Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Вместо послесловия. Проклятый?

Раньше можно было задаваться вопросом: кого больше у Яковлева — сторонников или противников? Возможно, их было поровну. Но это раньше. Теперь, по прошествии многих лет, картина изменилась, и противников у него, кажется, стало гораздо больше. Наверное, это связано с теми тектоническими сдвигами, которые в последние годы произошли в общественном сознании — прежде всего под влиянием современной российской пропаганды. Все то, за что боролся Александр Николаевич в годы перестройки и потом, ныне перестало быть важным: разоблачение культа Сталина, реабилитация жертв политических репрессий, либеральные ценности, открытость границ и сотрудничество с западным миром, гласность, честные выборы… На смену пришли тоска по сильной руке, имперские синдромы, покорное согласие с теми правилами, которые навязывает власть.

Но еще и при жизни своей Яковлеву пришлось пройти испытание ненавистью. Волны презрения и злобы окатывали его с ног до головы.

По ночам к дверям его квартиры несколько раз приносили похоронные венки — можно себе представить чувства Александра Николаевича и его жены, когда утром они обнаруживали у порога эти недвусмысленные послания. Кто был их инициатором? Как они попадали в хорошо охраняемый дом, где жила высшая номенклатура? Эти вопросы так и остались без ответа.

Однажды знакомый предупредил Яковлева о готовящемся покушении на него. Якобы будет инсценировано транспортное происшествие с летальным для Александра Николаевича исходом. Он был вынужден обратиться к руководству спецслужб.

При встречах с близкими друзьями жаловался: «Врагу своему не пожелаю того, что происходит сейчас вокруг меня. То и дело получаю угрозы. Меня хотят повесить, расстрелять, посадить в тюрьму, шельмуют, как американского шпиона, в моего сына стреляли в электричке, машину моей дочери сожгли, а документы об этом загадочно исчезли в милиции».

В воспоминаниях крупных партийных деятелей КПСС и генералов спецслужб Яковлев неизменно фигурирует как давно завербованный американцами агент, причем из книги в книгу кочуют одни и те же аргументы, которые первым обнародовал Крючков. Ура-патриоты не поленились съездить в ту деревню, где родился и вырос «архитектор перестройки», для того чтобы покопаться в его родословной. А вдруг вылезут «еврейские корни»? Не повезло им, не вылезли.

В 2003 году крупное столичное издательство выпустило в свет книгу Юлия Квицинского «Отступник». Автор хоть и оговаривается в предисловии, что его книга «ни о ком конкретно», однако не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто скрыт под именем главного героя Тыковлева. Да и основные события жизни прототипа срисованы с биографии Яковлева прямо-таки самым подробным образом, правда, все — в авторской интерпретации, цель которой показать героя книги как отъявленного негодяя, двуличного и циничного карьериста, предателя, Иуду.

Квицинский в своем памфлете-расследовании заходит очень далеко. Так далеко, что даже фронтовое ранение морского пехотинца Яковлева изображает как попытку перейти на сторону немцев. Вот он лежит в снегу с перебитой ногой и надеется на то, что сейчас подойдут на помощь фашисты и тогда Тыковлев скажет им: «Сталин капут!» Или скажет: «Хайль, Гитлер!» По Квицинскому, Яковлев — предатель и гнида с самых юных лет, едва ли не с момента рождения.

Но подбирают героя все же наши, красноармейцы, он оказывается в госпитале, где автор книги продолжает следить за его грехопадением. Там морпех становится соучастником ограбления госпитальной аптеки, из-за чего чекисты берут под арест ни в чем не повинную девушку-медсестру. Сильный эпизод, призванный сразу и навсегда сделать Тыковлева антигероем. Приговор ему с больничной койки там, в госпитале, озвучивает офицер-инвалид, потерявший обе ноги: «Ты оказался сволочью, Тыковлев, сволочью последней. И сволочью, как видно, всю жизнь прожить задумал. И ведь проживешь, пожалуй. Больно здорово ты под приличного человека маскируешься. Снаружи простой, свой в доску, а изнутри гад ты, гад ползучий».

^{Юлий Александрович Квицинский. Пресс-конференция для советских и иностранных журналистов «За космос без оружия» в Пресс-центре МИД СССР. 1 мая 1985. [РИА Новости]}

Представляю, каково было Александру Николаевичу читать про себя такое, ведь книжка эта вышла еще при его жизни.

Подробно отрабатывается в повествовании и версия с работой героя на западные спецслужбы. Автор и тут проявляет недюжинный талант беллетриста, устроив встречу аспиранта Тыковлева-Яковлева в одной из капиталистических стран с его бывшим сослуживцем-фронтовиком Синицыным, которого как раз немцы-то и подобрали после ранения, а затем сделали власовцем и сотрудником разведки (впрямую это не указывается, но зачем бы тогда этому человеку на протяжении всей книги «пасти» бывшего сослуживца). Синицын становится Бойерманом и — сами понимаете — умело вербует однополчанина, делает его «агентом влияния».

Все, ловушка захлопнулась, теперь Тыковлев-Яковлев, какую бы должность он впредь ни занял, обречен работать на своих новых хозяев. Он на крючке у Бойермана и его друзей. Хотя поначалу молодой партработник еще делает робкие попытки продемонстрировать свою лояльность коммунистической партии и советской власти. На одной из встреч «за бугром» со своими будущими «кураторами» он произносит страстный монолог:

На другой встрече с теми же персонажами Тыковлев в ответ на происки империалистических собеседников опять дает им от ворот поворот:

Подобные строки, видимо, давались Ю. Квицинскому легко, ведь, будучи чрезвычайным и полномочным послом, а затем заместителем министра иностранных дел СССР, он не раз произносил нечто такое на встречах с западными оппонентами.

А эти «западные оппоненты», будущие кураторы, по законам жанра не форсируют события, присматриваются к потенциальному «агенту влияния», плетут вокруг него свои паучьи сети.

«Если хотите мое мнение, то Тыковлев карьерист, причем не из робких, — ставит свой диагноз американец Ларкин. — Наверное, не в первый раз по-крупному играет». Другой западный искуситель по фамилии Паттерсон соглашается с коллегой: «Чем больше я наблюдаю за Александром, тем больше мне кажется, что основная черта его характера — карьеризм. Это цель жизни. Убеждения — лишь средства для ее достижения. Они меняются в зависимости от обстановки… Скажете, что это готовый предатель? Пожалуй, практически да. Но на практике кому предатель, а кому союзник и друг… Вот увидите, он нас еще удивит своими политическими метаморфозами. Важно только подталкивать его в правильном направлении».

«Ларкин прав, — поддержал американца полковник Беркшир. — Он к нам пришел. Значит, шел просить. Вел себя так, будто хотел посредничать между социалистическим и капиталистическим мирами. Это очень интересно. Нам надо использовать любую возможность оказать влияние на них, смягчить лед, просверлить дырки в стене».

И далее этот полковник Беркшир произносит фразу, которую можно считать ключевой для всего повествования, выдуманного Квицинским. Завершая разговор среди «своих», он заявляет по поводу Тыковлева-Яковлева: «Он, конечно, и сам не сознает своего исторического предназначения… Наверное, и Иуда не знал, что делал, когда шел с тайной вечери».

Интересно, что и сам автор этой книги косвенным образом признает наличие крупных системных проблем в СССР, неоднократно и разными способами указывает на то, что страна движется к краху. Вот к главному герою — а он теперь волей Квицинского посол в Вене — приезжает в служебную командировку секретарь ЦК КПСС Яков Рыбов, в котором легко угадывается Яков Рябов, курировавший в ЦК оборонку. В сауне за рюмкой гость с тревогой и горечью произносит монолог о том, что советская экономика работает на пределе, темпы роста падают, производительность труда не растет, реформы вязнут в бюрократическом болоте. «Как жить дальше, Саша?» — спрашивает он посла. А посол, проводив коллегу, пишет на него донос «кому надо». А как же иначе? Он ведь Иуда, абсолютно отрицательный персонаж, злодей, значит, вдобавок ко всем другим грехам на него можно и стукачество навесить.

Некий положительный герой этого памфлета по имени Андрей (угадывается сам автор) тоже горестно размышляет над причинами кризиса, поразившего советское общество: «Почему СССР подошел к опасной черте? Какой враг подогнал его к краю пропасти? Да и есть ли в мире вообще враждебная сила, способная сделать это? Никто не подгонял. Сами туда движемся неизвестно зачем».

То есть Квицинский по большому счету согласен с Яковлевым: все прогнило в той стране, которой они оба служили.

Яковлев в «Отступнике» — не единственная мишень Квицинского. Он стреляет дуплетом: другой ствол направлен в сторону Банкина, пронырливого и циничного редактора «Комсомольской правды». На пару с партработником-шпионом Банкин тоже направо и налево распродает родину, суетливо делает карьеру и даже становится министром иностранных дел.

Ясно, что прототип — это Борис Панкин, в конце 60-х и начале 70-х годов возглавлявший «Комсомолку», потом брошенный партией на только что созданное Агентство по авторским правам, посол в Чехословакии, точнее, один из немногих послов, который вопреки директивам, поступавшим со Смоленской площади, осудил ГКЧП, что позволило ему затем сразу взлететь на пост министра иностранных дел.

Банкин-Панкин для Квицинского — человек чужой, не их круга, «явный либерал», «демократ», представляю, как ему было некомфортно работать с таким министром, зато теперь, в книге, появилась хорошая возможность поквитаться за все.

Он и поквитался — вот таким способом, через книгу «Отступник».

Наряду с вымышленными персонажами (это, например, всякие немцы-американцы, агенты и «прислужники»), а также замаскированными под Тыковлева и Банкина героями в книге действуют и вполне реальные люди под своими фамилиями — Горбачев, Ельцин, Громыко, Андропов и множество других лиц из высшей советской номенклатуры. Чувствуется, что автор наблюдал их вблизи, там есть и меткие характеристики, и точные диалоги.

Мне понятны мотивы Юлия Квицинского и та ярость, с которой он обрушился на бывшего члена Политбюро. Сам Квицинский остался на тех же позициях, которые занимал всю сознательную жизнь. Он ни на малость не изменил идеалам. Для него все случившееся на рубеже 90-х годов стало катастрофой — и глобальной, и личной. Он видел будущее своей страны (а возможно, и всего остального мира) только так, как завещали Ленин и Сталин.

Недаром Юлий Александрович, будучи первым заместителем министра иностранных дел, поддержал путч Язова — Крючкова и разослал по всем посольствам соответствующую директиву. За что, кстати, и поплатился потом, когда министром стал Б. Д. Панкин. Он — абсолютный антипод Александра Яковлева и Бориса Панкина. И надо признать, написанная им книга продиктована не желанием удовлетворить авторские амбиции или заработать гонорар, там другое: ярость и неприятие всего, чем жил и за что боролся в годы перестройки Яковлев.

Да, они абсолютные антиподы, Квицинский и герои его книги. Между ними пропасть. Но вот что важно понять в этой истории. Писатель-коммунист Квицинский пишет откровенный донос на антикоммуниста Яковлева. По тону этой книги, ее содержанию, выводам ясно, что — будь его воля — автор без всяких сомнений поставил бы Яковлева к стенке. Инакомыслие для коммуниста — синоним предательства, а отступников от генеральной линии питомцы Ленина — Сталина пускали в расход без суда и следствия. Яковлев же, оказавшись по другую сторону баррикады, настроен не на насилие, а на диалог, он сам пытается разобраться в себе и в случившемся со страной и других призывает к этому.

Для одного главное — идеалы и нетерпимость к чужому мнению, для другого — способность думать, переживать, критически осмысливать прошлое и настоящее, быть свободным.

Наверное, высокопоставленный советский дипломат Юлий Квицинский тоже считал себя свободным человеком, он и был им — но только свободным в рамках той системы, которая называлась социализмом, которой он верой и правдой служил с юных лет до своей кончины. Опять вспоминается великий Оруэлл и фраза из его знаменитого романа-антиутопии: «Свобода — это рабство».

Еще одна крупная антияковлевская публикация в этом ряду принадлежит перу Георгия Куницына и называется «Девять писем „архитектору перестройки“ Яковлеву».

Книгу, вышедшую в 2020 году, издал Владимир Куницын — сын Георгия Ивановича.

В предисловии он пишет: «Автор писем — доктор философских наук, профессор музыкальной академии им. Гнесиных и Литературного института им. Горького, академик РАЕН — Георгий Иванович Куницын трудился над ними с 1992 года до конца жизни (1996), не успев завершить работу. Ушел из жизни и адресат послания — бывший член Политбюро КПСС, академик РАН А. Н. Яковлев (2005). Но историческое и нравственное содержание данной публикации со временем не утратило своего значения»[421].

Выше я уже писал, что судьба и карьера Куницына и Яковлева на первых порах складывались почти одинаково. Просто удивительным образом — одинаково. Родились с разницей в один год: Куницын в 1922-м, Яковлев в 1923-м. Росли в деревне: один в Иркутской губернии, другой в Ярославской. Оба за несколько дней до начала Великой Отечественной войны закончили сельскую школу-десятилетку. Воевали: один в составе бригады морской пехоты, другой был на фронте артиллеристом. Оба — инвалиды войны, правда, Яковлев по ранению выбыл из действующей армии в 42-м, а Куницын хлебнул фронта поболее — четыре ранения, и только в 44-м был комиссован. В перерывах между боями вступили в партию.

^{Г. И. Куницын на праздновании своего 60-летия. [Из архива В. Г. Куницына]}

И дальше тоже множество поразительных совпадений. И тот, и другой закончили истфак провинциальных пединститутов, после чего оба начинали свой трудовой путь газетчиками, а затем были приглашены в идеологические отделы обкомов партии. Учились в аспирантуре Академии общественных наук при ЦК КПСС, а затем почти одновременно защитили диссертации: Яковлев стал кандидатом исторических наук, а Куницын — филологических. Оба после аспирантуры оказались на Старой площади, сотрудниками ЦК — Куницын попал в Отдел культуры, а Яковлев в Агитпроп.

^{Письмо А. Н. Яковлева на радио «Свобода» о передаче «М. Горбачев ничему не научился». 10 сентября 1992. [Из личного архива А. Н. Яковлева]}

Конечно, они как нельзя лучше подходили для карьерного взлета по партийной линии. Анкетные данные безупречны. Из крестьян. Орденоносцы-фронтовики. Кандидаты наук. В биографиях ни к чему не придраться. И это заметили партийные руководители, оба стремительно продвигались вверх по карьерной лестнице. Уже в первой половине 60-х годов Куницын становится вначале заведующим сектором кино, затем заместителем заведующего подотделом кинематографии, а вскоре — заместителем заведующего Отделом культуры. Яковлева назначают руководить сектором радио и телевидения, затем повышают до замзава Отделом пропаганды, а с 1968 года он становится и. о. заведующего.

Они если и не друзья, то общаются «на одной волне», молодые, уцелевшие в мясорубке страшной войны, амбициозные и успешные.

Но далее их пути расходятся. Да так, чтобы уже никогда впредь не пересечься.

В 1966 году Георгий Иванович Куницын, будучи заместителем заведующего Отделом культуры ЦК КПСС, отказался от должности руководителя Госкино СССР, по сути, от министерского портфеля. Да, ему предлагали не просто очередное повышение, а высокую государственную должность плюс целый ряд новых номенклатурных «пряников», включая пропуск в ряды членов ЦК, депутатство и прочие блага. Но и взамен кое-что попросили. А именно: на новом посту повести решительную борьбу с теми деятелями кино, которые в своем творчестве «отступали от партийной линии», «совершали идеологическую диверсию против партии». И кто же были эти деятели?

Ему, будущему министру кинематографии, огласили весь список «отступников»: Ромм, Чухрай, Хуциев, Шпаликов, Тарковский, Шепитько, Климов, Алов и Наумов, Гогоберидзе, Калик, С. и К. Муратовы, Салтыков, Нагибин, Панфилов. Напомним, именно эти люди создали в те годы киношедевры мирового уровня, стали в СССР авторами «кинематографического Ренессанса», их работы до сих пор считаются классикой отечественного кино. А ему, Куницыну, поставили условие: ты станешь министром и немедля приструнишь этих художников, отступивших от священных принципов социалистического реализма. Фактически ему предложили роль инквизитора.

Но ведь зато и должность какая! Какие новые карьерные горизонты открываются!

Куницын попробовал возражать: ну как можно душить мастеров, получивших всемирную славу? Пошел к Суслову, тот выслушал его, по лицу было видно — с плохо скрываемым раздражением. Недолгая хрущевская оттепель к тому времени уже шла на закат, сталинисты внутри партии опять подняли головы, на идеологическом фронте решили закручивать гайки.

Короче говоря, от министерской должности Георгий Иванович отказался, поставив тем самым крест на своей партийной и чиновничьей карьере. Так в аппарате было не принято. Его вначале сослали «на пересидку» в редколлегию «Правды», а затем и вовсе лишили всех номенклатурных перспектив, отправив научным сотрудником в Институт истории искусств. Фактически заживо похоронили. Бывшие коллеги из ЦК никогда не простили ему столь неординарного поступка. Когда он вознамерился выйти на защиту докторской диссертации, то со Старой площади в Ученый совет поступила команда: провалить. Написанные им книги не издавались, его учеников прессовали на Лубянке как «антисоветчиков».

Талантливый и совестливый идеологический работник, глубокий ученый, он так и не получил свою долю заслуженной славы. Потому что система отвергала таких «неудобных», игравших не по правилам, имевших мнение, которое расходилось с «генеральной линией».

Правда, как мы помним, и второй фигурант этой истории — Александр Николаевич Яковлев — в начале 70-х тоже пострадал, якобы за свое инакомыслие, и в наказание был на десять лет отправлен послом в Канаду. Но как несопоставимы эти наказания: один лишен всего и находится фактически под надзором «органов», другой становится дипломатом высокого ранга, представляет СССР в благополучной западной стране. А после «ссылки» делает блистательную карьеру: член Политбюро, академик, ближайший соратник генсека, «архитектор перестройки».

И вот уже на финише своей жизни Куницын, анализируя все случившееся с ним и с его бывшим коллегой, пишет «Девять писем „архитектору перестройки“ Яковлеву». В них он пытается разобраться, отчего его, Куницына, жизнь пошла под откос и отчего так высоко взлетел Яковлев.

Это жесткий документ. Георгий Иванович предъявляет Александру Николаевичу серьезный счет. Не упреки, а именно счет. Он судит коллегу со своих позиций — с позиций человека, который когда-то давным-давно совершил Поступок, не пошел против совести, а потому имеет право на такой суд.

По Куницыну, Яковлев — это беспринципный, циничный карьерист, который легко менял свои убеждения в зависимости от складывающейся конъюнктуры. Он начинал свою партийную карьеру как типичный совковый ортодокс, догматик, клявшийся в верности заветам Маркса — Энгельса — Ленина. Иначе бы и не стал вначале ответработником обкома КПСС, а затем сотрудником аппарата ЦК. Более того, автор «Девяти писем» убежден в том, что друг его с младых лет был ревностным сталинистом — особенно в ту пору, когда партию возглавил Л. И. Брежнев. Став вначале зав. сектором, а затем исполняющим обязанности заведующего Отделом пропаганды, Яковлев исправно искоренял инакомыслие, жестко цензурировал подвластные ему СМИ, руководил «моральным расстрелом» Твардовского, Солженицына, Сахарова — это из книги Георгия Куницына.

^{Г. Х. Шахназаров, А. Н. Яковлев, Р. М. Горбачева, М. С. Горбачев, П. Р. Палажченко, А. С. Черняев (слева направо). [Из архива Фонда М. С. Горбачева]}

«Значит, тобой управляли вовсе не убеждения, а нечто находящееся ниже порога твоей духовности. Там-то и обитает трусость», — из уст Куницына этот приговор звучит особенно беспощадным, ведь сам-то автор «Девяти писем» как раз трусом не был, он вопреки «линии партии» помогал в ту пору Тарковскому, Неизвестному, пытался отстоять Твардовского.

Уже сосланный в «Правду» с клеймом ненадежного, он на заседании редколлегии, где разбиралось дело Карпинского — Бурлацкого, единственный из всех (!!!) выступил в их защиту. В воспоминаниях Федора Бурлацкого об этом так: «Он не просто высказался против проработки, но бросил неосторожную фразу, которая еще более возбудила страсти: „Что это — возврат к 1937 году? Не понимаю и не принимаю того, что происходит, и решительно протестую против экзекуции“»[422].

Георгий Куницын тогда фактически подтвердил, что остается на прежних позициях — поддержки творческой свободы, художественной и идейной альтернативы. Он боролся за светлые идеалы, а Яковлев — согласно текстам «Девяти писем» — в это же время «держал телевидение, радио, а потом и прессу, на казарменном положении».

^{На рыбалке. [Из архива А. Смирнова]}

По Куницыну, Яковлев — перевертыш, человек, абсолютно лишенный всякой совести. Автор «писем» убежден в том, что если бы Александр Николаевич в конце 60-х поставил не на Шелепина, а на Брежнева, то в его биографии не случилось бы «канадского промежутка». Более того, оставшись в брежневской обойме, Яковлев — опять-таки по Куницыну — неминуемо примкнул бы к самым консервативным силам в Политбюро.

«Ты бы не только не стал „архитектором перестройки“, но, скорее всего, в марте 1985 года как раз твой голос перевесил бы чашу весов в пользу В. В. Гришина (кандидатура которого на пост Генерального секретаря ЦК КПСС тогда противостояла кандидатуре малоизвестного в то время и к тому же вызывающе молодого М. С. Горбачева)», — делает предположение Куницын.

Он припоминает своему бывшему товарищу множество грехов. Например, его соучастие в идеологическом обеспечении нашего военного вторжения в Чехословакию в 1968 году. Его книги с обличением американского империализма. Его двуликую позицию в середине 80-х, когда, судя по поздним откровениям Яковлева, он уже прозрел и полностью разочаровался в марксизме, но в своих публичных выступлениях продолжал клясться в верности социалистическим идеалам.

Возможно, для политика Яковлева такое поведение было нормой. Ради достижения каких-то своих масштабных политических целей он был вынужден маскироваться, совершать маневры, делать шаг вперед и два шага назад. Но для гражданина Куницына все это выглядит неприемлемым, кощунственным.

Он цитирует выступление Яковлева в Праге, это ноябрь 1988 года: «Спора о том, нужен ли социализм, нет. Социалистический выбор сделан не по воле случая. Он осознан и целенаправлен. Оплачен весьма дорого. Социалистические идеалы и ценности стали нравственными устоями, они вошли в быт и психологию. И сегодняшние „перестроечные“ споры идут уже о том, каким хотим мы видеть и строить дальше социалистическое общество».

Он припоминает Яковлеву его выступление в Западной Германии перед местными коммунистами, это уж совсем поздняя перестройка, январь 1989 года: «Мы гордимся тем, что социализм в нашей стране прочно встал на ноги, накопил внушительный исходный потенциал… Мы гордимся тем, что освободили человека труда от унизительной зависимости по отношению к частному капиталу и его государству».

Это говорил человек, который, по его собственному признанию, тогда уже полностью открестился от прежних «иллюзий».

^{Благодарность Управления делами ЦК КПСС А. Н. Яковлеву за перечисление денежных средств на медицинское оборудование. 4 октября 1988. [Из личного архива А. Н. Яковлева]}

У А. Н. Яковлева много оппонентов и даже откровенных врагов. Однако чаще всего это лица, которые не простили ему крушения прежнего строя, симпатизанты социализма. Они судят его с классовых позиций. С Куницыным другая история. Он, как хорошо видно из его писем, не испытывает никаких добрых чувств ни к прошлому, ни к членам Политбюро. Даже антипод Яковлева Егор Кузьмич Лигачев предстает в его записках малосимпатичным человеком. Коммунистическую партию он однозначно сметает со сцены следующими словами: «Очень мне противно говорить, но в том составе, в каком названная партия и ее аппарат оказались, они заслужили всякий свой позор».

^{Навык остался с детских лет, проведенных в деревне. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Возможно, одним из мотивов автора, сподвигнувших его написать «Девять писем», была обида: старый приятель, став одним из вождей СССР, не захотел протянуть руку помощи опальному Куницыну, игнорировал его звонки и письма. Все же они были очень разными, как выяснилось в конце жизни. И член Политбюро Яковлев, видимо, не хотел видеть рядом с собой «неудобного» доктора наук Куницына — с его обостренным чувством правды и чести. «Неудачника». «Лузера». Возможно…

Обращаясь в своих «письмах» к «архитектору перестройки», Куницын предъявляет свой строгий счет не только Яковлеву — всем нам. Он заставляет опять задуматься над проклятым вопросом: где та незримая линия, за которую отступать нельзя — даже под напором самых серьезных обстоятельств? Отчего один человек способен обречь себя на муки ради того, чтобы остаться честным и порядочным, а другой (вернее — другие, ибо во все времена таких подавляющее большинство) найдет тысячу причин, оправдывающих его слабость, его отступление от морали, его капитуляцию перед сильными мира сего, его желание любой ценой сделать следующий шаг в карьере?

Он судит своего бывшего приятеля, исходя из норм нравственности, высокой морали, и, возможно, выглядит при этом чудаковато, «человеком не от мира сего». Он рискует вызвать гнев тех людей, которые и сегодня безоговорочно считают Александра Николаевича святым. Ведь не разбогател же Яковлев, взобравшись на партийный Олимп. И родную партию покинул не из каких-то шкурных соображений, а по убеждению — во всяком случае, так явствует из его собственных откровений.

Обличителей у Яковлева много. Разные среди них есть люди. Всех нельзя стричь под одну гребенку. Вот, к примеру, можно ли серьезно относиться к замечаниям Филиппа Бобкова — видного деятеля КГБ СССР, родоначальника печально известного 5-го управления, которое трамбовало диссидентов и присматривало за всем остальным населением? В 90-е годы он написал несколько книг о «предателях» в руководстве КПСС. Но тогда же удачно устроился на очень большие деньги к новоявленному олигарху Гусинскому, да и впоследствии не без успеха использовал свои старые связи в новой капиталистической жизни.

Где же логика? И кто предатель?

Примерам таким несть числа. Многие плакальщики по социализму, ярые обличители Горбачева, Яковлева и Шеварднадзе мгновенно стали очень обеспеченными гражданами, акционерами крупных компаний, советниками банкиров, олигархов и откровенных бандитов. Обзавелись недвижимостью за границей, валютными счетами в офшорах, прислугой, охраной и прочими атрибутами буржуазного быта.

К чести Яковлева скажем, что он так и ушел из жизни если не нищебродом, то человеком скромного достатка. Как говорят теперь в деловых кругах, «конечным бенефициаром» и выгодоприобретателем не стал.

Даже когда уже в рыночные времена всякие большие начальники, включая первых лиц Российского государства, делали ему выгодные предложения, сулившие безбедную жизнь и совсем не противоречившие закону, Александр Николаевич неизменно отказывался. Возможно, он понимал, что в случае своего согласия получит новую порцию ненависти, зла, клеветы со стороны своих недоброжелателей. Возможно, руководствовался более высокими принципами.

Однажды, в разговоре с журналисткой — было это незадолго до его ухода — с горечью обронил: вот бывших путчистов общество ныне носит на руках, все они пристроены в банки, в разные экономические структуры. «Один я на пенсию живу. Один»[423].

^{А. Н. Яковлев в Ярославле на презентации своей книги «Горькая чаша». 1994. [Из архива С. Метелицы]}

Да, его можно обвинять в тех ошибках, которые были допущены в период перестройки. Он и сам их не отрицал.

Оставаясь последовательным сторонником сохранения СССР, Яковлев недооценил силу разрушительных центробежных тенденций, не учел субъективные факторы, в частности «президентские» амбиции лидеров ряда союзных республик.

Отдавая должное рынку и призывая как можно быстрее внедрить его элементы в социалистическую экономику, он многократно повторял тезис, согласно которому «рынок все рассудит, все расставит по своим местам». Это слишком романтичное или, можно сказать, легкомысленное представление тоже сослужило стране плохую службу.

Выступая вслед за генеральным секретарем и президентом СССР за скорейшее окончание холодной войны, разоружение, ликвидацию всех причин конфронтации, поддерживая «новое мышление», он не принял во внимание объективные реалии, а они оказались таковы, что военный блок НАТО вовсе не сложил оружие, как рассчитывали в Кремле после роспуска Варшавского договора, противостояние вскоре возобновилось — только теперь на иной основе.

Процесс перестройки он воспринимал вначале как возвращение к «ленинским нормам» партийной жизни, подходам к решению экономических проблем. И его ли вина в том, что КПСС к концу 80-х годов исчерпала свой ресурс, окончательно растеряла доверие, перестала быть тем стержнем, вокруг которого формировалось и существовало советское общество?

^{В рабочем кабинет. [Из архива Л. Шерстенникова]}

Даже его верность принципам демократизации и гласности ныне ставят Яковлеву в вину, полагая, что наш народ еще не дорос до того, чтобы жить в условиях свободы, открытости, честных выборов, что ему нужен поводырь, а госпропаганда куда полезнее независимых СМИ.

Да, в отличие от большинства соратников, он на протяжении своей длинной жизни менял взгляды — на партию, на социализм, на учение марксизма-ленинизма. Куницын утверждает, что это происходило по конъюнктурным соображениям, потому что так было выгодно лично ему, Яковлеву. Однако вспомним аргументы самого Александра Николаевича: менялась жизнь, окружавшая его действительность, а потому прежние представления казались ему тормозом для развития, цепляться за них означало быть на обочине мирового процесса.

Менялись его взгляды, но зато на убеждениях он стоял твердо — особенно в последние два десятилетия своей жизни. В их основе — верность принципам свободы, демократии, построения гражданского общества, категорическое отрицание сталинских методов руководства и вообще — всего того, что было связано с периодом культа личности, репрессиями, беззаконием.

Сегодня многое из того, за что боролся в годы перестройки А. Н. Яковлев, не выглядит актуальным. Другие времена — другие вызовы и герои. Но если знать, что история развивается по спирали, то отчего же не допустить: почти забытого сейчас «прораба перестройки» еще вспомнят, отдадут должное его мыслям и пророчествам.