Алые маки на серых скалах

1

— Помогите, уби-ва-ют… — Тишину ночи разбудил отчаянный женский крик, и тут же раздался выстрел, процокали по мостовой копыта, и все замерло.

Ася с бьющимся сердцем вскочила с постели и подбежала к окну. Пугающе резко скрипнула рама: в комнату ворвался предутренний холодок, настоянный на прелом запахе опавших листьев.

Ася, облокотившись на подоконник, высунулась наружу. Ее густые волосы сразу же повлажнели: на улице моросил мелкий дождь. Нигде ни огонька, ни звука. Будто и вовсе не было вопля о помощи. Лишь деревья в палисаднике с обвисшими голыми ветками, точно плакальщицы с распущенными косами, уныло покачивались от ветра. Щемящая душу тоска охватила Асю: кто же кричал?

— Девочки, немедленно закройте окно и ложитесь, — из соседней комнаты донесся строгий голос матери.

— Но ведь стреляли… — запротестовала сестренка Галя, которая тоже проснулась.

— Не наше дело! — последовал категорический ответ.

— Как не наше? — вмешалась Ася. — Там звали на помощь, кто-то должен откликнуться?

— Без нас обойдутся! Ложись и не будоражь младшую сестру!

Ася порывисто, в сердцах прикрыла окно. На глаза навернулись слезы обиды. Добрая, сердечная, мать всегда, чтобы уберечь детей и мужа, стремилась отгородиться от живущей бок о бок людской горести. Интересно, спит ли отец! Едва ли! А ведь даже голоса не подал! Небось хотел встать, да мать силой удержала. Но ведь ее только ее родители — вся улица так себя ведет. Замерли, затаились, хотя трудно поверить, что можно спать после того, что произошло…

— Асек-джан, кого это убивали? — шепотом спросила сестренка. — Сядь поближе, мне страшно!

— Разве я знаю? Спи! Мы ведь пока в безопасности!

— Пока? Только пока?

— Да, только пока! Спи! Я сейчас тоже лягу.

Однако снова лечь в постель Ася уже не могла. Она тихо, на цыпочках, подошла к закрытому окну и сквозь стекла начала всматриваться в пугающую темень. Кто же все-таки кричал? Кто? Сердце нестерпимо ныло. Пасмурная погода всегда действовала на Асю угнетающе. Осенью ей невольно думалось о неустойчивости, недолговечности человеческой жизни. Не так ли неумолимо, необратимо уйдут и ее весны? Эта же ночь совсем придавила своим криком…

— Ася, не стой босиком на холодном полу! Простудишься!

Мать была верна себе: будто видела через стены. Асю всегда удивляла эта ее способность. Сейчас, конечно, и она взволнована до предела, просто крепится.

Ася на цыпочках подошла к кровати и легла: пусть мать успокоится. Она денно и нощно печется о своих детях, оставаясь в счастливом неведении о том внутреннем напряжении, в котором они живут, ежеминутно сталкиваясь с суровой действительностью. Вот и теперь не предполагает, насколько близко к сердцу приняли ее девочки людскую беду, вошедшую в их души с ночным криком о помощи.

— Турки, наверное, увезли армянку, да? — еле слышно спросила сестренка. — Хорошо, если в жены, а если, если…

— Глупости, Галка, спи! А если не турки, а жандармы уводят людей?

— Жандармы? Разве они и женщин берут? За что ж?

— За разное, Галка, спи, — мягко сказала Ася.

Сестренка притихла, и вскоре послышалось ее мерное дыхание.

Ася же уставилась широко открытыми глазами в едва белевший в темноте потолок. Погруженная в свои мысли, она не сразу услышала тихое царапанье по оконному стеклу. Это было так неожиданно, что она вздрогнула. Только опасение, что повторный звук может разбудить мать, заставило Асю преодолеть страх и на цыпочках подойти к окну.

Каково же было ее удивление, когда, раздвинув занавесочку, она различила в темноте лицо Амалии, самой близкой своей подружки. Взволнованная, Ася, рискуя поднять в доме переполох, с величайшей осторожностью открыла окно.

Проклятый скрип резко отдался в сердце. Ася замерла. Прислушалась. К счастью, кажется, никто на этот раз не проснулся.

— Накинь пальто и живо спускайся ко мне: дело есть, — прошептала подруга.

— Дождь ведь, Ами-джан, холодно! Лучше ты сюда поднимайся!

— Не до холода, понимаешь? Человека надо спасти.

— Кого? Что с тобой, Ами? — Острая тревога за подругу сжала сердце Аси. — Сейчас, сейчас, Ами-джан, только оденусь. Но, ради бога, скажи одно только словечко: это связано с недавним криком и выстрелом?

— Да! Да! Спеши, все вопросы потом! Сейчас просто поверь мне на слово, что это святое дело, за которое жизнь отдать не жалко.

Противная нервная дрожь охватила Асю. Ни слова не говоря, лихорадочно хватаясь впотьмах то за одну вещь, то за другую, она наконец нашла халат и, поспешно накинув прямо на ночную рубашку, осторожно через окно спустилась вниз.

— А тебе не страшно? — непокорными губами прошептала Ася.

— Что-о? Или я ошиблась в тебе?

Голос подруги прозвучал строго. Ася взволнованно схватила ее за плечи, боясь, что та в гневе уйдет.

— Да это я так, не сердись, пожалуйста! Скажи, что надо делать? Я готова для тебя на все, — взмолилась Ася.

— Не для меня, для дела народа, для его счастья. Можешь поклясться жизнью, что не подведешь, не отступишь? Что бы с тобой ни случилось? Говори, ну?

Ася загорелась. Необоримая дрожь вдруг оставила ее, хотя она стояла под мелким моросящим дождем, едва прикрытая, и в туфельках на босу ногу. Горячим шепотом Ася страстно произнесла:

— Клянусь всем, что дорого мне: отцом, матерью, родными, светом глаз моих, солнцем, морем, тобой, Ами, твоей дружбой — клянусь жизнью! Жизнью клянусь, что никогда не предам, не изменю делу народа…

Амалия радостно обняла Асю.

— Одного революционера надо спрятать в школе твоего отца. Полиция не догадается его там искать, потому что он азербайджанец, а школа армянская…

Ну и Ами! Что она придумала! В школу ведь можно попасть только через кухню, а в кухню — через проходную комнату, где спят родители. Но даже если чудом удастся незаметно провести туда человека, там ведь есть сторож… А утром начнутся занятия.

— Не ломай голову! Ты что, забыла, как мы с тобой поднимались по винтовой лесенке в твоей комнате на школьный чердак?

— Верно. Но в комнате Галка! Она проснется и…

— Надо постараться не разбудить. А если вдруг это не удастся, и у нее возьмем слово молчать. Девчонка она хорошая.

Как все у Ами просто получается! Ася всегда с удивлением относилась к способности подруги в самые критические моменты принимать неожиданно смелые решения.

— А где этот человек?

— Здесь, в вашем палисаднике. Значит, ты поднимайся снова через окно, я его тем временем приведу, а потом побегу домой. Вот-вот рассветет… Утром увидимся!

Влезть в окно оказалось труднее, чем спуститься вниз. Дом стоял на высоком фундаменте, сложенном из гладко отесанного черного камня. Ася уцепилась руками за мокрый, скользкий подоконник. В комнате было тихо, лишь слышалось мерное дыхание спящей сестренки. Девушка пыталась подтянуться, но ей никак не удавалось приподнять себя на локтях. А схватиться за рамы боялась: они слишком скрипели.

И вдруг кто-то сильный осторожно приподнял Асю и помог сесть на подоконник. Она чуть не вскрикнула, но опасение разбудить своих победило страх. Только успела Ася перекинуть ноги через подоконник, как в проеме окна показались плечи и голова мужчины. Теперь ей самой пришлось подать ему руку и помочь бесшумно влезть в комнату.

— Ася, ты что там возишься? — приглушенно, чтобы никого не разбудить, спросила мать.

Девушка не ответила. Она замерла на месте и инстинктивно прикрыла ладонью рот мужчины: будто он мог вовсе перестать дышать.

Удивительное дело… Днем почему-то она не помнила, чтобы полы так скрипели! А сейчас что ни шаг — «пение»… Пожалуй, и по винтовой лестнице невозможно будет подняться бесшумно в этакой звенящей тишине!

Решение пришло само собой. Ася жестами показала мужчине на свою кровать, стоявшую в глубине ниши, и настоятельно потребовала, чтобы тот лег. Он, как был в мокрой одежде, послушно влез под одеяло, укрылся с головой и затих.

Ася задернула плотную портьеру, обычно только днем отделявшую ее кровать от тахты, где спала Галка. Постель сестренки утром убиралась в шкаф, и комната обретала вид маленькой гостиной с этажерками для книг и круглым столом со стульями вокруг.

— Ася, ты что не спишь? — снова спросила мать.

Чтобы успокоить ее, Ася на цыпочках пошла к кухне, сердито проворчав:

— Просто пить захотелось…

— Ты не заболела ли? Недолго и горячку получить после такого страха!

«Вот это идея! Не худо бы воспользоваться ею…»

— Папу не буди. Что за дом? Пошевелиться ночью нельзя! Может, мне и в туалет не ходить?

Это был испытанный метод угомонить беспокойную мать, перейдя от обороны к наступлению. Бедная женщина всю жизнь сокрушалась, что они с отцом спят в проходной комнате, и девочки ночью стесняются выйти в туалет. «Ох, тесно живем!» — часто вздыхала мать. «В тесноте, да не в обиде!» — обычно успокаивал ее отец.

Ася сейчас попала в цель: ее воркотня подействовала мгновенно. Теперь можно было двигаться посмелее. А у отца и Галки был крепкий сон!

Выпив воды и чуть задержавшись в туалете, Ася вернулась в спальню и осторожно села на край тахты, у ног сестренки. Теперь у нее была одна забота — утром как можно быстрее выпроводить из комнаты Галку. Потом уйдет в школу отец, мать помчится на базар, а ей ничего не останется, как пропустить занятия в гимназии, пока она не устроит ночного гостя…

Остаток ночи Ася ни на минуту не сомкнула глаз, хотя все же прилегла около ног сестренки. Время тянулось долго… Мысли, одна причудливей другой, теснили голову…

Уму непостижимо, что выкинула эта Ами! И как она познакомилась с азербайджанцем? Ничего подобного Асе и в голову не могло прийти, хотя замечала она, что в последнее время Амалия стала слишком сосредоточенной, а временами даже грустной. Училась она по-прежнему хорошо, но обычная школьная жизнь уже мало ее интересовала. Чувствовалось, что у подруги появилась какая-то иная жизнь.

— У меня такое впечатление, Ами-джан, будто ты, и шагая рядом, находишься за тридевять земель. Уж не влюбилась ли? — как-то на днях сказала Ася подруге.

Амалия удивленно посмотрела на нее. В один миг в ее выразительных глазах мелькнуло что-то ответное, важное, но тут же исчезло.

— Знаешь, Асек, тебе не идет серьезность. А ну поймай меня! — Обратив все в шутку, Амалия готова была бежать, но Ася досадливо схватила ее за рукав. Чувство недовольства не только подругой, но и собой переполняло ее. Если самый близкий человек не хочет поделиться своими заботами, как это бывало раньше, не дико ли насильно вторгаться в его внутренний мир.

Ася гордилась своей подругой и была предана ей до самозабвения. Смуглая девушка с тяжелой копной волос над высоким чистым лбом, с крылатыми бровями, оттенявшими большие черные глаза, с обаятельной белозубой улыбкой, по общему признанию, была чудо как хороша собой.

Она была старше Аси лишь на год, но рассудительность, уравновешенный, спокойный характер и сильная воля покоряли, заставляли всецело подчиняться ее авторитету.

— Ну вот ты уже губки надула! — прервала затянувшееся молчание Амалия.

— И вовсе нет! Не заслужила доверия — ну и пусть!

Они шли по набережной Каспия. Чистый утренний воздух бодрил, дышалось легко, но уже не было того умиротворяющего чувства, которое обычно охватывало Асю, когда она шагала рядом с подругой именно в этот час неправдоподобно красивого восхода солнца, алым светом разрывающего пелену горизонта и румянившего зеленовато-синее море.

— Не в доверии дело, Асек! — наконец прервала затянувшееся молчание Амалия. — Я не могу выдать чужую тайну. Как получу на это право, тогда…

Ася внутренне ахнула: значит, тайна все-таки есть! Да, конечно, что-то очень серьезное заставляет подругу быть такой скрытной. Под пытливым взглядом Аси нежное лицо Амалии из матового стало вдруг густо-розовым. Это уже слишком! Асе стало не по себе.

— Не обращай, Ами-джан, на меня внимания. Просто помни: я всегда с тобой и ты в любых случаях можешь на меня положиться.

— Знаю! Спасибо, Асек! — просто ответила Амалия.

И вот, очевидно, настал именно тот момент, когда проверяется их дружба…

«Революционер! Как это гордо звучит! Была же на свете французская революция, были коммунары! Были в России декабристы, но здесь? В Баку тех, кто идет против царя, называют бунтовщиками и еще бог весть кем», — думала Ася.

Наконец на кухне начала позвякивать посуда: это мать встала и принялась готовить завтрак. Поднялся и отец. Надо было будить Галку. Сестренка обычно с трудом вставала по утрам. А сегодня, после пережитого ночью, ее вовсе невозможно было добудиться!

— Вставай, соня, пора в школу. — Сдернув с девочки одеяло, Ася силой подняла ее с постели.

— Не командуй, дай глаза протереть! — закапризничала Галка. Но все же начала одеваться.

— Самовар уже закипел, девочки. Что вы там закопались? — позвала мать.

— Быстро умываться! Твою постель я сама уберу.

Великодушие Аси привело Галку в восторг. Она ленилась стелить и складывать утром и вечером постель, часто жаловалась на свою разнесчастную судьбу.

Сейчас благодарно чмокнув старшую сестру в щеку, Галка выбежала из комнаты.

Ася сложила ее постель и убрала в гардероб. Затем заглянула за портьеру.

Каково же было ее удивление, когда она не нашла на своей кровати ночного гостя! Куда же он делся? В окно вряд ли мог выйти… Неужели так бесшумно сумел подняться на чердак?

— Ася, что ты там возишься? — нетерпеливо позвала мать.

Пришлось выйти. За круглым столом в кухне, у горячего самовара, сидели отец и сестренка. Мать разливала чай.

— Что-то ты, Асек, бледна сегодня? — озабоченно сказал отец. — Не заболела ли?

— Есть немного… В гимназию сегодня, пожалуй, не пойду.

Родители на это ничего не возразили.

— Заболеешь после такой ужасной ночи… У меня тоже голова болит: спать совсем не пришлось! — с надеждой, что и ее оставят дома, слукавила Галя.

— Маленькая лгунишка… — Мать строго посмотрела на младшую дочь. Та сникла, искренне огорчилась, что старшей сестре верят, а ей нет. Девочке и в голову не приходило, что Ася всю ночь не сомкнула глаз.

— У ацтуха[1] Гюльнара полиция сына хотела взять, да он ухитрился удрать. Это по нем стреляли, вот бедная мать его и закричала на всю улицу.

— Кто тебе сказал, ма? — встрепенулась Ася.

— Молочница Ано, когда утром молоко приносила.

— Ну и дела… — вмешался в разговор отец. — Гамида я знаю. Нефтяник. Труженик. Прекрасный молодой человек! Не будь этой проклятой религии, лучшего жениха для нашей Асеньки я бы не желал… Тихий, скромный, уважительный к людям человек… В тифлисской гимназии учился, затем Лейпцигский университет окончил. Инженер по специальности.

— Зло шутишь, отец! Девочка твои слова за правду может принять! — сердито оборвала мужа мать. От ее давнишнего сочувствия к матери Гамида и следа не осталось. — Какое нам дело до мусульман? Они живут своей жизнью, мы своей. К тому же Гамид, кажется, уже женат. А вот сын нашего армянина, мануфактурщика Назаретяна, чем не жених? Ася с его сестрой учится, и познакомиться с ним через Риту недолго…

Девушка грустно вздохнула. Если бы ее родители знали, что сейчас над их головой, на чердаке, находится мусульманин Гамид — революционер, которого ищет полиция…

Что касается женихов, то не сын богача Назаретяна, а репетитор его дочери, студент Цолак Аматуни, давно уже тревожит сердце Аси!

— А я думала, турки увели армянку, — разочарованно сказала Галка. — Ведь такое бывает?

— Бывает. Здесь мы не на родине, — сказала мать.

— А где мы на родине? Везде в изгнании!.. — поддержал отец. — К тому же не только в Баку, но и всюду эта власть не заступается за простой народ. Бедным азербайджанцам тут, на своей родине, так же плохо, как и нам.

— Зато их дочерей никто не насилует и жен не убивает! — отрезала мать. — У себя, в Армении, хотя бы этого ужаса не было.

— Хочу в Армению! — закричала Галя. — Поедем в Армению!

Это у нее получилось так по-детски, что все засмеялись, а она, смущенно поднявшись, поспешила уйти в школу.

— Война, доченька, идет, — сказал ей вслед отец, — Армении как таковой уже нет: турки заняли большую ее часть, истребили половину народа и рвутся на эту сторону Арпачая, где пока еще чудом держится горсточка армян.

Ася за все время разговора не проронила ни слова.

Она не понимала, как можно армянам оставаться одинокими. Почему, почему так сильна вера в разных богов? Ведь едят люди один и тот же лаваш[2], пьют ту же родниковую воду, поют те же песни, танцуют те же танцы! Одинаково любят детей, отцов и матерей, одинаково оплакивают мертвых. Только по-разному молятся… Религия — вот корень зла! Но только ли в этом причина?

Баку — город разноплеменный. Здесь много русских, грузин, осетин, дагестанцев, много армян. Но, конечно, главную часть населения составляют азербайджанцы, его коренные жители. Общим языком для всех является русско-азербайджанский жаргон. Как бы плохо люди ни владели им, все равно прекрасно понимают друг друга.

И по внешнему своему облику Баку — город противоположностей. Много здесь шикарных особняков с колоннадами. Широко и привольно они раскинулись на центральных проспектах среди зеленеющих фруктовыми деревьями дворов. Повсюду тянутся головками к небу высокие башни минаретов.

Но еще больше в Баку домов с азиатскими плоскими крышами, построенных из природного камня, грубо смешанного с глиной. На узких улочках два навьюченных ишака с трудом могут разойтись!

А в противоположность этому Баку есть еще и Черный город, где пейзаж пестрит темными силуэтами нефтяных вышек, где все кажется похожим на испачканную мазутом ветошь, насыщенную им до такой степени, что уже ничем никогда не отмоешь! И чахлая зелень здесь пахнет нефтью, и небо, и пятна на солнце — тоже будто следы внезапно брызнувшей из земных недр нефти…

Но и в этом Черном городе люди живут так же, как и везде. Босоногие мальчишки и растрепанные девчонки шлепают здесь озорно по водным заводям, выплеснутым в шторм на берег и не успевшим подсохнуть… На самом берегу, несмотря на то, что вода тут вечно подернута тонкой кромкой мазута, люди ухитряются ловить на лодках рыбу, плавать, пускать игрушечные корабли…

Черный город в Баку представляет собой нагромождение домов, лачуг, мостов, церквей, минаретов и кораблей, снующих взад и вперед вдоль берега. Это полуостров в море, берега которого омываются Каспием с трех сторон, а суша с четвертой стороны — пустынная, горбатая от барханов, откуда ветры поднимают песчаные смерчи и сыплют на город сухой жесткий «ливень»…

Главным стержнем, что объединяет бакинцев, является труд. Как дружно, как сплоченно работает бедный люд на промыслах, на заводах, в порту — везде, где нужны рабочие руки!

Таков Баку, где родилась Ася Папян. И она любила его, даже мысленно не представляя, как могла бы променять его на любой другой, пусть даже лучший, город…

— Пойди, дочка, ляг. Вижу, совсем занемогла… Ох-ох-ох-ох! — вывела Асю из задумчивости мать. Она и не предполагала, как нетерпеливо ждет их ухода дочь.

Наконец родители поднялись из-за стола. Мать поспешила на базар, а отец через кухонную дверь перешел в помещение школы, где уже прозвенел звонок.

Ася же поспешно завернула в мягкий лаваш сыр, вытащила из кастрюли кусок баранины, налила в кувшин чаю и поднялась на чердак.

Там, за разломанной партой, на кипе старых истрепанных книг, и впрямь сидел ночной гость. Ася облегченно вздохнула. Маленькое окошечко едва освещало этот уголок, но и при таком тусклом свете Ася увидела, какой у мужчины утомленный вид.

Да, она узнала его. Он жил совсем неподалеку от армянской школы. Однако, хотя они нередко встречались, знакомы не были.

— Гамид Султанов. Ваш сосед, — представился человек. — Я побеспокоил вас ночью, уж простите, ради аллаха! Но что поделаешь, Ася? Жизнь моя принадлежит не только мне…

Это дружеское обращение к ней по имени было покоряюще простым и милым. Ася приободрилась, постепенно скованность ее проходила.

— Ешьте, пожалуйста! Сейчас я принесу одеяло с подушкой. Да, пока наших нет, можно спуститься вниз, на кухню…

Ася смущенно замолчала. Не могла же она сказать ему напрямую о… туалете? Вот еще! Женщины-азербайджанки вовсе под чадрой ходят. А тут такое на Асю навалилось, она не знает, как себя вести. «Ну, Амалика, погоди! — мысленно упрекнула подругу Ася. — Сидит себе спокойненько на уроках и забыла обо мне».

— Асек, ты где? — вдруг раздался снизу тихий голос Ами, будто та подслушала упрек подруги.

Не узнав голоса своей вчерашней спасительницы, Гамид предупреждающе поднес палец к губам.

— Не беспокойтесь, это Амалия, сестра вашего друга Тоняна.

— А-а! Тогда пусть на секундочку поднимется сюда, очень прошу.

Ася кивнула и сошла вниз.

— Ну, как он там? — озабоченно спросила Амалия.

— Ничего. Еду отнесла. А я до утра глаз не сомкнула! Все боялась, наши его застанут…

Амалия виновато обняла подругу, заглянула в ее усталые глаза.

— Не сердись, это получилось неожиданно! Ночью полиция пришла за нашим Колей. Он сумел шепнуть мне адрес Гамида, чтобы я побежала предупредить его об арестах товарищей.

Амалия задержалась у Гамида недолго. О чем у них там был разговор, Ася не рискнула спросить. Теперь она смотрела на подругу как на старшего товарища, человека из мира, до сих пор неведомого. И чувство благодарности, что Амалия ей доверилась, охватило все существо Аси.

— Только два дня, а может, и меньше — надо его здесь подержать. Ты уж, Асек, постарайся! Я на тебя надеюсь и поручилась за тебя перед товарищами.

Ася крепко обняла подругу: как давно между ними не было такого единения стремлений и желаний! «Ты увидишь, увидишь, что не ошиблась во мне», — мысленно клялась Ася.

— А Гамид?

— Что Гамид? Я ему объяснила все ходы и выходы со школьного чердака. Все будет ол райт, Асек!

Стояло ясное, немного прохладное утро последних дней ноября. Одно из тех осенних, погожих, что называют в народе золотым. Глядя на залитую солнцем землю, не верилось, что была дождливая, слякотная, полная ужаса ночь с душераздирающим женским криком и выстрелом.

Вдали, в конце улицы, у крыльца дома Гамида, собралась небольшая толпа.

— Не попала ли та пуля в мать Гамида? — разволновалась Ася.

— Нет. Это любопытствующие соседи. Среди них — один из наших. Он уже успел дать знать матери Гамида, что сын в безопасности.

«Наших»!.. Как просто Амалия говорит об этом! И как хочется Асе стать одной из «наших»…

— Значит, именно в него стреляла полиция? А кричал кто?

— Его мать. Она подумала, что сына убили. Но одно то, что быстро замолчала, доказывает — в доме Гамида засада. Ждут, что он или кто-то из его товарищей явится.

— Ну и дела… — вздохнула Ася. — Страшно даже подумать, как ты в такую темную ночь рискнула выйти из дому. Брр, я бы не смогла, я ведь трусиха.

— Сможешь, коль понадобится!

2

На следующий день Ася тоже осталась дома и все время чувствовала себя как на иголках. А на третий, когда после ухода домочадцев, захватив еду, она поднялась наверх, Гамида там не было. В волнении Ася обшарила весь чердак, но увы!

Пришлось бежать в гимназию. Но Амалии там не оказалось, а уйти с уроков Асе уже было неприлично. Нашла она подругу у себя дома.

— Что же ты, болящая, гуляешь? — как ни в чем не бывало всплеснула руками Амалия.

— Такая уж она у нас сатана. И поболеть по-человечески не может! — завелась мать. — Все суетится, скрытничает…

Но Асе было недосуг выслушивать привычные причитания. Она потащила Амалию к себе в комнату и прикрыла дверь.

— Куда же он подевался? — Ася выразительно показала рукой на чердак.

— Перевели в более надежное место. Да ты не волнуйся! У него много друзей.

— Как же он сумел уйти? Когда? Попрощался хотя бы… — Ася от обиды чуть не заплакала.

— Ночью ушел, через школьный выход. И как он мог с тобой попрощаться?

Да, конечно, Ася это понимала… Но все же хотя ее и приобщили к «нашим», однако ей еще так далеко до того, чтобы стать одной из «них»! Ладно, придет тот час…

Последующие за этим днем события заставили Асю на время забыть о Гамиде.

Беда пришла тоже ночью. Видно, темные силы и в самом деле, как в сказках, боятся дневного света. Надо ведь смотреть честным людям в глаза!

Была полночь, когда забарабанили кулаками в дверь Папянов. На вопрос матери, кто там, четко ответили:

— Полиция.

Ася вскочила и начала лихорадочно одеваться. Ясно, пришли за отцом. Что-то пронюхали о Гамиде…

Когда она с бьющимся сердцем вышла в коридор, у входной двери застала родителей. Отец хотел открыть засов, а мать уцепилась за его руки и не позволяла.

— Именем закона, откройте! Иначе высадим дверь! — торопил грозный голос с улицы.

Медлить было уже невозможно. Отец силой оторвал руки матери от своих и отодвинул засов.

Вошли трое: околоточный, дворник и пожилой мужчина в штатском.

— Вы бы лучше с башибузуками справлялись, чтобы они мирных людей не убивали, — сердито сказала околоточному мать. — А у нас вам делать нечего, разбоем не занимаемся!

— Укороти язык, женщина, а то… — внушительно посмотрев на мать, сказал мужчина в штатском. Глаза у него блеснули недобрым огоньком. Но, прищурившись, он погасил его веками и, по-хозяйски войдя в комнату, приказал участковому начинать обыск.

Из ящиков комода вывалили на пол все вещи… Осматривали и ощупывали каждый предмет… Особенно тщательно перелистывали страницы книг. Копались в матрацах… Стучали по дощатому полу, ища тайник… Подняли с постели испуганно цеплявшуюся за одеяло Галку…

Отец стоял, скрестив на груди руки, и совершенно равнодушно следил за тем, что творилось вокруг. Зато мать, немного, правда, присмиревшая после угрозы, тут же поднимала вещи и старательно водворяла их на место.

Обыскивающие поднялись из комнаты Аси по винтовой лесенке и на чердак. Вот когда девушка мысленно поблагодарила Гамида за его своевременный уход… Полиция проверила даже печную трубу, переворошила золу!

— Учительницы Завьялова и Хачумян у вас работали? — наконец спросил отца полицейский в штатском.

— Да. Они и сейчас работают, — подтвердил отец.

— Работали, — подчеркнул полицейский. — Берите ключи и идемте с нами: мы вынуждены обыскать школу.

— Не пущу! — вскрикнула мать и загородила собой Гаврилу Никитича. — Вы увезете его в тюрьму. Не дам!

— Уймите эту женщину, — сказал человек в штатском отцу, — пока ордера на ваш арест не имеется…

На слове «пока» он сделал явное ударение.

Асю удивило, что полицейский снизошел до объяснений.

Отец по-армянски попросил мать успокоиться, а сам, накинув на плечи пиджак, вышел. Вслед за ним — и жандармы.

Отец не возвращался долго. Ася в это время помогала плачущей матери и сестренке приводить в порядок комнаты.

Но мать не только плакала. Она не стеснялась высказывать вслух свои мысли:

— Изверги! Они, видно, арестовали Клавдию Григорьевну и Александру Богдановну. Слышали, как он сказал: «работали»? Будто жили-были люди и больше их нет… «Работали»! — передразнила полицейского мать. — А спросить бы его, за что их взяли, сам небось не знает. А это чудные, прекрасные люди!

Вскоре пришел отец и мрачно попросил всех лечь в постели. Мать хотела было порасспросить его про обыск в школе, но он предупреждающим жестом остановил ее. Видно, устал и был совсем не в настроении.

Сестры легли, прикрыв свою дверь. До утра было совсем недалеко, но спать не хотелось: на ум приходили разные мысли об устройстве мира, о жизни, о людях… Одно успокаивало Асю: что сегодняшний обыск никакого отношения к Гамиду не имеет.

В понедельник урок литературы в Асином классе не состоялся: отсутствовала их учительница Надежда Николаевна Колесникова.

Арусяк Габриелян, староста класса, пошла в директорскую спросить, чем им заниматься? Там сказали: «Читайте по учебнику литературы очередное произведение. Только сидите тихо, не мешайте занятиям в других классах!»

Но когда Арусяк возвращалась к себе, по пути выяснила, что учителей во многих классах нет. Не оставалось сомнения: с ними стряслось что-то неладное.

«Из школы отца взяли Завьялову и Хачумян. Может, и нашу Надежду Николаевну тоже?» — осенило Асю, и она рассказала об обыске у отца.

— Точно, арестовали и нашу! — уверенно высказалась Амалия. — Таких учителей, кто проповедует свободу, у нас не любят…

Поднялся шум: все заговорили разом, никто никого не слушал.

А через несколько минут широко распахнулись двери, и старшеклассницы вызвали девчат в актовый зал, где в знак протеста собрались все учащиеся гимназии. Над входом висел лист ватмана, на котором крупными буквами было написано: «Верните лучших учителей в гимназию!»

На трибуну по требованию гимназисток поднялись обе директрисы, Тутова и Хаментовская, — представительные дамы с пышными прическами, в форменных учительских кителях.

— Мы ничего не сможем сделать, — разводя руками, оправдывались они. — Учителей-революционеров в казенные гимназии не принимают, а мы устраиваем их у себя. И что же? Они все равно продолжают вести подпольную работу, ставя под угрозу наши частные гимназии…

— Нельзя сажать за правду! — неистовствовали гимназистки.

Ася и ее подруги по классу были разгневаны не меньше других.

Атмосфера настолько накалилась, что директрисы срочно вызвали инспектора, и тот пригрозил закрыть гимназию.

— Ну и закрывайте! Не будем учиться без наших учителей!

Однако как девушки ни кричали, а уступить пришлось.

3

Вечером того же дня семья по обыкновению засиделась после ужина у самовара. Густые сумерки уже опустились за окнами. Мать зажгла двадцатилинейную керосиновую лампу, в комнате стало светло. Ася поднялась: надо было убрать со стола, вымыть посуду…

— Ты бы, па, допил свой чай, а то совсем остынет, — вывела она из задумчивости отца. Тот согласно кивнул, но, прихлебнув разок из стакана, попросил долить кипятка из самовара.

— И самовар остыл! Вечно ты такой… — заворчала мать. — Горе всего света невозможно принимать так близко к сердцу!

— Легко сказать, — с горечью ответил отец, — еще два словесника арестованы. Это лишь из тех, кого я лично знаю. А кто на очереди завтра? Помяните мое слово — молодежь взбунтуется, и правильно сделает!

В это время тихо, но настойчиво постучали во входную дверь.

— Галочка, посмотри, кто там? — попросила мать.

Пока сестренка лениво поднималась, быстрая Ася поспешила к двери.

Перед ней, держа в руках кепку, стоял Цолак Аматуни, широкоплечий коренастый молодой человек с большими светлыми глазами, смотревшими прямо и смело.

— Вы? Вы! — радостно пролепетала Ася, прежде чем сообразила, что своей взволнованностью выдает себя с головой. Это случилось помимо ее воли и так неожиданно, что она растерялась.

Цолак тоже слегка оторопел: видно, не ожидал, что откроет дверь именно она. Такую милую непосредственность за все время их встреч на собраниях кружка «Миютюн»[3] Ася выказывала впервые. Вечно окруженная подругами, она обычно держалась от Аматуни на расстоянии и казалась ему совершенно неприступной.

— Я, Асек, я! Здравствуй! — Цолак в счастливом порыве схватил в свои большущие ладони ее маленькую руку и прижал к сердцу.

Ася вспыхнула. Парень никогда до сих пор не обращался к ней на «ты» и не называл по имени! При встречах он почти не заговаривал с ней, только приветливо кивал головой. Однако временами Ася ловила на себе его внимательный, изучающий взгляд. Что это с ним?

Недовольная собой и ответной несдержанностью Аматуни, девушка поспешно отняла руку и сухо спросила:

— Вы, очевидно, к папе? Проходите, пожалуйста!

Цолак характерным движением головы откинул с широкого лба непокорную прядь густых каштановых волос и нежно улыбнулся: он дал ей понять, что теперь ее напускная холодность бессильна умалить то пронзительное счастье, которое жгучей волной окатило их обоих. Она застенчиво отвела глаза от его взгляда, полного нежности и ожидания. Ася понимала, что рано или поздно это должно было случиться.

— Ася, что ты там задержалась? Кто пришел? — подала голос мать.

Девушка встрепенулась: волшебство кончилось. Как мало длилось оно! Ася быстро пошла вперед и ввела гостя в комнату.

Отодвинув в сторону недопитый стакан чая, отец неторопливо повернулся в сторону вошедшего, и лицо его приветливо засветилось.

— А, Цолак Аматуни! Рад вас видеть. Проходите, пожалуйста, усаживайтесь к столу. — Он показал на стул, стоявший рядом. — Мать, угости гостя чаем!

— Простите, Гаврила Никитич, что вторгся к вам в столь неурочный час. Но время не терпит, — едва пожелав доброго вечера и поблагодарив за приглашение чаевничать, прямо с порога начал молодой человек. — Как вы знаете, мы объявили во всех казенных учебных заведениях «дасатул» — ученическую стачку против старых чиновничьих порядков, унижающих достоинство учащихся. Ваша школа…

— Вы с ума сошли, — Гаврила Никитич не дал Цолаку договорить. — Ведь заведомо знаете, чем это кончится. А вам, Аматуни, не худо бы подумать о карьере. Вы же подающий надежды молодой человек! Ваше бунтарство может лишить вас даже места репетитора у Назаретяна! Это все же кусок хлеба, позволяющий вам учиться…

Ася подняла брови: отец поразил ее. Неужели можно думать одно, а поступать по-другому? Лишь четверть часа назад он предвещал это событие, о котором ему сейчас говорил Цолак Аматуни. И вдруг…

— Мы тоже организуем учащихся нашей гимназии, — бросив укоризненный взгляд на отца, запальчиво сказала Ася.

— Вот хорошо! Приведите завтра всех в здание женской казенной гимназии на митинг, — обрадовался неожиданной поддержке Цолак.

— Да не придут они! — вмешалась в разговор мать. — Вернее, их не пустят, а непокорных — исключат.

— Из частной гимназии? Невыгодно это хозяевам! — отпарировал Аматуни. Разговаривая, он то и дело обращался взглядом к Асе.

— Исключат. Но не всех, а именно тех, кто учится бесплатно, как наша Ася. Как ее подруги — Амалия и Арусяк. Вашей невесте — Рите Назаретян — исключение, конечно, не грозит.

Мать испытующе посмотрела на молодого человека. Было очевидно, для Аси во всяком случае, что о Рите она упомянула с умыслом, желая выпытать что-либо о семье богача, чьего сына мечтала иметь зятем.

Брови Аси сердито сомкнулись у переносицы. Девушка пронзила мать гневным взглядом. Но та сделала вид, что ничего не заметила.

— Рита Назаретян, которую я репетирую по двум предметам, не является моей невестой, — уязвленный явным намеком, Цолак взглянул на Асю, пытаясь найти в ней поддержку. Не может же и она верить в эти нелепые слухи о его жениховском положении в доме Назаретяна!

— Напрасно, молодой человек, вы так мрачно настроились, — не сдавалась мать. — Многие сочли бы за честь посвататься к Рите или породниться с этим семейством через ее брата, достойнейшего наследника, который может осчастливить любую благоразумную девушку.

— Мама! — У Аси на глаза навернулись слезы. Почему молчит отец? Девушка умоляюще посмотрела на него.

Но тот не успел ничего сказать. Заговорил Аматуни:

— Вы, очевидно, не знаете, что «достойнейший» наследник — бездельник и недоучка, прожигающий свою жизнь и деньги отца в ресторанах?

Ася радостно закивала головой.

— Э-э, не тот разговор ты затеяла, мать… Оставим это. Цолак, как-то в газетах писали о возмутительном поведении учащихся в казенных гимназиях. Они ломали парты, разбивали стекла, издевались над учителями, не разделяющими их взглядов… Это не вызывает сочувствия, а, наоборот, возмущает. Хотите повторить подобное, молодой вождь краснокожих?

— В этой стачке нет ничего похожего, — нисколько не обидевшись, горячо заверил Аматуни. — Эта стачка должна показать, что гимназисты — не бунтари, что они требуют не так уж много: отменить уроки закона божия, мертвого латинского языка… Но главное — вернуть уволенных и арестованных учителей, пострадавших за убеждения.

— Как же вы бастуете? Расскажите, пожалуйста, поподробнее, — не скрывая восхищения, вступила в разговор взволнованная Ася.

— Очень просто. Создали отряды старших ребят и не разрешили учителям входить в классы. Занятия старшеклассников, правда, срываются, зато мы ведем уроки у малышей… Когда примут наши требования, все станет на свои места.

— А слушаются вас младшие? — усомнилась Ася.

— Еще как! Они тоже кое-что понимают, стараются нам помочь! К тому же мы обращаемся к их сознательности, — последнее слово Цолак произнес с особой интонацией и прямо посмотрел на отца Аси, который внимательно следил за этим диалогом.

— Хорошо, пусть у вас именно так, охотно верю. Однако, рискуя потерять ваше расположение, столь ценное для меня, скажу, что, благодарение богу, во вверенной мне школе нет старшеклассников, которые могли бы совратить с пути мальчишек. Позвольте этим закончить наш разговор на эту весьма и весьма тяжелую для меня тему. Ведь я — учитель! — Закончив этот витиеватый монолог, Гаврила Никитич поднялся с места.

Ася готова была провалиться со стыда сквозь землю перед Цолаком Аматуни. То мать несла какую-то чепуху о выгодном брачном союзе с богачами… То отец явно отрекался от своих передовых взглядов, лишь бы не уронить перед учеником свое учительское достоинство…

Ася оглянулась на младшую сестренку. Та сидела, опустив голову. Тоже все поняла.

Цолак, смущенно пробормотав «спокойной ночи», пулей выскочил из квартиры Папянов.

Отец оказался прав — городскую стачку быстро подавили. Цолака увидеть Асе не удалось. Только спустя несколько дней они с Амалией случайно столкнулись с ним по пути в гимназию.

— Оказывается, в Ереване учащиеся победили: их требования удовлетворили. Только в Тифлисе и у нас, в Баку, мы потерпели поражение, — смущенно, будто это была его личная вина, сообщил девушкам Аматуни.

Ася хотела извиниться перед юношей за своих родителей, но забыла об этом, вновь увидев в мимолетном взгляде Цолака все ту же зовущую неприкрытую нежность. Лицо ее заалело, и она испуганно опустила глаза. «Господи, что это? Как бы Амалия не заметила», — мысленно досадовала она на себя.

Но подруга в это время, к счастью, задумчиво смотрела на залитый солнцем Каспий, который в этот утренний час был неотразимо прекрасен. Для Амалии осталось незамеченным, что ее присутствие рядом с двумя рвущимися друг к другу сердцами является неким сдерживающим барьером, одновременно и досадным и необходимым. Ибо и Цолак и Ася понимали, что это взаимное влечение, вдруг принявшее угрожающие размеры, требует терпеливого ожидания своего звездного часа…

У женской гимназии пути их расходились.

— Ничего, Цолак-джан, не будем вешать носа, — сказала на прощанье Амалия. — Это лишь малое поражение в начале пути к большой победе. Будем драться за нее. А пока главное — быть человеком среди людей, разобраться самим и помочь разобраться другим в том, кто же мы в этом мире, на что способны!

Ася всегда завидовала Амалии, ее спокойствию, ее ровному отношению к людям, ее нетронутому лирическими волнениями сердцу. «Цолак-джан»… Как просто и естественно в ее устах такое обращение к знакомому парню! Хотела бы и Ася так запросто, ласково, еще и с «джаном» обратиться к этому невесть как ворвавшемуся в ее жизнь юноше… «Небось обиделся, что я ему руки не подала… Но как я могла это сделать в присутствии Амалии? А вдруг он бы снова прижал мою ладонь к сердцу, как в тот вечер?» — лихорадочно думала Ася. Она даже мысленно не представляла, как повела бы себя… Что же ей делать?

Но Аматуни все же попадался на пути девушки. Как-то раз, встретив Асю на улице, он даже проводил ее до дому. Всю дорогу Цолак увлеченно говорил о любимом писателе Раффи, который рассказывает в своих произведениях о героической борьбе армянского народа против царского самодержавия, против турецкого ига. Юноша был оживлен, чувствовалось, что он рад и встрече и беседе.

— А хорошо говорил о Раффи наш Андреасян! Помните, на собрании «Миютюн»? — спросила Ася, которая почти всю дорогу молчала.

— Да нет, так себе… Я слушал лекцию на эту тему у настоящего мастера… Асек, Ася! Когда ты наконец перейдешь со мной на «ты»? — вдруг воскликнул Цолак, порывисто схватив девушку за руку и до боли сжав ее пальцы.

Ася осторожно, но настойчиво вытянула свою ладошку из разгоряченных ладоней Аматуни. Тот пытливо заглянул ей в глаза. Девушка зарделась почти до слез и, чтобы скрыть смущение, опустила веки.

— Ну что ж, Асек, пока этот разговор отложим. До скорого!

И умчался.

Увы, это обещанное «скоро» состоялось не так скоро! Обстоятельства складывались так, что, живя в одном городе, даже совсем неподалеку, каждый из них настолько был занят своими делами, что дальше поклонов вежливости при редких и случайных встречах дело не продвинулось.

Амалия наконец доверилась подруге и рассказала ей о самом заветном.

У каждого человека в жизни бывают встречи, которые оказывают на его судьбу решающее влияние. Так случилось и с Амалией. Ей здорово повезло: она вошла в доверие учительницы Парандзем Минаевны Кнунянц и ее мужа Карла Наумовича Ризеля, которые много лет состояли в социал-демократической партии, а теперь активно работают в большевистском подполье. В этой семье Амалия впервые узнала о Ленине. Там же прочитала первые марксистские книги. И вот уже два года выполняет партийные поручения…

В центре Баку находится книжный киоск, куда нелегально поступает «Правда». Ловкая, энергичная Амалия, пряча под пальто пачку газет, разносит их по конспиративным квартирам.

— Я связная у прикованного к постели Ризеля, — отчего-то шепотом сказала Амалия. — Знаешь, какой это человек? К нему приходит молодежь, он читает и разъясняет им Маркса, Ленина, то, что пишут в «Правде»…

— Ты и меня познакомишь с ним?

— Обязательно. Ведь теперь и ты стала солдатом революции! Мы обе — солдаты революции. Ты же поклялась жизнью и доказала это. — Амалия говорила с такой страстью и силой, что окончательно сразила Асю.

Солдат революции… Что может быть прекраснее, чем отдать жизнь свою за равенство и братство на земле? Сражаться и побеждать!

— Цолак перестал ходить на собрания «Миютюна», — как-то грустно сказала Ася Амалии.

— Что ж тут удивительного? Парень он развитый, занят более серьезными проблемами. А на собраниях «Миютюна» мы обсуждаем вопросы, касающиеся только армян. А ведь беда бесправия и тирании общая для всех народов любой национальности…

Ася порывисто обняла подругу. Несколько минут они молча, переполненные чувствами, ходили по набережной в своем излюбленном месте.

— Кстати, Асек, Кнунянцы разрешили мне привести тебя к ним домой… Но я хочу, чтобы до этого ты немного подковалась, — передавая подруге книги, прощаясь, сказала Амалия. — Только спрячь их подальше!

Уверенность девушки обезоружила Асю. Неужели действительно такую скучную на вид литературу можно прочесть и что-нибудь в ней понять?

Девушка все-таки взяла у подруги книжки, тщательно завернутые в платок, и ночью, загородив свет керосиновой лампы от посапывавшей на тахте Галки, начала читать. Читала она до самого рассвета.

Ее охватило небывалое чувство радости познания нового. Ася не понимала, как могла до сих пор увлекаться разной чепухой и ни разу не задуматься о серьезных вопросах жизни, о сложных человеческих отношениях.

Выходило так, что большинство людей живет тем, что есть перед их носом, что касается только их самих, а дальше ничего не хотят знать. И самое обидное было то, что одной из них оказалась она сама…

Асе страстно захотелось наверстать упущенное. Правда, из всего того, что она прочитала в эти дни и ночи, вначале не могла выделить главное. Но Асе не захотелось сразу признаться подруге в том, что многое в книгах осталось непонятным…

Вскоре Амалия стала брать Асю с собой на подпольные марксистские собрания молодежи, которые устраивались на частных квартирах под видом вечеринок — с гитарами и танцами. Там они знакомились с программами революционных партий.

— Подожди, скоро еще не то будет! — уверяла Амалия.

Теперь Ася уже понимала, что Ами была права, когда сказала, что такой серьезный парень, как Цолак, не мог удовлетвориться собраниями узконационалистического кружка «Миютюн». Бывая на разных сборищах учащейся молодежи, Ася искала глазами Аматуни, но тщетно: он нигде не появлялся.

Совершенно неожиданно ей пришел на помощь случай. Она поехала с Амалией по заданию Кнунянц на окраину города, в Арменкенд. Здесь, неподалеку, находились Сальянские казармы, куда они должны были доставить несколько номеров газеты «Правда».

У проходной будки Амалия попросила дежурного вызвать капитана Амирова.

— Ого, вот каких краль бог нам послал! То парни-гимназисты приходят, теперь вот девчата появились. Добре, добре… Сейчас позовем!

Амиров появился очень быстро. Он извинился, что заставил девушек ждать на улице, потом галантно взял их под руки и повел по улице, в противоположную от казарм сторону. В это время Амалия улучила момент и всунула в карман его шинели газеты.

— Благодарю, милые девушки, что не забыли, очень тронут… Передайте поклон тетушке Парандзем… Пусть не беспокоятся: все у нас идет нормально. — Капитан попрощался с ними в конце улицы и вернулся назад.

Вот тут-то не успели Ася и Амалия свернуть за угол, как лицом к лицу столкнулись с Цолаком Аматуни. Он шел с каким-то парнем в сторону Сальянских казарм.

— О-о! Кого я вижу, — обрадовался Цолак. — Сама Амалия Тонян и ее верная подружка Ася! Познакомьтесь, девушки, это — мой друг Леня Барский. Вы с его сестрой учитесь…

— Мы не раз встречались с братом Лизы! И все же приятно познакомиться поближе, — сказала Ами. Ася тоже кивнула. Обменялись рукопожатиями, поговорили о том о сем и вот-вот должны были уже расстаться, а Ася все еще не решалась спросить Цолака, почему его нигде не видно, где он пропадает.

— Постойте, девчата, а каким ветром вас сюда занесло? — неожиданно заинтересовался Цолак. — Насколько я знаю, вы живете довольно далеко от района Арменкенда…

— Позвольте задать вам встречный вопрос: а вы почему здесь очутились? — не растерявшись, подхватила его тон Амалия и пытливо посмотрела ему в глаза.

— Хорошо отпарировала, молодец! — засмеялся Цолак.

— То-то же! — весело отчеканила Амалия. — Но теперь, друзья, адью, нам пора.

Не успели подруги отойти на несколько шагов, как их догнал Цолак.

— Попрощаемся, девушки, по-настоящему. Кто знает, когда встретимся: я ведь добровольцем на Эрзерумский фронт уезжаю, — с затаенной печалью в глазах серьезно сказал он.

У Аси защемило сердце: а вдруг турки убьют Цолака и она никогда больше не увидит его? Потрясенная этой мыслью, дрогнувшим голосом она вымолвила:

— Цолак-джан, пиши оттуда! Я буду беспокоиться…

— А по какому адресу? По домашнему или до востребования? — радостно подхватил он и, подскочив вплотную к Асе, почти склонив свое лицо к ее лицу, нежно взглянул ей в глаза. Она замерла: а вдруг этот сумасшедший при всех ее поцелует? С него станется.

— Баку, Асе! — поспешно отстранившись от Цолака, превратила в шутку свой невольный искренний порыв Ася и, пожав ему руку, заторопилась уйти.

— «На деревню дедушке»? Прямо по Чехову! Благодарю! Неумно, Ася, и грустно!

Ася смущенно опустила голову. Обратная дорога, как ни быстро шли подруги, показалась Асе долгой-долгой.

С этого дня непомерная тяжесть навалилась на нее. А глаза с тоской искали всюду среди парней Цолака Аматуни и не находили. Жив ли он? Она ведь знала, что на Эрзерумском фронте войска отступали. Пал город Ван. Турки огнем и мечом рвались к Арпачаю…

4

Новый, семнадцатый год Ася, как всегда, встречала дома. Это была семейная традиция: никуда в этот чудный праздник не уходить, чтобы весь год не разлучаться.

Мать замесила круглый пирог, спрятала в тесте серебряный рубль и запекла. Когда сели за стол, отец начал священнодействовать: он отрезал кусок, а Галка называла, кому его передать.

С какой поспешностью каждый, получив свою долю, тут же разламывал пирог, чтобы найти монету, которая должна в наступающем году принести счастье! Асе ни разу не досталась монета. А ведь ей было уже шестнадцать лет…

На этот раз монета не досталась никому — осталась в безымянной части пирога.

— Надо было разделить на большие куски. Тогда кому-нибудь все-таки досталось бы счастье, — сказала огорченная Галка.

— Зачем? Раз монета в доме, значит, все будет по-старому! Нового счастья, правда, не будет, зато и прежнее не отнимется. Лишь бы хуже не стало… — философски сказала мать.

— С Новым годом, дети мои! — с боем настенных часов отец поднял бокал, и все чокнулись.

С тех пор как полиция была с обыском в доме и школе, Гаврила Никитич заметно осунулся и помрачнел.

— Вот мать сказала, что если не будет нового счастья, так и не надо: лишь бы хуже не было… А куда еще хуже? — Отец чуточку захмелел, выпив по очереди за здоровье всех домочадцев.

— Эге, еще как бывает, — не согласилась с ним мать. — Есть такая притча народная. Плывет по реке отрезанная голова и все время твердит: пусть бог убережет меня от худшей беды… Прохожий удивляется — какая может быть худшая беда для отрезанной головы? В это время на пути встречается большой водопад. Голова падает с высоты и разбивается вдребезги. Теперь-то уж она навеки замолчала… Так вот, дети мои: даже самое худшее может обернуться еще более худшим. — Мать торжествующе посмотрела на отца.

— Скажи, а на что отрезанной голове жизнь? — засмеялся тот. Последнее слово, как всегда, осталось за ним. Все, в том числе и мать, долго смеялись.

Стояла бесснежная бакинская зима, больше напоминавшая позднюю осень. Снегу выпадало мало, да и тот, что падал, тут же таял в воздухе или, слегка покрыв землю, на следующий же день исчезал в песке.

Зато февраль был пронзительно холодным. Ветры носились по городу и продували насквозь все дома. Мало того, они засыпали улицы песком и пылью, хлестали по лицам прохожих.

В один из таких вечеров телеграф простучал о свержении самодержавия, образовании Временного буржуазного правительства и создании Совета рабочих депутатов. Город ветров обезумел от всеобщего ликования. Радовались все: старые и малые, мусульмане и христиане, женщины и мужчины, главное — и богатые и бедные. Ждали перемен! Почти у всех на груди оказались красные банты.

— С ума посходили люди, что ли? — растерянно причитала мать Аси. — Боюсь, начнется резня!

— Э-э, мать, отсталая ты у меня личность! Сейчас наступят свобода и равенство. Новое правительство сумеет защитить народ, — успокаивал ее отец, от задумчивости которого и следа не осталось: ходил как именинник, не пропускал собрания в клубах и митинги на площадях, не препятствовал и Асе бывать среди молодежи.

После общего ликования обстановка в многонациональном Баку с каждым днем начала осложняться. Подняли головы мусаватисты, дашнаки, меньшевики, эсеры, и все они вместе выступали против большевиков.

А рабочие Баку победу петроградского пролетариата считали сигналом для всеобщей забастовки. Она охватила все нефтяные промыслы, заводы, мелкие предприятия. Вскоре главным авторитетом для рабочих стала большевистская партия.

Однако владельцы промыслов, крупнейшие иностранные акционерные общества Нобеля, Ротшильда, а также русские, азербайджанские, армянские нефтепромышленники тоже объединились в единый союз: «Центрокаспий».

На первом же заседании Совета рабочих депутатов — 7 марта — председателем заочно был избран соратник Ленина Степан Шаумян, который в то время находился в пути — возвращался из царской ссылки.

Ася впервые услышала выступление этого революционера на одном из митингов в местечке Зубатка, где находились нефтепромыслы миллионера Манташова. Потом приходилось слушать его речи и на других митингах: на нефтепромыслах Сабунчи, Балаханы, Биби-Эйбата, на площади Свободы. Говорил Степан Шаумян не только по-русски. Там, где среди рабочих было много азербайджанцев и армян, — и на их языках.

Слушали рабочие Шаумяна очень внимательно, и было заметно, что речи его производят сильное впечатление. И внешне Шаумян был обаятельным человеком: с большими, голубыми, очень выразительными глазами на смуглом улыбчивом лице.

Много выступал на митингах и приехавший из Тифлиса Анастас Микоян — молодой человек, с типично кавказскими чертами лица.

Радостным было для Аси появление на трибунах Гамида Султанова. Его горячие речи тоже касались волнующих тем: о прекращении войны и заключении справедливого мира, о передаче земли крестьянам и о рабочем контроле над производством, и, главное, о том, что все это будет возможно только тогда, когда власть перейдет в руки рабочих.

«Интересно, помнит ли Гамид Султанов меня?» — как-то, слушая его речь, подумала Ася. Но подойти к нему ни она, ни Амалия не решались.

— Слышишь, Асек, борьба народа за власть Советов с падением самодержавия не только не кончилась, а лишь начинается, — взволнованно повторяла за ораторами Ами. — Мы же только бегаем по митингам, выполняем мелкие поручения…

— Но еще и учимся, Ами-джан! Бросить учебу ведь мы не можем?

Говоря это, Ася умолчала о том, что отец поставил перед ней задачу — во что бы то ни стало восьмой, последний, класс гимназии окончить с золотой медалью. За отличную учебу и как дочь учителя она была освобождена от платы за обучение. Теперь настала пора рассчитываться…

Ася это хорошо понимала и старалась вовсю. В конце весны она с отличием окончила седьмой класс. Впереди оставался еще год учебы…

Наступило знойное бакинское лето. Густое марево струилось в воздухе так весомо и ощутимо, что, казалось, можно раздвинуть его плечами. На небе — ни тучки, только легкие перистые облака, будто далекие лебединые стаи. Янтарно-желтое солнце старательно выжигало землю и сушило реки.

Дышалось трудно! В такие дни не хотелось вылезать из моря. Но в эти летние каникулы Асе и покупаться-то вволю не пришлось: Гаврила Никитич устроил ее учительницей по ликбезу в Завокзальном районе города, где надо было учить читать и писать по-армянски.

— Для тебя это хорошая практика. Зачтется, когда начнешь после гимназии учительствовать!

Ася не возражала. Она давно считала учительство своим призванием, любила детей, школу, а главное, не боялась трудностей. Для нее примером был отец — труженик, большой общественник, имевший огромное влияние на окружающих, в первую очередь на своих детей, но!.. Но Ася давно уже поняла, что чисто армянские кружки очень тесны, что они как-то замыкаются вокруг только одного национального вопроса.

Прошел жаркий июнь. Июльские дни тоже стояли иссушающе знойными. В городе ветров не было ни малейшего дуновения. Поникшие листья деревьев, трава и даже безбрежный Каспий находились в полудремотном состоянии.

Ася и Амалия — в белых полотняных платьях с короткими рукавами и в сандалиях на босу ногу — спешно направлялись на Меркурьевскую улицу, к дому, где помещался Бакинский комитет РСДРП. Здесь же находилась редакция газеты «Бакинский рабочий». Они несли туда объявление об организации социалистического кружка интернациональной молодежи.

Неожиданно у кабинета редактора девушки лицом к лицу столкнулись с молодым коренастым мужчиной среднего роста, в белой косоворотке и солдатских сапогах. При виде Аси и Амалии его подвижное лицо с черными проницательными глазами расплылось в широкой улыбке. Он порывисто кинулся к ним и взял их руки в свои широкие ладони:

— О-о, мои хорошие! Наконец-то мне привелось увидеть вас! Все дела, дела… Некогда даже вас хорошенько разглядеть при дневном свете. Да вы обе ослепительно хороши! — радостно воскликнул Гамид Султанов, окинув, подруг теплым взглядом.

Настолько искренен был его порыв и расположение, что Ася и Амалия почувствовали себя раскованными. Былое смущение прошло. Они были бесконечно рады этой встрече и не предполагали, что и сам Гамид Султанов, такой крупный большевистский деятель, так по-родственному тепло к ним относится.

— Понимаешь, Анастас, — не выпуская рук девушек, сказал Гамид подошедшему к ним молодому человеку, — вот эти две девчушки в прошлом году спасли меня от полиции!

И Султанов вкратце поведал о той тяжелой осенней ночи.

— Что же, Гамид, ты держишь здесь наших активисток? Зайдем ко мне! — И молодой человек гостеприимно открыл двери редакторского кабинета.

— Верно. Только я заскочил сюда буквально на несколько минут. Очень, очень спешу! — Султанов, пропустив вперед девушек, вошел следом и подал им стулья.

— Гляжу я на вас, девчата, и душа радуется, что вы смело шагаете наравне с мужчинами в борьбе за свободу. Когда же и наши азербайджанки избавятся от чадры? Будь проклят ислам! Он, как ржавчина, въелся в душу бедного народа. Вот с чем нам придется драться после победы власти Советов! А в партию вы уже вступили?

Ася отрицательно покачала головой, а Амалия гордо сказала:

— Мы просто большевички!

— Хорошо сказано, — рассмеялся Гамид. — Вот в большевистскую партию и вступайте! Я вам рекомендацию дам. Приходите ко мне в Бакинский Совет. Познакомлю вас с Айной, учительницей-азербайджанкой. Тоже большевичка, без чадры ходит… Таких у нас по пальцам перечесть! Кстати, она моя невеста…

При последней фразе Султанов даже приосанился. Но, заметив, что его товарищ — девушки узнали в нем Анастаса Микояна — старательно записывает его разговор, быстро прикрыл его блокнот ладонью.

— Будет! Не вздумал же ты, Анастас, прямо сейчас статью писать? Я к тебе по срочному делу и отчаянно спешу.

— Хорошо, Гамид. Я только взял на заметку большевичку Айну. Думаю, вот-вот дадим хороший материал на женскую тему.

А пока, девушки, возьмите «Правду» — только сегодня получили. Здесь напечатан интереснейший материал о десятитысячном митинге петроградских работниц и о беседе Ленина с ними. Прочтите и разъясните вашим кружковцам и работницам из ликбеза. Кстати, здесь есть и вещие слова нашего дорогого Ильича о том, что не может быть социалистического переворота без участия громадной части трудящихся женщин. А вопрос равенства женщин может быть разрешен лишь при коренном перевороте, при ломке старого строя… Вот он, ключ Ильича, к двум громаднейшим проблемам! А что касается вступления в партию Амалии Тонян и Аси Папян, то я — за и тоже дам рекомендацию как самоотверженным, преданным делу народа активисткам…

В радостном смущении Ася и Амалия поспешили уйти. На прощанье Гамид Султанов взял с них слово обязательно зайти к нему в Бакинский Совет.

Социалистический кружок интернациональной молодежи с каждым днем разрастался. Здесь были армяне, русские, евреи, грузины, греки. Не могли пока вовлечь азербайджанок…

Руководила кружком Ольга Шатуновская, стройная шатенка. Она училась в казенной гимназии и была активисткой в большевистской организации бакинского подполья еще при самодержавии.

С первого же знакомства она приветливо поговорила с подругами и повела с собой на публичную лекцию в клуб союза нефтяников, где должен был выступать Шаумян.

В огромном зале было столько рабочих и учащейся молодежи, что, если бы не Шатуновская, для которой ее друзья заняли места, Ася и Амалия не сумели бы войти в помещение.

— Товарищи! Московские рабочие по призыву большевиков объявили, всеобщую забастовку против открытия государственного совещания, призванного создать штаб для наступления на революцию, — говорил Степан Шаумян. — Забастовка сорвала замыслы контрреволюционеров, они не сумели вынести решения, быстро разъехались. Наш боевой бакинский пролетариат, который прошел славный революционный путь, осуждает меньшевиков и эсеров, к несчастью, еще верховодящих в Петроградском и Московском Советах. Каково положение в нашем Бакинском Совете теперь, когда Февральская революция подняла массу рабочего класса на решительную борьбу за свои права…

Шаумян просто и доступно, а главное, убедительно, правдиво обрисовал обстановку в городе, пути борьбы за власть Советов. И ребенок понял бы его. Большевики. Вот за кем должен идти бакинский пролетариат.

Лидеры меньшевиков и эсеров, в противоположность большевикам избежавшие благодаря лавированию тюрем, ссылок, всяческих гонений, сразу же после свержения самодержавия проникли в Советы и начали агитацию среди рабочих, убеждая их, что войну надо продолжать, чтобы защитить революцию, что власть должна принадлежать либеральной буржуазии и Советам…

— Меньшевики на Кавказе всегда были злостными врагами большевиков, — подчеркивал в своей речи Шаумян. — И сейчас они ненавидят нас, ложью и клеветой стараются увести рабочих от политической борьбы. Но если в Питере и Москве большевикам приходится бороться в основном с меньшевиками и эсерами, то здесь, в Баку, нам приходится бороться еще и с дашнаками и мусаватистами — ярыми националистами, играющими на чувствах народа, на прошлой национальной резне, разжигаемой царизмом. Особенно между армянами-христианами и азербайджанцами-мусульманами.

Ася все больше и больше убеждалась в том, что в гимназии ученикам растравляли душу националистическими речами о некогда великой, а теперь истерзанной врагами Армении. Все было так и не так…

Армянский народ после геноцида 1915 года действительно находился на краю физического уничтожения как нация. Но пути борьбы за свой народ лежали через политическую борьбу всего интернационального пролетариата за свои права.

Теперь Ася и Амалия стали и вовсе неразлучными. Кроме просветительской и кружковой работы, они участвовали в платных вечерах самодеятельности в клубе, а собранные средства отдавали в Союз нефтяников для поддержки рабочих стачек и демонстраций. Каждый кружковец вносил свою лепту в общее дело.

Однажды в доме Кнунянц девушки неожиданно увидели свою учительницу русского языка Надежду Николаевну Колесникову.

— Вы? Вы свободны? — задыхаясь от радости, воскликнула Ася и кинулась к ней как к родной.

Колесникова по очереди обняла сияющих девушек и, усадив их рядом с собой, продолжила свой рассказ, прерванный приходом подруг:

— Февральская революция застала меня в Кашире, куда я была выслана из Баку после заключения в Баиловской тюрьме. Кстати, тогда я сидела вместе со Степаном Шаумяном, с которым, правда, не виделась, но по тюремной азбуке перестукивалась… В Кашире рабочий класс очень небольшой, население в основном составляют торговцы, духовенство, ремесленники — словом, мелкие буржуа. И как только после свержения царя приехал из сибирской ссылки Зевин — мой муж, — мы выехали в Москву. Там все бурлило, и мы сразу же оказались у дел…

— Надо было тут же приехать в Баку! Вы же знали, как нужны здесь? — упрекнула ее Кнунянц.

— Так ведь и там я вот как была нужна. — Колесникова это «вот» показала жестом.

Такая обезоруживающая искренность растрогала Кнунянц.

— И что это я глупые вопросы задаю тебе? Ты приехала, чего же еще! Ведь знаю, с каким трудом тебя оттуда, из Московской организации, отпустили. И там партийных сил не хватает! Но у нас… — Кнунянц развела руками, — прорва дел, а людей — единицы.

— Да, в Баку обстановка сложнее… Потому-то Бакинский комитет и стал разыскивать всех подпольщиков-бакинцев! Алеша Джапаридзе все-таки нашел нас в Москве, и вот мы с Зевиным тут…

— Кстати, сегодня «Бакинские известия» сообщают, что возвратились из Сибири политические ссыльные Семен Султанов, Саак Давлатян. А из Харьковской тюрьмы вернулся Камо — Тер-Петросян, — протянув Колесниковой газету, сказала Кнунянц.

— О Камо я слышала, — живо откликнулась Надежда Николаевна. — Говорят, он отважный революционер, прославленный человек, соратник Ленина. Верно?

— Верно. Я его хорошо знаю, — подтвердила Кнунянц.

Для Аси и Амалии имя Камо ни о чем не говорило, но девушки сразу прониклись к нему уважением. Они даже отдаленно представить не могли, какую роль этот революционер будет играть в дальнейшем в их собственной судьбе.

Выходя из дома Кнунянц, Ася задумчиво сказала:

— Да, нам с тобой еще надо заслужить, чтобы вступить в партию большевиков, в которой состоят наши учителя…

5

Был чудесный июльский вечер. Ася, ожидая Амалию, прохаживалась по берегу моря тихим бредущим шагом и смотрела на серую пенистую гладь, далеко-далеко сливавшуюся с горизонтом. На ее пути мало встречалось прохожих, и ничто не мешало девушке грезить наяву: она находилась под властью новых, неведомых ей ранее чувств.

— Извини, Асек, за опоздание! Много навалилось домашних забот — еле вырвалась, — вывела ее из задумчивости подошедшая Амалия. — Пошли, пока солнце не село.

И подруги почти бегом направились по кривым улочкам к дому Айны Мусабековой, с которой недавно познакомил их Гамид Султанов.

В маленькой комнатушке, которую учительница снимала у небогатого азербайджанца, девушки застали еще двух молодых женщин.

— Добрый вечер, товарищи, — поздоровались по-русски подруги.

— Добро пожаловать, дорогие гости! — Айна поднялась и приветливо усадила Амалию с Асей на низкую тахту. — Мы вас ждали… Это мои товарки, тоже учительницы. Познакомьтесь: Шафига Эфендиева и Адиля Шахтахтинова.

Айна довольно хорошо владела русским языком. Оказалось, что она училась в школе-пансионате, а затем окончила с отличием среднюю школу в Баку. Ася потихоньку разглядывала Айну и никак не могла поверить, что она уже шесть лет преподает в начальной русско-татарской школе и что ей уже двадцать три года. Такой она выглядела юной и милой.

Амалия читала вслух выписанные ею в блокнотик слова Ленина о том, что без участия женщин невозможен общественный переворот, а без общественного переворота невозможно раскрепощение женщины.

— Выходит, заколдованный круг? — засмеялась Айна, и это еще больше украсило ее прелестное личико. — Вы сами видите, в каком рабстве находятся наши азербайджанки по сравнению с женщинами других наций.

— Нет, просто надо рискнуть и самим женщинам начинать действовать.

— Мы понимаем, но с чего именно начать, не знаем, — призналась Шафига.

— Я, например, сняла бы чадру. Вот вы ведь ходите без нее? Могут и другие! — решительно сказала Амалия.

Айна отрицательно покачала головой. В ее взгляде был упрек: тебе, мол, легко снимать чадру, если ты никогда не носила ее и не имеешь понятия о законах шариата, которым фанатически покорно подчиняются сами азербайджанки…

Но вслух ничего не высказала, а вышла на кухню и вскоре появилась с подносом, на котором стояли пять стаканов с чаем и лаваш с сыром.

— Угощайтесь, подружки, прошу вас! — поставив на столик еду, попросила Айна.

Разговор плохо клеился. Гости смущались, хозяйка не знала, как их оживить…

Когда Ася и Амалия собрались уходить, Айна доверительно сообщила:

— Послезавтра в здании «Исмаилие» откроется съезд мусульманского духовенства Закавказья. Мы хотим туда пойти, а Адиля даже решилась выступить. Что будет, не знаем…

— Что же вы молчали? Это уже настоящее геройство! — восхищенно всплеснула руками Амалия. — Я бы хотела посмотреть на то, как вытянутся лица мулл-мракобесов… Но нас — как гяуров — и близко не подпустят к порогу!

Ася удивленно посмотрела на молчавшую все время Адилю. Она и теперь, когда Айна назвала ее имя, не проронила ни звука — будто не о ней шла речь. Было непонятно: то ли она не удостаивает девушек вниманием, то ли ей мешает вступить в разговор застенчивость…

Но одно то, что эта женщина совершит подвиг, уже вызывало к ней симпатию Аси. Пусть пока она молчит, эка беда! Зато заговорит там, и это будет настоящей революцией!

Уже опускались на землю сумерки, когда Ася и Амалия покинули дом Айны. Шли молча до самого перекрестка, где должны были разойтись.

— А я не осмелилась бы на таком съезде снять чадру, — уже прощаясь, призналась Ася. — Ведь это вековой давности строжайший адат, и нарушение его равносильно тому, чтобы появиться перед всеми голой.

— Ты, Ася, у нас трусишка, зайка серенький, хоть и имеешь прозвище Сатана… По себе не суди! Пока, дорогая.

Ася не обиделась: Амалия ведь тоже судит по себе! Ибо она — Ася в этом уверена — пошла бы без страха на любой подвиг.

А через день Баку ошеломило сообщение в газетах о происшествии на съезде мусульманского духовенства Закавказья, который открыли мусаватисты.

Женщин-азербайджанок, естественно, делегатами не выбирали, но они проникли в зал. И конечно, это были Шафига Эфендиева, Адиля Шахтахтинова, Айна и еще несколько учительниц. Все они появились перед духовенством без чадры.

— Немедленно связать их и вывести! — завизжали мужчины в зале.

— Нечестивые! Отродья шайтана! Осквернители адата шариата!

Совсем обезумели в зале, когда Адиля, ни на кого не обращая внимания, спокойно поднялась на трибуну и сказала:

— Мы, женщины, вас на свет рожаем, мы вас учим говорить, делать первые шаги, мы растим вас, мы дарим вам любовь, мы вселяем в вас мужество. Как же вы можете нас унижать, заставлять рабствовать перед вами?

— Замолчи, бесстыжая!

— Зашить ей рот! Четвертовать!

Внезапно выкрики прекратились. Это поднял руку, призывая к спокойствию, представитель духовенства Мир Мамед Керим оглы. Он со всей своей свитой поднялся и покинул зал. За ним, один за другим, вышли и остальные мужчины. Съезд прервал работу.

Женщины тоже покинули помещение.

— На улице на нас пытались накинуть покрывала… Полетели в нас и камушки… — рассказывала потом Айна. — Но мусаватистские власти все же старались выдержать марку демократов и отогнали башибузуков.

Так началось у азербайджанок движение «долой чадру». А Ася стала буквально боготворить Айну и ее подружек. Особенно смелую Адилю, которую в газете «Бакинский рабочий» назвали первой ласточкой азербайджанской весны. О ее выступлении говорил на большом митинге Мешади Азизбеков — один из деятелей большевистской партии:

— Да, это первые ласточки. Как известно, товарищи, одна ласточка весны не делает. Но дорого начало…

Знойное лето семнадцатого года было в разгаре. Да и расколотое на части общество походило на кипящий котел. Каждая националистическая партия стремилась привлечь на свою сторону народ, обещая ему счастливую, обеспеченную жизнь. Однако симпатия простого люда была на стороне большевиков.

Ася была бесконечно рада, что ее отец часто появлялся на митингах и заметно отошел от организации «Миютюн». Да и молодежь армянская уже понимала, каким путем надо идти, чтобы помочь своему народу!

— Образованнейший человек Степан Шаумян… — уважительно сказал Асе отец, когда на одном из митингов в Политехническом институте она подошла к нему. — Я прихожу ради того, чтобы его слушать.

— Только для этого? А идея, суть самой речи тебя захватывает, когда не Шаумян, а, скажем, Джапаридзе, Фиолетов, Азизбеков или другие крупные большевики выступают? — запальчиво спросила Ася.

Отец посмотрел на взволнованную дочь, хотел что-то ответить, но на них зашикали и указали рукой на сцену.

У амбиона стоял Шаумян. В темном костюме. Манжеты и воротничок рубашки, затянутой галстуком, безукоризненной белизны.

Да, отец был прав: этот человек и внешним своим обликом внушал уважение…

Когда Шаумян закончил свое выступление призывом Бакинского комитета партии — все на решительную борьбу с контрреволюцией! — зал долго и неистово аплодировал.

Ася подошла к Амалии, которая стояла среди кружковцев.

— Настоящий человек! — восторженно воскликнула Ами. Ася в знак солидарности крепко сжала ее руку.

— Да, настоящий! — подхватил Саша Брейтман. — И я полон черной зависти вот к тем парнишкам за то, что они могут этого человека запросто папой звать… — И он показал рукой на пробиравшихся к выходу сыновей Степана Шаумяна.

Старший, семнадцатилетний Сурен, был вылитый отец — такой же стройный и красивый. Младший, рослый не по летам, выглядел намного старше своих четырнадцати лет. Он тоже был похож на отца. А манерой ходить и говорить, не скрывая, подражал ему.

— Пошли к ним! — предложила Амалия. — Нет, у меня нет чувства зависти, потому что Степан Шаумян не только им принадлежит, но и мне, и тебе, и всему народу.

Амалия двинулась вперед, крикнув кому-то из знакомых приветствие, послав воздушный поцелуй, стиснув обе ладони, изобразила третьему крепкое рукопожатие… Вот кому можно было завидовать, так это ей! Так много у Ами было друзей, что, где бы Ася с ней ни появлялась, всюду слышала ее имя.

— Салам, Шаумяны, как дела? — весело сказала Амалия, когда у самого выхода из зала они настигли братьев.

— А, Тони! — Лева и Сурен обрадованно пожали ее руку. Затем поздоровались с Сашей и Асей.

Лева тут же заметил на груди Аси значок — маленький, кораллового цвета, металлический квадратик с вделанным в него портретом Карла Маркса. Расспросив, где она купила это чудо, он попросил разрешения поближе рассмотреть его. Этот мальчишеский интерес рассмешил Асю: так обычно дети рвутся к новой игрушке. Она отколола значок и протянула его Леве.

— Вот достойный подарок для, для… — парнишка запнулся и смущенно посмотрел на старшего брата. Тот понимающе улыбнулся.

У Левы так блестели глаза, он так загорелся, что Ася решила отдать ему значок насовсем.

Но Лева, поборов соблазн, попросил этого пока не делать:

— Я хочу купить сразу несколько штук. Сейчас сбегаю в лавку, и если все уже распродали, тогда возьму твой. Понимаешь, мне он сейчас, даже сию минуту, до зарезу нужен! Папа уезжает в Петроград на Первый Всероссийский съезд Советов, и я хочу послать с ним этот подарок одному очень хорошему человеку.

— Кому? Кому? — одновременно спросили девушки.

— Пока не скажу. Потом как-нибудь… Ждите меня здесь, я сейчас! — И Лева убежал.

В это время в окружении группы рабочих из зала вышел Степан Шаумян и остановился совсем неподалеку от их группы.

— Значит, едете в Питер? Эх, завидую я вам: на съезде Советов побываете, Ленина увидите! — сказал один из собеседников Шаумяна.

— Расскажите ему все, что здесь творится. Пусть-ка посоветует, как нам расхлебать нашу бакинскую мешанину, — прибавил другой.

— Да, конечно! — улыбнулся Шаумян. — А теперь я прощаюсь с вами. Не обессудьте — тороплюсь. До отъезда остались считанные часы, а мне надо еще домой добраться.

В это время, запыхавшись, прибежал Лева. У него было такое отчаянное выражение лица, что Ася мигом поняла — значков он не достал. Ничего не спрашивая, девушка подошла к Леве и протянула свой.

— Совестно взять, но возьму, — обрадовался Лева. — Торговец говорит, что и часу не дали им пролежать, этим значкам: студенты раскупили. Обещал завтра принести в лавку еще. Но мне ведь сию минуту он нужен! — И мальчик подбежал к отцу.

— Папа, вот это передай Ленину от нас, от бакинцев. Ладно?

Ася восторженно всплеснула руками. Ну и молодчина!.. Ведь никому другому такая мысль и в голову не пришла!

— Это в самый раз! Молодец мальчишка! — заговорили все. Лева тем временем поспешил приколоть значок на грудь отцу, чтобы тот вдруг не забыл.

— Смотрите, какой купчина-ловкач нашелся! На высоком авторитете автора «Капитала» себе капитал наживает, — пошутил Степан Шаумян.

— Как только завтра куплю у Мамедова значки, верну тебе, Ася, и для тебя, папа, тоже припасу, — обещал Лева.

Прощаясь, Степан Шаумян пожал всем руки. И не знала в тот день Ася, что пройдет год, и она всю оставшуюся жизнь будет с болью невыносимой утраты вспоминать теплую ладонь этого необыкновенного человека, руководителя Бакинской коммуны.

— Ленину привет передайте! — почти в один голос сказали девушки. Их поддержали другие.

— Обязательно передам! — остановив проезжавшую мимо пролетку и усаживаясь туда вместе с сыновьями, серьезно пообещал Шаумян. Уже целая толпа приветственно махала рукой вслед уезжавшим Шаумянам.

— Да, сыновья настоящего революционера уже с материнским молоком всасывают марксистские идеи, — глубокомысленно высказался Саша Брейтман.

— Славные ребята! — поддержала его Ася.

Дни шли за днями, а от Цолака не было вестей. Ася все не могла простить себе, что при их последней встрече вела себя легкомысленно! Даже не дала точного адреса, куда писать… «В Баку, Асе», — сказала она тогда бездумно. И теперь эта действительно глупая фраза, как сказал тогда Цолак, не выходила из головы.

При каждом удобном случае она забегала на почту и спрашивала, нет ли на ее имя письма до востребования.

Молодой человек, ведавший письмами, каждый раз с сочувствием разводил руками:

— Милая девушка, пишут!

Вся пунцовая от смущения и досады, Ася отводила глаза. Ей было стыдно перед почтовым служащим, но не приходить сюда она уже не могла. Одно только ее утешало: коль скоро Аматуни не выходит у нее из сердца, значит, жив и думает о ней, зовет ее. Ведь говорят, что чувства передаются на расстоянии! Люди верят и в то, что сны сбываются…

Ася не раз за последнее время видела Цолака во сне. Но он почему-то всегда уходил от нее. Она ласково звала его по имени, но он не оборачивался.

Мысль, что могут его убить и они больше никогда не увидятся, ужасала Асю. «Цолак, Цолак-джан, где ты? Отзовись!» — твердила она про себя. И, тщательно скрывая от всех, даже от Амалии, свои чувства, с надеждой ждала весточки.

Как-то раз, зайдя на городскую почту, Ася встретила там Леву Шаумяна. Он сидел за столом и писал.

— А, Папян, это здорово, что мы встретились! — обрадовался мальчик. — Видишь, из-за тебя два значка ношу на груди? Возьми один. — И он снял коралловый квадратик с портретом Маркса с лацкана пиджака. Ася с готовностью приколола его к своему платью.

— Есть весточки от товарища Шаумяна? — спросила она.

— Пока нет, хотя прошла уже целая неделя, — нахмурился Лева. — Вот я и пишу ему письмо… Хочешь — прочти? Может, сама что добавишь…

Лева так доверчиво протянул ей листок, что Ася была тронута. Она пробежала глазами недлинный текст:

Ася не сразу оторвалась от письма. Сколько детской непосредственности было во фразе «Сегодня моя голубка вывела двух птенцов»! Эта строчка особенно разволновала Асю.

И все же письмо писал мальчик, у которого уже не было детства, который носил на плече винтовку и успел на учебных стрельбищах получить ранение. Мальчик, чья революционная преданность делу коммунизма ставила его в одну шеренгу со взрослыми большевиками.

— Интересно, передал ли Степан Шаумян значок Ленину? — наконец, оторвавшись от своих мыслей, спросила Ася.

— О-о, и не сомневайся! Уверен, что передал. Папа такой: обещал — сделает.

Лева написал на конверте адрес и опустил письмо в почтовый ящик.

— Вай! А поклон от меня Ленину и Шаумяну ты не послал? — с запоздалым сожалением воскликнула Ася.

Лева был смущен и огорчен этим даже больше Аси. И та поспешила утешить мальчика:

— Ладно уж, сама прозевала!

Вышли они вместе. На перекрестке Ася хотела было попрощаться, но Лева задержал ее.

— Пошли в редакцию? Скоро туда привезут газеты — мы как раз поспеем!

— Пошли!

Микоян был в кабинете не один: его окружили молодые и пожилые рабочие так тесно, что пробиться поближе оказалось невозможно.

— Сейчас привезут газеты с сообщениями из России. Одновременно мы напечатали сегодня решение Бакинского Совета о создании революционного штаба, который мог бы в любой момент при необходимости стать оплотом борьбы за Советскую власть.

Микоян говорил четко, вразумительно высоким голосом.

— А какие вести имеются от Степана Шаумяна? — протиснувшись вперед и солидно поздоровавшись с редактором за руку, спросил Лева.

— Степан Георгиевич все эти дни работает в Петрограде под руководством Ленина. Только через неделю выедет в Баку. Что, соскучился? — Микоян дружески положил ладонь на плечо Левы.

— Я сейчас отправил ему письмо, — вздохнул Лева.

— Зря. Время военное, пока оно дойдет — сам приедет!

Вскоре привезли кипы «Бакинского рабочего». Ася поспешила взять несколько номеров.

— Газета! Вот верное средство держать массы в курсе не только бакинских событий, но и всего того, о чем стучит в эфире телеграф, — радостно потирая руки, сказал Микоян.

Но, даже получив свежий номер, люди не спешили уходить: со всех сторон сыпались вопросы, и каждый считал, что именно он спросил о самом главном. Приходилось только удивляться, как терпеливо и толково успевал Микоян всем отвечать.

Вот уже несколько дней над Баку свирепствовал ураганный ветер. Он вихрем носился по улицам и закоулкам, покрывал все вокруг серой пеленой. Стоявшие поодаль могучие хребты не защищали Баку, раскинувшийся на перекрестке знойного воздуха пустыни и влажного дыхания моря.

Спасение от него люди находили лишь в домах, во дворах с высокими каменными оградами да в садах и скверах.

Но в районах, где жил обездоленный люд, не было не только высоких заборов или скверов, но и сами дома представляли собой хаотическое нагромождение низких глинобитных хибарок или ветхих деревянных домишек со скрипучими полами и лестницами.

Амалия Тонян жила у своей старшей замужней сестры Ашхен именно в таком доме — двухэтажной развалюхе, густо заселенной рабочими.

Ее старший брат — большевик Арташес — только после Февральской революции вышел из тюрьмы… Сестра Елена, учительница, тоже активно участвовала в революционном движении… Амалия очень гордилась этим и старалась не отстать от брата и сестры. Те жили в другом месте, в Биби-Эйбате, и их редкие приходы к Ашхен бывали для девушки настоящим праздником.

Семья Ашхен ютилась в небольшой комнате со стеклянной верандой. Сразу бросалась в глаза небогатая обстановка: грубо сколоченные стулья, обеденный стол, шкаф для одежды, кушетка…

Но по сравнению с соседями, с их житьем-бытьем, семья Амалии могла считаться богатой. Амалия часто заходила к соседям, помогала им чем могла…

Ася застала подругу в семье тетушки Пепрон, у которой муж погиб на войне, в доме была куча голодных ребятишек. Амалия стирала какие-то отрепья, полуголые ребятишки играли на полу, на единственной в комнате кровати лежала изможденная женщина с крупными чертами лица.

— Видно, ревматизм у нее разыгрался… Здесь ведь очень сыро, в этом полуподвале, — с горечью сказала вошедшей подруге Амалия, указав на женщину, которая еще громче застонала, увидев хорошо одетую барышню.

— Растирочку бы достать и смазать… В прошлом году это помогло маме! — подошла к Асе старшая из детей — девочка лет двенадцати, с бледным личиком и синими кругами под темными глазами, смотревшими печально и умно.

У Аси сжалось сердце. «Может ли быть полным счастье у человека, если он видит, как в море слез и беспросветного горя проходит жизнь множества людей? — думала она. — Кучка богатеев живет в роскошных особняках, едят до отвала изысканные яства. А народ прозябает, в поте лица зарабатывая гроши на нищенское существование! Есть ли на свете еще другой такой город, как нефтяной Баку, откуда черпают неисчислимые богатства иностранные капиталисты: нобели, ротшильды и К°? А рядом с ними — местные богачи-миллионеры тагиевы, нагиевы и прочие? Есть ли на свете еще такой город, где на каждом шагу неравенство выступало бы в такой наготе и остроте?»

В висках Аси застучало от этих горьких мыслей.

Амалия развесила выстиранное тряпье и начала мыть почти прогнившие доски пола. Полуголые дети покорно сгрудились у кровати матери, боясь вступить на чистое место. Сколько же их все-таки было, этих страдальцев? Ася насчитала двух мальчиков и трех девочек. Пятеро! А у ее отца семья состояла из четырех человек, но мать то и дело жаловалась, что на скромную учительскую зарплату она еле-еле сводит концы с концами.

Бог мой, какое может быть сравнение между тем, как живут они, и тем, как существует со своими детьми эта поденщица с подорванным непосильным трудом здоровьем?

Видя растерянность подруги и зная, как она обычно глубоко переживает при виде безнадежной нищеты, Амалия молча подсунула ей иголку с нитками и мальчишечьи латаные-перелатанные штанишки. Ася ухватилась за эту работу, как утопленник — за спасательный круг. Иголка в ее пальцах быстро задвигалась, а мысли еще больше и острее начали колоть наболевшую душу.

— Э-э, барышня моя, не трудитесь! Все одно, живого места на одежке не осталось… Если к зиме ничего в нашей жизни не изменится, детям не выжить, — со слезами на глазах простонала женщина.

Ася не ответила. Она даже не подняла опущенные на шитье глаза. Только пальцы ее еще проворнее задвигались.

Пока Ася кое-как латала штанишки, Амалия успела закончить в доме все дела и выпросить у кого-то из соседей растирание для больной, а для детей — горячий супчик.

— Уй, умереть мне за твое солнце, Амалия-джан… Какое у тебя золотое сердце! Дай бог тебе хорошего жениха и большого счастья… Ведь не звала ее, сама пришла, — благословив Амалию, обратилась женщина к Асе. — Армянское сердце жалостливое. Оно не может не горевать чужое горе, как свое!

Уходя, Ася сняла с шеи единственную свою драгоценность и застенчиво вложила в ладонь больной.

— Нет, нет, не надо, барышня хорошая! Беду всего мира на плечи не возьмешь, — энергично запротестовала та. — Это тебе, наверное, на память дарили, чтобы ты всю жизнь берегла. А нам… Надолго ли нам ее хватит? — Она безнадежно махнула костлявой рукой и взглянула на Асю потухшими глазами. В них была такая обида и тоска, что девушке стало совсем не по себе.

— Ничего, тетя Пепрон, ничего, возьмите! На что Асеньке цепочка, когда она сама — золото? — Амалия шуткой вывела Асю из неловкого положения и потянула подругу к двери. Ася с благодарностью поспешила за ней.

— Благотворительностью мир и на самом деле не спасешь, если даже ты Ротшильд… Всех не одаришь цепочками! Надо бороться за лучшую жизнь.

— Бороться, бороться… — раздраженно сказала Ася. — Пока мы митингуем, люди умирают в нищете.

— А как же без агитации завоюешь массы? — спокойно отпарировала Амалия. — Вот, например, тетя Пепрон, у которой мы только что были, вполне уверена, что молитвой своей может остановить этот несносный ветер, который она положительно не переносит и считает, что именно он укладывает ее в постель. Пойди объясни ей явления природы, докажи, что не бог посылает их на головы людей в наказание за грехи…

Девушки не шли, а бежали, подгоняемые ветром, придерживая подолы юбок, раздувавшихся парусами. Амалия еще что-то говорила, но до Аси доходили лишь обрывки слов: им надо было как можно быстрее добраться до союза нефтяников, где должен был состояться митинг.

Но не успели девушки пройти и полпути, как ветер внезапно нагнал тучи. Они черным дымком на миг заслонили небо. Рокочущим смехом прокатился гром, молния разорвала небо, и хлынул дождь, крупный, быстрый, теплый — всегда долгожданный в этих местах и желанный.

— О-о, благодать-то какая… — радостно вскрикнула Ася. — Вот бог и услышал молитву тети Пепрон!

— Шутка шуткой, но дождь для тетушки Пепрон — не лучше ветра, который мог снести ее крышу. Я знаю: ее ветхая крыша сейчас протекла, и в доме полно воды, — глотая стекавшие по лицу струйки дождя, грустно сказала Амалия.

Ася кивнула: да, этот ужасный бог, у которого простые люди ищут защиты, все, что ни делает, — для бедняков оборачивается горем. Даже этому веселому дождю не порадуешься без тяжелого вздоха!

Пока подружки добирались до места, они промокли насквозь. Пришлось найти укромный уголок и выжать платья.

А тут и дождь утих. Огромная радуга перекинулась на небе от края до края, и все вокруг засверкало свежими яркими красками. Вода смыла толстый слой пыли с травы, деревьев, камней, да и ветер убрался вместе с остатками туч, оставив на безбрежном небосводе ослепительно сияющее солнце.

— Вот какой я представляю революцию, Асек-джан… Она нагрянет громом и молнией и очистит дорогу к коммунизму! — подставляя мокрое лицо горячим лучам солнца, мечтательно сказала Амалия.

— Скорее бы, — вздохнула Ася.

6

Сообщение телеграфа о Великой Октябрьской социалистической революции было подобно водопаду, в котором захлебнулся Баку. Радость и ликование, растерянность и ненависть вступили в единоборство не на жизнь, а на смерть.

Экстренный номер «Бакинского рабочего», где сообщалось о переходе власти в руки Советов и образовании Советского правительства во главе с Лениным, уже на рассвете читался на митингах.

Ася и Амалия с пачками газет поспешили в Союз нефтяников. Здесь, во дворе, собрались рабочие с красными флагами и лозунгами. Газеты вмиг расхватали. Вместо речей читали и перечитывали передовицу, воодушевленно выкрикивали лозунги:

— Да здравствует пролетарская революция!

— Вся власть Советам и в Азербайджане!

Эти лозунги до хрипоты звучали на ежедневных митингах и демонстрациях наряду с революционными песнями. Обыватели трусливо выжидали, что же будет здесь, в Баку, на окраине России… В гимназию проведать своих бывших учениц и коллег приехала Надежда Николаевна Колесникова. Ее окружили тесным кольцом и засыпали вопросами: скоро ли в Баку победит пролетариат?

— Нет, нам здесь предстоит еще трудный путь борьбы за власть Советов… Меньшевики, эсеры, дашнаки, мусаватисты — целая банда врагов революции — морочат головы людям. Вам, девушки, надо неустанно вести пропаганду среди рабочих, широко их оповещать, растолковывать им все о событиях в Петрограде, об Октябрьской революции… Вспомните вещее предсказание Пушкина! Ведь взошла «звезда пленительного счастья». Взошла!

Почти все свободное от занятий время Ася и Амалия проводили в рабочих районах. Их уже знали. Привычно спрашивали:

— Что там в Советах делается?

— В сегодняшнем номере опубликован состав Совета Народных Комиссаров, — отвечала Ася и тут же зачитывала список. Так уж повелось, что она всегда читала, а Амалия разъясняла прочитанное.

— Кроме Ленина, никого не знаю… — пошутил кто-то из рабочих.

— Так ведь и они там тебя не знают! — засмеялись товарищи.

— А я думаю, что Ленин хорошо знает бакинский пролетариат, он в курсе всех наших дел, — возразила Амалия.

— Ишь ты! Все-то эти девчата знают, а молочко материнское на губах еще не просохло.

Но чаще всего Ася одна проводила читку газеты на нефтеперегонном заводе Тагиева. К ней здесь так привыкли, что называли по имени.

— Пришла наша Асенька! Давай, ребята, на перекур, послушаем сегодня, как у нас там идут дела…

— Сегодня подробно рассказывается, что Керенский удрал от большевиков в дамском платье и хотел во что бы то ни стало привести войска, чтобы удержать старую власть, — говорила Ася.

— Ну и ну… Додумался! Хоть чертом вырядись — наших теперь не одолеешь…

Асе нравилось, как местные рабочие говорят про Советскую Россию, про большевиков — кровно, близко называют «наши» и метко, по-своему просто определяют и растолковывают самые сложные события.

— Послушай, Ася, я знаю, что ты — из интеллигентов. Какое же тебе, обыкновенной гимназисточке, дело до нашего житья-бытья? — как-то после чтения газеты и разбора событий спросил уже знакомый ей молодой рабочий.

— Это и мое кровное дело! — горячо воскликнула она. — Мой отец — такой же трудяга, как и вы. Учителя мы!

— Ого! Сказанула… Одно дело — твои белые ручки, другое — вот такие лапищи. Погляди и увидишь разницу!

И парень показал в мазуте и копоти, натруженные, с узловатыми венами крупные ладони. Ася посмотрела и невольно перевела взгляд на свои действительно белые, изящные руки. Да, что и говорить, разница! Если бы на ее месте читала сейчас «Бакинский рабочий» и растолковывала текущую политику девушка с такими же мозолистыми руками, как у этого парня, как бы здорово это было! «Своя в доску», — сказали бы рабочие и верили бы каждому ее слову. А как они могут доверять белоручке?..

— Брось дурить, Месроп. Не всем же в мазуте возиться! Кто-то должен и детей учить, и людей лечить… Вот окончательно отвоюем власть, ты тоже пойдешь университеты кончать. А Асе — спасибочки. Она же в доску наша! Давай, дочка, толкуй дальше…

Это сказал пожилой, с седыми висками, сухощавый мужчина — Гочай Бабаев, один из ярых защитников Советов, кадровый рабочий завода. Ася с благодарностью посмотрела на него. «Вот кому бы образование… Горы бы свернул!» — подумала она.

16 декабря 1917 года Степан Шаумян был назначен чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа.

Не прошло и месяца, как в январе 1918 года вышел первый номер «Известий» Военно-революционного комитета с воззванием о том, что пролетариат и гарнизон Баку взяли власть в свои руки и признали Совет Народных Комиссаров.

В статье, подписанной председателем краевого Совета большевиком Каргановым, говорилось:

Ася и Амалия так были заняты общественной работой, что едва успевали ходить на занятия в гимназию. Домашние задания они теперь готовили, урывая время на уроках, в минуты опроса.

Однако, несмотря на невероятную уплотненность своего времени, Ася ухитрялась еще и бегать раз в неделю на городскую почту. Она не могла, не хотела верить, что Цолак Аматуни погиб! Какими-то неподвластными ее воле нитями их судьбы связались. Если бы, если бы время повернулось вспять…

29 декабря 1917 года Советское правительство приняло декрет «О «Турецкой Армении», в котором говорилось:

Чрезвычайному комиссару по делам Кавказа Степану Шаумяну поручалось оказать населению Турецкой Армении всяческую помощь в осуществлении этого декрета.

Однако вследствие очень сложной военно-политической обстановки декрет этот не мог быть осуществлен: десятитысячная, хорошо вооруженная армия Турции, сметая все на своем пути, «огнем и мечом» продвигалась к Араратской долине. И в этой ужасной бойне героически сражались за родную землю армянские добровольческие отряды, состоящие из таких отважных парней, как Цолак Аматуни.

Сводки, поступающие с турецкого фронта, были неутешительными: в захваченных Турцией районах Эрзерума, Вана, Битлиса, Диарбекира, Муша продолжалось беспощадное истребление армянского населения.

Доведенная тревогой до отчаяния, Ася связалась через свою одноклассницу Лизу Барскую с ее братом Леней, другом Цолака.

— Какие-такие у тебя завелись секреты с Леней? — полюбопытствовала Лиза. Но Ася выразительным жестом отмахнулась, и та больше не допытывалась.

Ася пришла на место свидания раньше назначенного времени и долго в одиночестве слонялась по почти пустынному в этот час уголку берега Каспия. Что подумал о ней Леня? Догадался ли, почему с такой настойчивостью она вызвала его сюда?

Угнетенная этими думами, Ася прислонилась спиной к стене одиноко возвышающейся мрачной Девичьей башни. Набережная тянулась по высокому берегу моря бесконечно. Было так тихо, что огромная гладь воды казалась зеркальной. Хорошо проглядывался бакинский порт с дымными пароходами, прочерчивающими на серой поверхности моря белые пенистые дорожки.

Постоять бы тут вместе с Цолаком, надышаться бы будоражащим соленым воздухом и, чувствуя близость дорогого человека, ни о чем, ни о чем не думать!

В то время как Асе полчаса, проведенные в ожидании, показались вечностью, Леня, наоборот, летел к ней сломя голову, лишь бы не опоздать. Сказалось естественное любопытство парня, которого неожиданно удостоила вниманием едва знакомая девушка, но оно смешивалось с тревогой: не подшучивает ли Ася над ним?

Незамеченное появление Барского заставило Асю вздрогнуть. Она почти с досадой посмотрела на высокого худощавого симпатичного парня в синем костюме, с белоснежными манжетами.

— Вы всегда так точны?

— Всегда. А это плохо? — с улыбкой спросил Леня, с интересом глядя на смущенную Асю. Ему в глаза бросилось, что она не принарядилась… На ней привычная гимназическая форма.

— Пройдемся по набережной… — Ася замялась. Хотела назвать юношу Леней, но язык не повиновался — так мало она его знала. — Пройдемся, а то не ровен час кто-нибудь из знакомых увидит нас в этом уединенном месте и подумает, будто мы пришли на свидание.

— А разве это не так? — лукаво спросил Барский.

Ася серьезно посмотрела ему в глаза. Теперь уже нельзя было жеманничать, медлить, и она чистосердечно поделилась с ним своими тревогами за судьбу Аматуни. Выговорившись, Ася замолчала. Наступила пауза.

— Да, Цолак Аматуни — хороший мой друг. Он написал мне одно-единственное письмо с дороги, и все, — наконец заговорил Леня. — Но я верю, что он жив. И не сомневаюсь, что находится в гуще событий, удивительных по своему значению…

— А именно?

Леня рассказал Асе, что в эти дни в Сарыкамыше, в одном из самых революционных очагов Кавказского фронта, гарнизон которого насчитывал более тридцати тысяч солдат, провозглашена Советская власть и создан военно-революционный комитет.

— Не сомневаюсь, что наш Цолак там. Он же революционер, понимаешь, революционер! — Леня посмотрел на Асю и удивился грустному выражению ее лица. Неужели девушка осталась безучастной к историческому событию!

— Не утешайте меня, пожалуйста, событиями вчерашнего дня! — Ася умоляюще сложила ладони на груди. — Да, революционный гарнизон Кавказского фронта спешит на защиту российской революции. А в Шамхоре части «дикой дивизии» мусаватистов, известные своими насилиями, расстреливают их эшелоны. Ведь свыше двух тысяч солдат погубили изверги!

— Ты предполагаешь, что Цолак среди погибших в Шамхоре?

— Нет! Только не в Шамхоре! Он сражается, если, конечно, жив…

В голосе Аси слышалось столько страдания, что Леня в порыве дружеского сочувствия сжал ее руки.

— Не так мрачно все, Ася! Конечно, кровавые события в Шамхоре еще свежи в памяти. Но и они уже — вчерашний день! Азербайджанский союз учащихся мусульман, азербайджанские рабочие в Шамхоре ответили на кровавые события вступлением в Красную гвардию, чтобы до последней капли крови бороться против контрреволюционных банд. Ты знаешь, что Гамид Султанов стал теперь красным командиром и создал из промысловых рабочих боевой отряд? — дождавшись утвердительного кивка Аси, Леня уверенно воскликнул: — А наш Цолак жив! Я верю, я знаю.

— Спасибо, Леня. Спасибо за доброе слово. Если получите какую-либо весточку от Аматуни, дайте, пожалуйста, знать! А пока — до свидания. Нет, нет, провожать не надо. — Ася, пожав ответно его руку, быстро-быстро застучала каблучками по набережной.

Стоял погожий, ясный день. Бирюзовым блеском поигрывало на солнце море, а в душе Аси не утихала безысходная тревога за Цолака.

Наступила весна. Части контрреволюционной «дикой дивизии», засевшие на пароходе «Эвелина», сделали попытку отрезать советский Баку от его уездов, но потерпели поражение.

В один из последних дней марта Ася и Амалия, возвращаясь из гимназии, обратили внимание на странную пустынность улиц и необыкновенную тишину, царившую вокруг.

— Что бы это значило? Куда люди запропастились? — удивилась Ася.

— Да, тишина, прямо скажем, зловещая… — согласилась Амалия. — Пошли-ка в штаб нашей дружины: вдруг происходит что-то важное?

Ася с завистью смотрела на ребят. Все они, в том числе и Лева Шаумян, были в красноармейских шлемах, перепоясанные портупеями и ремнями, в галифе, заправленных в солдатские сапоги. На Леве вдобавок была черная кожаная куртка — мечта всех парней.

Один из присутствующих, незнакомый девушкам, убежденно говорил, что в городе готовится мятеж.

— Во всех мечетях идут митинги… Мусаватисты подстрекают азербайджанцев выступить против разоружения «дикой дивизии».

— Ишь ты, чего захотели! «Дикую дивизию» им оставить, чтобы всех нас искромсать… Дудки! Не выйдет!

— Я тоже собственными ушами слышал, как в мечетях призывают мусульман выступить против Совета большевиков! — сказал Саша Брейтман. — Пугают, что скоро в Баку начнется резня безоружного азербайджанского народа…

— Ты что — в мечеть заходил? — удивилась Ася.

— А как же? И не в одну! Леня тоже был со мной!

Леня утвердительно кивнул головой.

— Если бы вас заметили — растерзали бы, — упрекнула ребят Амалия. — Хоть бы шлемы и портупеи поснимали!

— Неужели так пошли? Ясно, переодетые были, — ответил Барский.

— Завидуешь, гимназисточка? Сама небось не прочь иметь шлем и кожанку, а? — пошутил Миша Манучаров.

— Фи, разве в одежде дело? — пренебрежительно усмехнулась Амалия. — И в форме гимназистки можно оружие носить! Лишь бы дали его нам, чтобы хотя бы самим защититься от бандитов.

— Ладно, ребята, не за пустыми разговорами время проводить собрались мы здесь, — посерьезнел Манучаров. — Давайте разойдемся в разные стороны и разведаем, что делается в городе. В любую минуту обстановка может перемениться! Как что тревожное заметите — сразу доносите в штаб. Пошли! — И Миша первым покинул штаб.

Ася и Амалия, внешне беззаботные, направились по кривым улицам в так называемую татарскую часть города. То, что они там увидели, их настолько напугало, что девушки не стали дальше углубляться в улицы, а поспешно вернулись в штаб и доложили дежурному. Тот немедленно позвонил командованию:

— Наши связные сообщают, что на некоторых улицах спешно роются окопы. Вывернуты булыжники. То и дело попадаются вооруженные группы мусульман.

Выслушав ответ, дежурный сказал девушкам:

— Командование военными частями ведет тщательное наблюдение за всем, что делается в городе. Больше того — мусаватисты уже сделали ряд выстрелов. Но есть приказ не поддаваться на провокации и не начинать стрельбу.

Девушки ушли с тяжелым чувством.

Когда Ася в сумерках возвратилась домой, мать встретила ее со слезами на глазах:

— Ты меня заживо хоронишь! Неужели у тебя нет сердца? Ведь могут убить. Понимаешь, убить!

— Не надо, мать, — остановил ее отец, — Ася не маленькая, пора это понимать. Она выполняет свой долг…

Девушка с благодарностью посмотрела на отца. Гаврила Никитич был бледнее и озабоченнее, чем обычно. Заложив по своей привычке руки за спину, он ходил в глубоком раздумье по комнате.

Закрыли ставни, зажгли свет. Ужинали молча и как-то рассеянно. Город был погружен в темноту, лишь сквозь щели ставен виднелись мерцающие огоньки фонарей на пустынных улицах.

Ночью сквозь сон Ася услышала стрельбу. Сначала одиночные выстрелы доносились с разных сторон. Затем начали стрелять все сильнее и чаще, пока выстрелы не стали беспрерывными.

До рассвета никто не сомкнул глаз. Утром Ася побежала к Колесниковой, благо она жила недалеко. По задворкам, где не было стрельбы, укрываясь в подворотнях, девушка добралась наконец до места и ахнула — рама углового окна дома была выставлена, и оттуда угрожающе торчали дула винтовок. Ася без труда поняла, что это красногвардейцы устроили засаду из комнаты Колесниковой, потому что оттуда можно было обстреливать две пересекающиеся улицы.

Асе приказали исчезнуть, и она поспешно завернула к штабу революционной молодежи, снова идя задворками.

— На, держи, Ася, да покрепче! — Саша Брейтман всунул ей в руку револьвер. — Армянские вооруженные отряды помогают большевикам. Даже дашнаки и то присоединились к нам, чтобы не дать развернуться мусаватистским головорезам…

— Она же не красногвардейка, — заворчал Манучаров. — Оружия не хватает… Зачем даешь ей револьвер?

Ошеломленная всем виденным и слышанным, Ася даже не обиделась на Мишу. К тому же она и стрелять не умела… Засунула было револьвер за пазуху, но, услышав последние слова Манучарова, протянула его обратно Саше.

Вдруг, откуда ни возьмись, объявилась Амалия и прямо вырвала револьвер из рук Аси.

— А ну дай сюда! Кто сказал, что мы не умеем стрелять? — И она, засунув револьвер за пояс, независимо пошла в ногу со всеми. Ася с гордостью взглянула на притихших ребят и тоже подстроилась к шагу подруги.

Однако не прошли они и сотни шагов, как Асю отозвал в сторону Гамид Султанов и послал с запиской в штаб. И в дальнейшем ее то и дело посылали с донесениями: из штаба в комитет революционной обороны, оттуда — снова в штаб или в действующие отряды…

Комитет революционной обороны Баку состоял из большевистских руководителей — Шаумяна, Нариманова, Джапаридзе, Азизбекова, Карганова, Сухарцева, и ей посчастливилось в эти дни мятежа благодаря заданиям Султанова увидеться с каждым из них по нескольку раз.

— Надо, несмотря на бои, разъяснять городской бедноте, что для них значит Советская власть. Необходимо оторвать их от мусаватистов. Городская беднота плохо понимает, за что она должна бороться и умирать, — убежденно говорил Степан Шаумян.

Чтобы избежать большого кровопролития, к мусаватистам, которые засели в крепости, направили делегацию: большевика Рза Нагиева, рабочего Денежкина и доктора Атабекяна. Они с белыми флагами в руках уже почти приблизились к позициям мятежников, когда внезапно раздались выстрелы и все трое были убиты наповал.

После этого вероломного поступка красногвардейцы пошли в атаку. И Амалия Тонян была в их рядах, и, как потом рассказывали, дралась не хуже ребят. Теперь мусаватисты безоговорочно приняли ультиматум: признать Советскую власть и вывести «Дикую дивизию» из Баку, предварительно разоружив все национальные отряды.

Однако победа далась ценою крови многих красногвардейцев, одним из которых оказался и Леня Барский. В газете «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов» был помещен его портрет и некролог:

На похоронах Лени Ася не отходила от его сестры Лизы, с которой до этого особой дружбы у них не было. Смерть дорогого человека сблизила девушек.

В эти героические дни «Правда» писала:

По указанию Ленина в Баку прибыл большой отряд конницы, усиленный артиллерией. Были посланы туда хлеб и денежные средства.

7

Ася закончила гимназию с золотой медалью: сказалось, конечно, то, что она из года в год была первой ученицей. Получила золотую медаль и Амалия Тонян. Все искренне радовались успехам подруг, отдавая должное их трудолюбию и недюжинным способностям.

В один из последних дней июня к Асе прибежала Амалия. Она была возбуждена.

— Вернулся из Москвы Лева Шаумян. Он Ленина видел!

Ася не заставила себя долго уговаривать и быстро натянула белую матросскую форму с синим воротником и белую юбку. Амалия тоже была в белом полотняном платье.

Солнце стояло высоко и нещадно палило. Дышать было нечем. Море — огромное, в сером мареве — тоже парило зноем. Ни ветерка, ни прохлады! Девушки были в сандалиях на босу ногу и бежали легко.

В зале было полным-полно молодежи. Лева стоял перед небольшим столиком, за которым сидели руководители штаба молодежи. Ася и Амалия потеснили знакомых ребят и устроились в первом ряду.

— С мандатом, предписывающим всем советским организациям и военным комендантам оказывать содействие посланцу бакинской партии большевиков, Левон Шаумян был командирован в Москву, — призвав рукой к тишине, обратился к собравшимся председатель. — Он с честью выполнил поручение. Мы попросили Леву рассказать активу молодежи о своей поездке.

В зале захлопали.

Лева смущенно ждал, когда кончится эта незаслуженная овация. Он не знал, с чего ему начинать…

В раздумье Лева перебирал пальцами белые газыри своей черкески, которую любил надевать в торжественных случаях.

— Давай же, рассказывай! — нетерпеливо крикнули из зала.

И Лева начал:

— Меня очень тепло встретили в Москве. Управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич хотел немедленно представить меня товарищу Ленину, но я отказался…

— Во-о! — В зале прокатился удивленный вздох. С ума он сошел, что ли? Каждый из собравшихся мечтал видеть Ленина и не представлял даже, как мальчишка мог прямо с вокзала к нему не побежать…

— А что вы «вокаете»? — с упреком спросил Лева, уже без смущения взглянув в зал. — Не мог же я в рваных сапогах показаться на глаза вождю? Пришлось срочно латать обувь.

Взрыв хохота потряс комнату. Ася так живо представила себе эту картину, что тоже от души смеялась.

Не удержался от улыбки и Лева. Он вспомнил залитую солнцем Москву, с зелеными бульварами и скверами, с пыльными шумными улицами, с тревожно-усталыми, озабоченными людьми, куда-то спешащими. И себя в своей привлекающей внимание черкеске и в сапогах с отставшими подметками… Вспомнил, как почувствовал вдруг себя одиноким, как страстно захотелось назад, домой…

— Ты что, Лева, заснул? Давай дальше! — окликнул младшего Шаумяна председатель.

Смех так же быстро стих, как и начался. Все нетерпеливо ждали продолжения рассказа.

— К Ленину меня повели через Троицкие ворота. Я так сильно волновался, что шел как во сне! Там, где раньше ходили цари и вельможи, теперь ходят матросы и солдаты, рабочие и крестьяне… Много народу попадалось на моем пути. И в кабинете Ленина был народ. Несколько военных и штатских обступили стол вождя, а тот что-то горячо доказывал им.

Когда меня привели, Ленин краешком глаза оглядел меня, но разговор свой не прервал. Потом, закончив говорить, поднялся, сделал несколько шагов мне навстречу, пожал руку и посадил на стул рядом с собой.

— Да ну? — громко усомнился кто-то в зале. — Неужто он всех так встречает?

— Конечно, всех. Он очень простой человек! — ответил Лева. — Я сначала робел, а потом успокоился и осмелел. «Ну, здравствуй, младший Шаумян», — ласково положив ладонь на мое плечо, с улыбкой сказал Ленин. Голос у него глубокий, ровный, с чуть заметной картавинкой. «Я не младший, я средний Шаумян, — ответил я. — У меня есть младший братишка Сережа и сестренка Маша». — «Ну, средний Шаумян, рассказывай, как там, в Баку?» — улыбнулся Ильич. Я начал говорить о том, что у нас здесь творится. Говорил короткими фразами, спешил, но Ленин меня не прерывал. Он внимательно слушал и дал мне все высказать. У него были такие понимающие глаза! Умные, добрые, теплые…

Как коротка была та встреча, но как значительна, как неповторима, как незабываема!

Лева блестящими глазами смотрел в зал на своих товарищей и не мог выразить переполнявшие его тогда чувства. Но присутствующие, казалось, понимали его состояние, сопереживали… Никто больше не прерывал молчания, пока председатель не спросил:

— Все? Ленин больше ничего не сказал?

— Он сказал: «А теперь сядь вон в то кресло и, милости прошу, отдохни!» — Ильич жестом показал на кожаное кресло недалеко от своего письменного стола, но я и не думал садиться. Видел, что Ленину уже не до меня: он углубился в неотложные дела, одним из которых, наверное, было сообщение о тяжелом положении Баку. Я тихонько вышел. Через три дня с боевой дружиной и эшелоном оружия возвратился в Баку. Вот и все!

В зале снова захлопали. А у Аси было такое впечатление, будто она путешествовала вместе с Левой и сама видела Ленина.

Когда все расходились, девушка протиснулась к юному докладчику и спросила:

— Так передал ли все-таки Ленину Степан Шаумян тот значок?

— Передал. Сам видел его на пиджаке Ильича, — сказал Лева.

— А может, это не тот значок, а другой? Откуда ты знаешь?

— Тот. Я как глянул на него, так Ленин, поймав этот мой взгляд, спросил с хитринкой, прищурив глаза: «Твой подарок? Спасибо, с удовольствием ношу!»

— А говорил, больше нечего рассказывать… — упрекнула Леву Амалия.

— Нет. Это — все… Вот кончим здесь с контрой, поеду в Москву учиться и смогу видеть Ленина сколько душе угодно!

Девушки возвращались домой под впечатлением услышанного. Ася мысленно дала себе слово обязательно поехать в Москву, хоть на короткое время, чтобы увидеть вождя революции.

— Нет, не скоро туда попадешь… Уж больно много в Баку канители до полной победы над контрой! — уловив ее мысли, сказала Амалия и вздохнула.

Вздохнула и Ася: обе понимали, что впереди трудный путь, тернистый и опасный.

Дома Ася застала всех за сборами. Оказалось, что мать все-таки настояла на том, чтобы поехать к ее сестре, на Волгу.

— Надо спасти детей от голода, дать им немного окрепнуть, чтобы осенью они снова могли прилично учиться.

Семья не раз проводила лето на Волге. А теперь это было особенно заманчивым.

Если бы в прошлом году сказали, что она не захочет поехать на Волгу к тете из-за общественной работы, Ася бы рассмеялась прямо в лицо такому шутнику. Но теперь ей трудно было расстаться с товарищами. Теперь, когда так четко определились ее обязанности…

— На месяц, не больше, уезжаем, — заверяла мать. А сама собирала в узлы, в чемоданы все, что можно было увезти.

— Зачем столько вещей нам на короткое время? Не на всю ли жизнь ты собираешься уехать из Баку? — удивлялся отец. — Я лично должен от силы через месяц быть здесь.

— И мои теплые вещи не укладывай! Я должна приехать в Баку даже раньше отца! Пойми, иначе я не могу… — Ася в сердцах вырвала из рук матери свое зимнее пальто и повесила его обратно.

Та долго молчала, но потом, не выдержав, залилась слезами и схватилась за сердце. Ася начала успокаивать ее…

Было понятно, что тревожит мать! Угроза нашествия турок висела над Баку, хотя в конце мая в газетах и были сообщения о победе армян в битве под Сардарапатом. Растоптав Армению, тысячная рать врага двигалась к Азербайджану. Поэтому мать, чувствуя беду, стремилась любыми средствами увезти отсюда своих близких. И Ася вынуждена была уступить ее мольбам.

Перед самым отъездом девушка все-таки ухитрилась забежать на почту. И была потрясена, когда молодой служащий, сочувствовавший ей, протянул два конверта. Не веря своим глазам, Ася растерянно вертела письма в руках, потом недоверчиво взглянула на почтового работника.

— Не надо так волноваться. Вы же их ждали? Вот они и пришли! — добродушно подбодрил ее почтарь.

«Баку, главпочта, до востребования, Асе Папян» — значилось на конвертах. Сомнений не было. Даже расплывчатый химический карандаш, которым писался адрес, сохранил убористую стройность твердого почерка. Ася прижала письма к груди и, опрометью выбежав на улицу, помчалась в заветный тихий уголок на берегу моря, где обычно бывало мало прохожих.

Аккуратно открыв конверты, она начала читать. Письма были датированы одно первым числом июня, другое — вторым:

Это беззащитное «твой Цолак» окончательно сломило все барьеры между ними. «Да, да, да, Цолак-джан… Ты — мой, мой Цолак. Хотя и искренно признаешься, что не можешь назвать обуреваемые тебя чувства!» — мысленно твердила Ася. Огромное счастье горячей волной охватило ее. Только бы он остался жив…

Ася загоревала: все это опять было вчерашним днем! Жив ли сейчас Цолак? Ведь бои после этого письма продолжались, кажется, еще несколько дней…

Правда, несмотря на победу армянского народа под Сардарапатом, когда народное войско могло прогнать турок не только за Арпачай, но и взять Карс и его районы, Закавказский сейм, заседавший в это время в Батуми, заключил позорное перемирие, и бои прекратились. Но остался ли невредим дорогой ей человек?

Семья Папянов выехала из Баку рано утром. Солнце заливало Каспий ослепительным светом. Небольшое торговое судно было полно беженцами-армянами, чудом спасшимися из турецкой Армении еще во время ужасного геноцида пятнадцатого года. Страшась, что без резни и в Баку не обойдется, они покидали теперь и его берега, искали приюта в Советской России.

— Баку — как одинокое дерево в пустыне. Задушат Бакинскую коммуну!

Асе невыносимо было слышать эти разговоры. Она кусала губы и готова была броситься в Каспий, чтобы вплавь вернуться назад. Как она могла уступить матери?

— Ничего, доченька… Свяжешься с молодежью Астрахани, чтобы без дела не сидеть, и каникулы быстро пройдут! — поймав ее недобрый взгляд, сказал отец. — Мы не можем не вернуться, мы же все имущество оставили в Баку! Верно, мать?

— Верно. Я взяла только летние вещи. Не зимовать же нам без них в России! — как ни в чем не бывало ответила мать. Будто не Ася насильно отняла у нее свое зимнее пальто и повесила обратно в гардероб.

Девушке стало жаль родителей. Ну что с них взять? Им привелось так много перетерпеть в молодости. Пусть живут как хотят… А она через месяц обязательно вернется. Ася так и сказала своим товарищам. В месяце всего тридцать дней. Что они значат в сравнении с вечностью?

За это время, может, вернется в Баку Цолак. Ну, если не вернется, то хотя бы письма придут от него… Ася решила оставить почтарю свой астраханский адрес на случай, если письма от Цолака появятся раньше ее возвращения. Тот обещал их переслать.

Кроме того, она оставила на имя Цолака письмо. Правда, оно получилось куцее — ей трудно было одолеть свою застенчивость и высказать все те сердечные слова, которые она мысленно ежеминутно адресовала ему. Ася написала:

Она хотела, очень хотела написать магическое слово «твоя», но так и не решилась.

Когда семья более или менее устроилась на новом месте и Ася обрела свободу, она тут же побежала на берег дельты Волги.

Солнце стояло в зените. Густое марево струилось с нежно алевшего неба на стремительно бегущие синие волны бесчисленных рукавов огромной полноводной реки.

Затуманенными от тоски глазами Ася долго смотрела на далекий горизонт, где находились родные берега Баку. Огромный мрачный Каспий сейчас лежал между ними. Ася грустно вздохнула. Ничего не оставалось, как пока освоиться здесь.

Астрахань резко отличалась от Баку и внешним видом, и укладом жизни. Дома здесь большей частью были деревянные, одноэтажные, с высокими крышами из железа и черепицы. Среди них выделялись купеческие особняки из добротного камня, с колоннадами, балконами… А вот на берегу дельты лепились друг к другу рыбачьи лачуги, ветхие, наспех сколоченные мазанки.

Зато сердце радовали красные флаги на домах, повсюду весело развевающиеся на ветру… На людных местах висели революционные лозунги, написанные крупными буквами…

В толпе Ася безошибочно различала студентов. Девушки и парни шагали раскованно, весело болтая друг с другом, без восточного жеманства, как это было в Баку.

Ася походила и по торговым рядам — большинство магазинов оказалось закрыто, а в открытых лавчонках совсем не было товара. Только она хотела уже возвратиться, как вдруг на одном из домов увидела вывеску: «Редакция газеты «Красный воин».

Сердце защемило от тоски: вспомнился «Бакинский рабочий» и то, как часто с Амалией бегали туда… «А что, если зайти? Может, отсюда потянутся нити в местную молодежную организацию?» И Ася, больше не раздумывая, вошла.

— Поговорите с редактором! — ответила на ее вопрос коротко стриженная девушка в синей блузке, сидевшая за столом у дверей с табличкой «Главный редактор».

— Так сразу с улицы — и к редактору?

— А что особенного? Лазьян у нас простой, свойский, бывший типографский рабочий, старый большевик. А литработники нам нужны.

«Какой из меня литсотрудник? Мне бы что-нибудь попроще! Хотя бы газеты разносить по организациям!» Пока Ася стояла в раздумье, девушка зашла к редактору. Задержалась она там недолго.

— Сейчас он вас примет.

— Может, я завтра зайду? — вдруг оробела Ася.

— И не вздумай уходить! Ты ведь училась? Говори — училась? — девушка вдруг перешла на «ты».

— Ну, училась. Гимназию с золотой медалью окончила!

— Эх ты… А еще себя небось советским человеком считаешь! Насквозь вижу, что хочешь отвильнуть от работы! Да ты знаешь, что я ни в какой гимназии не училась? А как пишу, видела? Только со словарем и справляюсь с работой. Приходится! Надо же кому-то делать газету? Все на фронт уходят…

— Что, людей нет?

— Нашлись бы… Грамотных мало! У нас все на подбор коммунисты работают.

— Я не коммунистка, — сказала Ася и оторопела.

— Какого же черта ты тогда?

— То есть я коммунистка, только билета еще не имею, — смущенно призналась Ася. — Вернусь в Баку и получу билет.

— А что ты там делала? В мамочкиных дочках ходила?

— Зачем же! Я там в активистах была. На нефтепромыслах читала рабочим газеты, разъясняла. — Ася обиженно махнула рукой и замолчала.

— Ладно, не обижайся! Насквозь вижу, стоящая! Слушай, зайди поговори с редактором, умоляю тебя!

— А что ты так уговариваешь? Я здесь только на месяц!

— Пусть хоть на месяц! Понимаешь, я на фронт хочу, а ты бы на мое место, — искренне призналась девушка.

— Так вот оно что! То-то ты за меня так уцепилась! Может, рискнуть?

— Давай! Говорю, Лазьян славный человек. Он сочувствует литсотрудникам, учит. Он из спартаковцев, вождями которых были Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Слыхала ты о вождях Германской коммунистической партии! Они…

— Таня, а тебе не кажется, что ты теряешь драгоценные минуты, а? Да еще и меня от дела отвлекаешь? И ее возьму, и тебя на фронт не отпущу. Ясно? Теперь ша, тишина! Скоро вызову товарища! — строго подал голос из-за двери главный редактор.

Таня приложила палец к губам и села за свой столик. Углубившись в бумаги, она совсем уже не обращала внимания на Асю. «Интересно, что она там пишет?» — подумала та.

Вскоре Лазьян пригласил Асю в кабинет. Здесь больше половины комнатушки занимал массивный письменный стол, весь заваленный бумагами.

Когда она вошла, Лазьян что-то сосредоточенно писал и даже не поднял головы.

— Я пришла, — тихо сказала Ася.

— Вижу. Секунду! — Лазьян предупредительно поднял левую руку и не оторвался от бумаги, пока не поставил точку.

— Мировой материал, в номер идет! — рывком Лазьян бросил ручку на стол, весело стукнул ладонью по листу бумаги и доверительно посмотрел на Асю, как бы призывая и ее порадоваться вместе. Она улыбнулась. Лазьян, встав с места, пожал ее руку, да так крепко, что та невольно ахнула.

— Иосиф Лазьян! — не придавая ее вскрику никакого значения, проговорил он и, не отпуская Асиной руки, усадил ее на узенькую скамейку, стоящую у стены напротив письменного стола.

— Ну, рассказывай! — скомандовал он.

Ася растерянно посмотрела на него и тут только заметила, что у этого стройного, подтянутого человека, с чисто выбритым, приветливым лицом были впалые щеки и очень усталые глаза. Весь его облик говорил о том, что человек этот работает с полной отдачей и скорее всего — двадцать четыре часа в сутки.

Как бы угадав ее мысли, Лазьян вытащил из кармана часы и, посмотрев время, щелкнул крышкой.

— О чем же рассказывать? — встрепенулась Ася.

— Сначала о себе. Потом расскажешь о Баку, только письменно. Будет интересно — напечатаем.

Так, в дружеской беседе, Лазьян не только сумел расспросить Асю о ней, но и познакомил с будущими обязанностями.

Уже работая в редакции литсотрудником, Ася подробнее узнала о Лазьяне. Он оказался незаурядным литератором. Но никогда не подчеркивал этого своего превосходства при исправлении допущенных литсотрудниками ошибок. Ему было тридцать пять лет, но выглядел он много старше.

— Зачем вы говорили мне, чтобы я написала о Баку, когда сами там были, да еще и сидели в мусаватистской тюрьме? — как-то спросила его Ася.

— То, что я видел, — об этом уже мной написано. То, что ты видела, еще не написано! — шутливо ответил он. — Я был на политработе в армии. Одновременно редактировал армейскую газету «Кавказская Красная Армия». А ты в это время занималась другим делом, наверное, весьма интересным. Поняла? В общем — действуй!

И Ася «действовала». Она научилась неплохо править заметки красноармейцев. А когда в июле пала Бакинская коммуна и темные силы временно одержали в Баку верх, Лазьян заставил ее писать заметки — все, что она знала, — о судьбе бакинских комиссаров, которая волновала всех.

Весть о расстреле бакинских комиссаров Астрахань отметила траурными лентами на красных флагах. Всюду проходили митинги протеста. Рабочие требовали применения решительных мер против интервентов и контрреволюции.

В Астрахань ежедневно прибывали беженцы из Баку, и последние известия оттуда иной раз бывали свежее и правдивее, чем сообщал телеграф, контролируемый мусаватистами.

Именно в эти дни Ася встретила своих друзей из Баку: Кери Карапетяна, коммуниста с уже солидным стажем, Сашу Брейтмана — председателя ЦК Интернационального союза рабочей молодежи, Лизу Барскую.

Друзья провели вечер в молодежном клубе и до поздней ночи вспоминали Баку.

— Эх, где теперь братья Шаумяны? — горестно вздохнул Саша Брейтман.

Как впоследствии выяснилось, братья Шаумяны вместе с Анастасом Микояном и несколькими большевиками были переведены из Баиловской в Красноводскую тюрьму в ночь на 20 сентября, когда в песчаных степях Закаспия разыгралась зверская расправа с 26 бакинскими комиссарами.

Нет, не верилось Асе, что ушел из жизни Степан Шаумян, человек с добрыми светлыми глазами и мягкой улыбкой, спокойствием и выдержкой которого все так восхищались.

Рассказывали, что ни жалобы, ни стона не вырвалось из груди Сурена и Левы, когда везли их из Красноводской тюрьмы именно по тем местам, где расстреляли комиссаров: братья были готовы разделить участь отца.

В Ашхабадской и Кызыл-арватской тюрьмах, где они, как и их старшие товарищи-большевики, с мужественным терпением переносили все тяготы и лишения, Анастас Микоян пытался ходатайствовать об улучшении условий для Сурена и освобождении четырнадцатилетнего Левона. Тщетно! Но если бы даже тюремное начальство сжалилось, Левон не воспользовался бы своим малолетством, не оставил бы товарищей. Он, как и отец, постоянно старался быть полезным товарищам по камере. И это в то время, когда у него страшно болела раненая нога! Только когда началась гангрена, Левон слег. В тюремной больнице у изголовья его кровати неизменно стоял английский солдат с винтовкой.

Ася не могла без слез слышать о дорогих ее сердцу людях и безмерно терзалась. Мучили ее тревоги и о Цолаке, о котором она, уже не таясь ни от кого, то и дело наводила справки. Однажды даже отправила письма: одно — по адресу его родителей, другое — Амалии. Но, увы, ответа не получила. Оставалось покориться судьбе и ждать….

Приехавшие из Баку товарищи собирались в Москву, учиться. Уговаривали Асю поехать. Но она колебалась. Она ведь собиралась через месяц вернуться в Баку. Все решил разговор с бывшей ее учительницей. Колесникова успела выехать с детьми из Баку до падения коммуны. А муж ее — Зевин, бакинский комиссар, — был в числе расстрелянных. Но держалась Колесникова мужественно.

— В Баку активистам сейчас опасно появляться, — сказала Колесникова Асе. — Никакой пользы от тебя подпольные товарищи не получат! А вот под арест угодить можешь… Поезжай в Москву.

Вопреки ожиданию мать отпустила Асю без слез: считала, что пусть лучше дочь едет в Советскую Россию, чем в Баку. А голодно везде: что в Астрахани, что в Москве!

— Может, в университет поступишь? Только будь умницей! — сказал на прощанье отец. — А худо будет, дорога сюда не заказана. Вернешься!

Чем дальше продвигались в глубь России, тем становилось холоднее и холоднее… Поезд подолгу останавливался на полустанках, пропуская воинские эшелоны, запасаясь топливом и водой. В пути не раз пассажирам приходилось заготавливать дрова в ближайшем лесу.

Ребята работали с энтузиазмом. А шутки, песни, бесконечные споры, воспоминания о школе помогали коротать длинную дорогу. Никто не тревожился о будущем, о том, где остановиться, как устроиться… Ребята жадно вглядывались в проносившиеся мимо просторы России, раскрашенные осенними мягкими тонами.

Однако Ася часто, как говорили друзья, «выключалась»: она думала о том, что оставила позади. Как-то, заметив ее состояние, Саша Брейтман тихо сказал:

— Была бы голова, Асенька, а уж сложить ее и в России есть где. Гражданская война ведь идет. Придет день — двинемся с Красной Армией в Баку.