Алло, милиция? Часть 2

Глава 12

В четверг назначили прослушивание песен нового репертуара, комиссия, худсовет. Явилось руководство филармонии, чины из Министерства культуры и горкома КПБ. Дёмин показал Егору на Волобуева, официально — заместителя художественного руководителя ансамбля.

— Вот наш Пиночет. Доморощенный. Умеет только морду надувать и покрикивать. Да стращать: «вы ещё узнаете у меня», «на гастроли дальше Бреста не уедете». Вдохновляет, короче.

За полчаса до появления высокопосаженных гостей репетировали новые вещи. Егор попросил в виде эксперимента «Русский лес» сыграть с оригинальной мелодией «Скорпов», подговорил бас-гитариста и ударника. Сам вывел гейн на микшерском пульте почти на максимум. Тронул струны, «Музима» отозвалась, реагируя на прикосновение владельца как верный пёс на хозяина. В том месте, где в оригинальной композиции Still Loving You звучит мощное If we'd go again аll the way from the start, врубил футсвичем овердрайв[13]. Гитара взревела, поддержанная тяжёлым басом и ударными.

— Стоп-стоп! — замахал руками Мулявин, звукач по его сигналу отключил усиление. — Этот вариант играем только на концертах. Егор! Ты с ума сошёл? Придёт комиссия, нас зарежут без ножа. Тяжёлый рок — реакционная буржуазная музыка. Бас-гитару используем минимально. Ударные — тоже минимум, из них больше тарелочки. Все по местам, начинаем.

Начали. Длинный проигрыш на двух гитарах.

— Лес… Русский лес… — очень высоко затянул Пеня, к пятой строчке подключился Кашепаров, подыгрывая на баяне. Берштейн боязливо прикоснулся к струнам бас-гитары, её вообще почти не было слышно. Демешко стучал по тарелочкам. Там, где у «Скорпионс» звук взлетал до форте, Пеню голосами поддержали Мулявин и Дайнеко. Примерно то же самое случилось и с суровой песней «Комбат». Чтобы пропустил худсовет, «Песняры» переделали её, добавив длинное лирическое вступление. Потом якобы грохнула пушка, возвещавшая переход от мира к войне, чтоб милитари-текст звучал логично, после её выстрела вступали сразу четыре тенора. Они могли спеть низко, но Мулявин велел тянуть вверх на манер «Молодость моя, Белоруссия». Саркастичный Дёмин называл это «хором мальчиков-зайчиков», а Владимир Георгиевич обещал разрешить на концертах нормальную рок-версию.

Егор прикинул, что Николай Расторгуев в 1982 году уже взрослый мужчина. Услышит это… Позорище! Зря «Комбата» спел «Песнярам». Нужно было жертвовать европейской попсой, её не жаль извращать как угодно. От такой версии «Комбата» хотелось рыдать, и отнюдь не от восторга.

С таким настроением встретили комиссию.

Когда началось прослушивание, шесть чиновничьих лиц, четыре мужских и два женских, а также гэбист Волобуев, вытянулись в выражении критического и сосредоточенного внимания. Музыкальное решение двух новых композиций, естественно, никакого отторжения не вызвало, тут Мулявин угадал. Прицепились к словам.

— У меня вопрос к автору текста, — тоном классной дамы произнесла немолодая мадам из Минкульта, в очках и с высоким начёсом, чей облик как нельзя лучше подошёл бы для снижения энтузиазма у сексуального маньяка. — Почему Россия и Москва, а не Советский Союз и другие города?

— Егор, отвечай, — кинул его под танки Мулявин.

— Егор Евстигнеев, — представился он. — Песня написана в декабре и посвящена сорокалетию подвига советских воинов, остановивших врага, рвущегося к Москве со стороны Вязьмы. Если бы они сломили оборону наших воинов, то прорвались бы к центру столицы, там Калининский проспект и Арбат. Украина и Белоруссия уже были оккупированы фашистами, впереди оставалась только Россия — до самой Камчатки. Кавказ и республики советской Средней Азии южнее этого вектора наступления.

Он выдохнул.

— Как точно географически продуман текст песни, — пророкотал партийный чиновник, а Егор похвалил себя за то, что не обнародовал тут «Рассея, моя Рассея от Волги и до Енисея», иначе угодил бы в диссиденты за сокращение чуть ли не вдвое географической территории РСФСР.

Волобуев, низенький крепыш с ранними залысинами, тоже решил внести свою лепту.

— Скажите, молодой человек. Почему «Русский лес», а не «Белорусский лес»?

С этим было проще.

— Потому что у нас уже есть «Молодость моя, Белоруссия», песня партизан, сосны да туман. А партизаны братского русского народа не воспеты. Мы не можем допустить, товарищ, чтоб нас обвинили в белорусском национализме, причём именно на гастролях по России.

Сам посыл, что идея переименовать лес, всего лишь лес, может быть истолкована как националистическое проявление, прозвучал столь тревожно, что дама из Минкульта и директор филармонии даже слегка отодвинулись от Волобуева.

Он злобно зыркнул на Егора, но промолчал.

В целом, всё прошло благополучно.

Эх, слышала бы эта надменная комиссия про поляков и собак в гродненском ресторане, на смену которым прогремели «Поспели вишни в саду у дяди Вани»… А здесь перемывали кости за Россию вместо СССР.

Немного перенервничавший новичок, «автор музыки и слов», поспешил на Комсомольскую.

Как только Сазонов увидел деньги, жестом показал: спрячь! Потом вывел Егора из здания, сам сел за руль неприметных серых «Жигулей», предложив ему занять место рядом, и поехал к Немиге.

— Откуда деньги?

— Валентина Ивановна — женщина с понятием. Хоть наше сотрудничество с ними начинается с февраля, Бекетов не забрал всю январскую прибыль. Кабушкина отдала две тысячи.

— Не ожидал, что так быстро, — признался подполковник, не скрывая замешательство. — Пойми, приток левых денег в нашу структуру — явление, скажем мягко, неординарное. Конечно, случалось, что сотрудники накрывали валютчиков, схроны банд, изымались ценности, контрабанда. Они приходовались и шли в доход бюджета, частью — для нужд госбезопасности. Но вот так, на регулярной основе, в результате внедрения агента в преступную группировку, это нечто небывалое. Признаться, я не выработал механизма приёма твоих взносов.

— Тогда держите и вырабатывайте. Как определитесь — приходуйте. Я не прав?

— Если история получит огласку, даже только внутри КГБ БССР, мне, да и тебе со мной, очень сложно будет оправдаться, что это — не взятка за покровительство криминальной структуре. Я согласовал операцию, напирая на сбор средств о коррумпированных чиновниках парт— и госаппарата. Не подумал, что ты и здесь будешь шустрее карманника на Привозе.

— Что же, мне оставлять всю долю Бекетова себе? Десять тысяч в месяц?

— Губа не треснет? — Сазонов свернул на Машерова. Слева показался серый кубик 4-го общежития БГУ, с которым у Егора, несмотря на краткость пребывания, столько всего связалось. — Евстигнеев, поступим так. Поскольку с премированием тебя за раскрытие взрыва вопрос долгий, бери тысячу себе. Заслужил. Следующие неси…

— Только по возвращению с гастролей, не раньше конца февраля.

— Да, эти твои «Песняры»…

— Наши. Национальное достояние.

— Что-то заработаешь и на гастролях. На «Верасе» больше. Становишься состоятельным мужчиной.

— Пара тысяч ещё есть. От матери и от стройотряда.

— Итого три… По поводу твоих просьб — о машине и кооперативе. С чёрной «Волгой» не советую шутить. Она — универсал, приметная. Грузины не оставят нас в покое. Обнаружат тебя на ней, будут проблемы. Отложи. Пусть с ней возится милиция. Кооператив — тоже дело не быстрое. Но у меня есть более интересный вариант. Так и быть, уделю полчаса времени.

«Жигуль» доехал до Орловской, свернул в сторону Карастояновой и по ней углубился в Сельхозпосёлок. Читая названия улиц и улочек, недавно слышанных, Егор вспомнил, где именно они фигурировали: в справке об ограблении Томашевичем сберкассы, это был маршрут погони за «УАЗом».

В целом район выглядел непрезентабельно, просто — кусок деревни, ещё не уничтоженной в черте большого города. Такого не найти в Москве не только 2022-го года, но наверняка — и в текущем году.

— Смотри. Вон там живут мои знакомые. Собираются переезжать в Россию. Никакой жилой обмен не получается, никто не хочет менять квартиру в российском областном центре на эту избу, даже с доплатой. Поэтому решили продавать. Просят шесть тысяч, торгуйся, если умеешь.

— Жить в городе… но в деревне? Срать на толчке во дворе, носить воду ведром из колодца и топить печь зимой?

— И читать книжки, запалив лучину, а окна затянуть бычьим пузырём. Мы в XX веке живём, Егор. Совсем не сложно этот сарай превратить в нормальный дом со всеми удобствами. Кроме того, рано или поздно Сельхозпосёлок уйдет на снос. Всем жильцам за счёт государства предоставят бесплатные квартиры, никаких кооперативов. Потому и дерут шесть тысяч — именно в расчёте на будущие квартиры для таких бездомных как ты.

«Бездомный» обхватил голову руками, пытаясь воскресить в голове обрывки воспоминаний о Минске 2010-х годов, когда ездили по городу с друзьями отца. Ну точно, выезжали в сторону Логойска на грибы, а слева ещё виднелись между современными домами старые частные… То есть лет тридцать халупу, на которую указал Сазонов, скорее всего не снесут.

— Газ тут есть?

— Только в планах на текущую пятилетку. Не беда, поставишь электрообогреватель и электроплитку. Скважину и насос — будет вода в доме. Канализацию у меня соседи по даче сделали, унитаз в доме стоит, не пахнет. Смотри, здесь до улицы Богдановича пешком — всего ничего, по ней ходят троллейбусы. Гараж есть, накопишь на машину — будешь ездить на машине. Лучше — «Ниву», зимой тут улицы чистят плохо, видишь сам.

Больше всего удивило, что у Сазонова имеется дача. А вдруг — семья и личная жизнь? Он казался Егору каким-то статичным персонажем, родившемся сразу сорокалетним или выпущенным на сборочном конвейере, с которого сходили готовые подполковники КГБ, уже в костюме, в галстуке и с характерным прищуром глаз. Чуть ли не единственный сбой в программе был замечен, когда вдруг решил вмешаться в дело об убийстве Юлии Старосельцевой и не дать его закопать районным «правоохранителям». Из-под пиджачно-галстучной брони на миг выглянул живой человек, даже с совестью. И тут же исчез. Забота о сотруднике — тоже человечна, но всё же она проявляется ради службы. От наказания того душегуба Сазонов не мог получить ничего, кроме хлопот, но не счёл возможным остаться в стороне.

— Подумаю. Мне надо решить, что лучше — платить 45 рублей квартирному хозяину, но без стабильности, или вложиться в дом, потом ещё и в реконструкцию. До отъезда на гастроли сообщу. А вас попрошу высадить меня на остановке, поеду в ГАИ на Грушевку. Вот, решил права получить.

— Остепеняешься, растёшь. Это хорошо. С личной жизнью определился?

— Да.

— Надеюсь, не Элеонора Рублёвская?

— У меня живёт девушка, студентка БГУ, будущая аспирантка. Родители — из гродненского областного аппарата, не судимые. Моя трудовая книжка в филармонии, я — помощник звукооператора. Так сказать, рабочий класс.

— Филармония… Это сложно. Чтоб принять тебя в партию, надо спустить разнарядку на филармонию. Там своя очередь из старожилов, квота на вступление в КПСС скудная. И ещё несколько гордых «свободных художников», отказывающихся вступать, таких, мать их, «адептов чистого искусства». В милицию немного проще. Я подумаю.

— Спасибо.

— Об остальном. Какие-то движения по цепочке Бекетов-Вахтанг-Амиран закругляем, если, конечно, кто-то из них не всплывёт — живьём или в виде трупа. После осмотра «Волги» я склоняюсь к мысли, что ты прав, братья приехали разобраться с убийцей Гиви, которого вычислили столь же просто, как и вы с Аркадием. Бекетов их застрелил, сам ушёл на дно. У Вахтанга и Амирана нет мотива прятаться, уверен — они мертвы. Бекетов как опытный шпион наверняка заготовил резервные пути отхода, документы и машину на другое имя, деньги, план побега. Пока его нет, он всё равно что мёртв. Если засветится, закрываем его за убийство Дауканте. В отказном материале предостаточно доказательств, надо лишь сказать прокуратуре «фас» и объяснить, что преступника больше никто не покрывает.

— Если он появится, то в первую очередь — в «Верасе», там у него деньги. Девочки перепугаются и немедленно стукнут — куратору или мне. Ещё у Бекетова остался маленький сын.

По реакции Сазонова нетрудно было понять — наблюдение за ребёнком — последнее, что его взволновало бы.

Расставшись с ним, Егор отметил две важные для себя вещи. Подполковник складывает пазл для рекомендации к приёму в КГБ на аттестованную должность: высшее юридическое, женат, обеспечен жильём, кандидат в члены КПСС. Другое насторожило. Контрразведчик сильно разволновался при виде налички. Одно дело — принять под роспись сумму «на оперативные нужды» и отчитаться об использовании, хотя бы на словах. Ни Образцову, ни Аркадию Егор ни разу не возвращал «излишки», вопросов не возникало. Плохо, если кто-то в руководстве управления задумает какие-то резкие телодвижения, чтобы прикрыть задницу на случай скандала с наличными.

В какой-нибудь восточной республике поток кэша наверняка воспринимается проще.

В субботу, вернувшись с занятий, Настя охнула.

— Это ты?

— Нет. В квартиру забрался домушник в концертном костюме. Специально, чтобы украсть утюг. Красавчег, да?

— Тебе его так быстро пошили…

— Перешили из числа забракованных для одной из песняровских звёзд.

Он крутился перед зеркалом, поднимал руки.

— Красивый. Не то, что наивные джемперки в фильме «Эта весёлая планета», где Мулявин пел «Наши любимые». Что, неудобный?

— Не то слово, Настя. Хорошо, что один. «Песняры» переодеваются между отделениями. Этот, синий с золотом, считается попсовым вариантом. Поэтому я чуть-чуть играю при исполнении двух песен моего авторства, стоя во втором ряду. А когда идёт классика, «Александрына» или «Крик птицы», костюмы другие. Мне можно расслабиться и ждать за кулисами.

— И меньше получать? — повесив верхнюю одежду на плечики, Настя подошла вплотную и разгладила невидимую складку на сценической хламиде.

— Представь, нет. Весь концерт лабаешь или один саунд, ставка за концерт одинаковая. Пять тысяч в зале, десять тысяч на стадионе или пятьсот в ДК автозавода, без разницы, та же ставка. Но Мулявин всем пацанам раздал авторство или соавторство песен или музыки. За каждое исполнение — капает. Но при исполнении на бис — нет. Знаешь, почему? Потому что репертуар утверждается заранее, бухгалтеры Росконцерта наперёд рассчитывают, сколько платить всем и каждому, и из-за любых отклонений никто перерасчёт не сделает. Плановая экономика, не хухры-мухры.

— Жаль, что запись пластинки сорвалась, — Настя ушла на кухню, помыв руки, и принялась греть обед, но денежные вопросы её не отпускали. — Миллионные же тиражи. Если бы хоть копеечку с каждой… Десять тысяч рублей с пластинки!

— Такая маленькая, а такая меркантильная, — Егор подобрался сзади и обнял за талию. — Надо тебе специальную машинку купить.

— Для пересчёта денег? Разве такие есть?

— Для закатывания губы. Все, участвующие в записи пластинки, сыграл ли ты от первой песни до последней или только числишься аранжировщиком одной, получают сто двенадцать рублей. Чтоб ты понимала, Мулявин поднимает столько с двух-трёх концертов. А на гастролях их четыре в день. То есть не деньги — насмешка. Композиции для пластинки готовятся год. Сто двенадцать рублей за год труда Народного артиста БССР. Год!

Сели обедать.

— Я всё-таки не понимаю, Егор. Ты же не можешь совмещать службу в милиции и работу в «Песнярах». Да ещё тренироваться и выступать на соревнованиях. Скажи, кем ты будешь осенью?

Он неторопливо доел первое.

— Нужно ещё диплом и госы сдать. Военные сборы после пятого курса, хоть от них собираюсь откосить… Не знаю! Похоже, я тебя не устраиваю ни как музыкант, десять месяцев в году гастролирующий, ни как мент. Тут наклёвывается ещё один вариант — устроиться юрисконсультом в торге. Работа нудная, но с возможностями. Плохо, что в любой момент обо мне вспомнит военкомат, — отстукивая ложкой по столу нехитрый ритм, он спел:

— Ждать два года?!

— Боишься, что состаришься? Не успеешь. Меня другое напрягает. Город может называться: Кабул. Или Кандагар. Чот туда не хочется. Разве что на гастроли с «Песнярами», но всё равно — лучше не надо.

Обед прервался телефонным звонком, женский голос, слышанный в трубке в прошлое воскресенье, требовательно позвал Анастасию.

Та подошла и отвечала односложно.

— Да… Всё хорошо. Конечно. Да, занятия начались. Да, кушаю, сама готовлю. До свиданья.

Вернулась за стол.

— Всё плохо?

— Как раз наоборот, — она задумчиво намотала на палец рыжий вихор. — Хорошо. Слишком. Хоть к ране прикладывай. И как раз плохо, что хорошо.

— Парадокс?

— Никакого парадокса. Мама же не могла измениться за неделю. Значит, что-то придумала. Играет какую-то роль… Но ведь она — моя мама! Я её люблю, хоть порой ненавижу за всякие фокусы, интриги и мещанство. А если бы действительно требовалось оставить Минск и ехать за ней ухаживать, куда делась бы. Мама!

— Охотно верю. И даже больше скажу: не смог бы сохранить к тебе прежнее отношение, если бы узнал, что ты с лёгким сердцем бросила мать. Ты — хорошая.

Протянула руку И сказала: «Настя». А на всю округу Прозвучало — «счастье».

Она даже вилку выронила.

— Что это?

— Нравится? Новинка у «Песняров». Володя Кудрин поёт, только начали репетировать. Нет, я к её появлению отношения не имею. Но попрошу парней, однажды на концерте обязательно сыграем её и посвятим исполнение тебе.

— Знаю, что подарить тебе на 23 февраля! Гитару. Как раз стипендии хватит.

— На хорошую — вряд ли. Электрические нормальные к нам попадают через централизованные госзакупки. У меня в студии — ГДРовская «Музима», лет десять назад сам Мулявин на ней играл. Кто-то заказывает и покупает инструменты через фарцовщиков. Мисевич свой саксофон так заказывал, говорят — несколько тысяч отвалил, точно не знаю.

Настя подпёрла ладошкой щёчку.

— Если верить твоим рассказам, на гастролях лично тебе не много придётся напрягаться. Играть две песни в концерте. Утром размотать шнуры и соединить аппаратуру, вечером смотать. Остальное время — мебелью? Странно…

— Правильно, что не веришь. Просто не посвящал тебя в детали. Начнём с того, что аппаратуру, инструменты и костюмы везёт специальный супер-МАЗ, тягач с фурой, подарок Машерова. Вот он подъезжает к Дворцу спорта, и набегает команда грузчиков, чтоб всё это богатство разгрузить, отнести, поставить, а там придёт лёгкой походкой Егорка только разматывать шнуры… А, нет, не набегает никакой бригады. Мы, пролетарии музыкального труда, и музыканты тоже, кроме самого Мулявина и его Пенкиной, должны разгрузить фуру, затянуть аппаратуру на сцену. Если света не хватает — то и осветительную. Дальше собираются строительные леса. Я, исполнитель песен, полезу на эти леса затаскивать колонки. Потом снимать после концерта, и всё в обратном порядке. Ставка оклада — шестьдесят рублей в месяц. Теперь представь сэра Пола Маккартни, поющего Yesterday, запыхавшись от переноса железяк. Мне — двадцать один, и я устал заранее от одной мысли об этой физкультуре. Все остальные меня старше. Кашепаров — на десять лет старше, у него не телосложение, а теловычитание, но, говорят, таскает тяжести как ливерпульский докер. Такой жизнью можно пожить несколько месяцев, ну — пару лет, заработать на машину или на кооператив. Но больше… Нет. Гребец найдёт себе другую галеру. После получения диплома.

— Зная тебя всего лишь месяц с небольшим, почему-то уверена: найдёшь. А машина… Надо несколько месяцев на курсы ходить, чтобы получить права. Говорят — сложно.

— Ещё как сложно! — он сбегал в прихожку и принёс красные корочки. — Я целых полдня потратил и ящик водки. — Тебе сделать?

— Настоящие?! За ящик водки?

— Да. Дорого нынче всё, аппетиты растут. И машину купить сложно. Я узнавал: открытка на «Жигули», если не ждать двадцать лет в профкомовской очереди, стоит от пятисот до тысячи пятисот рублей, на «Волгу» — несколько тысяч. Поэтому в гастрольные туры придётся поездить неоднократно, чтоб собрать и на машину, и на жильё. До осени, думаю, управлюсь.

— До осени? За полгода? Всё, не задаю глупых вопросов. Зато…

— Что?

— Теперь я уверена, что ты не американский агент. Никакой иностранец не сумел бы так устроиться в советской жизни.

— А так?

От увиденного Настя прижала обе руки к губам, потом засмеялась до неприличия громко. Театральный парик, натянутый на коротко стриженую голову Егора, тогда как все остальные участники группы в той или иной мере отрастили длинные патлы, сидел как шляпа на пугале.

— Сейчас веник из уборной принесу. Будем усы делать.

— Ты ещё предложи из унитазного ёршика. М-да, не вписываюсь я в их коллектив — ни усов, ни длинных волос. И бухать не люблю. А за кокаин посадят.

Настя стянула с его головы парик и взъерошила волосы.

— Где же ты кокаин достанешь?

— Тут недалеко. Хочешь попробовать? С одного раза не пристрастишься, честное комсомольское. Шучу.

Он неловко освободился от длинных песняровских одежд, оставшись в трусах и футболке. Настя тут же запустила руку под майку и погладила по крепким мышцам груди.

— Тебя так долго не будет…

— Нет, это тебя, Настя, не будет. У каждого своя точка отсчёта.

— Какая разница! Не хочу терять ни одной минуты в последние два дня.

Он постарался изо всех сил. Но в восемь утра Настя проснулась одна, Егор бегал свои десять километров по «Трудовым резервам», а к одиннадцати потянулся на тренировку, причём задержался ещё на час, объяснив, что «давал последние указания», не объяснив — кому именно.

Около пяти вечера отсчитал сто рублей на расходы, прихватил сумку и кофр с костюмом, после чего отвесил прощальный поцелуй.

Его уже ждало такси к раннему московскому поезду.