Альберт Эйнштейн. Творец и бунтарь

9. ОТ ПРИНСИПИ ДО ПРИНСТОНА

Шумная популярность столь же озадачивала Эйнштейна, как его теория озадачивала обывателя. Его небольшая книга разошлась мгновенно, и сразу же появились переводы. Английский издатель попросил переводчика написать краткое объяснение для продавцов, которые столкнулись с отсутствием у широкой публики малейшего представления о том, что такое относительность. Многие полагали, что она каким-то образом связана с отношениями между полами.　

11 февраля 1919 г. брак Эйнштейна закончился мирным разводом. Дети оставались на попечении Милевы, а Эйнштейн обязался содержать всех троих. Он согласился также передать Милеве деньги за Нобелевскую премию. Хотя премия еще не была ему присуждена, оба были убеждены, что рано или поздно это произойдет.　

В годы войны Эйнштейн часто останавливался в Берлине в доме двоюродного брата своего отца, Рудольфа Эйнштейна. Жена его доводилась сестрой матери Эйнштейна. Таким образом, их дочь Эльза была его двоюродной сестрой с обеих сторон. Эльза и Альберт в детстве часто играли вместе в Мюнхене. Овдовев, Эльза жила в доме своего отца с двумя дочерьми — Ильзой и Марго. В 1917 г. у Эйнштейна было серьезное заболевание желудка, и, пока он не выздоровел, Эльза преданно ухаживала за ним. Они всегда были сильно привязаны друг к другу, а в июне 1919 г. поженились. Она относилась к Эйнштейну как к ребенку, да еще не от мира сего, и в некотором смысле он таким и был. Она защищала его от малейшего внешнего беспокойства. Однако от более глубоких жизненных огорчений никто не в силах был защитить Эйнштейна. Мать его умирала от рака. В конце 1919 г. она приехала с медицинской сестрой в Берлин, чтобы провести с сыном свои последние, омраченные адскими болями дни. Там она и умерла в феврале 1920 г. Эйнштейн был безутешен. В начале марта в письме Максу Борну, обратившемуся к нему за советом по поводу предложения переехать в Геттинген и занять там место профессора, Эйнштейн написал:　

«… Не имеет значения, где ты живешь… Я же вообще не чувствую себя вправе давать советы, так как я нигде не пустил глубоких корней. Прах моего отца покоится в Милане. Свою мать я похоронил несколько дней назад здесь [в Берлине. — Прим, перев.]. Сам беспрестанно скитаюсь — и везде как чужак. Мои дети — в Швейцарии, так что приходится предпринимать немалые усилия каждый раз, когда я хочу увидеть их. Идеал для такого человека, как я, — чувствовать себя дома везде, где со мной мои родные и близкие. Так что я не советчик Вам в этих делах».　

В этом письме слышатся отголоски того, что он писал раньше. В 1919 г., как раз накануне официального объявления результатов наблюдения солнечного затмения, Эйнштейн ездил по научным делам в Голландию. По пути он провел несколько счастливых дней в семье Эренфеста. Благодаря его за гостеприимство, Эйнштейн писал: «Теперь мы будем тесно общаться. Уверен, что это принесет нам обоюдную пользу и что каждый будет чувствовать себя в этом мире менее одиноко, зная, что на свете существует другой».　

Всемирная слава Эйнштейна принесла с собой моральные обязательства, от которых он не чувствовал себя вправе уклониться. Эйнштейн занимал уникальное положение, способствуя сглаживанию противоречий между народами. Война была жестока, а когда она окончилась, страсти все еще кипели — как среди побежденных, так и среди победителей. Так, в декабре 1919 г. Королевское астрономическое общество в Англии решило наградить Эйнштейна золотой медалью 1920 г., но «патриотически» настроенные члены общества собрали достаточное количество голосов, чтобы провалить его кандидатуру. Было принято решение вообще не присуждать в 1920 г. медаль общества. Лишь в 1926 г. Королевское астрономическое общество смогло наградить Эйнштейна золотой медалью.　

В 1918 г. кайзер Германии отрекся от престола, и к власти пришло республиканское правительство. В записях Эйнштейна, относящихся к курсу лекций по теории относительности, которые он еженедельно читал в зимний семестр 1918/19 г., не упоминается о содержании лекции 9 ноября. Напротив этой даты у него записано «отменена в связи с революцией». За этой лаконичной фразой стоят бурные события, непосредственным (хотя и не главным) участником которых оказался сам Эйнштейн. Несостоявшаяся лекция пришлась на ту неделю, когда революционно настроенные студенты Берлинского университета объявили ректора лишенным своего поста и держали его под арестом. Эйнштейна попросили вмешаться в это дело, учитывая его симпатии к социализму и авторитет. Вместе со своими друзьями — Борном и психологом Максом Вертгеймером — Эйнштейн отправился к лидерам мятежных студентов. Его спросили, каких взглядов он придерживается. Не принадлежа к тем, кто виляет хвостом, когда дело доходит до принципов, Эйнштейн твердо заявил об опасностях, которые грозят академическим свободам. Его слова пришлись мятежникам не по душе. Тем не менее они отослали Эйнштейна и его друзей к новому президенту Германии. Даже среди революционного хаоса имя Эйнштейна открывало все двери: президент прервал срочные дела для того, чтобы написать краткую записку, и тогда все быстро уладилось.　

Революция значила для Эйнштейна много больше, чем могло бы показаться из его беспристрастной записи. Он приветствовал низвержение прусского милитаризма. И хотя потерпевшая поражение Германия все еще нестерпимо страдала от продолжающейся блокады государств Антанты, у Эйнштейна зародились большие надежды на будущее возрождение Германии. Он чувствовал, что вся сложившаяся ситуация призывала его проявить сочувствие новой немецкой республике. Поэтому, сохраняя столь драгоценное для него швейцарское подданство, Эйнштейн становится гражданином Германии, хотя и не без опасений. И когда Цангер и другие его друзья предприняли попытку добиться его возвращения в Цюрихский университет, а Эренфест, Камерлинг-Оннес и Лоренц соблазняли его Лейденом, Эйнштейн мягко отклонил все эти предложения. Ибо он знал, что превратился отныне в некий символ. В сентябре 1919 г. он писал Эренфесту: «…Я обещал [Планку] не покидать Берлин, пока обстановка здесь не ухудшится настолько, что сам Планк признает мой отъезд естественным и правильным… Было бы неблагодарностью, если бы я (не будучи вынужден, частично из-за материальных выгод) покинул страну, в которой осуществляются мои политические чаяния, покинул людей, которые окружали меня любовью и дружбой и для которых мой отъезд в период начавшегося упадка показался бы вдвойне тяжелым… (я как живые мощи, с которыми носятся, но не знают, что делать…)».　

Однако Эйнштейн все-таки согласился стать внештатным профессором Лейденского университета, где каждый год он должен был читать лекции в течение нескольких недель.　

По просьбе лондонской газеты «Таймс» Эйнштейн в 1919 г. написал статью о теории относительности. Статья была опубликована 28 ноября. В ней, в частности, говорилось:　

«После печального периода, когда разорвалось активное общение между учеными, я охотно воспользовался возможностью выразить мое чувство радости и благодарности английским астрономам и физикам. С великими и гордыми традициями науки в вашей стране полностью согласуется то, что выдающиеся ученые должны были отдать много времени и сил, и ваши научные учреждения не останавливались перед большими затратами, чтобы проверить смысл теории, которая была усовершенствована и опубликована во время войны в стране ваших врагов… Однако не следует думать, что великое творение Ньютона можно реально ниспровергнуть [теорией относительности] или какой-либо другой теорией. Его ясные и всеобъемлющие идеи навсегда сохранят свое уникальное значение как фундамента, на котором построено здание современной физики».　

В конце статьи Эйнштейн добавляет следующее:　

«Замечание. Некоторые утверждения в вашей газете, касающиеся моей жизни и моей личности, обязаны своим происхождением живому воображению журналистов. Вот пример относительности для развлечения читателей. Сейчас в Германии меня называют немецким ученым, а в Англии я представлен как швейцарский еврей. Случись мне стать bête noire, произошло бы обратное: я бы оказался швейцарским евреем для Германии и немецким ученым для Англии».　

Слова Эйнштейна о Ньютоне шли от самого сердца. Они не были дипломатическим жестом. Дипломатия как раз была тем видом искусства, которым Эйнштейн со свойственным ему прямодушием владел неблестяще. Среди недатированных работ Эйнштейна есть следующее четверостишие, вероятно, написанное в 1942 г., когда торжественно и многословно отмечалось трехсотлетие годовщины со дня рождения Ньютона. Эйнштейн явно не предназначал эти строки для публикации. Он написал их просто для того, чтобы дать выход своим чувствам:

Это четверостишие практически непереводимо. Однако можно передать его смысл следующим образом:　

Ныне стало возможным взглянуть на документ, написанный поверенным в делах Германии в Лондоне месяцев через девять после того, как статья Эйнштейна появилась в «Таймс». 9 сентября 1920 г. поверенный в делах докладывал в министерство иностранных дел Германии:

«Английские газеты опубликовали информацию о яростных [словесных] атаках [в Германии] на известного физика профессора Эйнштейна. Сегодняшняя „Морнинг пост“[30] сообщает даже о том, что профессор Эйнштейн намеревается покинуть Германию и отправиться в Америку. Хотя и в Англии прекрасно известно, что нет пророка в своем отечестве, тем не менее [словесные] нападки на профессора Эйнштейна [в Германий], а также проводимая [там] кампания против известных [английских] ученых… производят [здесь, в Англии] очень плохое впечатление. В особенности сейчас, когда профессор Эйнштейн считается первостепенным представителем культуры Германии, ибо имя его известно повсюду. Такого человека не следует выдворять из Германии. Мы могли бы эффективно использовать его имя в своей культур-пропаганде. Если же профессор Эйнштейн действительно вознамерится покинуть Германию, то в интересах Германии — убедить знаменитого ученого остаться».　

Явно что-то произошло в Германии. Эйнштейн действительно подвергался там нападкам. Он всегда резко и открыто выступал против германского милитаризма; кроме того, ни его пацифизм, ни его сочувствие идеям социализма, ни его национальность, ни даже его слава — ничто не внушало симпатий к нему со стороны фанатичных немецких националистов. Отчаянно нуждаясь в оправдании поражения Германии, они обвиняли во всем пацифистов и евреев. Происходили ужасные вещи. В 1920 г. в Германии была организована хорошо финансированная антисемитская кампания. Цель ее — оклеветать Эйнштейна и принизить значение его теории относительности, которую называли не иначе как еврейской или коммунистической и уж во всяком случае отравляющей чистоту немецкой науки. Организаторы кампании не жалели денег. 25 августа они провели широко разрекламированный массовый митинг против теории относительности в зале Берлинской филармонии. Немецкие газеты тоже быстро включились в антирелятивистскую кампанию. Возмущенные этим митингом, Лауз, Нернст и Рубенс предприняли попытку противостоять безрассудству и сделали совместное заявление для печати. В нем они осуждали нападки на Эйнштейна, защищали теорию относительности и указывали на тот факт, что даже независимо от теории относительности ее создатель остается выдающимся физиком. Эйнштейн, присутствовавший на этом митинге в качестве зрителя и обычно вполне уравновешенный, был все же доведен до такого состояния, что написал не слишком удачный ответ в прессу. Английские газеты отнюдь не преувеличивали, когда, к смущению поверенного в делах Германии, писали о нападках на Эйнштейна.　

Профессор Ленард вновь появляется на страницах нашего повествования. Он получил Нобелевскую премию в 1905 г. — именно тогда, когда Эйнштейн так удачно воспользовался экспериментальными наблюдениями Ленарда над фотоэлектрическим эффектом. Отношение Ленарда к Эйнштейну граничило с обожанием. В 1909 г., например, он чрезвычайно экспансивно писал Эйнштейну, называя его «глубоким и дальновидным мыслителем» и признаваясь, что то письмо, которое Эйнштейн послал ему в 1905 г., с тех пор всегда лежит на его письменном столе. Но время и ход событий изменили Ленарда. Он стал одним из наиболее яростных хулителей трудов Эйнштейна; нападки с его стороны представляли особую опасность, поскольку исходили от авторитетного ученого. В кампании с другими учеными Ленард начал выступать против Эйнштейна на Конгрессе немецких естествоиспытателей в Бад-Наухайме в 1920 г. Нападки Ленарда носили антисемитский характер, но председательствовавший на сессии и предупрежденный заранее Планк сумел их в значительной степени предотвратить, хотя Ленард и Эйнштейн обменялись-таки резкими высказываниями в адрес друг друга. В будущем Ленард стал активным членом нацистской партии, и с годами его выпады против Эйнштейна становились все более яростными.　

Осенью 1920 г. Эйнштейн отказался платить свой взнос в еврейскую общину Берлина. В качестве объяснения он написал: «Не настолько я себя чувствую евреем, чтобы соблюдать традиционные религиозные обряды». Вместо взноса он предложил ежегодно добровольно вносить определенную сумму на благосостояние общины. А когда ему напомнили, что по германским законам каждый еврей наравне с представителями других вероисповеданий облагается налогом своей местной религиозной общины, Эйнштейн ответил: «Никого нельзя принудить стать членом религиозной общины. Слава богу, те времена уже давно канули в Лету. Я заявляю раз и навсегда о своем намерении не вступать ни в какую религиозную общину… Я останусь вне связи с какой-либо религиозной группой». Спор затянулся до февраля 1924 г., пока Эйнштейн не согласился стать членом общины. Он это сделал, придя наконец к выводу, что данный шаг будет означать признание им еврейской культуры, а не религии.　

Как только разнесся слух о предстоящей поездке Эйнштейна в Америку, на его имя стали непрерывным потоком поступать телеграммы от руководителей научных учреждений. Эйнштейна наперебой приглашали прочесть лекции, нанести визит, принять академическую награду. Эйнштейн уже выступал в 1921 г. с лекциями в Праге и Вене, и прием был восторженный, но ведь эти города входили во время войны в Австро-Венгрию — союзницу Германии. Визит в Америку открывал новую стадию в восстановлении прерванных войной связей. Америка воевала против Германии, но, несмотря на это, американцы встретили чету Эйнштейнов так горячо и радушно, что Эйнштейн был просто поражен. 2 апреля 1921 г. репортеры буквально набросились на Эйнштейна на борту корабля, с которым он прибыл в Америку. Его официально приветствовал — прямо как отличившегося на войне соотечественника — мэр Нью-Йорка. Президент Гардинг пригласил его в Белый дом… И в довершение всего естественность, безыскусность Эйнштейна пришлись очень по душе простым американцам. Его тепло принимали в академических кругах. Колумбийский университет наградил его медалью, Принстонский университет присвоил ему почетное звание. Эйнштейн прочел там четыре лекции для специалистов, и они в виде книги были опубликованы в переводе на английский язык издательством Принстонского университета под названием «Сущность теории относительности». Книга эта выдержала шесть переизданий и до сих пор популярна. В Принстоне был устроен прием в честь Эйнштейна, и там его попросили прокомментировать непонятные результаты нескольких экспериментов, вступивших в противоречие как с релятивистскими, так и с дорелятивистскими концепциями. Вот тогда-то Эйнштейн и произнес знаменитую фразу — свое научное кредо. Это высказывание Эйнштейна случайно услышал американский ученый — специалист в области геометрии — профессор Освальд Веблен, который, вероятно, и записал ее. Некоторое время спустя, а именно в 1930 г., в Принстонском университете было построено специальное здание Математического института, и тогда Веблен связался с Эйнштейном и получил от него разрешение высечь это изречение на мраморной плите над камином в общей гостиной факультета. Так и было сделано. По-немецки оно звучит следующим образом: «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht». Эту фразу можно перевести так: «Бог изощрен, но он не злонамерен».　

В ответе Веблену Эйнштейн объяснял свою мысль — он имел в виду, что Природа скрывает свои тайны в силу возвышенности, а не из коварства.　

На обратном пути из Америки Эйнштейн сделал короткую остановку в Англии, где был приглашен прочесть лекции в Манчестерском университете и в Кингз-Колледже[31] в Лондоне. Антигерманские настроения все еще были сильны в Англии, так что никто не мог поручиться, что на лекциях не возникнут инциденты. Эйнштейн читал по-немецки — это был язык врагов, и тем не менее лекции были восприняты с энтузиазмом. Он совершенно покорял слушателей обаянием своей личности, естественностью, простотой, чувством юмора, безукоризненным владением предметом, а также неизъяснимым ощущением величия, которое исходило от него и которого не могли скрыть даже его застенчивость и скромность. На всем протяжении пребывания Эйнштейна в Англии он встречал прием, достойный истинно великого мыслителя. Манчестерский университет присвоил ему звание почетного доктора. В Лондоне Эйнштейны были почетными гостями государственного деятеля и философа лорда Холдейна. И в его доме, и в других домах Эйнштейн встречался со многими представителями аристократии Великобритании. В целом надежды и Холдейна, и Эйнштейна оправдались — приезд Эйнштейна явно способствовал делу международного сотрудничества.　

В июне 1921 г. Эйнштейн возвратился в Германию, где вскоре после этого его имя было присвоено новой обсерватории: она стала называться «Башней Эйнштейна».　

Среди ученых, приезжавших в то время в Берлин для работы с Эйнштейном, был и молодой венгр Лео Силард, вместе с которым Эйнштейн запатентовал изобретенный ими холодильный аппарат. Мы и в дальнейшем еще услышим о Силарде.　

В марте 1922 г. благодаря усилиям прежде всего Поля Ланжевена (которому пришлось преодолеть сильное сопротивление людей, сохранивших враждебное отношение к Германии) Эйнштейн выступил в Париже в Коллеж де Франс. Он впервые читал лекцию во Франции, что уже само по себе говорит о том, сколь устойчивы последствия войны; не менее красноречивы предпринятые тщательные меры, призванные оградить Эйнштейна, если возникнет такая необходимость, от провокаций. Вот как вспоминает об этом Эйнштейн в письме, написанном в 1943 г.: «Именно [Вальтер] Ратенау [министр иностранных дел Германии] настоятельно посоветовал мне принять приглашение поехать в Париж — жест, по тем временам все еще считавшийся довольно рискованным». В Париже, где Эйнштейн встретился не только с учеными, но и с политическими деятелями Франции, он почувствовал, что его визит еще раз послужил укреплению международного сотрудничества. Кроме того, он с огромным удовольствием встретился со своим старым другом Соловиным — членом Академии «Олимпия».　

Эйнштейн был и интернационалистом, и евреем; в некоторых кругах Германии, как и во Франции, его поездка в Париж вызвала сильное озлобление. Даже среди коллег — немецких ученых — Эйнштейн ощущал возникшую на национальной почве отчужденность. На заседаниях они, бывало, не знали, садиться ли рядом с ним, — одни по внутреннему убеждению, другие — из страха показаться дружелюбно к нему настроенными.　

На С Конгрессе естествоиспытателей, который должен был состояться в сентябре 1922 г. в Лейпциге, Эйнштейн должен был произнести вступительное слово. Однако Эйнштейн счел необходимым отменить свой доклад, и 5 июля 1922 г. писал из Киля Планку[32]:

«… Несколько достойных доверия людей предостерегают меня от появления в Берлине в ближайшее время и вообще от каких бы то ни было публичных выступлений в Германии. По- видимому, я принадлежу к числу тех лиц, против которых со стороны „народа“ готовятся покушения. Разумеется, прямых доказательств этому у меня нет, однако создавшееся ныне положение подтверждает правдоподобность опасений. Если бы речь шла о действительно важном выступлении, соображения такого рода меня бы не остановили. Но в данном случае это чистая формальность, и кто-нибудь другой (например, Лауз) с успехом может меня заменить. Затруднения возникли из-за того, что газеты слишком часто упоминают мое имя и тем самым настроили против меня сброд. Сейчас может помочь лишь терпение и… временное отсутствие. Прошу Вас об одном: отнеситесь к этому маленькому происшествию спокойно, как это делаю я…»　

В течение некоторого времени Эйнштейн, вняв предостережениям, нигде не показывался в Берлине и отменил свои лекции. Но 1 августа 1922 г. он открыто появился на антивоенной манифестации в Берлине. Этим смелым поступком Эйнштейн показал, что не даст себя шантажировать. Так он вновь обрел свободу действий. Тем не менее в Лейпциге он не выступил.　

В октябре 1922 г. по приглашению японского издателя Эйнштейн с женой отправились в Японию, где провели около полутора месяцев.　

Германский посол в Японии прислал в Берлин доклад, в котором визит Эйнштейна сравнивался с триумфальным шествием. Где бы Эйнштейн ни появлялся, сразу же собирались толпы жаждущих взглянуть не него людей. Эйнштейн был принят императрицей. Газеты наперебой печатали репортажи о его пребывании в стране, наполненные как фактами, так и вымыслом. На него посыпался дождь наград и всевозможных подарков. Сам же Эйнштейн был покорен изяществом японцев. Четверть века спустя — через двадцать пять трагических лет он живо вспоминал о своей поездке в Японию, говоря: «Я так полюбил этот народ и эту страну, что не мог сдержать слез при расставании». Эта поездка оказалась желанной передышкой после того напряжения, в котором пребывал Эйнштейн в Берлине после убийства Ратенау. Посол Германии в Японии, вначале несколько обескураженный порой неподобающе скромным одеянием Эйнштейна, затем расположился к нему и в официальных сообщениях в Берлин отмечал, что, несмотря на все те почести, которых был удостоен Эйнштейн, тот оставался скромным, дружелюбным и непретенциозным. По-видимому, Эйнштейн резко отличался от других приезжих знаменитостей, с которыми приходилось иметь дело послу.　

За несколько дней до прибытия Эйнштейна в Японию пришло сообщение о том, что ему присуждена Нобелевская премия 1921 г. «за открытие закона фотоэлектрического эффекта и за его работы в области теоретической физики». Теория относительности в официальном решении не упоминалась. Ее все еще считали слишком спорной как с научной, так и с политической точек зрения, ибо понять ее было очень непросто, к тому же не были редкостью выступления против нее. Фотоэлектрический закон после экспериментального подтверждения его Милликеном стал в высшей степени надежным — и к тому же достойным — поводом для присуждения Эйнштейну премии.　

Когда награжденный не может лично присутствовать на церемонии вручения Нобелевской премии, обычно посол его страны в Швеции принимает за него эту награду. Эйнштейн хотел, чтобы эту миссию выполнил посол Швейцарии, но в Германии воспротивились такому решению, понимая, какая это честь. В конце концов все разрешилось дипломатически — посол Швеции в Германии лично вручил Эйнштейну в Берлине диплом и медаль. А когда Эйнштейн читал, хоть и с запозданием, в Швеции свою речь по поводу получения Нобелевской премии, он пренебрег официальной формулировкой и говорил о теории относительности.　

Эйнштейн продолжил свое «триумфальное шествие», приехав из Японии в Палестину.　

Из Палестины он отправился в Испанию, где, по его шутливому выражению, продолжал «насвистывать любимую мелодию — на мотив теории относительности». Из Мадрида он с женой поехал до французской границы поездом — в королевском вагоне, который король Испании предоставил в его распоряжение. Но к тому времени, когда они достигли Франции, намереваясь ехать прямиком в Берлин, Эйнштейн успел потерять всякое терпение от той помпы и шумихи, которые сопровождали его в этих путешествиях, и заявил жене: «Ты можешь делать все, что хочешь, но что касается меня, то я поеду третьим классом».　

Когда они весной 1923 г. прибыли домой, в Европе уже наблюдались признаки опасного напряжения. Фашисты захватили власть в Италии. Пуанкаре — не математик и физик Анри Пуанкаре, а его двоюродный брат Раймон, премьер-министр Франции — послал войска в немецкий индустриальный центр Рур, чтобы принудить Германию выплачивать военные репарации. В результате Германия оказалась в тисках катастрофической инфляции, обесценившей немецкую марку, сводившей на нет сбережения людей и способствовавшей в конечном счете победе нацистов.　

И все же и в эти, и в последующие годы Берлин был эпицентром «Золотого века» немецкого искусства и науки. В Берлине и находился по большей части Эйнштейн. Общеизвестна его любовь к музыке. Как-то в Берлине выступал пианист Иосиф Шварц. В концерте принял участие его сын Борис, тогда еще совсем юный и необыкновенно одаренный скрипач. Присутствовавший на концерте политический деятель направил их к Эйнштейну, будучи уверенным, что Эйнштейн заинтересуется молодым скрипачом. В назначенный день Борис начал играть на квартире Эйнштейна концерт Брука[33]. Аккомпанировал ему отец. Когда Борис дошел до лирического экспрессивного пассажа в первой части (Борис играл его с особым удовольствием), Эйнштейн внезапно воскликнул: «Ах, как же он любит свою скрипку». А в конце Эйнштейн с радостью достал свою скрипку, и они втроем сыграли сонаты Баха и Вивальди для двух скрипок и фортепиано. Так началась их многолетняя дружба, и не раз еще они музицировали вместе.　

Небезынтересно мнение профессионального скрипача об игре Эйнштейна. Борис Шварц отмечал чистоту звучания с небольшим вибрато, причем Эйнштейну, по его словам, не нравилась чувственная вибрирующая модуляция, характерная для игры XIX в. Это полностью соответствовало его музыкальным вкусам. Эйнштейн любил музыку XVIII в., музыку таких композиторов, как Бах, Вивальди и Моцарт, особенно Моцарт. Бетховен же в его страстной — тональности до-минор был, по мнению Эйнштейна, чересчур эмоционально перегружен. Борис Шварц также добавил, что Эйнштейн отлично читал с листа и — как он тонко и удачно отметил — «хорошо играл в ансамбле». Как свидетельствует Шварц, Эйнштейн играл необыкновенно вдумчиво, наклонясь вперед и погрузившись в музыку. Тогда в Берлине казалось, что Эйнштейн готов долгие часы без устали играть на скрипке. Борис Шварц действительно уставал намного раньше Эйнштейна. Чувствуя это, жена Эйнштейна обычно приходила ему на помощь, предлагая выпить чаю.　

Сольвеевские конгрессы, прерванные на время войны, возобновились в 1921 г., но тогда Эйнштейн не смог принять в них участие из-за поездки в Америку. Осенью 1923 г., когда строились планы организации следующего Сольвеевского конгресса в Брюсселе, в Бельгии были все еще сильны антинемецкие настроения, ведь девять лет назад Германия нарушила нейтралитет этой страны. Узнав о том, что другие немецкие ученые не будут приглашены в Брюссель, Эйнштейн настоял, несмотря на возражения организаторов, чтобы не приглашали и его. Он заявил, что не примет участия в таком научном конгрессе, от участия в котором будут отстранены другие ученые только потому, что они немцы.　

С годами Эйнштейн все более разочаровывался в деятельности Лиги Наций и в перспективах достижения мира путем международных соглашений. Он осознавал, что могучие силы уже сцепились в смертельной схватке, и просто разговорами их не побороть. Тем не менее, будучи членом Комитета интеллектуального сотрудничества, осуществляющего свою деятельность под эгидой Лиги Наций, Эйнштейн вместе с коллегами из других стран активно пытался достичь существенного сдвига, хотя, может быть, и не вполне достаточного, в деле международного сотрудничества. Впоследствии он так писал о деятельности этого комитета: «Несмотря на блестящий состав, это было самое неудачное мероприятие, в котором мне когда-либо доводилось участвовать».　

В 1928 г. при посещении Швейцарии Эйнштейн слег с тяжелым нарушением сердечной деятельности. Его перевезли в Берлин. Лишь через несколько месяцев ему разрешили вставать, но силы его восстанавливались медленно. Как и прежде, Эйнштейн был страстным поборником пацифизма. Вот что он писал по этому поводу в печати в 1928 г.: «Никто не имеет морального права называть себя христианином или евреем, если он готов убивать по приказу свыше или если он позволяет вовлечь себя в той или иной форме в подготовку такого преступления».　

А в феврале 1929 г., как раз накануне своего 50-летия, Эйнштейн сделал еще более откровенное и прямолинейное заявление: «[В случае войны] я категорически отказался бы от любых связанных с нею действий, не желая потворствовать войне ни прямо, ни косвенно. Я бы постарался также убедить своих друзей занять такую же позицию, причем все это совершенно независимо от того, как я сам мог бы расценивать причины той или иной войны».　

50-летие Эйнштейна наступило 14 марта 1929 г. и стало событием мирового значения, от которого он сам постарался уклониться. Представляя себе, во что выльется юбилей, Эйнштейн скрылся от навязчивого внимания благожелателей и от репортеров. Событие это не обошлось и без некоторых эксцентрических моментов. К примеру, в этот торжественный день в его берлинскую квартиру (откуда Эйнштейн «улизнул») хлынул поток поздравительных посланий и телеграмм. Но среди многочисленных посетителей оказался и мелкий служащий ведомства по сбору налогов. Он пришел без подарка, собираясь обсудить с Эйнштейном вопросы, связанные с начислением причитающихся налогов. Когда этому нежданному посетителю сообщили, что он попал на 50-летний юбилей великого человека, тот растерялся и удалился в совершеннейшем смущении, бесчисленное число раз извинившись за свою неловкость. Смущение налогового чиновника смело можно расценить как приятный и редкий в такой день экспромт.　

Как известно, Эйнштейн любил отдыхать на яхте — он ходил под парусом по реке Хафель и озерам близ Берлина, наслаждался теплом, солнцем и уединением; мысли же его в это время были далеко — в странствиях по Вселенной. Берлинский муниципалитет принял решение оказать Эйнштейну честь и сделать подарок ко дню рождения — выделить участок земли и дом на берегу Хафеля. Увы, дом, который предназначался в дар Эйнштейну, оказался занятым. А когда еще две попытки выполнить обещание натолкнулись на нелепые препятствия, чиновники обратились за помощью к самому Эйнштейну. Они попросили его выбрать участок, который муниципалитет приобретет для него. Эльза Эйнштейн нашла прелестный зеленый участок на реке Хафель в деревне Капут вблизи Потсдама. Было получено официальное одобрение, и казалось, счастливый конец не за горами. Но вопрос об оплате участка и дома Берлинским муниципалитетом привел к политической возне, которая, к сожалению, приобрела характер кампании против Эйнштейна. К тому времени широкий жест с подарком утратил, прямо скажем, изрядную долю своего великолепия, и Эйнштейн, дабы положить конец затянувшемуся делу, формально отказался от несуществующего дара. При этом он выполнил уже заключенное соглашение о покупке участка и потратил на это свои сбережения. На приобретенном таким образом участке земли началась постройка летнего дома.　

Эта покупка истощила денежные накопления семьи, но казалась хорошим помещением средств. Пресловутое пренебрежение Эйнштейна к одежде и хорошим манерам больше подходило к идиллии деревенской жизни, чем к пребыванию в академических кругах в Берлине. Семья Эйнштейна любила проводить лето в Капуте, наслаждаясь своим домом на берегу реки.　

Зиму 1930/31 г., как и следующую зиму, они провели в Соединенных Штатах. Там Эйнштейн в качестве приглашенного профессора читал лекции в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене. Пригласил его туда Милликен, ставший директором этого института. Каждую весну Эйнштейн возвращался к своим обязанностям в Берлине, а каждое лето искал уединения в Капуте. Между тем осенью 1929 г. Нью-Йоркскую биржу охватила паника. Это было началом мирового экономического кризиса, страшного и продолжительного. Люди теряли работу; молодежь не могла найти ее. Повсюду только страдания, невзгоды и отчаяние, особенно в Германии, где сложилась прекрасная почва для расцвета демагогии. Богатые немецкие промышленники из страха перед революцией оказали серьезную финансовую поддержку нацистам. Они рассчитывали, что это движение не выйдет из-под их контроля, но они ошиблись. Примерно в это же время в Америке два филантропа — Луис Бамбергер и его сестра миссис Фульд — выделили крупную сумму Абрааму Флекснеру — деятелю просвещения, — с тем чтобы он реализовал свою мечту об основании Института высших исследований. Предполагалось, что под крышей этого Института соберутся выдающиеся ученые, чей труд будет прекрасно оплачиваться, формальных обязанностей у них не будет, так что они смогут полностью отдаться работе.　

Частично благодаря финансовой поддержке немецких промышленников нацисты быстро обретали силу. К январю 1933 г. Гитлер стал канцлером Германии, а 23 марта — полновластным диктатором. Свобода слова, свобода как таковая остались в Германии лишь в воспоминаниях. Вместо свободы теперь царствовал террор.　

Тем временем Эйнштейн весной 1932 г., как и раньше, отправился в Оксфорд. Туда приехал и Флекснер (они уже встречались однажды в Пасадене), чтобы обсудить будущее Института высших исследований. Однако на сей раз на ум Флекснеру пришла дерзкая мысль: не удастся ли склонить Эйнштейна к работе в Институте? Он отважился затронуть этот вопрос в разговоре с Эйнштейном. В 1927 г. Эйнштейн отклонил весьма привлекательное предложение Веблена занять место профессора Принстонского университета. При этом он ссылался на то, что слишком стар, чтобы пускать корни на новой почве. Но теперь, предвидя, какое будущее ожидает Германию, Эйнштейн был склонен принять предложение Флекснера, хотя ему и не хотелось покидать своих немецких коллег.　

Тем же летом Флекснер приехал в Капут для продолжения переговоров с Эйнштейном. Ему не терпелось довести дело до конца, ведь Эйнштейн был бы самой яркой звездой в Институте. Флекснер предложил Эйнштейну самому назвать сумму, которую тот пожелал бы получать в качестве зарплаты. Через несколько дней Эйнштейн назвал ему ту сумму, которую он считал разумной и которая, по его мнению, соответствовала его потребностям и славе. Флекснер был просто обескуражен. По американским стандартам она была мизерной. Он никак не мог предложить ее выдающимся американским ученым, которых собирался пригласить на работу. Кроме того, Флекснер не мог допустить и мысли о том, что другие ученые будут получать больше, чем Эйнштейн. Правда, сам Эйнштейн едва ли придал бы этому какое-нибудь значение. Когда Флекснер объяснил все Эйнштейну, тот нехотя согласился принять предложенную им сумму (значительно превышающую первоначально названную) и предоставил обсудить детали своей жене Эльзе, сведущей в таких делах. Договорились, что Эйнштейн будет проводить часть года в Институте, а остальную часть — в Германии, но не сразу, ибо Эйнштейн уже дал согласие в третий раз приехать зимой читать лекции в Пасадене. Когда на этот раз он запросил визу, небольшая группа американских «патриоток» выступила с шумным протестом по поводу его приезда в Соединенные Штаты на том основании, что он в душе коммунист. Эйнштейн едко парировал: «Никогда еще я не получал от прекрасного пола такого энергичного отказа, а если и получал, то не от стольких сразу.　

Но разве они не правы, эти бдительные гражданки: разве можно открывать дверь человеку, который пожирает капиталистов с таким аппетитом, с каким греческий Минотавр пожирал в свое время прелестных греческих девушек, и который, сверх того, настолько низок, что отвергает всякого рода войну, кроме неизбежной войны с собственной женой. Поэтому обратите внимание на ваших умных и патриотических жен и вспомните, что столица могущественного Рима была однажды спасена гоготанием ее преданных гусей».　

Сольвеевские конгрессы, проходившие в Брюсселе, способствовали возникновению тех замечательных дружеских отношений, которые сложились у Эйнштейна с королем Бельгии Альбертом и королевой Елизаветой. Отрывок из письма Эйнштейна к жене, в котором он описывает посещение королевской семьи в 1930 г., дает яркое представление о характере их взаимоотношений:　

«… Меня приняли с трогательной теплотой и вниманием. И король и королева — люди редчайшей в наши дни чистоты и доброты. Сначала мы побеседовали с часок. Затем [королева и я] играли квартеты и трио [с одной музыкантшей из Англии и еще одной музыкантшей — фрейлиной королевы]. Так прошло несколько приятных часов. Затем они ушли, а я остался на обед [с королем и королевой] — вегетарианская кухня, никаких слуг. Шпинат и яйца вкрутую, картофель — вот и все. (Заранее не предполагалось, что я останусь.) Мне очень у них понравилось, и я уверен, что это взаимно».　

Когда Гитлер пришел к власти, Эйнштейны были в Пасадене. Эйнштейн сразу же понял, что не сможет возвратиться в Германию, и в марте 1933 г. сделал резкое и решительное заявление, в котором публично объявил о своем решении. Он поехал в Бельгию, в крошечный курортный городок Ле Кок-сюр-Мер, где его в течение некоторого времени по приказу короля охраняли день и ночь два телохранителя. Распространялись слухи о попытках покушения на его жизнь.　

Из многих стран начали поступать в адрес Эйнштейна теплые приглашения с предложением академических постов. В то же время нацисты объявили о конфискации его счета в банке, вклада его жены, а также любимого дома и участка в Капуте — несостоявшийся подарок Берлинского муниципалитета был теперь отобран государством. Труды Эйнштейна разделили участь других великих сочинений, сожженных под ликование наци в пламени костра — того костра, свет которого стал символом тьмы. По указу нацистов евреев изгоняли из научных учреждений, лишали работы, травили, обрекали на нищету. Немцы, осмелившиеся выступить против тоталитарного режима наци, рисковали оказаться в тюрьме, где их ожидали пытки и смерть.　

28 марта 1933 г. Эйнштейн заявил о выходе из Прусской Академии наук, которая, как выяснилось позднее, уже собиралась исключить его. Он также предпринял некоторые шаги (второй раз в жизни) для того, чтобы отказаться от германского подданства. Уже после этого нацисты вспомнили об упущенном шансе и воспользовались своим правом официально лишить Эйнштейна германского подданства. Впоследствии Эйнштейн с язвительным юмором сравнивал этот акт с публичным повешением трупа Муссолини после его казни.　

Когда Прусская Академия наук готовилась исключить Эйнштейна из своего состава, ему предъявили обвинение в том, что он распространял за границей лживую информацию о Германии. После опровержения Эйнштейном этих обвинений они были взяты назад. Характер и дух тогдашней переписки Эйнштейна с Академией проявляется в следующем отрывке из его письма от 12 апреля 1933 г.:　

«Вы далее упомянули о том, что если бы я со своей стороны выступил бы со „свидетельскими показаниями“ в защиту „немецкого народа“, то это произвело бы большое впечатление за границей. На это я отвечу, что выступить с тем заявлением, о котором Вы говорите, означало бы предать все те понятия справедливости и свободы, за которые я ратовал всю свою жизнь. Вопреки тому, что Вы говорите, подобное заявление пошло бы не на пользу немецкому народу, а лишь было бы на руку тем, кто пытается подорвать идеи и принципы, завоевавшие немецкому народу почетное место в цивилизованном мире. Выступив с подобным заявлением, я бы способствовал, пусть даже косвенным образом, падению нравов и уничтожению всех существующих культурных ценностей».　

В те страшные дни многие члены Академии позволили себе заразиться «анти-эйнштейновской» лихорадкой, свирепствовавшей по всей стране. Многие, но не все. Устоял Лауз. Устоял Нернст. Устоял Планк. Более того, на пленарной сессии Прусской Академии наук, которая состоялась 11 мая 1933 г., через несколько недель после выхода из нее Эйнштейна, Планк сделал следующее смелое заявление:　

«Я полагаю, что выражаю мысли как моих коллег по Академии, так и подавляющего большинства немецких физиков, когда говорю: господин Эйнштейн не просто один из многих выдающихся физиков; наоборот, господин Эйнштейн — это физик, чьи работы, опубликованные нашей Академией, были столь большим вкладом в физическую науку нашего столетия, что значение его можно сравнить только с достижениями Иоганна Кеплера и Исаака Ньютона…»　

В те опасные времена нелегко было Планку сделать такое заявление. Всю свою жизнь он неизменно отдавал должное Эйнштейну, но этот случай, безусловно, заслуживает особого упоминания. Даже в эпоху господства нацизма Планк говорил правду, какой он себе ее представлял, и однажды Гитлер, разъярившись, прямо в лицо Планку сказал, что только преклонный возраст спасает того от концентрационного лагеря.　

В апреле 1933 г. Эйнштейн вышел из Баварской Академии (он был ее членом-корреспондентом). При этом он заявил: «…Ученые общества Германии, насколько мне известно, стали молчаливыми свидетелями того, как значительную часть немецких ученых, студентов и преподавателей в Германии лишили возможности работать и добывать себе средства к существованию. Я не имею ни малейшего желания принадлежать к любому ученому обществу, способному, пусть даже под давлением извне, вести себя подобным образом».　

Это было до появления лагерей смерти. Но Эйнштейн уже был потрясен тиранией наци, приходил в ужас от опасности, угрожающей цивилизации со стороны вооружающейся до зубов тоталитарной Германии, готовой к войне и жестоким репрессиям. Всю свою жизнь Эйнштейн был откровенным пацифистом; вспомним его прямолинейные заявления 1928 и 1929 гг. — ведь они являют собой лишь несколько примеров его многочисленных страстных, бескомпромиссных заявлений в защиту пацифизма и пацифистских организаций во всем мире. Теперь же в Ле Кок-сюр-Мер Эйнштейн столкнулся с серьезной моральной дилеммой: после долгих душевных терзаний он пришел к решению, представлявшемуся ему наименьшим из двух зол. 20 июня 1933 г. к Эйнштейну обратились с просьбой высказаться в поддержку двух бельгийцев, отказывающихся от несения военной службы, и он обнародовал свое решение: «То, что я скажу, крайне удивит вас… Представьте себе оккупацию Бельгии нынешней Германией. Все будет значительно хуже, чем в 1914 г., хотя и тогда было достаточно плохо. Вот почему должен откровенно сказать вам: если бы я был бельгийцем, я бы в данной ситуации не отказался от военной службы; более того, я бы охотно пошел в армию с верой в то, что тем самым я помогаю спасению европейской цивилизации. Это не значит, что я отказываюсь от своих прежних принципов. Я совершенно искренне надеюсь, что еще наступит такое время, когда отказ от военной службы вновь станет действенным способом служения делу прогресса человечества».　

Это заявление вызвало замешательство в рядах пацифистов во всем мире. Эйнштейн превратился в их глазах в вероотступника: он предал их общее дело. Но в 1935 г. он сказал: «В такие времена, как теперь, любое ослабление демократических стран, вызванное политикой отказа от военной службы, было бы равносильно измене цивилизации и человечеству». Несмотря на острую критику со стороны пацифистов всего мира, Эйнштейн продолжал проводить свою новую линию; да и другие известные пацифисты, в том числе Бертран Рассел, тоже отказались от пацифизма.　

В июне 1933 г. Эйнштейн поехал в Англию; в Оксфорде он прочел спенсеровскую лекцию. Она называлась «0 методе теоретической физики». С мудростью, выкристаллизовавшейся с годами, Эйнштейн подчеркивал, что «понятия и фундаментальные законы, лежащие в основе теоретической физики, — это свободные творения человеческого разума» и что они «образуют неотъемлемую часть теории, которая не поддается рациональной трактовке». Эйнштейн еще несколько раз выступил в Англии с научными докладами, после чего возвратился в Ле Кок. В конце лета 1933 г. Эйнштейн вновь в Англии. Он останавливается в Кроме, где пребывает в относительном уединении; потеряв счет дням, он увлеченно погрузился в работу. Вскоре он скажет, что идеальной для физика-теоретика была бы работа смотрителя маяка. Его письма из Крома показывают, что по крайней мере для Эйнштейна это было бы именно так. Он писал: «Здесь так спокойно: теперь я понял, как я бываю обычно завален делами». И еще: «Здесь я действительно наслаждаюсь покоем и уединением. И мыслишь и чувствуешь себя значительно лучше». В Англии Эйнштейн вел неофициальные беседы с важными государственными деятелями, в том числе с Черчиллем, об угрозе перевооружения Германии. А 3 октября 1933 г. Эйнштейн выступил на многолюдном митинге в поддержку основанного такими людьми, как, например, Резерфорд, Британского комитета помощи ученым — беженцам из нацистской Германии.　

На этом заканчивается европейской период его жизни.　

Он отправился в Америку со своей женой, с секретарем[34] и с ассистентом — профессором Вальтером Майером. Они прибыли в Америку 17 октября 1933 г. Приезд Эйнштейна отмечался как огромное событие. Почти сразу же по приезде супруги Эйштейн были приглашены президентом Рузвельтом в Белый дом. В следующую встречу, в январе, у Рузвельта и Эйнштейна нашлись общие интересы — это касалось любви к парусному спорту, о чем оба могли говорить с увлечением и со знанием дела. Говорили они также и об угрозе, нависающей над Европой. Для Института высших исследований Флекснер выбрал городок Принстон в штате Нью-Джерси. А пока здания Института не были еще готовы, Институт расположился в помещении Принстонского университета. Маленький университетский городок Принстон приютил Эйнштейна. Он продолжал открыто выступать против нацизма, но никаких особых мер для обеспечения его личной безопасности не предпринималось. Он без страха бродил по тихим улочкам Принстона. Жители были дружелюбны. Быть может, то, что Эйнштейн полностью игнорировал условности, и удивляло их, но казалось им милым и привлекательным. В этом тихом и спокойном месте Эйнштейну суждено было провести остаток своих дней.