в ЦК и в КГБ, а начальника главка Владимира Александровича Крючкова назвал серым и бездарным аппаратчиком, о чем начальнику немедленно донесли. Все! На этом песенка Калугина была спета. На первых порах шеф затаился, выжидая момент для решающего удара, а затем, как утверждает самый молодой генерал, придумал хитроумную комбинацию с «Куком»-Котлобаем. Недавнему агенту на московской улице подставили оперативника, который обратился к «американцу» с просьбой обменять доллары на рубли, и в момент этой «незаконной операции» повязали.

Тут же по управлению был пущен слух, что «Кук» вернулся в Союз с заданием от ФБР, что он в действительности двойной агент, а переданные им два десятилетия назад Калугину материалы по ракетному топливу — не что иное, как искусно изготовленная американцами деза, которая была призвана увести наших специалистов-ракетчиков, занимавшихся той же проблемой, в тупик и тем самым нанести крупный урон военно-промышленному комплексу СССР.

Начальство ради того, чтобы убить сразу двух зайцев, предложило Калугину, как человеку, имевшему самое прямое отношение к вербовке «Кука», навестить бывшего агента в тюремной камере и уговорить его признаться в двойной игре. Замысел был такой: если Калугин и «Кук» заодно, то установленные в помещении камеры зафиксируют их тайные знаки. И вот дальше начинается цепь загадок. Якобы Олег Данилович в тюрьме действительно обменялся с арестованным какими-то тайными сигналами, хотя разговора у них не вышло: Котлобай-«Кук» с порога обрушился на своего давнего знакомого с упреками и обвинениями. Дескать, я вам бескорыстно помогал, а вы со мной так обошлись.

Но Крючков сказал ближайшему окружению: видите, этот Котлобай с самого начала был американской подставой. А если так, то не водил ли нас за нос и сам Олег Данилович? И если водил, то не есть ли он самый главный американский «крот» в наших рядах?

Подняли из архивов все оперативные дела, связанные с Калугиным. Ну-ка, ну-ка, отчего так подозрительно много удачных вербовок на его счету? Не есть ли все это подставы ЦРУ и ФБР, призванные обеспечить карьерный рост своему агенту? А недавний уход к американцам заместителя генсека ООН Аркадия Шевченко, о связях которого с ФБР не раз предупреждали Калугина бдительные коллеги, — почему начальник внешней контрразведки никак не реагировал на эти сигналы?

Короче говоря, к 80-му году Крючков сформировал в КГБ устойчивое мнение, что Калугин, возможно, работает на американцев еще со времен своей стажировки в Колумбийском университете.

Доложил о своих подозрениях Андропову. Однако подозрения есть, а фактов — никаких. Осторожный Юрий Владимирович предложил крутых мер пока не предпринимать, наблюдение продолжить, Калугина направить в Ленинград на должность первого заместителя начальника областного управления КГБ. Формально на повышение, хотя всем было ясно, что это ссылка. И Калугину — в первую очередь.

Дальше цепь загадок стала продолжаться и множиться. Установленное за опальным генералом плотное наблюдение за годы его службы в городе на Неве не выявило ни одного подозрительного эпизода. Да, он вел богемный образ жизни, общался с элитой, посещал выставки и театральные премьеры, не чурался застолий. Да, будучи в Москве, навещал сослуживцев по Первому главному управлению и в кухонных разговорах нещадно поносил Крючкова, его замов и всех иных лиц, виновных, как ему казалось, в опале и крушении так хорошо складывавшейся карьеры. Но при этом продолжал верить в то, что ссылка скоро закончится и судьба снова проявит к нему свою благосклонность. Увы… Сначала, в 83-м, умер Андропов, с которым Калугин связывал свои главные надежды. А затем Крючков возглавил Комитет госбезопасности, похоронив любые шансы амбициозного генерала вернуться в Москву «со щитом».

Правда, однажды для Калугина блеснул луч надежды, это случилось в середине 80-х, когда в ЦК снова стал работать А. Н. Яковлев, с которым генерал старался не терять связи: регулярно поздравлял его с праздниками, иногда, когда тот приезжал из Канады в отпуск, звонил. Он попросил о встрече. Рассказал о своих проблемах. Яковлев молча выслушал, покачал головой:

— Сам черт вас там не разберет, кто агент, а кто подстава. Я при случае поговорю с Владимиром Александровичем. Но ты же понимаешь, дело деликатное, давить не смогу.

— Понимаю, Саша. — Калугин выглядел подавленным. В его голосе послышались просительные интонации: — Но я рассчитываю на твою помощь. В нашей конторе ходить с клеймом предателя — не приведи господи.

— А ты вот что… — Секретарь ЦК КПСС, будто вспомнив о чем-то важном, блеснул очками. — Ты напиши-ка для генерального секретаря свои соображения по поводу реформирования Комитета госбезопасности. У нас по всем линиям сейчас большие перемены. И ваше ведомство тоже должно меняться, хватит ему быть пугалом. Ты меня понимаешь?

Калугин напрягся:

— Идеи по этому поводу у меня есть. Но ведь, если я их передам генсеку через голову шефа, тому это очень не понравится. И, боюсь, моих неприятностей только станет больше.

— Ну, Олег, — развел руками и, налегая на букву «о», сказал Яковлев. — Сейчас время такое. Кто не рискует, тот не выигрывает. Одно я тебе могу гарантировать точно: бумага через меня ляжет на стол Михаилу Сергеевичу.

На этом расстались.

В 1987 году Калугин передал Горбачеву через Яковлева записку с предложениями о том, как реформировать КГБ, который, по мнению автора, «являет собой сегодня наиболее консервативный, окостенелый организм, объективно вступающий в растущее противоречие с интересами поступательного развития социалистического общества». Предлагалось усилить партийный и государственный контроль за органами, на треть сократить их численность, снизить порог секретности, отменить «диссидентские» статьи уголовного кодекса, наладить гласное освещение деятельности комитета[380].

Как и предполагал Калугин, его записка вызвала крайне негативную реакцию у председателя КГБ В. М. Чебрикова. И не только потому, что бумага поступила напрямую генеральному секретарю, минуя Лубянку, что было вопиющим нарушением субординационных ведомственных правил. Виктор Михайлович счел предложения подчиненного неприемлемыми. Между ними состоялся острый разговор.

Реакции Горбачева на записку не последовало, однако вскоре «бунтарь» получил новую должность: его утвердили начальником управления безопасности и режима Министерства электронной промышленности СССР. С персональной машиной и подчинением лично министру. Ленинградская ссылка для Калугина закончилась. И хотя в разведку его не вернули, но какие-то призрачные надежды на помилование появились.

Примерно в это же время новую должность получил и Чебриков, которого переместили в ЦК. Что для Калугина было хорошо. Но вместо Чебрикова главой КГБ стал Крючков. Что для Калугина стало настоящей катастрофой. Олег Данилович еще питал какие-то иллюзии относительно того, что на новой должности и в новых условиях набиравшей силу перестройки бывший шеф простит старые обиды, призовет «отступника» еще послужить родине, но его визит к Владимиру Александровичу и унизительные попытки договориться ни к чему не привели. Крючков, как быстро понял Калугин, ничего не забыл и дал понять визитеру, что сотрудничать с ним не намерен.

Владимир Александрович своих врагов не прощал.

Спустя год опального генерала разведки в связи с достижением пенсионного возраста отправили в запас, а затем и вовсе сделали пенсионером. Но в пятьдесят пять лет он вовсе не чувствовал себя «сбитым летчиком», все еще взбивал сметану, как та лягушка из притчи, попавшая в кувшин с молоком. Уловив, куда подули ветра, он предложил свои услуги нарождавшейся Демократической платформе в КПСС. Стал выступать на митингах, обличая «преступную сущность КГБ». Охотно и много давал интервью западным журналистам. Принял участие в выборах в народные депутаты.

Крючков был взбешен и уже в открытую начал называть Калугина предателем. Яковлев тоже вступаться за старого приятеля не стал. Когда в 1990-м в ходе работы ХХVIII съезда КПСС молодые делегаты спросили Александра Николаевича о его отношении к Олегу Даниловичу, то ответил он так:

Указом президента СССР отступника лишили всех государственных наград, звания генерал-майора и персональной пенсии. Но теперь даже это работало на новый имидж вчерашнего чекиста. Его избрали в Верховный Совет от Краснодарского края. А после провала августовского путча новый глава КГБ Вадим Бакатин вначале предложил ему пост своего первого зама, а затем кандидатура Калугина рассматривалась в Кремле на должность руководителя внешней разведки. Но как-то это не склеилось…

В начале 90-х, когда я работал над серией статей по истории разведки, Олег Данилович приходил ко мне в редакцию, охотно отвечал на самые разные вопросы. Выглядел он неважно: каким-то затравленным, жалким. Звезда его опять пошла вниз. Прежние коллеги, оставшиеся при делах, отвернулись, не смогли простить «перестроечных» речей. Новые, всплывшие на волнах капитализма, решали свои проблемы, и Калугин был им до лампочки.

Потом появилась книжка, написанная бывшим сослуживцем по внешней контрразведке Александром Соколовым, где Калугин изображался давним агентом ЦРУ. Версия его недруга Крючкова, который сам отсидел в тюрьме за поддержку ГКЧП, опять стала набирать силу — в СМИ, в ветеранских кругах… От греха подальше вчерашний герой в 1995-м рванул на ПМЖ за океан. Работал гидом, водя туристов по шпионским маршрутам Вашингтона. Считается, что в опубликованных за океаном мемуарах фактически заложил целый ряд людей, когда-то работавших на советскую разведку. Хотя сам беглец признает только один факт, который явно свидетельствует против него: сдал американцам нашего агента Джорджа Трофимоффа, который, будучи сотрудником военной разведки США, долгое время на материальной основе сотрудничал с КГБ.

После этого Мосгорсуд заочно приговорил бывшего генерал-майора за измену Родине к пятнадцати годам лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима.

То есть не факт, что Калугин с младых лет был двойным агентом, но теперь-то он точно оказался по другую сторону линии фронта.

Уже упоминавшийся выше ветеран внешней контрразведки Виктор Черкашин, награжденный за свои подвиги на ниве вербовок орденом Ленина и хорошо знавший Олега, считает, что взлет и падение Калугина были взаимосвязаны: «Его заносчивость, высокомерие и агрессивность в достижении поставленных целей, упрямство и цепкость — все это явно противоречило консерватизму и руководства ПГУ, и всей власти в целом»[382].

Еще определеннее по адресу бывшего коллеги высказался Леонид Шебаршин, возглавлявший Первое главное управление после Крючкова: «Он — предатель и кусок дерьма»[383].

Однако вернемся к главной интриге этой главы нашего повествования. Так были ли у Владимира Александровича Крючкова серьезные основания для того, чтобы подозревать Яковлева в государственной измене, или высказанная им версия — всего лишь часть тех игр, которые неизменно сопровождали всю жизнь начальника Лубянки?

Итак, в бытность Александра Николаевича послом они если и пересекались, то не более одного раза — это вытекает из воспоминаний того и другого. Но вот Яковлева отзывают в Москву, начинается его новое восхождение наверх по партийно-карьерной лестнице: директор «мозгового центра» партии, каким по праву считался ИМЭМО, зав. Отделом пропаганды, секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро, член ПБ, один из самых близких соратников главы партии и государства.

Крючков в 1985 году, то есть когда Александр Николаевич возвращается в ЦК, все еще возглавляет Первое главное управление, внешнюю разведку. Он на этой должности уже четырнадцать лет, зарекомендовал себя надежным и проверенным во всех отношениях работником, твердым государственником, настоящим партийцем.

Имея возможность знакомиться с огромным массивом информации как о внешних, так и о внутренних делах, нутром чувствуя скорые перемены, Крючков начинает свою игру, ставки в которой очень высоки. Не исключено, что его люди в Канаде сообщили шефу разведки о тех доверительных разговорах, которые вел секретарь ЦК Михаил Горбачев в ходе своего недавнего визита за океан с послом Александром Яковлевым. Не осталось без внимания и кадровое перемещение посла — на должность директора ИМЭМО. Там, в этом академическом институте, у Крючкова тоже много своих осведомителей — офицеры «действующего резерва», т. н. доверенные лица, агентура. Крючков в курсе того, что директора института то и дело приглашают в ЦК для участия в подготовке самых важных документов.

Начальник ПГУ, взвесив все факты, приходит к выводу: Горбачев, скорее всего, станет новым генсеком, да и этот Яковлев тоже далеко пойдет. А раз так, надо, пока не поздно, выстраивать с ним нужные отношения.

Вот удивительный факт. В тот день, когда после смерти Черненко проходило судьбоносное заседание Политбюро, на котором решалось, кто возглавит партию и страну, Крючков пригласил Яковлева к себе в «лес», на строго охраняемую территорию штаб-квартиры внешней разведки. Объяснил: в комнате, смежной с залом для заседаний Политбюро, будет сидеть «свой человек», который сможет информировать их обо всем происходящем на секретном заседании.

Из этого отрывка вытекает, сколь близкими были тогда отношения между начальником разведки и будущим «архитектором перестройки».

Молодой генеральный секретарь, придя к власти, почти сразу приступает к обновлению партийного и государственного аппарата, избавляется от тех людей, которые, по его мнению, не могут соответствовать новым требованиям, удаляет под разными предлогами «консерваторов», «стариков». Через какое-то время он понимает, что и во главе Комитета государственной безопасности ему нужен другой человек. Виктор Михайлович Чебриков, конечно, вполне лоялен, но годы дают о себе знать, нет в нем того свежего задора, той искры, которая так необходима сегодня, чтобы поднимать народ на новые дела. Горбачев осматривает «поляну», советуется с окружением: кто бы мог прийти на Лубянку вместо Чебрикова?

В числе возможных кандидатов называют, конечно, и начальника ПГУ, который параллельно еще и зампред КГБ СССР. Близкий к Андропову человек, его выдвиженец, хорошо зарекомендовал себя на разведке, ориентируется и в международных делах, и во внутренней ситуации. И ведь партийную школу тоже прошел: работал в 60-е годы в ЦК КПСС. То есть по всем статьям подходит Владимир Александрович к назначению на должность главы Лубянки.

Однако, как на грех, именно в это время Первое главное управление, а также другие службы Комитета госбезопасности сотрясает череда громких скандалов, связанных с разоблачением в лубянских и ясеневских рядах целого ряда предателей. Это работа Эймса (о нем мы упоминали выше), того самого высокопоставленного сотрудника ЦРУ, который в желании поправить свое материальное положение инициативно предложил свои услуги советской разведке. И в награду за большие гонорары — а передавали ему сотни тысяч долларов — стал сдавать одного за другим наших «кротов», работавших на американские спецслужбы. За короткий период он назвал имена дюжины офицеров КГБ и ГРУ, в разные годы завербованных американцами.

С одной стороны, это был, безусловно, успех — выявили предателей, отдали их под трибунал, расстреляли. Но с другой… Никто прежде и подумать не мог, что в кадрах доблестной советской разведки столько негодяев, которые по тем или иным причинам тайно сотрудничали с врагом, нанесли интересам родины невосполнимый ущерб.

Крючкова впору было отдавать под суд. Или, во всяком случае, гнать из «леса», как на сленге называли между собой штаб-квартиру ПГУ разведчики.

Наверное, в любой другой стране так бы и поступили. Но только не у нас, где существовали свои номенклатурные правила.

И кто же в этот трудный для Владимира Александровича момент протянул ему руку помощи, спас? Ну конечно, Александр Николаевич. Зря, что ли, они вместе пили виски, парились в бане и вели долгие разговоры «за жизнь».

Именно он, Яковлев, рекомендовал Крючкова на должность главы тайного ведомства, поручился за него перед Горбачевым.

Это, согласитесь, вовсе не прибавляет ясности нашему повествованию, напротив, окончательно запутывает его. Но… Что было, то было. Будущий «агент влияния», каким Яковлева выставлял в конце 90-х Крючков, лоббировал кандидатуру своего предстоящего врага и гонителя на пост главы Комитета государственной безопасности.

Это ли не сюжет для драмы шекспировского масштаба?

Сам Яковлев впоследствии неоднократно каялся: «Это моя, может быть, самая большая ошибка».

Корреспондент, бравший у него интервью, уточняет:

— Но ведь именно вы были тем человеком, с помощью которого Крючков получил пост председателя КГБ?

— Да, — соглашается Александр Николаевич. — Но, знаете, в разговорах со мной он притворялся таким демократом, так виртуозно играл, что, думаю, театр потерял большого актера. Как-то, например, говорю: «Слушайте, пора переходить на альтернативные выборы. Что мы позоримся перед всем миром — выбираем одного из одного? Давайте проведем эксперимент в какой-нибудь области». Крючков — тогда он был главой внешней разведки — отвечает: «Ну зачем в одной области? Давайте сразу по всей стране». И я, к сожалению, поддержал его выдвижение на пост председателя КГБ. Его предшественник Чебриков был гораздо более порядочный человек[385].

В другом интервью звучат слова еще более жесткие: «Я не помню, чтобы кто-то еще так подхалимничал перед Горбачевым. Да и передо мной тоже»[386].

Яковлев рассказывает журналисту, как зампред КГБ радикально оценивал нашу действительность, «гораздо радикальнее, чем я сам судил в то время», как он во время их бесед поносил тогдашнего председателя Чебрикова и другого зампреда Бобкова, критиковал колхозно-совхозную систему и в целом нашу застойную экономику. Крючков, по его словам, выступал за то, чтобы кардинально реформировать КГБ, обеспечить свободу слова, прекратить преследование граждан за инакомыслие. И все это делалось исключительно для того, чтобы подсидеть тогдашнего председателя, занять его кресло.

«У меня создалось впечатление, что этот человек способен повернуть деятельность огромной машины КГБ на пользу делу», — оправдывается в другом интервью Яковлев, объясняя, отчего именно он хлопотал за Крючкова[387].

А. С. Ципко:

Даже судя по таким лаконичным цитатам, видно, что во второй половине 80-х Яковлев и Крючков встречались неоднократно и беседы их носили разный характер. Так могут беседовать только люди, которые доверяют друг другу.

Получается, были приятелями? Дружили?

Ну, насчет дружбы я, конечно, погорячился, при тех должностях, которые занимали наши герои, дружба была исключена. Абсолютно исключена! Как говорят в подобных случаях герои американских триллеров: «Ничего личного — только бизнес». Однако, по свидетельству других действующих лиц той эпической драмы, которая зовется «перестройкой», Яковлев и Крючков продолжали пересекаться в неформальной обстановке, например в сауне, а после парилки баловались чайком, да и рюмку-другую пропускали. Причем происходило все это в Ясенево, на территории ПГУ, то есть в святая святых внешней разведки.

И за грибами вместе ходили, по-семейному, с женами — об этом мне рассказывал непосредственный свидетель таких вылазок, «прикрепленный» к Яковлеву по линии 9-го управления КГБ А. А. Игнатьев:

А другой офицер «девятки», возглавлявший охрану члена Политбюро Яковлева подполковник А. Е. Смирнов, вспомнил такой случай, он произошел уже тогда, когда Крючков воцарился на площади Дзержинского:

Крючков в ту пору очень хотел взлететь повыше, а потому оказывал знаки внимания не только Яковлеву, но и его окружению.

Наверное, в то время Александру Николаевичу импонировало, что он так близко общается с носителем многих тайн. Да и кто отказался бы от возможности быть на короткой ноге с главой самой могущественной спецслужбы. В свою очередь, Крючков понимал, какую пользу может иметь такое общение для его дальнейшей карьеры.

Как бы там ни было, а в итоге Горбачев согласился на рокировку: Чебрикова переведем в ЦК на должность секретаря, курирующего силовой блок, а Крючкова посадим на его место.

Подполковник Смирнов рассказывал:

И у Яковлева в его воспоминаниях есть об этом:

Кстати, и у меня тоже были возможности для неформального общения с Виктором Михайловичем Чебриковым, правда, в ту пору, когда он уже стал пенсионером, это начало 90-х. Тот мой товарищ, генерал КГБ, который упоминался в главе о Нине Андреевой, создал нечто вроде узкого клуба любителей русской бани. Парились мы по четвергам в динамовском спорткомплексе на Петровке. И иногда там появлялся генерал армии Чебриков. Он приходил со своей бутылкой виски. Был неразговорчив, больше помалкивал. После парилки я, как самый молодой из всей компании, развозил ветеранов на своей машине по домам.

Все мои попытки вызвать Виктора Михайловича на откровенность оканчивались одинаково: он недовольно хмурил лоб и отвечал, что ничего не помнит. Кремень, а не человек.

Но тогда, осенью 1988 года, видимо поняв, откуда дует ветер, Чебриков согласился уступить свое кресло председателя КГБ. И вовсе не факт, что он знал — кому. Судя по некоторым свидетельствам, к начальнику Первого главного управления он относился без симпатии.

Все решили за его спиной.

1 октября 1988 года Владимир Александрович Крючков получил заветную должность главы Лубянки. Виктор Михайлович переехал на Старую площадь, хотя всем было понятно, что это ненадолго, так — пилюлю подсластить. Должность руководителя Первого главного управления получил генерал Л. В. Шебаршин.

В своих мемуарах главный цековский «кадровик», заведовавший Общим отделом В. И. Болдин, прямо указывает: возвышение Крючкова состоялось по рекомендации Яковлева[393].

Поскольку Крючков на этом этапе сыграл важную роль в жизни нашего героя, то есть смысл рассказать о нем подробнее.

Долгое время этот человек был одним из самых засекреченных в СССР. Мало кто знал о его существовании, а кто знал — те помалкивали. И только в самом конце 80-х он появился на свет божий, причем почти сразу стал играть первые роли на советской политической сцене. Председатель КГБ, член Политбюро, затем активный участник неудавшегося августовского путча, узник «Матросской тишины».

И все-таки самая долгая и важная часть его биографии была связана с руководством внешней разведкой. В Первое главное управление он попал благодаря своей продолжительной и преданной службе у Андропова — сначала, когда тот был послом в Венгрии, потом в отделе ЦК КПСС, отвечавшем за взаимодействие с соцстранами. Когда Юрия Владимировича передвинули на Лубянку, тот сразу взял с собой и Крючкова, сделав его вначале помощником, а затем начальником Секретариата КГБ СССР.

А что такое секретариат тайного и могучего ведомства? Это покруче иного управления будет. Все самые важные бумаги ложатся на стол председателю через секретариат и через него же поступают от председателя исполнителям. Все рабочие встречи, контакты главы ведомства, его график — это тоже секретариат. Многозвездные генералы, начальники главков и служб — все хотят поддерживать дружеские отношения с руководителем Секретариата.

Семнадцать лет отработал Крючков бок о бок с Андроповым, прежде чем тот решился отправить его в Первое главное управление, сначала заместителем начальника, хотя все прекрасно понимали, что это ненадолго, что ближайший сподвижник председателя направлен в разведку с тем, чтобы возглавить ее.

Юрию Владимировичу нужен был свой, абсолютно преданный ему человек на этом стратегически важном участке работы госбезопасности. Тем более что Андропов намеревался значительно усилить позиции внешней разведки, укрепить ее в кадровом и финансовом отношении. И ведь, забегая вперед, скажем: Крючков ни разу не подвел шефа, служил ему верой и правдой.

Именно при нем ПГУ стало «государством в государстве» — со своими НИИ, вычислительными центрами, огромным комплексом зданий в Ясенево вблизи МКАД, множеством других объектов по всей стране и резидентурами по всему миру.

Я только один раз имел возможность встретиться и беседовать с ним, хотя, сказать по правде, начиная с определенного момента, стал пристально следить за Крючковым, пытался анализировать доступную мне информацию, проникнуть в логику его слов и поступков. В сентябре 1991 года опубликовал в газете большую статью, посвященную председателю КГБ. В ней утверждал, что августовский путч был не первым в его жизни, поскольку шеф внешней разведки являлся одним из тех лиц, которые двенадцатью годами ранее организовали штурм правительственного здания в предместье Кабула и убийство афганского лидера Хафизуллы Амина. Статья так и называлась «Переворот, в котором участвовал Крючков, был не первым в его биографии». Меня, как специалиста по новейшей афганской истории, вся эта эпопея с захватом аминовского дворца сильно интриговала, собственно, этим и объяснялся тот пристальный интерес к личности шефа разведки.

Прошли годы. Работая над статьями и книгами по истории советской разведки, я понимал, что надо обязательно встретиться с Владимиром Александровичем, задать ему накопившиеся вопросы. Но как это сделать? От разных людей я слышал, что бывший глава КГБ после той статьи в «КП» затаил на меня смертельную обиду.

Помог один из бывших руководителей разведки, который дал домашний телефон Крючкова. В начале мая 2004 года я ему позвонил. Владимир Александрович довольно невозмутимо выслушал мою просьбу о встрече и попросил перезвонить дня через два по рабочему телефону. В следующий раз он сразу спросил:

— А вы не тот журналист, который опубликовал обо мне статью в «Комсомолке»?

— Тот, — признался я.

— А-а, — разочарованно протянул он и добавил с явным сарказмом. — Смелая была статья.

— Ну, Владимир Александрович, не таите зла. Давайте встретимся и обсудим все, в том числе и ту статью.

Он помолчал.

— А где вы теперь работаете? И о чем бы вы хотели со мной поговорить?

Я объяснил.

— Ну, хорошо, позвоните через неделю.

Через неделю он сказал, что очень занят и надо бы позвонить еще через неделю. Я взмолился, поняв, что он просто тянет резину. Однако Крючков был неумолим. Вот так мы и перезванивались, причем каждый раз он с сарказмом напоминал о той публикации в газете. Наконец мне повезло. Помог случай. Когда я ему в очередной раз звонил с просьбой об интервью, у него в кабинете оказался мой добрый знакомый Вагиф Гусейнов — бывший председатель КГБ Азербайджана. Я знал Вагифа с юных лет по его работе в ЦК ВЛКСМ. Поняв, с кем говорит его бывший шеф, Гусейнов пришел мне на помощь. «А, это Володя Снегирев, — сказал он Крючкову. — Я его знаю — хороший парень. Надо дать ему интервью». И Крючков наконец назначил мне встречу. И мы встретились на пятом этаже дома номер 11 по Новому Арбату, где тогда был его офис.

Я появился в приемной минут на десять раньше назначенного срока. Секретарша Оля тотчас доложила, но он велел подождать. Крючков всегда был педантом и любил точность. Я присел на стул перед дверью. Через некоторое время он вышел из своего кабинета — согнутый едва не пополам, маленький, но живой, с острыми глазами. Зорко взглянул на меня, словно проверяя, тот ли это человек, которого он ждет, и надо ли его принимать. Потом юркнул куда-то в коридор, появился снова и исчез в своей норе, велев ждать. Ровно в назначенное время он пригласил меня войти. Оля принесла чай и вазочку с конфетами.

— Пейте чай, — велел он и стал почти бесцеремонно меня осматривать.

Потом сказал:

— Странно, вы не выглядите злым человеком. Лицо у вас доброе.

— А почему вас это так удивляет?

— Та публикация, — опять напомнил он, — она была оскорбительной.

— Не могу согласиться с этим. Возможно, там содержались какие-то неточности, но оскорблений не было. Мы можем, если хотите, подробно разобрать ее.

Он не отреагировал на это предложение.

Я сел за маленький приставной столик и принялся настраивать свой диктофон. Он примостился на стуле за письменным столом, причем принял весьма фривольную позу.

— Вас не смущает это?

— Что? — не понял я.

— Ну, как я сижу? Спина, — пояснил он. — Проблемы со спиной.

— Мне это знакомо. Сам много лет мучаюсь. У вас, однако, дело, видно, очень серьезное.

— Мне сделали операцию на позвоночнике, — сказал он. — В 19-й больнице. Прежде я совсем не мог ходить, вот до чего дошло, теперь ничего, даже за границу езжу.

— Ну, вы смелый человек, раз решились на такое, — польстил я ему. — В ваши-то годы. Кстати, а как насчет зарядки? Я слышал, вы всю жизнь каждое утро начинали с сорокаминутной зарядки по собственной системе.

— Я и теперь ее делаю. И еще дольше.

…Да, этот человек всю жизнь был педантом и никогда не изменял своим правилам. Энергичная гимнастика входила в число таких правил. Он сам разработал свой комплекс упражнений и старательно делал эти упражнения, где бы ни застало его утро — на служебной ли даче в Ясенево, в городской ли квартире. Он одинаково невозмутимо выполнял свои упражнения и в казенной посольской резиденции, и на скромном пляже ведомственного санатория. Подчиненные знали об этой привычке шефа и привыкли относиться к ней с уважением.

Даже в субботу Крючков не делал себе послаблений: вставал, как обычно, в шесть утра, облачался в спортивный костюм, выходил на газон рядом с ясеневской дачей и почти час истязал себя привычной гимнастикой. Затем — душ, скромный завтрак, и пора на работу.

На службу всегда ходил пешком. Да и идти-то было совсем недалеко, не более километра, по недоступной для чужих, обнесенной забором территории, примыкающей к комплексу зданий внешней разведки в Ясенево.

Внешне Крючков мало напоминал высокопоставленного представителя ведомства, которое держало в страхе добрую половину земного шара. Даже, правильнее сказать, он его совсем не напоминал. Его можно было принять за бухгалтера, за мелкого чиновника, за школьного учителя, но никак не за начальника самой грозной спецслужбы. Щупловатый, круглая голова с большими залысинами, очки в роговой оправе, невыразительное, слегка татарское лицо. Говорят, Крючков был мордвином из племени мокша. И лишь глаза за мощными линзами выдавали личность неординарную: они были острыми, и под взглядом этих глаз неуютно чувствовали себя самые разные люди.

На службу он по обыкновению шел деловитой походкой, глядя прямо перед собой. На его лице не отражалось ничего, кроме сосредоточенности. Суховато, без тени улыбки, кивал встречавшимся изредка сослуживцам.

В этом дачном поселке жили только самые главные из генералов внешней разведки, только свои. Каждый из них хорошо изучил привычки шефа. Да и между собой коллеги установили некий свод правил, нарушать которые было не принято. Считалось, например, дурным тоном как бы случайно подкараулить Крючкова на этом утреннем маршруте, чтобы затем, поздоровавшись, будто бы нечаянно присоединиться к нему и за разговором решить какие-то свои вопросы (поездка в загранкомандировку или получение квартиры для детей). Желающих проделать такой нехитрый финт находилось немного, относились к таким с презрением, но сам начальник Первого главного управления, как было замечено, не гнушался выслушать «преданных душой и телом» подчиненных в неформальной обстановке весеннего благоухания и даже, увы, привечал подобных энтузиастов. Некоторые из них впоследствии сделали неплохую карьеру.

По причине вечной занятости — а работал Крючков практически без выходных — у него не было никакой личной жизни. Он не имел друзей, не завел никакого хобби, а если и выдавался когда-нибудь свободный вечер, то мог позволить себе посетить театр. Любовь к театру — это мог быть Большой, «Современник» или МХАТ — была, видимо, единственной слабостью генерала армии.

Благодаря навыку скорочтения он усваивал колоссальное количество информации, причем особо приглянувшиеся ему отрывки из книг, статей, информационных сообщений просил печатать на отдельных карточках. Тогда компьютеров еще не было, и все архивы содержались в бумажном виде. Его досье к концу карьеры насчитывало более трехсот тысяч карточек, и оно всегда было у него под рукой.

Крючков с ранних лет считал себя — и не без оснований — настоящим солдатом КПСС, мобилизованным партией на службу в органы. С юных лет он уже находился в аппаратной «обойме»: секретарь Сталинградского горкома комсомола, следователь прокуратуры, слушатель Высшей дипломатической школы, третий секретарь посольства в Будапеште. Именно в венгерской столице его путь пересекся с карьерой Ю. В. Андропова, который, будучи послом, сразу отметил старательного и педантичного молодого дипломата, а вернувшись в Москву, пригласил его поработать вместе в ЦК. Референт, зав. сектором, помощник секретаря ЦК — служебное продвижение почти тридцати последующих лет шло в фарватере карьеры Юрия Владимировича.

Некоторые старые волки из Ясенево так и не могли смириться с его появлением в их закрытом корпоративном сообществе. «Чужак», «непрофессионал», «партаппаратчик» — так за глаза называли они шефа. Крючков знал об этом, было кому доложить, но кто сказал, что разведку должен возглавлять непременно Джеймс Бонд? Пусть эти старые волки делают свое дело — вербуют агентов, проводят тайниковые операции, крадут секреты, собирают компромат, словом, занимаются тем, что умеют. А он будет делать свое. Разведка в нашем мире — и Крючков уже не раз убеждался в этом — важный (важнейший!) инструмент большой политики, и, значит, возглавлять ведомство должен не оперработник, а политик, человек с партийной закалкой.

В отличие от своих предшественников, генералов Сахаровского и Мортина, новый шеф сразу поставил перед управлением самые амбициозные задачи. Он политизировал разведку. «Оплодотворил» ее. Сам председатель скоро оценил роль ПГУ и стал регулярно бывать «в лесу». Андропову оборудовали в Ясенево личный кабинет, он приезжал, собирал руководство, просил высказаться по какой-то внешнеполитической проблеме, внимательно всех выслушивал. Разведчиков это грело, они этим гордились. Крючков зорко поглядывал сквозь свои очки на подчиненных: ценят ли они его доверительные отношения с шефом?

Мой добрый знакомый, ветеран ПГУ генерал Б. А. Соломатин, знаменитый тем, что Ю. В. Андропов назвал его однажды в узком кругу «классиком разведки», тоже считал Крючкова «интриганом» и в высшей степени непорядочным человеком.

Соломатин, кстати сказать, как раз из той старой гвардии, которую никак не заподозришь в симпатиях к перестройке. И приведенная здесь его оценка всего лишь отражает те качества, которые в действительности демонстрировал Владимир Александрович.

Еще одну характеристику дал Крючкову помощник Андропова по Политбюро И. Е. Синицын, который по роду службы близко общался с начальником ПГУ:

Помощник Ю. В. Андропова уверен в том, что именно Крючков во многом повинен во втягивании страны в афганскую авантюру. По мнению многих ветеранов службы, как пишет И. Е. Синицын, Крючков развалил советскую внешнюю разведку, способствовал появлению в ее рядах целого сонма предателей.

Но это взгляд людей со стороны. Сам же Владимир Александрович считал себя личностью незаурядной. Еще с юных лет уверовал, что способен к покорению самых высоких карьерных вершин. Он без труда заочно окончил юридический институт в Саратове и Высшую дипломатическую школу в Москве. В группе, изучавшей венгерский, он оказался единственным слушателем — больше никто не рискнул заняться таким сложным языком. А Крючков не сдрейфил, спал по три-четыре часа в сутки, но доказал всем, и в первую очередь себе самому, что может сделать больше, чем другие.

«Да, я не получил специального образования, не кончил разведшколу, не работал „в поле“, но зато прошел другие, более важные для этой должности университеты, и прежде всего школу партийного руководства, школу идейной закалки», — так говорил о себе начальник самого секретного, самого главного управления КГБ.

Во второй половине 80-х годов Крючков, быстро осознав новые веяния, поддержал инициативы Горбачева по выводу из Афганистана советских войск, стал непосредственным участником операции по смене в Кабуле высшего руководства ДРА, назначению на пост главы государства доктора Наджибуллы, с которым связывают политику национального примирения.

Да, внешне — серая мышь, типичный советский аппаратчик. Но с большими амбициями. Или можно и так сказать: с большими комплексами маленького человека.

Интересную характеристику дал ему А. С. Ципко, работавший в аппарате ЦК на закате перестройки:

Крючков не без оснований считал себя вполне готовым занять должность главы секретного ведомства, иначе говоря — сыграть ключевую роль в руководстве страной. Наследник Андропова. Государственник. Хранитель множества самых сокровенных тайн. Но, став председателем госбезопасности и членом Политбюро, он помимо своей воли оказался в жерновах поздней перестройки, которые перемололи и его самого.

Горбачев и близкие к нему люди, например те же Яковлев и Шеварднадзе, последовательно вели дело к демократизации всего общества, лишению партии монопольного права на истину, а кончилось все это тотальным развалом и системы, и государства. Владимир Александрович Крючков, будучи членом Политбюро, а затем членом Президентского совета, тоже несет ответственность за все случившееся, но в какой-то момент он и его подельники по ГКЧП решили спасать социализм — так, как им это виделось. Крючков стал одним из главных инициаторов событий, которые вошли в историю под название «августовский путч».

Сам Крючков категорически отрицал всякие подозрения в заговоре и желании сместить с поста генсека Горбачева. Утверждал, что все случившееся происходило как раз с согласия Михаила Сергеевича и было продиктовано исключительно благими намерениями — спасти от развала СССР, помочь стране выбраться из того страшного кризиса, в котором она оказалась.

Возможно, это именно так. Но ведь не зря говорят: благими намерениями бывает вымощена дорога в ад.

Процессы, которые запустили Горбачев и Яковлев своей перестройкой, были уже необратимыми. У Крючкова и его соратников не имелось никаких реальных шансов повернуть историю вспять.

После бесславного провала августовского путча он лишился своей высокой должности, отсидел под следствием в тюрьме, написал покаянные письма генеральному секретарю. На закате жизни Владимир Александрович издал двухтомник «Без срока давности», куда в основном вошли его интервью и статьи, в том числе и обе моих публикации — та, жесткая, в «КП» и интервью для «Российской газеты», взятое на Новом Арбате. Я внимательно изучил эти книги. Вывод, увы, оказался неутешителен для их автора: судя по высказываниям на разные темы, Крючков до последних дней оставался человеком с консервативными и даже замшелыми взглядами. Партийно-застойных идеалов он не предал.

Но все же давайте продолжим нашу «шпионскую сагу». Отчего Крючков, обязанный своим возвышением Яковлеву, много сил потративший на сближение с ним, пускавшийся в доверительные разговоры с Александром Николаевичем, отчего же он так резко сменил курс и стал топить соратника по Политбюро, называя его «агентом влияния»?

Сам председатель КГБ объяснял это следующим образом: «Начиная с 1989 года в Комитет госбезопасности стала поступать крайне тревожная информация, указывающая на связи Яковлева с американскими спецслужбами»[397].

Опять сделаем «зарубку». Не знаю, как сейчас, но в те годы советская разведка была устроена таким образом, что ни один резидент, если он хотел продолжать службу, ни при каких обстоятельствах не осмелился бы копать под члена высшего партийного руководства. Ни один! Это было возможно только в том случае, если бы Центр настоятельно скомандовал: ищите компромат на такое-то лицо.

Значит, Крючков, став хозяином Лубянки, лично дал указание зарубежным резидентурам собирать по всему миру компрометирующую информацию по Яковлеву. И, конечно, реперными точками стали Нью-Йорк (Колумбийский университет) и Оттава (советское посольство в Канаде).

По тем временам, когда молодой Яковлев был стажером, ничего особенного, как я уже писал выше, накопать не удалось.

Подняли материалы канадского досье, опросили оперативников, кто в те годы работал по линии разведки в Оттаве, Монреале, Квебеке и Торонто. Ага, поддерживал связи с очень широким кругом лиц, куда входили видные политики, бизнесмены, представители культуры и науки. Дружил домами с премьер-министром П. Э. Трюдо. Но ведь дипломат так и должен себя вести — налаживать контакты, наводить мосты, поддерживать связи. Что же тут плохого или вредного?

Получив такую информацию, Владимир Александрович раздраженно отодвинул бумаги от себя и сказал принесшему их сотруднику ПГУ:

— Не то. Мне нужно знать, как канадцы оценивали посла с точки зрения его возможной разработки, его перспектив, его достоинств и слабостей.

Через какое-то время на стол председателя легли новые справки. В них указывалось, что спецслужбы Канады пристально изучали руководителя советского диппредставительства и быстро пришли к выводу: Яковлев явно недоволен своим положением, негативно настроен по отношению к московским властям, а посему контакты с ним следует продолжать. Кроме того, контрразведка якобы пренебрежительно отзывалась о его личных и деловых качествах, отмечала ограниченность, эгоистичность, делала выводы: особого будущего у Яковлева не просматривается.

Еще зарубка: не надо было иметь «крота» в канадских спецслужбах (кажется, его и не было), чтобы донести шефу КГБ: «Яковлев недоволен своим положением, негативно настроен по отношению к московским властям». Ибо Александр Николаевич и в разговорах с посольскими, и в беседах с гостями из Москвы не стеснялся выражать неудовлетворение затянувшейся «канадской ссылкой», критиковал и свое мидовское руководство, и бывших коллег из ЦК.

То есть состряпано было примитивно. Но и такого блюда оказалось достаточно, чтобы Крючков пошел с ним к генеральному секретарю. Это — опять-таки по версии, которой впоследствии строго придерживался сам Владимир Александрович.

Горбачев якобы, выслушав главного гэбэшного начальника, заметил в ответ, что канадцы верно подметили особенности характера Александра Николаевича. И вот что удивительно: если верить Крючкову, то Михаил Сергеевич не одернул главу Лубянки, сложилось впечатление, что он даже поощрил его к дальнейшему рытью компромата на своего ближайшего соратника.

И вскоре председатель госбезопасности, как он сам пишет, получил новые данные, «свидетельствующие о подрывной деятельности члена Политбюро ЦК КПСС». Они поступили сразу по двум линиям: разведки и контрразведки. Смысл этих оперативных материалов сводился к тому, что Яковлев занимает выгодные для Запада позиции, надежно противостоит «консервативным силам» в СССР и на него можно положиться. А в одном донесении говорилось следующее: будто бы одному американскому представителю поручено встретиться с Яковлевым, провести с ним соответствующую беседу и прямо заявить, что от него ждут большего[398].

Но ведь опять концы с концами не сходятся. Конечно, всем, а не только контрразведчикам, к тому времени было ясно, что Александр Николаевич надежно противостоит «консервативным силам» — это с особой четкостью проявилось в истории со статьей Нины Андреевой. Что же касается таинственного «американского представителя», то поди проверь — был такой на самом деле или все это придумано на Лубянке?

Тем не менее информация на Лубянке была расценена как серьезная, и Владимир Александрович решил предпринять следующие шаги. А для начала заглянул за советом к заведующему Общим отделом ЦК В. И. Болдину. Валерий Иванович, выслушав главу секретного ведомства, согласился, что поскольку речь идет о высших интересах национальной безопасности, то надо опять идти к Горбачеву.

Дальше я предоставлю слово самому В. А. Крючкову — эту версию последующих событий он в той или иной форме тиражировал затем в своих мемуарах, статьях и интервью.

Это, повторяю, утверждения самого В. А. Крючкова. Теперь обратимся к тем же событиям, но только в изложении А. Н. Яковлева и других действующих лиц.

Итак, Владимир Александрович получил вожделенный пост начальника одной из самых могущественных секретных служб мира. И — судя по всему — начал втихую разрабатывать своего «друга» как иностранного агента.

Но при этом — вот что удивительно — продолжал оказывать ему знаки внимания и почтения.

Это, в частности, подтвердил в интервью со мной личный секретарь Яковлева, работавший с ним с 1985-го по 2002 год, Станислав Константинович Александров:

Делая своего «друга» американским агентом, Крючков одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев.

Во-первых, он, не будучи, разумеется, никаким демократом, а оставаясь как раз замшелым большевиком, набирал очки в среде подобных. Амбиции у Крючкова, как вскоре выяснится, были большими, недаром именно он стал одним из главных заговорщиков в августе 1991-го.

Во-вторых, являясь кадровым чекистом, верным продолжателем традиций лубянского ведомства, Крючков свято верил, что если не все, то большинство бед его страны объясняются коварством внешнего врага. Всякое проявление инакомыслия расценивалось им как результат действий спецслужб противника. Яковлев с его нескрываемым либерализмом, его демократическими воззрениями, а теперь еще и с его симпатиями к рыночной экономике по всем статьям годился в «американские шпионы» и «предатели».

Принимал во внимание Крючков еще и то, что в ЦК, как, впрочем, и во всякой крупной структуре, существовали свои аппаратные игры, процветали интриганство и доносительство. Если и не знал точно, то догадывался о том, как ревниво относится Михаил Сергеевич Горбачев к популярности своего соратника, как внимательно отслеживает выпавшие ему аплодисменты, его интервью отечественным и зарубежным корреспондентам, его негласный рейтинг в стране и за рубежом.

Крючков — маленький человек. И по росту, и по характеру. Но при этом он человек с большими комплексами. Разумеется, он не мог простить Яковлеву того, что именно Александр Николаевич продвинул его на пост главы КГБ, ввел в ареопаг «небожителей». Редко чиновники такого уровня остаются благодарны своим благодетелям, куда чаще они начинают тайную или явную войну против тех, кто их возвысил. Так уж устроен этот мир…

^{Историк Рой Медведев. [ТАСС]}

И была у Крючкова еще одна причина — можно назвать ее чисто ведомственной. Располагая фактически неограниченными возможностями знать подноготную любого человека, изучать не только его действия и слова, но даже мысли, Владимир Александрович был осведомлен о том, что член Политбюро с давних пор не любит его контору, а с недавних пор открыто об этом говорит.

Чекисты такое не прощают.

Опять предоставлю слово С. К. Александрову:

И другие мои собеседники из числа лиц, приближенных к Александру Николаевичу, тоже подтверждали: «Не любил „контору“. Жестко критиковал Андропова».

Да, насчет Андропова — чистая правда. Еще когда многие, даже вполне интеллигентные и неглупые люди хранили какие-то иллюзии в отношении Юрия Владимировича, Яковлев клеймил его как хитрого и коварного человека, законченного ортодокса, беспощадно искоренявшего всякое инакомыслие.

Характерно в этом отношении его письмо историку Рою Медведеву, который послал Яковлеву свою рукопись книги об Андропове:

Надо при этом заметить, что в чекистской среде в ту пору авторитет Андропова был непререкаем, имя его всегда произносили с придыханием, а всякая критика была абсолютно исключена. Конечно, лубянские генералы не могли простить партаппаратчику Яковлеву его подчеркнуто пренебрежительного отношения к шефу.

Короче говоря, по всем признакам подходил Александр Николаевич для того, чтобы записать его в агенты.

^{Встреча с первой учительницей. Ярославская область. Поселок Красные Ткачи. [Из архива С. Метелицы]}

А придя к такому решению, Крючков, похоже, мобилизовал все ресурсы Комитета госбезопасности, включая и свой личный ресурс, а именно — доступ к телу разрабатываемого лица. Он продолжал делать мелкие подарки своему «другу» (от крупных тот бы наверняка отказался, видеокассеты — это так, пустячок, а приятно), не упускал случая поделиться с ним закрытой информацией (например, о настроениях определенных лиц), справлялся о его здоровье и приглашал на грибные вылазки. А за спиной обложил «друга» тотальным контролем.

Скрытые микрофоны были размещены в рабочих помещениях члена Политбюро, его комнате отдыха и, возможно, на его загородной даче. Его телефоны также прослушивались, причем иногда это делалось довольно топорным образом. Так, однажды супруга Яковлева, завершив разговор по домашнему телефону со своей невесткой, стала поправлять шнур и, к своему ужасу, услышала из трубки запись только что завершившейся беседы. Нина Ивановна была настолько шокирована и напугана, что немедленно связалась с мужем, попросила его приехать. Александр Николаевич связался с Крючковым: «Что происходит?» Но Владимир Александрович был не лыком шит. Он на голубом глазу заверил «друга», что ничего подобного быть не может, что негласная прослушка члена Политбюро осуществляется только с личного разрешения генерального секретаря, что он немедленно все проверит и разберется.

Разумеется, никакого дальнейшего продолжения у этой истории не было. Возможно, руководители комитета наказали технического специалиста, допустившего столь грубую накладку. Возможно, приняли меры для того, чтобы тщательно замаскировать слежку.

Знал ли М. С. Горбачев о таком контроле и санкционировал ли он его в отношении Яковлева? На этот вопрос нет точного и однозначного ответа. Однажды Александр Николаевич в присутствии начальника своей охраны стал ворчать:

— Что себе позволяет этот ваш КГБ?

Смирнов ему ответил:

— Александр Николаевич, но ведь КГБ — это всего лишь вооруженный отряд партии. Как партия скажет, так он и будет делать. Ищите причину рядом с вашим кабинетом на Старой площади.

Намек был понятен: по мнению офицера 9-го управления, трусоватый Крючков не решился бы действовать против члена Политбюро без согласия генсека.

Возможно, Крючков затеял свою дьявольскую игру еще в 1987 году — именно тогда по Москве стали гулять отпечатанные типографским способом подметные письма под заголовком «Остановите Яковлева!» В этих листовках прямо говорилось: Яковлев — американский агент, завербованный в период своей стажировки в Колумбийском университете, а будучи послом в Канаде, он был «двойным агентом», поскольку работал одновременно и на нашу, и на американскую разведки. Яковлев рвется к власти, а потому его следует немедленно остановить.

Пришла такая листовка и в Моссовет, секретарем которого был Юрий Прокофьев, будущий глава московских коммунистов. Ему ее содержание показалось вполне убедительным и непредвзятым. Но только до тех абзацев, которые пахли откровенным шовинизмом. Стало ясно, что за этой затеей стоит общество «Память», созданное и опекаемое Лубянкой[403].

Однажды я заговорил об «агентах влияния» с упоминавшимся выше ветераном разведки Б. А. Соломатиным. Генерал-майор, заместитель начальника Первого главного управления, резидент КГБ в Дели, Вашингтоне, Нью-Йорке и Риме, Борис Александрович был не только выдающимся оперативником, грозой американских спецслужб, но и обладал явными аналитическими способностями. Проще сказать: он умел думать, критически смотреть на окружающую жизнь, верил не телевизору и не газете «Правда», а Знанию. Это качество редкое, даже среди генералов.

^{Генерал Б. А. Соломатин с внуком на даче. 2005. [Из архива автора]}

Кроме того, он любил крепкие выражения и не упускал возможности к месту их употребить.

Речь у нас тогда зашла об Индире Ганди, которую некоторые «эксперты» как раз и называли «агентом влияния», имея в виду ее симпатии к Москве.

Соломатин дважды работал в Индии, возглавлял там резидентуру, встречался со многими ведущими политическими деятелями, в том числе и с Индирой Ганди.

— Агенты влияния? — переспросил меня ветеран холодной войны. — Хм… Такой термин есть, и его очень активно использовал ваш брат, журналист, в поздние перестроечные годы. Ну, ты понимаешь, о чем и о ком я говорю…

— Александр Николаевич Яковлев?

— В частности, и о нем. Крючков убеждал Горбачева, что Яковлева американцы подцепили еще в годы его стажировки в Колумбийском университете. Однако, посидев в следственном изоляторе, Крючков отчего-то в дальнейшем уже не поднимал этот вопрос.

— Ну как же не поднимал? А его статья в «Советской России» под заголовком «Посол беды»?

— Все равно — темное дело, — брезгливо поморщился генерал. — Теперь о том, кто такие «агенты влияния». Это крупные деятели, которые могут принимать важные политические решения, выгодные для тех, кто имеет с ними дело. Но практически никогда здесь речь не идет о классической вербовке. Такие агенты — если их вообще можно назвать «агентами» — возникают на почве идеологической близости или совпадения интересов в какой-то определенный период или в какой-то определенной ситуации. Лично я не верю в завербованных агентов влияния.

Генерал размял пальцами очередную сигарету, закурил, легко выругался и продолжил:

— Взять ту же Индиру Ганди. Мне приходилось неоднократно общаться с ней. Ну и что? У нас совпадали многие взгляды на серьезные внешнеполитические проблемы, нам было выгодно то, что она делала на посту премьер-министра, а ей, в свою очередь, шло на пользу то, что делали мы. Агентом влияния ее мог назвать тот, кто хотел выхлопотать себе орден или решить какие-то иные шкурные задачи[404].

Такова точка зрения авторитетного и уважаемого всеми ветерана разведки.

А травля Яковлева продолжалась и с распадом СССР, наступлением в России рыночных времен, приходом к власти новых людей, кстати, не имевших ни малейших шансов стать начальниками при прежнем «коммунистическом» режиме, против которого так последовательно выступал Александр Николаевич.

Трудно сказать, кто стоял за кулисами этой «специальной операции», но абсолютно ясно, что осуществлялась она по всем канонам тайных служб.

В частности, использовались методы «активных мероприятий», подключались агенты спецслужб и их «доверенные лица» в СМИ. В публичное пространство запускались разного рода «открытые письма» и «заявления» с компроматом на Яковлева.

Вот только один документ, якобы составленный ветеранами Комитета госбезопасности, он называется «Открытое письмо А. Н. Яковлеву». Текст этот широко гулял в 90-е годы по разным «ура-патриотическим» изданиям, я же цитирую его по книге ставропольского партработника Виктора Казначеева[405]:

Неискушенный читатель легко поведется на подобный «документ», поверит в предательство члена Политбюро. Но если знать хотя бы в общих чертах (по открытым источникам) историю войны спецслужб, то после его прочтения невольно возникнет целый ряд вопросов.

Невозможно себе представить, чтобы посол Советского Союза в беседе «с одним из членов канадского правительства» одобрил поступок нашего представителя при ООН Аркадия Шевченко, который сбежал к американцам, а до этого несколько лет работал на ФБР. Разве только «член канадского правительства» и сам был завербованным агентом ЦРУ. То есть два американских агента, сойдясь за стаканом виски в Оттаве, горячо приветствовали поступок третьего американского агента, а кто-то четвертый (видимо, агент КГБ) вел стенографическую запись, попавшую в итоге в руки ветеранов Лубянки. Ведь, согласитесь, абсурд…

^{Статья об обвинениях КГБ в адрес А. Н. Яковлева. 20 октября 2021. [Из открытых источников]}

И следующий пассаж авторов «открытого письма», с точки зрения знающих людей, выглядит не менее абсурдным. Каким это образом совпосол в разговоре с канадским министром мог выдать подробности «завершившейся в марте 1978 года операции по внедрению в агентурную сеть канадских спецслужб сотрудника КГБ»?

Да, операция «Турнир» действительно в те годы имела место, и в ходе этой оперативной комбинации наша разведка подставила канадцам под видом сотрудника внешнеторгового объединения «Теххимэкспорт» своего человека, однако игра завершилась еще в самом начале 1978 года, а в марте КГБ намеренно слил информацию о ней «Литературной газете», где появилась большая статья Аркадия Сахнина под названием «Паутина». Офицер внешней разведки и заодно «химик» Анатолий Максимов фигурировал в ней как представитель деловых кругов Алексей Мартынов, зато многие другие подробности мнимой вербовки и передачи канадцам «секретов» были изображены вполне объективно.

После чего разразился большой скандал, и несколько высокопоставленных руководителей Королевской канадской конной полиции (в те годы, как я уже говорил, она осуществляла функции разведки и контрразведки) лишились своих постов. В свою очередь, обиженные канадцы выставили из страны ряд выявленных сотрудников советской разведки, действовавших под официальным прикрытием дипломатического и внешнеторгового ведомств.

Зачем была придумана и осуществлена операция «Турнир»? На сей счет гуляет много версий и спекуляций. Одна из них такова: вся история с подставой была придумана исключительно для того, чтобы отвлечь внимание КККП от нашего «крота», работавшего в штаб-квартире этой спецслужбы и поставлявшего Москве действительно ценную информацию.

Так какую же «государственную тайну» мог выдать канадскому министру посол Яковлев? Пересказал статью из «Литературки»? Посетовал на то, что большую группу его «дипломатов» выставили домой?

Не знаю, как сейчас, а в те годы, по свидетельству тех же ветеранов разведки, сведениями о ходе операций, подобных «Турниру», даже в Ясенево располагал очень узкий круг лиц, их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Курировал операцию лично начальник управления «К» (внешняя контрразведка) генерал Олег Калугин. Совершенно невозможно допустить, чтобы о ней знал «чистый» дипломат, посол. Но даже если и допустить такую фантастическую версию и поверить, что Яковлев являлся шпионом, то зачем бы ему было рыть себе могилу, выдавая канадскому министру такие страшные тайны?

То есть оба этих пассажа из «открытого письма» рассчитаны на простаков, они не выдерживают никакой критики. Как, впрочем, и все остальные приведенные там «факты».

«Надежный источник в ЦРУ» это, судя по всему, сотрудник американской разведки Олдрич Эймс, который за восемь лет своей работы на Москву выдал два десятка «кротов», однако нигде — ни в книгах, изданных за океаном, ни в наших источниках — Эймс и его биографы не упоминают имя А. Н. Яковлева.

Наконец, когда кампания по привлечению Александра Николаевича к суду за шпионаж стала выдыхаться, на свет появилась еще одна версия, ее связывают с деятельностью т. н. Фирмы — личной тайной разведки Ю. В. Андропова, которая якобы действовала под прикрытием Торгово-промышленной палаты СССР. Вокруг этой «Фирмы» клубится много слухов и легенд. Доподлинно известно только одно: ТПП долгое время возглавлял генерал КГБ Евгений Питовранов, который еще в 50-е годы был начальником внешней разведки и имел немало достижений на этой ниве. Затем его звезда закатилась, в Торгово-промышленную палату генерала сослали как человека от органов, это называлось тогда «действующий резерв».

Как правило, ветераны из когорты ДР тихо доживали свой век в министерствах и ведомствах, не проявляя особой прыти, а лишь докладывая Лубянке о том, что происходит на их «полянах», однако не таков оказался Питовранов. Он сумел убедить Ю. В. Андропова, что с позиций ТПП можно вести активную разведывательную работу, привлекать к сотрудничеству тех иностранных бизнесменов, которые имеют деловые интересы в СССР, а также перепроверять через собственные возможности информацию, поступающую в Центр от резидентур ПГУ.

^{Председатель президиума Торгово-промышленной палаты СССР Е. П. Питовранов на XVII сессии Генеральной Ассамблеи франко-советской торговой палаты. 31 мая 1983. [РИА Новости]}

Идея иметь личную тайную разведку якобы пришлась по душе председателю КГБ, и он дал добро Питовранову, а тот, в свою очередь, сумел создать по всему миру разветвленную сеть агентов, материалы от которых, минуя ведомство Крючкова, ложились прямо на стол Юрия Владимировича.

И вот — если верить авторам, освещавшим деятельность «Фирмы», — однажды люди Питовранова получили информацию из Канады о том, что посол Яковлев живет явно на широкую ногу, его траты значительно превышают те деньги, которые он официально получает по своей должности в мидовской кассе. А следом якобы пришла другая, еще более настораживающая информация — теперь от американского источника «Фирмы»: совпосол находится на связи с людьми из ЦРУ.

И тогда Андропов, подготовив записку на имя Л. И. Брежнева, лично явился с ней к генсеку. А тот будто бы дал ему от ворот поворот. «Среди членов ЦК предателей быть не может», — написал он на этой записке.

Автор, описывающий эту историю, продолжает: «Вернувшись в здание КГБ, Андропов порвал написанную в одном экземпляре записку на глазах у своего первого зама Виктора Чебрикова»[406].

Увлекательный, конечно, сюжет. Но и в нем концы с концами не сходятся. Все близко знавшие Александра Николаевича люди, с которыми я беседовал и которые оставили о нем свои письменные свидетельства, как раз подчеркивают равнодушие Яковлева к роскоши, дорогим вещам, модной одежде. И если кто-то из сотрудников советского посольства в Оттаве, завербованных «Фирмой», стуканул «наверх» по поводу его подозрительного мотовства, то это наверняка было продиктовано какими-то личными соображениями: мелкая месть за что-то, желание угодить начальству, предоставляя нужный ему компромат… Это раз.

^{Номенклатурная жизнь элитного партработника закончилась. Теперь вновь надо было искать, куда употребить свои силы. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Яковлев до 1986 года не был членом ЦК, поэтому генеральный секретарь не мог произнести подобную фразу. А Чебриков в описываемый период был не первым заместителем председателя КГБ, а просто заместителем. К тому же, если бы это было правдой, то честный и принципиальный Виктор Михайлович Чебриков впоследствии, когда против Александра Николаевича развернули «шпионскую кампанию», наверняка вспомнил бы тот эпизод. А он как раз заявил прокурорским работникам: никакой информацией о вербовке Александра Николаевича КГБ не располагал. Это два.

Несколько раз Александр Николаевич обращался к М. С. Горбачеву с просьбами оградить его от травли. Однако Михаил Сергеевич ничего не предпринимал, а если и реагировал, то примерно так: «Вы там сами между собой разберитесь. Сядьте, поговорите по-мужски».

Болдин в своих мемуарах пишет, что вначале с недоверием отнесся к тем разговорам о предательстве Яковлева, которые с ним вел Крючков. Он считал, что Александр Николаевич, будучи стажером Колумбийского университета, мог представлять интересы нашей военной разведки или КГБ, «но никак не заниматься тем, в чем его подозревали сотрудники Крючкова. Да и в Канаде, как посол, он был в курсе всех чекистских мероприятий, и провалов нашей разведки там, кажется, не было»[407].

В итоге, как пишет Болдин, председатель КГБ пошел с докладом (доносом?) к генеральному секретарю. И вот как Михаил Сергеевич — опять-таки со слов руководителя Общего отдела ЦК — отреагировал на это:

Но говорил ли в действительности лубянский начальник с «архитектором перестройки» на эту щекотливую тему? И если да, то где — в ясеневской бане, в кабинете на Старой площади, в лесу во время «грибной охоты»? Сам Владимир Александрович, судя по приведенному выше отрывку из его воспоминаний, утверждает, что да, говорил, причем с глазу на глаз. Александр Николаевич в своих книгах, статьях и многочисленных интервью категорически отвергает такой разговор и даже его возможность.

Этот пассаж выглядит достаточно убедительно. А чуть выше в интервью корреспонденту АПН Э. Чепорову Александр Николаевич уверяет журналиста, что и Горбачеву шеф госбезопасности никакой порочащей его информации не докладывал. Во всяком случае, так ему говорил сам Михаил Сергеевич. Однако в будущем Яковлев уже совсем по-другому освещал этот аспект «шпионской истории».

«Я не склонен думать, что Горбачев верил доносам Крючкова о моих „несанкционированных связях“ (читай — „не санкционированных госбезопасностью“) с иностранцами, но на всякий случай начал меня остерегаться, — писал Александр Николаевич в одной из своих книг. — На всякий случай. Ничего не поделаешь, старые привычки. А вдруг правда! Ввел ограничения на информацию. Если раньше мне приносили по 100–150 шифровок в сутки, то теперь 10–15. В сущности, он отдавал меня на съедение Крючкову и ему подобным прохвостам»[410].

Когда в 1992 году уголовное дело в отношении А. Н. Яковлева было выделено в отдельное производство (из уголовного дела № 18/6214 о заговоре с целью захвата власти, проще говоря, из дела гэкачепистов), прокуратура провела свое расследование, допросив не только руководителей разведки, но даже бывшего президента СССР.

То есть по всему выходит, что в какой-то момент президент СССР и генсек ЦК КПСС дрогнул под напором шефа госбезопасности. Санкции на оперативную разработку своего ближайшего соратника он не дал, но, пока суть да дело, от государственных тайн его отстранил.

Помощник генсека Анатолий Черняев записал в своем дневнике 8 июня 1987 года:

Так был ли дым без огня? Зачем глава одной из самых могущественных спецслужб мира старательно лепил из своего «друга» образ «агента влияния» и заговорщика? Отчего Горбачев не вступился за Яковлева? Почему в какой-то момент Яковлев решил судиться по этому поводу с Крючковым и даже нанял для этой цели адвоката, но затем внезапно сдал назад, отозвал свой иск?

Ответить на эти вопросы со всей определенностью сейчас невозможно. Как сказал мне С. К. Александров, секретарь Александра Николаевича, работавший с ним почти семнадцать лет, «точку ставить рано, слишком много вопросов остается, и только время все справедливо расставит по своим местам».

И все же, основываясь на доступных документах из архивов, воспоминаниях участников тех событий, интервью с живыми свидетелями, можно сделать некоторые выводы.

По всей видимости, вся эта «информация из надежных источников», о которой говорил и писал В. А. Крючков, высосана из пальца. В ходе прокурорского расследования 1992 года руководство Службы внешней разведки создало специальную комиссию, которая получила доступ к соответствующим архивам и затем вынесла вердикт: никаких документов или фактов в пользу утверждения бывшего председателя КГБ выявлено не было.

18 июня 1993 года уголовное дело, возбужденное в отношении А. Н. Яковлева, было прекращено «в связи с отсутствием события преступления»[413].

Крючков, являясь по сути кондовым партийно-советским ортодоксом, плотью той системы, против которой боролся его антипод Яковлев, в своем противостоянии с реформаторами и в своем желании оставить завоевания социализма в их прежнем виде, пошел испытанным путем — тем, который использовали прежние хозяева Лубянки. Приклеить оппоненту ярлык шпиона, врага государства, пособника американских хозяев — это почти всегда срабатывало на сто процентов.

Трудно сказать, как далеко зашел бы в этом деле председатель КГБ, победи путчисты в августе 1991 года. Вся наша судебная практика говорит о том, что дела, инициированные спецслужбами, за редчайшими исключениями, всегда приводят подозреваемых за решетку. При Сталине — гарантированный смертный приговор, позже и сейчас — длительные лагерные сроки.

18 августа 1991 года, за день до начала знаменитого «августовского путча», В. А. Крючков провел совещание с руководителями подразделений центрального аппарата КГБ СССР.

В конце совещания Крючков достал список с фамилиями лиц, активно влияющих на формирование общественного мнения. В списке было около 75 фамилий, среди них — Яковлев, Шеварднадзе и др. Объяснил несколько вариантов «работы» с ними: беседы, отобрание у них подписок о невыезде или задержание. Крючков поручил организовать слежку за этими лицами на случай их задержания силами сотрудников 7-го управления и управления «З». Председатель КГБ заявил, что задержанных необходимо передавать в комендатуру, т. к. военные уже определили места их содержания (на территории воинской части, расположенной в поселке Медвежьи Озера).

Был у Владимира Александровича и еще один сугубо личный мотив убрать со сцены Александра Николаевича. Поднаторев в аппаратных играх, многие годы наблюдая за той атмосферой, которая существовала «наверху», он умело вбивал клин в отношения между главой государства и его ближайшим соратником. Сначала любой ценой нейтрализовать Яковлева, затем найти повод для того, чтобы свалить Горбачева… Не факт, что сам Крючков метил на место главного советского руководителя, однако «контора» свое дело знала…

Председателю КГБ не откажешь в последовательности и коварстве. Сначала он втерся в доверие к «агенту влияния», затем, разобравшись в хитросплетениях кремлевской политики, попросил своего «друга Сашу», чтобы тот познакомил его с Валерием Болдиным. Причем не просто попросил, а буквально умолял Александра Николаевича свести его с руководителем Общего отдела ЦК, объясняя это тем, что именно через Болдина к президенту и генсеку попадают все самые важные бумаги, а он, Крючков, иногда хотел бы некоторые документы показывать Горбачеву напрямую, минуя Чебрикова.

И Яковлев не удержался, свел главного разведчика с одним из самых доверенных лиц в окружении Михаила Сергеевича. А чекист «в благодарность» стал тут же стучать на своего благодетеля.

Наконец, завершая эту «шпионскую» тему, предоставим слово лицам, хорошо знавшим А. Н. Яковлева и рассказавшим о нем автору книги.

В. К. Егоров (в 1991 году помощник президента СССР):

О. И. Ожерельев (в 1991 году помощник президента СССР по экономике):

В. Н. Игнатенко (в 1991 году пресс-секретарь президента СССР):

Ю. Н. Солодухин (в 1985–1986 годах консультант Отдела пропаганды ЦК КПСС, затем помощник члена Политбюро А. П. Бирюковой):

П. Р. Палажченко (с 1985 года личный переводчик М. С. Горбачева):