Алые маки на серых скалах

1

Ася, вступив на родную бакинскую землю, должна была вправду чувствовать себя как дома. Но за год отсутствия многое тут изменилось: в городе хозяйничали мусаватисты и английские интервенты. Что сталось с друзьями, Ася тоже не знала…

Но ведь недаром Камо взял ее в Особый отряд, который должен был действовать на юге.

Сейчас, на берегу, первой мыслью было пойти к своей подруге Амалии. Но Ася тут же передумала, вспомнив, в какой тесноте ютилась ее семья. Другой близкий человек, конечно, если враги оставили ее в живых, была Арусяк Габриелян.

И Ася повела девушек на Магазинную улицу, что находилась напротив Московских бань. Шли обе Ани за Асей гуськом, в полном молчании. Двигались в темноте с большой осторожностью, как легкие тени. К счастью, до самого дома Габриелянов ни одной души на пути не встретилось. Кстати, почему эта улица называлась Магазинной[5], никто не знал: на ней не было ни одного магазина, зато были три огромные бани. И Ася знала, что одна из них, с отдельными номерами, пользовалась среди бакинцев плохой славой…

Оставив подруг в темной подворотне, Ася потихоньку поднялась на второй этаж к Габриелянам. Дома ли Арусяк? Быть может, тоже где-то скрывается? Год назад Арусяк уходила по вечерам в рабочий клуб и порой всю ночь оставалась там по заданиям подполья.

Счастье и здесь улыбнулось Асе: на тихий скребок по стеклу Арусяк моментально открыла дверь. В темноте, сразу не узнав Асю, она приняла ее за свою сестру Марусю.

— Ну, заходи же! Сколько раз говорила тебе, чтобы оставалась там, где ночь застанет. Убьют же! — выговорив это, Арусяк прошлепала босыми ногами к своей постели, оставив дверь открытой. Затем, увидев, что никто не заходит, бросилась снова к двери и попала в объятия подруги.

— Ася! Откуда? Ты ведь, я слышала, в Советской России живешь? Вот прелесть, что ты здесь… И Ами обрадуется!

Ася предупреждающе подняла руку и тихо зашептала в самое ухо девушки, что она не одна, что во дворе в тревожном ожидании ждут ее две русские подруги из Москвы.

Арусяк поняла подругу с полуслова.

Габриелянам совсем не просто было приютить трех человек в своей малюсенькой квартирке в такое тяжелое время. Но Арусяк бодро сказала:

— В тесноте, друзья, да не в обиде!

Услышав шум, проснулась бабушка. Это была согнутая ревматизмом женщина. Когда она ходила, руки ее почти касались земли. Всю жизнь бабушка пекла лаваш у горячего тондыра, сгибаясь в три погибели, чтобы прилепить тонко раскатанное тесто к стенкам глубокой, обмазанной глиной ямы.

— С одного бока невыносимая жара бьет в лицо из тондыра, а с другого — сквозняк в спину из открытой двери… Вот и скрючилась, — за чаем, поймав на себе сочувствующие взгляды девушек, объяснила старушка.

— А что это значит — тондыр? — полюбопытствовала Аня Новикова.

И начала бабушка объяснять, как устроена печь-тондыр у армян. Что топится она по-черному… Но что лаваш ни в какой другой печи не испечешь… Она плохо говорила по-русски, но понятно.

— И всю жизнь в чужой дом была ацтух, понимаешь? Наверное, сотни пуд хлеба спекла, понимаешь?

— Господи, чего же не понимать! По вас видно, что сложа руки не сидели! — с сочувствием воскликнула Аня Новикова.

— Зят мой, их отес, тоже был пекарем. Начал с мальчика на побегушках, а потом сам мастер. Мечтала разбогатеть, дом построить, а его перерезало поездом на железке. Их была целая орава, кормить надо. А мат — малограмотный, тихий. Стал ацтухом я, а около хлеб, пусть и чужой, одним запахом сыт будешь. Вот и вырастил их.

Она показала на Арусяк и ее сестру Марусю, которая только что пришла домой. Невысокие, но крепкого сложения внучки смущенно заулыбались. Видно было, что они очень любили свою словоохотливую бабулю и потому не хотели обидеть ее и перевести разговор на другую тему.

Старая женщина рассказала, как она бросилась в ноги односельчанину, и тот помог самую старшую, Марусю, устроить в азбучный класс женской гимназии на государственный счет. Училась девочка усердно и была почти круглой отличницей. Когда ей исполнилось двенадцать лет, родственники начали настаивать, чтобы ее выдали замуж.

— Какая учеба при вашей бедности? Сбудь ее с рук, легче будет остальных детей вырастить, — уговаривали они ее мать. Та колебалась, а бабушка проявила твердость и поддержала внучку, у которой были на этот счет свои планы.

Мария стала заниматься репетиторством — учила купеческих детей русскому языку, помогала матери. Бабушка, видно, гордилась старшей внучкой, и не только сама говорила о ней, но и ее заставила рассказать о себе. Оказалось, что Маруся успела за эти годы много поездить и увидеть.

В четырнадцать лет она преподавала арифметику и русский язык в воскресной школе, организованной армянским обществом народного просвещения для рабочих. Во время войны ходила в лазарет, читала раненым газеты, письма от родных, писала за них домой.

Окончив гимназию, Мария уехала в Петроград и поступила на женские политехнические курсы. Одновременно девушка подрабатывала деньги на жизнь, вечерами бегала на митинги, организуемые большевиками, а в семнадцатом участвовала в первой женской демонстрации под лозунгом «Равенство женщин».

В Петрограде Мария дважды слушала Ленина: один раз в зале бывшего Морского кадетского корпуса на Васильевском острове, другой — на территории крупного завода «Арсенал», на Забалканском проспекте.

Вскоре по вербовке Мария уехала в районы, освобожденные русскими войсками от турок. Разъезжая верхом на лошади по эрзерумским дорогам, с болью видела опустошенную, выжженную землю древней Армении.

— Скажу честно, только в Эрзеруме я впервые поняла, что люди всех наций по рождению равны, будь то армянин, турок, русский. До этого у меня, как и у всех армян, было особое отношение к туркам. Ведь эти изверги истребили половину нашего народа! Но вот пожила немного среди пленных турок, и у меня произошла переоценка ценностей. Какой это жалкий, забитый народ — и представить не можете… Голодные, оборванные, совершенно неграмотные, чем были они виноваты, что беки насильственно заставляли их убивать, а за каждую убитую христианскую душу религия обещала вечное блаженство в раю? Часто мне даже приходилось подкармливать кое-кого из пленных турок. «Нашла кого жалеть! Это не их верх, вот они и присмирели», — как-то раз сказал мне один из русских солдат, Борис Сергеевич.

— И верно он сказал! В Эрзеруме турки ели твой паек, потом пришли в Баку и вырезали армян. В Арменкенде, гляди, все дома пустые стоят, — коверкая слова, с сердцем сказала бабушка. — Что ты на это ответишь?

— Нужен единый бог, интернационал, вот и наступит мир на земле, бабуля.

— Маруся права, бабушка. Победит наш бог — интернационал, все станет на свое место. Тех голодных, раздетых пленных, кого жалела Маруся, хозяева одели, накормили, дали в руки оружие и заставили служить себе, — вмешалась в разговор Аня Новикова. — Настанет иное время, чуточку погодите!

— Долго мы терпим, ох, долго… Доживу ли? — страстно воскликнула бабушка и подняла свои скрюченные руки к плечам. Выше воздеть их она не могла.

Разговор продолжался и после ухода старушки в другую комнату: девушкам было что вспомнить. Арусяк рассказала о последних днях Бакинской коммуны… Аня Литвейко говорила о Москве… Только в пять утра девушки прикорнули кто где.

Что представлял собой в период приезда Особого отряда Баку — город ветров, «черного золота» и вечных огней? Обстановка здесь была очень сложная.

Простой народ тяжело переживал трагическое падение Советской власти — Бакинской коммуны. Теперь уже всем стало известно, что 20 сентября 1918 года в пустынной степи Закаспия, далеко от людских глаз, без суда и следствия были расстреляны 26 бакинских комиссаров.

Эта трагедия произошла по вине закаспийского контрреволюционного правительства и английских оккупантов.

Азербайджанской республикой руководило теперь буржуазно-националистическое правительство мусаватистов. Но фактически хозяином Баку являлось английское военное командование. Под его контроль были взяты водный и железнодорожный транспорт, нефтяная промышленность, государственный банк. Даже распорядок жизни населения был установлен приказом английского генерала Томпсона!

По улицам беззаботно разгуливали английские офицеры и солдаты. Часто они захаживали во дворы домов и сбывали населению вещи или продукты из своего обильного пайка: сгущенное молоко, консервы, шоколад… Люди с презрением смотрели на них — шотландские юбки на некоторых воинах были непривычны для глаза.

Экономическое положение республики было тяжелым. Нефтяная промышленность переживала кризис: некуда было сбывать добываемую нефть, которой в складах и резервуарах накопилось около двухсот миллионов пудов. Ведь главный потребитель нефти — Советская Россия — был оторван от Азербайджанской буржуазно-националистической республики! Зарплата рабочих на нефтепромыслах снижалась, а дороговизна жизни непрерывно росла.

Большинство нефтеналивных судов Каспийского флота бездействовало, было поставлено на прикол… В городе росла армия безработных.

Возмущение и недовольство рабочих становилось всеобщим. Происходили стачки. Революционным движением руководила подпольная большевистская партия. А легально действовала Бакинская рабочая конференция, в состав которой входило пятьсот представителей, избранных фабрично-заводскими, промысловыми и судовыми комитетами. В президиум этой конференции обращались не только трудящиеся, но и члены правительства, а временами и английское командование.

В день прибытия Камо немедля встретился с руководителями большевистского подполья. Письмо Кирова, привезенное им, переходило из рук в руки. Сергей Миронович писал:

— Да, велик наш долг перед Советской Россией! Помочь ей, и в первую очередь топливом, особенно бензином — это сейчас наша главная задача, — сказал Дадаш Бунят-заде.

— Золотые слова! Но как? Продажа бензина под контролем англичан. Кроме как в Иран, вывозить его запрещено, — сокрушался Сардаров.

— А хоть кровь из носа, вот как, — подытожил Камо. — Должны найти и нужных людей, и транспорт безотлагательно!

Долго обсуждали в этот вечер вопрос о способах транспортирования бензина… И было принято решение воспользоваться шхуной, на которой приплыл Особый отряд.

— Филипп Антонович Литвиненко — опытнейший моряк. Думаю, он снова проскочит. Все равно должен возвратиться в Астрахань с весточкой о нашем прибытии, — сказал Камо. — Я со своими бойцами организую это дело.

И действительно, он не успокоился, пока не отправил шхуну в Советскую Россию. Литвиненко благополучно миновал сторожевые суда деникинцев и доставил драгоценный груз в Астрахань. Потом он таким же образом совершил еще несколько рейсов, доставляя из Астрахани в Баку партийных работников, литературу, а из Баку — нефтепродукты.

В скором времени при помощи камовцев бакинскому подполью удалось наладить отправку бензина в Астрахань и на больших парусных лодках. Конечно, без жертв здесь не обошлось: погибло несколько бесстрашных коммунистов-моряков, схваченных в море белыми.

Ни Бакинский комитет, ни сам Камо не знали, что его приезда в Баку ждала на берегу мусаватистская банда. Только потому, что Особый отряд пристал не на условленном месте, а на острове Булла, он избежал расправы.

Впоследствии предатель Кокубовский из мусаватистской контрразведки давал письменные показания в сыскную полицию:

В Баку Камо стал «хозяином» фаэтона, запряженного двумя великолепными рысаками. Он надел на себя настоящий извозчичий кафтан, нацепил окладистую бороду, усы, форменную для извозчика шапку… Это оказалось очень удобным во всех отношениях!

— Мне сверху все видно, — шутил он с высокого сиденья фаэтона. «Фаэтончи», как называли Камо все, кто не ведал настоящего его имени, провез немало оружия с пристани в конспиративные склады. Со своими боевиками он встречался один на один или по двое, с глазу на глаз, в разных местах. Одна группа не знала, чем занята другая. Конспирация была очень строгая!

Девушки не видели Камо со дня приезда, хотя, выполняя его задания, работали на одном из конспиративных складов оружия, где снимали с палочек с динамитом пергаментные бумажки и складывали взрывчатку в ящики. Несколько часов пребывания в наглухо закрытом помещении давали о себе знать: от динамитного угара тошнило, болела и кружилась голова.

— Девушки, где это вы пропадаете так, что на вас лица нет? — озадаченно вглядываясь в подруг, спрашивала бабушка. Те молчали. Тогда она спросила об этом внучку. Арусяк не знала, что ответить прозорливой старушке. На помощь пришла Аня Литвейко.

— Бабуля, милая, не спрашивайте нас! Правду сказать не можем, врать не хотим, — чмокнула она старушку в щеку.

Арусяк объяснила смысл сказанного по-армянски. Это понравилось бабушке, и она благодарно кивнула головой.

— Врать пльохо! Я обижаться. Так хорошо, так хорош… Мольчат!

Так с бабушкой было заключено молчаливое соглашение — ни о чем не расспрашивать. И та свято выдерживала уговор даже тогда, когда девчата появлялись очень поздно и она, тревожась за них, места себе не находила.

2

Наконец настал день, когда Ася Папян получила через связного вызов Камо и отправилась на Молоканскую улицу в мастерскую, где на витрине блестели никелированные чайники и самовары. «Хозяином» ее был большевик Сергей Мартикян, который ввел Асю в конспиративную квартиру — небольшую полутемную комнату.

После солнечного света она сразу никого не заметила. А через несколько минут один за другим предстали перед ней Ян Абол, Филипп Новиков, Роман Разин и сам Камо. Все четверо сидели на низкой широкой тахте и, видно, заняты были очень серьезным разговором.

— Устроились! — едва поздоровавшись, выпалила Ася.

— Знаю. Рассказывай, как именно, — улыбнулся Камо.

— Я вам еще в дороге говорила о Габриелянах. Арусяк и Марусе. Они обе коммунистки. Приняв нас в свою семью без всяких разговоров, они доказали свою преданность делу партии. Очень хорошие люди. А бабушка у них — прелесть, труженица…

— Бакинский комитет одобрил твой выбор. Это, действительно прекрасная семья!

Камо был рад, что девушки неплохо устроились, и тут же, как всегда, довольно скромно снабдил Асю деньгами на их питание. Дал адреса явок других конспиративных квартир. Впрочем, скоро он и сам стал появляться у Габриелянов, загримированный то богатым купцом, то князем Цулукидзе, а то и рабочим или мастеровым.

Бакинский комитет партии решил задержать Особый отряд в Баку.

Камо запротестовал:

— У отряда иная цель: попасть в тыл Деникина.

— И здесь отряду предстоит проделать большую работу. Одна переброска взрывчатки, оружия, денег для партийных организаций повстанцев потребует немало усилий. Нужен твой опыт, твоя рука… Нужны твои боевики, — разъяснили Камо в Бакинском комитете. Кроме того, надо посылать каждого отрядовца в подпольные молодежные группы для проведения политзанятий. Пусть расскажут о Советской России, о Ленине, о Москве, о деникинском фронте, где побывали… Местным подпольщикам очень, очень важно встретиться с москвичами!

— Рискованно им открыто выступать, — заволновался Камо.

— Для того чтобы избежать провала, каждый из боевиков появится в данной группе только один раз. Так что возможные шпики не успеют сразу сориентироваться.

Когда Камо в первый раз дал задание Ане Новиковой выступить на политзанятии подпольной группы при городской библиотеке, та так разволновалась, что, позабыв обо всем, тут же, как она говорила, выложила всю правду-матку прямо ему в лицо.

— К этому мы разве готовились, чтобы агитацией заниматься? Здесь своих говорунов полно! Дайте мне боевое задание, я пулеметчица, я…

— Вы боец! Вы на посту! Сегодня ваше оружие — ленинское слово! Выполняйте задание! — не дав ей договорить и сделав ударение на слове «сегодня», отрезал Камо. При этом он обжег ее своим стальным взглядом так, что присутствующие здесь девушки оторопели. Никто ни звука не проронил. А Аня Новикова по всем воинским правилам вытянулась перед Камо и отчеканила:

— Есть выполнять, товарищ Камо!

— Вольно! — последовала его команда.

— До начала занятий осталось три часа. Асе — заучить дорогу и выбрать самую малолюдную, ведущую к зданию библиотеки. Аню Новикову представит Аня Литвейко. Палад-заде — руководителя кружка, оградим от возможной опасности. А вы, девушки, действуйте по обстоятельствам. Помните, что фронт политический требует не меньшей смелости, ума, находчивости, настойчивости.

Ася нашла Палад-заде. Договорились, что девушки зайдут в библиотеку не с парадного хода, который выходит на широкую, освещенную электрическим светом и многочисленными рекламами улицу, а с запасного, черного, который выходит в проходной двор. В зале сядут около дверей, чтобы потом так же легко можно было уйти.

Шли переулками, Ася независимо шагала впереди, поодаль от нее, держась под руку, следовали две Ани, на почтительном расстоянии замыкали шествие сестры Габриелян, нарочито о чем-то споря на армянском языке и выразительно жестикулируя.

С моря дул яростный ветер. Остужая воздух, он не в силах был очистить его от коптящих труб бесчисленных нефтеперегонных, сернокислотных, асфальтовых, бензиновых заводов, испарений кожеперерабатывающих котлов. Пронзительный, валящий с ног ветер дул и с апшеронских степей, не загороженных от Баку горами. Ветры в это время поздней осени несли с собой колючий песок, ослепляли глаза, бились в стекла домов, срывали вывески, трубы с крыш.

Сестры Габриелян и Ася по местному обычаю завязали головы большими кашемировыми платками с кистями, закрывавшими их одежду до самого пояса.

Две Ани были одеты по-московски: в отороченных пушистым мехом бархатных шубках и таких же шапках, поверх которых накинули газовые шарфы, чтобы защититься от несносного ветра.

В библиотеку, на занятие «литературного» кружка молодежь входила только по паролю.

Довольно-таки просторный зал был почти переполнен, когда вошли камовцы и тихо уселись в сторонке, на отведенных им местах. Женщин здесь можно было по пальцам пересчитать. Собрались рабочие-нефтяники, студенты, служащие, молодые мужчины разных национальностей.

Вел занятие Палад-заде.

Он даже бровью не повел, когда увидел приход камовцев, и продолжал свою речь о пролетарском интернационализме. Закончив, Палад-заде спросил:

— Ясно, товарищи?

— Что спрашивать, яснее ясного! — раздалось с мест.

Эта пауза была условным знаком. Поднялась с места Аня Литвейко и с дружеской теплой улыбкой на лице сказала:

— Пользуясь случаем, хочу представить вам своего товарища — кремлевскую курсантку, воевавшую на деникинском фронте, Аню Новикову. Она здесь проездом.

Все головы в зале повернулись в сторону Ани. Удивление и радость, недоверие и тревогу выражали лица присутствовавших.

— А ты сама кто будешь? — спросили из зала.

— Покажись! — требовали с разных сторон.

Палад-заде предупреждающе поднял руку, призывая к порядку. Но Аня Литвейко уже отважно направлялась к столу президиума, вся светящаяся обаянием и дружелюбием.

— Я работница Московского электролампового завода. Тоже проездом из Советской России.

— Расскажи о Москве! — раздались голоса.

Необходимо было действовать, и Литвейко не растерялась:

— Что о Москве расскажешь, товарищи? Стоит незыблемо! Не то ей приходилось видеть на своем веку, но ни под чьей пятой она не была. И теперь не сломят ее ни гражданская война, ни голод, ни разруха. Держится Советская Россия крепко. Крепко держится и ее столица. Шлет она вам, дорогие бакинцы, горячий братский привет и беспокоится за вас. Когда же вы прогоните оккупантов-англичан и их прислужников мусаватистов со своей родной земли? А теперь послушаем нашу кремлевскую курсантку.

Аня Новикова стояла без парика, который еще на лестнице положила в сумочку Аси. Теперь, чувствуя себя свободно, как она говорила, «в своем обличье», она несколько раз, как бы приглаживая, провела ладонью по своим коротко стриженным русым волосам. Серьезно, но с большим любопытством все рассматривали ее с ног до головы, словно не веря, что эта высокая красивая девушка могла, как обыкновенный мужчина-солдат, драться с беляками, да еще и охранять Ленина, искали в ее облике, одежде доказательства тому.

— Ждете, товарищи, какие-то необыкновенные побасенки. Ничего такого не скажу и врать не умею, — начала Новикова и запнулась. И тут посыпались вопросы: «Видела ли на самом деле Ленина?», «Кто такие кремлевские курсанты?», «Где воевала с деникинцами?»

В волнении за подругу Ася прикусила губу и готова была пойти выручать ее. Но вот Новикова тряхнула головой и строго сказала:

— Да, видела Ленина, сотни раз видела и тогда, когда стояла в карауле у совнаркомовского кабинета, и в другие разы, когда он выступал перед курсантами или на разных митингах, видела и в Тайнинском саду Кремля, когда он отдыхал вместе с Надеждой Константиновной. Простой он! Умный, серьезный человек…

— А здоровкалась ли ты с ним за руку? — коварно подмигнув товарищам, с улыбкой спросил кто-то из рабочих, тоже русский.

— За руку нет, а так — обязательно отвечал. Скажешь: «Здравствуйте, товарищ Ленин» — это когда по утрам он проходил мимо меня, а он отвечает: «Здравствуйте, товарищ курсант!» Говорю, простой, сердечный человек, обходительный человек, заботливый!

— Заладила: «простой», «сердечный», это мы без тебя знаем. А ты толком, по-человечески расскажи! — требовательно крикнули из зала.

— По-человечески? Ленин день и ночь болеет душой за народ. Вот и сейчас, после покушения на него, с пулей вражьей в плече, думает обо всем и обо всех! Да, да, да, и о вас, бакинцы, тоже! О том, как вы разговоры ведете о марксизме, о пролетарском интернационализме, а на деле в рабстве находитесь у толстосумов. Нефть у вас в цистернах застаивается, добычу сократили, ибо некуда ее девать, хоть в Каспий выливай, а Советской России ее не продаете. Без нефти и бензина сидит ваш самый лучший друг — Советская Россия, а вы задушевного разговора ждете о руководителе, об ученом, труженике — Ленине. Но разве можно все узнать о великом человеке, вожде революции с ходу, с одного разговора?

Тон у Ани был задиристый. Но большинству собравшихся ее прямой разговор был по душе. Слово за слово, и Ане пришлось рассказать не только о бое с Алексеевским добровольческим конным полком, но и о себе, своей деревне Гостеевке и убитом кулаками отце. Казалось, как на фронте, дала бы она команду в бой, и весь зал пошел бы за ней. Однако пора было закругляться.

Когда внимание всех было снова направлено на Палад-заде, девушки тихо покинули зал. На лестнице Аня снова натянула на голову белокурый парик, набросила на шапку газовый шарфик и стала неузнаваемой. Через проходной двор девушки вышли на дорогу домой. На их пути стояла карета, запряженная в пару гнедых. Фаэтончи-Камо гостеприимно пригласил девушек сесть и погнал лошадей.

Камовцы разузнали, что пароходами должны были перевезти английское оружие в город Петровск для деникинцев.

— Мы на своей шкуре испытали огонь оружия их благородиев — Добровольческой армии Деникина! — с воодушевлением говорил Филипп Новиков матросам и бил себя в грудь, обтянутую полосатой тельняшкой. — Лихорадит баров, что простой народ у власти теперь… Душат, вешают наших братьев-пролетариев… Не допускайте отправки оружия врагам Советской России, долой беляков, да здравствуют Советы!

Ну как было не поверить своему брату-моряку? Ни один пароход с английским оружием не ушел из Бакинского порта.

В эти дни Бакинский комитет партии помог Камо как полномочному представителю Московского Совета депутатов трудящихся под именем Петрова добиться приема у правительства мусаватистов. В великолепном костюме, с тросточкой в руках, он выглядел истым европейцем.

Министр торговли Султан-бек Каримов принял его очень корректно, не подозревая, что разговаривает с человеком, которого полиция тщетно пытается задержать. Обмен любезностями был тот необходимый выигрыш во времени, который позволял прощупать возможные слабые стороны противника.

В ответ на вопрос министра о его здоровье и как переносит он бакинские ветры, Камо должен был восторженно обвести рукой вокруг и воскликнуть: «Обожаю восточный уют! Какие чудные шелковые обои у вас на стенах, как они великолепно гармонируют с хрустальными люстрами, коврами, цветом мебели и всякой ненужной дребеденью».

Последние слова надо бы, конечно, опустить, но у Камо рот не открылся бы только для лести этому холую заокеанских господ, врагов Советской России. Не дав опомниться и минуту от сказанного, он перешел к делу:

— Москва предлагает вам миллиард аршин мануфактуры, сотни тысяч пар обуви и другие необходимые вам товары в обмен на нефть.

Министр несколько минут рассматривал серебряную ручку с резьбой, затем аккуратно положил ее на чернильный прибор, самодовольно сказал:

— До торговли ли россиянам, когда брат на брата пошел? Такого греха мир не видел. Впрочем, это не наша забота. Азербайджанская национальная республика не против товарообмена с Москвой, но у нас обязательства перед союзниками.

— Союзники? Вы хотите сказать, оккупанты, господин министр! — уточнил Камо. — Вам известно, что у Бакинского порта задержана наша каспийская торговая флотилия? Разоружены и арестованы советские моряки?

— Но ведь это дело рук англичан. Азербайджан тут ни при чем, разберитесь с ними. А вообще, господин уполномоченный Москвы, должен заявить вам, что Советы сбивают с толку наших мусульман. Ваши агенты под разными предлогами проникают в Баку, хотят уничтожить нашу мирную национальную республику.

Слово «национальную» министр произнес с особым, подчеркнутым ударением. «То-то же вы так ретиво стремитесь всеми силами оторвать рабочих мусульман от их товарищей других национальностей!» — гневно подумал Камо.

— Почему советская флотилия на предъявленный англичанами ультиматум отказалась покинуть берега Баку? — после затянувшегося молчания с упреком спросил министр.

— Разве господину министру не известно, что дельта Волги у Астрахани и по сей день еще во льдах? Куда же было пристать кораблям? Вас, господин министр, не беспокоит, что гонимые Красной Армией белогвардейские отребья царской империи не сегодня, так завтра наводнят Закавказье. Позвольте спросить, что же станет с вашей национальной республикой?

— Англичане помогут нам прогнать их, — упрямо тряхнул блестящей шевелюрой министр, поднялся, дав понять, что аудиенция окончена. Но Камо не сразу встал. Он едва сдерживал досаду, что потерял время в бесполезном разговоре с человеком, бессильным повлиять на ход событий.

— Доложите своему правительству, что Москва требует немедленно освободить моряков торгового флота.

— У нашего правительства нет дипломатических отношений с Советами. Ведите переговоры с англичанами, — последовал ответ.

— Мы обратимся к Бакинской рабочей конференции, то есть к азербайджанскому народу! — отпарировал Камо и откланялся. Он с таким достоинством покинул кабинет министра, как будто одержал полную дипломатическую победу.

Однако следовало срочно замести следы. Фаэтон с закрытым верхом ждал его у подъезда. На козлах сидел Роман Разин.

В тот же вечер Камо доложил Бакинскому комитету о результатах переговоров.

— Мусаватисты боятся своих заокеанских хозяев, — озабоченно сказал Бунят-заде. — Народ надо срочно поднять! Ты, дорогой Камо, своих бойцов тоже распредели по районам!

На следующий день по всему городу на стенах домов были расклеены листовки об аресте советских моряков и о том, что мусаватистское правительство отказалось от товарообмена с Советской Россией. Всюду проходили митинги, на которых выступали и камовцы. К Бакинскому порту потянулись длинные шеренги рабочих-демонстрантов с лозунгами: «Освободить немедленно советских моряков!» Объявили забастовку портовые рабочие, это уже било по карману не только судовладельцев Азербайджана, но и самих оккупантов. Президиум Бакинской рабочей конференции предъявил ультиматум, угрожая всеобщей городской забастовкой. Подействовало: арестованных освободили. Это была крупная победа пролетариата Баку.

По рекомендации Бакинского комитета в отряд Камо были приняты и местные коммунисты: Арусяк Габриелян, Гайк Айрапетян и — к великой радости Аси — ее любимая Амалия Тонян.

Встреча двух подруг была такой бурной, что не обошлась без слез, без «хлюпанья носом», как презрительно говорила Аня Новикова. Ася и Ами ушли от всех и долго бродили по бакинским бульварам, чтобы вдоволь, без свидетелей, наговориться. Вспоминали годы учебы, которые теперь казались им такими счастливыми и прекрасными, будто не было ни треволнений, ни пережитого страха и горя. С печалью вспоминали о погибших большевиках.

— Каких людей мы потеряли! Каких людей! — с болью сказала Амалия. — Веришь, Асенька, в те дни, после падения Бакинской коммуны и расстрела комиссаров, я ходила как оглушенная. Тяжелые времена мы переживали… Иной раз думалось: ни один коммунист не уцелеет в Баку…

Да, этим двум подругам было о чем поговорить! Им бы и целого дня не хватило.

В конце концов Амалия, извинившись, остановила ее:

— Уже поздно, Асек, пора идти. Завидую я тебе, что ты была на фронте с таким человеком, как Камо. Кстати, небось все вы, девчата, влюблены в него?

— Признайся — ты сама полюбила его с первого взгляда… Но если серьезно, Ами, то Камо такой человек, что в него влюбиться невозможно. Его можно только уважать и любить. А вот скажи мне, только по-честному, не слыхала ли что-нибудь о Цолаке Аматуни? — неожиданно для себя вдруг спросила Ася.

— О Цолаке? Аматуни? — искренне удивилась Амалия и недоверчиво взглянула на подругу: не шутит ли? Но, увидев ее пылающее лицо, поняла, как мучительно было Асе заговорить об этом человеке. Неужели она не знает, что и он зачислен в отряд Камо?

— Что ты говоришь! — обрадовалась Ася. — Но ты ничего такого не подумай, — спохватившись, добавила она, — Камо предупредил бойцов отряда, чтобы никаких ухаживаний не было между нами.

— И Камо прав! — решительно сказала Амалия. — Революция — прежде всего! А после победы можно и жениться и пережениться…

…Пора было думать о сне. Девушки тихо поднялись к Габриелянам, решив, что Амалии уже поздно идти домой.

Когда они на цыпочках пробрались в комнату, там уже все спали. Только Арусяк беспокойно заворчала:

— Тс-с, полуночницы, девчат разбудите… Ложитесь на диван!

Через несколько дней после встречи с Амалией Ася неожиданно, нос к носу, столкнулась с Цолаком Аматуни.

— Асек!

Боже мой! Как крепка, как совершенна грудная клетка человека, если она способна выдержать натиск готового выскочить из нее взволнованного сердца! Мысленно Ася давно готовила себя к возможной встрече с Цолаком. Но она вовсе не предполагала, что потеряет при этом власть над собой, что при всем честном народе бросится к любимому на грудь и зарыдает.

— О чем, глупая моя? Я рядом. Все позади, — взволнованно прошептал Цолак и нежно провел ладонью по ее волнистым волосам, щекотавшим его подбородок.

— Я долго-долго ждала писем! — подняв голову, застенчиво сказала Ася.

— Я тоже. В Москве ты совсем забыла меня. У тебя столько новых друзей, один краше другого… Тебе было не до меня!

В голосе Цолака слышалась обида. Ася испытующе взглянула на него: уж не ревнует ли? Этого только недоставало…

— Это же мои товарищи по отряду, понимаешь?

— Понимаю, Асек.

— А потом… Потом ты должен знать, что у нас в отряде никаких ухаживаний нет. Все железно.

Цолак засмеялся. Он потянул ее в сторону от дороги, в нишу какого-то подъезда, и прижал ее ладони к своим щекам. Ася осторожно отняла руки. Ждать с трепетом и нежностью этой встречи и самой разрушить выстраданное временем счастье…

— Ты, верно, не поверил мне, Цолак? А ведь это правда. Коль тебя зачислили в отряд Камо и ты стал таким же бойцом, как и я, — все, отныне до самой победы никаких нежностей. Никаких, никаких…

Было очевидно, что Ася старается внушить это слово не столько Цолаку, сколько себе. При этом глаза ее повлажнели, а голос предательски задрожал.

— Все ясно, Асек… Мне бы только знать, что ты есть. И не просто есть, а для меня — есть!

— И я, и я, Цолак-джан, хочу быть в этом уверенной. Но дай слово, дай слово, что отныне ни взглядом, ни словом не выдашь перед кем бы то ни было нашу тайну! Иначе… Иначе я тебя разлюблю…

— Значит… Значит, любишь меня? О-о, роднуля моя! Тогда я готов ждать, бесконечно ждать, пока сама не позовешь…

— Поклянись.

— Жизнью клянусь! Моей и твоей жизнью!

Ася, оглянувшись по сторонам, чуть приподнялась на цыпочках и дотянулась губами до Цолака. Он едва успел ответить ей тем же, как она порывисто отступила.

— Все. Довольно. Не обижайся, Цолак-джан! Следующее наше свидание будет в день нашей победы у Девичьей башни. Жди меня там!

— Жестокая…

— А слово? Будь мужчиной, Цолак! Следующий поцелуй — в день победы!

— Есть в день победы! Постой, а час?

— Кто первый освободится, будет ждать другого.

— А если… А если кого-то уже не будет?

— Не слышу, Цолак. Не хочу слышать такое. Мы будем, оба будем!

Так больно прозвучало в сердце это слово «если». Нет, нельзя распускаться! Надо верить и мужественно надеяться на счастье.

Цолак остался стоять, а Ася быстро-быстро уходила от него. Какое счастье знать, что твой любимый — твой единомышленник… Что оба вы делаете одно святое дело: боретесь за победу революции…

3

Тайные склады находились в разных районах Баку: на Биби-Эйбате, Баилове, Шамахинке, Серном городе…

Разодетые девушки в сопровождении «кавалеров» садились в фаэтоны и среди бела дня перевозили драгоценный груз для раздачи рабочим отрядам и отправки дагестанским повстанцам.

Чаще всего «барышень» охраняли старые большевики, весьма умело руководившие этими смелыми операциями.

Как Ася и ожидала, Амалия оказалась незаменимой в работе.

— Ами так беззаботно, так естественно держится, будто совершает увеселительную прогулку! — рассказывал Асе Сергей Мартикян, который ездил вместе с Амалией как ее старый дядюшка.

Но Ася-то знала, что это кажущееся пренебрежение опасностью требовало железной выдержки и стойкости… С такой же внешней легкостью выполняли задание и обе Ани. Изысканно одетые, они ходили обедать в те рестораны, где неизменно бывали офицеры, которые подсаживались за столики «светских дам» и с удовольствием проводили время в откровенных беседах о войне и мире.

— Скажите же, ради бога, когда станет возможным вернуться нам в Петроград, в свои дома? Нет, плохо, плохо, господа, вы боретесь с большевиками! Доблестные войска, а с мужичьем не справляетесь… Остается взяться нам за оружие, как это делают красные девки.

Если верно, что характер решает судьбу человека, то Ане Новиковой он помогал держать незадачливых поклонников на расстоянии, но одновременно настраивал офицеров на откровенность.

— Да, Ван Ванычу легче, чем мне, держаться с этими скотами… Они чувствуют во мне слабинку и липнут! — жаловалась маленькая Аня. — Верите, от их поцелуев кожа на моих руках просто горит. Тру, тру их с мылом…

— Придется потерпеть, — утешал ее Камо.

Долго все обходилось без провала, но однажды чуть было не случилась беда.

…В Баку, в центре города, на углу двух перекрещивающихся улиц — Николаевской и Садовой находился турецкий штаб Нури-паши. Сам он по согласованию с Советом обороны Дагестана был назначен командующим Дербентским фронтом, воевавшим с Деникиным. Мусаватистское правительство надеялось, что на посту главнокомандующего Нури-паша не пропустит в Азербайджан ни белых, ни красных. У него же была одна цель: подарить Баку туркам.

Отправляясь к месту назначения, Нури-паша увел из Баку и своих солдат, но здание штаба оставил за собой, назначив комендантом Османа-Нури, в распоряжении которого была караульная команда.

Туда пропускали только по делам Совета обороны Дагестана или по личному письменному разрешению Нури-паши. В это здание не могли свободно входить даже чиновники мусаватистского правительства!

Во главе Совета обороны Дагестана находился один из членов подпольной большевистской организации Баку, Коркмазов, и это позволило использовать здание турецкого штаба для хранения в нем взрывчатки, привезенной из Астрахани отрядом Камо.

— Как у Христа за пазухой — так за спиной Совета обороны Дагестана находится наше смертоносное оружие! — смеялся Камо. — Мусаватистские ищейки ни за что не нападут на след, пока там находится наш товарищ Коркмазов…

Однако в связи с переездом Совета обороны в Дагестан пришлось перенести взрывчатку на новый тайный склад.

Девушки уже несколько раз, стараясь не попадаться часовым на глаза, получали от коммуниста Якова Сидорова, который официально работал у Нури-паши подрывником и пользовался доверием, увесистые свертки и благополучно перевозили их. Но вот во время очередной операции, когда Ася, непринужденно держа под мышкой сверток, легкими шагами вовсе не спешащего, но вполне занятого человека, направлялась к воротам, ее неожиданно остановил караульный аскер, который появился из-за угла несколько раньше, чем рассчитывала Ася.

Она похолодела, когда тот строго потребовал у нее пропуск. Попыталась выкрутиться, притворяясь обиженной, будто она бог весть какая важная особа. Но это не произвело на караульного никакого впечатления: он категорически требовал пропуск на вынос свертка. Что было делать?

— Это, эффенди, свадебный подарок моего жениха. Вы ведь не думаете, что я несу взрывчатку? — кокетливо засмеялась она.

Ничего подобного аскеру, конечно, и в голову не приходило. Но он тем не менее был неплохим служакой. Улыбкой и жестами солдат дал понять, что такая ересь не подходит для такой красивой девушки, но что служба есть служба…

— Хотите, я покажу вам свою шкатулку с драгоценностями? Хотите? Вот! — И Ася совершенно спокойно и непринужденно начала разворачивать красивую бумажную обертку, рассчитывая на благородство добродушного на вид аскера. «Ах, тупица ты, тупица. Если бы только знал, на какой риск я иду!» — мысленно произнесла она.

Но аскер вовсе не был тупицей. Строго нахмурив брови, он повелительным жестом остановил ее и срочно вызвал коменданта.

Ася, чтобы не подводить никого, уже готова была швырнуть в лицо караульного сверток и попытаться спастись бегством или умереть на месте, как вдруг в эту ужасную минуту вместе с комендантом к ней подошел Сидоров. Он был бледен, но внешне спокоен: оказывается, он все видел из окна.

— Ах, моя дорогая, не сердитесь! Я только по рассеянности поставил вас в столь унизительное положение. — Поцеловав Асе руку, Сидоров галантно попросил извинения и, взяв у нее сверток, повернулся в сторону штаба. — Я сию же минуту вынесу пропуск!

— Ах вот как? — возмутилась Ася. — Ну нет, я не прощу такую оскорбительную забывчивость, адью! Однако отдайте же мой подарок!

И, вырвав у Якова сверток, она застучала каблучками мимо не успевших опомниться коменданта и аскера. Ася ведь знала, что Сидоров никакого пропуска на вынос «драгоценного» свертка не получит и вообще неизвестно, как выпутается из создавшегося положения.

Маневр удался тем успешнее, что Ася, не растерявшись, тут же повелительно подозвала ожидавший ее за углом фаэтон и укатила восвояси. Последнее, что она услышала из побелевших губ Сидорова, были слова:

— Дорогая, не сердитесь! Дорогая, не сердитесь!

Впоследствии товарищи долго смеялись над этим «дорогая, не сердитесь!».

Камо хотя и хмурил брови, но тоже не удерживался от улыбки.

В Баку боевики были размещены по одному-два человека в различных квартирах бакинских большевиков-подпольщиков. Это были рабочие семьи, проживавшие либо на окраинах города, либо в промысловых районах Баку. Асе приходилось бывать у каждого и передавать поручения Камо.

Условия жизни боевиков Камо были нелегкими. Хозяева конспиративных квартир могли дать только временный приют. Малейшее подозрение или донос, а подчас даже непроверенный слушок служил поводом для обыска и ареста. Поэтому ребятам приходилось скитаться по разным квартирам.

Соблюдая строгую конспирацию, боевики редко общались между собой. Прогуливаться им одним по Баку Камо запретил. Только через связных — молодых девушек — они знакомились с городом, в котором оказались впервые. Особенно их поразили женщины-мусульманки, закутанные в чадру… Как живые, но безмолвные мумии, они тихо ступали по улицам, избегая встречи с мужчинами. Многое здесь было не таким, как они привыкли видеть у себя на родине.

Абол тоже ходил по городу с наивным удивлением. Его сопровождала Ася. Иногда к ним присоединялась Маруся Габриелян. Правда, она в отряде не числилась, но, официально работая секретарем домкома, устраивала большевикам нелегальные ночлеги, прописывала поддельные паспорта. Она была безотказная, серьезная труженица и пользовалась доверием Камо.

— Работать в Баку трудно, — объясняла Яну Маруся. — Здесь каждая партия тянет в свою сторону, и это очень похоже на известную басню Крылова о раке, лебеде, щуке…

Как-то раз они проходили мимо уличного торговца, в корзине которого лежали помидоры.

— Какие удивительные яблоки! — восхитился Ян. Никогда не видел, чтобы они были такого ярко-красного цвета и необыкновенной формы.

Ни Ася, ни Маруся не придали значения тому, что Абол назвал помидоры яблоками. Они приняли это за шутку, а он попросил продавца взвесить несколько штук и тут же, вытерев чистым платком, предложил девочкам.

— Что ты! Мы не привыкли есть на улице. У нас это не принято, — отказалась Ася.

— Не одному же мне все съесть? — И Ян откусил помидор, как обычно откусывают яблоки. Мгновенно брызнул сок на рубашку. Ян растерянно посмотрел на своих спутниц.

— Постой, ты действительно думал, что это яблоки? Да? — задыхаясь от смеха, спросила Ася.

— Конечно… — Абол был смущен до невозможности, даже покраснел.

— Это же помидоры, чудак человек, помидоры, — продолжая хохотать, едва выдавила из себя Ася.

Мария же укоризненно посмотрела на подругу: «Ну что тут смешного? — говорил ее взгляд. — Товарищ в беде, а ты…»

— Придется постирать, пятна остались, — тщетно пытаясь носовым платком обтереть рубашку Яна, озабоченно сказала Маруся. — Вечерком зайди к нам, я это сделаю…

— Спасибо. Сам справлюсь… — смущенно сказал Абол и весь кулек с коварными помидорами оставил в первой же подворотне…

— Э-э-э… Это ты уже зря, Ян… Помидоры вовсе не виноваты, что ты их еще не умеешь есть! — совершенно серьезно сказала Маруся и тут же взяла кулек. — Бабушка положит их в борщ, приходи есть!

Ян улыбнулся и с нежностью подумал: именно так поступила бы с «добром» его мать Ирма.

— Я считал, что умнее нашей сестры Аси нет, но ты, Мусит, оказалась самой умной, самой расчудесной девушкой!

Не столько слова, сколько сама интонация и целая гамма чувств, вложенных в них Яном, заставила подруг переглянуться. У Маруси был растерянный вид. Казалось, она спрашивала Асю: «Верить ли? Не ошиблась ли она?» — «Не ошиблась!» — подтвердило изумленное выражение лица Аси. Еще в Москве она замечала, что Абол симпатизирует Ане Новиковой. Но теперь маленькая Маруся явно вытеснила Аню из сердца Яна, и это почему-то задело ее. Абол почувствовал настроение Аси.

В это время они проходили мимо особняка с белыми колоннами, где жил губернатор. За низкой железной, искусно сплетенной оградой, покрашенной в белый цвет, виднелись кусты белых, розовых, бордовых астр.

— Посмотри, какие цветы! — воскликнул Абол, обращаясь к Асе, стараясь скрыть свое внимание к Марусе. — Хочешь, подарю тебе эту красоту?

— Ворованную?

— Ну ты уж прямо в лоб! Почему ворованную? Просто сорванные цветы!

Ася многозначительно посмотрела на Марусю. Но та шла молча и не ответила на ее взгляд.

— На скандал нарываешься! И вообще я в цветах не чувствую потребности, — пошутила Ася.

Ян сразу сник и ничего не ответил.

«Обиделся», — подумала Ася и, чтобы сгладить впечатление от своих резких слов, тихо замурлыкала популярную народную песню об ивушке, надеясь, что Мария подхватит мотив. Но та и на это не отреагировала.

— Погода сегодня на редкость тихая. Хотите, полюбуемся морем при луне? — предложила Ася последнее средство, которое могло бы восстановить утраченную непринужденность между ними.

Ян и Маруся не ответили, но пошли с ней по направлению к набережной Каспия.

Как обычно бывает на юге, сумерки сразу перешли в вечер. На небе появилась луна и проложила серебристую дорогу от берега до темного горизонта. Ася остановилась на песчаной отмели. Ян и Маруся встали по обе стороны.

Пахло морем. Свежий ветер теребил пряди волос девушек. Лохматил шевелюру Абола. Волны с тихим плеском накатывались на песок и тут же убегали назад.

Когда молчание затянулось, Ася чуть отступила назад и поняла, что товарищи даже не заметили это. Маруся обхватила ладонями затылок и, закинув голову, смотрела на звезды. А Ян? Он просто глядел на Марусю и, даже поймав на себе взгляд Аси, не шелохнулся…

Под ногами заскрипели мелкие камешки… Конечно, трудно было предположить, что те двое не заметили ее ухода. Но ожидаемый окрик не последовал. Ай да Маруся! Маленькая, неброской внешности девушка, увлекла такого красавца, как Ян! «Вот где единство противоположностей… Но ведь противоположностей внешних! А единство чувств, дум, стремлений, идей — налицо», — подумала все убыстрявшая шаги Ася.

Да, а что на все это скажет Камо? И какое счастье, что сердце Ани Новиковой до сих пор не в плену! Что бы произошло сейчас с ней! Нет, прав Камо: пока идет борьба, надо держать свое сердце в кулаке. Когда становится ясным, что дружба кончилась и начинается нечто такое, что может связать их дружбу по рукам и ногам, надо все оборвать. И существует ли долгая дружба между мужчиной и женщиной? Конечно же, да! Разве оттого, что Ян полюбил Марусю, кончилась дружба между Аней и им? Между ним и Асей? Нет, ни в коем случае.

Камо неодобрительно отнесся к любви Яна и Маруси. Ян же, со свойственной ему искренностью, заявил, что Маруся — его первая и единственная любовь и что он намерен жениться.

Камо только развел руками: а что ему оставалось делать? Ведь молодые люди уже поселились вместе!

Но не прошло и шести дней их совместной жизни, как в дом Габриелянов нагрянула полиция.

— Где латыш? — грубо спросил околоточный у старой бабушки.

— Какой латыш? — прикинулась она несведущей, хотя вполне понимала, что полиция пришла неспроста, что она определенно разнюхала кое-что о посетителях дома и, в частности, о Яне. — Никакого латыша я не видал. Может, прописка кто заходил к нам? Маруся у нас секлетарша…

— Секлетарша, секлетарша… Пора бы языку научиться! — передразнил ее околоточный. — Знаю я вас!

— Азис-джан! Да ты не сердыс! Сяд, чай угощу, Маруся придот, сам поговорыш. — Бабушка шла ва-банк. Уж прикидываться так прикидываться до конца, лишь бы заслужить доверие. Лишь бы внучку и ее суженого выручить…

— Некогда мне чаи распивать. Мы пошли, а ты, как придет внучка и ее латыш, дай нам знать. Мы их не тронем, только подписку возьмем, — запоздало снизил тон околоточный, тоже, видимо, решив сильно не запугивать старую женщину.

Только околоточный и полицейский спустились с лестницы, как навстречу им попались Ася и Аня Новикова.

— Эге, красавицы, вы к кому? — спросил околоточный таким радостным голосом, будто нашел то, что искал.

— Мы здесь комнату нанимаем, а что? — Слова «а что?» Ася задала весьма надменным тоном, будто полицейский не имел никакого права беспокоить такую высокопоставленную особу, как она.

— Вы что, родственницы? — снова задал вопрос околоточный и теперь в упор посмотрел на Аню Новикову.

— Какой вы, мой милый, любознательный человек! — с мягким упреком сказала Аня. — Все-то вам объясни, растолкуй. А стоим почти на улице. Поднимемся наверх, посидим, там я вам подробно расскажу, кто я, что я. И документы покажу. Верно, мадам Манучарова?

— Верно! Может, подниметесь с нами? — спросила Ася.

— Что вы, что вы! Как-нибудь в другой раз! — смягчился околоточный. — Мы только интересовались латышом… Кстати, вы не видели его у Габриелянов?

— Латыш? — изумленно, в один голос, воскликнули девушки. — В первый раз слышим!

— Да ну? — недоверчиво сказал полицейский.

— Правда, правда, — заверила Ася и, обращаясь к Ане, спросила ее: — Может, Алевтина Николаевна, они имеют в виду нашего деверя?

— Какого деверя?

— Да купца Мирошниченко, что мануфактурой на Морской торгует. Знаете его? Он такой высокий, светлоглазый блондин, очень хорош собой, — ответила за Аню Ася. — Иногда захаживает сюда.

— Вот как? Так он вам деверь? Что же вы у него не остановились? У него же собственный дом за магазином!

— С невесткой не лажу. Ревнует! И вообще, что это за допрос? — наконец не выдержала Аня. — Нам сейчас недосуг вас слушать, спешим, — и, потянув Асю за рукав, быстро-быстро застучала каблучками по деревянным ступенькам вверх.

В окно девушки видели, как околоточный вышел со двора и двинулся по Магазинной улице в сторону полицейского участка, который был совсем недалеко от дома Габриелянов…

— Живо! Надо предупредить Яна и Марию, что за ними приходили, — сказала Аня. — Беги, Асек, разыщи их!

— Да, да, дочка, спеши… Им нельзя приходить. На, узелок, еда, — заботливая бабушка еще до прихода девушек уже приготовила этот сверток и уже собралась сама идти.

Ася побежала. Марию она застала в Союзе пищевиков. Когда та узнала о приходе полицейских, очень огорчилась. Надо было срочно найти угол. В конспиративной квартире, где до женитьбы жил Ян, вдвоем уже нельзя было находиться.

— Придется тебе и Яну устроиться в доме Миши Манучарова. Пошли! — решительно сказала Ася.

Так начались скитания молодых супругов. Вначале они ночевали у Манучаровых… Потом перекочевали к Амалии Тонян. От нее — к Инессе Ионкиной…

— Я так и знал, что это дело добром не кончится, — огорченно говорил Камо. И все понимали, что он прав. Это понимали и Ян с Марией и поэтому старались быть как можно полезнее отряду.

После посещения дома Габриелянов околоточным Аня Новикова и Аня Литвейко несколько дней провели на конспиративной квартире доктора Тер-Микаеляна на Большой Морской улице, где проживала сестра Камо, большевичка Джаваир. В самые трудные времена она устраивала ему передачи в тюремные казематы, устраивала побеги. Несколько раз из-за брата она тоже подвергалась аресту, но удачно избегала заточения.

— Можете доверять ей, как мне! — говорил Камо товарищам. Он всего на шесть лет был старше своей сестры, но влияние на нее имел огромное. Она всюду следовала за ним и свято выполняла все его поручения. Девушки давно мечтали познакомиться с сестрой Камо, но в день их прихода Джаваир по заданию подполья находилась в Тифлисе. Крайкому партии стало известно, что генерал Эриванского полка князь Вано Чиковани должен встретиться со своими белогвардейскими друзьями, генералами Мамонтовым и Шкуро.

Необходимо было срочно разведать план наступления деникинцев в Закавказье. Джаваир навела справки о характере, привычках Чиковани и решительно добилась приема у него.

— Ваше превосходительство, дорогой вы человек для нашего отечества, всему миру известны ваша доброта и отзывчивость, умоляю, выслушайте меня и окажите покровительство! Я так, я так несчастна!

И Джаваир с ходу поведала Чиковани, что ей нужно срочно скрыться от преследования ненавистного жениха, навязанного родными из-за его богатства. Ее изысканные манеры, великолепное знание грузинского языка, молодость, красота, а главное, лесть о его доброте возымели действие. Ну как было не помочь этой милой беспомощной девушке в ее беде! Чиковани ничего не стоило по пути своего следования по Военно-Грузинской дороге провезти в своем экипаже и эту беглянку. План проникновения в общество генералов удался лучше, чем ожидалось. В местечке Казбеги Чиковани, Мамонтов и Шкуро встретились за пышным гостевым столом. Джаваир князь не отпустил. Он представил ее своим друзьям как свою племянницу. Подвыпив, генералы пустились в рассуждения о будущем наступлении. После обеда решили тряхнуть стариной и поохотиться. Уходя, князь Чиковани взял у Джаваир слово обязательно дождаться его прихода.

Такого благоприятного момента нельзя было упустить. Джаваир порылась в планшетах у генералов, нашла карты, запомнила отмеченные на них стрелками названия населенных пунктов, положила все на место и была такова. В местечке Пананзури ее ждал Камо. Сведения, доставленные Джаваир, очень пригодились частям Красной Армии при разгроме врага.

Аня Литвейко и Аня Новикова через некоторое время снова вернулись к Габриелянам. Все же их квартира была удобнее! Бабушка помогала девушкам экономно тратить деньги, искусно готовила дешевые обеды.

Главной явочной квартирой по-прежнему оставалась никелировочная мастерская Серго Мартикяна, старого большевика-подпольщика, члена партии с 1904 года. Вся семья этого человека помогала отряду. И жена, Сато, и сын-подросток, Татул, а главное, большевик Баграт Асоян, на котором и держалась мастерская.

В конце декабря несколько членов отряда должны были отправиться в меньшевистскую Грузию. Асе, Амалии и Арусяк поручалось перевезти в Тифлис партийные деньги.

Володя Хутулашвили, заместитель Камо, каждой из девушек раздал по шесть пачек николаевских ассигнаций и по маленькому кошелечку — на житье.

— Будете экономно тратить по полтиннику в день. Ясно? — В голосе Хутулашвили послышалось сожаление.

Но девушки уже привыкли к тому, что Камо до скаредности экономно тратит партийные деньги.

— Володя, а расписку в получении денег тебе дать? — спросила Амалия.

— Нет, не надо. Я тоже спросил об этом у Камо: ведь не шутка: триста тысяч. На них можно горы своротить… Но он, знаете, что ответил? Доверие партии дороже жизни, а честность — мать доверия! Ну, зашивайте в одежду деньги!

— Ведь не сию же минуту уезжаем? — спросила Амалия.

— Сию минуту, не сию, но приступайте к делу. Я все же проверю, как это у вас получится, чтобы спокойно уйти.

Девушки тут же принялись за дело. И оказалось, что как ни зашей, а пачки сквозь платье вырисовываются.

— Придется, девчата, пальто в поезде не снимать, — посоветовала Аня.

— Верно. Не помрем же в вагоне от жары! — подхватила Ася и с благодарностью вспомнила о шикарном манто, подаренном ей Лазьяном.

— Аннушки, вы обе поедете с Камо позже. Литвейко при надобности будет разыгрывать роль его невесты, а Ван Ваныч — роль твоей двоюродной сестры. Ясно?

— Ясно-то ясно, — сказала Литвейко, — но мне трудно это изображать. Лучше бы Ван Ванычу. Она больше на эту роль подходит…

— Это уж не тебе судить.

— Ладно, чего уж там… В случае чего — вот! — И Новикова показала на карман, где лежал револьвер.

— Только на крайний случай. Надеюсь, до этого не дойдет, — остановил Володя девушку. — Ты, Ван Ваныч, не забывай, что это тебе не деникинский фронт. Ну ладно, девчата… Прощаюсь с вами… Да, чуть не забыл: все ребята передавали вам привет. Будьте осторожны, а то мы станем плакать по нашим подругам!

И Хутулашвили, крепко пожав всем руки, ушел.

4

Четвертое место в купе мягкого вагона занимал грузинский офицер, к которому, увидев его спутниц, зачастили ехавшие в соседнем купе товарищи — общительные, самонадеянные мужчины, любители ухаживать за дамами. Особенно настойчив был капитан с лихо закрученными тараканьими усиками.

— Вай-вай-вай! Такая красавица и едет без спутников! И как мама отпустила! Украдут такую пери! — говорил он Амалии Тонян.

— Вай, почему же одна? Со мной двоюродные сестры! — в тон ему отвечала Амалия. — А потом, у нас есть такие защитники, как вы!

Она кокетливым жестом показала на гостей офицеров и одарила их очаровательной улыбкой. Это льстило самолюбию мужчин. Они были веселы, остроумны, но вели себя корректно.

Ася тоже не осталась без внимания.

— Да, бога ради, генацвале, снимите ваше манто! Ведь задохнуться можно, — галантно предложил один из кавалеров.

— Мне нездоровится, — ответила она сухо.

— Вай, генацвале, не тифом ли заразилась? — забеспокоился незадачливый ухажер. А остальные офицеры при слове «тиф» озабоченно переглянулись.

Пришлось и Асе призвать на помощь весь арсенал своего личного обаяния, чтобы ее спутники поняли, что у нее не тиф, а обычное недомогание. А то ведь могли высадить на любой станции!

В Тифлисе назойливый капитан никак не отвязывался от бедной Амалии: он во что бы то ни стало хотел проводить ее и сестер до самого дома.

— Меня ждет жених, — сказала Амалия. — Он такой ревнивый!

Но даже возможность встречи с ревнивым женихом не охладила поклонника. Когда на привокзальной площади он побежал искать извозчика, девушки сразу же скрылись в толпе.

Наняв фаэтон, они поехали искать гостиницу «Дворцовые номера», где их ждал член кавказского комитета партии Гамид Султанов, скрывавшийся под фамилией дагестанского инженера Омарова.

Амалия и Арусяк бывали в Тифлисе, Ася же глаз не могла оторвать от зеленых солнечных улиц древнего красавца города.

«Дворцовые номера» по внешнему убранству и внутреннему комфорту были не хуже московского «Националя». Плюшевые, с резьбой и позолотой диваны, ковры, зеркала, картины, хрустальные вазы — все это предназначалось для преуспевающих людей. Но и девушки были одеты соответственно обстановке. Поэтому их появление здесь никого не удивило.

— Господин Омаров у себя, — почтительно согнув спину, ответил на их вопрос администратор.

Подруги поднялись на второй этаж и постучали в дверь. Ася знала, что Султанов — главный руководитель по снабжению повстанцев Дагестана, Чечни и Ингушетии деньгами и оружием.

«Интересно, вспомнит ли он начало нашего знакомства? — подумала Ася. — Ведь прошло почти два года!»

Открыл девушкам дверь сам хозяин. Ярко выраженный горец — худощавый, плечистый, он был в серой черкеске из дорогого сукна. За эти два года Гамид стал выглядеть намного старше своих двадцати семи лет.

— О-о! Мои дорогие сестры! Ася, Амалия, Арусяк… Прошу вас, прошу! — приветливо вскричал он и поспешно провел девушек в номер. — Ася, дружище, спасительница моя… Век вас не видел! Дайте-ка взглянуть. О-о, повзрослела, похорошела за эти годы! С Амалией приходилось видеться в Баку, с Арусяк близко не знаком, но знаю ее… А ты, Асек, так далеко забралась!

Гамид по-братски обнял каждую из девушек, помог им снять пальто. Девушки наконец свободно вздохнули! Еще бы! Как приказывал Камо, они передали деньги из рук в руки Султанову.

— Ну же, умницы наши! — радостно потирал руки Гамид. — Подполью здесь деньги нужны как воздух!

Эта теплая встреча обрадовала девушек. Ася же была бесконечно счастлива, что Гамид помнит и ее, и ту страшную бакинскую ночь…

— А где сейчас Айна? — спросила она. — В Баку или в Тифлисе?

— Не догадаетесь. Моя женушка в Москве. Учиться ее послали. Вот уже год, как мы с ней в разлуке. Но ничего, настанет и наш день. Терпение, дорогие мои, во всем — терпение.

Немного отдохнув, подруги вместе с Гамидом спустились в ресторан. В огромном зале за столиками с белоснежными скатертями, столовым серебром и хрустальными бокалами сидели хорошо одетые преуспевающие буржуа.

Султанов выбрал столик, откуда хорошо просматривался весь зал.

— Выбирайте, сестры мои! — галантно предложил Гамид девушкам и положил перед ними меню в сафьяновом переплете. Девушки смущенно переглянулись.

Камо ведь очень экономно расходовал фонды отряда. Он давал каждому бойцу ровно столько, сколько брал себе. А себе брал вдвое меньше, чем нужно было мужчине.

— Вы скряга, товарищ Камо! — однажды пошутила Литвейко. — Бог знает, какие суммы мы переносим в складках своих шуршащих платьев, а вы нас в черном теле держите! Выведете из терпения — самому Ленину пожалуемся!

— Сам Ленин скромнее скромного живет! Разве ты не знаешь, что в Советской России Ленин ввел для коммунистов партмаксимум? А как питается рабочий класс? Наш бюджет идет за его счет, ясно?

— Да, конечно, ясно, — засмеялась Литвейко, и за ней все остальные, — я же пошутила.

Теперь, в ресторане, девушки не знали, как им быть. Ведь Камо разрешил им расходовать только по пятьдесят копеек в день! Первой нашлась Амалия. Она кокетливо заявила, что в общественных заведениях у нее появляется брезгливое чувство к посуде, и поэтому она любит есть исключительно дома. Но кофе выпьет с удовольствием!

— И мне чашечку, — просто сказала Арусяк.

— А вы? Что вы хотели бы заказать? — обратился к Асе Гамид.

— Пареную айву, — пошутила она, с грустью вспомнив, как мать в Астрахани кормила ее этим блюдом.

— Девушки! Одним кофе и пареной айвой не наедитесь! Сегодня я вас угощаю. — Гамид хорошо понял причину смущения своих «сестер». — Причем угощаю не на казенный счет. Не теряйте из-за этого аппетита.

— Ну, если вы так богаты, то это другое дело, — по-простецки сказала Арусяк. — Тогда — жаркое!

— И я не откажусь! — со смехом воскликнула Амалия.

— Пожалуй, съем и я, — снизошла и Ася.

— Ах, ах, сделайте, мадемуазель, одолжение! Может, вы еще поели бы креветки с ананасом? — поддразнила их Амалия. Вскоре за столиком стало весело: все чувствовали, себя непринужденно, как старые товарищи, встретившиеся после долгой разлуки.

Султанов — временно, до приезда Камо и других боевиков, устроил девушек всех вместе в одном из номеров этой же гостиницы, только этажом выше себя.

Перед отъездом из Баку Камо сбрил бороду, покрасил усы, надел новую великолепную черкеску, серую каракулевую папаху, накинул на плечи черную бурку, а главное, очень искусно положил на лицо грим.

На вокзале он с гордым, независимым видом смело прошел мимо полицейских и сел в тифлисский поезд, в одном из вагонов которого его ждали Новикова, Литвейко, Казаринов и Айрапетян.

До отхода оставались считанные минуты, когда в купе вошли двое полицейских и вежливо попросили Камо следовать за ними в пристанционное жандармское отделение. Чтобы не привлечь внимания блюстителей порядка к своим спутникам, готовым заступиться за него, Камо незаметно дал им знак ничего не предпринимать и сошел с поезда.

— Кто вы и куда следуете? — спросил Камо дежурный офицер.

— Я — князь Цулукидзе, вот мои документы. А вы кто? И что это за допрос? По какому праву? Я сейчас позвоню его превосходительству господину генерал-губернатору, и всех вас мигом уберут отсюда! — вспылил Камо и стремительно снял трубку с висевшего на стене телефонного аппарата.

Жандармы пришли в полное замешательство.

— Пожалуйста, не звоните! Простите нас, князь! Тут произошла ошибка! Вы свободны! — взмолился офицер и, мягко взяв из рук Камо трубку, опустил ее на рычаг и вернул документы.

— То-то же… В другой раз будьте повнимательнее! — гордо подняв голову, снисходительно сказал Камо и, не дав ищейкам опомниться, поспешил к уже тронувшемуся с места поезду.

Он едва-едва успел на ходу вцепиться в поручни последнего вагона и подняться по ступенькам, как опомнившиеся полицейские выбежали за ним на перрон. Но опоздали. Поезд уже покинул станцию и пошел считать версты по направлению к Грузии.

В Тифлисе явочным местом на первых порах была квартира русского полковника Дмитрия Ивановича Соловьева, сочувствующего большевикам. Он жил в Варазинском переулке вблизи Головинского проспекта. Сюда же и поместили двух Аннушек — Новикову и Литвейко.

В квартиру эту можно было попасть непосредственно с парадного входа. Обычно у окна за тюлевой занавеской был наблюдательный пункт. Девушки видели, кто звонил в дверь. Своим тут же открывали, чужим — нет. Товарищи приходили по одному через определенный промежуток времени, чтобы не привлечь к себе внимания.

На второй день Камо устроил встречу всех членов отряда, прибывших в Тифлис. Встреча была радостная. Камо рассказал о плане боевых действий в ближайшие Дни.

— Ты, Сатана, пока мы здесь, остаешься в распоряжении Гамида Султанова. Знаешь, кому ты будешь помогать? Члену партии с девятьсот седьмого года, одному из виднейших деятелей азербайджанской партийной организации «Гуммет», члену Кавказского краевого комитета большевистской партии! — сказал Камо Асе. — Я тебя рекомендовал, и, думаю, не подведешь. Выполняй каждое его поручение как боевое задание партии.

— Значит, он не так уж молод, как выглядит? — удивилась девушка.

— Молодо выглядит, потому что молод. Что значит тридцать лет для мужчины? А вы, девятнадцатилетние, считаете их старыми…

Очевидно, Камо, говоря это, имел в виду и себя. Ведь и ему было чуть больше тридцати пяти!

Ася должна была помогать Султанову в закупке оружия. Он так ловко играл роль образованного влиятельного инженера, что Асе ничего не оставалось, как безупречно изображать светскую даму.

На виду у всех, в дорогих ресторанах «Фраскати» и «Тиволи» на Головинском проспекте, Султанов совершал тайные сделки с грузинскими торговцами оружием, скупая его для повстанцев Дагестана, в очень сложной обстановке боровшихся за Советскую власть.

Контрреволюционеры всех мастей натравливали казаков на горцев, горцев — на солдат, одну горскую народность — на другую. Но большевистское подполье, несмотря на тяжелые условия, готовило повсеместное восстание горской бедноты.

Владелец ресторана «Тиволи» Гурам Гогоберидзе сочувствовал большевикам и прятал у себя оружие. Днем было опасно его забирать. Делали это, пользуясь ночной темнотой. Гамид и Ася заходили в ресторан и уносили в саквояжах оружие.

Гамид искренне был огорчен, когда узнал, что Ася получает новое задание. Собственно, это было то задание, ради которого отряд Камо приехал на Кавказ. Отсюда их путь лежал в тыл деникинской армии.

На явку члены отряда собрались в той же квартире полковника Соловьева.

— Каждый из вас, товарищи, поедет отдельно, в Батуми получите документ, который даст право свободного хождения в тылу деникинской армии. Там тоже порознь сядем на пароход. Со мной будут две Ани. Литвейко как моя жена, а Новикова — как ее двоюродная сестра, сиречь моя телохранительница. Связь будете держать через Папян. Адреса явок получите в Екатеринодаре на пристани. Единоличные и групповые акты будем совершать по строгому плану и по моему личному заданию. Никакой партизанщины! Боеприпасы и оружие получите через Володю Хутулашвили, который вместе с остальными боевиками приедет в Екатеринодар чуть позже. Завтра в пять часов вечера отбываем. В зале ожидания друг к другу не приближаться. К каждому из вас подойдет человек в рыжем парике с паролем «пять» и вручит билет до Батуми. Они выдаются только по пропускам, которые мы уже достали. Вопросы есть?

Всем все было ясно. Как долго камовцы ждали этого момента! Поручения партии, которые до сих пор выполнялись, даже деникинский фронт — ничто не могло сравниться с заданием, которое им предстояло выполнить… Одновременно все понимали, что кое-кого отряд может и недосчитаться…

— Девочки, давайте этот вечер покоротаем вместе! — вдруг предложила Ван Ваныч.

— Ты гений! — обняла ее Ася.

Но не только девчата собрались на квартире двух Ань. Пришли и Камо, и Сандро Махарадзе, и Казаринов, и Аматуни, и Айрапетян…

— Вот это здорово! Вот это — сюрприз, — всплеснула руками Аня-маленькая. — Сейчас получите чай с сахарином. Рассаживайтесь за столом, благо хозяина сегодня не будет дома: он уехал в Гори, к своему другу…

Сидели при тусклом свете керосиновой семилинейной лампы, которая едва освещала середину круглого стола. Остальная его часть и вся большая комната утопали в тени.

За дружеской беседой с наслаждением пили чай с сахарином. Никто не затрагивал тему предстоящего отъезда, но затаенная грусть застыла во взглядах всех.

— Девчата, какие вы красивые! — вдруг воскликнул Андрей Казаринов. — Вот приедете к деникинцам, и офицерье сразу же сцапает вас. Вы будете там в большой опасности…

— А здесь мы не в опасности? — засмеялась Литвейко.

— Странный разговор завели, — вмешалась Ван Ваныч. — Идет суровая борьба, и каждый шаг подпольщика опасен для жизни, где бы тот ни был! Надо только помнить, что любое твое нерассчитанное, неразумное действие может послужить несчастьем для тебя и товарищей.

— Браво, Ван Ваныч! Открыла Америку! — шутливо сказал Андрей. — Я о романтике, а она о политике! Давайте лучше поговорим о любви. Можно, товарищ Камо?

Все посмотрели в его сторону. Камо сидел, глубоко задумавшись, и маленькими глотками пил из стакана чай. Однако вопрос Казаринова не застал его врасплох.

— Мы же с вами договорились, что отложим дела сердечные до дня победы.

— А если кое-кто не доживет до этого дня? — тихо спросил Сандро Махарадзе.

— Значит, умрет не любя.

— Ну а если уже любит безмерно? — спросила Амалия и почти с вызовом посмотрела прямо в глаза Камо.

— Это ты о себе хлопочешь?

И тут Ася вспомнила давний разговор с подругой еще в Баку. Амалия тогда спросила у нее:

— Скажи, Асек-джан, можно полюбить Сандро Махарадзе? Ты ведь знаешь его еще по Москве. На деникинской фронте вместе были…

— Сандро? Ты с ума сошла. Он же член нашего отряда и достаточно умен, чтобы этого не допустить. Сандро — смелый, настойчивый человек, на него можно положиться во всех отношениях. Но в делах любви, мне кажется, он очень крут.

— Ну и что? Понимаешь, если он меня не полюбит, я с ума сойду! Скажи, может он меня полюбить? Может?

— Может, но не должен! — резко отрезала тогда Ася.

Никогда она не видела веселую жизнерадостную Амалию такой растерянной и взволнованной. И вот сегодня Сандро, а за ним и Амалия задают вопросы о любви не кому-нибудь, а самому Камо.

— Да, о себе хлопочу, товарищ Камо, — как потерянная произнесла Амалия. — Так полюбила, будто всю жизнь ждала его.

Ася посмотрела на Сандро. «Да ведь и он тоже. Глаз с нее не спускает!» — сделала она запоздалое открытие.

— Ничего не поделаешь, товарищ Камо… Полюбили мы друг друга и хотим пожениться, — вдруг поднялся с места высокий, статный Махарадзе и стал рядом с Амалией. — Всю жизнь я мечтал о такой девушке и без нее больше не могу жить…

Они стояли перед Камо с повинной головой. Товарищи как завороженные смотрели на них. Эта пара действительно будто была создана друг для друга! Они даже были чем-то похожи. Не только отважным, смелым характером, но и как будто чертами лица. Только Ами была жгучей брюнеткой, а он — голубоглазым и светлым.

— Нашли время, — с несвойственной ему грустной уступчивостью сказал Камо и внимательно посмотрел на Амалию. Девушка смущенно отвела глаза.

Было в ее красоте нечто такое, что вызывало почтительное изумление.

— В церкви будете венчаться, Сандро, чтобы навести жандармов на свой след? — с досадой спросил Камо.

Махарадзе ответил на этот каверзный вопрос лишь счастливой улыбкой.

— Интересно, если мы все переженимся, что станет с отрядом? — сурово спросила Аня Новикова, всегда любившая «резать правду-матку в глаза». — Наложим табу — и баста! Где же наша революционная выдержка?

— Пусть так. Мы подождем с женитьбой. А вот в Екатеринодар поедем вместе, — решительно сказала Амалия. От ее былого смущения не осталось и тени.

— Это очень опасная дорога. Там трудно, как на передовой. А влюбленные — безрассудный народ, в случае беды кинутся спасать друг друга и оба погибнут, — возразил Камо.

— Мы с Сандро справимся со своими чувствами, верно? — Амалия испытующе посмотрела на Махарадзе. Тот одобрительно кивнул.

Камо улыбнулся, и у всех посветлели лица.

— Вместе так вместе, согласен. А насчет всяких там разговоров о женитьбе — отложим, ребята, это до победы. Она ведь уже не за горами… А то пойдут пеленки… Когда же революцию защищать?

— Верно! Правильно! — поддержали Камо присутствующие. В том числе и Сандро с Амалией.

— Пока на этом и поставим точку, — спокойно закончил полемику Камо.

Уходили ночью, по одному. Ася еще не успела как следует собраться в дорогу, как Султанов попросил помочь закончить торг с купцом Леванидзе, который заломил за оружие баснословную цену.

— Я же могу опоздать! — взмолилась Ася, но Гамид сурово сказал:

— Э-э-э, сестра моя! Сейчас это дело на первом плане. А ты будь расторопнее, тогда успеешь и туда, и на вокзал. Поезд отбывает в пять часов, так что время еще терпит.

Делать было нечего, и Ася, не мешкая, поехала на Авлабар.

Купец Леванидзе, очень сухой и резкий человек лет пятидесяти, впустил ее так, будто она ему задолжала.

— Я уже говорил вашему мужу, мадам, что ни полушки не уступлю. Зря он вами прикрывается! Сам должен был прийти, по-мужски…

Ася постаралась как-то смягчить купца. Она начала уверять его, что муж передоверил ей нужную сумму, а она не удержалась от соблазна и приобрела у ювелира Саакадзе кое-какие украшения.

— Золото очень поднялось в цене! Поверите ли, просто невозможно приличные вещи купить — они стоят целое состояние! Посмотрите на этот перстень. За него с меня содрали бог знает сколько! — И Ася доверительно протянула купцу свою изящную ручку со сверкающим алмазным кольцом на пальце, ожидая его сочувствия.

Но тот отвел глаза и нахмурил брови. А суровое выражение лица говорило: «Ври, дамочка, ври! Все равно я тебе не верю!»

Тогда Ася решила переменить тактику и нетерпеливо сказала:

— Ах, я совсем заболталась, а ведь надо встретить бакинский поезд. Брат мой должен приехать… Ну, так как же? Берете вы деньги или расторгнем сделку? Сами понимаете — мне это не слишком нужно… — Тон у Аси был совершенно независимый.

Она и на самом деле спешила, то и дело бросая взгляды на большие стенные часы с маятником. Купец удивленно посмотрел на нее. Ася уже натягивала перчатку на руку с перстнем.

«Эта барынька-мотовка, пожалуй, растранжирит и остаток денег! Видно, держит мужа под башмаком, раз он доверяет ей такие суммы…» — подумал купец и, в душе чертыхнувшись, сказал:

— Ладно, давайте, барыня, деньги. Это только ради вас, красавица! Но не из сочувствия к вам, а из опасения, что оружие на место не доставят вовремя… Надо горцев против большевиков вооружить.

Ася прикусила губу. Хотелось дать ему хорошую оплеуху, да дело можно было испортить. И она спокойно протянула купцу несколько пачек николаевских сотен. Леванидзе быстро пересчитал их и унес в глубину лавки. Тут же он написал расписку и с почтительным поклоном, что никак не вязалось с его прежним видом, протянул ей.

— Мерси, господин Леванидзе! — равнодушно молвила Ася. — Наши подводы завтра в четыре утра подъедут к складам. Надеюсь, все будет в порядке?

— Не беспокойтесь. Все будет в порядке. А мужу передайте, что он не зря вас в деле держит: вы — сплошное разорение для нас, купцов!

— Мерси за комплимент, до свидания. — Ася одарила Леванидзе очаровательной улыбкой и поспешно вышла.

5

Как девушка ни спешила, а все-таки приехала на вокзал одной из последних. В разных местах зала Ася увидела своих товарищей: трех подруг, Казаринова и Айрапетяна. Сердце радостно забилось. Затем появился Камо. Не было только Аматуни.

Стараясь двигаться так, чтобы ее заметили свои, Ася протиснулась сквозь толпу провожавших поближе к ним. Камо и на этот раз действовал под видом князя Цулукидзе, поэтому и костюм, и весь его облик соответствовали роли. Боевики, конечно, тоже были разодеты…

Время бежало, приближался час отъезда, а «рыжий» все не подходил к камовцам с билетами. Не было и Амалии…

Ася уже начала нервничать. По поведению товарищей она догадалась, что и те места себе не находят. Ведь без пропусков билеты купить невозможно, а без билетов — уехать!

Уже первый звонок возвестил, что состав на Батуми подан… Камо в задумчивости прошел через зал ожидания на перрон, затем вернулся обратно… Но ожидаемого человека так нигде и не было…

Вдруг Камо поднес руку к папахе и сдвинул ее на самые брови. Это был условный жест. Он приказывал всем немедленно скрыться. Ася не сразу заметила, что в зале произошло какое-то движение, пассажиры отодвигались к стенам, освобождая середину зала, а их места занимали какие-то молодчики в штатском…

«Нет, не может быть! — похолодела Ася и сделала движение в сторону Камо. Но вдруг кто-то дернул ее назад и буквально силой вывел вон из зала на привокзальную площадь. Возмущенная Ася обернулась и лицом к лицу столкнулась с Цолаком.

— С ума сошел? Пусти! — оттолкнула его девушка.

— Сус![6] Не видела — ищейки оцепили вокзал?

— А Камо?

— Он же дал знак уйти!

— Мало ли что! Надо попытаться спасти его!

— Как? Открыть стрельбу? Погубить все дело? Ничего глупее не придумала? — рассердился Аматуни. — Посмотри туда!

Арестованного Камо, а вслед за ним Гайка и трех девушек вывели под конвоем из помещения вокзала и на фаэтонах увезли.

Убитые горем Ася и Цолак машинально двигались в том же направлении. Они не дошли до угла улиц Петра Великого и Солокаки, как к ним подошел Андрей Казаринов.

— Вот что значит не последовать приказу, — взволнованно сказал он товарищам, — учил, учил нас Камо хладнокровию, но натура-дура берет свое. Вместо того чтобы уйти, прямолинейная Ван Ваныч кинулась защищать Камо, за ней бросились Арусяк и Литвейко, за девушками — Гайк Айрапетян. Этим своим «геройством» они только осложнили положение Камо. Трудно теперь ему доказать, что это не его люди…

— Тяжело было, Андрей, удержаться, чтобы не кинуться спасать Камо. Я сам чудом ушел. Полицейские, занятые Камо и остальными, не обратили внимания на мою потертую студенческую форму — и только.

— Удивительно! Все так хорошо шло, и вдруг! Как же это могло случиться? Кто выдал? — сквозь слезы спросила Ася.

— Камо опасно было здесь появляться, тифлисские ищейки слишком хорошо знали его, — предположил Цолак.

— Так ведь и в Баку, на станции, произошло то же самое! Выходит, есть предатель и там? — возразил Андрей. — Просто не надо было ему появляться в Закавказье. Здесь он известен каждому полицейскому…

— Нашли время рассуждать, — рассердилась Ася. — Надо что-то делать. Но что?

— Тебе срочно, сию минуту надо уехать из Тифлиса, — сказал Цолак Аматуни. Казаринов одобрительно кивнул.

— Вы что, сговорились? — возмутилась Ася. — Не обо мне речь. Надо срочно выручать товарищей.

— Именно ради дела и надо тебе уехать. Ты могла броситься в глаза полиции, ты случайно уцелела, — жестко прервал ее Цолак.

— Вот этот счастливый случай я и использую. Координаты мои будут у Гамида Султанова. Ежедневно стану выходить на связь в Александровский сад в аллею, что идет в сторону улицы Барятинского. Теперь адью! Вместе не ходите!

И Ася тут же откололась от товарищей. Ни Казаринов, ни Аматуни ничего не успели возразить. Цолак с удивлением подумал, что, зная Папян с гимназической скамьи, только сейчас открывает для себя всю незаурядность ее личности.

В первом же почтовом отделении Ася отправила условную телеграмму сестре Камо. Опытная конспираторша Джаваир тут же выехала из Баку и утром была в Тифлисе, где сразу же связалась с подпольем.

Ася рискнула вернуться в гостиницу, но не в свой номер, он уже был сдан еще утром, а к Гамиду Султанову. У него она застала заплаканную Амалию.

— Нас нашли ищейки в ресторане при вокзале. Сандро только что хотел заказать официанту лимонаду, как трое полицейских в штатском окружили его. Сначала я сидела как мумия, а потом сорвалась с места, хотела загородить его собой, но меня отшвырнули.

«Это мой жених! Куда вы ведете его, отпустите!» — кричала я.

«Не слушайте ее, генацвале! Я эту девку так просто, от скуки подцепил только что», — смерив меня презрительным взглядом, сказал Сандро. И полицейские ему поверили, не тронули меня.

Амалию трудно было узнать: на ней не было лица.

Гамид молча ходил по номеру из угла в угол, тяжело переживая арест Камо и нескольких его боевиков.

— Сейчас семь вечера, скоро стемнеет, и я поведу вас, сестры мои, в одну из конспиративных квартир. Ибо номер ваш занят, а брать новый для уже уехавших моих родственниц рискованно.

— А как же с Камо и с другими? — спросила Ася. Амалия тоже с надеждой посмотрела на Султанова.

— Пока против них нет никаких улик, надо спешить вызволить их из тюрьмы! А вы постарайтесь и сами не попасть туда, чтобы и о вас не пришлось хлопотать…

— Кто же выдал Камо?

— Э-э… Сатана… Задаешь праздные вопросы. Мы не узнаем об этом до тех пор, пока весь жандармский архив меньшевика Рамишвили — министра внутренних дел нынешнего правительства Грузии — не попадет нам в руки. А это случится лишь в тот день, когда мы свергнем этих прихвостней буржуазии…

Эту ночь девушки провели у одной большевички-грузинки, Этери Капианидзе, работавшей в ресторане «Тиволи» официанткой.

— Возможно, я устрою вас там судомойками, пока подполье решит, как с вами быть дальше, — уже укладываясь спать, сказала им хозяйка маленькой комнатушки, очень миловидная, полнеющая брюнетка, с медным отливом хны в темных волосах.

В эту ночь Амалия не спала и не дала уснуть Асе. Девушки, каждая по-своему, переживали случившееся горе.

Камо неистовствовал в тюрьме. Он устроил там целый бунт, настаивая, чтобы его, не пойманного с поличным, немедленно освободили вместе с его «женой» и «родственницей жены». От Гайка Айрапетяна, Арусяк и Сандро Махарадзе он полностью отказался!

— Да, одна из них — его невеста, другая — ее двоюродная сестра… Брат привез в Тифлис из Москвы познакомить с нами, с родственниками… — уверяла жандармское управление Джаваир.

Она сумела убедить в этом даже свою старшую сестру с ее мужем, тетушку и другую родню. Все это выглядело довольно правдоподобно.

Тем более что и Литвейко стыдливо призналась полиции, что она не только невеста, а невенчанная жена Тер-Петросяна: сошлись-де с ним в Москве. С двоюродной же сестрой своей приехала в Тифлис, чтобы здесь, по кавказским обычаям, обвенчаться. Арусяк Габриелян они назвали своей попутчицей, с которой только что, по дороге из Баку в Тифлис, познакомились.

Камо написал убедительное письмо правительству Грузии, мотивируя свое требование об освобождении тем, что приехал сюда не для борьбы с Грузинской республикой, а как уроженец, подданный Грузии. Одновременно он пригрозил расправой руководителям правительства, если его требование не будет удовлетворено:

Глава правительства Жордания и министр внутренних дел Рамишвили знали Камо! Знали, как любили его рабочие и крестьяне. Знали о его личном бесстрашии. Расправиться с Камо меньшевики пока не смели, но и быстро освободить его вместе с товарищами не спешили.

Девушки — Аня Новикова, Арусяк Габриелян и Аня Литвейко — содержались в губернской тюрьме. Сам же Камо сидел в Метехеком замке, где, не дожидаясь милости правительства, пытался организовать подкоп, чтобы убежать вместе с группой политзаключенных.

Амалия перешла жить к Джаваир и активно включилась во все хлопоты по освобождению Камо и его друзей. А Ася продолжала помогать Султанову. Днем она работала в ресторане — мыла посуду, вечером ездила с Гамидом по его делам.

Через неделю освободили из предварилки Сандро Махарадзе и Гайка Айрапетяна вследствие отсутствия каких-либо улик. Это была первая победа. Арусяк Габриелян тоже хотели выпустить, но пока колебались.

— Зачем вы приехали в Тифлис? — допытывались у нее. — Где познакомились с Камо и его дружками?

— Господи боже ты мой! Что значит «зачем»? — искренне удивлялась Арусяк. — Время трудное… всякую хурду-мурду покупаешь и перепродаешь, чтобы не подохнуть с голоду… У меня же бабушка инвалид! Позвоните в Баку, всякий околоточный там нашу семью знает! Нам трудно среди мусульман: они же ненавидят армян! А вы, грузины, христиане, вы — наши защитники, наши братья! Что я сделала вам плохого? За что держите в тюрьме? Узнают люди — никто замуж не возьмет…

Арусяк плакала, когда задавались вопросы о Камо и его спутницах.

— Милый человек этот, как вы его называете, Ко́му, — она нарочно ставила ударение неправильно. — И эти его русские родственницы чудесные женщины! В поезде всю дорогу угощали меня хлебушком… Грех на душу берете — держите молодых в тюрьме, разлучаете жениха с невестой!

В таком духе и шла беседа с Арусяк Габриелян в тюрьме. Как она ни старалась, ей все равно не верили.

А тем временем Гамид Султанов подготавливал отправку оружия и боеприпасов. Во всем своем «княжеском» великолепии он имел весьма внушительный вид! Его резкие черты лица и глаза навыкате смягчались только при улыбке.

— Готова ли моя мадемуазель к походу? — ослепительно улыбаясь, в очередной раз спрашивал Гамид Асю, прежде чем взять ее под руку, внимательно оглядел с ног до головы.

Ася была в бархатном бордовом платье, облегавшем ее изящную фигурку, волосы собрала в модную прическу, на ногах — лакированные туфельки на высоком каблучке.

— Да, не мешало бы моей барышне иметь еще и это колечко, чтобы теперь пустить пыль в глаза купцу Ушверидзе. Этот орешек покрепче Леванидзе! А ну-ка, дайте ручку! — сказал Султанов и надел на средний палец второй перстень с великолепным бриллиантом.

Присутствовавший при этом Аматуни внимательно посмотрел на колечко, стараясь определить его ценность. Ася охотно протянула руку, сама невольно любуясь игрой камня.

— Не старайтесь! Все равно не отличите, подделка это или настоящий бриллиант, — усмехнулся Гамид и подкрутил свои усики. Ася и Цолак поняли, что это — обыкновенная безделушка.

6

Английская миссия, вернее, интервенция на Кавказе, верная своей подлой политике «разделяй и властвуй», — решила отдать северную часть Дагестана с городом Петровском Деникину, а южную передать мусаватистскому правительству Азербайджана.

Но Деникин, не согласившись на такой раздел, двинул свои войска в горные районы Дагестана. Свободолюбивые горцы восстали против Добровольческой армии, и в лабиринтах перевалов, ущелий и долин Дагестана, Чечни и Ингушетии широкой волной поднималось партизанское движение.

Во многих аулах и станицах горской республики были созданы вооруженные отряды. Самый крупный из них, вместе со штабом всех партизан, во главе с большевиком Николаем Федоровичем Гикало, находился в станице Воздвиженской вблизи города Владикавказа. Именно туда надо было переправить закупленное оружие и деньги, чтобы поддержать повстанцев.

Пока Камо сидел в тюрьме, Гамид Султанов устроил Казаринову, Махарадзе и Амалии Тонян явку к председателю Кавказского краевого комитета партии Виктору Ивановичу Нонейшвили. Тот за своей подписью выдал им командировочное удостоверение для поездки в Дагестан, Ингушетию и Чечню. Кроме того, передал для начальника партизанских отрядов Гикало ряд секретных документов и приказы по Одиннадцатой Красной армии.

Амалии и Сандро выдали официальное свидетельство о браке и паспорта с тифлисской пропиской. Правда, под чужой фамилией.

Огромные суммы денег и несколько подвод с оружием удалось провезти боевикам через очень трудный Крестовый перевал. В партизанском отряде Гикало они несколько дней задержались: участвовали в перестрелке, но благополучно вернулись в Тифлис.

— Молодцы, ребята! — похвалил их Султанов. — Через пару дней поедете со второй партией.

— Как дела с Камо? — поинтересовались боевики. Они надеялись, что за это время его уже выпустили.

— Никуда меньшевики не денутся, освободят! Мы здесь организовали кампанию в печати. Уже поступают требования рабочих — дать свободу узнику Камо и его невесте. Вопрос времени — и только, — успокоил их Султанов. — Скажите-ка лучше, как там идут дела у Гикало?

— Мы подоспели в самый раз, — начал рассказывать Андрей Казаринов. — Крестьяне уже не давали партизанам продукты без денег…

— Да вы бы видели, как нас встретили в штабе, куда набились люди всех возрастов! — вступил в разговор и Сандро. — Плохо обутые и одетые, с обветренными от солнца и стужи лицами, юные и бородатые — все они готовы были носить нас на руках от радости. Тяжело им приходится там один на один с деникинцами воевать. Очень ждут прихода Красной Армии. Но борьбу свою неравную не прекращают!

— А как вы, Амалия, перенесли такую трудную дорогу? — спросил у осунувшейся загоревшей девушки Султанов.

— Ого! Наша Ами — героиня! Она настоящий солдат революции! — восторженно воскликнул Казаринов.

Амалия недовольно нахмурила брови, а Сандро улыбкой поблагодарил друга.

Разговор тот происходил в маленькой комнатушке, в которой по протекции сестры Камо жила Амалия. Одноэтажный приземистый домик с палисадником под окнами и задним двором с фруктовым садом принадлежал дальним родственникам Камо, двум сестрам-армянкам, старым девам. Одна из них была вовсе глухая, подслеповатая. Другая — пободрее, вечно занималась шитьем, чем зарабатывала себе и больной сестре на хлеб.

Эта комнатушка в последнее время и стала явочной квартирой для особотрядовцев, находившихся на свободе.

Не прошло и трех дней, как Султанов вновь снарядил камовцев в горы. Амалия и Ася не успели за эти дни даже как следует пошептаться, хотя обеим было что рассказать.

— Завидую я вам, ребята! Снова в Дагестан едете! Грузия — цветущий край. Грузия — рай. А Дагестан — упирающиеся в небо скалы. Люблю я этот сильный, суровый край! — Гамид был в ударе: не жалея красок, воспевал горы, будто хотел принести их в дар Сандро и Амалии, у которых не было веселой свадьбы с красивыми подношениями.

— Каждый кулик свое болото хвалит! — дружески засмеялся Казаринов, мысленно перенесясь через Кавказский хребет в российские просторы. Андрею вспомнились леса и поля родной стороны, белые ромашки и синеглазые васильки. «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село…» Он родился именно в таком, воспетом Некрасовым селе.

— Ты верно сказал, Андрюша, — ответил Гамид Казаринову. — Однако Дагестан не мой край. Я родился в Ленкорани. Да и не одни только горы люблю… Я люблю весь мир!

— А видели вы мир дальше Кавказа? — улыбнулся Андрей.

— Уж твою-то Россию, синеглазый русак, видеть привелось. Действительно, и привольна и хороша твоя земля!

Гамид очевидно, хотя и с опозданием, понял, какую тоску по родине пробудил у этого русского парня, по воле партии заброшенного от родных мест в далекие Кавказские горы.

— Родина там, где свобода, — мечтательно сказала Ася.

— Не лучше ли сказать так: родина там, где идет борьба за свободу? — вставила свое Амалия. В Дагестане, например…

— Может, хочешь там обосноваться? — пошутила Ася.

— А что? Мы с Ами в партизанском отряде Гикало уже получили боевое крещение. Почему бы не воевать там и дальше? Возьмем и останемся, — ответил за Амалию Махарадзе.

Хотя все улыбнулись, в комнатушке наступила тишина.

— Ладно, поговорим теперь о деле, — первым нарушил молчание Султанов. — А то вижу, все что-то притихли… Значит, вы, ребята, примерно через час должны быть у Каджорского перевала. Там вас ждут подводы с оружием. Сверху стоят корзины с фруктами. Переоденьтесь побыстрее, я зайду минут через сорок.

Гамид ушел. Поспешил к себе и Сандро, который жил недалеко от Амалии.

Ася осталась с подругой. Длинная широкая сборчатая юбка грузинской крестьянки, темно-зеленая кофта с буфами и ярко-синий платок очень шли Амалии. Под одеждой она зашила несколько пачек денег.

— Еще кувшин на плечо, и можно сказать, что ты от сакли своей отошла только к роднику, — заметила Ася.

Погрустневшая Амалия не поддержала разговор. Только когда пришел Сандро в одежде грузинского крестьянина и войлочной черной тюбетейке на светлых волосах, она оживилась. Он выглядел настоящим простолюдином.

— Браво, генацвале! На тебе очень хорошо сидит костюм твоих предков, — одобрительно похлопал по плечу Сандро зашедший вскоре за ним Гамид. — А ты, Амалия, уж очень яркая… Невыносимо яркая! Как солнце, понимаешь? У-у-у, вблизи тебя и сгореть недолго, — оглядев девушку с ног до головы, почтительно сказал Султанов. — И красота иногда пугает, ей-богу! Я бы на твоем месте, Сандро, выбрал луну: она неброская, скромная, как, например, наша милая Сатана!

Но и эти шутки Гамида что-то никого не расшевелили.

Разгоралась заря. Услышав фырканье и ржанье запрягаемых лошадей, Амалия вышла из фургона, где провела остаток ночи. Сандро был уже на ногах.

— Немного отдохнула, Ами-джан? — ласково проводя ладонью по ее смоляным волосам, спросил он.

Она чуть отстранилась; хотя официально они считались помолвленными, Амалия старалась при посторонних не подчеркивать их близость.

— Знаешь, генацвале, я бессовестно счастлива. Слышала я о настоящей любви, читала в романах, но что она бывает такая добрая — не представляла. Порой мне даже совестно становится. Постарайся, Сандро-джан, сдерживаться.

Сандро укоризненно посмотрел на свою подругу. Стесняется?! Даже в такой смелой девушке крепко держатся дедовские обычаи. Или не так крепко его любит, как он сам? В это время его позвали возчики, и Сандро отошел от Ами.

Едва заблестели первые солнечные лучи, как подводы двинулись в путь. Возчики были из надежных товарищей грузинского подполья, хорошо знавших опасные повороты Крестового перевала.

— Этот чертов мост между северным и южным Кавказом. Разве это дорога? — болея душой за свою подругу, которая почти все время шагала пешком, ворчал Сандро.

— Одним словом, крест… Будьте осторожны… Того и гляди в пропасть свалитесь, — поддакивал возчик.

Амалия же, позабыв все страхи, шла радостная, подставив лицо навстречу ветерку, и ненасытными глазами смотрела на простирающуюся вокруг панораму.

Под солнцем ослепительно сверкали убеленные вечными снегами вершины гор, упирающиеся в синее небо. Они сказочными великанами возвышались над серыми скалистыми горами, покрытыми зеленью.

На узких крутых поворотах перевала проводники трубили, чтобы предупредить возможные встречные подводы. Амалия и Сандро шли рядом, у обоих под одеждой было много денег, а мандат на белом лоскутке Амалия зашила под кофтой у самого сердца.

Ничто не предвещало опасности, даже встречные подводы не попадались, пока поднимались по цветущим склонам Грузии.

— Я ведь родилась в горах, но никогда не представляла, что природа может быть такой удивительной! — сказала Амалия. — Смотри, Сандро-джан, вон на ту скалу, ведь она прямо висит над нашими головами! У-у, какие огромные глазищи у нее! Может, она живая и хочет задавить нас, а?

— Пока я рядом, никому не удастся дотронуться даже пальцем до тебя! А ну, сгинь, дай спокойно пройти моей любимой! — шутил Махарадзе, грозя пальцем суровой скале.

Всю дорогу влюбленные разговаривали, смеялись, тихо пели: она — армянские, он — грузинские песни. Потом вместе — русские. На привалах расспрашивали возчиков об их житье-бытье, аппетитно ели и пили чистую родниковую воду…

Благополучно перевалив хребты, из зеленой чащи попали в суровые ладони гор Чечни и Дагестана. Природа здесь была победнее, исчезли нежные изумрудные тона, общим стал серый цвет скал, голого камня. С клокотом бежали по камням бесчисленные светлые ручейки, с бешеной скоростью летели в пропасть водопады.

— А ведь, Сандро, Гамид Султанов недаром воспевал Дагестан. Какой здесь вкусный воздух! А посмотри, сколько на этих серых громадах красных маков! И это у самых облаков!

— Есть даже такая песня: «Алые маки на груди серых скал». Мотив хорошо знаю, слов не помню. В детстве слышал, — сказал Сандро. Амалия сорвала несколько ярких бутонов. Он не стерпел и приколол один из них к ее иссиня-черным локонам.

— Сама как цветок, — не вытерпел и возчик, рядом с которым они шагали. Амалии стало не но себе от этой ласки Сандро и восклицания возчика. Она стыдливо натянула поглубже на лоб платок и прикрыла им алый мак.

Там, где возможно, Амалия все же шла чуть поодаль от дороги среди цветов. От ее шагов с криком взлетали ввысь орлы, вблизи казавшиеся огромными и страшными.

— Смотри, генацвале, как бы тебя клювом не подхватили эти стервятники: за цыпленка принять могут! — шутил Сандро. А вообще он очень боялся за нее. Но лучше бы она держалась рядышком. И когда она, прыгая по камням, снова возвращалась к узкой дороге перевала, Сандро успокаивался и трогательно вытаскивал прицепившиеся к ее платью колючки репейника.

— Вот уже начали показываться аулы, — вскоре сказал проводник. — Смотрите сюда и сюда, а вон там вершина Шелбуздага. Это уже Дагестан.

— Слава богу, теперь уже недалеко до места, — радостно произнес Сандро и крепко сжал руку Амалии, — там нас заждались…

Разговор оборвался на полуслове. Близкий лошадиный топот и отлетающие с шумом из-под копыт камни дали знать, что к ним приближаются всадники. Кто такие? Откуда явились?

«Белогвардейцы!» — понял Махарадзе.

— Пока мы будем отстреливаться, спасай, Андрюша, подводы с оружием! — крикнул Сандро Казаринову и вытащил браунинг. Амалия нащупала в потайном кармане свой револьвер.

По цепочке переданная команда повернула в сторону от дороги все подводы с оружием, за исключением двух первых, чтобы ими отвлечь внимание врагов. Надо было любой ценой спасти большую часть оружия!

Маневр удался. Банду белогвардейцев привлекли только оставшиеся на дороге, и всадники начали их окружать.

— Видно, среди проводников оказался предатель, — шепнул Амалии Сандро. — Эх, знать бы кто!

— Поздно! Попробуем играть роль торговцев фруктами! Пока не горячись, — так же шепотом ответила Амалия.

Два проводника — один у фургона, другой — у подводы, стояли ни живые ни мертвые: Махарадзе и им приказал подготовиться к бою. Между тем верховые приближались.

— Э-эй, добрые люди, кто вы? — закричал Сандро. — Если разбойники, живыми не сдадимся. Мы — честные крестьяне, везем фрукты…

— Вот тебе фрукты, большевистская собака! Получай. — И белоказаки открыли огонь.

Сандро не растерялся. Он ответил на выстрелы выстрелами. Не отставала от него и Амалия. Вместе они уложили нескольких бандитов. Недаром Камо обучал их меткости!

Стреляли и проводники. Но силы были неравными. Вражеская пуля смертельно ранила Махарадзе. Стоявшая с ним плечом к плечу Амалия левой рукой подхватила его, а правой отстреливалась из нагана, пока не истратила всю обойму. Она одна сумела уложить нескольких бандитов. Больше того, важные документы и деньги успела передать одному из проводников, прошептав: «Беги!»

Больше выстрелов не было. Куда делись проводники — Амалия уже не знала: или убежали, или были убиты. Она крепко обняла Сандро и ждала смерти: решила не разжимать рук, чтобы не отдавать своего любимого на растерзание.

Разъяренные беляки набросились на Амалию. Но она только крепче прижала к себе Сандро, который был без сознания и истекал кровью.

— Не отдам, не отдам его! Слышите вы, вороны черные!

— Сумасшедшая девка, он же мертв, вот, смотри, — сказал один из белоказаков и, ударив шашкой по сцепленным ладоням Амалии, вырвал из ее окровавленных рук Сандро и тут же несколько раз проколол его насквозь.

— Ой, Сандро-о-о-о! Убийцы, убийцы-ы-ы-ы!

Амалия так закричала, что горы должны были содрогнуться. Она тут же бросилась под шашки беляков, истязавших Сандро, чтобы собой прикрыть его. Так и изрубили ее белоказаки, прямо на мертвом теле любимого, совершив бесчеловечный обряд венчания кровью…

— На тебе — восстание! На тебе — коммунию! — ожесточенно приговаривали беляки. Даже мертвых они садистски продолжали полосовать шашками. Разворошив фрукты, нашли оружие, затем и мандат на лоскутке, с которым Амалия не решилась тогда расстаться.

— Крупных птиц поймали, глядите-ка! — сказал атаман. «Сандро Махарадзе и Амалия Тонян — бойцы Особого отряда Камо». Во-о! Эта трофея для самого Деникина будет интересна. — И он высоко поднял над головой белую тряпочку с печатью.

Да, крупная была добыча, правда… Но что значили две подводы против тех, что уцелели, и тех, что прошли позже по тому же пути на помощь повстанцам-горцам? И что значили две жизни там, где легли в борьбе за свободу тысячи!

— Оставим этих «героев» на съедение стервятникам! — садясь на коня, сказал главарь банды и поскакал. За ним галопом пустились и остальные, увозя с собой трофеи.

Но они напрасно думали, что трупы бойцов остались непогребенными… Тот из двух проводников, кому Амалия передала документы и деньги, раненный в ногу, оказался немым свидетелем разыгравшейся трагедии. После ухода казаков он дополз до своих и рассказал о случившемся раньше, чем туда подъехал с подводами Казаринов.

Повстанцы ночью перенесли останки Амалии и Сандро в партизанский стан. Горю и возмущению людей не было границ! У гробов бойцов они клялись отомстить за смерть товарищей.

— Может, зря он нас отослал? — горестно вздыхая, спрашивал всех Андрей Казаринов, который чувствовал себя виноватым перед погибшими товарищами. — Может, мы все вместе одолели бы врагов?

— Против сотни-то? Нет, балам, всех бы вас изрубили, и все оружие и боеприпасы достались бы белым! — возражали ему.

— Да, Сандро правильно поступил, — сказал сам Гикало. — Ценой жизни он вооружил сотни бойцов! Честь и хвала его памяти и памяти его верной подруги!

Амалию Тонян и Сандро Махарадзе похоронили с почестями. А могильный холмик, по предложению раненого проводника, украсили целой охапкой красных маков.

— Уж так она радовалась этим цветочкам! Верите, в жизни не приходилось видеть такой женской красоты и такой отчаянной женской храбрости! — печально говорил он.

Казаринов, вернувшись в Тифлис и рассказывая о героической гибели Сандро и Амалии, плакал, как ребенок.

— Да, наши товарищи проторили нам путь, и следующую партию оружия тоже повезу я, — решительно заявил Андрей.

По тому рассказу, как погибла Амалия, Ася узнавала подругу. Она была уверена, что бандиты пощадили бы Ами, если бы та вела себя иначе: плакала бы, просила пощады, ползала бы перед врагами на коленях. Но Амалия, верная своей клятве, клятве жизнью, как она однажды сказала Асе, и жила и умерла стоя, с оружием в руках в борьбе за революцию. В борьбе за свою любовь к Сандро Махарадзе.

Серые скалы Дагестана, на которых растут удивительные алые маки, были свидетелями мужества и нежности двух камовцев. А горные ветры разнесли по всему свету, как чудную легенду, эту трагическую быль…

Гамид Султанов ходил сумрачный. Он искал виновников провала. И при отправке новых партий требовал у большевиков тифлисского подполья еще и еще усилить проверку уходящих в горы проводников.

— Того предателя я все равно выкопаю из-под земли. Далеко не смог уйти! — сжимая кулаки, говорил он Асе о втором проводнике, которого ни в живых, ни в мертвых не нашли.

— Может быть, его труп упал в пропасть? Ведь дорога на перевале очень крутая, — высказывала свои предположения Ася. — Может, и предательства-то не было, а банда случайно обнаружила их?

— Э-э-э! Успокоить хочешь, да? Думаешь, Гамид ребенок, да? Я уже всех поставил на ноги, чтобы вывести негодяя на чистую воду. На месте, где погибли наши товарищи, уже обыскали каждую травинку, каждый камень. Никакой там пропасти не было!

Ася глубоко вздохнула. Так и остались навечно в памяти чудная лучезарная подруга и голубоглазый Сандро. Прощаясь тогда с ними, не знала она, что всю жизнь в ее сердце болью будет отдаваться невосполнимая, дорогая потеря…

В эти горькие для Особого отряда дни Кавказский краевой комитет партии все-таки организовал отправку группы большевиков, в том числе и камовцев — Гайка Айрапетяна и Цолака Аматуни — в Батуми. А оттуда, морем, в Екатеринодар, в самое логово врага. Ребята по очереди ходили прощаться на квартиру, где совсем недавно жила Амалия.

Ася после ее гибели страшилась всяких расставаний. И когда она увидела Аматуни, вдруг на нее нахлынуло нечто такое, что не поддавалось ни разуму, ни воле.

— Цолак-джан, береги себя! — взмолилась Ася и беспомощно оглянулась, как бы ища со стороны поддержку, но рядом никого, кроме него, не было. Цолак ничего не ответил. Он снова, как тогда в Баку, прижал ее ладони к своей груди. Все! Уже уходя, перед спуском по лестнице, он обернулся в ее сторону и, дружески помахав рукой, уверенно, твердо сказал:

— Скоро, совсем скоро мы снова будем вместе. Жди меня, Асек!

Уходил от нее дорогой человек, друг ее юности, одетый в студенческий мундир с голубыми бархатными петлицами, уходил, быть может, навсегда…

«Пути-дороги, тернистые, неведомые, приведут ли еще раз к встрече, или, или…» — грустно подумала она.

7

Как бы Ася искусно ни играла роль невесты или любовницы Гамида Султанова, все же она уже бросилась в глаза полиции, и ей необходимо было срочно выехать из Тбилиси. К тому времени оружие в горы уже переправили, и Гамид был занят тем, чтобы побыстрее вызволить Камо и девушек из тюрьмы.

— Ты была для меня хорошим щитом, Ася-джан. Благодарю от лица «службы»! — провожая Асю, шутливо сказал Султанов… — Желаю тебе счастья, сестренка!

Ася шла с ним по перрону тифлисского вокзала, элегантно одетая, в надежде, что кондуктор «международного» вагона, куда она должна была сесть без пропуска, запомнит ее представительного кавалера и будет более снисходителен при проверке билета.

На них смотрели с любопытством: богатая пара привлекла внимание и пассажиров и провожающих. Гамид Султанов в серой каракулевой папахе, в очках с золотой оправой и серебряным кинжалом должен был внушить выглядывавшему из окна этого вагона офицеру, судя по чертам лица, дагестанцу, известное почтение, которое обычно испытывают кавказцы к важному горцу.

Именно поэтому Гамид все время держал Асю около этого окошка и остался вполне доволен, заметив, что офицер глаз не спускает с девушки. Чтобы закрепить впечатление, Султанов тут же, на перроне, купил у торговки букет мимозы и галантно преподнес Асе, не позабыв при этом поцеловать ей руку.

Они расстались перед самым отходом поезда, когда можно было хорошо инсценировать спешку и замешательство. Подсадив Асю на площадку вагона высшего класса, Гамид, теперь и в самом деле волнуясь, поцеловал обе ее руки и, шагая по ходу уже движущегося поезда, крикнул:

— Деточка, если понадобится, обратись сразу же к начальнику поезда: я с ним говорил, и он знает, что отвечает мне за тебя. — Это тоже было сказано для усиления впечатления могущества влиятельного человека.

Ася долго махала Гамиду платочком, то и дело поднося его к глазам. Когда перрон скрылся из виду, она зашла именно в то купе, где находился дагестанский офицер. Усталым жестом Ася бросила на столик цветы и, сняв элегантную шляпу с синими перьями, небрежно положила ее рядом с букетом. После этого она снова вышла в коридор и стала у открытого окошка, решив до конца играть роль опечаленной разлукой с любимым человеком девушки, которой не до такой мелочи, чтобы тут же выяснить, где ее место.

Это, кажется, ей вполне удалось. «Дагестанский» офицер не рискнул к ней подойти и лег на верхнюю полку. Ася краешком глаза видела, что он не сводит с нее глаз. Пусть! Вот она возьмет и скажет ему, что едет без пропуска.

Было утро, была весна, было солнце и это страшное, прямо-таки неукротимое волнение, которое невозможно было в себе подавить… Ася тянула время, сколько могла, чтобы подольше проторчать у окна, ибо сразу выяснила, что в купе нет свободного места. Что-то надо было предпринять. Она вошла в купе и рассеянно окинула его взглядом. Трое штатских с нижних мест, отодвинув в сторону ее мимозу и шляпу, разложили на столике свои яства и с аппетитом жевали.

При виде Аси мужчины как по команде вскочили и начали уступать ей место у столика.

— Ничто, мадемуазель, так не успокаивает при разлуке с дорогим человеком, как еда! Милости просим! — на ломаном русском языке обратился к ней один из штатских, то ли армянин, то ли грузин.

— Верно, хорошее настроение на дне нашего живота, пардон, если это вас шокирует, — сострил другой штатский.

— Мерси, господа, — грустно поблагодарила Ася. — Но, видит бог, мне сейчас не до еды. Мой жених был настолько взволнован разлукой, что забыл отдать мне пропуск. Если придет контроль, то просто не знаю, как мне выпутаться из этого положения!

Подкупающая искренность Аси и ореол богачки-невесты вызвали полное сочувствие и понимание у мужчин. Так, по крайней мере, ей показалось.

— О-о! Вполне можно понять вашего жениха! В такое ужасное время отправлять в дорогу красивую молодую женщину одну — тут и в самом деле голову потеряешь, — выразил, очевидно, общее мнение солидный мужчина с седыми висками. А «дагестанский» офицер молчал, хотя Ася, рассказывая о своей беде, обращалась именно к нему. Было непонятно — то ли он сочувствует, то ли что-то заподозрил. Это очень тревожило Асю, и она снова рискнула.

— Что же будет? — беспомощно сцепив пальцы рук, в упор спросила она у офицера.

Тот слегка приподнялся на локте и серьезно посмотрел на нее. В его взгляде Ася заметила беспокойство и даже страх, но это мелькнуло и исчезло. Бросив на остальных мужчин заговорщицкий взгляд, он с насмешкой спросил:

— Не слишком ли спешил ваш жених обрести долгожданную свободу? Бывают еще такие, что не жалеют для этого улыбок и цветов.

Молчание заполнило купе. Все ждали, что она ответит. Бросит оскорбителю «перчатку» или промолчит?

Ася вначале растерялась, не знала, какой ей принять тон. Она удивленно посмотрела на офицера, и тут он едва заметно кивнул ей в сторону мужчин, один из которых вышел из купе. Уж не пошел ли он к контролерам? «Дагестанский» офицер, как бы угадав ее мысли, снова кивнул. Да, надо было прерывать затянувшееся молчание: ведь за ней следили.

— Очевидно, вы по собственному опыту это знаете, — не осталась перед ним в долгу Ася. Они перекинулись еще несколькими фразами такого же характера.

Ася скоро заметила, что двое штатских, не пропускавших ни одного слова из их разговора, начали то и дело значительно перемигиваться и ухмыляться, очевидно, приняв ее за одну из легкомысленных женщин. Не успела, мол, с одним расстаться, как завязывает знакомство с другим. Ну что же, это было весьма кстати и, как видно, «дагестанец» добивался именно этого.

Через несколько минут он многозначительно подмигнул своим спутникам, дав им понять, что хотел бы остаться в купе наедине с девушкой. Мужчины вышли и плотно задвинули дверь. Офицер поспешно спрыгнул с верхней полки и взволнованно шепнул Асе:

— Будем и впредь так играть, иначе на границе с Азербайджаном вас без пропуска задержат. В лучшем случае — высадят… Я, как только увидел вас с господином Омаровым, понял, что вы птица не того полета, какой хотели бы себя изобразить!

— А откуда вы знаете Омарова? — Ася была неприятно поражена: «Неужели провал?»

Ее замешательство не скрылось от офицера, но он успокаивающе улыбнулся:

— Приходилось иметь с ним дело. Он меня тоже знал, поэтому и посадил вас именно в этот вагон, был уверен, что помогу вам. Вы аварский язык знаете?

Ася отрицательно покачала головой.

— Жаль… Это было бы здорово! А азербайджанский? Тоже нет… А из иностранных языков?

— Французский. Ну, конечно, в пределах гимназии, не больше…

— Хорошо. Выберем французский. А теперь забирайтесь на мою полку и ложитесь под одеяло. Лучше повернуться лицом к стене и притвориться, что спите. Остальное предоставьте мне, и тогда мы благополучно переедем границу.

Верить ли этому человеку? Ася застыла в нерешительности. А выход? Был ли у нее другой выход? Чем она в конце концов рискует?

— Ман олюм! — видя ее колебания, трогательно попросил «дагестанец» на своем родном языке. Ася, к счастью, поняла смысл этой просьбы. Будь что будет!

Но не успела она прикрыться одеялом, как дверь купе раскрылась, послышался шепот. Офицер на русском языке со сдержанным смешком сказал:

— В Дагестан отвезу. У нас таких любят. Надоест — брошу…

Видно, при этом он приложил палец к губам, так как в ответ тоже хихикнули, но тихонько. Ася тоже усмехнулась про себя. Да, приходилось многое терпеть… Она закрыла глаза и приказала себе спать, как учил Камо. Он говорил, что человек должен уметь управлять собой. Значит — спать. Спать? Легко сказать! Интересно, мог бы кто-нибудь на ее месте уснуть? Тра-та-та, тра-та-та — стучали неугомонные колеса. И им вторило сердце Аси. Ну, конечно, вскоре она услышала новые голоса — явились проводники вагона и контролеры.

— А там кто? Купе ведь четырехместное? — спросил строгий мужской голос.

— Это — со мной… — начал «дагестанский» офицер, — выйдемте, я вам все объясню…

И они удалились.

В купе снова захихикали: очевидно, те трое штатских. Ася намеренно шумно повернулась лицом в их сторону. Пусть смотрят, может, постесняются так нагло хихикать? Она плотнее закрыла глаза и притворилась крепко спящей.

Весь остаток пути Ася ни минуты не заснула.

В Баку поезд прибыл рано — в пять часов. Было свежее весеннее утро, «дагестанец» нес ее большой, чуть увядший букет. У вокзала он посадил Асю в фаэтон и, сев рядом, приказал извозчику трогать.

— Кроме того, что я видел вас на тифлисском вокзале с Омаровым и вы оказались без пропуска, я о вас ничего не знаю. А нормально ли это между культурными людьми? Меня, например, зовут Гафур Гайдаров, я азербайджанец, но с целью конспирации ношу офицерскую форму, когда разъезжаю по партийным поручениям. А вы? Кто вы такая?

Ася испуганно посмотрела на офицера, потом многозначительно глянула на широкую спину возчика.

— Куда господин офицер прикажет ехать? — как бы почувствовав, что он в центре внимания, спросил через плечо возчик.

Гайдаров вопросительно посмотрел на Асю, которая не знала, как ей по возможности вежливо расстаться с офицером. Он, конечно, оказал ей огромную услугу, но она не имеет права рисковать… А если «дагестанец» самый настоящий разведчик, выбравший такой сложный ход игры, и она привезла с собой в Баку «хвост»? «Шалишь, браток!» Недаром она прошла выучку в отряде Камо.

А извозчик между тем, не получив ответа, остановил лошадей на перекрестке Вокзальной и Александровской улиц и снова вопросительно обернулся в сторону седоков.

— Вот здесь, — Ася запнулась, не зная, как дальше обратиться к спутнику, а потом, решительно тряхнув локонами, прибавила ласковое: — Гафур-джан, я сойду. Вещей у меня нет, провожать не надо, да и появиться дома в сопровождении офицера-азербайджанца, согласитесь, невозможно: отец голову оторвет…

— Отец? — недоверчиво переспросил офицер. — Вы и правда молоды! Назвались невестой Омарова и с таким риском ехали одна в Баку. И вдруг — отец… Вы что, Гайдарова за дурака принимаете? Нет, я хоть краешком глаза посмотрю на вашего отца… Адрес?

Вместо ответа Ася проворно сошла с фаэтона. Гафур не ожидал этого. Он поспешно сунул извозчику деньги и тоже соскочил. Возчик бесстрастно покатил дальше.

— Гафур-джан, — Ася мягко дотронулась до руки офицера, — по-моему, вы сделали для меня все, что могли. За это вам большое спасибо! А теперь по-человечески прошу вас: не провожайте меня! Во-он у того скверика мой дом, и идти вам теперь придется своей дорогой. Если вы тот человек, за кого себя выдаете, мы с вами скоро-скоро встретимся. А зовут меня Ася.

Они шли медленно, как двое добрых, нечаянно встретившихся знакомых. Под ногами хлюпала мартовская ростепель. Тяжелые низкие облака висели над самой головой. Вокруг было сыро и сумрачно. Так же сумрачно было и на душе у Аси. Как ей не хотелось обидеть этого, возможно, хорошего человека, своей недоверчивостью. Когда же, когда кончится эта ужасная конспирация, эта двойная жизнь? Ася решительно остановилась и подала руку.

— До свидания, Гафур-джан, еще раз спасибо, — виновато попрощалась она.

— До свидания, Ася, — тепло ответил он и, по-военному четко повернувшись, быстро удалился.

А Ася, облегченно вздохнув, пошла петлять по весенним улицам родного города.