Алые маки на серых скалах

1

Положение на фронтах гражданской войны резко ухудшилось. Враг все туже и туже сжимал кольцо, приближаясь к Москве с юго-востока и юга… Опасность для столицы возрастала.

Решением Московского комитета партии Дзержинский был введен от ВЧК в Комитет обороны Москвы. В эти тяжелые дни по решению ЦК партии Камо, пополнив состав Особого отряда москвичами-добровольцами, вечером 2 сентября спешно выехал в действующую армию в Курском направлении для ликвидации прорыва Мамонтова.

Бойцы отряда, давно горевшие желанием оказывать действенную помощь Красной Армии, обрадовались отправке на фронт.

— Наконец я получу пулемет! Ох, давно уже руки у меня чешутся — дать очередь по всякой контре! — со страстной ненавистью воскликнула Аня Новикова, обрадованная еще и тем, что хотя и на время можно расстаться с барской одеждой.

Все товарищи разделяли ее чувства. А Ася даже завидовала ей. Потому что ни из пулемета, ни из винтовки она стрелять и мечтать не могла: Камо назначил ее связной и вручил наган только для самозащиты.

— Будешь держать связь между мной и бойцами, — сказал Камо, но, увидев, что она хочет возразить, строго добавил: — Решение окончательное и обжалованию не подлежит. Ясно, товарищ Папян?

— Ясно, товарищ Камо, — вздохнула Ася.

В одной теплушке ехали все шестнадцать особотрядовцев и Камо. Москвичи-добровольцы разместились в других вагонах.

— Помните, ребята, оружием мы похвастаться не можем: его надо добывать в бою. Особенно орудия и пулеметы! Беляков снабжает Антанта. Вот их оружие и надо направлять против них же, — под ритмичный стук колес поучал бойцов Камо.

— Уж за этим дело не станет! Только бы поскорее встретиться с этой нечистью лицом к лицу, — как всегда первым подал голос Роман Разин.

— Вы сейчас горите вполне понятным желанием — защищать нашу Советскую Родину на фронте. А мы готовились с вами для борьбы с врагами в тылу. Вот приказ № 174 «Всем губчека», подписанный Дзержинским. — Камо показал напечатанный типографским способом лист бумаги и начал вслух читать: — «В то время, как Красная Армия защищает наш внешний фронт, внутри страны белогвардейцы, пользуясь частичными нашими неудачами, подымают головы и стараются связаться с заклятыми врагами пролетариата — колчаками, деникиными, финскими, польскими и иными белогвардейцами. В самом тылу нашей армии происходят взрывы мостов, складов, кража и сокрытие столь необходимого армии оружия и пр. и пр. … Все чрезвычайные комиссии должны превратиться в боевые лагери, готовые в любое время разрушить планы белогвардейских заговорщиков».

Камо довел этот приказ Дзержинского до сведения не только особотрядовцев, своего проверенного костяка, но и до всего состава москвичей-добровольцев.

На скором поезде того времени путь от Москвы до Курска занял бы часов восемь, может, десять. Но отряд ехал на товарняке по забитым путям, с бесконечными остановками. Однако ребята не унывали: шуткам и песням не было конца. Неуемная молодость брала свое!

Василий Прохоров, московский рабочий, оказался мастером петь частушки, а остальные подхватывали припев на мотив «Эх, яблочко!».

— Пароход идет прямо к пристани, землю всю мы засеем коммунистами, — запевал Прохоров. — Пароход идет, а дым кольцами, завоюем океан краснофлотцами…

— Эх, яблочко, да душистое, а матросики все плечистые! — задорно звучал припев.

— Эх, матрос молодой, по колено в море, царский трон повалил пушечкой Авроры! — снова запевал Прохоров. И так всю дорогу.

Так и прибыли в Тулу. Мандат Камо, выписанный лично Лениным, где говорилось: «Предъявитель сего товарищ К. Петров, имеющий билет № 483, работающий в ЦИК, лично мне известен. Прошу оказывать полное доверие и всяческое ему содействие», оказывал магическое действие. С этим удостоверением считались все партийные и советские организации, поэтому Камо удалось подобрать в пути к своим тридцати шести бойцам еще большевиков, и они стали ядром 1-го партизанского отряда особого назначения, организованного Орловским, Курским и Тульским губкомами партии.

Тула обеспечила камовцев оружием. Орел дал курсантов и лошадей. В Курске к камовцам присоединился местный кавалерийский отряд в полном снаряжении и вооружении.

Командирами расчетов шести пулеметов, полученных в Орле, назначили боевиков из группы Камо: Аню Новикову, Яна Абола, Филиппа Новикова, Романа Разина, Андрея Казаринова и Петра Страздиня.

Камо не знал усталости. Было удивительно, что, не имея специальных военных знаний, он умело занимался и формированием, и вооружением, и обучением своих солдат, которыми беспрерывно пополнялся отряд.

Среди добровольцев, особенно молодых, были люди, которые не умели стрелять. Пришлось учить их в те немногие дни, даже часы, пока шло формирование.

Не было и медицинского персонала. Медикаментов получили очень мало. А бинты были розданы из расчета один на двоих.

— Доктором каждый сам для себя станет, — шутил Камо. И все же, помня о том, что он не военный, Камо назначил своими помощниками двух бывших младших офицеров царской армии: начальником штаба — Михаила Хутулашвили, по кличке Володя, а помощником — Александра Махарадзе, которого все звали попросту Сандро. Командиры пришлись по душе бойцам из-за их простого, веселого нрава и доброго сердца.

— Смекалка и расторопность у помощников Камо под стать ему самому: во! — поднимая большой палец вверх, говорил Разин.

И правда. Буквально за пару часов перед выходом на огневые позиции командование сумело привести отряд в полную боевую готовность.

Только с продовольствием, особенно с хлебом, было плохо! Разношерстное обмундирование бойцов — шинели, куртки, старые пиджаки — тоже оставляло желать лучшего.

Из штаба фронта получили приказ: держаться направления станций Касторная — Щигры, чтобы закрыть путь возможного отступления мамонтовских войск.

Двигались ночью — медленно, без огней, с раскрытыми дверями вагонов-теплушек, вполне ожидая внезапного нападения белых. Однако столкновения не произошло.

На станции Касторная выгрузились, заняли удобную позицию, замаскировались. Скоро разведка донесла, что в двенадцати-тринадцати километрах движутся белые войска в направлении к партизанскому отряду. Бойцам выдали весь запас гранат и патронов: предстоял большой бой.

Но противник, видимо, узнал о засаде красных и свернул в сторону. Камовцы ринулись за ним. Более двух часов они преследовали часть деникинцев и порядком их потрепали. Однако враги, не принимая боя, что называется, уносили ноги.

Эта часть белых была бы уничтожена окончательно, если бы не прискакал гонец из штаба фронта с приказом: прекратить преследование и отправиться в Курск, в распоряжение штаба укрепленного района.

— Зачем прекращать бой, когда победа за нами? — возмутился Камо.

Ему не нравились штабные работники: сказывалась его предубежденность к офицерам царской армии, перешедшим на службу к красным. Не нравились ему и приказы штаба, часто запутанные и необоснованные.

— Глаз да глаз за этой бывшей контрой… Понимаете, душа к ним не лежит! — оправдывался Камо. Он уже дважды ходил в штаб укрепленного района и возвращался оттуда угрюмым, молчаливым.

В Курске было тревожно: во всем чувствовалась напряженность военной обстановки. По мостовым днем и ночью пылили войска — пешком, на тачанках, подводах, верхом. Цокали копыта коней, высекая искры из булыжника. У военкомата строились в колонны мобилизованные — в разношерстной одежонке, с котомками за спинами… Каждый третий дом стоял с заколоченными окнами.

Железнодорожная станция была забита товарными составами, санитарными поездами… По путям ходили толпы беженцев, которые, споря и ругаясь, пытались попасть на поезда, отъезжающие к Москве.

К партизанскому отряду присоединили еще сто кавалеристов и отправили на станцию Канарево, что в двенадцати километрах к югу от Курска. Здесь отчетливо была слышна артиллерийская перестрелка бронепоездов красных — «Черноморец» и «Коммунист» — с бронепоездами противника. В отдалении громыхали орудийные раскаты. Никакой связи с другими воинскими частями у отряда не было. Неизвестны были и силы врага.

Было решено отправить в тыл неприятеля группу кавалеристов во главе с Аней Новиковой.

— Конечно, чудеса в решете бывают… Но чтобы девчонка над мужиками верховодила — ни в жисть не видывал! — с обидой сказал один из кавалеристов.

— Не оскудела же земля русская мужским полом? — прибавил другой.

Все двадцать человек были такого же мнения. Ни один из них не тронул коня, когда Аня перестала возиться с пулеметной тачанкой и вместе со своим расчетом готова была пуститься в путь!

Камо, конечно, мог бы взять из шести пулеметных расчетов любой другой. Но Новикова первая попросилась, и никакого основания у него отказать ей не было. Тем более что Аня до этого уже год воевала на фронте.

— От добра добра не ищут. Эта девчонка вас еще за пояс заткнет. А ну разговорчики! А то сочту, что вы забыли воинскую дисциплину, — строго сказал кавалеристам Камо. Те угрюмо молчали.

— Разведка, смирно! Слушай мою команду! За мной! Марш! — окинув всех суровым взглядом, неожиданно приказала Новикова.

В ее голосе, в натянутой стройной фигуре почувствовалась такая внутренняя сила, что кавалеристы разом повернули коней и поскакали за тачанкой своего командира.

Камо и другие бойцы, присутствовавшие при этой сцене, невольно залюбовались Аней. Только Филипп с тревогой заворчал:

— Есть ведь в отряде еще один человек с фамилией Новиков. Вот он и должен был ехать!

Камо внимательно посмотрел на него. Тот смущенно отвел взгляд. «Волнуешься, братец… Думаешь, я не волнуюсь?» — про себя произнес Камо.

— Постарайся, дорогой, чтобы слова твои не опережали мысли! А? — дружески положив ладонь на плечо Новикова, посоветовал Сандро Махарадзе. — И еще: засеки время до победы!

— Да я не то. Не об том я! Вы не так поняли, — запутался в объяснении Филипп Новиков и безнадежно махнул рукой.

Присутствующие сочувственно улыбнулись. Хотя многие камовцы и знали смелый, отчаянный характер Ани, все же и они волновались за ее судьбу. Ведь кавалеристы только одни сутки были в составе партизанского отряда…

Как потом выяснилось, группа Ани Новиковой, искусно маскируясь, далеко углубилась в тыл противника. Она засекла многие огневые точки врага, установила приблизительное количество войск.

Все шло хорошо, пора было уже возвращаться, как вдруг разведчики заметили, что противник обнаружил их и окружил. Создалось критическое положение. Не уверенные в своем командире, кавалеристы начали давать советы.

Новикова как будто слушала их, но сама быстро оценила обстановку и приказала всем укрыться в выбранном ею месте и ждать ее команду. Сама же завязала бой с противником. Непрерывно стреляя из своего пулемета и то и дело меняя позицию, она стремилась создать впечатление наличия нескольких огневых точек.

Выбрав, наконец, подходящий момент, Аня проскочила на опушку небольшого леса, где ее не ждали, перевела лошадей на полный галоп и, приказав кавалеристам следовать за ней, рванулась прямо на врагов.

Сблизившись с противником, Аня развернула тачанку и неожиданно открыла бешеный огонь. Образовался прорыв. В эту брешь проскочили кавалеристы, а за ними, прикрывая их своим огнем, умчалась и сама отчаянная пулеметчица.

Опомнившись, противник пытался их преследовать, но было уже поздно.

Донесения разведки оказались очень ценными. Камо поблагодарил Новикову и кавалеристов. После этой операции бойцы прониклись уважением к Ане. «Вот это командир! — говорили они с восторгом. — С ней нигде не пропадешь!»

Вскоре из-за леса показались — сперва один, потом другой — бронепоезда, а вернее сказать, бронелетучки. Состояли они из паровоза, вагонов и платформ. «Броней» служил песок, засыпанный между стенками вагонов или в мешки, уложенные ровными рядами возле бортов платформ.

В это время на железнодорожной станции раздался телефонный звонок. К аппарату подошел Махарадзе. Узнав, что на проводе белогвардейский офицер, Сандро тихонько велел позвать Камо.

— Продолжай разговор, — прошептал тот в самое ухо Махарадзе. — Скажи, что ты — начальник штаба дивизии. Пусть призадумается!

— Махарадзе слушает. Кто у аппарата?

— Полковник Рюмин. С кем имею честь говорить?

— Я начальник штаба дивизии Красной Армии.

— Лжете. Никакой дивизии у вас нет. Вас небольшая кучка, всего четыреста человек необученного сброда. И вы оторваны от армии! Впрочем, уже вдребезги разбитой… Предлагаем сдаться. Высылайте уполномоченных для переговоров. Гарантируем жизнь.

Страшная догадка кольнула Камо в сердце: он, приникнув к трубке, слышал весь разговор. Точная осведомленность белых и тот приказ — не добивать часть, которую еще в самом начале преследовали камовцы, — не оставляли сомнения, что в главном штабе сидит предатель. Пожалуй, он даже мог назвать одну фамилию.

Внезапно Камо вырвал из руки Махарадзе трубку, а другой рукой выстрелил в пустой угол помещения.

— Мерзавец, хам! Кто тебе дал право отвечать за командира? — подмигнув ошарашенному Махарадзе, гневно закричал Камо в пространство. А затем, уже в трубку, вежливо сказал:

— Господин полковник, вы слышите меня? Простите, но одну красную сволочь пришлось убрать.

— Да, слышу. С кем имею честь? — раздалось в ответ.

— Говорит бывший подполковник Константинов, ныне ординатор начальника штаба красного полка, — волею судьбы и с божьим благословением… Надеюсь, там мною довольны?

— Очень приятно, полковник. У провода — полковник Рюмин.

— Вы оговорились, господин полковник. Я только подполковник.

— Вы уже полковник. Россия не забудет ваших заслуг. Мы получаем ваши донесения… Утихомирьте этот партизанский сброд. Мы гарантируем ему жизнь при сдаче оружия. Но еще лучше — при переходе к нам.

— Слушаюсь, господин полковник! Но мне на это нужно время! Когда и где примете парламентеров?

— Через час! Думаю, вам хватит этого времени на уговоры. Место встречи — Городищенский бор под Курском. Ваш связной знает это место.

— Есть Городищенский бор! — Камо опустил трубку на рычаг и вопросительно посмотрел на Махарадзе.

— Ну, что ты скажешь?

— Невероятно, но факт! — растерянно проговорил Сандро.

— Я еще в Орле кое-что заподозрил. Но нужны были факты, факты… И конечно, Константинов не один! Видишь, гонцов посылает, мерзавец! Пошлем и мы своего. Но… Ох, баранья голова! А пароль? Пароль?

Камо был в бешенстве. Махарадзе ни разу не видел его таким!

Но тут наблюдатель, сидевший на крыше железнодорожной станции, сообщил, что идет бронепоезд белых. Камо приказал отряду отойти на правый берег реки Сейм и укрепиться там. На всякий случай подрывникам — Аболу и Новикову — поручили подготовить взрыв железнодорожного моста через реку.

Подъехав близко к станции, бронепоезд обрушил на нее шквал огня, бил по наземным целям осколочными снарядами. А у партизанского отряда не было орудия, отвечать было нечем!

Камо непрерывно смотрел в бинокль в сторону Курска, ожидая подхода бронепоездов красных, но они не пришли. Тогда, чтобы не пропустить белых в Курск, по приказу Камо бойцы Абол и Новиков поползли в сторону моста под сплошным огнем противника.

Но в это время Камо получил приказ из штаба укрепрайона: «Отряду отступить в Курск, мост не взрывать!»

— С ума сошли они там? Оставляя удобные позиции, исправный мост, мы же откроем белым зеленую улицу на Курск! — возмущенно крикнул Камо и схватился за голову.

Он решил действовать на свой страх и риск, но, видимо, в штабе знали характер Камо. Прислали второго гонца с тем же донесением.

Приказ есть приказ, пришлось его выполнять. Тем более что подписал его сам начальник штаба.

Партизаны погрузились в свой эшелон и прибыли в Курск. Потеряли они лишь одного бойца и имели четырех раненых.

Время клонилось к вечеру. Камо и Сандро отправились в штаб и долго не возвращались. Станция по-прежнему была забита составами, на запасном пути стояли два бронепоезда. Военные и гражданские лица, узнав о прибытии с фронта партизан, забросали их вопросами.

Откуда-то появились оборванные ребята десяти-двенадцати лет, они просили есть… Но у партизан не было хлеба. Тогда походная кухня сварила крупу — «шрапнель». Все с удовольствием ели эту кашу, особенно ребятишки, хотя вокруг была полная неразбериха и временами раздавались винтовочные выстрелы.

Наступила ночь, хотелось спать, но никто не ложился — ждали Камо. Неопределенность положения стала томительной!

Около двенадцати ночи на 21 сентября внезапно раздался орудийный выстрел: снаряд попал в бак с горючим, стоящий недалеко от станции. Последовал оглушительный взрыв, огромный сноп огня метнулся высоко в небо и озарил станцию, близлежащие постройки, составы…

Началась паника. В одном нижнем белье забегали раненые и больные красноармейцы, спрыгнувшие с санитарных поездов. Некоторые были на костылях. Они метались по перрону, по путям в поисках убежища, прятались под вагонами.

Очередной снаряд угодил в санитарный поезд. В ответ наши бронепоезда тоже открыли огонь, но не могли подавить противника, который беспрерывно продолжал обстрел. Бронепоезд «Коммунист», отстреливаясь, двинулся к выходному пути. Но на стрелке сошел с рельсов.

Тяжело переживали Камо и его бойцы это отступление. Да, они оказались в одиночестве и были бессильны преградить путь белым на Курск! Бойцы Казаринов, Донской и Разин вместо убежавшей бригады машинистов кое-как своими силами вывели состав на главную магистраль.

Вскоре эшелон подошел к ближайшей к Курску станции, у которой все оконные рамы были поломаны, а стекла разбиты. Камо отправился к начальнику станции и скоро вернулся с машинистом. Весьма неохотно тот залез на паровоз, ворча, что его семья голодна, что вот теперь его угоняют куда-то. Украдкой он косился на стоявших рядом бойцов и на маузеры в их руках.

Когда эшелон прибыл на станцию Золотухино, где находился штаб укрепрайона, Камо молча протянул начальнику штаба полученный за его подписью недавний приказ.

— Что это? — удивился тот, а прочтя бумагу, побледнел. — Липа! Я такого приказа не подписывал!

— Где твой ординатор Константинов? — сурово спросил Камо. — Говори живо, а то упустим мерзавца! Именно он предатель.

— Константинов с группой командиров проверяет наши огневые точки. Но он честный человек…

Камо, уже не слушая, быстро снарядил группу в погоню.

Направление выбрал на Городищенский бор. Как выяснилось, на этом месте не росло ни одного дерева! Было просто непонятно, почему оно именовалось бором… Открытое поле. За версту видна любая точка.

Однако недаром говорится, что на ловца и зверь бежит. Не проехали и пяти километров по большаку от станции Золотухино, как увидели верховых, скачущих в сторону Курска.

— А, товарищ Константинов! Именем полковника Рюмина прошу остановиться! — подгоняя коня, закричал Камо.

Самое удивительное, что Константинов остановился. Однако его спутники продолжали нестись галопом.

— Ребята, любой ценой задержите тех, а я — этого мерзавца, — тихо приказал Камо.

Но тут сам Константинов приказал своим людям остановиться. Камо с бойцами подъехал к ним.

— Мы направляемся в Городищенский бор. Я договорился с господином полковником Рюминым. Хочу четыреста штыков ему подарить…

Не успел Камо закончить фразу, как Константинов дал ему пощечину.

— Ах ты сволочь, изменник! С кем смеешь делиться своими мыслишками? Я красный командир, а ты гад!

Гнев Константинова был так неподделен, что Камо заколебался. Может, Рюмин нарочно, чтобы дискредитировать перешедшего на сторону Советской власти офицера, поддакивал по телефону?

Камовцев было пятнадцать верховых, а тех — всего пятеро. Трое на одного… А вдруг ошибка? Тогда может пролиться невинная кровь. Как проверить? Как добраться до истины?

Пока Камо раздумывал, Разин, Абол и Новиков, опытные фронтовики, да и остальные ребята заняли удобную позицию и, одновременно направив на группу Константинова маузеры, быстро разоружили всех.

— Ни с места! Расстреляем, как куропаток! — закричал Филипп и выбил из рук Константинова направленный на Камо пистолет.

— Вы изменники! Я сам, собственноручно вас расстреляю! — неистовствовал Константинов. — Везите нас в штаб!

— В какой? Деникинский? — незаметно подмигнув своим, с сарказмом спросил Камо. — Что ж, едем! Там вы и объяснитесь, как служили Советам… Свяжите, ребята, этих красных сволочей и ведите их коней под уздцы. С такими трофеями нас сам Мамонтов встретит с раскрытыми объятиями!

Камовцы связали солдатскими ремнями руки пятерых всадников и пустили коней в сторону Курска, уже занятого белогвардейцами. Это был рискованный трюк, требовавший огромной выдержки.

— Господин подполковник, будет вам. Прикажите же развязать нас, руки затекли! — вскоре взмолился один из спутников Константинова, видимо, чином пониже. — Лучше уж мы их поведем как трофеи, приличнее все же…

Тот сделал страшные глаза, но было уже поздно.

— Ах, дьяволы! А я еще колебался. Живее поворачивайте, ребята, коней, да пленных не упускайте! Надо их срочно конвоировать в наш штаб! — воскликнул взволнованный Камо и погнал за уздцы рядом с собой лошадь со связанным Константиновым…

Да, Курск был сдан не только под натиском превосходящих сил противника, беспрерывно державшего под обстрелом станцию. От пяти задержанных Камо белогвардейцев ниточки потянулись еще к семи офицерам. Двенадцать человек, дезорганизовав красные части, помогли белой армии захватить Курск. В сумках их седел были обнаружены драгоценности, деньги, а главное, важные документы.

Все изменники были переданы ревтрибуналу.

2

В тот же день Камо получил задание двинуть свой отряд в тыл белых.

Группа кавалеристов под командованием Абола отправилась на разведку. Вскоре поступило донесение, что в восьми километрах от Золотухина обнаружен вражеский батальон, двигавшийся на крестьянских подводах. А чуть дальше, в небольшой деревушке, расположилась на ночлег сотня казаков.

Камовцы остановили эшелон на небольшом полустанке и выгрузились, а порожний состав отправили назад, чтобы он не достался белым. Со всей осторожностью отряд забрался далеко в степь и расположился лагерем.

В первую очередь надо было достать продукты питания. Штаб укрепрайона красных ничем не мог помочь: в армии не было никакого запаса продовольствия. Камо впервые решил отправить свою испытанную группу под командованием Филиппа Новикова на задание во вражеской форме.

Нацепив на себя кокарды и золотые погоны, отряд помчался на конях в ближайшее село. Остальные в это время проверяли оружие, снаряжение, тачанки. Чистили и поили лошадей…

Время клонилось к вечеру. Прошло около четырех часов, а Новиков все не возвращался. Начали тревожиться — не попали ли они в какую беду? При такой неразберихе на этом участке фронта, когда не знали, где белые, где свои, все могло случиться!

Наконец на дороге показалась колонна. В бинокль увидели, что во главе ее вместе с несколькими кавалеристами ехал Новиков. Остальные замыкали.

Когда приблизились, от обоза отделились три «почтенных» мужика, в длинных поддевках, с окладистыми бородами, выразившие желание увидеть «главного начальника».

Они сняли шапки и низко поклонились бойцам. Потом с нескрываемым подхалимством подошли к Махарадзе — он показался им представительнее Камо, да и больше был похож на русского — и почти хором произнесли, видимо, заранее, заученные слова:

— Хлеб-соль поставили вам, батюшка, господин начальник! Как не помочь своим добрым освободителям от идолов красных — большевиков? Примите, дорогие, дар наш…

Бойцы еле удерживались от смеха. А Махарадзе вдруг сурово спросил:

— А красным будете помогать?

— Что вы, ваше высокоблагородие, господин начальник?! Да как можно? Все было спрятано для вас, вот как перед Христом-богом… — Мужики подняли пальцы ко лбу, чтобы перекреститься, но так и застыли на месте — Сандро огорошил их грозным окриком:

— Вон отсюда, кулачье проклятое! Расстреляю всех!

Неожиданная выходка Махарадзе грозила полным разоблачением в этот критический момент. Как-то надо было спасти положение. Камо решительно выступил вперед.

— И нашли, дорогие мужики, к кому обратиться. Он же наш пленник, красная шантрапа. Мы его в залоге держим. Идите с богом, а за продовольствие спасибо!

Пришедшие было в замешательство мужики нервно мяли руками свои шапки и испуганно смотрели по сторонам. Но слова Камо их успокоили. Они, кланяясь, попятились назад и исчезли вместе с другими возчиками. И хотя мужики того заслуживали, партизаны не тронули их, не стали преследовать.

— Помните, товарищи, мы в тылу врага! — укоризненно посмотрев на Сандро, строго предупредил Камо.

Стемнело, пошел проливной дождь. Наскоро поев, промокшие до нитки бойцы на подводах и тачанках выступили в поход.

Двигались по проселочным дорогам, иногда по полю, чтобы сократить путь. От дождя землю развезло, ямы и ухабы, залитые водой, делали дорогу труднопроходимой, лошади выбивались из сил. Сначала бойцы менялись с ехавшими на подводах. Вскоре все шли пешком: лошади едва тянули.

В кромешной тьме осенней ночи шли буквально на ощупь и едва дотянули до рассвета. При свете дня, увидев друг друга, все, несмотря на усталость, захохотали: до чего были измызганы и измазаны.

Двигаясь по фронтовым дорогам в тылу врага, ушедшего в сторону Орла, Особый отряд оброс людьми, подобрал орудия, боеприпасы, тачанки, лошадей, к нему присоединились выходившие из окружения кавалеристы. И в конце концов отряд уже насчитывал около пятисот человек!

По пути к городу Малоархангельску вместе с группой кавалеристов решено было послать на разведку и Асю Папян, которая уже успела, как говорила Аня Новикова, «понюхать пороху». Будучи связисткой при штабе, она передавала донесения, выясняла в разных частях обстановку — словом, ежеминутно находилась как под рукой командования, так и под пулями. Но в разведку Ася пока ни разу не ходила. Ее очень обрадовала новость, так как ей все казалось, что она мало подвергается риску.

— Слушай, Сатана, ты хоть раз попала во время стрельбы в человека? — то и дело подтрунивал над ней Разин.

— Думаю, что да. А ты что, сомневаешься?

— И тебе не жалко убивать человека?

— Человека или врага? — Ася делала вид, что шутки Романа ее не задевают, однако в глубине души обижалась.

— Понимаешь, Сатана, Аня хоть на бойца похожа! А ты больно нежная-мороженая… Но это с виду! А вообще-то ты молодчина. Ей-ей! Под огнем шастаешь, будто это тебе не фронт, а московские бульвары… Да и стреляешь будь здоров.

Ася мирно улыбалась, но чувствовала во всех рассуждениях Романа долю правды.

Каково же было ее разочарование, когда Камо сказал:

— Цыганкой тебя переоденем. Сойдешь за милую душу — уж очень ты чернявая! Походишь по городу и выяснишь, кто у власти.

Вот так разведка! У Аси от обиды вытянулось лицо. Но дисциплинированность и выдержка одержали верх. Она и бровью не повела, что огорчена таким неожиданным поворотом дела. Недаром же Камо взял ее в Особый отряд!

— На! Здесь полное снаряжение. Перевоплощайся, — деловито сказал Камо, вручив Асе небольшой узелок.

«Воинское снаряжение» состояло из довольно-таки обтрепанной длинной юбки с оборками, блузки из цветастого ситца, стоптанных чувяков, дешевых бус, серег в форме колец из желтого, под золото, металла. Ася переоделась во все это не без чувства брезгливости. Черные свои косы она небрежно собрала в узел под пеструю косынку.

Когда девушка предстала в таком виде перед Камо, он весело всплеснул руками:

— Па-па-па! Ты превзошла все мои ожидания! Настоящей цыганкой выглядишь! Отныне к твоей кличке Сатана можно прибавить еще и Аза…

Девушка зарделась, будто в том, что она родилась похожей на цыганку, была ее личная заслуга.

— Э-э, мы краснеем… Отставить! Никаких эмоций! Цыганки обычно держатся непринужденно, даже нагловато. Они себе цену знают и пренебрежительно относятся к тем, у кого просят. Подскочит такая откровенная разбойница к женщине ли, к мужчине ли, и прилипнет как банный лист со своим гаданием. Не отвяжешься! Иначе ведь им, бедняжкам, на хлеб детям не заработать. Ты что, цыганок в детстве не видела? Их же в Баку не счесть! А ну давай порепетируем.

Какая-то скованность овладела ею. Просто невозможно молодой цыганке пристать к такому человеку, как Камо. Та небось выбирает себе жертвы послабее. Ну а если именно такой тип попадется, тогда что? Камо строго посмотрел на нее.

— Господин хороший, погадаем? — Ася решительно схватила правую руку Камо, потом небрежно отбросила ее, будто это ветошь какая, и потянула к себе левую. — Видишь, на ней линии жизни четко расположены? Да и левая ближе к сердцу! Смотри, долго-долго будешь жить…

— Отставить. Выдала себя. Театрально! Ненатурально! Каким языком говоришь? «Четко линии расположены», — сердито передразнил Асю Камо. — Да разве цыганка употребляет такие слова? Наконец, станет ли она объяснять расположение линий? Уверен, ты видела цыганок. Вспомни, покопайся в памяти. Повторим.

— Офицерик, погадаем? — лениво подойдя к нему, нагловато-уверенным тоном начала Ася и впилась зрачками в зрачки своего «мучителя». На этот раз она положила свою руку на его рукав выше локтя. — Позолоти ручку, не пожалеешь!

Будто не к Камо Ася обращалась: ни одобрения, ни досады. Поперечная складка на его лбу так и не исчезла, пока она плела всякую чепуху.

Наконец Ася виновато замолчала. Артистка она, что ли? Какая из нее цыганка, когда от волнения сердце замирает?

— Ладно, Сатана. То бишь Аза! Обстоятельства сами подскажут тебе, как действовать. Постой, хорошо бы тебе босиком чуточку походить. Впрочем, видишь, какие заморозки начались? Ноги окоченеют. Ладно, и так сойдет. — Озабоченное выражение на лице Камо тронуло Асю, и она поспешила его успокоить.

— Ничего, где нужно будет — чувяки открыто под мышку возьму: видела, как цыганки это делают, чтобы сберечь обувку…

— Ну, ну, можно и так. Еще раз предупреждаю: будь внимательной, чтобы никто фальши в твоих повадках и разговорах не почувствовал. А косынку ты слишком кокетливо повязала. Чуть надвинь на лоб, а то слетит с твоей гривы. — И Камо собственноручно поправил косынку.

В его движениях Ася уловила волнение. Это было похоже на то, как мать впервые ставит своего ребенка на ноги и с опасением ждет первого шага: упадет или пойдет? «Не упаду, не бойся!» — мысленно заверила Ася своего командира.

Асе было приказано походить по городу, прощупать настроение населения, разведать расположение воинской части противника, если удастся, выяснить, где сосредоточены огневые точки. Одно было плохо: надо было расстаться со своим пистолетом.

— Не суетись. Тихо-тихо добирайся до всего! Однако помни о времени. Чем раньше разведка даст сведения об обстановке, тем успешнее мы продвинемся вперед. Боец Папян, действуй! — Камо по-воински выпрямился.

— Есть, товарищ Камо, действовать! — отчеканила Ася и, круто повернувшись, ушла.

Группой разведчиков-кавалеристов на этот раз руководил Филипп Новиков. Увидев новоиспеченную цыганку, он фыркнул, но ничего не сказал, только помог девушке взобраться на предназначенную ей лошадь и дал в руки повод.

Ася молча ехала с ним до самой окраины города. Затем спешилась. Разведчики должны были сидеть до ее возвращения в засаде и наблюдать за большаком.

— Смотри, Ася, не переиграй! Как что — тут же назад. Коня твоего и оружие будем держать наготове, — сказал ей Новиков. Ася растроганно пожала товарищу руку и, кивнув всем, двинулась в путь.

Дорога от осенней слякоти раскисла: видно, в этих местах долго шли дожди. Хочешь не хочешь, а чувяки действительно пришлось снять, чтобы совсем не остаться без обуви, и шлепать по грязи босиком.

Вначале холод ошпарил подошвы ног так, что Ася подпрыгнула на месте. Но потом при быстрой ходьбе как будто притерпелась.

Было три часа дня. Улицы городской окраины встретили Асю унылым безлюдьем: жители или обедали, или копались в своих огородах и палисадниках. Оголенные деревья и кустарники позволяли, не убавляя шага, краешком глаза видеть, что творится за невысокими занавесочками окон. За ней с любопытством наблюдали из домов: часто виднелись приплюснутые к стеклам носы взрослых и детей. Ася шла уверенно, хотя не имела понятия, куда ее приведет длинная широкая улица, тянувшаяся почти от самой окраины. Дома большей частью были одноэтажными, деревянными, обросшими сараями и сараюшками, как в деревне. Двухэтажные, кирпичные, попадались очень редко.

Наконец эта улица кончилась. Она уперлась в другую, образовав перекресток. Важно было показать наблюдавшим за ней людям, что город знаком ей и она прекрасно знает, куда идет. Ася наугад свернула направо.

Очевидно, дорога приближалась к центру. Чем дальше, тем больше стали попадаться люди. Дома тоже уже были в основном двухэтажные, с высокими кирпичными фундаментами и верандами. Люди проходили мимо Аси с деланным равнодушием. Однако во взглядах их чувствовалось скрытое любопытство. Так девушка прошлась по многим улицам, пока вплотную не подошла к базарной площади.

День был будничный, настоящего базара почти не было. Даже те, кто привез что-то на продажу, уже расходились, подводы с грохотом отъезжали. На базаре остались всего несколько баб, торговавших кто чем: одни семечками, другие картошкой, третьи сушеными грибами, четвертые обливными горшками. Здесь же толклись редкие покупатели. Вернее, зеваки, которые, ничего не покупая, лениво приценивались.

— Погадаем, красавицы? — Ася наконец решилась действовать, увидев, что ее появление тут люди воспринимали как должное. Какой базар на свете обходится без цыган?

— А то и погадаем, — зардевшись, но скрывая смущение, задорно отозвалась деревенская молодуха и высыпала Асе на ладонь горсточку семечек.

— Спасибочки, дай бог тебе здоровьичка! — певуче поблагодарила Ася и, спрятав семечки в боковой карман широченной юбки, взяла огрубевшую от работы шершавую ладонь женщины. С минуту она задумчиво смотрела на изрезанную линиями кожу, не решаясь что-нибудь сказать.

Ах, как Асе не хотелось обманывать доверие молодки досужими выдумками! «Сказать бы ей: милая, я сама не знаю, что будет со мной через минуту! Как же могу предвидеть твою судьбу?» Но разве Ася могла это сделать? Она решила по возможности щадить наболевшее сердце женщины.

— Ждешь небось? В работе день-деньской… Верно говорю? — Ася испытующе посмотрела на женщину. Та невольно поддалась ее настойчивому взгляду и утвердительно кивнула. Ася в душе возликовала: теперь она на верном пути.

— Ох, верно, верно, цыганочка, — расчувствовалась молодуха. — Жду, все глаза выплакала! Жив ли?

— Жив! Трудненько ему приходится, но мужик крепкий, выдюжит! Тоже тоскует по тебе. Вот-вот война кончится, и встречай!

— Значит, жив останется? — радостно всплеснула руками женщина. — Ох, спасибо, цыганочка. Только когда же эта проклятущая война кончится? Скоро, а? — Она умоляюще посмотрела на Асю, будто от одного ее «да» или «нет» все зависело. И Ася не пожалела этого слова.

— Да, скоро, очень скоро кончится война.

— А ты слушай ее. Первое дело: цыганки всегда врут. Второе: она, лишь бы подачку дали, все утешительное говорит. К тому же она совсем зеленая! — вдруг вмешалась в разговор пожилая торговка. — Как же скоро кончится война, ежели брат на брата идет? Пока они друг дружку начисто не изведут, война не кончится.

— Сказывают, свои освободители идут. Вот-вот в город войдут, — подала голос третья женщина.

— Кому — свои, кому — чужие, — сказала еще одна.

Удивительное дело, никто из говоривших четко не объяснил, кто такие «свои» и «чужие». А ведь это могло одинаково относиться и к белым и к красным!

Ася не пропускала мимо ушей не только ни одного слова, но и ни одной интонации, ни одной улыбки, насмешки.

Хотя базар уже расходился, Ася успела многим погадать. Зато не осталась и обиженной: кто малосольного огурчика подсунул, кто кусочек хлеба. А одна женщина даже молочком напоила из кружки.

Но главное, Ася, болтая, сама вызывала на разговор женщин и скоро без всякого усилия выяснила, что в городе сейчас безвластие: все советские учреждения эвакуировались в Орел, а в город вот-вот должны войти деникинцы.

Опустились ранние сумерки, с базара как ветром сдуло людей.

Ася тоже заторопилась. Надо было срочно доставить сведения в штаб. Она шла назад по тем же улицам, в темноте и вовсе помертвевшим. Правда, в центре кое-где светились окна, особенно на вторых этажах, но вообще, несмотря на ранний час, дома тревожно смотрели черными глазницами. Ни проблеска жизни!

На Асю изредка, скорее по привычке, лениво тявкали собаки, будто понимали, что она ничем ни им, ни их хозяевам не угрожает. А между тем ей все же надо было войти хотя бы в один из домов, чтобы составить совсем уж полную картину разведки.

Неожиданно Асе пришел на помощь случай. Двери одного из деревянных домов, подъезд которого выходил на улицу, раскрылись, и в освещенном проеме показался мужчина. Он с минуту вглядывался в темноту улицы, а потом грозно крикнул:

— Нюркя-а-а! — В его произношении буква «а» прозвучала как «я». — Где ты? Косы надеру, домой! Свет гасить пора-а-а!

— Дяденька, милай, — подделываясь под его говор, взмолилась Ася. — Пустите чуточку погреться! Мне долгий путь идти…

— Кто это? — испуганно спросил мужчина.

— Цыганка я, отстала от табора, своих догоняю.

— Шагай, шагай своей дорогой. Ни хлеба, ни места у нас нет! Вон, постучалась бы к Авдеевым — первые богачи города. Нюркя-а-а, закрываюсь! — снова бросил он в темноту и тут же с сердцем захлопнул дверь.

Щелкнул замок, и Ася побрела дальше. Интересно было бы узнать об этих Авдеевых поподробнее.

Скоро девушка решительно постучалась на огонек одного из домов. Но никто не отозвался. Постучалась в другую дверь — то же самое. В одном доме ей из-за закрытой двери все же подали голос: «Свои дома, чужих не ждем!» Наконец упорство Аси победило: хотя город затаился и казался совершенно недоступным, однако и здесь жили не только злые, но и добрые люди.

Асю впустили в дом. Пожилая женщина повела ее не в комнату, темные окна которой выходили на улицу, а в кухоньку, где горела большая керосиновая лампа. Так вот почему с улицы дома казались безжизненными! Надо было подходить к окнам со двора.

Около натопленной печи, вокруг дубового стола, выскобленного добела, сидела вся семья. Старик с благообразной бородой, русоволосая девочка лет пятнадцати и похожий на нее мальчуган лет шести. Они во все глаза уставились на Асю. Еще бы! Не каждый день увидишь, как с неба сваливается в их дом цыганка. Да еще вечером!

Ася скороговоркой и очень правдоподобно объяснила свое появление в городе. Она попросила дать ей чуточку погреться и объяснить, как пройти к базарной площади. Она назвала именно это место, чтобы проверить, насколько искренне хозяева отнесутся к ней.

— В городе сейчас цыган нету. У нас вообще никого из пришлых нет, это я точно знаю! И на базарной площади, говорю тебе, никакого табора не видно. Все тихо, только именитые люди ждут белых, чтобы они пропали… — сказала хозяйка.

— Мне называли дом богача Авдеева, будто там кого-то из наших цыган видели, — сказала Ася.

— Может быть, — задумалась хозяйка. И тут же подробно растолковала, что дом Авдеевых — на центральной площади, двухэтажный. Объяснила, как пройти к базару. Разговаривая, женщина то и дело с жалостью смотрела на босые ноги Аси и наконец не выдержала.

— Ноги-то, ноги! Господи, ведь окоченели небось? — сердобольно запричитала она. — Настюш, надо что-нибудь подобрать из твоей старой обувки. У ней такие же маленькие ножки, как у тебя!

Девчушка сорвалась было с места, но Ася остановила ее за рукав:

— Тетенька, не надо! У меня во, тапочки есть. И чулки тоже. Я их просто от грязи сберегаю. — И Ася, растроганная заботой этой приветливой женщины с усталым лицом, тут же решила кое-как обтереть тряпочкой ноги и обуться.

— Что ты, что ты. Вот чугунок с теплой водичкой, обмой сначала ноги, потом обуйся! — И женщина выдвинула из русской печи большой чугун, зачерпнула оттуда ковшиком воды и протянула Асе, которая с благодарностью воспользовалась ее добротой.

Когда та вымыла ноги и обулась, хозяйка предложила ей горячей картошки, правда без хлеба, кипяточку без сахара вместо чая.

Ася не заставила себя упрашивать! Она жадно набросилась на картошку, с удовольствием выпила кипяток. Приятная истома тут же охватила ее: сейчас бы еще прилечь в этом тепле! Хоть на голую лавку у стола… Но — увы!

Однако, как Ася ни спешила, она все же предложила хозяйке погадать. И тут вдруг заговорил дед, все время молча наблюдавший за ней.

— Что-то ты, девка, не похожа на цыганку. Обликом, что и говорить, цыганка как цыганка. А вот повадки у тебя не ихние. Цыганка скорее душу вынет, но что-нибудь выпросит. Да и ешь ты больно деликатно, как мамзелька какая. Что, неправду говорю?

Ася сникла: значит, выдала себя. Чертово воспитание! Что же теперь будет?

— Ну, папаня, всегда вы чего-нибудь отчубучите, — вступилась за гостью добрая хозяйка, — Разные и они, цыгане, бывают! Как и наши, русские!

Дед крякнул и почесал голову. А Ася воспользовалась моментом.

— Верно, тетенька: не каждая русская нас, цыган, за человека считает, как ты! Везде прогоняют, везде клянут, и больше всего — понапрасну. А тебя, хозяйка, радость поджидает: у порога она, вот-вот! Твоя доброта — твоя сила, она тебе счастье принесет…

— Мужик мой воюет. Жив ли? — вздохнула женщина.

— Жив! Говорю, радость тебя поджидает, — заверила ее Ася, в душе страстно желая, чтобы это на самом деле сбылось. Теперь она могла с легким сердцем уйти, отблагодарив хозяйку своим гаданьем.

Девушка и мальчуган, как видно, боялись ее: детей часто пугают, что их унесет цыган. За все время они ни слова не сказали. Но когда Ася взялась уже за дверь, девушка вдруг переполошилась:

— Куда же, мам, она пойдет на ночь глядя? А вдруг ее бандюки схватят? Сама знаешь, они везде бродят.

Хозяйка посмотрела на дочь долгим взглядом, потом переглянулась с дедом и тихо сказала:

— Пусть переночует: в доме найдется место…

Это была волнующая для Аси, незабываемая минута, когда она увидела на фоне царившего сейчас вокруг недоверия и озлобленности искреннюю, идущую от сердца доброту простых людей. Ася, не выдержав, чмокнула девушку в щеку, прощально кивнула головой остальным и выскочила за дверь. Надо было спешить. Она неслась так, что ног под собой не чувствовала. Не чувствовала она и холода, так разгорячилась бегом. И опять ее провожали пустынные улицы с собачьим лаем и притаившимися безглазыми домами.

— Вернулась! Умница! Скорее на коня! — похвалил ее Филипп, как только Ася появилась в условленном месте.

Она шепотом коротко рассказала ему о своих наблюдениях:

— Мы так и думали, что в городе безвластие. Ребята ощупали за это время почти всю окрестность. Везде — мертвая тишина! Любая воинская часть не иголка, ее не упрячешь, а население, конечно, притаилось в страхе. Одни белых ждут, другие — красных…

Слова Новикова доходили до Аси как во сне. Она прижалась к теплой гриве коня щекой, полностью доверившись его чутью. Как хорошо было снова находиться с товарищами, бок о бок с ними лететь в свой отряд! Только сейчас Ася почувствовала, как была одинока в том городишке среди чужих людей.

— Не дремли, Сатана! Свалишься с лошади, — ласково коснулся ее плеча Филипп. — Скоро уже приедем, держись!

3

Разведгруппа Новикова благополучно доскакала до привала. Сведения были хорошие. Надо было немедленно воспользоваться благоприятным моментом и войти в Малоархангельск. В боевых условиях с малыми силами отряда это было бы невозможно, а тут случай шел навстречу.

Белогвардейские погоны, кокарды и другое снаряжение вражеской армии должны были сослужить службу уже второй раз за это короткое время.

Самые представительные на вид ребята из основного костяка Особого отряда — Разин, Казаринов, Новиков, Щетинников, Хутулашвили — переоделись офицерами, а Дмитрий Благовещенский — даже полковником.

Однако Камо, критически осмотрев преобразившихся ребят, недовольно поморщился.

— Дмитрий не подходит на роль дворянина. У него очень уж простоватое лицо. Купечеству он не внушит доверия.

— Зато русский, в нем видна национальная порода: голубоглаз, русоволос, — возразил Абол.

— Вот уж невидаль голубоглазые и русоволосые! Глянь на себя и на нас — все мы одной породы. Володя — грузин и тоже ничем не отличается.

Действительно! У Володи Хутулашвили была матовая чистая кожа, пшеничного цвета волосы и усы. Он имел не только представительный, но и весьма интеллигентный вид. Конечно, больше всего роль полковника подходила Хутулашвили…

— А ну, Володя, скажи барски-снисходительным тоном: «Честь имею», — предложил Камо.

— Э-э, как вас, простите, запамятовал… Честь имею, господа! Полковник Хутулашвили.

— Ха-ха-ха-ха! — аппетитно захохотал Камо, а вслед за ним остальные. — Тон, тон каков у этого люмпенпролетария! Похоже, мать согрешила с каким-нибудь князьком грузинским, а?

— Нет, по-моему, с русским родовитым князем, — вытирая выступившие от смеха слезы, внес поправку Разин.

И вот полковник Николай Васильевич Воронцов, из старинного рода Воронцовых, со свитой офицеров доблестной деникинской армии и группой сопровождения прискакал в город Малоархангельск и торжественным маршем проехал по главной улице к центру. Церковные колокола радостным перезвоном возвестили о приходе «спасителей». Купцы и лавочники, бывшие помещики и кулачье с хлебом-солью приветствовали их…

Пехота и кавалерия, сверкая блеском начищенных штыков, в город не вошли, а полукольцом заняли оборону на подступах к Малоархангельску. Это была впечатляющая картина!

Штаб «деникинцев» разместился в помещении бывшего горсовета. «Полковник» направо и налево давал указания и настолько вошел в роль, что свои перед ним стали в струнку вытягиваться.

Несмотря на поздний час, в штаб явились именитые горожане и выразили «господину полковнику» верноподданнические чувства.

— Добро пожаловать, наши доблестные спасители! Мы надеемся, что победа не за горами, — сказал глава депутации.

«Господин полковник» солидно заверил, что он рад видеть настоящих патриотов многострадальной России и что скоро под звон колоколов освободительная армия Деникина войдет в белокаменную Москву.

— Однако, господа, шумиха с колокольным звоном пока не к месту. Нам нужна помощь тыла: денежные пожертвования, оружие… Добровольцы тоже. Спешите, господа, мы вот-вот выступаем. Как видите, войска на марше. Честь имею!

Слова Володи возымели действие. Началось ночное шествие контры в штаб. Прием вели двое: «господин полковник» и помощником при нем Благовещенский. Ася составляла протоколы, списки. Роман тут же передавал распоряжения штаба особотрядовцам, каждый из которых руководил оперативной группой из пяти бойцов. Таких групп было четырнадцать. За ночь они проделали колоссальную работу!

Приходили на прием махровые белогвардейцы. Одни — с доносами на местных коммунистов, советских работников, скрывавшихся от белых, другие просили записать их в Добровольческую армию; третьи стремились пробраться в штаб Деникина со специальными заданиями подпольных контрреволюционных организаций.

Гнев душил Асю, но приходилось сдерживаться.

Вот зашел мужчина средних лет, с благообразным лицом, бородкой клинышком и прямым пробором тщательно расчесанных волос. Он с оглядкой закрыл за собой дверь и косо посмотрел в сторону Аси, сидевшей в углу за маленьким столиком.

— Чем могу? — вежливо ответив на поклон, спросил Благовещенский и жестом указал на свободный стул.

— Да вы не стесняйтесь, господин! — тут же вступил в разговор Хутулашвили, увидев, как пришедший нерешительно заерзал на краешке стула. Его дружеский тон и обезоруживающая улыбка, да и вполне «дворянские манеры» успокоили мужчину.

— Долгополов Федор Тимофеевич, мещанин-с! Смею доложить, что в городе в настоящий момент немало скрывается коммунистов. Обезвредить бы их надо, а то до полной победы далеко. Вы уйдете, а мы-то…

Мужчина осекся и пытливо перевел взгляд с «полковника» на насупленные брови Благовещенского. Тот, поймав его взгляд, ободряюще кивнул, давая понять, что вполне понимает его и сопереживает.

— Продолжайте, пожалуйста. Это все весьма кстати и своевременно, господин Долгополов! — сказал Хутулашвили.

— Одного из этих негодяев я выследил. Он был при Советах большим человеком. Васильев Александр Иванович — величали его красные. Заядлый партиец, доложу я вам!

— Так-так-так… Умница же вы, господин Долгополов! Россия вам этого не забудет! Мы его сейчас же уберем! Адрес?

— Михайловская, дом восемь. У сапожника Батурина скрывается. Только меня — ни-ни! Сами понимаете, в случае чего…

— Как не понимать, господин Долгополов! Не беспокойтесь! Главное, нашим солдатам сейчас дорогу показать, чтобы расспросами не вспугнуть негодяев. А потом вас проводят домой. Капитана ко мне!

Последние слова Хутулашвили относились к Асе. Она сорвалась с места. Далеко идти не надо было: особотрядовцы находились за дверью, в другой комнате.

Пока «капитан» — Роман Разин, вытянувшись перед Хутулашвили, слушал его приказание, Ася по условному знаку Благовещенского написала на клочке бумаги: «Арестовать предателя».

— От лица службы благодарю вас. Честь имею! — сказал на прощанье Долгополову Володя. Но как только за посетителем и Разиным закрылась дверь, дал волю накопившемуся гневу:

— Сколько этакими подлецами предано коммунистов! А тут приходится еще рассыпаться перед ними.

Куда девалось обычное спокойствие Володи? Лицо его покрылось красными пятнами, глаза метали искры. Он поспешно закурил и зашагал по комнате.

— Спокойно, господин полковник! — положил ему на плечо руку Дмитрий. — В борьбе с врагами еще и не то бывает!

Но для разговоров и эмоций времени у них не было: в дверь уже стучался следующий посетитель.

Он оказался молодым стройным мужчиной лет двадцати пяти, одетым с иголочки, с холеным лицом и нагловатыми серыми глазами навыкате. Вел себя свободно и непринужденно.

— Господа, честь имею представиться! Сын здешнего купца Копусова. Бывший студент. Запишите в Добровольческую армию! Только не рядовым. Хотя я и не военный человек, но образование и все такое…

— За чинами отправляетесь, господин Копусов, или хотите сражаться за матушку-Россию? — не удержался Дмитрий. Хутулашвили бросил на него строгий взгляд.

— Какие там чины? Большевики у меня в печенках сидят! Драться хочу. Собственноручно убивать, уничтожать их хочу. Только не люблю, когда мною командуют. Не привык! Потому не хочу рядовым!

Таких добровольцев в деникинскую армию записалось в эту ночь в штабе камовцев немало… Двое из них дали адреса складов с оружием.

Потом коммунисты, которых выдали контрреволюционеры, собрались в штабе. Высокий, худощавый Александр Иванович Васильев, действительно скрывавшийся у сапожника Батурина, оказался председателем Совета. Быть бы ему непременно повешенным, если бы город вместо камовцев взяли деникинцы…

— Вот здорово, товарищи! — узнав истинное положение вещей, с благодарностью пожал им руки Васильев. — Вы не только спасли нас и вооружили, но и очистили город от самых отъявленных врагов!

В радостном волнении он готов был обняться с Володей и Дмитрием, но их белогвардейская форма невольно сдерживала порыв. Благовещенский, поняв состояние Васильева, сам крепко обнял его.

Всю ночь и весь следующий день штаб работал так же оперативно. Никто пока не подозревал, что в городе хозяйничают красные.

Днем «отцы города» принесли собранные пожертвования, которые камовцы тут же передали по акту местной подпольной организации в лице Васильева.

— Держитесь, товарищи! Красная Армия вот-вот покончит с Деникиным, — утешали на прощанье остающихся коммунистов камовцы. — Ну а пока, конечно, придется вам носа не показывать: в городе еще немало контры…

Неожиданный, без единого выстрела, захват красными Малоархангельска не оставлял ни у бойцов, ни у тех, кто присоединился, ни у тех, кто оставался в подполье, никаких иллюзий относительно быстрой расправы с деникинцами на этом участке фронта. Можно было ожидать появления белогвардейцев с минуты на минуту.

На одном из наиболее уязвимых участков подступа к городу, примерно в шести верстах, была поставлена застава с пулеметным расчетом Ани Новиковой.

Все внимание застава сосредоточила на большаке, откуда и можно было ждать появление неприятеля. На деревьях сидели наблюдатели с биноклями, которым пока открывались лишь неоглядные просторы пустынных осенних полей. День выдался на редкость ясный. Бойцы тихо переговаривались друг с другом, а то и безобидно подшучивали над кем-нибудь из неискушенных новичков.

— Глянь, у Ваньки усы уже подросли… На запорожца стал похож! — взял в оборот юного Ваню Шулепова Василий Прохоров, тот, что знал бесконечное множество частушек.

— Два волоска в три ряда, и оба густые. Разве это усы? Вот месяц-другой не побреюсь, тогда увидишь, — успешно отбился шуткой Шулепов.

— Ван Ваныч, правда, что усы и борода на лице — это признак наивысшей храбрости? — обратился Прохоров к сидевшей возле пулемета Ане и подмигнул в сторону Шулепова, который увлеченно пощипывал едва пробившийся пушок.

Он был строен и тонок, этот белокурый синеглазый паренек. Поймав на себе взгляд товарищей, он одарил их добродушной улыбкой.

Аня не ответила Прохорову, а спросила Шулепова:

— Ванюша, а кто окрестил тебя Букой? По-моему, это прозвище тебе не подходит.

Но разговор не закончился, так как с наблюдательного пункта передали, что вдали появились кавалеристы в белогвардейской форме и группа пехоты. Двигались они открыто, спокойно и, надо думать, вовсе не подозревали, что в их тыл затесались красные.

— Может, это наши? — предположила Новикова.

Но в этом надо было убедиться: ведь и в партизанском отряде сейчас было немало бойцов во вражеском обличье! Однако отряд находился уже на расстоянии окрика…

— Кто вы? — крикнула Аня.

— А вы кто?

Сомнений не оставалось — это деникинцы. Надо было действовать без промедления, чтобы спасти заставу и дать знать в штаб о появлении врагов. Решение пришло само собой.

— Приказываю всем бойцам, отстреливаясь, отступить к городу и доложить обстановку. Прикрывать ваш отход будет пулеметный расчет из трех человек: меня, Шулепова и Прохорова!

Когда внезапно заработал пулемет, белые пришли в полное замешательство.

— Нет, подлая контра, вам от нас не уйти! Ванюша, Ваня, давайте, давайте! — Аня стреляла как одержимая. Шулепов и Прохоров в четыре руки обеспечивали пулемет лентами.

Однако деникинцы быстро оправились и начали наступление с двух сторон, чтобы взять в клещи огневую точку.

Вскоре пуля задела голову Ани. Она охнула, но огонь не прекратила.

— А ну отстранись! — увидев кровь на ее каштановых волосах, сказал Прохоров и попытался сам лечь за пулемет. Но Аня оттолкнула его и крикнула:

— Пустяки, царапнуло только! Не отвлекайся.

— Гляди, истечешь кровью! — буркнул Ваня Шулепов. Но Аня даже не обернулась.

В другое время она обязательно обратила бы внимание на его тон и в нем нашла бы объяснение, почему парня прозвали Букой. Когда он бывал не в духе, не ворчал, как все, а бухтел, букал. Как рассказывал сам Ваня, даже мать родная передразнивала его: «Что ты бубнишь: бу-бу-бу-бу? Разговаривай по-человечески!»

Но Ваня никогда долго не дулся: он был добродушен и отходчив. Вот и сейчас он не сердился на Аню за упрямство, а жалел.

«Надо бы сделать ей перевязку», — подавая очередную ленту, подумал парень. Но через секунду, не успев даже сообразить, что с ним произошло, свалился на бок.

— Ваня, что с тобой? — Прохоров кинулся к Шулепову. Но Ваня уже не дышал, его бледное лицо было залито кровью.

— Убили! — в горестном изумлении промолвил Прохоров. — Эх, Ванюша…

У Ани заныло сердце от этого короткого слова — «убили». Но она продолжала еще яростнее строчить и требовать от Прохорова ленты, не замечая, что и тот уже ранен.

Вася держался до тех пор, пока прямо с лентой в руке не потерял сознание. Но и тут Аня не остановилась, понимая, что промедление смерти подобно. Стиснув зубы, она все еще строчила.

Еще одна пуля просвистела у головы Ани и чуть задела кожу.

«Видно, под счастливой звездой родилась, что и в этот раз не убило», — как о постороннем человеке подумала о себе она, но радости не было. Только удивление, что товарищи лежат без движения, а она жива.

Когда раскаленный пулемет вышел из строя, Аня поспешно вынула замок и отшвырнула как можно дальше, чтобы враги не могли им воспользоваться. Потом нагнулась над Ваней: тот был мертв.

В глазах потемнело. Надо было спасать еще живого Василия… Аня попыталась взвалить его на себя и поползти.

— Оставь меня, Ван Ваныч… Со мной все! Ползи до своих, живи, — сказал Прохоров, на миг очнувшись. И снова потерял сознание.

Но как мало он знал Аню! Разве она могла бросить раненого товарища?

С неимоверным усилием Новикова оттащила Прохорова в сторонку, нашла его рану и зажала ее рукавом гимнастерки. Потом снова попыталась взвалить Василия на себя. Но силы окончательно оставили ее.

Уже теряя сознание, Аня почувствовала, что проваливается в бездну. Именно это и спасло ее! Она скатилась на дно небольшого обрыва и там осталась лежать почти бездыханная.

Как только пулемет замолк, туда прискакали уцелевшие деникинцы. Они нашли убитого Ваню, а вскоре и лежавшего в стороне Прохорова.

— Жив еще, гад? — ударив Василия нагайкой, спросил деникинский офицер. Заметив, что Прохоров дышит, он еще раз ударил. Но Вася был в полном забытьи.

— Встать, красная сволочь, встать! — продолжая наносить удары, исступленно закричал офицер.

Видя, что раненый не встает, он попытался растоптать его конем. Но лошадь оказалась милосерднее человека. Она каждый раз перескакивала через лежащего, даже не задевая его копытом.

Офицер совершенно взбесился: ударами нагайки он заставлял коня буквально танцевать над телом красноармейца. Но бедное животное стойко выдержало это наказание, так и не повредив жертву.

Это было настолько отвратительно, что солдаты, которые должны были расстрелять раненого, не выполнили приказа. Чтобы обмануть бдительность офицера, они выстрелили несколько раз в воздух и, раздев его, оставили лежать.

Вскоре прискакали товарищи из Особого отряда. Они похоронили Ваню Шулепова, а раненого Прохорова, который все еще был без сознания, уложили на подводу и отправили через фронт в госпиталь, в советский Орел.

Нашли в овраге и Новикову. Она едва дышала из-за потери крови, но ранения ее были нетяжелыми, она просто ослабла. Придя в себя, Аня категорически отказалась оставить свой отряд и решила лечиться на месте. Настроение у нее было подавленное. Смерть Шулепова бередила ее душу.

— Вы бы видели, товарищи, как геройски сражался наш Ванюша, пока его не убили! А Прохоров! Тяжело раненный, он держался до потери сознания. А ведь это совсем молодые ребята. Лучше бы меня убило!

Такая горечь, такая боль слышались в голосе Ани, что казалось, она вот-вот заплачет. А ведь и ей самой было только девятнадцать лет.

Однако надо было вовремя уходить из города, так как скоро могли подойти деникинцы. Отряд в Малоархангельске запасся продовольствием, захватил припрятанные контрреволюцией в тайных складах оружие и боеприпасы. Многие пехотинцы раздобыли у населения коней.

Глубокой ночью Особый отряд бесшумно оставил город и направился в село Александровку, что в восьми километрах от Малоархангельска. Решили здесь устроить засаду офицерскому Алексеевскому полку Добровольческой армии Деникина, который, по слухам, двигался к Малоархангельску, держа направление на Орел. Село лежало на возвышенности, и оттуда хорошо просматривалась вся окрестность.

Выставили дозоры, однако без разведки невозможно было определить, с какой именно стороны появятся деникинцы и на каком расстоянии они сейчас находятся.

В полночь Камо снова вызвал Асю. Он окопался со своими людьми, как крот, на самой окраине села, в захудалой маленькой землянке, какие обычно строят огородники, чтобы летом укрыться от дождя и жары.

— Пойдешь на разведку с той же группой Новикова. Земля слухами полнится, что деникинцы близко. А вот где? Откуда их ждать и сколько их? То, что белый разъезд бродит по этим местам, мы уже убедились.

Ася тоже склонилась над картой, разложенной на столе, неизвестно откуда взявшемся в этой землянке.

— Значит, от расположения своей части выйти к речной балке, пройти километра два вдоль берега, подняться к небольшой рощице, пройти ее насквозь, а потом по узенькой тропке двигаться параллельно большаку… Только по этому пути деникинцам возможно подойти незамеченными, — не совсем уверенно вымолвила Ася.

— Правильно соображаешь. Действуй! — подхватил Камо.

Как ни тускло горела в землянке крохотная коптилка, все же это был свет. А теперь, после него, глаза долго не могли освоиться с плотной темнотой. Вокруг — ни шума, ни суеты, ни огонька. Лагерь погружен в такую тишину, будто его вообще нет здесь!

Как условились, группа Новикова должна была ждать ее у речной балки. Ася и пошла в этом направлении.

Густой мрак, точно каменная стена, закрывал от нее весь мир. Ася напряженно вглядывалась вокруг, стараясь пронзить взглядом эту черную непроницаемость.

Возбужденное воображение превращало в человеческие фигуры каждый куст, каждый камень, каждую корягу, на которые Ася то и дело натыкалась. Казалось, тысячи вражеских глаз следят за ее движением!

Преодолевая страх и бесшумно ступая мягкими чувяками, Ася медленно двигалась по тропинке, стараясь не сбиться с намеченного пути…

Она уже успела спуститься к балке и пройти весь участок речной долины, как услышала тихий свист на мотив «Эх, яблочко». Ася в темноте радостно улыбнулась: Новиков! Теперь ей ничего не было страшно — рядом Филипп.

А вот и он сам… Несмотря на то, что Новиков уже дал о себе знать, когда он схватил Асю за плечо, она вздрогнула.

— Ты, Ася, пойдешь по своему маршруту. Мои ребята рассыплются вокруг нашего секрета. Но встречаемся на этом месте! Здесь с наступлением рассвета есть где укрыться. Направо от двух плакучих ив начинаются камыши. Правда, там сырости и тины хоть отбавляй, зато оттуда видно все, а тебя никто не видит! Разве только обыщут болото…

— Когда же ты успел все это изучить? — удивилась Ася.

— Еще засветло ребята тут каждый камушек на учет взяли! Ты смотри, сестренка, зря не рискуй! В случае чего мы здесь, в секрете. Только свистни «Эх, яблочко» — выручим. Иди, не трусь!

— Эх, яблочко, куда катишься, к белякам попадешь, не воротишься, — замурлыкала чуть ли не в ухо Филиппу Ася.

— Еще бы… Такое яблочко съесть — у них губа не дура, — пошутил Новиков. — Только мы им покажем наше «Яблочко»! Ведь рядом будем… Ты идешь открыто, как хорошая приманка.

Расстались. С каждым шагом Ася все дальше и дальше уходила от своих. Но она каким-то шестым чувством ощущала, что Филипп обязательно послал кого-нибудь следовать за ней по пятам. Будь она на его месте, тоже так бы сделала…

Дорога начала подъем вверх, к роще. Ася шла так же осторожно, тихо, стараясь держаться твердой протоптанной стежки.

Она еще не успела дойди до рощи, как услышала осторожные шаги идущих навстречу людей. Ася замерла на месте. Что делать? Сойти с дороги в сторону было делом одной минуты. Но укрыться в совершенно голой местности и мышонок бы не смог. Можно, конечно, пользуясь темнотой, бежать обратно к секрету. Но поднятый ею шум наделает переполох, завяжется перестрелка. А как же разведка? Оставалось, затаив дыхание, стоять на месте, надеясь на случай… А заметят — действовать по обстоятельствам.

По тропинке молча и не спеша, судя по шагам, спускались двое. Их появление здесь ночью указывало на то, что враг совсем близко и что это его разведчики. Сейчас выяснилось главное: деникинцы могли идти именно отсюда, откуда они и ожидались.

Пока Ася обдумывала создавшееся положение, ее окликнули.

— Кто у дороги? — поравнявшись с тем местом, где стояла девушка, строго спросил в темноту басистый голос.

Ася не шелохнулась. Она тоже уже различала в темноте фигуры. Только нельзя было разобрать черты лица… Ася совсем перестала дышать. Неужели и они видят ее, как она?

— А ну выдь на дорогу, а то стрелять буду! — крикнул тот же бас. Затем послышался щелчок затвора.

— Я, дяденька, боюсь тебя, — жалобным голоском, но как можно громче, чтобы дать знать своим, если, на счастье, кто-то шел за ней, сказала Ася. — Убьешь ведь?

— Кто ты? Откуда идешь? Подойди поближе! — приказал бас.

— Цыганка я. Отстала от своих и заблудилась. Дороги к Малоархангельску не найду! Там мой табор должен быть.

Ася робко вышла на тропинку. Она и в самом деле дрожала: кто знает, что взбредет в голову этим мужчинам?

Чиркнула кремневая зажигалка. Ее слабый огонек на миг осветил бледное лицо Аси и погас. Но сама она тоже успела охватить взглядом огромного детину, обладателя баса, и его молчаливого спутника. Оба были в военной форме.

— Цыганка, заблудившаяся между трех сосен? — с сомнением сказал бас. — Странно. Я бы сказал, просто невероятно! А как же ты отстала от табора? — Спрашивая, мужчина всю ее бесцеремонно ощупал.

— Ой, дяденька, щекотно! — завизжала Ася.

— Безоружная, — спокойно сказал бас.

— Заткни ей рот. Может, она нарочно шум поднимает? — наконец заговорил второй мужчина. — Цыган всегда остается цыганом. Это лживое, воровское племя никогда правды не скажет! Возьмем ее как «языка», а на месте разберемся, кто она на самом деле. Пошли. Возможно, на ее крик прибежит сюда целая шайка этих бродяг, ее сообщников. Они ведь по одному не ходят!

— И верно. А ну, красотка, шагай вперед, живо! И ни слова больше, а то… — скомандовал бас и дулом револьвера толкнул Асю в спину.

— Куда, дяденька, ведешь? — еще жалобнее, чем раньше, но уже потише, спросила девушка.

— Молчать. Шагай по этой тропинке вверх. Ты ведь туда и шла?

Предрассветная тьма постепенно редела. Воздух был насыщен сырым холодным туманом. Теперь Ася хорошо видела своих конвоиров. Хотя на них не было погон, но никакого сомнения у нее не оставалось, что это белые офицеры. Она мельком заметила добротное тонкое сукно их обмундирования, сапоги из тонкой кожи. «Ну, Сатана, держись!» — мысленно сказала Ася себе.

Прошли рощу, прошли и широкую опушку густого леса. Теперь двигались по сосновому бору. Было невыносимо холодно. Ася зябко поводила плечами: ветхое цыганское платье плохо грело ее. Хорошо хоть юбка до пят защищала ноги.

Ася шла вперед не оборачиваясь и сосредоточенно думала, как ей выпутаться из этой истории. Едва ли теперь, при свете дня, кто-нибудь из группы Новикова мог следовать за ней… Как нелепо попала она в ловушку! И могла ли настоящая цыганка так покорно позволить вести себя, да еще совершенно безвинную, бог знает куда? Эта мысль кольнула ее. Не допустила ли она ошибку? Что сказал бы сейчас Камо?

Ася внезапно остановилась и круто повернулась к конвоирам лицом. Те опешили. Обладатель баса с удивлением посмотрел на нее: взгляд его, в общем-то, был беззлобным.

Спутник его с продолговатым желчным лицом впился глазами в лицо Аси и тут же опустил веки, будто не желая, чтобы она прочла его тайные мысли. Асе сейчас очень важно было выяснить, кто из них самый главный. Когда она резко обернулась, дуло уперлось в ее грудь.

— Не пойду дальше! — как капризный ребенок, топнула ногой Ася. — Режьте меня, не пойду! Отдохнуть хочу! Есть тоже хочу!

— А что, смерти не боишься? Ведь я и выстрелить могу! — сказал бас.

— Не убьешь. За что женщину убивать? Настоящие мужчины их жалеют. А ты — настоящий мужчина. По глазам вижу — добрый человек. А вот он, он убить и ребенка может… Его я боюсь, он злой. Дай руку, офицерик, хочешь, погадаю? Я ведь сербиянка! Мы ясновидящие!

Ася, сверкнув глазами, бесцеремонно положила свою ладонь на рукав огромного детины. Но тот резко стряхнул с себя ее ладонь. Девушка презрительно фыркнула и тут же демонстративно опустилась на корточки.

— Говорю, ноги устали. Я ведь не лошадь, столько ходить! Проклятый пес, у-у-у, погоди, я еще отомщу! Ты Азу не знаешь! — Она неожиданно погрозила кулаком в сторону дороги, откуда они пришли. — Чтоб ты сдох! Если мать есть, пусть и она подохнет, и бабка, и родня!

И Ася начала кого-то проклинать и потрясать кулаками, не обращая никакого внимания на стоявших в нерешительности мужчин и безмерно удивляясь, как они терпеливо выслушивают ее.

— Подними ее, здесь не цирк! — наконец начальственным тоном сказал желчный мужчина. И, не обернувшись, пошел вперед.

Сообразив, что допустила ошибку, посчитав главным «баса», Ася переменила тактику.

— Ой, не бросай меня, офицерик! Не оставляй меня одну с этим медведем. Боюсь его доброты пуще твоей злости! — Ася вскочила на ноги и в два прыжка догнала мужчину. Тот изумленно остановился. На его лице появилось нечто подобное улыбке, скорее даже гримаса улыбки. Выходка Аси его, видимо, сбила с толку.

— Что я тебе говорил? — сказал он своему спутнику. — Видишь, какая тварь? И нашим и вашим! И откуда ты, сатана, знаешь, что мы офицеры? — строго спросил он Асю.

Слово «сатана» в его устах радостью отозвалось в сердце Аси: значит, хитрость удалась! Это придало ей уверенности.

— Офицера я за три версты узнаю! — доверительно сказала она. — Мой изверг, ухажер, раньше тоже был офицером. Потом переметнулся к красным, подлец. У-у-у, погоди же! Это он меня обманом увел из табора в эти места, а сам завел себе другую — русскую девушку. Бежала я от них этой ночью, вот вы на меня и наткнулись.

— Ну, ты, цыганка, сейчас наврешь с три короба! Иди-ка впереди, как шла, ну! — Желчный, выхватив из кармана наган, больно ткнул Асю дулом в самую грудь и заставил повернуться.

— Ладно, пойду! Только ты от меня правды больше не услышишь! Откушу язык, но не скажу, откуда шла и что там видела. Только дай обувку сниму, а то совсем потреплю, в морозы не в чем будет ходить.

И Ася деловито сняла тапочки и чулки, всунула их под мышку и независимо зашагала вперед — даже намеренно ускорила шаг.

Сердце бешено колотилось. Тревожное волнение охватило все ее существо. Сейчас она не представляла, каким чудом сможет выйти из этого положения.

— Ведите быстрее, чего тянетесь? Пусть ваш начальник на месте разберется! Вас, болванов, на разведку послали, а вы что делаете? — Ася решила идти напролом, надеясь новой дерзостью сразить конвоиров.

— Ну, ты, заткнись! А то… — Теперь бас сердито ткнул ее револьвером в спину.

Ася смолчала. Сомнения и страх смерти обступили ее. Сумеет ли она вырваться из лап врагов? Так ей не хотелось без пользы пропадать…

Молчала Ася. Молчали и те двое. Даже друг с другом не перебрасывались словами. Вскоре вышли на небольшую лесную поляну и попали в расположение воинской части. Здесь царило оживление только что проснувшегося лагеря: горели костры, в походных кухнях булькало варево, ржали лошади, слышались людские голоса.

Никаких палаток вокруг. Это был привал в обычном походе. Все почти на виду: и живая сила, и оружие, и тачанки с пулеметами, и пушки на лафетах. «Видно, на Малоархангельск собираются идти». Ася стреляла глазами направо и налево.

Однако особенно осмотреться ей не пришлось: ее быстро упрятали в какой-то сараюшке.

Здесь немилосердно пахло псиной и куриным пометом. Вероятнее всего, в этом «райском уголке» лесник держал кур и собак. Свет сюда падал из небольшого, размером в обычную форточку, окошка без стекла у самой крыши. Земляной пол, как видно, никогда не подметался: был замусоренный и холодный.

Ася разглядела около самой двери обрубок пня и уселась на него. Ноги ныли от усталости и холода. Кое-как обтерев ступни подолом юбки, она натянула чулки и обулась. Вообще для хорошей цыганки не мешало бы в эту стужу иметь на плечах шаль с каймою! Но… Вероятно, Камо об этом не подумал. Ася громко усмехнулась: «Вот вздернут на суку — сразу жарко станет!»

Захотелось есть. Значит, сейчас уже часов семь… Может, о ней забыли? Нет, это было маловероятно! Тот налитый желчью офицер не упустит случая расправиться с «цыганкой». Какая у него злоба против этого бездомного народа! Сколько презрения и предвзятости к целому племени! Будто мало воров и лжецов в любой из цивилизованных наций, с остервенением перегрызающих друг другу горло…

Скрип открываемых дверей прервал ее мысли. Перед ней стоял молодой белобрысый солдат. Он с наивным любопытством разглядывал ее, будто никогда не видел цыганок.

— На допрос, красоточка! — с фамильярной ласковостью сказал он. — Аль что украла? Или что не по ндраву их благородиям поворожила? Может, мне погадаешь, а?

— Скажу тебе, пучеглазенький, в рубашке ты родился. Вот-вот богатство тебе привалит. Не веришь? Вот мне сдохнуть! Королем у власти станешь, не в лаптях — в сапогах будешь ходить. В доме будет достаток. Женишься — детей куча появится… и все учеными станут…

Парень расплылся от удовольствия. Его круглое лицо с курносым носом и повадки обыкновенного деревенского парня настраивали на дружеский лад. Свой же парень! К белякам определенно попал по недомыслию. Может, обработать его и бежать вместе?

— Ну уж скажешь, цыганочка, как в сказке распишешь… С чего бы мне такое счастье? — с улыбкой спросил парень.

— С твоего ума! Пораскинь мозгами, как у власти стать. Чуешь?

— Да ты, вижу, цыганка, да не та, — нахмурил светлые брови парень. И его глаза цвета морской воды позеленели.

Да, плохим психологом оказалась Ася… Парень был деревенским, простым, но не таким, который нуждался в ее агитации.

— Я-то цыганка та, а ты, дурачок, не тот. Ну, веди же, нечего на меня глаза пялить, а то их благородиям пожалуюсь! — ошпарила его девушка не только словами, но и взглядом, и пошла с независимым видом.

Выйдя из сарая, Ася нарочно направилась в ту сторону, откуда ее привели, но парень опомнился и прикладом ткнул ее в плечо.

— Куда прешь, стерва? Сюда! — со злостью, так не подходившей к его круглой симпатичной физиономии, сказал он и показал на землянку, какие бывают обычно у лесников.

Перед большим столом, заваленным картами, стоял офицер в чине майора, а рядом с ним тот желчный человек. Только на плечах его красовались сейчас погоны капитана. «Как на разведку — так без погон, гад! Лгать небось не у цыган научился…»

— Ну-с, рассказывай, красоточка, откуда и куда идешь? — с любопытством рассматривая ее, спросил майор.

Ася вздохнула. Враги. А ведь люди как люди? Вот этот майор, например, очень похож на Романа… Но какая пропасть разделяет этих двух русских людей! Или этот должен ходить хозяином по земле, или Роман…

— Что молчишь? — уже построже спросил майор.

— Сам видишь, кто я, — дерзко «затыкала» Ася. — Цыганка я! Роме Длинноногого знаешь? Я из его табора. Давай лучше, господин мой хороший, я тебе погадаю, а ты меня накормишь. Веришь, со вчерашнего дня крошки хлеба во рту не было!

Насчет еды Асе не надо было притворяться. Она была очень голодна, и искренность ее не оставляла сомнения.

— Поесть успеешь… Да и то посмотрим, как ты этого заслужишь! Лучше скажи, что делала ночью у речной балки?

— Вот он же видел: шла к вам! — Ася пренебрежительным кивком указала на капитана. — Сама шла от красных, а эти заслужиться хотели, вот и привели вроде как пленную… Зря, я вижу, ушла оттуда! Там обращались со мной получше и кашей кормили…

— Ну-у! От хорошей жизни не уходят. Тебя или прогнали, или за делом послали. Врать ври, да только не завирайся! А то…

Майор выразительным жестом ладони провел у шеи, показывая, как все последующее будет выглядеть. Ася презрительно усмехнулась:

— Боюсь я, что ли? Может, мне самой жить на свете надоело?

— Такой молодой и красивой… Что же так?

— То и так, что моя планета изводит меня на нет, — с готовностью излить наболевшую душу, простодушно сказала Ася. — Обманул меня, гад! Клялся в верности. Увел из табора… И поменял на другую… Русскую взял! Плюнуть я плюнула ему в глаза. А вот убить духу не хватило. Волосы на себе рвала от злости, а отомстить не сумела. Гордая я, но на колени перед ним стала. А он презреньем меня ошпарил.

И Ася вдруг закрыла лицо ладонями, плечики у нее затряслись. А что, если бы Цолак так поступил с ней? К тому же от него столько времени нет вестей… При одной мысли о коварстве любимого или о несчастье с ним девушка горько-горько заплакала.

— И зачем ты нашему брату, русскому, поверила? Мы и своих-то бросаем, не то чтобы цыганке верность сохранять, — добродушно сказал майор.

Ася краешком глаза видела, что капитан стоит весь зеленый от злости и, конечно, ни словам ее, ни слезам не верит. Только пока не решается высказаться, ждет, что начальство скажет.

— Русский? Стала бы я за русского страдать! Он цыган! — исступленно завопила Ася. Влажные от слез глаза ее засверкали от гнева. — Настоящий цыган из нашего табора! Только давно военным стал. Сначала в белых ходил, теперь красным командиром заделался. С малолетства мы любили друг друга, а вот как походил он у красных в начальниках, так сразу русскую подружку завел. Теперь Аза ему не нужна… У-у-у, гад, зарежу, зарежу я его! И цацу его зарежу!

Ася вошла в роль. «Ведь верят же артистам на сцене! — думала она. — Почему бы и ей не играть так, чтоб и жизнь свою спасти, и пользу принести?» И она так потрясала кулаками, у нее было такое отчаянное, искаженное гневом лицо — ну как не поверить!

Ася опустошила себя полностью и, уже не в силах продолжать игру, опустилась на земляной порог и горестно свесила голову. Да, не знала она, даже не представляла, что воспоминание о Цолаке сидит в сердце такой глубокой печалью, что потрясает не только ее самое, но и заставит дрогнуть сердце этого беляка-майора…

— Ну а к нам зачем шла? Ведь если бы любимый тебе не изменил, ты и сама красной стала бы, а? — вкрадчиво спросил майор.

— Верно, была бы и я красной! Что в том плохого? Хорошие они люди, цыган не презирают, — с обезоруживающей простотой сказала Ася, — но раз он меня бросил, то зачем мне красные? Они же не дадут мне отомстить ему! У них просто: полюбил другую — что тут такого? И ты полюби другого. А я умру, если не отомщу! Умру… Я к вам шла, чтобы вы мне помогли. Он красный командир, он все знает! Выкрадите его, богом вашим прошу! Выкрадите, я вам помогу. Я его заманю, а вы его возьмите живьем…

Камо на прощанье сказал, что надо действовать по обстоятельствам. Так ли она действует? Не выдала ли себя каким-нибудь словом? Впрочем, теперь отступать уже нельзя. Только бы ей поверили…

У Аси сверкали глаза. Надежда на «месть» давала ей силу. Казалось, протяни ей сейчас кинжал и приведи обидчика, ну хотя бы вот этого желчного капитана, она и вправду его убьет!

Майор молчал, но во взгляде его было что-то похожее на сочувствие. Молчал и тот, кого больше всего опасалась Ася. Играя роль, она не раз обращалась взглядом и в его сторону, ища в прищуренных глазах хоть немного человечности. Но они так и не потеплели…

— Как вы думаете, Игорь Васильевич, можно ей поверить? — Майор вопросительно посмотрел на капитана.

— Думаю, играет. Даже переигрывает! — уверенно ответил тот.

— Но цыганская месть — вещь вероятная… К измене они, кажется, беспощадны, — в раздумье сказал майор. — Ну а что нам в конце концов мешает проверить?

— Можно и проверить. Но опасно: рискуем попасть в засаду!

На некоторое время в землянке воцарилось молчание. Ася стояла с каменным лицом, будто и не слышала этого выразительного диалога.

Да, майор явно раскис, только не хотел полностью признаться в этом капитану, который, как могла судить Ася, был гораздо умнее и прозорливее его.

— Ладно, ведите ее. Но под вашу личную ответственность! Пустите вперед и чуть что — застрелите на месте.

— Слушаюсь, господин майор! — отчеканил капитан и, обращаясь к Асе, грубо буркнул: — Пошли!..

Ася медленно поднялась, опустошенная и измученная. Менее всего ей улыбалось иметь в провожатых этого капитана! Она знала, что он видит ее насквозь… Но делать нечего. Одно уже было замечательно, что они направятся в сторону Особого отряда.

Ее, конечно, не накормили пахучим солдатским борщом, запах которого доходил и в эту сараюшку, где снова ее заперли. Ася сидела на пенечке в глубоком раздумье. Вспомнила родителей. Одна за другой мелькали в голове картины детства. «Ася, не ходи босиком по полу, простудишься!» — все время волновалась за нее мать. Видела бы она сейчас свою старшенькую…

Время тянулось томительно медленно. Ася уронила голову на колени и приказала себе заснуть, как учил делать это в сложных обстоятельствах Камо. Но сон не шел: она думала о предстоящем своем возвращении. Конечно, если в сопровождении будет всего несколько человек, она вполне может привести их к секрету и группа Новикова справится с ними. Если же капитан возьмет больше людей, она в самом начале пути даст себя расстрелять при попытке к бегству. Очень не хотелось гибнуть, но иного решения не было…

Когда, наконец, ее вывели из курятника, короткий осенний день уже кончился. Капитан шел с ней пока один, но Ася знала, что так не может быть. Очевидно, за ним последует отряд… Хотелось бы знать его численность! А-а, видно, офицер решил ее перехитрить и будет держать людей на расстоянии. Это осложняло положение.

Вышли на знакомую Асе дорогу. Двигались молча: она впереди, он сзади, вероятно, с наганом в руке — девушка чувствовала это всей кожей, но виду не подавала. Надо было продолжать «жить в образе», но играть перед человеком, который не верит ни одному ее слову, не хотелось. Но ведь и молча идти было неестественно для молодой цыганки! Надо все же с чего-то начинать, и Ася с тревогой в голосе попросила:

— Только на моих глазах не убивайте его! Я этого не вынесу… Он ведь вам пригодится!

Капитан ничего не ответил, будто и не к нему она обращалась. Но Ася решила продолжить свою атаку. «Посмотрим, кто кого!» — мысленно сказала она себе.

— Ну, дайте, дайте слово офицера… А то убегу!

— Не убежишь. Знаешь ведь, чем это кончится, — наконец разжал капитан губы. Голос его был все такой же злой.

— Ну что же, знаю. Но я и на смерть пойду! А может, он, как попадет к вам, одумается? Вдали от русской забудет ее и снова меня полюбит, а? Ну скажи, скажи мне что-нибудь, каменный ты человек!

— Весьма возможно, весьма, — совершенно неожиданно для Аси ровным голосом сказал капитан. — При всех условиях мы его не убьем, а поведем в лагерь. Успокойся!

Ася замерла. Неужели победа? Неужели она заставила этого налитого желчью мерзавца чуточку поверить ей?

— Что ж, слово офицера, как бог, свято, — радостно воскликнула Ася. — Значит, верну я своего ненаглядного… Я уж постараюсь!

— А теперь молчи, больше ни слова, — строго предупредил ее капитан.

Дальше шли тихо. Ася с волнением внимательно прислушивалась, но даже ее обостренный слух по-прежнему не улавливал ни звука, ни шороха. Как же быть? Не один же капитан идет с ней? Где его люди?

Ася рассталась с Новиковым около пяти часов утра. Сейчас вечер. Целую вечность она отсутствовала. На месте ли Филипп? Здравый смысл подсказывал, что секрет не мог быть снят.

Если бы только знать численность сопровождающих капитана солдат! Как это выяснить, пока они не дошли до секрета? А ведь уже совсем близко до тех плакучих ив. По расчету Аси, осталось метров двести, не больше.

Внутренняя дрожь охватила ее. Надо было что-то придумать, чтобы не застать своих ребят врасплох.

Ася резко остановилась, и капитан чуть не налетел на нее.

— Что такое? — сердито прошептал он.

— Тебе, офицерик, устроить надо здесь со своими засаду. А я его обманом приведу! Привал красных совсем близко. И ты попадешься, и дело мое провалится. Пароль надо знать. — Ася вопреки запрету говорила громко: может, свои услышат?

— Глупости болтаешь! Разве красные не в Малоархангельске?

— Вся сила ихняя там. А здесь другие части на привале.

— А как же ты сама без пароля пройдешь? — после небольшой паузы спросил капитан.

— Я лазейку знаю. Ночью через эту лазейку и убежала. — Ася сказала это чуть слышно, чтобы больше доверия ей было. — Ну, я пошла…

— Нет, не выйдет! Ты хитра, и я не прост… — сказал офицер. — Мы вместе пойдем! В случае твоей измены — смотри! — Он схватил Асю за локоть и притянул к себе, чтобы она лучше разглядела блестевший в его руке кортик.

Девушка вздрогнула: ну да, конечно, он не станет стрелять в нее, чтобы выстрелом не привлечь внимания… И все же надо Асе хоть когда-нибудь оправдать свое прозвище Сатана! Вот, кажется, настал такой час.

— Чую, офицерик, подведешь меня, — заупрямилась она и стала настаивать на своем.

— Хватит. Ты сделаешь то, что я прикажу! — рассвирепел офицер и вдруг тихонько свистнул. Даже не свистнул, а скорее издал звук наподобие змеиного шипения.

Наконец-то… Ася вся напряглась. Как долго она ждала этого момента! Буквально через минуту как из-под земли вырос солдат. Ася жадно всматривалась в темноту. Сколько их там? Как же они тихо, незаметно идут за ними! Блеснула надежда: может, сейчас и свои где-то здесь?

Между тем офицер что-то шепнул солдату. При всем старании Ася не разобрала ни одного слова. Затем капитан грубо схватил Асю за плечо и сказал ей в самое ухо:

— Веди.

— Если все пойдете…

— Молчать! Они здесь остаются. — Не дав ей закончить, офицер толкнул Асю вперед.

Девушка в темноте радостно улыбнулась. Теперь она стала более уверенной.

Последние двести метров шли в полном молчании: Ася по-прежнему впереди, капитан — сзади. Наконец дорога пошла вдоль берега, до камышей оставалось всего ничего! Если бы не этот проклятый кортик у спины, Ася чувствовала бы себя более свободно.

— А-а-а! — вдруг слабо вскрикнул офицер. Ася круто обернулась: ее конвоир лежал на земле, а на нем верхом сидели двое и всей своей тяжестью придавливали к земле.

— Его благородие брыкается… Завяжи, Саня, ему ноги!

— Филипп, родненький, — узнав голос, Ася бросилась было к Новикову, но тот, едва переведя дыхание, зашептал:

— Тише, Сатана, не поднимай шума. Нам же надо всех взять!

Офицера, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту, оттащили в камыши. Жалко, что в темноте Асе не было видно выражения его лица!

— Сколько у него в дозоре, не знаешь? — спросил у Аси Новиков. Получив отрицательный ответ, он решил допросить пленного. Но даже под направленными на него револьверами офицер ничего не сказал. Ему снова заткнули рот и оставили лежать. Не надеялся ли капитан, что солдаты подоспеют ему на помощь?

Ася рассказала, как офицер вызывал своего человека змеиным шипением.

— А что, если и нам так попробовать? — предложила она. И попыталась издать тот характерный звук. Но не очень-то сумела.

— Попробуем подойти к тому месту, где он оставил дозор, — решил Филипп. — Сориентируешься в темноте?

— Конечно!

— Так вот, идея у меня такая: мы туда поползем, а ты пойдешь открыто. А потом криком позовешь их на помощь. Посмотрим, сколько прибежит. Дело говорю?

— Пожалуй, — неуверенно согласилась Ася. — Только дай и мне оружие: оно мне сейчас тоже может пригодиться.

— Верно, сестренка. На тебе — трофейное… Его благородия наган!

Не менее пятидесяти метров пришлось ползти ребятам по-пластунски. Ася шла по тропе, держа пистолет наготове, а бойцы незаметно продвигались рядышком с двух сторон.

Дойдя до нужного места, Ася истошно закричала:

— На помощь, сюда-а-а-а!

Гробовая тишина отвечала ей. Она снова закричала — еще громче и жалобней.

— Где их благородие? — вдруг вырос рядом тот же солдат, который прибегал тогда на свист: Ася узнала его по голосу.

— Там он, в камышах, ранен, надо его выручать, — прерывающимся голосом ответила Ася. — Я его кортиком пырнула…

— Ах, стервоза, мать твою… За что ты его?

— А пусть не пристает!

Солдат ничего не ответил, думал. Потом тихонько свистнул. Показались остальные и окружили Асю. В темноте трудно было сосчитать, но вопреки ожиданию их оказалось не так уж много…

— Пошли, гадюка, показывай, где он лежит! — приказал тот же солдат.

— Руки вверх! Вы окружены! Ни с места! — ошарашила солдат Ася и выстрелила. Тут же с двух сторон выскочили ее товарищи, тоже дали залп. Послышался стон. Видно, кого-то ранило.

— Если дорога жизнь — ни с места! Нас — целый батальон, а вас — горстка. Застрелим, как куропаток! Ваш офицер в плену, чуете? — во весь голос закричал Новиков.

— Да что вы, болваны, стоите? По большевистской нечисти пли! — зычно крикнул, видно, командир разведки белых, и сам первым выстрелил по направлению голоса Новикова. Но в следующую минуту стоявшая рядом Ася направила на него пистолет и уложила на месте. Началась перестрелка. Оставшиеся без старшего, солдаты стремились с боем выйти из окружения, а камовцы стремительно сжимали кольцо.

— Братцы, за кого же вы боретесь? За офицерье, которое вам морды бьет? Нате же, нате! — снова во весь голос крикнул Новиков.

Нечто подобное выкрикивали и остальные бойцы, справедливо полагая, что это возымеет действие, ибо деникинская армия уже была на грани разложения. Солдаты действительно, вскоре сложили оружие. Им перевязали ремнями руки и повели. Их оказалось всего пятнадцать человек. Некоторые были ранены, двое, в том числе и самый главный, убиты.

Разведчики возвращались в Особый отряд с триумфом. Еще бы! Не одного «языка» привели с собой, а целую группу во главе с офицером.

Офицер пришел в бешенство, когда узнал, что его люди под страхом смерти сдались. Сам он держался открыто враждебно. На допросе, который вел Камо, демонстративно молчал.

Увидев присутствующую здесь Асю, он окинул ее уничтожающим взглядом, особенно задержавшись на огромных разбитых сапожищах, которые ей выдали здесь, на фронте, на красноармейской гимнастерке, брюках и нагане на боку.

— Полудевка-полумужик! Босоножка-цыганка! Простить себе не могу! Не-навижу! Не-на-вижу! — с неожиданной яростью сквозь зубы процедил он и отвернулся.

— Еще бы вы нас терпели, мы же большевики! — удовлетворенно ответил на это Камо.

— Вы д. . .! — последовал дерзкий ответ.

Да, это был враг непримиримый, ожесточенный. Враг народа, народа, который работал на него и кормил.

— Уведите его! — спокойно приказал Камо бойцам.

— На расстрел? — неожиданно растерянно сказала Ася и сама удивилась тому противоречивому чувству, которое внезапно ее охватило.

Камо не ответил. А капитан дерзко бросил:

— Печальный опыт французской революции, видимо, не стал для вас уроком. Море крови прольете, но старое все равно вернется!

Капитан выпрямился и гордо поднял голову, стараясь произвести впечатление готового к героической смерти воина.

— Расстреливайте!

— Расстрелять успеем. Советую вам поразмыслить, тогда и жизнь сохраним, — внушительно сказал Камо.

— Такой, товарищ Камо, не одумается. Такой скорее откусит себе язык, чем что-нибудь скажет, — вырвалось у Аси. — Контра проклятый!

— И верно, полудевка-полумужик, — вдруг обернулся к ней белогвардеец, — нам с тобой невозможно стоять рядом на земле моего отечества! Свет и тьма вместе не бывают. Если не ты меня, то я тебя! — Уже уходя, он снова облил Асю презрительным взглядом.

— Отечество? Разве у отщепенца бывает отечество? — вспыхнула Ася.

4

По сведениям, полученным от пленных деникинских разведчиков, в том числе и от капитана, который довольно скоро опомнился и заговорил, к Орлу двигалось крупное соединение добровольческих войск Деникина, вовсе не полагавшего, что может встретить в своем тылу серьезное сопротивление красных. Особенно в таком небольшом, затерянном в степи селе, как Александровка.

Исчезновение офицера с пятнадцатью солдатами должно было насторожить командование Алексеевского полка, однако это, видно, послужило еще и лишним поводом ускорить марш на Орел.

Особый отряд приготовился к встрече противника. По обе стороны дороги, где раскинулись хлебные поля и огороды, командование Особого отряда расположило шесть пулеметов, а за кладбищенской оградой поставило пушки. В деревне, в надежном укрытии, стояли наготове тачанки. Здесь же замаскировались кавалерия и пехота. Алексеевский полк должен был идти именно к этому большаку.

Аня Новикова, еще не успевшая поправиться после ранения, потребовала, чтобы ей дали пулеметный расчет.

— Лучше добром разрешите! А то не будь я Ван Ванычем, если самовольно не примкну к расчету Разина, — пригрозила она.

— Ну что будешь с ней делать? Рыцарское у нее сердце! — сдался Махарадзе и допустил Аню к пулемету. Он отлично понимал, что как пулеметчица она незаменима.

Особотрядовцы закрыли все подступы к Александровке… Чтобы избежать предательства, запретили населению покидать село. Всюду были расположены посты и секреты. Подготовка к бою велась в строжайшей тайне!

Во время краткого митинга на церковной площади перед народом выступил бывший председатель сельсовета большевик Владимир Бойцов, который до прихода Особого отряда находился в подполье.

— Товарищи односельчане! Огнем и мечом идет на народ контрреволюция. Посмотрите, из кого состоит деникинская армия? Из офицерья — сынков эксплуататорского класса. А против них кто сейчас кровь проливает? Сыны рабочих и крестьян, ваши сыны, ваши братья, ваши мужья и отцы. Так на чьей же стороне должны стоять мы, крестьяне-хлеборобы?

Крестьяне слушали с полным сочувствием. Затем председатель представил собравшимся Камо. Сказал, что тот больше половины жизни сидел по тюрьмам ради счастья народа, а теперь вот — посланец самого Ленина на фронте. Зачитал мандат Камо, написанный рукой вождя.

Крестьяне попросили Камо рассказать о Ленине. Тот охотно выполнил просьбу. Говорил он так горячо и выразительно, что несколько минут после его речи не смолкали аплодисменты. Многие молодые крестьяне после митинга попросили записать их в отряд.

День был пасмурный. То и дело моросил мелкий нудный дождь. Бойцы, с утра сидевшие в засаде, изрядно продрогли, нервы у всех были на пределе: ждали появления противника.

Махарадзе забрался на ветряную мельницу с биноклем в руках. Вокруг было пустынно… Лишь кое-где темнели скирды сена. Вот, правда, показалась группа всадников, но вскоре выяснилось, что это свои, разведчики.

— Алексеевский полк находится сейчас в пяти верстах от нас, — рапортовал командир разведки Новиков.

Было решено подпустить неприятеля совсем близко. Но даже тогда, когда из-за невысокого холма показались первые ряды деникинцев, приказа стрелять не было.

— Что же Махарадзе медлит? — негодовали бойцы. — Ведь самое время открыть огонь!

— Ты посмотри, Сатана, не заснул ли там Сандро? — когда Ася в очередной раз пробегала мимо с донесением, бросил Разин. — А то разбужу его пулеметной очередью!

Деникинцев уже можно было разглядеть невооруженным глазом. Они шли спокойно, ни о чем не подозревая.

— У, гады, похоже, даже семечки лузгают! — возмутилась Новикова. — Руки так и чешутся устроить им баню…

— Их благородия семечки не признают. Это дело мужицкое, они просто ведут приятную беседу. Гляньте, какие у них спокойные и холеные рожи! — сказал Ян.

И вот, когда до первого заслона осталось меньше километра, а напряженное ожидание бойцов дошло до предела, Сандро Махарадзе спустился со своего наблюдательного пункта и, выбежав на середину дороги, зычно крикнул:

— По врагам революции ого-о-о-онь!

Камовцы навалились на белых с двух сторон. Бешено застрочили пулеметы, раздались оглушительные взрывы.

Вскоре деникинцы без всякого сопротивления буквально побежали врассыпную, лишь бы уцелеть. Вслед им неслась кавалерия, бежала пехота, громыхали тачанки. Догоняли беглецов и пушечные ядра.

На шоссе и прилегающих к нему полях осталось навечно лежать две трети Алексеевского полка. Оставшиеся в живых беспорядочно отступили в сторону Малоархангельска.

Камовцы понимали, что они находятся в тылу врага и им нельзя увлекаться преследованием. Сигнал отбоя остановил бойцов. Едва они успели подобрать трофейное оружие, увести уцелевших лошадей, перевязать и уложить на подводы раненых, как противник начал артиллерийский обстрел, будто поражения и не бывало.

Тяжело рванули пушки. Земля, как при землетрясении, заколебалась. А еще через пару часов показалась вражеская кавалерия, и закипел бой невиданной силы.

Огонь врага становился все плотнее. Воздух накалился. Белые неистово навалились на камовцев, не считаясь с потерями. Это была ярость раненого зверя, и тем она была страшна. Появилась опасность окружения.

— Ежели наши пушки и пулеметы не выручат, пропала пехота! — с горечью сказал Разин. — А у нас в батарее из четырех только две пушки, а в расчетах всего по три человека.

— Не вешать носа, не прекращать огня! Пехоте приказываю: отстреливаясь, отступать! — раздался голос Камо.

Пока пехота не покинула свои позиции и не отошла на должное расстояние, тачанки с пулеметами не подпускали врагов к высотке. Затем по команде, не прекращая огня, отступили и тачанки с пулеметами, и пушечные лафеты… Теперь судьбу Особого отряда решал успешный отход.

— Быстрей двигайтесь, ребята, быстрей! — подгонял бойцов Сандро Махарадзе.

— Значит, все-таки драпаем? — ни к кому не обращаясь, тоскливо спросила Аня Новикова. Она сидела на фургоне, устало положив забинтованную голову на перекладину. Около нее лежали трое тяжелораненых.

— Не, драпаем, а уходим, Ван Ваныч, чтобы в окружение не попасть. Ты же военный человек, разницу понимаешь! — строго ответил ей Ян Абол, который ехал на лошади рядом с фургоном. — Силы неравны. Помощи неоткуда ждать, надо пробиться к частям Красной Армии.

Аня смолчала. Она тревожно прислушивалась к трескотне пулеметных очередей, и горькая мысль, что ее оторвали от расчета и уложили вместе с ранеными, не покидала ее. Бездействие в такой критический момент было для нее невыносимо.

— Между прочим, я вполне отдохнула и могла бы заменить Разина! — не вытерпела Аня, обращаясь к Махарадзе. Тот отрицательно покачал головой. Аня обиженно отвернулась.

Деникинцы еще несколько часов преследовали камовцев, но не сумели подойти к ним вплотную. Так прошла ночь. Под утро противник вернулся на свои исходные рубежи. Отряд наконец свободно вздохнул. Сбавила шаг усталая пехота и кавалерия… Пушкари и пулеметчики прекратили огонь…

С хмурого неба, не переставая, по-прежнему моросил мелкий нудный дождь. Маршрут пролегал по раскисшим оврагам и речным балкам, которыми изобиловала местность.

— Ну и дороги! — то и дело слышалось чье-нибудь ворчание.

Но молчаливые сосредоточенные бойцы упрямо двигались вперед, не растягиваясь и не сбавляя размеренного шага.

— Дороги — ладно! А вот небо — никуда! Верно я говорю, Ася? — прикоснувшись к ее плечу, ласково спросил Роман, который в редких случаях называл ее по имени. А то все Сатана да Сатана!

Ася улыбнулась. Роман выглядел довольно бодро. А вообще-то вид бойцов оставлял желать лучшего! Все порядком обтрепались. Лица бледные, обветренные. Посиневшие от холода губы… Припухшие от бессонницы веки… Прошедший бой и дальний переход измотали всех. К тому же кончились запасы продовольствия.

— Хорошо бы сделать привал, а?

Вопрос Романа повис в воздухе. Никто ему не ответил. С темного неба, серой громадой нависшего над головой, продолжало лить. Мокрая одежда пудовой тяжестью давила на плечи, ноги увязали в хлюпающей грязи.

В полдень наконец небо прояснилось. Осеннее неяркое солнце грело скупо, но все же сушило одежду. Усталые, продрогшие бойцы стоя съели скудный сухой завтрак и снова двинулись в путь.

— Ничего, ребятушки, еще немного терпения… Главное — двигаться! В мокрой одежде отдыхать нельзя! — не умолкал Роман Разин.

И Ася, как всегда, поражалась его неуемной жизнерадостности.

— А на Кавказе, Сатана, небось сейчас стоит золотая осень, а?

— Спрашиваешь… — мечтательно произнесла Ася. Хотя горы и солнце в ее сознании сейчас трудно вязались с тем, что видели глаза…

— Но такой чернозем, как этот, кавказцам и во сне не снился! Гляди, какая земля! Даже на вид вкусная. На хлеб можно намазать вместо масла. Что скажешь, Сатана?

Ася не ответила на слова Романа. Она оглядывала поля, которые тянулись до самого горизонта. И действительно, будто впервые увидела эту иссиня-черную, даже во влаге рассыпчатую землю России.

В середине дня Особый отряд в полном составе прибыл на станцию Сорочьи Кусты. Его встретил начальник боевого участка Дементьев. Он горячо поздравил бойцов с победой.

— Мы отступили, какая тут победа! — недовольно сказал Камо.

— Слава о ваших успехах опередила вас. Смотрите, какую телеграмму мы перехватили у врагов! — И Дементьев потряс бумагой над головой так, чтобы ее видели все собравшиеся на станции бойцы. Затем громко и торжественно зачитал текст:

— «В селе Александровка встречено активное сопротивление противника. Алексеевский полк разбит наголову. Нужна немедленная помощь».

Для голодных, измученных боем и тяжким переходом камовцев лучшей награды, чем это вынужденное признание врага, не было.

В середине октября девятнадцатого года Красная Армия перешла в широкое наступление на трехсоткилометровом фронте от Орла до Воронежа. Деникинцы отчаянно сопротивлялись, но ничто не могло сдержать наступательного порыва советских бойцов. Войска Южного фронта, ведя тяжелые бои с еще не сломленным противником, подошли к Курску и семнадцатого ноября освободили город от деникинцев.

Отряд Камо в боевых действиях больше не участвовал. В Орле особо отличившихся наградили именными подарками. Ане Новиковой вручили часы с надписью:

В числе тех, кому вынесли благодарность, были все шестнадцать камовцев.

В Орле 1-й партизанский отряд был расформирован. По предписанию Реввоенсовета боевая группа Камо отзывалась в Москву.

Дорога от Орла до Москвы не дальняя, но ее хватило, чтобы люди отдохнули и набрались сил.

В Москве снова разместились в общежитии III Дома Советов. Здесь Ван Ваныча ожидала новая радость. Она получила выписку из приказа по Кремлевским пулеметным курсам об окончании учебы: фронт ей зачли как высшую практику в усовершенствовании знаний по военному делу.

— Ну, Ван Ваныч, теперь ты и полком командовать можешь! С хорошей завистью я тебе это говорю, — признался Ане Филипп Новиков.

— Полком не полком, а вот законное командование пулеметным расчетом у меня никто ни при каких обстоятельствах не отнимет.

В отряде появилось пополнение: светловолосая, синеглазая, небольшого росточка девушка — Аня Литвейко.

С пятнадцати лет Аня начала работать на Московском электроламповом заводе и сразу же окунулась в революционное движение.

Сейчас ей было двадцать лет, и она уже два года состояла в партии большевиков.

В отряде Аня с первых же дней повела себя так непринужденно, словно не была новичком, а знала всех давным-давно.

— Послушай, Литвейко, почему ты числишься русской, а носишь украинскую фамилию? По мужу, что ли? — сразу взял ее на прицел балагур Разин: он прекрасно знал, что девушка не попала бы в отряд, если б была семейная.

— А тебя этот вопрос очень занимает? — усмехнулась Литвейко.

— Ну, положим, с этим ладно, пусть анкета сама разбирается… А вот как нам теперь с именем быть? Две Ани в отряде. Чуете? Две! Где ни одной нет, а у нас две. Да вы гляньте, как они похожи! Близнецы, и только!.. Как же нам отличать вас? — разводил руками Разин.

Все смеялись, звонче всех Литвейко. Ведь Аня Новикова была крупная, броской внешности девушка, а Литвейко маленькая, какое уж тут сходство? Так с легкой руки Романа прозвали Литвейко Аней-маленькой.

В Москве Ася совершенно неожиданно встретилась с семьей Степана Шаумяна.

Его старший сын, Сурен, был помощником Юрия Грожана, который учил камовцев изготовлять бомбы и практиковаться в их применении.

Лучше всех с бомбами справлялась Аня Новикова. Неплохо получалось и у Литвейко. Только Асе не всегда везло. И вот на одном из занятий, когда она дважды промахнулась, к ней подошел Сурен Шаумян.

— Сурен-джан, родной! — Ася бросилась к нему и едва удержалась, чтобы не расцеловать его.

— Папян? Ася? Какими судьбами? — в свою очередь, удивился и обрадовался Сурен.

Взволнованные земляки-бакинцы забыли обо всем на свете и вышли из зала, где проходили занятия. Им было о чем рассказать друг другу!

Сурен с присущей ему скромностью, затушевывая себя, поведал, как Анастас Микоян, Лева, он и другие товарищи сидели в тюрьме. Больше всего говорил о Леве, о его больной ноге, о матери и маленьком Сережике.

— Будь я тогда на свободе, стоял бы рядом с отцом. Пусть бы первая пуля меня сразила! Хотел бы быть в вашем отряде, но, знаешь, мать в ужасном состоянии! Прошел год после гибели отца, но для нее, для всех нас это будто сегодня, сейчас происходит… Чем дальше, тем, оказывается, горе глубже становится. Зайди к ней. Заодно повидаешься и с Левой. На Сережика посмотришь, каким славным он растет. Четырех лет еще нет, а отца на фотографиях узнает…

Как ни была Ася загружена учебой и тренировками, все же несколько раз побывала в доме Шаумянов. Там очень ей обрадовались, хотя семья была в трауре и никто и ничто не могло утешить их в горе.

— Мать убивается… Боимся, не вынесет, Сережа тогда останется круглым сиротой, — сказал Лева, сам похудевший и измученный болезнью ноги. Он ходил на костылях, но держался, как всегда, мужественно. — Мы-то все взрослые! А он еще малыш…

Как-то из разговора с Камо Ася узнала, что Владимир Ильич очень тепло относится к семье Степана Шаумяна. И что заявление Сурена об отправке его в составе Особого отряда в тыл Деникина отклонил сам Ленин: он не захотел подвергать риску жизнь сына погибшего бакинского комиссара, считая, что тот как старший должен позаботиться о матери, братьях и сестре.

Камовцы получили задание. Теперь их ждал родной для Аси Баку…

В день отъезда Сурен с утра прибежал в общежитие и усиленно помогал Камо укладываться.

— Завидую вам, ребята, что вы Каспий увидите, — грустно говорил он бойцам, с которыми успел подружиться на занятиях.

С грустью расставались с бойцами и две Лизы: Драбкина и Барская.

— Мы будем по Москве тосковать, а вы по Кавказу, вот, товарищи, и квиты! А потом поменяемся местами, идет? — Разин, как всегда, попробовал и здесь все обратить в шутку.

Когда поезд медленно отошел от перрона, Сурен и девчата некоторое время еще бежали рядом с вагоном, где у окна стояли камовцы, а потом прощально махали рукой, пока платформа не скрылась из виду.

Безотчетная грусть сжала сердце Аси. Она оглянулась на товарищей, и ей показалось, что и те охвачены тем же чувством…

5

Отряд вез для закавказских организаций николаевские деньги, которые там еще были в ходу, золотые украшения, валюту, а главное, оружие, динамит, патроны. Кроме того, Камо имел полномочия Московского Совета под фамилией Петрова попытаться наладить торговые связи с правительством мусаватистов по обмену промышленных товаров на нефть.

Мерно тарахтели неугомонные колеса, их нескончаемый перестук походил на ритмичные удары кузнечных молотов: трах-та-та, трах-та-та. На подъемах и поворотах лязгали буфера, скрипели оконные рамы — весь этот монотонный перестук ненавязчиво убаюкивал.

Уже вторые сутки отряд был в пути. Далеко остались Москва и Подмосковье, и пейзаж заметно изменился. Хотя вдоль дороги еще тянулись с двух сторон шеренги деревьев, нарядные своей осенней листвой, но леса в основном уже исчезли.

Из окна вагона обозревались теперь обширные, до самого горизонта, поля и луга — где скошенные, где изрезанные оврагами и пересохшими речными долинами. Там и сям, отдельными островками, виднелись кусты шиповника, боярышника и еще какого-то низкорослого растения. Анютиными глазками вдруг сверкали небольшие озера и тут же исчезали.

В суматохе и вечной спешке не так легко было выкроить время для отдыха и спокойного разговора. Здесь же, в вагоне, наконец выпала такая возможность.

Самым интересным собеседником был, конечно, Камо. Он рассказывал о революционной работе в царском подполье, о столкновениях с жандармами. Некоторые случаи из его жизни казались просто неправдоподобными!

Но все знали, что Камо в своих рассказах ничего не преувеличивает, а, наоборот, передает лишь главное, чтобы поучить ребят на примере своего опыта.

— Едем мы с вами, дорогие мои интернационалисты, в края, где кипят националистические страсти. Ох, поиграли же цари и буржуазия на этих струнах! Рабочие борются за свои права, а те науськивают их друг на друга. Что было в начале февраля пятого года в Баку, Елизаветполе и Тифлисе… Такая армяно-татарская резня… Наш Тифлисский комитет РСДРП выпустил тогда прокламацию: «Да здравствует международное братство!» и рассказал в ней о братоубийственной войне, которую разжигают царь и его приспешники, чтобы разделить армян, татар, грузин, русских, евреев и властвовать над ними.

13 февраля у Ванского собора, где собралась тьма народу, мы, то есть мой друг Серго Орджоникидзе и другие товарищи, смешавшись с толпой, раздали три тысячи большевистских прокламаций. Вы бы видели, как потрясали люди кулаками, как кричали то, что было написано в прокламации: «Да здравствует дружба народов! Долой царское самодержавие!..»

На следующий день у того же собора мы раздали уже двенадцать тысяч листовок. Народу на этот раз было еще больше. На митинге выступали люди разных национальностей, даже духовенство. Настроение у всех так поднялось, что специально прошли мимо Сионского собора и мечети, чтобы всем миром «поклясться любить друг друга».

В своих рассказах Камо всегда держал себя в тени, говорил обычно «мы». Вспоминая события пятого года, он умолчал, как в тот день в караван-сарае на Эриванской площади у знакомого мануфактурщика-армянина он выпросил три аршина кумача. Спрятав его под пальто, догнал демонстрантов и там развернул полотнище, как знамя. Это произвело потрясающее впечатление. Сначала кумач на небольшом древке плохо был виден. Но потом Камо поднялся на плечи двух рослых парней и так, с развевающимся флагом впереди, народ дошел до дворца наместника царя на Кавказе. Там Камо выступил с речью перед десятитысячной толпой на грузинском, а потом и на русском языках.

— Как дикие звери, топтали казаки рабочих в пятом году, — рассказывал Камо, — какие хорошие ребята погибли в той схватке с царизмом! Прошло столько лет, но забыть их лица я не могу…

О своих собственных ранах, арестах, о том, что в те дни на его шею дважды одевали веревку и он чудом спасся, Камо снова смолчал.

— Счастливый вы человек, товарищ Камо! Таким умным родились, что с детства в революцию подались. А я рос шалопаем! Бывало, все тело в синяках от тех тумаков, что мне поддавали и чужие, и не меньше чужих родимая мать, — как-то со вздохом сказал Разин.

Камо прищурил глаза, и что-то озорное, мальчишеское промелькнуло в его взгляде.

— Думаешь, я рос паинькой? Сколько дрался в кулачных боях… Не счесть! Не раз битым был, не раз в крови ходил… Все мальчишки в детстве одинаковы! Важно, какими они бывают, когда становятся мужчинами.

И Камо вполголоса запел на любимый мотив стихи Лермонтова «Парус», то и дело повторяя последние строки: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в буре есть покой…»

Постепенно все разговорились, даже высокий, чуть сутуловатый несловоохотливый латыш Абол, который умел очень внимательно слушать, подбадривая рассказчиков доброжелательным взглядом. И он рассказал о себе, что рано лишился отца.

— Через пару месяцев после его смерти мать моя, Ирма, запрягла хозяйскую лошадь в телегу и повезла нас троих, самых младших, на торги. В буржуазной Латвии были особые дни, когда бедных детей за кормежку и одежду брали зажиточные крестьяне для работы по хозяйству. Только так могла выйти из бедственного положения вдова каменщика Абола. Жаль было отдавать детей внаймы, но ведь мать была не первой и не последней. Мне было всего пять лет, когда я начал новую жизнь в чужом доме.

С ранней весны и до поздней осени пас гусей. Потом доверили мне свиней. А под конец — скот. Это длилось до тех пор, пока не подросла старшая сестра Зельма и не поехала в Ригу. Там она устроилась на фабрику «Проводник» и через два года взяла меня к себе. Я гордился Зельмой, радовался, что сестра пользуется среди рабочих фабрики авторитетом, что все прислушиваются к ее словам.

Хотя я работал каменщиком, но все свободное время проводил с Зельмой на фабрике, в ее кругу, где все были большевиками. Вскоре я стал помогать им. 9 января 14-го года во время демонстрации рижских рабочих против зверств самодержавия нес Красное знамя и был арестован.

Тюрьма для меня оказалась настоящей школой жизни: рядом было много политических, чье влияние на заключенных было огромно. Двери камеры открылись для меня лишь для того, чтобы пополнить ряды царской армии: началась империалистическая война.

Вскоре немцы оккупировали Латвию. Меня, всего израненного в рукопашном бою, враги захватили в плен. Но как только зажили раны, бежал, поймали, сумел снова бежать.

Партия большевиков была тогда самой понятной и близкой народу, и я вступил в ее ряды.

Вскоре попал в списки неблагонадежных. И меня вторично арестовали во время крупной антивоенной демонстрации в Риге.

Выйдя из тюрьмы, поехал к Зельме, которая находилась тогда в Царицыне. Там начал работать в порту грузчиком. Но вскоре за революционную работу попал вместе с сестрой в черные списки и должен был срочно заметать следы.

В Петрограде накануне Октябрьской революции вступил в ряды латышских стрелков и участвовал в штурме дворца.

После установления Советской власти в Латвии меня избрали членом Совета Прекульского исполкома. А в период наступления белых банд пошел добровольцем в Красную Армию и дрался в составе полка латышских стрелков на Западном фронте.

Здесь был вторично тяжело ранен в бою под Елгавой и после госпиталя командирован в Москву для выполнения специального задания в Особом отряде Камо…

Скупо, скороговоркой, будто извиняясь, что занимает время у товарищей, Ян Абол закончил рассказ о себе.

— Завидую я тебе, Ян, — сказал как-то Филипп с горечью, — у тебя мать в Латвии, сестра, брат, а я безродный перекати-поле. Силюсь вспомнить — никого из родни не припомню.

— Ладно, ладно, братишка, кончится война, поедем в Латвию, к моей матери, — обнял товарища Ян. И его синие глаза излучали такое тепло, что все поняли: так оно и будет.

— Поздно тебе, Филипп, сиротой прикидываться, скоро сам отцом станешь. Вот и родственники появятся, — шутил Роман.

В купе было душно, так как по обыкновению все скучивались вокруг рассказчика.

— Уф, жарко! Хоть бы чуточку разошлись по разным углам, дышать нечем! — как-то в сердцах сказала прямолинейная Новикова, которая никак не могла примириться со своей новой, как она считала, барской прической.

— Свои волосы до чертиков надоели, так я их срезала, теперь от чужих спасу нет, — брезгливо дергала Аня локоны парика.

— И на кой черт это нашему брату? — поддерживал Аню Разин. — Вот ведь выдумали лишние хлопоты и для мужиков. Воротничок колом упирается в подбородок. Ни повернуть головы, ни нагнуться. Манжеты то и дело пачкаются. Послюнявишь или платком почистишь — грязь разведешь. В общем, рабочему человеку это все не нужно.

— А мне, думаете, легко ходить в роли князя? Провалился бы этот Цулукидзе в тартарары, — слыша ворчание бойцов, строго говорил Камо. — При выполнении заданий сейчас решающее значение имеет не только гибкость ума. С князем говоришь — будь князем, с купцом — купцом. Конспирация для нашего брата, партизана-подпольщика, великое дело! Если сумел войти в доверие врага — считай, уже полдела сделано. А мы сейчас едем в его тыл.

Через силу все же привыкали ребята к чужому облику. Только Филипп Новиков неизменно под любой белоснежной рубашкой носил матросскую тельняшку.

— Как приедем в тыл врага, сниму! — обещал он Камо.

Все понимали, что тельняшка для Филиппа, что вторая кожа. В ней он чувствовал себя по-прежнему настоящим моряком.

— У, гады, еще дышат! — порой слышалось, когда, разодетые в чужие одежды, прогуливались камовцы на остановках поезда по перрону.

— Того и гляди наш брат пролетарий учинит над нами расправу, — говорил со смехом Роман.

— Не пить, не играть в карты, не водиться с женщинами, — наставлял ребят Камо.

— И не есть тоже, — как-то лукаво добавил Разин, намекая на то, что они скверно питаются.

— Партия не должна тратить на нас много средств! — В ответ Камо еще раз повторил уже неоднократно сказанное.

6

В Астрахань прибыли ночью. Камо повез бойцов прямо в гостиницу, а Ася отпросилась проведать родителей. С волнением подходила она к маленькому, приземистому домику тети Ашхен, где нашла приют семья Папянов.

Дверь открыл отец. От неожиданности он несколько секунд не мог ничего сказать и только смотрел на свою старшенькую, будто она свалилась с неба.

— Ты? Ты? — наконец сдавленно сказал он.

Ася кинулась ему на шею. Как хорошо было снова увидеть своего старика, услышать его голос, узнать, что он жив и здоров!

— Гаврила, кто там? Что ты не закрываешь дверь? Сквозит же! — заворчала из глубины комнаты мать.

Гаврила Никитич встрепенулся, закрыл дверь и потянул дочь в комнату. Мать лежала в постели, сестренка уже спала. Увидев Асю, мать вскочила с кровати, обняла дочь и всхлипнула. Потом, отстранив ее от себя, оглядела всю с ног до головы и снова прижала к груди.

— Явилась, бесстыдница! Вспомнила, что на свете есть еще и мы, старики! Похорошела, повзрослела, даже росточком вытянулась. А как одета! В такое-то время? Откуда, зачем? — взволнованно воскликнула мать.

Ася зарделась. Не имея права сказать правду, отделалась улыбкой и коротко объяснила, что едет с товарищами в Баку и по пути завернула повидаться с ними и проститься.

Это известие так опечалило родителей, что мать снова всхлипнула, а отец тяжело завздыхал.

— Зачем, зачем лезть в пекло? Убьют же, — бессвязно лепетала мать.

— Да что ты? Я ведь ничего общего с политикой не имею! Просто еду с друзьями походить по старым местам, — пыталась утешить ее Ася.

Помолчали в горе и растерянности.

— Все, хватит плакать, мать! Мы ничего не знаем о жизни Аси, но, полагаю, можем гордиться, что у нас такая самостоятельная дочь. Угости ее чем можешь и отпусти с богом: ее ведь ждут! — как всегда первым выручил дочку отец. Ася благодарно поцеловала его.

— И то правда, — беспомощно развела руками мать и побежала на кухню. Ася на цыпочках зашла за ситцевую занавеску, где спала Галка, тихонько поглядела на спящую сестренку…

Наконец мать накрыла на стол. Собственно, накормить дочь особенно было нечем! Она подала пареную айву, которая в этот голодный год являлась не только для их семьи, но и для большинства астраханцев главным продуктом питания.

— Ах, доченька, умереть мне за твое солнце! Даже нечем тебя угостить… — горестно запричитала мать.

— Что ты, мама? Это ведь так вкусно! — с аппетитом уплетая сморщенные коричневые плоды, искренне похвалила Ася. — Я давно ничего подобного не ела!

Насытившись, она устроилась на узенькой тахте рядом с кроватью родителей и по их просьбе начала рассказывать о Москве. Еще долго они втроем вполголоса разговаривали…

— Неужто так запросто можно увидеть Ленина? — удивлялась мать. — Надо бы ему поберечься! Ведь чуть не убили…

— Да, а как теперь его здоровье? — деловито спросил отец. Он в основном молчал, и только по отдельным репликам Ася понимала, что отец очень внимательно следит за ее рассказом.

Наконец усталость одолела Асю, она неожиданно задремала и уже сквозь сон услышала, как отец тихонько сказал, что пора угомониться и дать дочке отдохнуть.

На рассвете, как было условлено, мать разбудила ее. Предутренняя прохлада заставила съежиться, когда Ася, наскоро попрощавшись с родителями, вышла из дома. На небе еще тускло светились одинокие звезды. Никакого городского транспорта в Астрахани не было. Люди побогаче покрывали большие расстояния на извозчиках, а победней — ходили пешком. Но и при всем желании здесь, на окраине, нечего было искать лихача.

Ася все же не опоздала: прибежала к моменту, когда отряд готовился ехать на стрельбище.

— Ну, как у тебя дома? — спросил Камо.

— Живы! — тронутая его вниманием, Ася постаралась сказать это как можно бодрее.

— Каким обедом угощали, какие вина подавали? — перевирая и слова и мотив, запел Роман.

— Счастливая, дома побывала, — вздохнула Аня Литвейко.

— Асек, если сегодня тоже выкроишь времечко и пойдешь к своим, возьми меня с собой. Хочется посмотреть, как здешний народ живет, — сказала Аня Новикова.

— А почему именно ты пойдешь? И я хочу! — заявил Разин.

— И я… И я… — загомонили остальные.

— Я согласна: пусть хоть весь отряд идет! Немного пареной айвы небось найдется, чтобы вам тоже причаститься… — широким жестом пригласила товарищей Ася.

Ребята смеялись, шутили, придумывали разные варианты своего неожиданного появления у Папянов, но чувствовалось, что они просто стараются скрыть свою озабоченность тем, как пройдет предстоящая показательная стрельба.

— Ну, Сатана, держись: сам Киров будет сегодня главным проверяющим! Плохо постреляешь — не только что домой не попадешь, но забудешь, как зовут отца и мать. Ясно? — сказал Разин.

— Киров? Вот тебе и раз… Неужели он будет на стрельбище? — Ася разволновалась. Еще со времени работы здесь, в «Красном воине», она заочно знала его.

— Киров замечательный журналист. Читайте, что пишет он в «Тереке»! — стучал тогда Лазьян указательным пальцем по газетной полосе. — Нам обязательно надо перепечатать его статью!

По настоянию Лазьяна Асе не раз приходилось читать статьи, фельетоны, репортажи Кирова, которые перепечатывались в «Красном воине» со страниц газет Кавказа.

Иосиф Лазьян был особенно восхищен статьей Кирова о журналистской работе. На редакционной летучке, цитируя ее, поучал своих сотрудников:

— Киров считает — а он, слава богу, как старый большевик и прославленный журналист заслужил право поучать нас, — так вот, он считает, что «газетный труд — один из самых благородных и сложных, требующих чистоты помыслов и души, открытого сердца и твердых убеждений». Слышите?

Оторвавшись на миг от кировской статьи, которую цитировал, Лазьян окинул всех долгим взглядом и продолжил:

— Слушайте, слушайте, что он пишет… «Газетная работа позволяет людям сказать правду, всколыхнуть, задеть лучшие струны души. Это в царской России трудно приходилось честному журналисту, он переживал тяжелую драму, когда чаще всего приходилось приглаживать свою мысль, говорить с читателями эзоповским языком, чтобы донести до них правду. У нашей рабочей печати с самого начала ее возникновения было подлинное ядовитое жало, которым она жалила и убивала своих классовых врагов. Наша правда должна звучать набатным колоколом до тех пор, пока наши идеи, наши призывы не проникнут в сознание пролетариата всего мира» — вот как пишет! А мы с вами в какой газете работаем? В «Красном воине»! При какой власти пишем? При Советской! Вот поучитесь! И тому, чтобы писать прямо и честно о правде, и тому, как мастерски, по-кировски выразительно подать эту правду. А среди нас, товарищи, есть такие горе-работнички, что перо у них валится из рук, от робости, что ли? Смелее, смелее в своих работах используйте крылатые кировские слова! Учитесь!

Ася вздыхала. Не было случая, чтобы редактор не задевал ее на летучках. Казалось, он задался целью сделать из нее настоящего журналиста и на каждом шагу, то ругая, то подбадривая, поучал.

И вот теперь Ася должна была, наконец, воочию встретиться с Кировым. Ее волнение еще больше усилилось от предстоящей встречи с Сергеем Мироновичем, когда она заметила, что сам Камо взволнован не меньше своих бойцов.

Отсветами начинающейся зари было окрашено ярко-голубое, очень чистое небо, когда отряд покинул общежитие, расположенное на Московской улице, вблизи одной из пристаней.

— Хороший денечек ожидается, будет жарко! — ни к кому не обращаясь, сказала Ася.

— Кому-кому, а тебе, Сатана, жарко будет! — откликнулся шуткой Роман.

Ася поняла намек и сникла, хотя она вообще не хуже товарищей стреляла, но от волнения чаще всех мазала.

У подъезда камовцев ждал большой, обтянутый брезентом грузовик. Все тесно уселись на скамейках, поставленных вдоль бортов машины. Камо сел в кабину.

Ехали через весь город. На ухабах машину немилосердно бросало из стороны в сторону, поэтому ребята цеплялись друг за друга, чтобы не стукнуться головами. Совершенно разбитая неровная дорога тянулась утомительно долго, еще и после того, как выехали из города и начались по обеим сторонам поля и огороды.

Наконец на опушке небольшой рощи машина резко остановилась.

Ребята первыми выпрыгнули на землю и подали девчатам руки. Только Ван Ваныч сама спрыгнула вниз, благо, как и все бойцы, была в красноармейской форме. Аня не признавала мелкие услуги, оказываемые девчатам, считая их унизительными для себя, солдата.

Каково было удивление всех, когда Камо с радостным возгласом: «Вот и Киров!» — поспешил навстречу невысокому коренастому мужчине в штатском, ожидавшему их на обочине дороги около потрепанного «фордика».

— Сергей Миронович, прошу любить и жаловать моих ребят! — крепко пожимая руку Кирова, сказал Камо и представил ему каждого бойца.

— Да у вас тут прямо Третий Интернационал! Добро, добро пожаловать, дорогие москвичи, — по очереди протягивая руку, весело и непринужденно приветствовал Киров прибывших.

С первого взгляда он всем понравился. У него было очень приятное лицо. С карими проницательными глазами и хорошей улыбкой. Темно-каштановые волосы, зачесанные назад, открывали широкий лоб.

Киров повел отряд в глубь рощи. Под ногами мягко стелилась уже поблекшая трава, усыпанная необыкновенно яркими листьями осени. Разговоры на серьезные темы как-то сами собой прекратились. Вокруг все дышало тишиной и покоем. Невольно Асе пришла на память пушкинская «Осень». И каково было ее удивление и радость, когда Ван Ваныч, обычно отмахивавшаяся от всяких «сентиментальных сиропчиков», продекламировала:

— «Унылая пора, очей очарованье…» — и, показав рукой вокруг, смущенно замолкла.

— Дальше продолжай, дальше! — попросил Филипп.

— «Приятна мне твоя прощальная краса», — закончила Ася.

— «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса», — продолжил Киров.

Необыкновенное чувство удивительной общности охватило всех. Мир вокруг был так хорош, что стоило жизнь отдать за то, чтобы эта земля, этот плещущий где-то вдали Каспий с кричащими белыми чайками над ним, горы, каждый камушек и каждая былинка стали достоянием тех, кто сейчас отстаивал свои человеческие права — жить как человек-Место для стрельбища Камо и Киров выбрали на небольшой поляночке, со всех сторон плотно окруженной стройными деревьями.

Бойцы готовились к стрельбе молча, без обычных шуточек и острот. Вешали мишени, разбирали оружие.

— Послушай, Камо, а может, начнем с нас, а? Давай кинем жребий, кому первому стрелять! — неожиданно задорно предложил Киров, при этом заговорщически подмигнул ребятам.

— Коли не шутишь, Сергей Миронович, я готов! — серьезно ответил Камо и, молниеносно вытащив из кармана брюк Кирова его пистолет, почти не прицеливаясь, послал несколько пуль в мишень. Затем спокойно, как ни в чем не бывало, положил пистолет обратно тому в карман.

— Ах ты разбойник! Так не пойдет! Сначала почисть, снова заряди, а потом возвращай! — протянул Камо свой пистолет Киров.

А Ян Абол тем временем побежал к мишени и оттуда радостно сообщил:

— Из пяти возможных пять в самое «яблоко» звездой уложены.

Камо, будто не услышав, извинившись, взял пистолет Кирова, вытащил из кармана чистый носовой платок и занялся делом.

— Горяч и быстр ты, Камо. Находчив и смел! Силен командир! — одобрительно воскликнул Киров.

Камо стало не по себе. Видно было, что он уже раскаивается, что показал класс стрельбы.

— Однако, товарищ Киров, бойцы заждались, начнем стрельбу, — деловито отвел дальнейший разговор Камо и твердым голосом скомандовал:

— Боец Абол, к пулемету! Огневая позиция — слева у щита. К бою! — последовала очередная команда.

Как все и ожидали, латышский стрелок дал отличные показатели по всем видам оружия.

Но и дальше стрельба шла так, что лучше не бывает! Хорошие результаты показали Роман, Филипп, Ван Ваныч, Сандро… Не ударила лицом в грязь и Аня Литвейко.

Когда очередь дошла до Аси, ей вдруг показалось, что все она делает не так, что движения суетливы, неуверенны, что брови Камо озабоченно сошлись у переносицы, а главный виновник ее необычного волнения — Киров даже укоризненно качает головой.

Ася изготовилась, поплотнее прижала к плечу приклад винтовки, прищурилась и просто перестала дышать, когда начала прицеливать мушку, и все-таки курок спустила рывком… Так и есть — не в цель! Холодный пот выступил на лбу. Промазав и второй раз, Ася беспомощно оглянулась.

— Боец Папян, действуйте спокойно: делайте плавный спуск! — как во сне дошел до нее голос Камо. И не столько слова, сколько неуловимое сочувствие, скрывавшееся в интонации, подхлестнуло Асю. Она бросила отчаянный взгляд и на Кирова: лицо его было непроницаемым.

Ася подобралась. Снова ровный срез мушки… «Тихо! Тихо! — мысленно обратилась она к себе. — Подведешь же отряд… Ну!» Плавный спуск — и раз! Еще раз! Еще! Ура! И у нее дело пошло хорошо.

Когда стрельба из всех видов оружия закончилась, на огневом рубеже собрался весь отряд. Бойцы выжидательно смотрели на Кирова.

— Отлично стреляли. Поражены почти все мишени. Молодцы! Хорошую школу прошли… — искренне радуясь за всех, похвалил Киров.

— Еще бы. У Камо учились! — с гордостью сказал Роман.

Смущенный Камо поспешил перевести разговор на другое. Этот прошедший огни и воды человек стеснялся и краснел, как юноша, когда слышал в свой адрес похвалу. Киров, понимая его состояние, крепко пожал ему руку и дружески обнял за плечи.

— Цени, брат! Они гордятся тобой. Это дороже любой награды…

Киров прилег на траву и сделал приглашающий жест ребятам, чтобы заняли места рядом.

— Денек что надо, — глядя на яркое солнце, мечтательно сказал Сергей Миронович, — Отдохнем после трудов праведных? А то кто знает, когда еще нам с вами придется свидеться…

Камо с готовностью последовал его примеру. За ним плотным кольцом облепили Кирова со всех сторон бойцы. Асе посчастливилось сесть совсем близко — рядом с Романом. Филипп почти вытянулся на траве навзничь с правого бока Кирова и, сорвав длинный стебелек травы, покусывал его кончик.

Когда все удобно устроились, Сергей Миронович начал живо интересоваться, кто из каких краев, из какой семьи. Он сумел так «разговорить» камовцев, что каждый из них охотно вспомнил о том, что осталось позади. Позабыв, что этот солидно выглядящий в свои тридцать три года человек уже имеет пятнадцатилетний стаж партийной работы, является председателем Военно-революционного комитета Астраханского края и членом РВС 11-й армии, ребята разоткровенничались с ним, как со своим сверстником, с которым встретились после долгой разлуки.

Когда Новиков, как всегда невзначай упомянув о своем сиротском детстве, грустно вздохнул, Киров дружески взъерошил пятерней его волосы.

— Да что вы жалеете его, Сергей Миронович! Наш обиженный жизнью Филипп уже успел огни и воды пройти, — со смехом сказал Разин.

— А тебе завидно, что человека пожалели? — не обижаясь, спросил Филипп.

— Для настоящего человека нет ничего хуже, чем жалость других, — убежденно сказала Аня Новикова. — Жалеть надо только детей!

— А я думаю, жалость хорошее чувство… Вовремя человека пожалеть — значит, уберечь его от бед. Разве это плохо? — возразила Ася.

— Для мужчин — плохо! — отрезала Аня Литвейко.

Все вопросительно посмотрели на Кирова, ожидая, что же он скажет. Он это видел, но ответил, чуть помедлив.

— Смотря как выразить жалость, — наконец сказал он. — Если это искреннее сочувствие, желание прийти на помощь, подать товарищу руку — это прекрасно. А если это преподнесено как снисходительная уступка сильного слабому — это, конечно, унизительно.

Сергей Миронович с улыбкой оглядел лица бойцов.

— Да, ершистые вы ребята… Дотошные. До всего вам надо докопаться… И это чудесно! Таким и должен быть настоящий коммунист.

Дальше — больше. В ходе разговора и Асе пришлось кое-что сказать о себе. Узнав, что она коренная бакинка, Сергей Миронович попросил рассказать немного о бакинских комиссарах, о тех, кого она лично знала. Потом задумчиво произнес:

— Каких героев погубили враги! Я тоже знавал кое-кого из них… Приходилось видеться и со Степаном Шаумяном. Умнейший, образованнейший был человек! И до самозабвения преданный большевик, — сказал Киров.

По просьбе бойцов он коротко рассказал и о себе. Оказалось, что он тоже, как Филипп, рано осиротев, остался на руках старой бабушки. А с семи лет его отдали в приют. Потом окончил Уржумское городское училище и за хорошую учебу был направлен в Казанское техническое училище.

Кирову было всего восемнадцать лет, когда он вступил в партию, а уже в девятнадцать, в 1905 году, был избран членом Томского комитета РСДРП. С тех пор он профессиональный революционер, долгие годы постоянно подвергался преследованиям, арестам, ссылкам…

Всего несколько часов провели в тот день камовцы вместе с Кировым, а расставаться не хотелось. Запали в сердце слова Сергея Мироновича о том, что коммунистом должен быть честный, благородный человек, с огромной внутренней тревогой за дело партии, должен работать без шумихи и успокоенности, должен помнить, что буржуазия тоже борется с тем же лозунгом: «Смерть или победа!» Поэтому буржуазный строй добровольно не уйдет.

Сергей Миронович имел привычку во время разговора испытующе смотреть в лица своих собеседников, делая паузы и как бы ожидая отклика на свои слова.

— Все это так, — в одну из таких пауз задумчиво сказал Роман. — На фронте все ясно: ты лицом к лицу с врагом. А вот в тылу трудно разобраться, кто враг, кто друг! Видишь, к примеру, рабочего человека: руки у него мозолистые, а копнешь, вся душа пропитана ненавистью к Советской власти. Вот и думай, с чего бы это? А другой смотришь, мещанин, в разных фигли-мигли, манжетах. Да и не беден… А сам не прочь с оружием идти за бедных. Встречал я таких немало! В чем же дело?

— Ну, браток, это ты детские вопросы задаешь! — подал реплику Филипп. — Разве в этом дело? Да я врага насквозь вижу, пусть он нищим в лохмотьях передо мной прикинется!

— Верно говорит Филипп! — поддержали его многие.

— А если так, почему же он сам под любой одеждой носит матросскую тельняшку? Значит, и в одежде есть смысл, — возразил Ян Абол.

— Постойте, но разве в самом деле одежда и манеры не классовый признак? Не станет же богач, привыкший в шелка наряжаться, рванину носить? И моряк никогда не расстанется с тельняшкой, если он настоящий моряк, — взволнованно заговорила Новикова.

— А вот тебе придется в шелках и в бархате ходить, чтобы замаскироваться. Ну как? — отпарировала Аня Литвейко.

Поднялся шум. Каждый горячо утверждал свое, не давая себе труда вникнуть в сущность спора. Киров, сосредоточенно куря, казалось, весь был поглощен созерцанием дыма папиросы. Однако и он и Камо внимательно слушали бойцов, наслаждаясь их наивными суждениями.

Ася в отличие от других ребят молчала. Она вспоминала свои кружевные воротнички, вспоминала, как она и ее подруги по гимназии тянулись к прекрасному. Хотелось красивых нарядов, цветов, музыки, поэзии, искусства. И, чего греха таить, любви, которая глубоко запрятана в сердце.

— А вы как думаете? Все говорят, а вы что-то ушли в себя? — обратил на девушку внимание Киров. Ася встрепенулась и растерянно посмотрела на товарищей, которые, как только заговорил Сергей Миронович, перестали спорить.

— Это Сатана, Ася Папян, — сказал Роман. — У нее есть такая привычка — отклоняться. Держу пари: она в это время втихую обдумывала все «за» и «против» и сейчас нас удивит своей хитроумной речью.

Эта шутка Разина, да еще в присутствии Кирова, совершенно обескуражила Асю. Никогда, ни при каких обстоятельствах она не хитрила, была всегда предельно искренна! Только одна черта ее характера — сдержанность — отличала ее от подруг по отряду: Ани Литвейко и особенно Ани Новиковой, которая гордилась тем, что умеет резать правду матку в глаза. Что же она скажет сейчас товарищам?

— Утверждает ли одежда сущность человека? — Повторив вопрос, Ася подумала и сказала: — Думаю, что спорить здесь не о чем, в глазах общества в целом — утверждает. Ведь и правда, по одежде человека встречают… Недаром мы собираемся в тылу врага прикрыть свою коммунистическую сущность буржуазной одеждой. А враг, в свою очередь, может специально мозоли набить себе на ладонях… Вот потому и трудно порой отличить его от друга лишь по внешнему виду.

— А ведь боец Папян права, что спорить не о чем, — поддержал Киров Асю. — Давайте разберемся! Было время, когда дворянское платье не могли носить неродовые люди. Костюм был сословным признаком. Однако мы, коммунисты, знаем, что ценность человека заключается в том, чтобы не играть роль, не казаться, а быть. Быть человеком в полном, прекрасном смысле этого слова! Одежда может прикрыть сущность человека, но не изменить ее. Именно поэтому народ заканчивает приведенную Асей пословицу «Встречают по одежке…» так: «…а провожают по уму». Ваша задача в этом и заключается, чтобы в тылу врага, замаскировавшись его одеждой, суметь победить.

Киров хотел уже перевести разговор на другое, как Абол вдруг задал ему вопрос, который являлся предметом частых споров бойцов:

— Сергей Миронович, коль скоро разговор у нас коснулся одежды, скажу откровенно, лично мне нравится видеть наших девчат и ребят красиво одетыми. Неужели это мещанство? Неужели я мещанин?

— Конечно, мещанин, — отрезал Роман. — Если всю Россию в бархат одеть невозможно, значит, сам ходи, как все! И девчата не только что в сапогах, а и лаптях походят. Как весь народ.

Опять поднялся шум. О мещанстве говорили так, что это слово звучало самым злейшим оскорблением. Ася смотрела на Кирова и все больше удивлялась его терпению, но вот и Сергей Миронович включился в спор:

— Давайте-ка разберемся, что такое мещанин? Первоначально это слово было связано с целым сословием, а сословие это — нечто среднее между рабом и господином. Поэтому со словом «мещанин» неизбежно связывается отсутствие интересов и полная духовная приниженность. У мещанина уродливо развито чувство собственности. Он пассивен и равнодушен, стремится уйти от решения важных вопросов жизни в тихую пристань… Теперь подумайте, можно ли оскорблять товарища этим словом — «мещанин» — за его тягу к красоте в то время, когда он готов жизнь отдать, чтобы упразднить мещанство?

— А шелк и бархат? А туфельки «мадам тю-тю»? — не унимаясь, подал реплику Роман.

— Шелк и бархат? Воротники и манжеты? — Киров широко улыбнулся. — Красиво, добротно, любо-дорого, как сказал товарищ Абол. Приятно видеть наших советских людей в этой одежде… Только нельзя становиться рабом вещей. Придет время, наши дети, внуки будут красиво одеты. Ради будущего поколения мы с вами и ведем сегодня бой в рваных сапожищах не по ноге…

— Вот мы воюем, погибаем на фронтах гражданской войны для того, чтобы отстоять наше право на жизнь, на труд, на счастье для всех. И вот свершилось. Мы добились всего. Наши дети, внуки имеют то, чего не имели мы. Они сыты: на — не хочу! — Аня Новикова провела ладонью по горлу. — Обуты, одеты — дальше некуда. При таких, пусть даже для всех без исключения, «буржуйских» условиях этот человек будущего сам-то каким будет? Думается, если он цену хлебу не будет знать и почем фунт лиха тоже — это повредит его личности, сделает его паразитом. Не станет ли мещанином человек и при коммунизме?

— Ну и речугу закатила наша пулеметчица… Жаль, очки не захватил — не слышу без очков! — первым откликнулся Разин. Аня легонько шлепнула его по щеке: мол, не дурачься.

— Человек будущего? Каким он должен быть? Интереснейший вопрос задали, товарищ Новикова! — с любопытством взглянув на девушку, сказал Киров. — Ну, прежде всего, человек будущего будет тружеником. Таким, каким и должен быть, ибо именно труд создает разумное существо. И те условия жизни, которые вы сегодня представляете лишь в вашем воображении, без коммунистического отношения к труду не будут осуществлены. В труде должны реализовываться способности и дарования человека. Преданность идеалам коммунизма — это и высокий уровень профессионализма, и культурное развитие, и гражданственность, и коллективизм, и гуманизм, и доброта… Будущее человека — это всесторонний прогресс человечества в целом. Начиная с его материального бытия и кончая сферой науки, искусства, нравственности…

— Эх, еще надо дожить нам до мира, а уже потом мечтать о будущем, — вздохнул Филипп. — Сейчас ли об этом толковать?

— Да, а путь к миру не близкий. Но ведь дорогу осиливает идущий? Вот мы с вами и в пути…

Со стрельбища возвращались под впечатлением долгой дружеской беседы с Кировым, который, захватив с собой Камо, уехал чуть пораньше остальных на легковой машине.

— Ну и человек Киров… Наш Камо прекрасно убеждает. Но этот душу вывернет, прополощет, очистит и снова перевернет. Умеет же человек правду втолковывать! — вслух выразил общее мнение Разин.

После обеда в столовой при общежитии горкома бойцы могли быть свободными с четырех до шести. Первой мыслью Аси было попытаться снова забежать домой. Но, узнав, что товарищи решили вместе пойти в народный сад, где в четыре часа на митинге будет выступать Сергей Миронович, она тоже потянулась за ними, хотя вечером Киров снова должен был встретиться с бойцами.

Когда камовцы пришли в народный сад, митинг уже начался и Киров произносил речь. Народу собралось — негде было стоять! На трибуне находились видные работники Астрахани, среди которых был и Камо.

Киров говорил страстно:

— Нам предстоит тяжелая и суровая борьба, но знамя наше развернуто перед трудящимися всего мира, и нет такой силы, которая была бы в состоянии заставить нас свернуть его.

Мы вышли в безбрежное море разбушевавшегося империализма, совершенно одни, в обстановке невероятных лишений и борьбы с буржуазным миром. Мы знали, что вышли в последний решительный бой. Мы выдержали все испытания, и теперь мы пересели с нашей небольшой ладьи на крепкий пролетарский корабль…

Ася потеряла было своих подруг, но потом увидела их чуть ли не у самой трибуны и стала протискиваться туда. Ее толкали, поругивали, но она, не обращая ни на кого внимания, двигалась вперед.

Митинг закончился пением под духовой оркестр «Интернационала». Он звучал так стройно, будто исходил из одной груди. «Это есть наш последний и решительный бой, с Интернационалом воспрянет род людской», — прозвучал последний аккорд революционного гимна, и люди стали шумно расходиться.

После митинга отряд отправился в общежитие, а Ася чуть отстала, чтобы хоть на несколько минут зайти в редакцию «Красного воина». Благо это было по пути.

В небольшом, тесно заставленном помещении редакции Ася никого из знакомых не застала. На вопрос, где Лазьян, секретарь ответила, что он в горкоме партии, но вот-вот подойдет.

К сожалению, никакой возможности ждать не было, и Ася вынуждена была уйти, не повидавшись с дорогим ей человеком.

Однако только она повернула за угол, как тонкий девчоночий голос позвал ее: «Асмик!» Она оглянулась и лицом к лицу столкнулась со своей младшей сестренкой.

— Галка, ты откуда? — радостно воскликнула Ася.

— Да я тебя здесь, около редакции, почти целый день прождала.

Ася горячо прижала к себе сестру и несколько раз поцеловала. У нее были тонкие черты лица, большие черные глаза и пышные волосы.

— Но почему ты решила, что встретишь меня именно здесь?

— Мама сказала, что, как бы ты ни была занята, прежде чем уедешь из Астрахани, обязательно зайдешь в редакцию. И верно.

— Я очень рада, что все так удачно получилось, а то, действительно, едва ли сумею еще попасть домой. Передай маме и папе, чтобы они не беспокоились за меня… А ты, Галка, береги их!

— Мне не до этого. Я на фронт ухожу. Деникина бить. Ясно? — вспыхнула Галя. — Слышала, что говорил на митинге Киров?

— Мала еще. И без тебя есть кому воевать! — отрезала Ася.

— Мала? Это в шестнадцать-то лет?

Неизвестно, до чего бы еще договорились сестры, но чудеса этого удивительного дня не кончились.

Лазьян, никак не ожидая встретить Асю на улице, прошел бы, конечно, мимо, если бы девушка его не остановила.

— Ну и чудеса в решете… Вернулась из белокаменной! Сколько лет, старина, сколько зим? К нам литсотрудником пойдешь? — Лазьян так крепко стиснул в своей лапище ее руку, что Ася едва не вскрикнула от боли.

— Так как? Пойдешь? — По своей привычке с ходу решать любые вопросы, Лазьян просто не давал ей опомниться и тут же рассказал, что с приездом в Астрахань Кирова «Красный воин» имеет теперь такого публициста, о котором газета и мечтать не могла.

— Мы часто печатаем его статьи. Знаешь, какой они отличаются злободневностью и оперативностью? Он умеет любую местную тему поднять до общепартийных задач, заострить внимание на главном… Кстати, «Правда» напечатала совсем недавно большую статью Кирова «Деникин на Кавказе», читала? Правда, хорошо написана?!

Таков был Лазьян. Он не давал себе труда получить ответы на заданные им самим вопросы. Ася сумела-таки при первой же паузе ввернуть словечко и сказать, что она читала кировскую статью еще в Москве. Мало того, сегодня видела его.

— На митинге? Правда, легко и образно говорил? Люди идут на выступления Кирова с интересом, потому что уверены: он скажет что-то важное, необходимое, зарядит энергией…

— И верно! И верно! — воскликнула Галя. Но, заметив, как Лазьян, прервав свою речь, удивленно уставился на нее, смущенно сникла.

— Моя сестренка, Галя, — выручила не только девочку, но и себя Ася, так как Лазьян увлекся, а ее время уже истекало.

— Большая у тебя сестра… Комсомолка?

Но надо было не дать повода Лазьяну закатить новую речь. Теперь уже о комсомоле и о том, как Киров уделяет много внимания молодежи… Поэтому Ася шутки ради отчеканила:

— Дорогой Иосиф! Да, Галя комсомолка. Киров — чудесный журналист и оратор. Но мне, к большому огорчению, пора.

— А ведь, Асек, и мне пора… В редакции завал работы, до ночи приходится сидеть. Поэтому нам очень нужен новый сотрудник. Жду тебя!

— Завтра меня уже не будет в Астрахани.

— Куда же ты денешься? На фронт? Ну, ну… Тогда давай оттуда в газету информируй. Пиши о героизме наших бойцов.

— Нет, Иосиф, я еду в Баку, увидеться скоро едва ли придется… Зато потом, когда весь Кавказ будет советским, ты напечатаешь мои воспоминания в «Красном воине». Идет? А теперь до такой же счастливой встречи!

— Вот как? В глубокий тыл? Есть повод? Назначение? Ты уже член партии?

— Есть повод! Член партии! Давай, давай еще вопросы, неугомонный, невыносимый ты человек! Да, дважды слушала Ленина, стояла от него совсем близко! Все, товарищ! Интервью редактора самой передовой, самой замечательной газеты «Красный воин» Иосифа Лазьяна с бывшим литсотрудником этой же газеты Асей Папян закончено. — С этими словами Ася поцеловала Галю, затем потянулась к Лазьяну и неожиданно чмокнула его в щеку. Последнее, что она увидела, прежде чем повернуться к ним спиной и убежать, была моргавшая ресницами сестренка и озадаченно улыбавшийся Лазьян.

7

7 ноября, во вторую годовщину Великой Октябрьской революции, рыболовецкая шхуна «Гурьевка» подняла паруса. Задолго до рассвета покинули берега Астрахани, боясь привлечь к себе чье бы то ни было внимание. Каспий, кроме Астрахани, весь был опоясан вражьей цепью интервентов, белогвардейцев, буржуазных националистов… Деникинские военные суда базировались в Петровском порту, совсем близко…

В бледном рассеянном свете надвигающегося утра было что-то торжественное, хотя в смутных очертаниях горизонта чудилась затаившаяся угроза. Но постепенно небосклон начал розоветь. К тому времени, как солнце поднялось высоко, из края в край затеплилось и засияло море.

Теперь трудно было поверить, что шхуне угрожает опасность. Однако осторожности ради камовцы соблюдали тишину: ни смеха, ни говора. Только глухой рокот волн нарушал царившее вокруг безмолвие.

День прошел в напряжении. Ночью двигались, не зажигая огня, в абсолютной темноте…

Асе не сиделось на месте. Она выскальзывала на палубу и неотрывно смотрела, как под луной перед шхуной серебрилась широкая дорога, а звезды на темно-синем небе казались огромными и очень близкими — вот-вот окунутся в море.

Эх, плыть бы да плыть по этому бескрайнему простору и ни о чем не думать! Но гнетущее ожидание возможной катастрофы висело над шхуной. Доберутся ли благополучно до места?

— Мы рыболовы, — говорил Камо. — Но если нас захотят задержать деникинские сторожевые суда, мы спокойно приблизимся и забросаем бомбами все их огневые точки на палубе. И судно наше!

Все верили в этот дерзкий вариант и были готовы его исполнить.

Ну, при крайней необходимости надо было взорваться вместе с врагами: отряд не намерен был сдаваться в плен…

В одну из ночей у берегов Дербента, занятого белыми, замелькали огни сторожевого крейсера деникинцев. К счастью, туман прикрыл море густой завесой, и «Гурьевка», не замеченная противником, изменив курс, успела скрыться.

Днем море было спокойное. А ночью начался шторм. Волны огромной стеной поднимались, и бедное суденышко то вдруг оказывалось на высоченном гребне, то будто проваливалось в кипящую бездну.

На палубе все трещало и скрипело. Но шхуна на удивление стойко выдерживала натиск бури и неслась вперед.

Настроение в отряде было под стать шторму — боевое. Мужество моряков во время шторма было беспримерным — Сергей Миронович знал, кого подбирал в команду.

Еще перед отплытием из Астрахани Камо распределил роли для своих бойцов. Разин по паспорту являлся сыном купца 1-й гильдии Куликова. Миша Манучаров тоже играл роль купца, а Ася считалась его женой. Манучаров играл свою роль превосходно. Сказывалась старая закалка подпольщика — он ведь был в партии с девятьсот шестого года! Ему уже исполнилось тридцать семь…

Страдая во время сильной качки морской болезнью, новоявленный «купец», чтобы подбодрить себя и не казаться смешным, истошно кричал с нарочитым кавказским акцентом:

— Эй, жена, Асмик! Помоги мнэ! Пожалуй меня!

Ася снисходительно улыбалась, а ребята заливались смехом.

Миша тем временем под шумок справлялся с очередным приступом: его рвало до потери сознания. Зато как только приходил в себя, снова театрально закатывал глаза и вопил:

— Ну что ты за жэна, почему не помогаишь, а? Муж вот-вот дух испустит, а она стоит как мадонна, пальцем не шелохнет. Как приедем в Баку, разведусь! Возьму жену помоложе или гарем заведу.

Больше всех его шутки забавляли матросов. Один из них, Василий, откровенно любовался Асей и то и дело говорил:

— А что? Неплохо иметь на самом деле такую жену. Ей-ей, писаная красавица!

— Писаная — неписаная, а за красавицу сойдет! — снисходительно сочувствовал ему Миша Манучаров. — Я за ней ухаживать права не имею, а ты из команды, ты имеешь. Валяй, делай ей предложение, пока Саша Цулукидзе не уведет ее из-под твоего носа.

Асю смешили и обижали эти шутки. Неужели ни на миг нельзя забыть, что она девушка? К тому же, могли бы предположить, что ее сердце уже занято. «Эх, Цолак-джан, где ты? Жив ли?» — с приближением к Баку Ася все больше и больше проникалась надеждой на скорую встречу с любимым человеком…

Наконец ураган стих. Ожили страдающие морской болезнью товарищи, которых стали усиленно подкармливать. Бойцы и моряки установили сломанную грот-мачту. Шестнадцать суток парусная шхуна бороздила Каспийское море. Обычно путь из Астрахани в Баку пароходы проделывали за один день, от силы — двое суток. А камовцам приходилось лавировать, чтобы не попасть в лапы врага.

На семнадцатые сутки уже без особых приключений добрались до острова Нарген и издали увидели Баку. Он как бы выплыл из морской пучины, этот город ветров на Каспии, который с берега заслоняли собой портовые верфи, высокие мачты кораблей и черные остовы нефтяных вышек.

— Баку! Вот он, Баку! — показывала Ася товарищам, протянув вперед руку, а другую прижав к сердцу.

— Города не вижу, — подмигнув, бросил Роман. — Разве это город? Вот Москва…

Ася даже не ответила. Она мысленно пыталась представить путь с пристани до русско-армянской школы, где она еще так недавно жила. Ведь Баку в руках контрреволюции. Чтобы добраться с пристани до собственно города, предстояло пройти множество улиц с высокими башнями многочисленных минаретов, с остроконечными шатрами церквей и старинными домами с колоннами и восточной резьбой на камне, надо было миновать огромный рабочий пригород с ветхими лачужками, вылепленными из глины с галькой, тесно прижатыми друг к другу, узкими грязными улочками и проулочками, где два навьюченных ишака, идущих навстречу, не могли разминуться…

— Ничего, ты увидишь мой Баку и полюбишь его больше Москвы! — запоздало ответила Разину Ася и тихо добавила: — Только бы благополучно приземлиться…

Как было запланировано ранее, шхуна прошла за Баку десять-двенадцать километров и 24 ноября 1919 года бросила якорь, пришвартовалась к песчаному берегу острова Булла — безлюдного, дикого, с серыми голыми скалами.

Остров кишел змеями. Лучшего места для хранения оружия и выбрать было невозможно: к этому берегу судам и лодкам небезопасно было пристать! По команде Камо все привезенные ящики и корзины выгрузили из трюмов и закопали. Затем замели следы — сбросили в море убитых змей… Так, в хлопотах, прошел короткий осенний день.

Наступил вечер. Из-за горных хребтов показался огненно-красный шар луны и стал плавно подниматься на темно-синем небе. Вокруг посветлело, ожили земля и море. Пришлось камовцам подождать.

— Пока не рассвело и волны большие, мы проскользнем незамеченными, — уверенно сказал Камо, когда луна наконец скрылась за облаками.

Под покровом осенней ночи бойцов переправили на весельных шлюпках, группами по три-четыре человека, в окрестности Баку. Девчат высадили на пустынном берегу за Черным городом.

Позже Ася узнала, что группу Романа арестовали в тот же миг, как она оказалась на берегу, и на следующее утро выслали в Тифлис согласно паспортной прописке. Но ребята ухитрились бежать, вернулись в Баку и устроились на конспиративных квартирах.

Несмотря на то, что Камо заранее обговорил с Асей ее обязанности по устройству женской половины отряда, в момент расставания он все же счел нужным повторить:

— Ну, бакинка, ты прожила в этом городе семнадцать лет. Действуй! Не сомневаюсь, что сумеешь устроиться сама и неплохо устроить подруг. Вот адрес явки для дальнейшей связи со мной. Придешь — доложишь.

— Будет выполнено, товарищ Камо! — бодро обещала Ася.

Коротко и просто было сказано это, и девушка еще не успела рта закрыть, как Камо исчез на шлюпке в ночной мгле. Несколько секунд подруги еще слышали весельный скрип, а потом и это смолкло. Перед ними были безбрежное темное море да окутанный мраком ночи пустынный берег. Кругом стояла ясная, безмятежная тишина. Девушки молчали: они понимали, в каком трудном положении находится их боевая подруга. Поэтому никто не проронил ни слова, чтобы дать Асе возможность сосредоточиться и хорошенько подумать, куда вернее всего держать им путь.