Алло, милиция? Часть 2

Глава 20

Холодильник, вычищенный до сиротской пустоты перед отъездом, встретил запасом колбасы, яиц, пельменей, сыра и даже апельсинов.

А на кухонном столе белела записка.

«Егор! Прости меня.

Я должна спасти семью родителей. Если не остановить распад, мама поругается и с папой, вплоть до развода. Это — беда, я не могу оставить их в беде.

Прошу тебя, не приезжай в Гродно. Мне будет стократно труднее.

Потому что я люблю тебя, но не могу быть с тобой вместе.

Извини, что не смогла помочь со словами к L’Estaca.

Ключ передам с Яной. Или просто смени замок.

Твоя Н.»

Егор просидел неподвижно минут пять. Потом начал смеяться каким-то придурковатым смехом из-за слов к L’Estaca. Вынужденный вопреки первоначальным планам использовать совпадение музыки с польской песней «Муры» против Волобуева, он уничтожил возможность исполнения этой мелодии «Песнярами». А Настя считает себя виноватой именно в этой мелочи…

Очень теоретически можно предположить, что она задумала испытание чувств, что надеется — он плюнет на просьбу не ехать к ней, примчится и переломит ситуацию, сожмёт в объятиях и увезёт!

Нет. И она не такая, и ситуация другая.

Не тот случай, когда говорят «давай поставим отношения на паузу».

Просто — конец. Перевёрнутая страница.

Осталось только радоваться, что заметил и прочитал записку, лишь когда проснулся.

Пока завтракал, раздался звонок Серёгина.

— Фуф… Как ты до Минска добрался? Боялся, и тебя потеряли.

— Да тут со знакомым встретился, посидели, опоздал на поезд. Попутка подкинула.

— Ты знаешь, что Волобуев выпал из окна?

— Иди ты…

— Прямо из гостиницы. Вызвали «скорую». Сегодня звонил в Чернигов, он жив. Даже в сознание пришёл.

Доставив кучу хлопот троице сиделок в погонах, съехидничал про себя Егор.

— Юра, кто же знал, что он столь впечатлительный, чтоб пытаться самоубиться. Репетиция завтра?

— Как обычно. Не опаздывай.

Следующий звонок был от Аркадия.

— Приезжай к пятнадцати. Виктор Васильевич ждёт.

— Заедешь за мной?

— Нашёл таксиста! — фыркнул тот и отключился.

Месяц не кончился, тридцать первое марта. Значит, КГБ волнует не отчёт по «Верасу».

Всё же позвонил в комиссионку.

— Лапушка! Я вернулся. Вечером могу забежать. Нет, сегодня не горит с отчётом, в ближайшие дни никуда не уеду.

В сумке завалялась единственная шоколадка Киевской кондитерской фабрики имени Карла Маркса, позволяющая с подкупающей искренностью заявить: на гастролях вспоминал о тебе. Жаль, весь карпатский коньяк закончился до Чернигова.

Он предчувствовал: разговор в КГБ будет не из лёгких, а завтра придётся ловить на себе подозрительные взгляды музыкантов. Провести вечер одному в квартире, она даже без телевизора, будет совсем тоскливо. Хоть в общагу иди, где за ним по-прежнему числится койка, а вьетнамско-лаосские братья уже должны были съехать.

Сазонов, как и много раз до этого, начал без околичностей.

— В записи твоего разговора с Образцовым по спецлинии ты утверждал, что Волобуев — враг. А это уже дело контрразведки, то есть наше. Только ничего не ври и не преувеличивай.

Егор постарался не показать облегчения. Между вторым главком и пятым отделом взаимоотношения не могут быть всегда солнечными. И переливать Сазонову информацию, касающуюся только «пятёрки» и возни около «Песняров», мягко говоря, не стоило. Но раз они сами узнали…

— Давайте музычку включим. С неё начались мои подозрения.

Егор дал послушать по куплету из каталонского и польского варианта злосчастной песни.

— Поляка как зовут? Качмарский? Он хуже спел. А сама песня хорошая. Мулявин её бы исполнил лучше них, вместе взятых.

— Не сомневаюсь. Но почему было не взять песню протеста Виктора Хары и сказать в конце «но пасаран»? В общем, я придержал тогда информацию. Волобуев имел репутацию туповатого солдафона. Я не знал — это просто глупость или он специально подсунул взрывоопасное. Сейчас склонен думать, что нарочно. Потому что покрывал торговлю наркотой среди «Песняров», — он коротко пересказал историю поиска истины о смерти Сафронова.

— Пока я не понимаю одного. Да, ты накопал на Волобуева убойный компромат. Почему же не дотерпел до Минска? Здесь бы его пустили в разработку.

Егор откинулся на стуле, глубоко вздохнув.

— Наверно, Виктор Васильевич, вы единственный, кто может меня понять. И с кем рискну говорить откровенно.

— Валяй.

— Вспомните убийство Юлии Старосельцевой. И ваше ощущение, что очевидного преступника отмажут, преступление укроют, а шакал, уверовав в безнаказанность, повторит успех. Может, и неоднократно.

— Усматриваешь параллель?

— Параллели быть не может. Вы отдали команду, и подонка увезли в ИВС. Кто и что сделает с офицером КГБ?

— Недооцениваешь нас. Случаются, хоть и редко, очень серьёзные нарушения и в нашем аппарате. Реакция наступает соответствующая.

— Да! Но только при условии, что шум от происшествия докатился до начальника, которому не выгодно прятать провал, или я не угадал? Что в первую очередь заботит Образцова и его босса, полковника? Чтоб гэбисты из Чернигова не знали, как в Украине облажался белорусский сотрудник. Предполагая это, я не выдержал и вывалил Волобуеву всё, что о нём думаю. Пусть бы и надеялся как-то выйти сухим из воды, но хотя бы понервничал до Минска. Стоял на коридоре гостиницы такой самодовольный, хозяин, бля, вселенной, человека убил не за хрен собачий, и всё у него хорошо… Считайте меня профнепригодным, но я должен был. Не мог иначе. Хладнокровия хватило, только чтобы включить магнитофон в сумке. Записывал прямо поверх своего выступления с «Песнярами». Там всё отчётливо слышно. В том числе, как он пообещал, что я выйду из окна, и крикнул «сдохни!» перед прыжком. Да! Не смотрите так. Надо было убраться от окна. А этот каратист недорезанный хотел просто вышибить меня из комнаты. Я ушёл вниз и выставил блок. Сукин кот так и вылетел на свежий воздух ногами вперёд. С третьего этажа. Как в анекдоте про прапорщика: были бы мозги — было бы сотрясение.

— Где кассета с записью вашей ссоры? — спросил Сазонов как можно более нейтральным тоном.

— Отдал Образцову после того, как воспроизвёл этот кусок ему и его полковнику. Кстати, магнитофон мне в две сотни обошёлся, возместите как оперативный расход?

— Все расходы возместит комиссионка «Вераса». А мы с тобой посмотрим, что будет петь Образцов по возвращении из Чернигова. Не повредилась ли фонограмма. И вообще — была ли запись?

— Если он её уничтожит, мне — кирдык? Я напал на офицера и покалечил?

— Примерно так. Им проще пожертвовать тобой, чем своей шкурой.

— Твою ма-ать… Зачем я вообще связался с вашей конторой?! Ах, ну да, хотел защищать госбезопасность Отечества, заодно иметь маленькие приятные бонусы. Стоит ли сразу податься в бега?

Сазонов откровенно развеселился.

— Какой прыткий! Я же могу распорядиться тебя не выпускать. Шучу-шучу. Начнём с того, что даже если наши обормоты из «пятака» начнут обвинять тебя во всех смертных грехах, у них нет никаких доказательств, кроме слов Волобуева, а ему после торможения башкой об асфальт веры нет, контуженный. Даже без плёнки он замаран, ты — чист. Если не считать шалостей с пытками офицера ГРУ. Развитие событий ещё зависит от состояния Волобуева. Выйдет на пенсию по инвалидности от несчастного случая, а не подвига во имя службы, у «пятёрки» практически нет оснований тебя прессовать. Сдохнет — туда ему и дорога. Ты же не побежишь откровенничать с председателем КГБ республики вот как со мной?

— Я ему даже не представлен.

— Жаль. Получил бы из рук генерала благодарность за раскрытие взрыва в гастрономе и изобличении махинаций ГРУ в Сирии.

— Упс! За новыми проблемами забыл о старых.

— Можешь расслабиться. То, что я скажу, огромный секрет. Но ты настолько часто нарушаешь правила, что я невольно заражаюсь.

— Простите, что дурно влияю.

— Егор, на прошлой неделе к нашим людям в Сирии обратился один араб. Как я понимаю, он должен был, перестав получать сигналы от Бекетова, разослать имевшиеся у него компрматериалы в газеты. Сириец поступил хитрее: предложил их выкупить за каких-то пять тысяч долларов. Дальнейшее можешь додумать сам.

— Андропов получил козырного туза в партии с военными.

— Это только твои предположения, и не обязательно их озвучивать вслух.

Вот теперь действительно полегчало. Вроде бы дело Бекетова и его московских друзей по разведке и теневому бизнесу закрыто окончательно… Или нет? А что кассету продублировал — за это можно погладить себя по головке.

— Молчу.

— Теперь другое. Из твоего рассказа следует, что надзор «пятака» за «Песнярами» — чистая профанация?

— Вы такими умными словами кидаетесь! Никакая не профанация, обыкновенное создание видимости. Организовать среди «Песняров» провокацию, подставить, вербануть на компре — даже младенец справится. Как говорит наш ударник, после концерта одно развлечение — водка и бабы. Не мне вам объяснять, как просто ловить рыбку в такой мутной воде. Тем более за рубежом. А там — что угодно. Знаете, сколько всего можно провести нелегально через границу в кофрах с инструментами? Кубометры! Заснять пьяную оргию с голыми сосками, наутро предъявить фото и поставить перед выбором: остаётесь в Америке, переезжая из Мексики в США, зарабатываете на музыкальном бизнесе, сладкая жизнь, всё такое… Либо снимки попадут в КГБ и вашим жёнам. Семьи рухнут, о гастролях дальше Зажопинска не мечтать. Меня одно только радует.

— Что в этом может радовать?

— У них тоже сидят не слишком расторопные люди. Давно могли бы провернуть. Тем более, развесёлую фотосессию проще забацать в СССР. Скоро «Песняры» едут в Грузию. Там будут трезвые ровно до того момента, как спустятся с трапа самолёта.

— Предлагаешь взять «Песняров» на контроль нашему управлению? Не по профилю.

— Ещё как по профилю. Вы же не только шпионов должны ловить, но и заниматься профилактикой. Охраняя «Песняров», предотвращаете возможный канал вербовки артистов и использования их гастрольных поездок для передачи микроплёнок со снимками советских оборонных заводов.

— За уши притянуто. Но я посоветуюсь.

— Думать много над чем придётся… Мне надо диплом и госы сдать до Грузии, решил с ними лететь. Если вы не возражаете.

— Не возражаю. Егор! — он устало потёр переносицу. — Моя проблема с тобой в том, что при всей полезности и эффективности ты не вписываешься в рамки правил негласной работы в СССР. Лупишь кувалдой там, где требуется скальпель или лучше вообще не спешить, а посоветоваться со старшими. Но отдавать тебя в подразделение спецопераций не хочу. Иногда твои мозги нужнее тут. Подведу черту. На сегодня — всё. Дополнительные указания получишь позже.

— Тогда до завтра.

— Соскучился по нашим уютным стенам?

— Ничуть. Но надо же принести отчёт и выручку. Всего доброго!

— Тебе идёт этот свитер. Моими стараниями начинаешь походить на элегантного мужчину, — сделала себе комплимент Элеонора.

Она, видимо, не переодевалась с работы, оставшись в строгих чёрных брюках и бежевой водолазке под горло с золотой цепочкой поверх трикотажной ткани. Цокала по квартире в туфлях, тапочки к таким брюкам смотрелись бы нелепо.

Естественно, кроме шоколадки из Киева Егор вывалил конфеты, коньяк и ещё кое-какие знаки внимания. Целомудренно едва прикоснулся кубами к её щеке и устроился на привычном месте за столом.

Она достала рюмки, вытащила из холодильника порезанные балычок, импортную ветчину, маслины, лимон. Потом, после секундной паузы, баночку чёрной икры, к ней — батон и сливочное масло.

— Егор! У меня для тебя есть один сюрприз. Он достоин, чтоб отметить. Но чуть позже. Я вижу, тебя что-то гложет. Выкладывай.

— Даже не знаю, что сказать. За эту поездку много чего произошло. Кое-какие узлы развязались. Один странный человек пытался выбросить меня из окна третьего этажа. А дом старый, примерно как четвёртый этаж этого дома.

— Страсти какие! А ты?

— Погиб бы как истинный комсомолец, растекаясь мозгами по площади имени вождя мирового пролетариата. Но мне удалось объяснить нападавшему, что тот не прав. Осознаёт ошибку в реанимации. Не исключено, что выживет.

— Тебя не арестовали?

— Нашу маленькую размолвку велено считать недоразумением и несчастным случаем. Несчастным для него. Пока ехали в Минск, одолевали всякие мысли… Хорошо, я выкрутился в этот раз, спина сухая. Ну а не получилось бы? Кто бы пожалел, что меня прикончили? Или носил передачи в СИЗО. Знаешь, даже в компании музыкантов из «Песняров», а раньше — ментов, ещё раньше — студентов, я ведь был очень одинок. И вдруг подумалось, а ведь ты, наверно, и правда взгрустнула бы. Не потому, что моё исчезновение с горизонта угрожало бы твоему благополучию. Механизм налажен, крыша не протекает, за бабками приходил бы какой-то товарищ капитан или товарищ майор. А не я. Прости, не всё могу объяснить. Вот шёл к тебе и думал, ты — девушка свободная. Вдруг здесь с тобой живёт мужчина, он тебе нравится…

— Варианты есть. Всё же я на виду, подкатывают. Но, если это имеет значение, глубже угощения в ресторане у меня личная жизнь не зашла, ни с кем не встречаюсь. Продолжай!

— Я же сказал: не знаю как объяснить! Закипело желание тебя увидеть, услышать, не считать деньги и вообще не касаться никаких дел…

— Ой, как романтично! Но без дел и без денег не получится, я сейчас.

Каблучки простучали в комнату и обратно. На тарелку, ещё не принявшую на себя ветчину и икорку, опустилась открытка. Дешёвая, всего копейки за три. Дорого стоило её содержание. Торг выделил Элеоноре ВАЗ-2105.

— Через несколько месяцев переоформлю её на тебя. Заслужил!

Прямо из положения сидя он обхватил девушку и выпрямился, поднимая в воздух. Нос утонул в трикотаже гольфа, несущего тонкий лёгкий запах дорогих духов.

— Опусти! Уронишь!

Он отпустил, но очень медленно. Элеонора соскользнула вниз вплотную к его телу.

— Спасибо! А я к тебе заявился с какой-то шоколадкой…

— Главное — заявился. Эй! Мужчина! Ты меня и раньше обнимал, но друзей так не тискают, — через миг добавила: — А вот убирать руки никто не позволял.

Она первая поймала его губы своими. Прижалась бёдрами. Охватила пальцами затылок. Подставила шею под поцелуи. Потом прошептала:

— Если не будешь настойчив, порву открытку в клочки.

Он сделал всё, от него зависящее, чтоб открытка оставалась в целостности.

Путь от кухни с нетронутыми деликатесами до дивана был отмечен валяющимися частями верхней мужской и женской одежды, палас у самого ложа — бельём.

Соитие получилось бурным, энергичным и чересчур быстрым. Элеонора даже не пробовала изображать, что испытала полёт в волшебную страну.

— Познакомились? Для первого раза нормально. Но если повторить, а ты захочешь повторить, я уверена, делаем всё по-моему. Ты идёшь в душ прямо перед эпизодом, не рекомендуемым детям до шестнадцати, я стелю постель. Не торопишься, будь терпелив. И всё получится. А сейчас пошли обмывать открытку. Чур, первая в ванную.

Она подхватила бельё и туфли. Через минуту зашумела вода. Ненадолго. Ещё минут через семь-восемь ванная освободилась. Элеонора вышла в халате, поправляя рассыпающиеся по плечам волосы. Смотреть на неё было очень приятно. И, откровенно говоря, не только смотреть.

Потом ужинали, ворковали.

Интим оборвал телефонный звонок.

— Да, Валера. Нет, занята. И в последующие вечера буду занята, прости. Вы слишком надолго уезжаете на гастроли.

Егор только что выиграл у неотразимого для женщин Валерия Дайнеко. Победа была немного неожиданной и грозила обязательствами.

— Я не могу обещать занять все твои вечера. Тренировки. Я, к тому же, студент. Диплом, госы.

— Ой, какие мы занятые! А не забыл, что я тоже студентка? Хочешь, будем вместе корпеть над учебниками?

— Я уже представил, какую науку буду постигать рядом с тобой.

— Правда? Дорогой, а не пора ли тебе в душ? Сейчас выдам полотенце.

Последующая вольная борьба на простынях вылилась в долгое и захватывающее приключение. Элеонора умела не только приносить неземное удовольствие мужчине, но и аккуратно направлять, чтобы он действовал правильно. Не скрывала, что ей требуется длительная и деликатная подготовка, зато результат достоин усилий.

А ещё она умудрялась поддерживать ироническую атмосферу, отпускала шуточки, порой неприличные. В самый неожиданный момент могла ущипнуть, пощекотать или даже укусить. Будучи нежной, в то же время показывала — это просто игра, приятная обоим. О каких-то признаниях и клятвах даже речи не могло быть.

Так они несколько раз путешествовали по треугольнику диван-ванная-кухня, ничуть не возражая против продолжения путешествия. Приняв половину бутылки коньяка, Элеонора слегка захмелела. Её пробило на откровения.

— А знаешь, сколько у меня мужиков было до тебя? Много. А после того авиашоу в детском доме? Угадай!

— Пять? Шесть? Знаешь, всё, что было раньше, не имеет значения.

— Ты портишь торжественность момента! — она нависла над Егором, угрожающе наставив на него роскошные груди. — Не надо говорить про «не имеет значения». Потому что после — ни одного! Даже Бекетов не успел. Три месяца без мужика!

— Такое роскошное тело не должно простаивать.

— Тут ты прав, — она сделала ему «бип» пальцем по носу. — Но мало кто знает, что внутри роскошного тела иногда водятся сердце и душа. И когда утолён шлюшный порыв молодости, становится очень важно: с кем и как. Бекетов был бы ошибкой, и ты — моя зая, потому что не дал её допустить.

— Стоп! Считаешь, что я замешан в его исчезновении?

— На триста процентов уверена, но не задаю никаких вопросов, потому что всю правду не сможешь сказать, а ложь слышать не желаю. И не пытайся заверить меня, что не отрываешься на гастролях. Я видела на концерте в Минске, как девки рвутся на сцену, потом несутся табуном к служебному входу. Выбирай любую.

— Клянусь, на гастролях ни с кем и ни разу. Можно было, конечно. Многие пацаны выпивают, кувыркаются до середины ночи, потом их ветром шатает на первом концерте. Но, знаешь, это как-то по-собачьи. Сунул-вынул и уехал в другой город. Не моё.

— Ох ты мой ангелочек! — она снова сделала «бип». — Сделаю вид, что тебе верю. Но я хотела другое сказать. Ты заботился обо мне. Уверена, об Инге тоже заботился… Прости, не стоило её вспоминать. Но факт: ты видишь в девушке не только пышные сиси, длинные ноги и что-то между ногами. А когда сказал, что будешь обо мне печься, даже если заведу себе мужика, вообще растаяла. Молчи! Потом будешь смеяться. Короче, слушай, повторять не буду. Если хочешь ко мне приходить — приходи. Но никаких сантиментов, ахов-охов под луной. Мы оба — взрослые, вокруг мягкого, нежного и пушистого нутра наросла броня. Сразу друг другу не откроемся, если вообще откроемся. Поэтому просто встречаемся, пока это нравится обоим. Останемся вместе или разбежимся — покажет время.

— Аминь.

Он резко перевернул её, оказавшись сверху, и впился губами в грудь.

— Эй, мужчина! Ты чего?

— Ищу под грудью нежное и пушистое.

— Да ну тебя, я серьёзно…

Он остался у Элеоноры на ночь, и часов на ночной отдых осталось не слишком много. Утром, шагая на свою съёмную квартиру, пребывал в наилучшем настроении.

Крупногабаритную красавицу он явно недооценил, считая поначалу немного примитивной, недалёкой и даже пошловатой. То был образ, навязанный началом работы на Бекетова. Девушка уже кое-то повидала в жизни, неплохо разбиралась в людях и в человеческих отношениях. А что вела раскованный образ жизни, называя его шлюшным порывом молодости, это её дело. Тем более, научилась понимать — что к чему, самоутвердилась.

Она умела важное — задать такое настроение, что после встречи с ней было легко и хорошо. Нечто подобное он ощущал и в предыдущие разы, обходившиеся без секса, только испытывал лёгкие угрызения совести, что держал на расстоянии. А она, выходит, ждала.

Нет, с сексом всё же лучше.