Александра

Митинг в Лужниках

В один из таких дней двадцать первого мая, поддавшись общему желанию увидеть митингующих, Настенька поехала в Лужники, где под открытым небом у стадиона собирались тысячи москвичей и гостей столицы по случаю предстоящего первого съезда народных депутатов СССР.

От метро дорожка вела прямо к стадиону. У самого её начала стоял молодой никому пока неизвестный человек приятной наружности. Он не так давно окончил педагогический институт имени Ленина. Отличие его от других студентов состояло, прежде всего, в том, что ещё до окончания вуза он уже знал, что никогда не будет преподавать, то есть делать то, чему его учили, а влиятельные лица обеспечат ему персональную заявку на приличную должность в солидном ведомстве.

Чуть позже он станет помощником городского головы Попова, в связи с чем лебезившие перед ним и искренне верившие в его большое будущее женщины будут ласково называть его «наш Серёженька», завоюет право называться советником президента, что вскоре резко изменит к нему отношение и заставит бежать за границу, спасаясь от правосудия, а пока здесь перед стадионом имени Ленина он приглашает всех желающих принять участие в митинге, на котором будет даже борец за демократию Ельцин.

Солнце ещё не палило настолько, чтобы нельзя было его выдержать, но пригревало, напоминая собой, что лето уже рядышком. Настенька пробиралась сквозь толпу поближе к наскоро сколоченной деревянной трибуне. На неё уже поднялась группа людей. Председательствовать поручили народному депутату СССР Гавриилу Попову. Он сообщил, что митинг проводится по инициативе клуба «Московская трибуна», общества «Мемориал», комитета писателей в защиту перестройки «Апрель», клуба «Демократическая перестройка»…

Настенька и не представляла, что такое множество клубов и обществ создано в защиту и помощь перестройки. Это удивляло, поскольку о перестройке писалось в каждой газете, говорилось в каждой передаче. Никто не мог бы назвать противников перестройки. Но вот ведь считалось, что её нужно защищать и поддерживать. Столько людей боролось за перестройку, но никто не мог сказать чётко, что же собирались построить в результате этой перестройки.

С трибуны сообщалось, что идея митинга в том, чтобы дать наказ избранникам первого съезда депутатов трудящихся, который должен начать работу через несколько дней, о том, как вести съезд, что говорить на нём.

Первое слово председатель митинга предоставляет Борису Николаевичу Ельцину. Он тоже уже избран депутатом. Привычным жестом руководителя оратор то ли провёл рукой по волосам, то ли поприветствовал собравшихся.

Настенька впервые видела этого человека. Никаких мыслей о том, что он будет влиять на её жизнь в ближайшем будущем, не было. Краем уха слышала о его выступлении против Горбачёва. Это казалось интересным. Нынешнего генсека, его бесконечные словоизлияния она не терпела. Кто-то выступил против — это уже хорошо. Кое-что говорили о Ельцине гости на свадьбе. Теперь представилась возможность самой увидеть и оценить.

— Дорогие товарищи!

Его слушали внимательно. Его хотели понять. Ему хотели верить.

— У нас есть серьёзные опасения, что проведение съезда будет, как обычно, формальным. Этого нельзя допустить. Мы просим вас, наших избирателей, следить внимательно за ходом съезда и поддерживать наши инициативы. Мы будем бороться там, а вы нас поддерживайте на улицах.

Вы сами видите, что уровень жизни народа снижается, авторитет партии падает. Мы требуем проведения внеочередного двадцать восьмого съезда партии, на котором избрать новый состав центрального комитета партии и политбюро.

Ельцин взмахнул решительно рукой. Как по команде в нескольких местах раздались разрозненные крики «ура!». Их стали подхватывать и слово «ура» теперь неслось более сильной волной. Однако люди только начали раскачиваться.

Опять те же голоса прокричали другое слово «Ельцин!». И уже натренированная первыми криками, теперь дружнее, толпа стала скандировать:

— Ельцин! Ельцин! Ельцин!

Настенька не была готова к такому повороту дела, но почему-то голос её тоже рванулся и она, удивляясь сама себе, заметила, что тоже кричит это же имя Ельцина. Может, оттого, что он посмотрел в её сторону, и не удобно было не кричать, может, общие крики рядом вырвали крик и из неё.

После Ельцина у микрофона стал писатель Адамович и заговорил о событиях в Грузии.

Да, Настенька помнила. Как бы далеко они с Володей ни были от политики, думая о своём семейном счастье, телевизор иногда включался, и о гибели людей при столкновении с войсками они кое-что слышали. Адамович обвинял войска и Горбачёва.

Тут я позволю себе опять обратиться к моему хорошо информированному читателю. Можно, по-моему, понять Настеньку, не знавшую решительно ничего по этому вопросу. Слушая того или иного оратора впервые, всегда думается, что он говорит правду, и хочется ему верить. Но было же перед этим и выступление по телевидению самого Горбачёва по этому поводу, в котором он говорил:

«…То, что произошло в Тбилиси, безусловно, причиняет ущерб интересам перестройки, демократизации, обновлению страны. Решения, действия, поступки безответственных лиц привели к росту напряжённости в республике. Зазвучали антисоветские лозунги, призывы оторвать социалистическую Грузию от братской семьи советских народов. Ложные ориентиры сбили с толку часть людей. Возникли беспорядки. Погибли люди, пролита невинная кровь. Неизмеримо горе матерей и близких, глубока наша скорбь».

Слушая выступавшего на митинге, трудно было поверить, что он не прав. Значит, опять виновны партийные лидеры? Значит, прав Ельцин, когда говорит, что необходимо переизбирать партийное руководство? Интересно, что бы сказала Настенька, если бы узнала о словах Рыжкова, главы правительства СССР, во время обсуждения Тбилисской трагедии на заседании Политбюро партии? Удивительно беспомощным выглядел первый человек в правительстве, говоря:

— Мы в эти дни в Москве были, а что мы знаем? Я — председатель Правительства, а что я знал? О гибели людей в Тбилиси в «Правде» прочитал. Секретари ЦК знали. А вот мы, члены Политбюро, в Правительстве ничего не знали… Мы должны иметь своевременную и правдивую информацию. Куда это годится? Командующий округом там действует, а мы в Москве ничего об этом не знаем. Он возьмет и арестует всё Политбюро Грузии. И мы опять узнаем об этом из газет. И Михаил Сергеевич, оказывается, не знал. Так что же это у нас происходит? Армию применяем, а Генсек об этом узнаёт только на другой день.

Как мы выглядим и перед советским обществом, и перед всем миром? Вообще у нас получается, куда ни погляди, что делаются дела без ведома Политбюро. Это еще хуже, чем если бы Политбюро что-то неправильно решило.

Вот ведь какая трагедия, читатель. Не только Настенька ничего не знала и не понимала, но и правительство, и Политбюро. Мне самому доводилось читать в книгах американских писателей о том, что в США служба безопасности настолько широко и внимательно следит за каждым человеком, что стоит ему хоть раз по малейшему поводу оказаться в полицейском участке или любой другой серьёзной государственной конторе, как его имя со всеми подробностями заносится в компьютерную картотеку, и, уж попади он вторично в любом месте страны, обязательно найдутся и его первые данные. Думаю, правда, что и советское КГБ работало не хуже в этом отношении. Но вот ведь какой ляп получился. В столицу республики введены войска, произошли столкновения с народом, а никто не может ответить не только на вопрос, чью команду выполняли войска, но и кто кого бил: войска народ или какие-то подставные люди под видом солдат армии в целях провокации. Так что простим Настеньке то, что она, слушая митингующих ораторов, никак не могла разобраться, кто прав, кто виноват, и верила больше не разуму, который мог опираться на точные факты (а у Настеньки их не было), но больше на эмоции и интуицию, которая, увы, может и обмануть.

И какие же люди выступали на митинге!

Слово взял академик Сахаров. Он тоже говорит о национальных проблемах. Тоже желает предстоящему съезду стать политической силой в стране. Тоже переживает по поводу распространения власти мафии.

Затем какой-то Бабкин говорит о том, что в Пекине сейчас идёт революция. Призывает поддержать бастующих китайских студентов. Но уверен, что без Горбачёва ничего сделать нельзя.

Его слова площадь принимает без восторга. Зато аплодируют представителям Прибалтики, говорящим о стравливании народов СССР между собой, о том, что в их республиках идёт народно-освободительная борьба за самоопределение, которую поддерживают академик Сахаров и поэт Андрей Вознесенский.

«А будет ли выступать здесь сам Вознесенский? — подумала Настенька. — Любопытно было бы послушать его». Но поэты в тот день не выступали. Кто-то говорил о необходимости превратить съезд в учредительное собрание, кто-то требовал выступить в защиту карабахского комитета, которого недавно арестовали, кто-то заявлял, что путь вперёд не означает ещё пути к демократии.

С большим неудовольствием Настенька услыхала, что у микрофона Юрий Черниченко. Она вспомнила рассказ Володи о том, как сотрудники института «Магарач» пытались связаться с автором нашумевшей статьи о вырубке виноградников, чтобы объяснить истинное положение вещей, и как он отказался от встречи с ними, заявив по телефону, что тема для него уже закрыта, и заниматься он ею больше не намерен. То есть правду слушать не желал. Сейчас Черниченко опять говорил о сельском хозяйстве, но с политической подоплёкой:

— Есть народы, у которых нет своей земли. Это, например, евреи, крымские татары. Но и у русских, украинцев нет своей земли. Аппарат командует, что и как сеять. Но командует бездарно. Нам всё трудней и трудней прокормить себя.

«Это всё болтовня, — говорила сама себе Настенька в ответ на выступление Черниченко. — Володя рассказывал о Голодриге. Десять лет тот командовал Всесоюзным институтом и фактически руководил направлениями всей отрасли винограда. Какие указания давала ему партия? Увеличивать урожайность винограда. Так это и правильно. А где сажать, решали учёные и сами колхозы. Да и в истории с Хрущёвской кукурузой виноват был не столько Хрущёв, сколько те, кто посоветовал с научной точки зрения увеличить посевные площади под кукурузу. Конечно, если хочешь обругать кого-то, так и самое доброе его дело можно обернуть в злой умысел. Сегодня все пришли именно ругать, а не давать депутатам советы и наказы, о чём предполагалось в начале митинга».

Мысли прервали крики «ура!». Народ ликовал по случаю объявления выступления Гдляна. Занимайся или не занимайся политикой, но не слышать имена следователей Гдляна и Иванова, становящихся национальными героями, было невозможно. Настенька прислушалась.

Оратор начал с благодарности публике за овации в его честь. Затем продолжил выступление, достойное настоящего артиста:

— Нам отсюда с трибуны виднее, чем всем вам, что сюда пришло море народа сказать и узнать правду. А почему здесь нет представителей нашего славного Политбюро? Почему нет замечательного секретаря Лигачёва? Я отвечу. Аппарат боится народа. Аппаратчики обвинят нас в том, что мы пришли сюда будто бы заигрывать с народом? Хорошо. Но почему же они не пришли, чтобы так сделать? Потому, что они боятся, что им скажут здесь: вон отсюда! Потребуют нести ответственность за всё, что происходит.

Сегодня весь наш народ в опасности. Мы находимся в глубочайшем кризисе как экономическом, так и политическом. Загнивший, продавшийся аппарат не даст нам свободы. Мы должны очиститься от них.

У нас много было певунов, особенно на стадии проведения выборов. Но не допускайте иллюзий. Не думайте, что всё обещанное, будет сделано. Подлинно демократические депутаты на съезде в меньшинстве, но они будут бороться. Аппаратчики должны отдать власть народу. Готовьтесь к политической борьбе.

Против нашей группы по борьбе с преступностью организована политическая провокация. В ЦеКа есть люди коррумпированные, связанные с Узбекистаном.

Гдляну кричали: «Не дадим в обиду», «Мы с вами», «ура!».

Но вот кто-то вышел с другим мнением. Настеньке показалось, что его назвали Елисеевым. Человек стал выступать против Ельцина. Со всех сторон зашумели:

— Долой!

— Двурушник!

— Это провокатор.

Оратор продолжал убеждать:

— Поймите, все хотят придти к прогрессу. Важно найти правильный путь.

Я верю в успех предстоящего съезда.

Ему не давали говорить крики. Настенька не очень была согласна с выступавшим. Она подумала, как и многие, что ему поручили выступить против Ельцина. Это было очевидно, как, впрочем, и то, что другим поручали выступить и может даже кричать из толпы в поддержку Ельцина. «Но… — Настенька многозначительно делала паузу, — есть одно но. Если вы называете себя демократами, и боретесь здесь с трибуны за демократию, называя даже свой союз демократическим, то уж будьте любезны проявлять демократию по отношению ко всем, а не только к себе, то есть давайте возможность высказываться всем.

Должна же быть культура полемики».

К микрофону подошла Галина Старовойтова и стала говорить о Карабахе:

— Члены комитета, среди которых журналисты, учёные, депутаты, брошены в московские тюрьмы. Мы должны их отстоять. Это полный произвол.

«Это невероятно, — опять комментировала внутренним голосом Настенька, — происходит что-то непонятное. Почему национальные проблемы не гремели пять лет назад? Почему они резко накалились до демонстраций, убийств и тюрем, сегодня и сразу во многих местах. Я стою какой-то час на митинге, а тут уже рассказали об ужасах в Азербайджане, Армении, Грузии, Прибалтике. Почему раньше этого можно было избежать? Почему всё обсуждалось пусть не спокойно, однако без насилий и дикой вражды между народами? Ведь жили же десятки лет армяне в Баку и никто их не трогал. А теперь их вырезают. За что?

Значит, это кому-то нужно, чтобы люди воевали между собой. Кому?»

Мысли прервали крики возбуждения. На трибуне появился следователь Иванов из группы Гдляна. Переждав, пока утихнут аплодисменты и крики, интеллигентный человек с маленькой бородкой спокойно заговорил:

— В наш адрес поступило много записок одного содержания. Все спрашивают: «Как вам помочь?» Отвечаю. Помогите отнять власть у партийного аппарата.

«Вот так так, — скользнуло удивление у Настеньки, — я думала, что у них главное — борьба за справедливость, а он, как и Гдлян, говорит о смене власти».

— Лучше быть голодным, но свободным, — продолжал Иванов, — чем несвободным и тоже голодным. Сегодня мы наблюдаем агонию наверху. Этим объясняется атака на наше следствие. Я потребую отставку Сухарева. Зеленоградцы на своих митингах потребовали защиты Гдляну, обещая в случае его ареста общую забастовку. Все газеты, кроме разве «Пионерской правды» выплеснули на нас ложь. Теперь, я думаю, если съезд будет стремиться к демократии, его могут разогнать. Но мы будем бороться. Мафия не пройдёт!

Снова раздались крики «ура!», снова скандировали «Ельцин!». Всем верилось, что именно этот человек, его близкое окружение желает на самом деле счастья и процветания народу, желает изжить недостатки, о которых говорилось на митинге.

Настенька соглашалась в душе, что Иванов хороший оратор. Она соглашалась с тем, что надо бороться с мафией. Но она не захлопала в ладоши и не кричала браво Иванову, так как останавливало её непонятное обстоятельство.

Давно уже она не могла получить объяснение, почему несколько лет идёт расследование коррупционеров и взяточников только в Узбекистане. Чем эта республика отличается в этом смысле от Российской федерации, в которой и находит группа Гдляна корни преступлений? Они заявляют, что главные мафиози сидят в Кремле. Но тогда и на Украине, и в Молдавии, и в других республиках должны находиться взяточники, которые бы тоже подтвердили эту версию. Почему это раскрывают только Гдлян и Иванов и только в Узбекистане? Хорошо, пусть они оказались первыми героями. Не может такого быть, что из двухсот с лишним миллионов населения не нашлось тех, кто пошли бы по их стопам. И не может быть, чтобы только в Узбекистане было столько взяток золотом, которое демонстрировалось по телевизионным каналам. Почему не ищут его в других республиках?

Все эти вопросы вызывали смутное сомнение, заставлявшее не поддаваться восторженным откликам на выступление Иванова. Казалось, что и здесь пахнет хорошо организованной и продуманной кампанией.

Но вот выступает какой-то военный Толстоухов. У него по военному короткие фразы, как лозунги.

— Мы, военные заполярья, за Ельцина. За демократию. За Гдляна и Иванова. Мы прокатили на выборах своего командующего флота, прокатили аппаратчиков. Мы просим Гдляна и Иванова сказать, кто эта мафия, от кого надо защищать наших следователей. Я сам ушёл в запас по принципиальным соображениям, чтобы не выступать против народа. Но я в строю. Я за Ельцина. Да здравствует президент Ельцин!

Толпа скандировала «Ельцин!». Настенька улыбнулась и тоже закричала «Ельцин!». Наверное, это правильно, раз все кричат. И как в старые добрые времена, не кому-нибудь, а московскому рабочему Коробейникову, было поручено, и он выступил с предложением выдвинуть на съезде кандидатуру Ельцина для выборов председателем Верховного Совета СССР.

Все опять скандируют «Ельцин!». Коробейников добавляет:

— А генеральным прокурором предлагаю избрать Гдляна. Прошу проголосовать.

За лесом поднятых рук не видно протестующих, которых, конечно, в тот день было меньше. Выступил кто-то из подмосковного Зеленограда с обещанием сделать Гдляна депутатом съезда. Тут же предложил ещё раз председателем избрать Ельцина. И на эти повторы Настенька не обратила бы внимание, если бы не следующее обращение оратора:

— Мы просим присутствующих членов Политбюро, если такие здесь есть на митинге, внести завтра предложение об исключении Лигачёва из состава Политбюро.

Толпа взорвалась криками «ура!».

С грустью Настенька подумала: «Толпа есть толпа. Теперь какой ни подкинь ей лозунг, она всё будет уракать. Как марионетки на верёвочках. Скажи им кто сейчас: «Круши стадион — оплот Лигачёва», и они разметут никому не мешающий стадион». Она вспомнила вчерашние слова Григория Ильича о недопустимости судить бездоказательно. Она верила, что взяточники могли быть и в Кремле, но разве можно говорить огульно? Наверняка, есть среди коммунистов и прекрасные люди. Нельзя же всех под одну гребёнку да без улик. Ведь, например, о Лигачёве конкретного ничего не сказано. Словом, всё это муть беспросветная, — заключила Настенька и стала протискиваться из толпы в сторону метро, не дожидаясь окончания митинга.

Но по пути она ещё чётко слышала из громких динамиков выступление какого-то Чубаиса, который требовал досрочного созыва партийного съезда, о чём уже говорилось раньше. Он требовал отмены резолюции десятого съезда партии коммунистов, запрещающую фракционность в партии.

Настеньке вспомнились герои книги Николая Островского. Один из оппозиционеров тоже требовал разрешения фракций. На что ему ответили: будем заниматься фракциями — превратимся в бестолочей, а не коммунистов, и некогда будет заниматься работой. «В этом что-то есть, — согласилась Настенька. — Вот шумели тут, кричали, голова пухнет, а мне кормить Женечку надо». И она засмеялась. «Такое серьёзное дело — митинг, а я о еде. Но Ленин бы, наверное, сказал: Э-э, девушка, еда — это тоже серьёзное дело. Тем более своевременная и калорийная еда ребёнка. Дети — наше будущее».

С этими мыслями Настенька и возвращалась домой.

На следующий же день газеты напомнили о героях митинга. И опять стали возникать вопросы о честности и принципиальности, когда Настенька читала официальное сообщение:

— Вот так клюква, — сказала Настенька, закончив читать. — Трифон Семёнович, что вы думаете, где же правда? Я вчера на митинге слышала совершенно обратное о Гдляне и Иванове. Следователи обвиняют Лигачёва в коррупции, а сами добиваются признаний незаконным путём. Да ведь угрозами расстрела можно любое показание получить, так?

Академик, а Усатов уже стал академиком, только что вернулся с работы, погрузился в глубокое мягкое кресло и развлекался с внуком, помогая ему прыгать маленькими толстенькими ножками по коленям деда. Но игра с ребёнком не мешала оставаться серьёзным.

— Конечно, Настенька, эти следователи сейчас очень популярны, как и Ельцин. И я думаю, что они стремятся все не столько к справедливости, сколько к личной популярности. Мы, например, в академии сегодня проводили обычное заседание. Никто не выкрикивал лозунги, не плевал в правительство. Мы сидели и обсуждали конкретные вопросы по выполнению продовольственной программы. Нам нужно кормить людей мясом, хлебом, молоком, виноградом и сотнями других продуктов. Если мы пойдём митинговать, то что же будем завтра есть? И так с продуктами пошли перебои. Я думаю, что и на заводах такая же ситуация. Почему же прокуратура должна выставляться на показ и устраивать телевизионные представления? Это такой же труд, как и наш. Нужно работать неустанно по выявлению преступников, делать всё для ликвидации причин преступлений в первую очередь, а не придумывать игры в Пинкертонов. Поэтому я, во-первых, не уверен в том, что эти популярные сыщики действуют всегда во имя справедливости. Газета подтверждает наши опасения. А, во-вторых, их действия похожи на хорошо спланированную акцию для достижения какой-то другой цели. Кому-то очень нужен компромат партии.

— А разве партия сама себя не компрометирует, когда устраивает охоту в заповедниках, убивая попутно как бы случайно людей, не компрометирует, обвиняя ни в чём неповинных людей во всех смертных грехах, да и расстреливая в гулагах, о чём столько говорят, не компрометирует, используя свою власть и силу не во благо народа, а в своих личных интересах?

Настенька высказывала все свои обиды, чувствуя подсознательно нелогичность, смешивая всё вместе, но не могла остановиться, но Усатов мягко прервал её:

— Ой-ой, не задави меня, а то наезжаешь, как танк. Не надо путать частное с общим. Люди неправедные есть в любой общественной формации, в любой системе. Но мы должны смотреть в корень. Что есть партия? Это её устав, программа и конкретные действия. Убеждён, что ты ничего не имеешь против программы нашей партии, её генеральной линии сделать каждого человека счастливым и свободным. Подчёркиваю — каждого, а не какую-то группу или социальный слой.

Увидев, что Настенька согласно кивнула головой, Трифон Семёнович продолжал, посадив Женечку на колени и наблюдая, как малыш увлёкся пуговицей на джемпере деда:

— Можно спорить по отдельным пунктам, но это детали. Против устава ты тоже не возражаешь. И по большому счёту, если бы всё выполнялось по уставу и программе, то никто бы не возражал, да и результаты давно бы были другими. Стало быть, дело в осуществлении. В том, как заставить или научить каждого члена партии поступать в соответствии с законами партии. Тут можно спорить, за это бороться.

— Ну, вот, наверное, Ельцин это и делает? Поэтому он и популярен?

— Честно говоря, не уверен. Что-то в нём есть, но боюсь, что поддерживают его только потому, что больше некого. Он выступает открыто против Горбачёва, потому и пользуется успехом.

— Не знаю, я, во всяком случае, на его стороне.

Между тем, спор молодой женщины и многоопытного академика в московской квартире был лишь частью огромного спора в жизни всей страны, центром которого стал в эти дни первый съезд народных депутатов СССР, открывшийся в Кремлёвском Дворце съездов двадцать пятого июня в десять часов утра.