Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых»

Почему Косыгин был сторонником экономики мобилизационного типа?

Потому что сам сыграл не последнюю роль в создании этой модели советской экономики, благодаря которой в годы войны удалось создать прочный тыл, обеспечить перевод всего хозяйственного комплекса на «военные рельсы».

Но складываться мобилизационная экономика начала задолго до 1941-го. И Косыгин, будучи едва ли не в «главной обойме» руководства страны, считал, что именно эта модель обеспечит существование Советского Союза «во вражеском окружении» как «военного лагеря», в который надо превратить СССР, чтобы «догнать и перегнать» станы «капитализма». А потому ответ на вопрос, почему необходима данная модель экономики, для Косыгина существовал без всяких альтернатив.

И в этой «безальтернативности» его убедила война…

Совет по эвакуации и другие назначения

День 22 июня 1941 года стал переломным для всех без исключения советских граждан, будь то работяга или народный комиссар. Жизнь человеческая разделилась на «до» и «после» дня гитлеровского вторжения.

Будучи на тот момент заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, Алексей Николаевич Косыгин узнал о нападении Германии одним из первых. Жены в тот момент дома не было — ушла на рынок. Что сказать ей, двенадцатилетней дочери, старику-отцу, остававшемуся в Ленинграде? Для них нужно было найти подходящие слова, приободрить, хотя сам он понимал, что «шапками врага не закидаешь», что война — всерьез и надолго. Информацией он располагал не только по экономическим, но и по оборонным проблемам. Сейчас они приобретали особую остроту, и решать их предстояло новыми средствами, причем немедленно.

…И все же Алексей Николаевич улучил момент позвонить в тот день отцу:

— Папа, мы победим…

^{Борис Михайлович Шапошников. 1940-е. [Из открытых источников]}

Отступление Красной армии под массированными ударами вермахта поставило под угрозу оккупации области, где проживало примерно 40 % населения Советского Союза, где работали более 3000 промышленных предприятий, более 1000 шахт, более 3000 нефтяных скважин, 61 электростанция[84].

Оставлять врагу огромный хозяйственный потенциал на этой территории — немыслимо. Уже на второй день войны встал вопрос об эвакуации промышленных предприятий и населения из западных республик и областей СССР в восточные районы страны. Первые три дня эвакуацией занимались «по собственному усмотрению» военное командование, партийные и советские органы. «Собственное усмотрение» принесло и соответствующие результаты: неразбериху и хаос. Где-то эвакуация из-за бардака и дублирования руководящих структур была сорвана. Где-то эвакуация изначально приняла плановый характер, и на восток двинулись эшелоны с эвакуированными людьми и грузами. В первую очередь вывозили семьи комсостава Рабоче-крестьянской Красной армии, советских и партийных работников. Отправляли архивы, ценности, промышленное оборудование.

Заблаговременно подготовленных и утвержденных планов эвакуации не существовало, поскольку врага предполагалось бить исключительно на его территории. Впрочем, отдельные попытки предусмотреть такое развитие событий предпринимались. Еще 21 апреля 1941 года Совнарком СССР принял подготовленное Военно-промышленной комиссией при СНК СССР постановление «О мероприятиях по улучшению местной противовоздушной обороны г. Москвы». Один из его пунктов был посвящен созданию специальной комиссии по эвакуации населения из советской столицы в случае вражеского наступления. Комиссию возглавил председатель Моссовета В. П. Пронин. В начале июня она представила на рассмотрение И. В. Сталина план эвакуации и проект постановления Совнаркома «О частичной эвакуации населения г. Москвы в военное время»[85].

Однако Сталин, ознакомившись с представленными документами, резко отчитал Пронина:

— Данные вопросы, во-первых, не в компетенции председателя Моссовета, товарищ Пронин…

— А во-вторых, — Сталин выдержал паузу, — эвакуация не отвечает нашей военной доктрине, которая не допускает даже намека на то, что какая-то часть советской территории будет отдана противнику в случае военного конфликта! Запомните это, товарищ Пронин!

Об этом разговоре — после которого руководитель Моссовета попал в больницу с сердечным приступом — Алексею Николаевичу рассказал сам Пронин, с которым у него сложились не просто деловые, а дружеские отношения.

^{Постановление № 1740–748сс ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О создании Совета по эвакуации». 24 июня 1941. [ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 106сч. Д. 20. Л. 190]}

^{Председатель Совета по эвакуации Л. М. Каганович. 1930-е. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 380. Л. 1]}

^{Виктор Семенович Абакумов. 1938. [Из открытых источников]}

Смятение, вызванное германским вторжением, было вскоре преодолено. Уже 24 июня 1941 года решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР был создан Совет по эвакуации при СНК СССР «для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей». Косыгин был назначен заместителем председателя совета[86]. Еще одним заместителем стал председатель Совета национальностей Верховного Совета СССР Н. М. Шверник. В совет также вошли Б. М. Шапошников от Генерального штаба РККА, С. Н. Круглов от Народного комиссариата внутренних дел, П. С. Попков от Ленгорисполкома, Н. Ф. Дубровин от Наркомата путей сообщения и П. И. Кирпичников от Госплана СССР.

Председателем Совета по эвакуации был назначен, учитывая первостепенную роль в этом вопросе железных дорог[87], нарком путей сообщения Лазарь Моисеевич Каганович.

^{Командующий войсками Западного фронта В. Д. Соколовский. 1943. [Из открытых источников]}

^{Протокол № 1 заседания Совета по эвакуации «Об организации работы Совета по эвакуации». 24 июня 1941. [ГА РФ. Ф. Р-6822. Оп. 1. Д. 550. Л. 1–4]}

Совет обязали приступить к выполнению своих прямых обязанностей немедленно, а решения его были обязательны для исполнения. Первое заседание провели в день его создания, 24 июня 1941 года. Обсуждали организацию работы.

Председательствовал Каганович, присутствовали Косыгин, Дубровин, Кирпичников, а также В. С. Абакумов от НКВД и В. Д. Соколовский от Генштаба РККА.

По предложению Кагановича (не являвшегося, однако, автором идеи) при совете были созданы шесть групп.

Первая — по организации эвакуации по республикам и областям, с задачами учета эвакуируемого имущества, определения размеров эвакуации, установления ее сроков и порядка. Она состояла из девяти человек, представлявших три Прибалтийские республики, Белоруссию, Украину, Молдавию, Карело-Финскую ССР, Мурманск и область, Ленинград и область плюс один человек «по свободному учету».

Вторая группа отвечала за распределение и «использование» (так в документе) эвакуированного населения. Кроме руководителя группы, двое уполномоченных отвечали за эвакуацию сельского населения, двое — рабочих и служащих, еще двое решали и координировали вопросы жилищного размещения, врачебного обеспечения, обслуживания эвакуируемых в местах посадки, в пути следования и пунктах прибытия и размещения.

Третья группа должна была решать вопросы использования эвакуируемого имущества и наблюдения за всем ходом эвакуации. Состав группы: руководитель и шесть уполномоченных — по предприятиям электропромышленности и электростроительству, по оборонной промышленности, по машиностроению, по текстильной и легкой, пищевой, мясной и рыбной промышленности.

Четвертая группа отвечала за эвакуируемые сырье и товары и состояла из руководителя и уполномоченных — по хлебу, продовольственным товарам и по промышленному сырью.

Пятая группа — транспортировки и охраны имущества — состояла из начальника и двух уполномоченных.

Наконец, шестая отвечала за эвакуацию учреждений и культурных ценностей. Эту группу составили, кроме руководителя, уполномоченные по музеям и библиотекам, научным и учебным заведениям и по «перемещению учреждений»[88].

На первом же заседании Совета по эвакуации было принято решение, что в этот же день Каганович и Косыгин должны подобрать начальников групп и укомплектовать их уполномоченными. Впрочем, вопросом этим занимался один Алексей Николаевич, Кагановичу хватало дел и в родном Наркомате путей сообщения.

На местах структуры Совета по эвакуации решили не создавать, а работу осуществлять через представителей совнаркомов республик, облисполкомов и райисполкомов. Тогда же постановили обязать Государственный банк, Наркомат внешней торговли, Наркомат земледелия, Наркомат здравоохранения, Наркомат тяжелого машиностроения, Наркомат среднего машиностроения, Наркомат общего машиностроения, Центросоюз (Центральный союз потребительских обществ) направить в совет первых заместителей их руководителей. Конкретно Косыгину поручалось проинструктировать «уполномоченных представителей». Кроме того, на него возлагалось решение оперативных вопросов. В первую очередь Алексею Николаевичу надлежало выявить — уже 25 июня 1941 года — наличие на железнодорожных магистралях эшелонов с эвакуируемым населением и представить предложения по установлению пунктов их дальнейшего направления. Косыгину — вместе с Абакумовым — поручалось также в срочном порядке подготовить предложения по эвакуации имущества районов, уже попавших в прифронтовую полосу[89].

27 июня 1941 года Совет по эвакуации был усилен Анастасом Ивановичем Микояном которого, как и Косыгина, считали «сильным хозяйственником», а 1 июля постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР в совет были введены Л. П. Берия и М. Г. Первухин[90].

Новые назначения были вызваны тем, что из-за ухудшения обстановки на фронте масштаб эвакуации расширялся, а плановости и порядка все еще не хватало. Кроме того, приходилось выбирать, какие предприятия и учреждения следует эвакуировать в первую очередь.

Общение с Берией Косыгин старался свести к минимуму, предпочитая работать и делить ответственность с Микояном и Первухиным, которых знал много лет. Уже 1 июля они провели совещание, что называется, в «узком кругу». Говорили, естественно, о ситуации, сложившейся на фронте и в тылу, о неразберихе в НКПС, о первоочередных задачах.

Первым высказался Микоян:

— Обстановка на фронте меняется буквально каждый час. Вопрос стоит не в том, как снабжать фронт, а как спасти в западных районах запасы продовольствия, вооружения, боеприпасов и снаряжения…[91]

Косыгин добавил:

— Анастас Иванович, нам приходится буквально «с ходу» выбирать, что перебазировать в интересах государства в первую очередь, а что — оставлять… К сожалению, вооружение и боеприпасы вывозить оперативно не получается, все, что можно, — сразу раздаем войскам.

Не удержался и Первухин:

— Да, выбор, что эвакуировать в первую очередь, а что — во вторую и третью, неизбежен… И выбирать надо срочно…

Микояну оставалось только поинтересоваться:

— А кто возьмет на себя ответственность в этом «выборе»?

Алексей Николаевич не замедлил с ответом:

— Только мы, Анастас Иванович: Вы, я, Михаил Георгиевич… И ЦК, и Совнарком свои решения будут мотивировать нашими расчетами и выводами…

Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» от 27 июня 1941 года определялись первоочередные объекты эвакуации. В первую очередь вывозу в тыл подлежали квалифицированные рабочие кадры, старики, женщины, дети, затем — оборудование крупнейших предприятий, цветные металлы, хлеб, имеющие государственное значение ценности. На шестой день войны, 27 июня, были приняты постановления «О вызове из Ленинграда ценностей и картин ленинградского Эрмитажа, Русского и других музеев» и «О вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля»[92]. Это постановление было дополнено утвержденной Совнаркомом СССР специальной инструкцией о порядке демонтажа и вывоза оборудования промышленных предприятий. Основные положения инструкции были разработаны Косыгиным, Ленинград оставался его «малой родиной».

При его участии готовилась и директива Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 года, которая призывала население «не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего»[93].

^{Постановление СНК СССР «Об образовании при СНК СССР Комитета продовольственного и вещевого снабжения Красной армии» (утверждено Политбюро ЦК ВКП(б)). 1 июля 1941. Автографы А. И. Микояна, И. В. Сталина, В. М. Молотова, А. А. Андреева. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 27]}

Через два дня, 1 июля 1941 года, Косыгин был назначен заместителем председателя Комитета продовольственного и вещевого снабжения Красной армии[94], образованного при СНК СССР. Возглавил его А. И. Микоян. В комитет также вошли начальник Главного управления тыла РККА в ранге заместителя наркома обороны СССР А. В. Хрулев, народный комиссар пищевой промышленности СССР В. П. Зотов и руководитель Народного комиссариата легкой промышленности СССР С. Г. Лукин. Ответственным секретарем был назначен М. С. Смиртюков, с которым Алексей Николаевич проработает вместе почти 40 лет.

^{Александр Васильевич Хрулев. 1940-е. [Из открытых источников]}

Косыгину впервые пришлось заниматься вопросами снабжения действующей армии, да еще в условиях военного времени. Правда, много лет спустя А. И. Микоян утверждал, что данный комитет практически не действовал[95].

По распоряжению Микояна Косыгин, проконсультировавшись с наркомом земледелия СССР И. А. Бенедиктовым, заместителем наркома зерновых и животноводческих совхозов СССР И. А. Крыловым, наркомом мясомолочной промышленности СССР В. П. Смирновым, а также с упомянутым уже Зотовым, подготовил проект постановления ГКО об эвакуации из прифронтовой зоны скота, зерна, различных материальных ценностей, принадлежащих колхозам, совхозам, МТС и другим государственным организациям. В проекте постановления предусматривалось обязать правительства Украины, Белоруссии, Молдавии и исполкомы Ленинградской, Смоленской, Калининской, Орловской областей в декадный срок провести соответствующую эвакуацию. При этом прописывались места, куда необходимо было перевезти скот и оборудование, утверждался порядок эвакуации.

После согласования проекта постановление ГКО по данному вопросу было принято[96].

Но и это еще не все.

Согласно постановлению Государственного комитета обороны СССР от 6 июля 1941 года (за № 30) «О плане производства и поставки боеприпасов на июль и второе полугодие 1941 года», на Косыгина возлагался контроль за выполнением принятых мобилизационных заданий по боеприпасам и вооружению по семи союзным наркоматам: текстильной, легкой, пищевой и рыбной промышленности, мясной и молочной промышленности, лесной промышленности, строительных материалов и местной промышленности союзных республик[97].

В тот же день Сталин, позвонив своему заместителю, сказал:

— Товарищ Косыгин, вам предоставляется право самостоятельно принимать решения, касающиеся деятельности этих ведомств.

Налаживалась эвакуация с большим трудом. Сказывалась обстановка на фронте: немецкие танковые колоны уже на седьмой день ворвались в Минск и двинулись в сторону Смоленска, откуда на Москву открывался прямой путь. Были и другие причины.

Для многих и в Совнаркоме, и в самом Совете по эвакуации уже в начале июля стало ясно, что Каганович с обязанностями руководителя совета не справляется, да и с задачами, поставленными перед ним как наркомом путей сообщения, управляется с трудом.

На железных дорогах стали «пропадать» вагоны с боеприпасами и вооружением, столь необходимые фронту. Руководство НКПС и Управления военных сообщений во главе с генерал-лейтенантом Н. И. Трубецким «совершило ряд стратегических просчетов и ошибок, усугубивших положение» (так считали в Государственном комитете обороны). Согласно их распоряжениям, воинским транспортам перестали присваивать «литерные» номера. Вооружение и боеприпасы отправлялись в действующую армию партиями в 3–5 вагонов. Это привело к полной утрате контроля над ними. Бывали случаи, когда начальники станций, не имея информации об этих составах и считая их бесхозными, загоняли их в тупики. Или, в лучшем случае, включали в невоенные. Днями, а то и неделями они простаивали в тупиках или «растворялись» среди обычных товарников[98].

Подобная ситуация наблюдалась не только на второстепенных железнодорожных узлах, но и в Москве, где шедшими со всех направлений составами оказались забиты все железнодорожные вокзалы, ветки и тупики. Здесь царила полная неразбериха. Вагоны с боеприпасами, продовольствием, медикаментами и фуражом терялись, эшелоны с эвакуированным населением и оборудованием отправлялись не к тем пунктам назначения, которые указывались в путевых листах. Доходило до того, что военные грузы перегружали с вагонов на грузовые автомашины и уже таким образом отправляли на фронт.

В конце концов генерал Трубецкой был 8 июля 1941 года снят с должности, через три дня арестован и предан военному суду[99], а Л. М. Каганович, получив строгий выговор, был снят с поста председателя Совета по эвакуации. Косыгин этому решению не удивился. С Кагановичем отношения у него складывались непросто, учитывая «взрывной» характер, жесткость, подозрительность, свойственные наркому путей сообщения[100]. Косыгин в противовес ему — спокойный, исключительно порядочный, хотя и не менее требовательный.

На пост руководителя Совета по эвакуации 3 июля 1941 года был назначен Николай Михайлович Шверник, входивший в совет с момента его образования. Косыгин и Микоян стали его заместителями. Шверник слабо разбирался в хозяйственных вопросах, кроме того, не мог похвастаться крепким здоровьем. Человеком он был очень осторожным, при возможности готов был переложить ответственность (как и лавры победителя) на своих заместителей, которых уважал как специалистов и которым доверял во всем.

^{Председатель Совета по эвакуации Н. М. Шверник. 1930-е. [РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1.Д. 859]}

Повторим: конкретного, заблаговременно разработанного эвакуационного плана не существовало, не было и опыта планирования и осуществления в условиях военного времени перемещения — в таких масштабах и на такие расстояния — населения, оборудования промышленных предприятий, сырьевых и продовольственных запасов, культурных ценностей.

По воспоминаниям одного из уполномоченных Совета по эвакуации, он и его коллеги обращались в центральные библиотеки и архивы с просьбой подобрать литературу и документы, содержащие информацию об эвакуации во время Первой мировой войны. Увы, найти мало что удалось, да и времени не было. Опыт приобретался на практике, путем проб и ошибок[101].

В самом начале июля 1941 года А. Н. Косыгин и А. И. Микоян, центральные фигуры Совета по эвакуации, предприняли попытку выработать, хотя бы в общих чертах, единый план эвакуационных мероприятий. Он содержал 17 пунктов.

Пункты плана «сводили воедино» на «малом совете» двух лиц — Косыгина и Микояна.

Докладывал Косыгин:

— Итак, Анастас Иванович, из прифронтовых районов население должно эвакуироваться по приказам военного командования, а из других районов — по решению Совета по эвакуации. Причем в последнем случае контингент и очередность эвакуируемых, ход эвакуации — все определяется местными властями. Это и количество необходимых вагонов, маршруты, порядок и время погрузки в эшелоны. Процесс строго регламентируется. Списки эвакуируемых должны составляться в каждом из эшелонов повагонно и передаваться на руки начальникам эшелонов. Совнаркомам республик, областным и краевым исполкомам предписывается создавать отделы по эвакуации, разрабатывать маршруты эвакуации.

Микоян не спорил, так как все было уже обговорено.

— Необходимо четко прописывать правила формирования эшелонов с эвакуируемыми: назначение специальных уполномоченных для организации эвакуации, создание эвакопунктов и обеспечение их всем необходимым, подбор медицинского персонала и политработников на эвакопункты, назначение начальников эшелонов, на которых возложить обязанности сопровождения эвакуируемых до пункта назначения. Строго-настрого запретить самовольное размещение в эшелонах лиц, не имеющих специальных разрешений советских или военных властей…

Микоян вставил свое:

— Пункты «окончательного направления»: Иваново, Тамбов, Пенза, Поворино, Сталинград. Местные власти должны обеспечивать расселение эвакуируемых. Считаю правильным предложение о создании двух линий «разнесения» эвакуируемых, первая — в пределах Поволжья и Предуралья, вторая — в пределах Восточной Сибири и Казахстана.

Косыгин, внимательно выслушав Микояна, продолжил:

— Теперь о Москве, она, по сути, получает особый статус. Чтобы предотвратить попытки эвакуируемых задержаться в столице, необходимо создать пункты-заслоны милиции, проводить проверки всех пассажирских поездов, следующих через Москву. На железнодорожных вокзалах и в пригородных зонах осуществлять «зачистки» эвакуируемых, самочинно прибывающих в столицу как группами, так и в одиночку[102]. Нарушителей — под арест.

«Собеседник» Косыгина вновь поспешил вставить свое слово в строку:

— Власти районов, куда идет эвакуация населения и оборудования, обязаны отвечать за своевременную разгрузку железнодорожного транспорта, подготовку жилого фонда, размещение эвакуируемых и устройство их на работу, оказание медицинской помощи, а также обеспечение их всем необходимым: питанием, одеждой, обувью… Всем, чем могут…

Алексей Николаевич продолжил:

— На первое время стоит предусмотреть возможность «уплотнения» местного населения, бесплатное использование местного транспорта для перемещения эвакуируемых от железнодорожных станций до мест проживания, выдачу единовременного пособия эвакуируемым при приеме их на работу, организацию учета эвакуируемых на местах и создание бюро справок о местонахождении последних.

Микоян с сомнением покачал головой:

— Это так, но стоит подумать о создании временного фонда жилья, создании запасов продовольствия и медикаментов…

— Согласен, — Косыгин даже и не думал возражать.

На основе разработок Косыгина и Микояна и по их же инициативе и при прямом участии СНК СССР 5 июля 1941 года принял постановление «О порядке эвакуации населения в военное время» за № 1825–818. Постановление было подписано председателем Совнаркома СССР И. В. Сталиным[103].

Казалось, учли все, что нужно. Эвакуируемых — не более 2 миллионов человек — предполагалось расселять в ближайшие тыловые районы: чуть более 1,5 миллионов в границах первой линии и около 500 тысяч — в границах второй. Однако отступление советских войск и наступление немецких продолжалось. Вскоре стало ясно, что эвакуировать придется многие миллионы людей и тысячи предприятий.

9 июля из Киева пришла срочная телеграмма от Хрущева:

«Считаем необходимым более точно определить, когда уничтожать имущество МТС и другое оборудование, которое не может быть вывезено. Вносим следующие предложения:

В зоне 100–150 километров от противника местные организации обязаны немедленно приступить к уничтожению всех комбайнов, лобогреек, веялок и других сельскохозяйственных машин. Тракторов своим ходом перегонять вглубь страны, остальные трактора, которые не могут быть использованы отступающими частями Красной армии и которые почему-либо нельзя вывезти в этой же зоне, подлежат немедленному уничтожению.

В этой же зоне необходимо немедленно раздавать колхозникам страховые и все остальные зерновые и прочие колхозные фонды.

^{Шифротелеграмма Н. С. Хрущева Г. М. Маленкову с предложением об уничтожении в зоне 100–150 км от противника всего сельскохозяйственного имущества, которое не может быть вывезено. 9 июля 1941. [РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 22. Л. 60–66]}

В этой же зоне немедленно приступать к угону всего скота колхозов, совхозов, волов и молодняка лошадей. Рабочие лошади, которые могут понадобиться отступающим частям Красной армии, подлежат угону тогда, когда противник подошел на расстояние 10–30 километров. Категорически запретить гнать скот по дорогам, где происходит передвижение войск, скот гнать по посевам, по свекле и по дорогам, которые не использует Красная армия.

Свиньи колхозных ферм и совхозов в этой же зоне должны быть забиты. Мясо и сало необходимо передать воинским частям, колхозникам, рабочим в городах, госпиталях, больницах, ученикам ФЗО. Определенное количество свиней подлежит оставлению в этой зоне в живом виде для проходящих частей Красной армии. Птица колхозных и совхозных ферм в этой же зоне также подлежит раздаче в убойном виде воинским частям, колхозникам, рабочим.

В зоне 100–150 километров местные органы власти, по согласованию с военным командованием, сами принимают решение о том, какое именно ценное оборудование, погруженное в вагоны, должно быть уничтожено в эшелонах вследствие невозможности вывоза его. Такую директиву военным и местным органам власти надо дать потому, что у нас есть случаи, когда, например, часть эшелонов с ценнейшим грузом, погруженных во Львове, досталась неприятелю, так как этим эшелонам противник перерезал путь.

В зоне 100–150 километров от противника надо уничтожить все ценное оборудование на заводах, хлеб на складах, товары, которые не могли быть вывезенными при вынужденном отходе частей Красной армии.

Секретарь ЦК КП(б) Украины Хрущев»[104].

Ответ поручили готовить Алексею Николаевичу, а подписал его Сталин:

«10 июля 1941 г. Киев, Хрущеву.

1. Ваши предложения об уничтожении всего имущества противоречат установкам, данным в речи т. Сталина[105], где об уничтожении всего ценного имущества говорилось в связи с вынужденным отходом частей Красной армии. Ваши же предложения имеют в виду немедленное уничтожение всего ценного имущества, хлеба и скота в зоне 100–150 километров от противника, независимо от состояния фронта.

Такое мероприятие может деморализовать население, вызвать недовольство советской властью, расстроить тыл Красной армии и создать, как в армии, так и среди населения, настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу.

Государственный комитет обороны обязывает вас ввиду отхода войск, и только в случае отхода, в районе 70-верстной полосы от фронта увести все взрослое мужское население, рабочий скот, зерно, трактора, комбайны и двигать своим ходом на восток, а чего невозможно вывезти, уничтожать, не касаясь, однако, птицы, мелкого скота и прочего продовольствия, необходимого для остающегося населения. Что касается того, чтобы раздать все это имущество войскам, мы решительно возражаем против этого, так как войска могут превратиться в банды мародеров.

Электростанции не взрывать, но снимать все те ценные части, без которых станции не могут действовать, с тем чтобы электростанции надолго не могли действовать.

Водопроводы не взрывать.

Заводы не взрывать, но снять с оборудования все необходимые ценные части, станки и т. д., чтобы заводы надолго не могли быть восстановлены.

После отвода наших частей на левый берег Днепра все мосты взорвать основательно.

Склады, особенно артиллерийские, вывезти обязательно, а чего нельзя вывезти, взорвать.

Что касается эвакуации заводов дальше 70-верстной полосы, где прямой угрозы со стороны противника пока не имеется, то эту эвакуацию осуществлять заблаговременно, вывозя главным образом станки и прочее наиболее ценное оборудование.

Председатель Государственного комитета обороны И. Сталин»[106].

Взвешенный ответ на панические предложения остудил пыл Хрущева, а заодно заложил первый камень его нелюбви к Косыгину. «Доброжелатели» информировали его, кто подготовил текст депеши.

11 июля 1941 года постановлением Государственного комитета обороны СССР № 99 «Об эвакуации промышленных предприятий» при Совете по эвакуации создавалась специальная группа инспекторов, осуществляющих контроль за проведением эвакуации промышленных предприятий. Руководителем группы назначили А. Н. Косыгина. Сказались его организаторские способности, знание ситуации и умение принимать оптимальные решения[107]. Инспекторами Совета по эвакуации стали уполномоченные Совнаркома СССР: М. Д. Хломов, А. К. Горчаков, А. С. Болдырев, Г. А. Малявин; заведующие отделами ВЦСПС: A. П. Степанов, М. В. Бербасов, А. О. Алмазов (погибший при эвакуации Ростова), В. Т. Зубов; представители ЦК профсоюзов: К. А. Агаджанов, Б. В. Воженин, А. О. Асланов, М. И. Салтыков (также погиб при эвакуации Ростова); секретари и работники обкомов партии: Г. Е. Мельников, Я. А. Желинин, Е. М. Порошин, Г. М. Колосов, В. Ф. Гоголев, К. П. Воронин и другие.

^{Постановление ГКО СССР № 99сс «Об эвакуации промышленных предприятий». 11 июля 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 2. Л. 39]}

^{Максим Захарович Сабуров. 1940. [Из открытых источников]}

Алексей Николаевич знал каждого из инспекторов лично, доверял им и поощрял их инициативу. Гибель подчиненных переживал как личную трагедию.

16 июля 1941 года Совет по эвакуации был переподчинен Государственному комитету обороны, что заметно повысило его статус. А в поименном списке заместителей председателя совета А. Н. Косыгин занял первую строчку. За ним следовали: М. Г. Первухин, А. И. Микоян, Л. М. Каганович, М. З. Сабуров, В. С. Абакумов. Именно так, а не по алфавиту[108].

Это явственно подтверждало авторитет Косыгина в Совете по эвакуации.

Однако признание — признанием, но проблемы с эвакуацией стояли по-прежнему остро. Спустя почти месяц с начала войны Генштаб направил в Совет по эвакуации письмо, в котором отмечалось, что вывоз населения и ценного имущества, оборудования и материалов промышленных предприятий из прифронтовых районов до сих пор осуществляется с огромными трудностями. Все это, признавали военные, результат отсутствия заблаговременно составленного эвакоплана. Они предлагали совету подключить наркоматы к организации вывоза предприятий, заранее определив эвакобазы и районы для размещения эвакуируемого населения[109].

…Учитывая стремительно ухудшающуюся обстановку на фронтах, приходилось вывозить только наиболее важные агрегаты и комплексы. Ценность оборудования определялась двумя главными факторами: возможностью быстро развернуть его на востоке и пригодностью его для выпуска военной продукции. Причем перебоя в производстве боеприпасов и вооружений допустить было нельзя, а потому оборонные предприятия продолжали работать на старом месте до последней возможности. Очередность эвакуации промышленных предприятий зависела от конкретной обстановки на фронте, от значения их для оборонного комплекса.

^{Постановление ГКО СССР № 173 «О составе Совета по эвакуации». 16 июля 1941. Правка В. М. Молотова. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 5. Л. 150]}

Косыгин требовал, чтобы на местах контролировали комплектность при демонтаже и перевозке механизмов, станков и агрегатов. Эшелоны следовало формировать и направлять так, чтобы в пункте назначения можно было быстро развернуть предприятие. Притом учитывался порядок создания производства на новых местах: эшелоны должны были доставлять «блоки» для монтажа всей производственной цепочки в соответствующей очередности.

Этих правил начали строго придерживаться уже при переброске предприятий Наркомата тяжелого машиностроения и черной металлургии с правого берега Днепра[110] в начале августа 1941-го. Вслед за ними настала очередь предприятий химической, пищевой промышленности, боеприпасов. Вопросы эвакуации решались в тесном контакте с представителями Генерального штаба РККА. По настоятельной просьбе А. Н. Косыгина в Совет по эвакуации был введен заместитель начальника Главного управления тыла РККА генерал-лейтенант М. В. Захаров[111].

^{Николай Николаевич Воронов. 1950-е. [Из открытых источников]}

^{Мандат В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, Н. Г. Кузнецова, А. Н. Косыгина, П. Ф. Жигарева и Н. Н. Воронова как уполномоченных ГКО СССР по рассмотрению и решению вопросов обороны, эвакуации предприятий и населения Ленинграда. 26 августа 1941. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 862. Л. 5]}

19 августа 1941 года Косыгина принял И. В. Сталин, причем — одного, без других заместителей и даже без его непосредственного начальника по совету. Видимо, он был осведомлен о том, кто фактически руководил эвакуацией и что Шверник являлся фигурой по сути номинальной. Встреча один на один продолжалась 30 минут[112]. Обсуждался вопрос об эвакуации населения и предприятий из Ленинграда. Решение Сталин уже принял:

— Вы должны этим заняться, товарищ Косыгин, это же Ваш родной город.

Уже через несколько дней Косыгина включили в состав комиссии, созданной ГКО СССР для «рассмотрения и решения, совместно с Военным советом Главного командования Северо-Западного направления и с Военным советом Ленинградского фронта, всех вопросов обороны Ленинграда и эвакуации предприятий и населения Ленинграда»[113].

Поскольку комиссия имела право «рассматривать и решать» все вопросы по обороне Ленинграда, ее состав был внушительным: заместитель председателя ГКО В. М. Молотов, член ГКО Г. М. Маленков, народный комиссар военно-морского флота Н. Г. Кузнецов, командующий ВВС РККА П. Ф. Жигарев, начальник артиллерии РККА Н. Н. Воронов. Косыгин вошел в комиссию и как заместитель председателя Совета по эвакуации, и как — в недавнем прошлом — председатель Ленинградского горисполкома. 27 августа комиссия вылетела в Ленинград. Там к ней присоединился Л. П. Берия.

О первой военной поездке в Ленинград сохранились воспоминания самого Алексея Николаевича в изложении писателя Даниила Гранина[114]:

«…Летели самолетом до Череповца. Дальше нельзя — шли воздушные бои. В Череповце взяли паровоз с вагоном. Недалеко от Мги попали под бомбежку. Вышли из вагона, укрылись в кювете, впереди зарево, горят станция, склады, поселок. Пути разбиты. Сидим. Я говорю Кузнецову — пойдем, посмотрим, что делается впереди. Пошли. Кое-где ремонтники появились, еле шевелятся. Стоит какой-то состав. Часовые. Мы к ним: что за эшелон? Красноармеец матом нас шуганул. Представляете — наркома и меня, заместителя председателя Совнаркома!.. Мы потребовали вызвать командира эшелона. Он явился. Попросил извинить. Оказывается, сибирская дивизия следует на фронт. Через них кое-как связались с Ленинградом, с Ворошиловым. Он прислал за нами бронепоезд — два вагона плюс зенитки.

Под утро добрались до Ленинграда. Прибыли в Смольный, собрали командование. О положении на фронте докладывал Ворошилов — главком Северо-Западного направления. Наступление немецких войск удержать не удалось. Немецкие армии двигались на город с нескольких сторон. Обстановка была запутанной, нарушалось управление фронтами. Вечером комиссия подвела итоги. Несколько Военных советов — Северо-Западного направления, города, Красногвардейского укрепрайона и других — создавали неразбериху. Решено было создать единый Военный совет, выделить самостоятельный Карельский фронт, передать ему такие-то части».

Уже тогда стало ясно, что руководство города, не понимая опасности, угрожающей Ленинграду, не заботилось обеспечить эвакуацию жителей и промышленности…

«Комиссия должна была определить, можно ли оставлять Ворошилова командующим, как наладить взаимодействие армии и Балтийского флота. А за всем этим поднимался грозный вопрос — удастся ли удержать город? Следовало предусмотреть самые тяжкие варианты. Если не удастся, — что делать тогда с флотом, с населением, городом?.. Назавтра разбились на группы».

Молотов занимался Смольным, Берия — НКВД, Косыгин — промышленностью. Вечером докладывали в Москву. Молотов сказал Косыгину:

— Вы здесь задержитесь. Так сказал Сталин. Потом созвонимся.

Косыгин остался организовать эвакуацию предприятий на восток. Вместе с заводами надо было отправлять специалистов…[115]

29 августа 1941 года Косыгин подписал постановление Совета по эвакуации Ленинграда. Оно требовало утвердить план вывоза населения и оборудования промышленных предприятий. Ответственность за мероприятия возлагалась на местные власти и на руководство Октябрьской и Ленинградской железных дорог. Один из пунктов гласил: «Предупредить директоров предприятий, что за задержку подвижного состава под погрузкой сверх установленной нормы, а также за нерациональное использование грузоподъемности вагонов, они будут привлечены к уголовной ответственности»[116].

Тогда же, 29 августа, из Ленинграда в Москву ушла телефонограмма за подписью Косыгина, Молотова и Маленкова, которая предлагала с 30 августа по 8 сентября «принять решение эвакуировать 250 тысяч человек — женщин и детей и 66 тысяч человек населения из прифронтовой полосы, исходя из среднесуточной подачи 790 вагонов»[117].

^{Постановление Совета по эвакуации об утверждении плана эвакуации промышленных предприятий Ленинграда на период с 30 августа по 8 сентября 1941 года. 29 августа 1941. [ГА РФ. Ф. Р-6822. Оп. 1. Д. 541. Л. 201в]}

В Москву Косыгин вернулся в самом начале сентября.

5 сентября его снова вызвал Сталин. Встреча продолжалась 20 минут. Присутствовали Л. З. Мехлис, Е. А. Щаденко, П. К. Пономаренко, пятью минутами раньше Косыгина в кабинет вошел А. И. Микоян[118]. Косыгин очень коротко доложил о сделанном, о задачах и о своей «субъективной», как он сам подчеркнул, оценке ситуации в городе:

— Товарищ Сталин, в Ленинграде обстановка «нервозная». Противник все ближе к городу, причем «прет» не в лоб, а охватывая город со всех сторон… Активизировались финны… Они блокируют Ленинград с севера… В городе продовольствие еще есть, но нормы выдачи сокращаются, так как сокращаются поставки с «Большой земли»… Ладогу бомбят, железнодорожные и автомобильные пути сообщения либо уже перерезаны, либо находятся под прямым обстрелом немецкой артиллерии. Эвакуация идет, но население не стремится покидать город, так как все уверены, что город не сдадим… Да и четкого плана эвакуации нет…

Косыгин высказал жесткую и горькую правду: эвакуация ленинградцев ранней осенью 1941 года оказалась уже невозможной. Впрочем, поставить это в вину Косыгину никак нельзя: слишком поздно взялось за дело руководство города.

Сталин выслушал Косыгина, не прервав и не проронив ни слова в заключение…

И снова — в Ленинград. На этот раз Косыгин направлялся туда вместе с Г. К. Жуковым, который 5 сентября был назначен командующим войсками Ленинградского фронта. Алексей Николаевич был и среди тех, кто присутствовал при передаче командования Ленинградским фронтом Ворошиловым Г. К. Жукову 14 сентября.

Косыгин вспоминал:

— Провожали [с поста командующего] Ворошилова тепло, устроили ему товарищеский обед, так что все было по-человечески, а не так, как изображено в некоторых романах[119].

Вместе с «отставленным» маршалом Алексей Николаевич и вернулся, по требованию Ставки, в Москву.

Путь был крайне опасен, так как уже 8 сентября Ленинград был полностью блокирован с суши и сообщение с «Большой землей» осуществлялось только по воздуху, без пересадки в Череповце.

Перед вернувшимся из Ленинграда Косыгиным была поставлена новая масштабная задача — эвакуация крупнейших промышленных объектов Харькова и Харьковской области. Харьков был центром не только промышленности, но и науки, культуры, образования. По численности он уступал лишь Москве и Ленинграду, превосходя Киев. К тому же он был стратегическим узлом железнодорожных и автомобильных путей сообщения. После 22 июня 1941 года значение города как транзитного транспортного узла еще более возросло. С востока через Харьков шли к линии фронта и к рокадным направлениям военные эшелоны, а через восточное, северное и южное направления харьковский узел связывал Украину с центральными областями РСФСР, с Крымом, Кавказом, Приднепровьем. Как своеобразный «логистический центр», говоря современным языком, Харьков едва ли уступал Москве. А после оставления Киева в город перебрались руководящие структуры Советской Украины. В сентябре они переместились далее — в Купянск, а затем в Воронеж.

Говоря о промышленном потенциале Харькова, стоит вспомнить о Харьковском паровозостроительном заводе (ХПЗ) имени Коминтерна, турбинном и тракторном, авиационном и электромашиностроительном заводах. Всего же в Харькове и Харьковской области действовало более сотни крупных промышленных предприятий.

На ХПЗ до лета 1941 года выпускалось до 80 % всех танков для РККА (только до сентября 1941 года на этом заводе было выпущено 1677 танков «Т-34»), артиллерийские тягачи «Коминтерн» и «Ворошиловец» и двигатели к ним. Сначала в дизельном цехе ХПЗ, а с лета 1938 года на новой площадке (моторостроительный завод № 75, он же — филиал завода № 183 [так стал именоваться ХПЗ]) был разработан и внедрен в производство танковый дизель «В-2».

Харьковский турбинный завод — уникальный промышленный комплекс, выпускавший с 1934 года оборудование для электростанций.

На других предприятиях города, начиная уже с летних месяцев 1941 года, выпускали 82-мм и 102-мм минометы и заряды к ним, артиллерийские снаряды, стрелковое оружие (пистолет-пулемет «ППШ»), патроны, гранаты, противотанковые и противопехотные мины.

Необходимо было эвакуировать эти производственные мощности, но главное — тех, кто смог бы на новых местах базирования в кратчайшие сроки развернуть производство: инженерно-технических работников, квалифицированных рабочих с семьями. Только с ХПЗ надлежало эвакуировать более тысячи человек — инженеров, техников и рабочих.

Но и это еще не все. В Харькове располагались около 70 научно-исследовательских институтов, в том числе Конструкторское бюро ХПЗ — ведущее учреждение в области танкостроения; институт «Гипросталь» — генеральный проектировщик 45 металлургических заводов Советского Союза; Украинский физико-технический институт, где велись исследования в области ядерной энергии, обогащения урана.

В Харькове были развернуты не менее десятка военных госпиталей, где находились несколько тысяч раненых бойцов и командиров Красной армии. Нельзя было оставлять под оккупантами семьи комсостава, советского и партийного руководства. Следовало позаботиться и о культурных ценностях.

Прекрасно понимало значение Харькова и высшее политическое и военное руководство Германии. Уже с июля месяца город подвергался массированным налетам, причем удары Люфтваффе наносила по транспортным узлам, складам, жилым кварталам, военным городкам, но не по расположению крупных промышленных предприятий. Их рассчитывали сохранить и использовать для экономики Германии, а значит, и не допустить их эвакуации вглубь СССР. Германские военные колонны, используя преимущество в технике, шли вперед, не считаясь с потерями. РККА с трудом сдерживала напор противника. После войны один из участников тех событий, И. Х. Баграмян, охарактеризовал бои осенью 1941 года за Харьков как «кровопускание»…[120]

15 сентября 1941 года под Киевом были окружены войска Юго-Западного фронта. Учитывая стратегическое значение Харькова и области, 16 сентября 1941 года Государственный комитет обороны СССР постановлениями № 681 «Об эвакуации предприятий Харькова и Харьковской области» и № 685 «Об эвакуации женщин и детей из Харькова» утвердил график эвакуации. А. Н. Косыгину поручили ее организацию, координацию и контроль.

Сталин по этому вопросу Косыгина к себе не вызывал и поставил задачу в телефонном разговоре:

— Надо спасти харьковскую промышленность, она важна для обороны страны.

Алексей Николаевич принял решение ознакомиться с положением дел на месте. Вместе со своим помощником А. Г. Карповым Косыгин на легковушке отправился в город. Там он провел всего несколько дней, но успел обсудить все наиважнейшие вопросы, разработать и утвердить с директором ХПЗ Ю. Е. Максаревым график эвакуации завода, а также выработать совместно с партийным руководством планы эвакуации турбинного, тракторного и авиационного заводов.

^{Докладная записка Н. М. Шверника И. В. Сталину о плане эвакуации предприятий из Харькова и Харьковской области (утверждено постановлением ГКО СССР № 681 от 16 сентября 1941 г.). 15 сентября 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 18. Л. 95]}

В кратком разговоре один на один с Максаревым, кстати, почти сверстником — полгода разницы, Косыгин был откровенен:

— Харьков нам не удержать, и надо вывезти все, что можно, в первую очередь — ХПЗ. Задача непростая. Надо рассчитать, сколько необходимо для этого вагонов, товарных и пассажирских, сколько платформ. Идет эвакуация предприятий Брянска, там задействовано более 3 тысяч вагонов. А промышленный потенциал Харькова в разы больше. Да и времени у вас, харьковчан, «в обрез», враг может в любой день прорвать оборону. Необходимо форсировать подготовку, мобилизовать все и вся.

Косыгин почувствовал себя обязанным в заключение предупредить:

— Эвакуация Харькова — это не просто правительственное задание, это вопрос жизни и смерти и для Вас, Юрий Евгеньевич, и для тысяч харьковчан…[121]

…Из Харькова Косыгин с помощником выехали на машине, километрах в двадцати от города ее остановили красноармейцы:

— Прямо нельзя, там немцы. Берите вправо!

Но и «справа» они попали под пулеметный обстрел. Никто не пострадал только благодаря реакции водителя и чутью Карпова. Он вовремя «подсказал», куда свернуть. Сам Алексей Николаевич тоже не потерял самообладания, а когда прорвались, от чистого сердца поблагодарил шофера и помощника.

Вернувшись в Москву, Косыгин внимательно следил за ситуацией в Харькове, требуя ежедневных сводок о демонтаже оборудования, о вышедших из города эшелонах. Эвакуация началась в конце сентября, однако график постоянно срывался. В одном из специальных сообщений Транспортного управления НКВД СССР от 4 октября 1941 года отмечались растерянность заводского начальства, нехватка вагонов, постоянные налеты на железнодорожные узлы германской авиации при малой эффективности средств противовоздушной обороны. Чтобы ускорить дело, Косыгин предложил задействовать городские трамваи как тягачи для переброски оборудования из заводских цехов, куда были проложены трамвайные пути, к железнодорожным вагонам и транспортным платформам.

^{Докладная записка Н. М. Шверника И. В. Сталину об эвакуации женщин и детей из Харькова (утверждено постановлением ГКО СССР № 685 от 16 сентября 1941 г.). 16 сентября 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 18. Л. 105]}

К 21 октября 1941 года из Харькова и области эвакуировали оборудование 70 крупных и средних промышленных предприятий. На восток ушло 320 эшелонов из 7550 вагонов. Вывезли 24,5 тысячи человек — инженерно-технических сотрудников, рабочих и членов их семей. На 56 санитарных поездах успели эвакуировать почти всех раненых, гражданское население отправили на 225 эшелонах. Почти полностью был спасен подвижной состав Южной железной дороги. Из сельскохозяйственных районов удалось вывезти более 90 % механизированного парка и столько же — поголовья крупного рогатого скота и лошадей. Предприятия пищевой промышленности — мукомольные и хлебопекарные, мясоперерабатывающие, и прочие — пришлось уничтожить. Так же поступили с неубранными посевами зерновых, корнеплодов. Минировали и подрывали заводские строения…

За размещение специалистов и оборудования на новых местах также отвечал А. Н. Косыгин. По его предложению Харьковский паровозостроительный перебрасывался на площадку Уралвагонзавода Нижнего Тагила и Челябинска. Там на базе местного тракторного завода был создан так называемый Танкоград. Харьковский тракторный направили в Сталинград, а оттуда, в 1942 году, в Сибирь, авиационный — в Пермь. Заводы эти практически с колес стали выдавать военную технику и комплектующие. И снова Косыгин — координировал, требовал, настаивал, объяснял, сам разбирался в проблемах и решал их.

21 октября из Харькова ушел последний эшелон, а 24-го в город с боем вошли германские войска. Советские части оставили окраины Харькова 25 октября…

Москва…

Удары немецких армий нацеливались на столицу. В Москве и Московской области было сконцентрировано 22 % промышленного потенциала СССР, в том числе 475 крупных заводов и фабрик. Большинство в ускоренном порядке переходили на выпуск вооружения и боеприпасов: «Красный пролетарий», «Калибр», «Динамо», «Фрезер». На предприятиях легкой и пищевой промышленности увеличивали объемы выпуска обмундирования и продуктов, поставляемых в действующую армию. Каждому предприятию, от промышленных гигантов до небольших, в несколько десятков человек, заведений, был определен участок работ. «Все для фронта, все для победы». Из опасения массированных бомбардировок их решено было эвакуировать в глубь страны.

14 октября 1941 года к Сталину были вызваны руководители Совета по эвакуации: Н. М. Шверник, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин, М. Г. Первухин — а также нарком танковой промышленности В. А. Малышев, замнаркома вооружения В. Н. Новиков, начальник Главного артиллерийского управления РККА Н. Д. Яковлев, первый заместитель предсовнаркома Н. А. Вознесенский, начальник Главного управления связи РККА И. Т. Пересыпкин[122]. Обсуждали обеспечение Красной армии военной техникой за счет возможного ускорения запуска производства на эвакуируемых предприятиях.

Сталин был резок и краток:

— Нам нужно все — бронетехника, орудия, стрелковое оружие… Все это в полном объеме можно получить, только развернув эвакуируемые предприятии… Но для них на новых местах нет ничего — ни помещений, ни топлива, ни хлеба… Но вооружение нам нужно, крайне необходимо… Поэтому разворачивайте хоть в чистом поле, но через неделю — надо выдавать. И никаких возражений!

То и дело возвращались к ситуации, которая складывалась на подступах к Москве. И здесь Сталин был краток и резок:

— Ситуация тяжелая, немцы рвутся к Москве, они все ближе и ближе, а мы — отступаем… И остановить их пока не можем… Думаю, нужные жесткие, самые жесткие меры по отношению к трусам и паникерам… Не останавливаться ни перед чем!!! Надо расстреливать — расстреливайте, и перед строем, чтобы…

Сталин прервался, да и так всем все было понятно…

На следующий день Косыгин вновь оказался на совещании у Сталина, которое, по воспоминаниям А. И. Шахурина, происходило на «ближней даче» Верховного с участием В. М. Молотова и А. С. Щербакова[123]. В узком составе оценивали ситуацию на фронтах и меры на случай самого неблагоприятного развития событий.

Косыгин представлял Совет по эвакуации вместо «заболевшего» Шверника:

— Товарищ Сталин, эвакуация из Москвы промышленных предприятий и населения осуществлялась с конца июня 1941 года, когда началось перебазирование двух стратегических заводов Наркомата судостроительной промышленности. К концу июля 1941 года из столицы было вывезено более 959 тысяч человек, включая следующих транзитом беженцев из западных районов страны. 26 июля 1941 года Совет по эвакуации принял решение о необходимости ежедневно вывозить из Москвы не менее 60–65 тысяч человек…[124]

^{Постановление ГКО СССР № 801 «Об эвакуации столицы СССР Москвы». 15 октября 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 20]}

^{Постановление Совета по эвакуации «Об эвакуации наркоматов и центральных учреждений из Москвы». 15 октября 1941. [ГА РФ. Ф. Р-6822. Оп. 1. Д. 542. Л. 154]}

В тот же день Косыгин подписал — вместо Шверника — постановление совета «Об эвакуации наркоматов и центральных учреждений из г. Москвы». Оно определяло пункты назначения и сроки эвакуации. Ответственность возлагалась на руководство народных комиссариатов и центральных учреждений. Соответствующие указания были обязательны для НКПС[125].

Теперь, 15 октября, решено было переходить к массовой эвакуации мирного населения из столицы[126].

На следующий день Косыгин принял по очереди всех (!) наркомов и руководителей центральных учреждений и уточнил с ними расписание эвакуации и места назначения: города Урала, Западной и Восточной Сибири, Казахстана и Средней Азии. Из кабинета Косыгина наркомы выходили с графиками подачи поездов и тут же отправлялись в свои наркоматы (время не терпит!). Наркоматы должны были выехать из Москвы до 9 часов утра 17 октября…

Вечером 16 октября здание Совнаркома опустело, двери кабинетов настежь распахнуты: «Валяются бумаги, шуршат под ногами, и повсюду звонят телефоны».

Косыгин перемещался из кабинета в кабинет, срывал с рычагов трубки, но никто не отзывался. На том конце провода молчали. Он понимал: проверяют, остался ли кто в Совнаркоме. «Поэтому и носился от телефона к телефону. Надо, чтобы кто-то был, пусть знают…»

Один из звонивших назвал себя. Этот известный человек деловито справился:

— Ну как, Москву сдавать будем?

Косыгин выругался. Никогда не ругался, а тут выругался…[127]

Немного успокоившись, он вызвал оставшихся помощников; одному из них поручил обзвонить по списку «самых неорганизованных» — известных ученых, писателей, художников, актеров:

— Передайте им предельно кратко и четко о положении в Москве и спросите, готовы ли они к отъезду. Говорите с ними спокойно, не в приказном порядке, но разъясняя ситуацию и настойчиво, объясняя важность и необходимость эвакуации…[128]

Заместитель наркома путей сообщения Б. Н. Арутюнов вспоминал о 17 октября: из Кремля до наркомата проехать на машине уже не смог. Было около 4 часов дня. Улица Кирова, площадь Дзержинского и все прилегающие к ней улицы и переулки были забиты людьми. «Женщины с малышами на руках, дети постарше и старики с колясками, чемоданами, корзинами» сплошным потоком двигались на Каланчевскую площадь, к Казанскому вокзалу, к поездам. Многие не знали, куда их повезут. Это нервировало, однако плачущих не было видно. «Лица у всех суровы и строги».

Эвакуационные поезда уходили с Казанского и Северного [ныне — Ярославский. — В. Т.] вокзалов. На Казанский вокзал Косыгин выезжал сам, так как оттуда поступил сигнал, что железнодорожники «стопорят»[129]. Посадкой людей в эшелоны руководили работники НКПС во главе с начальником Пассажирского управления наркомата В. К. Мартышевым. За соблюдением порядка следили бойцы и командиры военных комендатур.

Собран был весь пригодный для перевозки людей подвижной состав: вагоны пассажирских и пригородных поездов, электричек, метрополитена, теплушки — крытые товарные вагоны. Один за другим переполненные эшелоны уходили на восток.

На восток эвакуировалась и семья Косыгина — жена с дочерью, а также отец и сестра (последних он сумел «вытянуть» из Ленинграда в августе). Эвакуацию Косыгины пережили в Новосибирске, в небольшом, но уютном доме тещи Алексея Николаевича. Клавдия Андреевна трудилась на оборонном предприятии, дочь заканчивала школу, отец, теща и сестра — как пенсионеры (кто по возрасту, кто по инвалидности) старались сохранять домашний уют, без чего пережить трудные военные времена — жили как все — было очень непросто. Да, и постоянно писали письма в Москву, Алексею Николаевичу, рассказывая обо всем, что происходило в их «новой» жизни… Сам же Косыгин отвечал редко, времени не хватало, но если уж брался за перо, то письма получались объемные. Но, конечно, ни слова о работе, только о родных, ближних, друзьях и знакомых…

…А навстречу к Москве двигались составы со стрелковыми дивизиями из Сибири и Дальнего Востока. После выгрузки вагоны практически сразу же подавали на вокзалы для эвакуации населения.

Косыгину 18 октября докладывали:

— В 18 часов 20 минут 16 октября были отправлены первые эшелоны, а к 10 часам утра 17 октября удалось подать уже свыше 100 составов. За одну ночь из Москвы вывезено около 150 тысяч человек[130].

И в этом бешеном ритме нужно было обеспечить порядок: направить куда следует работников предприятий, сотрудников научно-исследовательских институтов, высших учебных заведений, учреждений культуры, госслужащих…[131]

В аппарате Косыгина оставалось всего 5 из 85 человек, Н. М. Шверник с основной частью аппарата эвакуировался в Куйбышев.

19 октября в Москве было введено осадное положение. В тот день у Сталина проходило совещание — самое долгое, длившееся 4 часа 45 минут. Вместе с Косыгиным туда были приглашены В. П. Пронин и Л. М. Каганович — люди, непосредственно отвечавшие за эвакуацию Москвы. В сталинском кабинете уже находились Л. П. Берия, В. М. Молотов, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, А. С. Щербаков. Чуть позже прибыли начальник Управления оперативных войск НКВД П. А. Артемьев, начальник штаба Московской зоны обороны А. И. Кудряшов, член Военного совета Московского военного округа К. Ф. Телегин, заместитель начальника Генерального штаба и начальник Оперативного управления А. М. Василевский, начальник Главного разведывательного управления Генштаба Ф. И. Голиков[132]. При эвакуации столицы требовалось учитывать множество факторов, от положения на фронте до настроений в тылу.

^{Постановление ГКО СССР № 813 «О введении осадного положения в Москве и прилегающих к городу районах». 19 октября 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 23. Л. 49–50]}

25 октября 1941 года — новая встреча со Сталиным и Микояном[133]. И на этот раз обсуждался вопрос об «эвакуации в глубь страны из районов прифронтовой полосы продовольственных запасов, запасов мануфактуры, текстильного оборудования и сырья, кожевенного оборудования и сырья, оборудования холодильников, оборудования обувных, швейных, табачных фабрик и мыловаренных заводов, табачного сырья и махорки, мыла и соды»[134].

Для выполнения этих задач постановлением ГКО СССР за № 834 был создан Комитет по эвакуации из прифронтовой полосы продовольствия, сырья и оборудования лесной и пищевой промышленности. Председатель — Микоян, Косыгин — его заместитель. В комитет также вошли нарком мясной и молочной промышленности СССР В. П. Смирнов, нарком пищевой промышленности СССР В. П. Зотов и нарком речного флота СССР З. А. Шашков[135].

Всю вторую половину октября и весь ноябрь Косыгин занимался эвакуацией предприятий и жителей Москвы и Московской области. Один из этих дней ему запомнился особо — парад 7 ноября 1941 года. Он стоял на трибуне Мавзолея, когда мимо маршировали, направляясь прямо на фронт, части Красной армии[136]. Приглашение на трибуну Мавзолея в те годы расценивалось выше, чем орден, — оно служило знаком особого доверия Сталина.

В самом конце ноября Косыгин представил в ГКО СССР и СНК СССР развернутый доклад о ходе эвакуации столицы и области. Документ, подписанный А. Н. Косыгиным 30 ноября 1941 года, содержит ценнейшую информацию о промышленном потенциале столичного региона и задачах, которые пришлось решать самому Алексею Николаевичу.

Эвакуация осуществлялась по 22 наркоматам, чьи предприятия и учреждения размещались в Москве и Московской области. В первую очередь попали предприятия и специалисты военно-промышленного комплекса.

По Наркомавиадору эвакуировалось 53 предприятия: более 26 тысяч станков, два десятка тысяч тонн металлов, более 125 тысяч работников, не считая членов их семей. Это — более 20 тысяч вагонов.

По Наркомату вооружения — 17 предприятий. Почти 25 тысяч станков, более 50 тысяч тонн металлов и грузов. Более 38 тысяч работников (опять же — без учета членов семей). Почти 14 тысяч вагонов.

Эти цифры дают представление о поистине титанических усилиях, которые были приложены для перемещения в тыл промышленного и человеческого потенциала Москвы. Далее мы ограничимся только количеством эвакуированных предприятий по наркоматам.

По Наркомату боеприпасов — 20 предприятий, танкостроения — 28, судостроительной промышленности — 6, минометного вооружения — 17, среднего машиностроения — 16, тяжелого машиностроения — 6, электропромышленности — 27, черной металлургии — 14, цветных металлов — 10, химической промышленности — 30, резиновой — 10, строительных материалов — 21, текстильной промышленности — 67, легкой — 62.

Целиком демонтировались и направлялись в тыл Каширская и Шатурская ГРЭС, Фрунзенская и Сталинская ТЭЦ, системы Мосэнерго, Волгоэлектросетьстроя, Шатурского и Ореховского торфотрестов. Так же поступили с несколькими радиовещательными центрами.

Из Москвы и Московской области эвакуировали 498 предприятий союзного и союзно-республиканского значения. В их число не включены предприятия республиканского подчинения, промкооперации, высшие учебные заведения, научно-исследовательские и проектные институты, библиотеки, музеи, театры и иные учреждения.

Всего было эвакуировано 210 тысяч рабочих, инженерно-технических рабочих и служащих, более 100 тысяч станков, почти 170 тысяч тонн металлов, более 60 тысяч тонн прочих материалов и изделий. На это потребовалось более 70 тысяч вагонов.

И это еще не все. Во вторую очередь, в декабре 1941 года, предстояло вывезти дополнительно 135 тысяч человек и более 130 тысяч тонн грузов — всего около 60 тысяч вагонов[137].

При этом необходимо было позаботиться об обеспечении всем необходимым предприятий, которые оставались в столице и продолжали действовать по обеспечению нужд фронта и «текущих потребностей города»[138].

К середине декабря 1941 года из Москвы и области удалось полностью или частично эвакуировать 523 предприятия и более полумиллиона работников и членов их семей[139]. Общее число эвакуированных москвичей достигло 1,5 миллиона[140].

Что стоит за этими цифрами? Неимоверное напряжение миллионов человек на «трудовом фронте», с одной стороны, и бесконечно сложная организационная работа «мозгового треста управленцев» — с другой. Это заботы о демонтаже оборудования, его переброске, установке и пуске на новых местах, обеспечении производства сырьем, энергией и сбытом. Направление и контроль движения сотен эшелонов, сколько их в пути и сколько прибыло к местам назначения. Сколько отбыло специалистов и сколько их не хватает на местах прибытия. Сколько и каких производств оставить на местах, чтобы обеспечить потребности фронта и дать время для развертывания предприятий на новых местах.

По сути, Косыгин в этот период был «кризисным управляющим». Эту роль ему приходилось играть еще не раз и во время, и после войны, да и не только в области экономики. Много позже ему предстоит проявить себя и на дипломатическом поприще…

Конечно же, наивно полагать, будто государственная мобилизационная машина действовала от начала до конца как часы. С мест приходили сообщения о неразберихе и вопиющей дезорганизации.

Вот одно из них, от ноября 1941 года:

«Эвакуируя из города Сталино других, в конце всего из Донбасса эвакуирован и я в Новосибирск, но застрял в Сталинграде. Позвольте сказать по-большевистски прямо: я не видел такого беспорядка, хаоса и беспомощности за все годы революции. Народ произвольно движется на восток, буквально голодая, вынося невероятные страдания. И что плохо, так это неспособность властей по железной дороге и в городах организовать в широком масштабе питание, кипяток и теплый кров для живых людей. Почему это так, я спрашиваю?

Какая злонамеренная, враждебная, вражеская рука оставляет народ в пути на произвол судьбы? Знает ли обо всем этом ужасе и народном горе наш вождь и учитель товарищ Сталин?

Я — член ВКП(б) с 1917 года. Я боролся за советскую власть еще до ее возникновения, но я в 50 лет вижу, что мы можем погибнуть, если не сделать где-то такого кордона, от которого можно было бы чувствовать порядок и всю силу нашей революционной власти. Я считаю, что нужно призвать в руководящие органы в городах и в армии старых, опытных большевиков и дать им задание — умереть или навести порядок. Почему такой, как я, оказался не привлеченным к большой оборонной работе? Да я жизнь отдавал и отдам за наши идеалы, так почему же выскочки, сопляки, молокососы нас изолируют от борьбы с фашизмом, от борьбы за советскую власть?..

Член ВКП(б) товарищ Рыловников-Рыльский»[141].

Письма ложились на стол тому, кому положено. На приведенном стояла резолюция: «Разослать товарищу Мехлису, товарищу Косыгину». Дата: «14 XI-41 года». И пометка о том, что Алексей Николаевич с письмом ознакомлен. Знал ли он эту часть правды? Несомненно.

Он выезжал не только в наркоматы, но и на предприятия, и в «конторы» различного профиля, на вокзалы, паровозные депо и железнодорожные станции. Постоянные телефонные и телеграфные переговоры, постановления, сводки, отчеты, графики; сообщения с мест, обращения с требованиями, просьбами, мольбами, предложениями, оценками; совещания, встречи, консультации, согласования, встречи с подчиненными и руководством. Постоянные заботы о том, где взять недостающие вагоны, локомотивы, паровозные бригады, как обеспечить их питанием и хотя бы минимальным отдыхом; создание транзитных эвакуационных пунктов, обеспечение питанием и медицинской помощью эвакуируемых, охрана в пути, встреча и размещение на новых местах и, главное, — срочное включение производства вооружений для фронта…

Впрочем, помимо вопросов эвакуации, возникали и другие, не терпящие отлагательства. Тогда же, в ноябре 1941 года, Косыгину вместе с Микояном пришлось «в силу обстоятельств заниматься упорядочением учета ресурсов угля и нефти и их использования в Москве и Московской области». Позднее Алексей Николаевич вспоминал: «К концу 1941 года в Москве создалось тяжелое положение с топливом. Запасы угля на электростанциях, железных дорогах и предприятиях истощались. Возникла угроза топливного голода. И тогда стотысячная армия жителей столицы, в большинстве своем женщины, направилась на лесозаготовки»[142].

Замаячил призрак удушающего холода, хорошо знакомого Косыгину по временам гражданской войны. С огромными усилиями его удалось предотвратить: были созданы запасы дров, налажен «учет угля и нефтепродуктов и потребности в них предприятий Москвы и Московской области… Аппарат Наркомугля и Наркомнефти с этим делом уже освоился и может составлять вполне грамотные и проверенные планы снабжения углем и жидким горючим. Поэтому теперь вполне возможно Москву и Московскую область планировать в части снабжения углем и горючим в общем порядке…»[143]

К 1 декабря 1941 года запасы угля в Москве составили 403 тысячи тонн при потребности в 264 тысячи тонн, а в Московской области — 162 тысячи тонн при потребности в 138 тысяч тонн[144]. Город и предприятия, оставшиеся в Москве и области, топливом были обеспечены.

^{Справка А. К. Горчакова, направленная А. Н. Косыгину, о количестве размещенного в областях, краях и республиках эвакуированного из прифронтовой полосы населения по состоянию на 15 декабря 1941 года. 17 декабря 1941. [ГА РФ. Ф. Р-6822. Оп. 1. Д. 481. Л. 151, 152]}

То и дело возникавшие «побочные» задачи не снимали с Косыгина главной — эвакуации. Согласно справке, составленной его помощником А. К. Горчаковым 15 декабря 1941 года, в республиках, областях и краях было размещено 5 миллионов 870 тысяч человек, эвакуированных из прифронтовой полосы. Больше всех приняли Узбекистан, Казахстан, Челябинская и Свердловская области[145].

Уже в 1960-х годах Алексей Николаевич сделал подсчет: на территории, временно оккупированной врагом, до войны действовало 31 850 крупных и средних промышленных предприятий. По данным Совета по эвакуации и сводкам НКПС, на восток было вывезено 2593 предприятия — примерно 8 % от общего числа. Искусство управления заключалось в том, чтобы спасти самые необходимые, базу оборонной отрасли. А параллельно — осуществить военную перестройку национального хозяйства. Сотни предприятий, действовавших в восточных районах страны, в срочном порядке перепрофилировались на выпуск военной продукции. На базе эвакуированных заводов создавались два-три новых предприятия. Косыгин, как заместитель председателя Совета по эвакуации и председателя Совнаркома СССР, по сути, отвечал за сохранность всей «цепочки» военного производства.

Контрнаступление Красной армии, начавшееся 5 декабря 1941-го под Москвой, сняло с повестки дня эвакуацию как первоочередную хозяйственную задачу. 25 декабря Совет по эвакуации расформировали вместе с другими подобными структурами. И в тот же день был образован Комитет по разгрузке железных дорог в составе А. И. Микояна (председатель), А. Н. Косыгина (заместитель), Н. А. Вознесенского, Л. М. Кагановича. Согласно постановлению, комитет решал вопросы о «направлении каждой отдельной группы грузов с участием заинтересованных наркоматов» и имел право принимать «окончательные решения». В случае возникновения вопросов реэвакуации оборудования промышленных предприятий Комитет по разгрузке обязан был согласовывать ситуацию в Государственном комитете обороны[146].

^{Постановление ГКО СССР № 1066с «О комитете разгрузки». 25 декабря 1941. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 30. Л. 179]}

Учитывая страшный дефицит подвижного состава, в первую очередь — вагонов, нужно было навести порядок в направлении приоритетных грузов. В январе 1942 года Микоян и Косыгин подписали жесткое постановление «о разгрузке вагонов с местными грузами». На все железнодорожные магистрали были направлены уполномоченные, которые совместно с начальниками железных дорог и с представителями местной власти и наркоматов выясняли происхождение и назначение грузов, принимали решения по выгрузке местных. НКПС отныне обязан был сообщать в Госплан СССР сведения о передаче грузов предприятиям, что находило отражение в плановых корректировках.

Именно Косыгин предложил проводить на всех магистралях перепись вагонов с эвакуированными грузами. Фиксировались номер вагона, его маршрут, груз, его принадлежность тому или иному наркомату и предприятию[147]. Это упростило доставку оборудования эвакуированных заводов по назначению. Для бездокументных грузов организовали специальные базы, где такие вагоны разгружали. Причем эти грузы также строго учитывались, о них сообщалось в Госплан.

Комитет по разгрузке железных дорог просуществовал до марта 1942 года[148].

Снова в Ленинграде

Новый 1942-й год Косыгин встречал вместе с Николаем Алексеевичем Вознесенским (тогда — первый заместитель председателя союзного Совнаркома) и бывшим коллегой по Ленинграду Петром Сергеевичем Попковым (в 1941-м — член Комиссии по вопросам обороны города). Неожиданно Косыгина вызвали к телефону. Это был Сталин:

— Что делаете? Новый год встречаете? С кем? Каким образом вместе собрались?

Выслушал, пару секунд промолчал, потом произнес:

— Оставь их, а сам приезжай к нам.

В 3 часа ночи Косыгин был у Сталина на «ближней даче». За столом — Маленков, Берия, Хрущев. Неожиданно, между общим разговором, Сталин сказал, что Алексея Николаевича решено отправить в Ленинград. Берия тут же вспомнил о летней командировке в город на Неве, о том, как лежали под бомбежкой в канаве, а Алексей Николаевич — как проезжал по улицам родного города и не узнавал его — развалины, «ежи», зенитки, бомбоубежища…

^{Докладная записка Л. М. Кагановича, А. Н. Косыгина, Н. А. Вознесенского, Л. П. Берии И. В. Сталину о направлении на утверждение проекта постановления о строительстве железной дороги от станции Войбокало до Ленинграда. 10 января 1942. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 33. Л. 6]}

К разговору вернулись 17 января, когда Косыгина вызвали к Сталину в Кремль[149]. Через два дня Алексей Николаевич был назначен уполномоченным ГКО в блокадном Ленинграде. Там ему предстояло решать целый комплекс задач: эвакуация населения и предприятий, изыскание резервов для продолжения работы крупнейших оборонных заводов, организация систематического подвоза продовольствия.

Перед вылетом в блокированный с суши Ленинград Косыгин встретился с руководителем Исполкома Моссовета В. П. Прониным[150]. Договорились о создании колонны из 40 автобусов и 200 грузовых машин с водителями и ремонтниками для приема эвакуируемых по Ладожскому озеру ленинградцев. Более 250 грузовиков обязались предоставить Ярославская и Горьковская области. Машины были загружены продовольствием и горючим. Наркомат путей сообщения обещал срочно доставить машины к Ладожскому озеру.

Встретился Косыгин и с Микояном. Тот, как всегда, говорил о том, что в бедах Ленинграда виноват Жданов:

— Еще летом прошлого года, когда бои шли на Лужском рубеже, я предлагал организовать завоз в Ленинград зерна и размещать его в переделанные под склады дома, те, что еще дореволюционной постройки. Даже в случае попадания бомбы и разрушения здания мог выгореть только верхний слой зерна, это два-три сантиметра, а остальное все сохранилось бы. Но Жданов был против, говоря «зачем заваливать город продовольствием?»[151]

Косыгин слушал молча. О Жданове, о его роли в обороне Ленинграда у него было свое мнение, но последним он ни с кем не делился, и «прочесть» что-то по его лицу было, как всегда, невозможно… Он прекрасно знал, что позицию Микояна поддерживают Маленков и Берия, который старается настроить Сталина против Жданова. А последний, в свою очередь, жаловался Сталину на Микояна. Алексей Николаевич старался не занимать ничьей стороны. Хотя про себя удивлялся тому, что Жданов из своего кабинета в Смольном не выходит, не выезжая ни на фронт, ни на предприятия (если только в бомбоубежище).

Косыгин вылетел в Ленинград 19 января. Пилот «Дугласа», опытный ас, еще на московском аэродроме с недовольством смотрел на пять истребителей, которые должны были сопровождать самолет Косыгина: «А „хвост“-то нам зачем? Только внимание привлекут, а мы бы в одиночку тихонько пробрались, трассу я прекрасно знаю».

Алексей Николаевич улыбнулся, пожал плечами: «Это не ко мне…»[152]

В Ленинград прибыли ночью. Через час после приземления Алексей Николаевич был в Смольном. Вместе со Ждановым его встречали второй секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) и председатель Продовольственной комиссии А. А. Кузнецов, один из руководителей Отдела пищевой промышленности, торговли и общественного питания Ленинградского горкома П. Г. Лазутин и командующий войсками Ленинградского фронта М. С. Хозин.

Разговор был долгим. Косыгин был как всегда и откровенен, и деловит:

— Ставка и лично товарищ Сталин очень обеспокоены (не сказал, что очень недовольны) положением дел в Ленинграде. Противнику город ленинградцы не сдадут, это ясно всем. Но есть и другой враг (процитировал некрасовские строчки, которые помнил с детства): «Голод названье ему…»

Отсюда, — продолжал Косыгин, — и такое количество жертв, и катастрофическое падение производства на ленинградских предприятиях. Станки простаивают, материалы, столь необходимые на «Большой земле», в Ленинграде не задействованы. Кроме того, как считает Государственный комитет обороны, в Ленинграде много излишнего населения, которое необходимо было эвакуировать еще осенью прошлого года. А потому перед нами три задачи, решать которые необходимо одновременно, в «связке», — эвакуация населения и оборудования вместе с материалами и завоз в Ленинград с «Большой земли» продовольствия.

Косыгин выслушал всех, от Жданова до Хозина, что-то записывал, задавал вопросы, вроде бы незначительные, что-то просил уточнить. Разошлись поздно ночью…

На следующий день Алексей Николаевич побывал на Кировском заводе и «Электросиле», в нескольких жилых районах города.

Нашел полчаса, чтобы заглянуть на квартиру отца (тот был в эвакуации в Новосибирске). Вспомнил его просьбу: «Пошарь в полке над дверью».

«К счастью, дом уцелел, квартира уцелела. Стекла, конечно, повыбивало, стены заиндевели». Косыгин встал на табурет у входной двери, сунул руку в глубину полки и вытащил оттуда одну за другой чекушки водки. Оказывается, у отца был обычай на Новый год прятать «маленькую» на память о прожитом годе. «Извлек оттуда бутылочки еще царской водки… Целый мешок набрал, потом в Смольном всех угощал»[153].

Его помощники (И. М. Андреев, А. С. Болдырев, А. Г. Карпов, А. К. Горчаков) также осматривали промышленные предприятия города, изучали состояние автомобильного, железнодорожного транспорта. Вечером Косыгин выслушал доклады помощников. Положение оказалось тяжелее, чем ожидали. Городской автомобильный транспорт к массовой эвакуации людей не подготовлен. В критическом состоянии железная дорога: не хватает паровозов, горюче-смазочных материалов, топлива, деталей. Многие машинисты, ремонтники, путейцы просто не могут работать из-за сильного истощения. Ряд железнодорожных участков нуждается в срочном ремонте, несколько станций — в прикрытии средствами ПВО, которых по-прежнему не хватает.

Вывод неутешительный: ситуация в сравнении с летом — осенью 1941 года мало изменилась. Еще тогда он и его сотрудники отметили: «Крайне медленная, вяло организованная эвакуация… И когда спохватились, настоящей твердой службы по эвакуации не было создано… Надежда существовала, что фронт будет прорван… Потому даже в октябре, ноябре не были подготовлены эвакопункты. Не был подготовлен транспорт для эвакуации. Не думали, чтобы сохранить подводников, машинистов, шоферов и т. д. Не готовились всерьез…»[154] Это — нелицеприятная оценка всей партийно-хозяйственной верхушки города, и в том числе Жданова.

Блокаду Ленинграда Косыгин воспринимал через цифры и факты, имена и действия. Ресурсы на предприятиях, количество необходимых продуктов, число жертв и эвакуируемых и прочее, прочее, прочее…

Сумел уговорить Л. П. Берию прислать в Ленинград сотрудников НКВД из тыловых областей, чтобы сменить ленинградских милиционеров, «валившихся с ног» от голода.

Он не оставил ни строчки о блокадном городе, за исключением совершенно «казенного» предисловия к сборнику 1968 года — воспоминаниям блокадников. Жизненный — в прямом и переносном смысле — эпизод с его участием описал помощник А. С. Болдырев.

По занесенной снегом пустынной улице двое мальчиков лет 11–12 тянули санки, на которых лежал умерший — еще один парнишка — друг их или сосед по школьной парте. Картина типичная для тех дней и мало кого из ленинградцев удивлявшая. Так свозили покойников по всему городу.

Что-то заставило Косыгина остановить автомобиль у этой горестной процессии. Он поинтересовался у ребят, кого они везут хоронить. Те не успели ответить, как Алексей Николаевич заметил, что у мальчика, лежащего на санках, дрогнуло веко. Может быть, в эти последние мгновения уходящей из него жизни сквозь забытье он услышал голос, похожий на отцовский? Косыгин взял ребенка на руки, тот стал приходить в себя. Косыгин распорядился, чтобы мальчика отогрели, покормили, а затем эвакуировали из Ленинграда[155].

После войны, как ни расспрашивали Алексея Николаевича об этом случае, рассчитывая получить подтверждение или опровержение, он «не мог его вспомнить» — или, скорее, не хотел вспоминать[156]. Может быть, считал, что «миссия государственного деятеля» — организовать спасение всех, а не каждого поодиночке?

От помощников Косыгин получал информацию о производственных ресурсах, оборудовании, приборах, запасах крайне необходимых на «Большой земле» цветных металлов. Алексей Николаевич распорядился в кратчайшие сроки подготовить перечень материалов и оборудования, которые можно вывезти из Ленинграда без ущерба военно-промышленному комплексу города.

Позже он с горечью признавал необходимость «выбирать» — кого или что вывозить: «И людей вывозили, и оборудование. Одновременно… Так и решали, и то, и другое. А как тут еще можно выбирать? — Но приходилось выбирать…»[157]

21 января 1942 года на заседании Военного совета Ленинградского фронта и Ленинграда обсуждался вопрос о массовой эвакуации жителей города и раненых из госпиталей. После окончания заседания Косыгин по прямому проводу связался со Сталиным и доложил ему о планируемых мероприятиях. 22 января ГКО выпустил постановление об эвакуации из Ленинграда не менее 500 тысяч человек.

Начинать надо было с коммуникаций. Путь был один — через Ладожское озеро. К нему от Ленинграда вела Ириновская железнодорожная ветка. На станции Борисова Грива, что примерно в десяти километрах от озера, решено было создать основной пункт эвакуации населения. Для транспортировки от станции к берегу туда стянули все городские автобусы. Параллельно осуществлялся и ремонт железнодорожной ветки — подымалась насыпь, менялись шпалы, проверялся крепеж рельсов. Уже 22 января к Борисовой Гриве двинулись первые поезда, к началу февраля из Ленинграда отходило два, в марте — до пяти составов. По распоряжению Косыгина паровозные бригады формировались из железнодорожников Ярославской и Горьковской областей — более готовых к нагрузкам, чем ослабевшие от голода ленинградцы.

За блокадным кольцом 20 февраля 1942 года открыли движение по железнодорожной ветке от станции Войбокало до поселка Кабона. Это позволило сократить пробег машин и оживило сообщение блокадного города с «Большой землей».

Три-четыре раза в неделю Косыгин приезжал на станцию Борисова Грива. Объезжал все эвакопункты, проверяя, как они готовы к приемке и отправке людей и грузов, как осуществляется подготовка пунктов ремонта автомобильной техники и противовоздушной обороны. Часто видели Косыгина на важнейшем узле всей эвакосистемы, станции Жихарево, в пунктах за блокадным кольцом — на восточном берегу Ладожского озера.

Казалось, он никогда не уставал и не чувствовал тягот. А. С. Болдырев вспоминал:

«Как-то он остался ночевать в Жихарево. Поздно вечером… собрались спать. Небольшого роста Карпов [помощник Косыгина, с которым в 1941-м были в Харькове. — В. Т.] улегся на короткую кровать, Алексей Николаевич — на обычную. Пока он раздевался, я вышел в коридорчик и вернулся с двумя полушубками, которые начал раскладывать на полу. Алексей Николаевич, приподнявшись, некоторое время смотрел на мои приготовления, а затем тоном, не терпящим возражения, сказал:

— Вы что это надумали? На полу дует, кровать у меня широкая — марш ко мне…

Я начал было отговариваться, но он решительно подвинулся к стене, положил рядом со своей подушкой вторую, и я бочком примостился рядом»[158].

Косыгин решительно взялся за увеличение выпуска продукции на крупнейших ленинградских заводах. Предложил сконцентрировать производство на предприятиях с наибольшим количеством исправного оборудования, а также определять номенклатуру выпускаемых изделий для каждого завода отдельно. Благодаря этому удалось «расконсервировать» и перевести на выпуск военной продукции около 200 предприятий города, остановив 76 заводов и фабрик[159].

С докладом Сталину о ситуации в Ленинграде Косыгин прибыл в Москву 26 февраля. Докладывал 25 минут в присутствии В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, Л. П. Берии, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича и Н. А. Вознесенского[160]. Сталина интересовало, как спасать город, устоявший осенью 1941-го под ударами немецких войск, от голода и холода? И как город может помочь стране? Насколько можно рассчитывать на ледовую «Дорогу жизни»?

Военно-автомобильная дорога (ВАД) № 101 — огромный и сложный механизм, где было задействовано около 20 тысяч военнослужащих и гражданских лиц, почти 3800 грузовых машин, автобусов, тракторов. Развернуты были три полевых госпиталя, пять эвакогоспиталей, эвакоприемники, пункты противовоздушной обороны, связи и прочее.

Нагрузки на Октябрьскую железную дорогу, связывающую Ленинград, а после его полной блокады — и восточное побережье Ладожского озера с центральными районами страны, и в первую очередь с Москвой, возросли в несколько раз. В феврале 1942 года к Ладожскому побережью было проведено 524, в марте — 927, в первой половине апреля 520 железнодорожных вагонов со всевозможными грузами[161], в первую очередь с продовольствием и медикаментами; в обратном направлении в этих же вагонах вывозили эвакуируемых и оборудование.

В феврале — марте — начале апреля 1942 года по «Дороге жизни» было эвакуировано 502 тысячи ленинградцев, а в город доставлено более 290 тысяч тонн различных грузов, в первую очередь — продовольствия. Это позволило уже с февраля 1942 года восстановить нормы выдачи продовольствия, действовавшие до 12 сентября 1941 года.

…Жихарево, раннее утро. Косыгин направляется к Дворцу культуры, где разместился эвакопункт для ленинградцев. Там они получали возможность согреться, поесть горячего, получить паек. «В огромном помещении было чисто, светло и сухо. Эвакуированные расслабились, пропало чувство тревоги, ожидания чего-то худшего, неизвестного. С лиц исчезла угрюмость, настороженность, люди переговаривались, улыбались. Некоторые сценки трогали до глубины души. Помню, как старая изможденная женщина прижимала к груди булку, на которую падали крупные слезы: — Хлеб, хлеб!»[162]

^{Докладная записка А. А. Жданова, А. Н. Косыгина И. В. Сталину об организации перевозок по Ладожскому озеру в навигацию 1942 года. 6 апреля 1942. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 48. Л. 162, 163]}

Регулярное движение по льду ВАД было прекращено 21 апреля, но к этому времени уже был готов план летней навигации по озеру. В начале апреля 1942 года Косыгин предоставил в ГКО СССР докладную записку об организации перевозок по Ладоге. Он прекрасно понимал, что прорыв блокады произойдет еще не скоро и необходимо поддерживать единственную артерию, питающую обескровленный город.

В докладной записке Косыгин со свойственной ему тщательностью перечислил все наличные плавсредства Северо-Западного речного пароходства на Ладожском озере: 4 озерных буксирных парохода общей мощностью 181 л. с.; 1 пассажирский речной пароход мощностью в 200 л. с. и вместимостью в 200 пассажиров; 7 озерных лесных и сухогрузных барж грузоподъемностью в 5392 тонны; 1 озерная бензиновая баржа грузоподъемностью в 250 тонн. Получалось немного. Совсем немного. Поэтому к середине мая предстояло ввести в строй еще 10 металлических и 10 деревянных барж общей грузоподъемностью 9300 тонн. После этого все 28 барж смогут взять около 15 тысяч тонн, обеспечивая перевозки около 6 тысяч тонн в сутки. Конкретно это позволяло ежедневно завозить в Ленинград не менее 4000 тонн грузов в сутки и вывозить от 3000 человек и 1000 тонн грузов.

Обеспечение перевозок, погрузок и разгрузок, охраны и безопасности Косыгин предлагал возложить на Наркомат военно-морского флота и Управление тыла Ленинградского фронта[163]. Посильную помощь автомобильным транспортом оказывало Управление тыла Ленинградского фронта. К его начальнику генерал-лейтенанту интендантской службы Ф. Н. Логунову Косыгин неоднократно обращался сам[164].

Имея привычку все проверять лично, Алексей Николаевич в мае несколько раз выходил в Ладожское озеро на катере и однажды попал под обстрел из крупнокалиберных пулеметов.

И вновь помощники говорили: «С ним не страшно».

Это многого стоило…

Еще одна проблема — обеспечение Ленинграда топливом. С начала года ощущалась острая нехватка бензина для автомашин городских служб, керосина для населения, горюче-смазочных масел для промышленных предприятий. А в конце января произошла катастрофа. 25 января электростанции не получили мазут, поэтому на 36 часов пришлось отключить главную городскую водопроводную станцию, что привело к выходу из строя всех водопроводных магистралей, остановке хлебозаводов. Косыгин был вынужден взять под личный контроль вопрос снабжения города нефтепродуктами.

24 апреля 1942 года Алексей Николаевич обратился напрямую к И. В. Сталину как председателю ГКО СССР с проектом строительства по дну Ладожского озера трубопровода. Косыгин предлагал проложить 4-дюймовую трубу от станции Мыс Кареджи до станции Ладожское озеро протяжением примерно 25 километров. Она позволила бы прокачивать 300–350 тонн нефтепродуктов в сутки. Учитывая потребность не только Ленинграда, но и Ленинградского фронта в бензине (150 тонн), в керосине (50 тонн) и лигроине (30 тонн), трубопровод не только покрывал суточную потребность, но и позволял создать стратегические резервы топлива.

Сталин предложение Косыгина принял, ввод трубопровода был намечен на 20 июня 1942 года[165]. В дальнейшем, при жесткой экономии и контроле нефтепродуктов, город мог быть полностью обеспечен и бензином, и керосином, и горюче-смазочными материалами.

5 июня 1942 года А. Н. Косыгин в записке на имя председателя ГКО СССР докладывал о результатах своей деятельности в Ленинграде:

— За неполных три месяца (конец января — середина апреля) 1942 года из Ленинграда и области, в том числе с Карельского перешейка, было эвакуировано 539 400 человек, среди них раненых и инвалидов — более 40 тысяч. Почти столько же составлял «спецконтингент», то есть заключенные, политически неблагонадежные, лица немецкой и финской национальностей[166].

Не вызывает сомнения, что эвакуация спасла жизнь сотням тысяч ленинградцев. Голод, холод, болезни буквально «косили» людей. Косыгин сообщал, что, «лучше освободить город от „части населения, требующего особого обслуживания (дети, инвалиды войны, раненые), разместив оставшуюся часть населения в имеющихся укрытиях и убежищах от обстрела и воздушных бомбардировок“».

Особый раздел своей докладной записки Косыгин посвятил эвакуации сырья, ценных материалов и металлов, оборудования, предназначавшегося для оборонной промышленности. За январь — апрель из Ленинграда было вывезено 15 152 тонны грузов, в том числе оборудование и приборы для танков и самолетов.

Две недели спустя Косыгин направляет на имя Сталина проект постановления ГКО «Об эвакуации оборудования из г. Ленинграда». Предполагалось вывезти 23 467 единиц, чтобы разместить их в Москве, Подольске, Коломне и в восточных районах[167]. Для сравнения: до середины июня сумели отправить более 2,5 тысяч станков разного типа[168].

В город же шли главным образом продовольствие и медикаменты — почти 80 тысяч рейсов грузовыми машинами[169].

Результаты работы Алексея Николаевича в Ленинграде впечатляют. В первую очередь налажена эвакуация населения и грузов. Ленинградские предприятия благодаря грамотным решениям Косыгина смогли увеличить производство вооружения и боеприпасов, причем для нужд не только Ленинградского, но и других фронтов. Удалось наладить поставки в Ленинград продовольствия и топлива.

«Зима-убийца» в Ленинграде больше не повторилась. Позже А. Н. Косыгин был занесен в список почетных ветеранов Ладоги и награжден орденом Красного Знамени[170]. Из своих орденов — к ним он был равнодушен и не носил даже орденские планки, из-за чего получил в 1976-м выговор от Л. И. Брежнева, — этот он выделял и гордился им.

В помощь армии

…19 мая 1942 года в секретариат председателя ГКО СССР поступило обращение за подписью заместителя народного комиссара обороны СССР генерал-майора М. П. Воробьева[171]: «Прошу доложить председателю ГОКО[172] тов. Сталину И. В. письмо с просьбой о возложении персональной ответственности на одного из заместителей председателя СНК СССР (желательно на тов. Косыгина А. Н.) за обеспеченность действующей армии средствами инженерного вооружения»[173].

Армия ощущала острую нехватку инженерно-саперного оборудования и шанцевого инструмента. Промышленность почти год не выполняла плановых поставок по противотанковым и противопехотным минам, взрывчатым веществам, средствам маскировки, электросредствам и переправочным паркам. По передвижным ремонтным мастерским, лесозаготовительным средствам, дорожно-строительному оборудованию и насосам поставки вообще прекратились. Все запасы были исчерпаны, инженерные части и подразделения со своими задачами справлялись с трудом, что подрывало боеспособность действующей армии.

^{Михаил Петрович Воробьев. 1950-е. [Из открытых источников]}

Откуда же Воробьев, человек сугубо военный, мог знать о Косыгине? Судя по всему, в армии его способности тоже знали и ценили. Просьбу Воробьева Сталин удовлетворил незамедлительно: «Поручить т. Косыгину, заместителю председателя СНК СССР, наблюдение за выполнением заказов НКО по инженерному вооружению Красной армии»[174].

Уже 21 мая 1942 года Косыгин был назначен ответственным за выполнение заказов Наркомата обороны по инженерному вооружению РККА.

Для Алексея Николаевича это поручение было совершенно неожиданным — инженерным вооружением ему заниматься никогда не приходилось. Как всегда, начал он с того, что сам подробно изучил ситуацию. Попросил председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского ежеквартально представлять ему лично проекты планов производства инженерного вооружения, согласованные с Главным военно-инженерным управлением РККА.

^{Служебная записка заместителя наркома обороны СССР М. П. Воробьева А. Н. Поскребышеву с просьбой доложить И. В. Сталину о ходатайстве Наркомата обороны СССР о возложении персональной ответственности за обеспечение действующей армии предметами инженерного вооружения на одного из заместителей председателя Совнаркома СССР, желательно на А. Н. Косыгина. 19 мая 1942. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 63. Л. 165]}

^{Постановление ГКО СССР № 1798 о поручении А. Н. Косыгину наблюдения за выполнением заказов Наркомата обороны СССР по инженерному вооружению Красной армии. 21 мая 1942. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 36. Л. 27]}

Почти за год боевых действий инженерные части РККА понесли огромные потери в вооружении. Запасы, хранившиеся на складах и распределявшиеся по войскам, расходовались быстрее, чем предусматривалось. Взрывчатых веществ хватило всего на три месяца, шанцевого инструмента — на четыре. Того, что удалось «наскрести» в военных округах, расположенных в восточных областях СССР, хватило до декабря 1941 года. Поставки нового инженерного вооружения с промышленных предприятий начались в самом конце 1941 года, но, как и отмечал генерал-майор М. П. Воробьев, плановые задания не выдерживались.

Приходилось пользоваться помощью населения, подручными средствами, создавать кустарные ремонтные мастерские, изымать у людей инструменты. Ясно, что такие меры не могли обеспечить инженерное обустройство позиций, особенно в оборонительных боях.

Алексей Николаевич был немало удивлен, узнав, что с начала войны ГКО СССР и СНК СССР приняли полтора десятка постановлений и отдали более 20 распоряжений, связанных с производством инженерного вооружения[175]. Дело же «с мертвой точки» практически не сдвинулось.

По мнению военных и гражданских специалистов, которых Алексей Николаевич привлек к работе, для выстраивания работающей системы понадобится год. А параллельно нужно решать первоочередные задачи. Уже на следующий день после нового назначения Косыгин обратился в ГКО:

«В связи с необходимостью увеличения выпуска деревянных противотанковых мин для ГВИУ КА [Главного военно-инженерного управления Красной армии] нами рассмотрен вопрос об организации производства динамона [динамита] и снаряжения им противотанковых мин на незагруженных предприятиях Наркомстройматериалов СССР, Наркомстройматериалов РСФСР и Наркомхимпрома (кирпичные и цементные заводы, Егорьевский рудник).

В мае месяце указанные заводы смогут снарядить 70 тысяч мин и в июне 585 тысяч мин. Кроме того, на Новороссийских цементных заводах с июня будет организован ежемесячный выпуск 60 тысяч асбоцементных мин, снаряжаемых также динамоном [динамитом].

Выпуск деревянных корпусов противотанковых мин производится на предприятиях Наркомлеса СССР, Наркомтекстиля СССР, Наркомторга СССР, Наркоммясомолпрома СССР, Наркомместпрома РСФСР и промкооперации.

Прилагая проект постановления ГОКО „О мероприятиях по расширению производства противотанковых мин“, просим рассмотреть его и утвердить.

Проект согласован с заинтересованными наркоматами»[176].

Тот факт, что уже на второй день после нового назначения Косыгин поставил вопрос о производстве мин, не случаен. Противотанковых средств в оборонительных операциях критически не хватало. Поступали требования о создании новых моделей и типов, усовершенствовании уже существующих образцов. Однако исходить приходилось из имевшихся возможностей, производственных мощностей. Отсюда и упомянутые мины в асбоцементном корпусе. Взялись, как требовала армия, и за освоение новых типов мин, противотанковых и противопехотных. Количество задействованных предприятий выросло всемеро за счет военной конверсии гражданской промышленности.

Общий план Косыгин представил И. В. Сталину на личной встрече 14 июня 1942 года[177]. Он включал широчайший спектр средств, оборудования и машин: мины и взрывчатые вещества, шанцевый инструмент, миноискатели и подрывные машинки, электростанции типа АЭ-2 и АЭС-3, землеройно-транспортные машины, снегоочистители, грейдеры, прицепные катки, лесопильные станки и рамы, броневые скрывающиеся огневые точки и многое другое[178]. Полная номенклатура инженерного вооружения насчитывала более 2000 наименований[179].

Самые серьезные сложности возникли с переправочными парками. Большая часть специализированных предприятий оказалась на оккупированной территории, а в Ленинграде и в Ленинградской области профильные заводы встали. Те, что были эвакуированы на восток, перешли на выпуск другой продукции. Косыгин настоял на привлечении предприятий гражданской промышленности, понимая, что им для перестройки мощностей понадобится определенное время. Оно было использовано для того, чтобы внести изменения в конструкции переправочных средств, пойдя на ряд упрощений и снизив требования к характеристикам продукции. В частности, вместо специальных марок стали использовать иные, по преимуществу — углеродистые.

В итоге к весне 1944 года части и подразделения Красной армии были полностью укомплектованы переправочными средствами: деревянно-понтонными парками ДМП-41, ДМП-42, тяжелыми понтонными парками ТМП и Н2П, легкими понтонными парками НЛП и ДЛП, а также катерами БМК-60 и полуглиссерами НКЛ-27[180]. Это дало возможность обеспечить наступательные операции с форсированием водных преград.

По инициативе Алексея Николаевича производство средств инженерного вооружения планировалось не только на год, но и поквартально. По его же предложению в аппарате СНК СССР была создана группа инженерного вооружения, которую возглавил один из его ближайших помощников А. С. Болдырев.

Этому предшествовал довольно любопытный эпизод. Генерал-майор М. П. Воробьев, узнав о назначении гражданского лица руководителем группы, пришел к Косыгину.

— Алексей Николаевич, прошу вас изменить свое решение, Болдырев, вероятно, хороший технолог, но ни о минах, ни о переправочных средствах, заграждениях и другом инженерном имуществе он понятия не имеет, — заявил генерал.

Алексей Николаевич не сдержал улыбку:

— А знаете что, сделаем так. Пусть Болдырев поработает месяца три. Если не справится, приму предложенную вами кандидатуру.

Болдырев, как добросовестный ученик Косыгина, начал с того, что «собрал все справочники, ОСТы, ГОСТы и технические условия по инженерной технике и составил по всей номенклатуре свой сводный справочник с указанием норм расхода материалов на изготовление этой техники и саперного имущества».

На «первом же рассмотрении у Косыгина проекта плана поставок на III квартал 1941 года М. П. Воробьев прервал доклад Болдырева и заметил, что для понтонных парков недодано 600 тонн металла. Алексей Николаевич вопросительно посмотрел на Болдырева.

— Все правильно, — сказал Болдырев. — Вот справка об обеспечении понтонных парков металлом. По договоренности с Госпланом в ресурсах учтены и потери металла, и дополнительная потребность на комплектацию соединительных устройств. Норма расхода даже немного превышает нормы ГВИУ — они указаны в справке.

Тогда Косыгин обратил свой взор на Воробьева. Тот что-то нервно шепотом выговаривал начальнику ГВИУ полковнику А. Я. Калягину и его заместителю А. А. Игнатову.

— Да, видимо, в наших расчетах есть неточность, — наконец смущенно проговорил Воробьев. — Я снимаю свои возражения. К сожалению, мы без согласования с поставщиками несколько завысили нормы.

— Есть ли еще вопросы по плану? — спросил Косыгин. Все молчали. — Нет? Это редкий случай, — заключил он»[181].

Размещение всей номенклатуры заказов инженерного вооружения требовало знания возможностей и оборудования «непрофильных» предприятий. Заказы Главного военно-инженерного управления РККА со второй половины 1942 года передавались заводам местной и кооперативной промышленности Наркомата промышленности строительных материалов СССР (взрывчатые вещества, замыкатели, взрыватели), Наркомата лесной промышленности (шанцевый инструмент и «тара» для мин), Промкооперации (маскировочные средства). К работе подключили даже Государственное учебно-педагогическое издательство и Комитет по делам искусств при СНК[182].

Разумеется, для конверсии привлекались инженерно-технические работники, ученые из оборонной промышленности. Это требовало грамотной координации, смелости в принятии порой рискованных решений, особенно при поточном методе производства.

В общей сложности к началу 1945 года было создано и модернизировано более 180 видов различных инженерных средств, стоящих на вооружении в РККА.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 апреля 1943 года за успешное выполнение заданий правительства по изготовлению и снабжению Красной армии средствами инженерного вооружения 369 человек были награждены орденами и медалями, в том числе орденом Ленина — пятеро, Красного Знамени — двое, Отечественной войны II степени — двое, Трудового Красного Знамени — 24, Красной Звезды — 38, «Знак почета» — 104 человека. Среди новых кавалеров ордена Ленина мы встречаем и М. П. Воробьева[183], теперь уже в чине генерал-лейтенанта.

Сам М. П. Воробьев еще в декабре 1942 года ходатайствовал перед председателем ГКО СССР о награждении А. Н. Косыгина орденом Ленина. Он отмечал, что «с мая 1942 года поступление инженерных средств в Красную армию увеличилось в два-три раза. Промышленность по ряду номенклатур инженерной техники выполнила и перевыполнила план, предусмотренный постановлением Государственного комитета обороны. Из общего количества поступления средств инженерной техники за время Отечественной войны в последние шесть месяцев поставлено более 60–65 %.

^{Докладная записка заместителя наркома обороны СССР М. П. Воробьева председателю ГКО СССР И. В. Сталину с ходатайством о награждении А. Н. Косыгина орденом Ленина. 15 декабря 1942. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 863. Л. 31]}

Перелом поставки инженерных средств произведен благодаря большой работе, проведенной тов. Косыгиным А. Н., и повседневной помощи, оказываемой им Наркоматам, выполняющим заказы по средствам инженерного вооружения для Главного военно-инженерного управления Красной армии»[184].

И пусть в наградные списки капитана запаса А. Н. Косыгина не включили, оценка его деятельности главным заинтересованным лицом говорит о многом.

Новые назначения и новые задачи

Ситуация весны — лета 1942 года — неудачи Красной армии на юго-западном участке советско-германского фронта, в первую очередь под Харьковом, стремительное продвижение вермахта на Кавказ и к Волге — потребовала эвакуации гражданского населения, промышленных предприятий и материальных ценностей из южных областей и северокавказских автономий СССР.

22 июня 1942 года, ровно год спустя после начала войны, А. Н. Косыгин был назначен уполномоченным образованной ГКО СССР Комиссии по эвакуации (постановление за № 1922)[185]. В нее также вошли Н. М. Шверник (председатель), А. И. Микоян, М. З. Сабуров, Б. Н. Арутюнов, П. А. Ермолин.

Как и прежние, эта комиссия вносила свои решения на утверждение ГКО, а ее распоряжения были обязательны «для всех наркоматов и местных организаций на исполнение по эвакуации»[186].

Вторая волна эвакуации, охватившая Ростовскую, Воронежскую, южные районы Орловской, Сталинградскую, Ворошиловградскую области и Северный Кавказ, была менее интенсивной и более организованной. Однако возникли новые транспортные проблемы. Так, направлять эшелоны из Ростовской области и Краснодарского края на север через Лихую и на северо-восток через Тихорецкую — Сальск — Сталинград — Саратов летом 1942 года было уже невозможно. Их можно было проводить только через Тихорецкую — Армавир — Гудермес и далее на Кавказ. Оборудование с промышленных предприятий, сырье и готовая продукция эвакуировались через Махачкалу, Баку и Красноводск в Среднюю Азию и далее. Огромный поток эвакуационных поездов от Ростова на Кавказ встречался с встречным потоком воинских эшелонов, двигавшихся к фронту. Дабы избегать транспортных пробок, приходилось отслеживать местоположение каждого состава.

^{Докладная записка А. Н. Косыгина И. В. Сталину к вносимому им на утверждение проекту постановления ГКО СССР «Об эвакуации оборудования из Ленинграда» и о своем намерении выехать в Ленинград на 10–15 дней для обеспечения выполнения решения ГКО СССР. 19 июля 1942. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 80. Л. 167]}

Германские военно-воздушные силы ежедневно бомбили не только крупные железнодорожные узлы Краснодарского края и Северного Кавказа, но и небольшие станции и разъезды, железнодорожные перегоны, мосты[187]. «В Серафимовическом районе приступили к эвакуации жителей и всего ценного. Паромов мало — скот переправляется вплавь. Большие трудности возникли с вывозом зерна. Нет горючего. Да, невесело…»[188] — записал в своем дневнике 13 июля 1942 года первый секретарь Сталинградского обкома партии.

Косыгин опирался на опытную команду профессионалов, которая уверенно бралась за новые задачи — такие, как переброска оборудования с нефтепромыслов, запасов нефти и нефтепродуктов. Эвакуация промышленных предприятий, зерна и фуража, исторических ценностей, а главное, конечно, людей была уже отработана. Несомненно, Косыгин помнил слова Сталина: «Эвакуация прифронтовой полосы нужна также для того, чтобы в этой полосе не осталось ни одного подозрительного лица, чтобы войсковой тыл был зачищен на 100 %». Их передал командующий Юго-Западным фронтом С. К. Тимошенко. Однако своей задачей Косыгин видел спасение мирных граждан, стариков, детей, женщин.

«Зачистки» — не его забота. Позволил ли он себе некоторое отступление от «линии партии»? Пожалуй…

26 июля 1942 года состоялась еще одна встреча Косыгина со Сталиным, которая растянулась почти на два часа. В кабинете традиционно присутствовали Молотов, Ворошилов, Берия, Маленков. Приглашены были также заместители наркома обороны Е. А. Щаденко, Н. Н. Воронов, Н. Д. Яковлев, офицеры Главного организационного управления Генштаба А. Г. Карпоносов, Ф. И. Вахитов, Н. И. Четвериков, известный летчик А. В. Беляков, в то время — начальник одного из летных учебных заведений. Алексей Николаевич докладывал об итогах первого месяца эвакуации 1942 года, а также о ситуации на юго-западе в народнохозяйственном аспекте. Главная угроза — потеря нефтяных промыслов Северного Кавказа, прекращение поставок бакинской нефти — была близка как никогда.

^{Семен Константинович Тимошенко. 1950-е. [Из открытых источников]}

Спустя всего два дня, 28 июля 1942 года, появился знаменитый приказ № 227 — «Ни шагу назад»…

После назначения в июне 1942 года в Комиссию по эвакуации А. Н. Косыгин был освобожден от обязанностей уполномоченного по эвакуации Ленинграда. Однако, выполняя поручение ГКО СССР, продолжал курировать переброску с ленинградских заводов оборудования до ноября 1943 года[189]. 11 ноября 1943 года за подписью А. И. Микояна, А. А. Жданова, А. Н. Косыгина на имя И. В. Сталина была направлена докладная записка о внесении на утверждение проекта постановления «О прекращении эвакуации оборудования из Ленинграда»: «Дальнейшая эвакуация может быть разрешена только в части ненужного для Ленинграда оборудования с предварительным согласованием с Военным советом Ленинградского фронта и только с разрешения ГОКО»[190]. ГКО СССР принял соответствующее постановление 12 ноября 1943 года[191].

^{Отчет А. Н. Косыгина об эвакуации оборудования с ленинградских заводов с 1 по 15 августа 1942 года. 1942. [ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 59. Д. 12. Л. 11]}

^{Докладная записка А. И. Микояна, А. Н. Косыгина, А. А. Жданова И. В. Сталину о внесении на утверждение проекта постановления ГКО СССР «О прекращении эвакуации оборудования из г. Ленинграда». 11 ноября 1943. [РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 243. Л. 19]}

23 августа 1942 года А. Н. Косыгин был назначен уполномоченным ЦК ВКП(б) и СНК СССР по обеспечению заготовок местных видов топлива — угля, торфа, дров.

Потеря в 1941 году Донецкого угольного бассейна, огромные разрушения на Подмосковном угольном бассейне лишали промышленные предприятия и железнодорожный транспорт необходимого топлива. Приходилось мобилизовать внутренние резервы, изыскивать на местах новые и расконсервировать старые угольные месторождения, использовать торф и даже дрова.

Косыгин уже занимался этой проблемой (уголь) в ноябре — декабре 1941 года в Москве и Московской области. Теперь ее нужно было решать в иных масштабах.

Во-первых, важно было понять объемы потребления. Учесть нужды населения и промышленности, железных дорог и речного флота…

Во-вторых, выяснить, какими топливными и трудовыми ресурсами располагает тот или иной регион.

В-третьих, необходимо было создать механизм, обеспечивающий добычу, если потребуется — обогащение, доставку и распределение энергоносителей.

И вновь Алексей Николаевич как «кризисный менеджер» начинает с нуля: сбор информации, привлечение специалистов. Составление сводок, планов, графиков. Требования, обращения, телефонограммы, командировки, встречи и совещания с подчиненными и руководством Совнаркома СССР…

Косыгин выезжал на Урал и в Кузбасс, в Башкирию и Татарию, постоянно бывал на объектах Подмосковного угольного бассейна. Особенно внимательно следил за поставками угля в Ленинград, требуя от начальника Главного управления по снабжению народного хозяйства углем при Совнаркоме РСФСР И. В. Курмашева соблюдать график[192].

Многие вопросы решал самостоятельно, на свой страх и риск, доверяясь многолетнему опыту и профессиональному чутью, которые его, как правило, не подводили. Резко выросли объемы добычи угля на шахтах и разрезах Урала и Сибири, производство каменноугольного кокса в Челябинске, Нижнем Тагиле, Караганде, заготовки древесины в северных областях (Архангельск, Вологда) и в Сибири, торфоразработки в Московской области.

Косыгин добился, чтобы труд в шахтах, на обогатительных фабриках приравнивался к службе в действующей армии и шахтеры получали «бронь».

^{Указ Президиума Верховного Совета СССР № 605/94 «О награждении орденами и медалями начальствующего и рядового состава Красной армии и Военно-Морского Флота». 7 марта 1943. [ГА РФ. Ф. Р-7523. Оп. 4. Д. 155. Л. 55, 56]}

Он координировал деятельность управлений по заготовке топлива, созданных по его распоряжению при наркоматах, обеспечение предприятий угольной, торфяной и лесной промышленности необходимым инструментом, механизмами и оборудованием.

К работам по заготовке топлива, по разгрузке вагонов с углем и дровами привлекали рабочих, служащих, учащихся старших классов. Как отмечал Косыгин, большой процент «заготовителей» составляли женщины и подростки[193].

Пожалуй, описываемый период — безусловно, самый сложный для Алексея Николаевича. Много лет спустя он вспоминал:

«Во время войны изменились формы и методы планового руководства народным хозяйством, усилилась централизация в управлении экономикой. Быстро меняющаяся обстановка на фронтах, необходимость принятия оперативных и гибких решений обусловили повышение роли текущего планирования. Квартальные, месячные и декадные народнохозяйственные планы стали основной формой планирования в военное время.

Оборонная промышленность в первую очередь обеспечивалась рабочей силой. В пользу военного производства перераспределялись металл, уголь, электроэнергия, оборудование…

Был увеличен рабочий день, введены обязательные сверхурочные работы, отменены очередные и дополнительные отпуска. Это позволило без увеличения числа работников примерно на одну треть повысить загрузку и использование оборудования. Совнаркомам республик, крайисполкомам и обкомам было предоставлено право оперативно маневрировать рабочей силой в интересах увеличения военного производства.

На нужды войны стали работать почти все отрасли промышленности. Заводы тяжелого, транспортного и сельскохозяйственного машиностроения переходили на выпуск танков, предприятия среднего машиностроения — минометов, артиллерийских орудий, боеприпасов. На производство вооружения и боеприпасов переводились также ремонтно-механические цехи заводов, предприятия местной промышленности и промысловой кооперации.

^{Выписка из протокола № 15 заседания Президиума Верховного Совета РСФСР о назначении А. Н. Косыгина председателем Совнаркома РСФСР. 23 июня 1943. [ГА РФ. Ф. А-385. Оп. 1. Д. 383. Л. 32]}

В черной металлургии за короткий срок резко увеличилась выплавка высококачественной стали, возрос выпуск специальных видов проката. В производстве нефтепродуктов существенно повысился удельный вес авиационного бензина, а в выпуске химической продукции — химикатов для нужд фронта.

В короткие сроки была перестроена работа транспорта. Движение поездов осуществлялось по специальному воинскому графику, что обеспечивало большую ритмичность и лучшее использование пропускных способностей железных дорог…»[194]

О чем это? Да все о той же мобилизационной экономике, принципы которой были базовыми для Советского Союза, причем не только в годы войны…

Кульминационным моментом в ее развитии стал 1943 год. Этот же год стал знаковым и для Алексея Николаевича.

«Тогда считать мы стали раны…»

16 марта 1943 года главный редактор американского издания «Биографическая энциклопедия мира» Николс отправил в Москву письмо на имя Алексея Николаевича Косыгина: «Ваше имя предложено включить в третье издание энциклопедического словаря мира, посвященного лицам каждой страны, чьи достижения в соответствующей отрасли заслуживают признания. Пожалуйста, заполните и возвратите приложенную карточку-анкету»[195].

Косыгин лишь улыбнулся: не до того…

23 июня 1943 года он был назначен председателем Совнаркома РСФСР с сохранением за ним должности зампреда Совнаркома СССР[196]. Согласно постановлению СНК РСФСР от 3 августа 1943 года за № 697 «Распределение обязанностей между председателем СНК и его заместителями», Косыгин координировал Народный комиссариат финансов и Народный комиссариат государственного контроля РСФСР[197]. По сути же — все республиканские наркоматы и ведомства.

Теперь Косыгину предстояла «инвентаризация» всего хозяйства РСФСР: промышленного, транспортного, сельского, социального. Точнее — того, что осталось от довоенной экономики республики: тяжелой, легкой и пищевой промышленности. От совхозов и колхозов, производивших почти треть валового сбора зерна в СССР…[198]

Общий ущерб Подмосковному угольному бассейну — примерно 400 миллионов рублей.

«Ростовуголь» — взорваны и затоплены более 200 шахт, уничтожено или вывезено (во время эвакуации или немцами) все оборудование.

Нефтепромыслы Чечено-Ингушской АССР и Краснодарского края — более 3 тысяч скважин с годовой добычей до 5 миллионов тонн нефти разрушены или полностью уничтожены.

Грозненский нефтяной район — взорвана атмосферно-вакуумная установка с годовой производительностью 660 тысяч тонн нефтепродуктов и крекинг-установка с годовой переработкой 227 тысяч тонн нефти. Разрушены 720 нефтебаз, выведен из строя керосинопровод Грозный — Трудовая, почти полностью уничтожен Краснодарский нефтеперегонный завод[199]. Суммарный ущерб — более 5 миллионов рублей.

Черная и цветная металлургия. От Сталинградского металлургического завода «Красный Октябрь», Сулинского и Таганрогского металлургических заводов остались одни руины. Значительные разрушения Косогорского и Новотульского заводов.

Машиностроение. Выведены из строя Сталинградский тракторный, Ростсельмаш, Калининский вагоностроительный, Брянский паровозостроительный, Краснодарский станкостроительный, Таганрогский котлостроительный, Бежецкий и Людиновский машиностроительные заводы. К минимуму свели производство ленинградские «Русский дизель», «Электросила», Невский завод имени В. И. Ленина, «Кировский», «Большевик», «Электропровод», «Красная заря», Ижорский[200].

Всего же на временно оккупированной территории РСФСР частично или полностью разрушено 12 150 больших и малых промышленных предприятий[201].

Приведены в негодность 13 тысяч километров железных дорог, вокзалы, станционные постройки, морские и речные порты[202]. Особенно сильно разрушены железные дороги Москва — Ленинград, Москва — Минск, Москва — Киев, морские порты: Мурманский, Ленинградский, Новороссийский, Керченский, Севастопольский, а также портово-пристанское хозяйство Волги, Дона, Верхнего Днепра, Беломорско-Балтийского канала и канала Москва — Волга.

На территориях, освобожденных от оккупации, почти не осталось легковых и грузовых автомобилей, автобусов, во многих районах — только гужевой транспорт[203].

— Сельское хозяйство, — Косыгин вздохнул. — Разорены все попавшие в зону оккупации совхозы и колхозы, а также машинно-тракторные станции, уничтожена или вывезена в Германию вся не эвакуированная на восток сельскохозяйственная техника — 46 тысяч тракторов и 18 тысяч комбайнов[204]. Значительно сократились, кое-где на треть, посевные площади[205]. От поголовья крупного рогатого скота где-то осталась половина, где-то — четверть[206]. Более чем на две трети уменьшилось поголовье лошадей[207].

— Народное образование и здравоохранение — здесь еще хуже, — вздыхал про себя Алексей Николаевич, — уничтожено и повреждено 23 тысячи школ, более 1600 больниц, 3700 поликлиник[208].

Разрушено 500 городов и рабочих поселков, около 3 миллионов городских жителей республики остались без крова[209]. Только на территории 19 территориально-административных объединений республики погибли более 1,8 миллиона мирных жителей, из 17 областей РСФСР вывезли в Германию свыше 2,4 миллиона человек. Население сократилось с 15,7 миллиона человек по переписи 1939 года до 11,8 миллиона человек после освобождения (в первые месяцы 1943 года)[210], то есть на четверть[211].

Общий прямой ущерб, нанесенный гитлеровцами народному хозяйству, составил в РСФСР 249 миллиардов рублей[212].

Страшные цифры, страшные масштабы человеческого бедствия. А война продолжалась, и конца ей не было видно…

Восстановление

Главная задача Косыгина на посту председателя Совнаркома РСФСР очевидна — восстановление хозяйства освобожденных и прифронтовых районов республики. Они должны работать на Победу, и будут работать на Победу. Алексей Николаевич выразился кратко, но емко: «В работе по обеспечению фронта нет второстепенных участков. Каждое звено экономики важно, от его успешной деятельности зависит работа всего военного хозяйства»[213].

В течение 1943–1944 годов на восстановление экономики освобожденных и прифронтовых районов РСФСР было выделено 17 миллиардов рублей из союзного бюджета. Для Российской Федерации — крохи, но Косыгин прекрасно понимал, насколько непросто было выкроить и эту сумму. Он и не настаивал на большем, зато контролировал расход каждого рубля.

Восстанавливать хозяйство РСФСР предстояло одновременно на огромной территории и по всем направлениям. Прежде всего — топливную и тяжелую промышленность, транспорт. В страшном дефиците были строительные материалы и техника. Не хватало рабочих рук, но даже оставшееся население сложно было обеспечить продовольствием, одеждой, обувью, медикаментами, жильем.

Восстановление топливной промышленности на территории РСФСР началось еще в декабре 1941 года, после контрнаступления Красной армии под Москвой. Уже тогда А. Н. Косыгин немало сделал для реализации постановления Совнаркома СССР от 29 декабря 1941 года «О восстановлении угольных шахт в Подмосковном угольном бассейне»[214]. «На месте» изучил подмосковные районы, где велись угольные и торфяные разработки, прежде всего Волоколамский, Клинский, Шатурский.

Теперь, уже будучи председателем республиканского Совнаркома, он обладал гораздо большими полномочиями и возможностями, в том числе кадровыми. Вновь пригодилась редкая способность находить квалифицированных специалистов и в кратчайшие сроки формировать собственную «команду»[215]. Очень помогал талантливый молодой (41 год) руководитель угольной промышленности Союза Василий Васильевич Вахрушев.

26 сентября 1943 года в постановлении ГКО СССР «О мерах по дальнейшему увеличению добычи угля в Подмосковном бассейне для обеспечения потребностей в угле промышленности и транспорта г. Москвы и центральных областей СССР» отмечалось, что Подмосковный угольный бассейн дает уже на 18 % угля больше, чем до войны[216]. Результат поистине феноменальный. Однако Косыгин прекрасно понимал, что московского угля (14 % от общего объема на конец 1943 года) центральным областям России не хватит.

С осени 1943 года началось возрождение объединения «Ростовуголь». К концу 1943 года здесь вступили в строй 123 шахты, добыча угля составила 8–9 тысяч тонн в сутки — четверть от довоенного уровня. Уже на следующий год она выросла втрое. Произошло это не только за счет самоотверженного труда шахтеров. Косыгин добился восстановления шахтного оборудования — копров, подъемников, врубовых машин, отбойных молотков, электровозов и вагонеток, подъездных железнодорожных путей. Часть поставили с шахт Урала и Сибири. В ноябре 1945 года «Ростовуголь» достиг довоенных объемов. Это была победа.

Без внимания не оставалась и нефтяная промышленность. К январю 1944 года было восстановлено 228 скважин «Грознефти», добыча нефти по сравнению с 1943 годом увеличилась более чем на 40 %. Косыгин считал эти показатели настоящим «прорывом».

По инициативе Косыгина на Кубани создавались краткосрочные подготовительные курсы, туда командировались инженерно-технические кадры из Азербайджана и Дагестана, вводился бригадно-индивидуальный метод обучения. Благодаря этим усилиям в 1943–1944 годах удалось пополнить кадры нефтяников «Грознефти» более чем 4,5 тысячами специалистов — бурильщиками, операторами, механиками, диспетчерами, мотористами.

6 ноября 1943 года ГКО СССР принял постановление «О мероприятиях по восстановлению нефтяной промышленности Краснодарского края», где Совнаркому РСФСР устанавливался план добычи нефти, бурения скважин и ввода в действие нефтеперерабатывающих комбинатов. В феврале 1944 года Косыгин сообщал в союзный Совнарком и ГКО СССР, что за шесть месяцев на Кубани было пробурено 6 новых скважин, введены в строй 8 промысловых нефтекачалок, проложен 90-километровый нефтепровод Краснодар — Хаджи. Для работников нефтепромыслов построили 120 жилых домов. В начале 1945 года в Краснодарском крае было добыто более 650 тысяч тонн нефти, что составило 30 % от довоенного уровня.

«В войну страна вошла с 32 млн тонн добычи нефти, вышла с 19 млн тонн, — суммировал после 1945 года нарком нефтяной промышленности западных и южных районов РСФСР Н. К. Байбаков, — к 1947 году добыча нефти в РСФСР превысила довоенные показатели»[217].

Однако мы забежали вперед. А тогда, в военном 1943-м, нехватку угля и нефти восполняли дровами и торфом.

«На дровяное топливо были переведены железные дороги Севера, Северо-Запада и Центра, многие промышленные предприятия, коммунальное хозяйство большинства городов, в том числе Москвы и Ленинграда», — отмечал Алексей Николаевич[218].

Добавим в качестве примера, что один из оборонных заводов Пермской области запрашивал в неделю 300 вагонов дров!

Заготовке торфа, которая в годы войны стала по-настоящему одной из стратегических отраслей, вошедшей в состав Наркомата электростанций, до 1943–1944 годов достаточного внимания не уделялось, хотя известно, что торф при условии его качественного брикетирования — отличное высококалорийное топливо.

А. Н. Косыгин специально изучал способы его использования и заготовок. В 1945 году в РСФСР были запущены 28 торфобрикетных заводов мощностью 225 тысяч тонн в год. В 1946 году планировалось ввести в 3–4 раза больше. И соответственно освоить новые месторождения. Председатель СНК РСФСР поставил задачу наладить выпуск необходимого оборудования, а также обеспечить торфоразработки рабочей силой[219].

В 1943 году предприятия Главторфа добыли 11,2 миллионов тонн торфа — больше, чем в последнем довоенном. По представлению Косыгина Президиум Верховного Совета СССР принял указ, согласно которому «за успешное выполнение заданий правительства по добыче торфа в сезоне 1943 года» были награждены 465 работников торфяной промышленности: орденом Ленина — 9 человек, орденом Трудового Красного Знамени — 48 человек, орденом «Знак Почета» — 171 человек, медалью «За трудовую доблесть» — 118 человек и медалью «За трудовое отличие» — 119 человек[220].

Это все, что он мог…

Есть топливо — можно поднимать металлургию. В первую очередь восстанавливались крупнейшие предприятия, такие, как Новотульский и Косогорский металлургические заводы, Мышегский, Дубенский, Ханинский и Митинский чугунолитейные.

Особое внимание — освобожденному Сталинграду. До войны он был индустриальным и культурным центром Средней Волги. Теперь он лежал в руинах. Первый секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) А. С. Чуянов вспоминал, каким увидел город сразу после капитуляции 6-й армии вермахта в начале февраля 1943 года: «Город… был весь в развалинах. Кое-где еще пылали пожарища. Из подвалов и завалов домов несло трупным запахом. Заводы разрушены, цехи представляют груды искореженного металла, бетона и штукатурки. Мертвыми гигантами замерли „Красный Октябрь“, „Баррикады“, тракторный… стоят обгоревшие и разбитые скелеты развалившихся огромных корпусов большой городской гостиницы, Дома Красной армии, универмага, гостиницы „Интурист“, „Дома коммуны“ и многих других. Еще не убраны разбитые немецкие танки, орудия, автомашины. Повисли на проводах телефонные столбы. Лежит на рельсах сгоревший трамвай»[221].

Прежде чем расчищать руины, сначала их тщательнейшим образом осматривали саперы в поисках мин и неразорвавшихся боеприпасов, потом за дело брались рабочие бригады. Поначалу восстановительные работы велись местными силами. Однако Косыгин настоял на приоритетном выделении строительной техники для Сталинграда, несмотря на довольно скудный ее запас. Он предложил создать специальные строительные организации (спецстройтресты) и добился поддержки ГКО. В Сталинград строителей отправляли со всей страны. Были также задействованы нестроевые части РККА и «спецконтингент» — заключенные ГУЛАГа.

Люди жили в палатках, землянках и неотапливаемых бараках, плохо было поставлено питание, обеспечение спецодеждой и инструментом. Об этом А. Н. Косыгину сообщали многие — от простых работяг до инструкторов КПК ЦК ВКП(б).

Косыгин бывал в Сталинграде в 1944 и 1945 годах, наблюдая за ходом восстановительных работ и в промышленных зонах, и в самом городе. Он прекрасно понимал, что восстановление индустриальных исполинов, таких, как «Красный Октябрь», — это не только весомый экономический вклад в Победу, но и мощный моральный фактор[222].

Вопрос о восстановлении Сталинграда рассматривался на заседании Совнаркома РСФСР 13 января 1944 года. По личному распоряжению Косыгина на заседание был вызван 1-й секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) А. С. Чуянов, чьи воспоминания о Сталинграде мы уже приводили.

Итог почти года работ в разрушенном городе был внушителен: введены в строй 378 тысяч квадратных метров жилой площади для 116 тысяч человек, электростанция, водопровод, трамвайное сообщение, телефонная сеть, школьные здания (на 22 300 учащихся), 187 магазинов, 125 столовых[223].

В конце марта 1945 года были запущены основные мощности: блюминг, четыре мартеновских печи, три прокатных стана сталинградского промышленного гиганта «Красный Октябрь».

Не оставлял без внимания А. Н. Косыгин и свой родной Ленинград, где восстановительные работы начались еще до полного снятия блокады. Центральными объектами стали заводы «Электросила» имени С. М. Кирова, «Большевик», Машиностроительный завод имени В. И. Ленина, Кировский завод, Ижорский машиностроительный завод и другие.

В постановлении ГКО от 29 марта 1944 года «О первоочередных мероприятиях по восстановлению промышленности и городского хозяйства Ленинграда в 1944 году»[224] регламентировались сроки исполнения работ, в том числе на промышленных объектах, в первую очередь «энергетических хозяйствах малой металлургии… промышленности строительных материалов»[225]. Постановление носило обязательный характер для всех структур Совнаркома РСФСР.

В течение 1944 года Совнарком РСФСР совместно с союзным правительством принял еще 18 решений, связанных с восстановлением промышленности и городского хозяйства Ленинграда. В подготовке каждого из этих постановлений Алексей Николаевич участвовал лично.

В 1943–1944 годах СНК РСФСР принимал аналогичные постановления относительно Калинина, Орла, Курска, Новороссийска, Севастополя, Ростова-на-Дону, Краснодара, Воронежа. А. Н. Косыгин бывал в этих городах и до войны, и после их освобождения. Здесь первоочередное внимание уделялось пищевой промышленности (хлебопекарням, молочным заводам и пр.).

Средства, отпускаемые на нужды жилищно-коммунального хозяйства, в большинстве городов в 1944 году были освоены лучше, чем в 1943 году, полностью. В 1945 году предусматривался дальнейший рост капиталовложений на нужды жилищно-коммунального хозяйства[226].

Предприятия местной промышленности и кооперации — сферы, хорошо известной Алексею Николаевичу еще с 1920-х годов, — восстанавливались в Воронежской, Курской, Тульской областях, Северо-Осетинской и Кабардино-Балкарской АССР и в ряде других районов. Только в Орловской области до конца 1944 года было восстановлено 202 предприятия районного подчинения[227]. Косыгин полагал, что местная промышленность и потребкооперация должны сыграть существенную роль в решении бытовых проблем освобожденных районов РСФСР.

В 1944 году республиканская и местная промышленность произвела продукции на 3,6 миллиарда рублей, превысив показатели 1943 года на 18 %[228]. Правда, приходилось делать поправку на приписки, да и качество изделий оставляло желать лучшего. Знал ли об этом Косыгин? Несомненно. Однако был уверен, что сектор располагает значительными резервами, которые следует использовать по-хозяйски. Он настоятельно требовал экономить сырье, электроэнергию, нефтепродукты[229]. И все же план по снижению себестоимости выполнили только наркоматы легкой промышленности и пищевой промышленности, остальные ведомства оставались «аутсайдерами».

Можно удивляться тому, что молодой премьер РСФСР, решая стратегические хозяйственные задачи, детально вникал и в отраслевые проблемы и даже находил возможность заниматься проектами отдельных предприятий.

А. Н. Косыгин лично рассмотрел и одобрил разработанный директором план восстановления Людиновского паровозостроительного завода[230]. Он утверждался на коллегии Наркомтяжмаша СССР, где выступил и сам Алексей Николаевич[231]. Разумеется, говорил он об одном этом заводе. Помимо него, на средства республиканского правительства восстанавливался Бежецкий паровозовагоностроительный завод в Орловской области[232] и другие предприятия. Косыгин остановился главным образом на общих проблемах: распыления средств и сил, недостаточного внимания к местным резервам и к социально-бытовым аспектам, что влекло срыв планов.

Возрождение железнодорожного сообщения требовало не только нового локомотивного и вагонного парка, но и восстановления железных дорог. Оно начиналось немедленно с контрнаступлением Красной армии. Части железнодорожных войск шли следом за соединениями действующей армии, ремонтируя полотно. Однако железнодорожные вокзалы, станции, пакгаузы, водокачки ждали своего часа, так как на них у железнодорожных войск не хватало ни времени, ни средств, ни рабочих рук.

Косыгин убеждал коллег, что дело восстановления железнодорожного комплекса — это не только забота Наркомата путей сообщения или армии. Он настаивал на подключении к процессу всех наркоматов и ведомств, которые нуждались в доставке сырья и отправке готовой продукции со своих предприятий по железной дороге. Нужно было обратить внимание и на железные дороги восточных районов РСФСР. В годы Великой Отечественной нагрузка на них возросла в разы, эксплуатировались они на пределе возможностей, паровозный парк был изношен, большинство вагонов требовалось заменить, не хватало специалистов.

В январе 1944 года СНК СССР принял важное постановление «О транспортном освоении малых рек», подтолкнувшее развитие малотоннажного флота речных артерий. В соответствии ним Совнарком РСФСР установил на 1945 год областям план строительства катеров, судов, малотоннажных барж, наметил план мероприятий. Из бюджета в 1945 году на это было отпущено 30 миллионов рублей[233].

А. Н. Косыгин считал, что «значительное снижение себестоимости продукции могло дать развитие перевозок грузов по малым рекам. Из 500 тысяч километров протяженности рек, по которым можно перевозить грузы, фактически использовались меньше 100 тысяч километров. На территории, например, Вологодской, Архангельской, Кировской областей, а также областей Сибири и Дальнего Востока протяженность малых рек в десять с лишним раз превышала протяженность железнодорожных путей. Вывоз сельскохозяйственных продуктов из ряда населенных пунктов по железным дорогам был затруднен; едва ли не единственным средством вывоза грузов из многих сел и деревень служил гужевой транспорт, а малые реки не использовались. Притом, себестоимость перевозки одного тонно-километра груза по малым рекам была почти в 10 раз ниже, чем автомобильным транспортом. Расход горючего был примерно в 5–6 раз меньше, чем при использовании автомобильного транспорта. Освоение малых рек не требовало и привлечения дефицитных (на тот момент) материалов и могло успешно и без проблем осуществляться местными организациями в значительных масштабах»[234].

Данные по сельскому хозяйству РСФСР, которыми располагал А. Н. Косыгин, рисовали картину страшного опустошения западных областей. За 1941–1943 годы там было уничтожено более 1 миллиона жилых домов колхозников, около 300 тысяч колхозных хозяйственных построек, свыше 4 тысяч мельниц. Погибло более 15 миллионов голов скота — лошадей, крупного рогатого скота, свиней, овец и коз[235].

Восстановление аграрного сектора требовало не столь больших капитальных вложений, как промышленного, однако не меньших организационных усилий.

Возвращался из эвакуации и передавался колхозам и совхозам в освобожденных районах рабочий и крупный рогатый скот. Оказывалась и дополнительная «шефская» помощь из тыловых областей[236]. При участии А. Н. Косыгина было организовано шефство сибирских хозяйств над колхозами центрально-черноземных районов[237]. В западных областях РСФСР было создано 50 межрайонных школ по подготовке кадров специалистов — ветеринаров, техников-животноводов, в которых в 1943–1944 годах обучались более 6000 человек.

К 1 марта 1944 года в западных областях РСФСР было восстановлено 115 машинно-тракторных станций (МТС), 490 машинно-тракторных мастерских (МТМ) и 5 ремзаводов, а в восточных создано 575 МТС, 511 МТМ и 8 ремзаводов. В восстановленные МТС РСФСР были возвращены из эвакуации 1306 тракторов.

А. Н. Косыгин настоял на том, чтобы вся возвращающаяся сельскохозяйственная техника не делилась на мелкие доли, не распылялась по областям или районам, а направлялась крупными партиями в те освобожденные районы республики, которые особенно сильно пострадали в ходе боевых действий и где могли бы в кратчайшие сроки обеспечить существенный прирост сельскохозяйственной продукции.

Алексей Николаевич последовательно настаивал на льготах для сельских производителей. Их получили от 9 до 26 % действующих в РСФСР колхозов. Освобождались от поставок государству некоторых видов сельхозпродуктов и сельхозсырья и отдельные крестьянские хозяйства — семьи воинов Красной армии и партизан, нетрудоспособные по возрасту, учителя, врачи, специалисты сельского хозяйства и инвалиды войны.

Для восстановления животноводческих ферм в освобожденных районах РСФСР в 1943 году было выделено более одного миллиона кубометров леса. Причем за каждый кубометр шла настоящая борьба. («Борьба», по сути, стала синонимом мобилизационной экономики.)

Древесина требовалась и оборонной промышленности, и угольной (крепежный материал для шахт), и для строительства в освобожденных районах, в первую очередь сельских. Заготовки и поставки строевого леса оказались важнейшей государственной задачей, на которую Алексей Николаевич неоднократно обращал внимание в 1944–1945 годах[238]. Не хватало, особенно в северо-западных областях, исправных пилорам, автомашин, оборудованных площадок и складов для хранения пиломатериала, рабочих рук.

5 февраля 1945 года А. Н. Косыгин, остававшийся, напомним, зампредом союзного Совнаркома, подготовил проект постановления СНК СССР «О мероприятиях по восстановлению оборудования, портового, складского хозяйства и улучшению работы лесозаводов Наркомлеса СССР в Архангельской области». Он касался заготовок древесины, поставок леспромхозам техники и оборудования, создания новых предприятий, обеспечения зон хранения древесины, ее перевозки, привлечения рабочих рук. Руководству Госплана поручалось выделить целевые фонды на закупки оборудования[239].

Еще один жизненно важный аспект, на который Алексей Николаевич указывал в своих выступлениях, — восстановление жилого фонда в освобожденных районах РСФСР: «Жилищный фонд в городах и районных центрах был за годы войны почти на 60 % разрушен или приведен в негодность»[240]. Но даже те здания, что уцелели, нуждались в срочном ремонте.

21 августа 1943 года Совнарком СССР постановил построить в РСФСР 22 завода по производству стройматериалов из местного сырья. К началу 1944 года все они запустили производство. По инициативе А. Н. Косыгина Совнарком РСФСР предоставил застройщикам освобожденных районов кредиты со сроком погашения 10 лет[241].

Удивительным выглядит обращение к наркому авиационной промышленности: «…в Псковской области должно быть построено к осени 1945 года 26 тыс. колхозных домов для расселения в них колхозников, проживающих в настоящее время в землянках. Для оказания помощи Псковскому облисполкому в проведении этой большой работы прошу Вас выделить возможное количество металлообрабатывающих и дерево-обрабатывающих станков и инструмента и сообщить, какое количество может быть выделено в 1 и 2 кварталах 1945 года и с каких заводов. Поставку желательно произвести с ленинградских и московских предприятий»[242].

Разгадка в том, что два года назад Косыгин принял поручение СНК СССР и ГКО СССР об обеспечении авиационных заводов рабочей силой[243] и, решая проблему «комплексно», как привык, обеспечил рабочих-авиационщиков жильем за счет общегосударственных, а не ведомственных резервов. Так что теперь он вполне мог рассчитывать на ответную помощь Шахурина.

По сути, Косыгин поставил дело так, что в восстановлении жилого фонда были задействованы все наркоматы. За каждым оборонным ведомством закреплялись одна-две «подшефные» области[244]. Участие в жилищном строительстве Косыгин обсуждал с каждым из наркомов.

Еще одна проблема, постоянно волновавшая председателя Совнаркома РСФСР, — дети, оставшиеся в войну круглыми сиротами. К концу ноября 1943 года на территории РСФСР было открыто 118 детских домов, рассчитанных на 16 тысяч воспитанников. На 1 января 1944 года было принято в детские дома 14 390 детей. Действовали 22 дома ребенка, где воспитывались 908 детей, и 36 детских приемников-распределителей на 2300 детей[245].

О «детях войны» шла речь и в обращении А. Н. Косыгина к И. В. Сталину и В. М. Молотову летом 1945 года с предложением увеличить государственную помощь семьям погибших воинов и инвалидов Великой Отечественной войны. Его проект указа содержал предложения:

«Об увеличении размера ежемесячных пенсий семьям погибших воинов, партизан и инвалидам Отечественной войны;

о выдаче ежегодно к празднику Победы семьям погибших воинов, партизан и инвалидам единовременного денежного пособия в размере месячной пенсии;

о сложении с хозяйств погибших воинов и партизан и с хозяйств инвалидов, полностью потерявших трудоспособность, числящихся недоимок по сельскохозяйственному налогу, по обязательным поставкам, по обязательному окладному страхованию и штрафов;

о сохранении за семьями погибших воинов и партизан, впредь до особого распоряжения, всех льгот, ранее установленных для семей военнослужащих, находящихся в Красной армии;

о возможности обеспечения бесплатно коровой или телкой каждой, имеющей малолетних детей, семьи погибшего воина и инвалида I и II группы, проживающей в сельской местности;

об организации для детей, потерявших на войне родителей, а также для детей инвалидов I группы особых средних технических и сельскохозяйственных училищ закрытого типа с полным содержанием за счет государства;

об установлении стипендий для учащихся в средней школе детей погибших воинов рядового, сержантского и старшинского состава, партизан и инвалидов Отечественной войны;

об освобождении детей и других иждивенцев погибших воинов и партизан, а также детей инвалидов I и II группы от платы за обучение в VIII — Х классах средних школ, техникумах и высших учебных заведениях;

об освобождении детей погибших воинов рядового, сержантского и старшинского состава, партизан и инвалидов I и II группы от платы за содержание в пионерских лагерях и на детских оздоровительных площадках; о понижении платы за содержание в яслях и детсадах детей погибших воинов рядового, сержантского и старшинского состава, партизан и инвалидов I и II группы;

о закреплении за семьями погибших воинов и партизан занимаемой ими жилой площади;

о выделении определенного процента жилой площади в домах местных советов и ведомств для семей погибших воинов, партизан и для инвалидов Отечественной войны;

об увеличении размера ссуд, выдаваемых на индивидуальное жилищное строительство семьям погибших воинов, партизан и инвалидам и об установлении для них отпуска строительного леса без взимания платы;

о предоставлении многодетным семьям погибших воинов, партизан и инвалидов I и II группы дополнительных льгот по сельскохозяйственному налогу и по обязательным поставкам;

об организации специальных домов отдыха для инвалидов, а также для престарелых родителей и вдов воинов;

о возложении на руководителей предприятий и учреждений обязанностей по бытовому устройству семей их бывших рабочих и служащих, погибших на фронтах Отечественной войны, а также о повышении производственной квалификации членов этих семей и продвижении их на вышеоплачиваемые работы. О возложении тех же обязанностей на колхозы по устройству семей погибших воинов и инвалидов Отечественной войны;

о выдаче в июне 1945 года семьям погибших воинов и партизан, а также инвалидам I и II группы единовременного государственного пособия и о предоставлении им возможности приобрести в течение определенного срока продовольственные и промышленные товары на сумму пособия»[246].

Огромный перечень предложений… Все они были реализуемы при бюджетной поддержке — не российского, а союзного уровня. Не все предложения были поддержаны, и Косыгин не мог настаивать. Более того, несколько лет спустя, занимая пост министра финансов, сам он вынужден был настаивать на сокращении льгот по ряду категорий населения…

А что с образованием, просвещением, культурой и здравоохранением? В 1943–1944 годах открылось 28 600 школ, 80 педагогических училищ, 23 педагогических института (82 % от 1940 года). «В 1945 учебном году в освобожденных районах работало около 35 тысяч начальных и средних школ, в которых обучалось 4800 тысяч детей»[247].

Будем оптимистами: цифры — цифрами, но какой была реальность?.. Да, школы, училища и вузы вновь открывали свои двери, но не хватало всего и вся, самого элементарного. Но главное — не хватало преподавателей… Кто-то — на фронте, кто-то — у станка, а многие — сложили свои головы… Война…

В 1944–1946 годах возобновили работу Ленинградский, Воронежский и Ростовский университеты, а также институты Академии наук СССР, чьи коллективы возвращались из Ташкента и Новосибирска к местам довоенной прописки, в Москву и Ленинград.

Научно-технические разработки времен войны Алексей Николаевич оценивал очень высоко:

«…Война стала временем смелых и оригинальных организационных, экономических, технических решений, оправданного производственного риска, отказа от многих привычных методов работы и вместе с тем высокого подъема творческой мысли ученых, конструкторов, инженеров, рабочих. О многих научно-технических решениях можно сказать, что они были найдены [советскими учеными] впервые в мире.

Например, в танковой промышленности впервые в мировой практике песочные формы при отливке крупных стальных деталей были заменены металлическими, благодаря чему затраты труда сократились вдвое. Большую роль в прогрессе танкостроения сыграла впервые примененная в нашей стране термическая обработка деталей токами высокой частоты. Она позволила повысить твердость и износостойкость деталей и резко уменьшить время на термообработку. Огромное значение для совершенствования танкового производства имела осуществленная под руководством академика Е. О. Патона замена ручной сварки брони корпусов танков автоматической. Ни наши противники, на которых работал весь арсенал Европы, ни наши союзники, обладавшие высокоразвитой промышленностью, до самого конца войны так и не сумели сваривать танки автоматами, да еще на конвейерах[248]. А наша танковая промышленность смогла это сделать в невероятно сложных условиях начала войны. Наши танкостроители разработали и успешно освоили производство методом штамповки башни танка Т-34. Быстрый технический прогресс был характерен для всех отраслей военной промышленности»[249].

К концу 1946 года были восстановлены мединституты в Краснодаре, Сталинграде, Ставрополе, Курске, Смоленске, Симферополе[250]: страна нуждалась в медицинских кадрах, они в годы войны «поредели», многие остались лежать на полях сражений…

Возобновляли работу культурно-просветительные учреждения. В 1943–1946 годах открылись 22 крупных театра в республиканских, краевых и областных центрах. Вновь распахнули свои двери кинотеатры, дома культуры, клубы.

О пристальном внимании Косыгина к вопросам образования и культуры говорят многие документы.

…Лето 1943-го. Идет ожесточенное сражение на Курской дуге. Каждая тонна металла на учете. А Косыгин обращается в Госплан с удивительной просьбой — «учесть при составлении плана распределения металла на III квартал сего года выделение Наркомместпрому РСФСР 6 тонн сшивальной проволоки для ученических тетрадей».

Тогда же, летом 1943-го, Центросоюз пожаловался на Наркомат резиновой промышленности, который «систематически срывает сдачу потребкооперации школьной стиральной резинки». Резолюция Косыгина: «Прошу дать указание об обеспечении полной сдачи стиральной резинки».

14 ноября 1943 года в секретариат председателя Совнаркома поступила телеграмма: «Благодарю проявленную вами заботу о школьниках Алтайского края… [К] началу учебного года получено свыше двух миллионов тетрадей [в] среднем четыре-пять тетрадей на ученика… Ваша забота дала возможность школам нормально начать учебный год… Завалткрайоно Анисимова».

Еще одна телеграмма, также поступившая в ноябре 1943 года, из Сызрани: «Москва Совнарком Косыгину. Решение Совнаркома выполнено. Театр Сызрани сформирован. Капитальный ремонт закончен. Открывается шестнадцатого ноября. Директор Вылинский, местком Лядский»[251].

Такие сообщения свидетельствовали: ростки будущей мирной жизни крепнут, чтобы после Победы дать свои плоды. Косыгин сделал для этого очень многое лично, но еще больше — своей кадровой политикой. Направляя ответственных работников и уполномоченных от наркоматов и ведомств на места, с каждым из них он беседовал лично.

А. Н. Косыгин координировал весь ход восстановительных работ в освобожденных от оккупации районах. Информацию получал из докладов, поступавших от представителей облисполкомов и крайисполкомов, совнаркомов автономных республик, из личных встреч на заседаниях Совнаркома РСФСР[252], а также постоянно выезжая в командировки.

В докладе на XI сессии Верховного Совета СССР в апреле 1945 года А. Н. Косыгин отмечал, что государственный бюджет обеспечивался за счет внутренних источников. Рост доходов по сравнению с 1944 годом составит 13,9 %. Расходы предполагалось увеличить на 21,4 % — как на военные нужды, так и на развитие промышленности, сельского хозяйства, на народное образование, здравоохранение и материальную помощь семьям военнослужащих.

Оперативное руководство всеми восстановительными работами в освобожденных районах республики осуществлялось созданным 21 декабря 1943 года по инициативе А. Н. Косыгина Управлением по делам архитектуры при Совнаркоме РСФСР. Его задачи — помощь в разработке, анализ и утверждение проектов планировки, застройки и восстановления населенных пунктов, а также проектов жилых, культурно-бытовых и общественных зданий.

В то же время нельзя было забывать и о тех городах, которые обеспечивали тыл для вооруженных сил страны. Они росли вслед за производственными мощностями, что требовало расширения коммунальной сети. Так, еще в декабре 1943 года Косыгин настоял на устройстве централизованной системы водоснабжения и канализации в одном из крупнейших центров оборонной промышленности Свердловской области — Нижнем Тагиле[253].

Позже дошли руки и до совсем уже глубокого тыла. Хотя — можно ли назвать тылом Дальний Восток? Победа над Японией позволила обратить внимание на хозяйственное укрепление восточных регионов СССР.

«20 ноября 1945 г. ему поздно ночью позвонил М. И. Калинин. Слегка запинаясь, он в обычной своей манере, неторопливо сказал:

— Товарищ Косыгин, следовало бы подумать о мерах помощи Южному Сахалину, о его административном делении, о переименовании южно-сахалинских городов.

Через несколько дней была создана комиссия по вопросам Южного Сахалина под председательством Косыгина. Ему также поручалось внести на утверждение Президиума Верховного Совета РСФСР проект указа об образовании в составе Южно-Сахалинской области 14 районов с выделением шести городов в областное подчинение».

Косыгин «изучил множество архивных и современных материалов о выдающихся мореплавателях, первопроходцах, просмотрел немало исторических и литературных источников, включая „Остров Сахалин“ А. П. Чехова. Алексей Николаевич рассудил, что названия городам даются на века, и они должны быть связаны с крупными историческими событиями, выдающимися личностями, прославившими Россию. Почти по каждому городу было несколько вариантов названий. Алексей Николаевич вдумчиво выбрал лучшие. Составленный им проект указа был принят без поправок»[254].

^{Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О заместителях председателя Совнаркома СССР». 15 мая 1944. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1406. Л. 27]}

Думается, что в этой цитате явное преувеличение. Вряд ли Алексей Николаевич имел время и возможности работать с многочисленными источниками, в лучшем случае просмотрел подготовленные помощниками материалы — краткие, но емкие.

Да и названия все же не радовали, думаю — и самого Косыгина. Так, красивое село Владимировка (при японцах Тоёхара) получило после Второй мировой войны обыденное «Южно-Сахалинск» (только потому, что расположено на юге острова?). Сам Алексей Николаевич побывал на Сахалине только в январе 1957-го.

В день Победы, 9 мая, Косыгин бросил курить. Так он отметил главный рубеж в жизни страны. «Трудовой фронт» после окончания войны только расширялся.

Оперативная координация действий различных наркоматов и ведомств, способность быстро ориентироваться в различных управленческих и производственных вопросах, цепкая память и ясный ум, знание положения дел в самых разных отраслях — все это способствовало продуктивной деятельности Алексея Николаевича на посту председателя Совнаркома РСФСР. И эти качества получили должное признание руководства страны.

Еще 15 апреля 1944 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о заместителях председателя Совнаркома СССР. Прежде их насчитывалось тринадцать: В. М. Молотов (первый заместитель), А. И. Микоян, Л. П. Берия, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Н. А. Вознесенский, А. Я. Вышинский, В. А. Малышев, М. Г. Первухин, А. Н. Косыгин, М. З. Сабуров, Н. А. Булганин, Л. З. Мехлис. Как выяснилось, из их числа «всего 6 или 7 человек имеют возможность исполнять функции заместителей, остальные же либо потому, что слишком загружены работой в своем Наркомате, либо потому, что в настоящее время отвлечены для работы на фронте (Н. А. Булганин, Л. З. Мехлис), — не имеют возможности отправлять функций заместителей председателя Совнаркома. С другой стороны, Г. М. Маленков, который не состоит заместителем председателя Совнаркома, на деле выполняет функции заместителя по ряду наркоматов»[255].

При реорганизации Г. М. Маленков получил назначение зампреда, полномочия сложили Мехлис, Булганин, Вышинский, Первухин, Сабуров, Малышев, Каганович.

^{Докладная записка А. Н. Косыгина И. В. Сталину и В. М. Молотову с просьбой рассмотреть вопрос о возможности увеличения государственной помощи семьям погибших воинов и инвалидам Великой Отечественной войны и с предложениями по подготовке проекта соответствующего указа Президиума Верховного Совета СССР. 25 января 1945. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 804. Л. 87, 88]}

Алексей Николаевич не только сохранил свой пост в Совнаркоме СССР, но и вошел в Бюро СНК — орган, созданный для повседневного руководства подведомственными учреждениями и организациями. В. М. Молотов стал его председателем, А. И. Микоян, Н. А. Вознесенский, Н. М. Шверник, А. А. Андреев — членами[256]. Чуть позже Косыгина включили и в Оперативное бюро СНК СССР по вопросам работы промышленных наркоматов и транспорта.

Работы прибавилось, как, разумеется, и ответственности. У Косыгина было четыре секретаря, которые выходили по двое в смену через день. Рабочий день их начинался в 10 утра, а кончался в 4–5 утра следующего дня. Косыгин же работал каждый день, и по такому же насыщенному графику, без смены.

Война не изменила его внешне: выше среднего роста, еще молодой (41 год в 1945-м), подтянутый и с довольно суровым лицом. Не изменился и внутренне. Он служил с полной самоотдачей и того же требовал от подчиненных.

Вот еще один фрагмент из воспоминаний А. С. Болдырева:

«Алексею Николаевичу стало известно, что некоторые из его заместителей не гнушаются принимать „сувениры“, „опытные образцы“ от представителей краев и областей, наркоматов.

— Вы знаете об этом? — в упор спросил он меня.

— Конкретных фактов у меня нет, но слышал об этом, — ответил я.

И надо же было такому случиться! Буквально через несколько дней на столе Алексея Николаевича вместо привычного письменного прибора и стакана с карандашами появилась изящная шкатулка, отделанная серебром, и красивый чернильный прибор.

^{Постановление Совнаркома СССР № 2284 „Об образовании оперативных бюро Совнаркома СССР“. 6 сентября 1945. [ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 1. Д. 262. Л. 43–45]}

^{Заместитель председателя Совнаркома СССР А. Н. Косыгин выступает на заседании X сессии Верховного Совета СССР 1-го созыва. Москва. 1944. [РГАКФД. Ед. хр. 4828 а]}

— Откуда это?! — Он был по-настоящему рассержен. — Прикажите немедленно убрать и выясните, кто автор этой провокации.

Я узнал, что шкатулку и прибор доставил представитель одной из кавказских автономных республик якобы по заказу Косыгина.

— Какая гадость, — заметил Алексей Николаевич. — А знаете что, я с этим товарищем разберусь сам, а вы через десять минут пригласите ко мне всех заместителей.

Шкатулку и прибор убрали, на столе появились обычные карандаши в стакане и небольшая чернильница. В кабинете собрались заместители. Косыгин в самой резкой форме рассказал о случившемся и о слухах по поводу „сувениров“ и „опытных образцов“.

— Я предупреждаю, — сказал он, — если кто-нибудь позарится на такие подарки, я немедленно поставлю вопрос о снятии виновного с занимаемого поста»[257].

^{Заседание Х сессии Верховного Совета СССР 1-го созыва. Делегаты слушают доклад А. Н. Косыгина. Москва. 1944. [РГАКФД. Ед. хр. 4828 в]}

Почти три года Алексей Николаевич занимал пост председателя Совета народных комиссаров РСФСР, самой крупной территориальной единицы в СССР. Пост и сам по себе ответственный, а в условиях войны и первых послевоенных месяцев — вдвойне. За время деятельности Косыгина на посту председателя Совнаркома РСФСР правительство приняло более 50 постановлений, причем большинство из них было связано с совершенствованием государственного управления.

Неимоверное напряжение военных лет только укрепило в его натуре те черты, которые выделяли его среди многих чистых хозяйственников, выполнявших поручения «сверху». За что бы он ни брался, глубоко изучал проблему не только изнутри, но и во взаимосвязи с общей ситуацией. Это — черты сформировавшегося государственного деятеля. Косыгин концентрировал внимание на практических подходах и решениях и не терпел общих рассуждений и некомпетентности. Он не ограничивался телефонными отчетами с мест, проверял и перепроверял информацию и, когда нужно, — выезжал на место сам. Притом умел отбирать специалистов, на которых мог положиться — не в политических баталиях и интригах, а в промышленности, строительстве, в сельском хозяйстве, в инженерии, в медицине, в образовании. Деловые качества людей он определял практически безошибочно и находил достойным место в своей команде. Однако и требовал с них больше, чем с других. Особая ответственность возлагалась, как водится, за собственные инициативы.

В условиях мобилизационной экономики особенно пригодились трезвый расчет, рационализм, умение быстро принимать оптимальное решение.

Деятельность всей системы «отмобилизованного» хозяйства Косыгин благодаря своим должностям в 1941–1945 годах освоил и изучил, что называется, изнутри. Разумеется, первейшая роль в такой модели отводилась первому лицу государства, наделенному поистине диктаторскими полномочиями. Все мобилизационно-управленческие структуры — ГКО, Совнарком, Совет по эвакуации, многочисленные комиссии и комитеты — служили лишь придатками, или, правильнее сказать, «приводными ремнями» для «перезапуска» экономики в условиях военного времени.

Косыгин ни на секунду не сомневался в объективной необходимости избранной системы управления. Став председателем Совнаркома РСФСР в военном еще 1943-м, он считал, что, только мобилизуя все и вся, сконцентрировав все рычаги и нити управления в одних руках, возможно обеспечить фронт всем необходимым и заниматься восстановлением разрушенного хозяйства. В годы своего российского премьерства Алексей Николаевич искренне считал себя исполнителем воли генсека.

Был ли Косыгин в 1940-х — начале 1950-х годов сталинистом, безусловным адептом его идей, начинаний, политики? Вне всякого сомнения. Иначе и быть не могло: руководитель такого уровня мог думать и действовать только так, мог принимать решения строго в рамках полномочий, которые были четко обозначены и прописаны.

Далеко в прошлом остались времена, когда Косыгин интересовался идеями экономистов, отстаивающих «альтернативные» пути экономического развития. В 1940-х годах книжные полки Косыгина, его рабочий стол украшали труды самого Сталина и книга Н. А. Вознесенского о военной (читай: мобилизационной) экономике. Вряд ли Алексей Николаевич черпал что-то для себя новое из содержания этих трудов, поскольку сам он был одним из тех, кто создавал ее и управлял ею, долгие годы считая безальтернативной.

Заслуга Косыгина — в том, что он все же нашел в себе силы преодолеть магическое воздействие милитаризации экономики и общества. Правда, случилось это позже.

^{А. Н. Косыгин, премьер-министр Румынии П. Гроза, прибывший в Москву, А. Я. Вышинский (слева направо) и другие на аэродроме. Москва. 1945. [РГАКФД. Ед. хр. 6970 б]}

…11 марта 1946 года на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин неожиданно высказался: «Комиссаров — чертова гибель, путается народ. Бог его знает, кто выше. Кругом комиссары, а министра народ поймет…»[258]

Вождь редко бросал слова на ветер. Момент наступил 16 февраля 1946 года, когда наркоматы были переименованы в министерства, а российский Совнарком, как и союзный, — в Совет министров. На посту председателя Совмина РСФСР Алексей Николаевич пробыл совсем недолго, до 23 марта 1946-го[259], то есть на время передачи дел. Тогда же, в марте, он стал и кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б): еще на одну ступеньку поднявшись «вверх» по карьерной лестнице.

Начинался новый этап его биографии.