Альтернатива. Как построить справедливую экономику

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Ник Ромео «Альтернатива. Как построить справедливую экономику»

Оглавление

Введение. Роман и экономист

Глава 1. Битва за академию

Глава 2. Скрытые расходы на все

Глава 3. Значение слова «Жить»

Глава 4. Что, если бы каждому была гарантирована хорошая работа?

Глава 5. Разрушение разрушителей. Работа в качестве коммунальной службы

Глава 6. Крупнейший в мире кооператив, принадлежащий работникам

Глава 7. Что если компании и жилье будут принадлежать не людям, а целям?

Глава 8. Повесть о двух городах. Построение экономической и климатической демократии

Глава 9. Создание капитала

Заключение. Инфляция и неизбежное

Введение. Роман и экономист

В 1886 году русский писатель Лев Толстой написал рассказ "Много ли человеку земли надо?". Главный герой - бедный крестьянин Пахом, мечтающий стать богатым землевладельцем. "Если бы у меня было много земли, - размышляет он в начале рассказа, - я бы не боялся самого дьявола!"

Дьявол, однако, слушает. Увидев в жажде Пахома шанс получить власть над другой душой, дьявол организует ряд событий. Сначала кажется, что все идет хорошо. Пахом берет в долг деньги, чтобы купить больше земли. Он разводит скот, выращивает кукурузу и становится процветающим. Он выгодно продает свои земли и переезжает в новый район, где можно купить огромные участки по низким ценам.

Недолго он довольствуется суетой строительства и обустройства, но по мере того, как он привыкает к новому процветанию - он стал в десять раз богаче, чем раньше, - Пахом начинает испытывать недовольство. Ему по-прежнему приходится арендовать землю для выращивания пшеницы, возникают ссоры с более бедными людьми, которые хотят использовать землю или оставить ее под паром, чтобы она восстановилась. Если бы у него самого было больше земли, все стало бы проще.

Вскоре он узнает о далеком племени башкир, которые живут на плодородной равнине у реки и продают огромные участки земли почти за бесценок. Он покупает чай, вино и другие подарки и отправляется к ним. Они радушно встречают его, дают выпить кумыса и убивают овцу, чтобы поделиться с ним мясом.

После того как он одарил их подарками, они спрашивают, что из их имущества ему нравится больше всего, чтобы отплатить ему за щедрость. "Что мне здесь больше всего нравится, - говорит он, - так это ваша земля. Наша земля тесна, и почва истощена; у вас же много земли, и это хорошая земля. Я никогда не видел такой". Их вождь объясняет, что они продают землю по дням. За мизерную цену в тысячу рублей он может получить столько земли, сколько сможет пройти за день ходьбы. Начиная с восхода солнца с вершины небольшого холма, он может пройтись по периметру желаемой земли, обозначая границы, выкапывая небольшие ямки и складывая в них грязь. Если он вернется в исходную точку до захода солнца, земля будет принадлежать ему. Если нет, он теряет тысячу рублей.

Проведя бессонную ночь на подстилке из перьев в башкирской палатке, Пахом на следующее утро отправляется в путь по высокой траве степей. В утренней прохладе он идет быстро, периодически останавливаясь, чтобы вырыть яму и оглянуться на племя на вершине холма. Чем дальше он идет, тем лучше кажется земля. Он стаскивает неудобные сапоги, чтобы идти еще быстрее. К полудню ему становится жарко и он устает, но после короткого отдыха за хлебом и водой он продолжает путь. Если он сможет перетерпеть один день боли, думает он, у него будет вся оставшаяся жизнь, чтобы насладиться ее плодами.

Он пробирается сквозь полуденный зной и растущую усталость, чтобы проследить еще одну сторону задуманного квадрата. Он уже собирается вернуться, когда видит особенно привлекательную ложбину с пышной землей. Он отмечает ее и начинает возвращаться к вершине холма, мерцающей в далекой дымке. Солнце уже опускается к горизонту, а он все еще далеко.

Как раз в тот момент, когда ему нужно ускорить шаг, на него наваливается усталость. Его босые ноги в порезах и синяках, он изнемогает от жары, а мышцы на ногах подкашиваются. Он начинает понимать, что должен был вернуться раньше. Но ему удается ускорить шаг, отбросив сапоги, флягу с водой и плащ.

Вскоре ему становится трудно дышать. Его рубашка и брюки промокли от пота, сердце колотится в груди, а легкие пыхтят, как мехи кузнеца. Он уже достаточно близко, чтобы слышать подбадривающие крики башкир. Солнце, огромное и кроваво-красное в вечерней мгле, почти полностью опустилось за горизонт. С его места кажется, что оно исчезло, но на вершине холма он видит башкир, все еще освещенных светом. С последним яростным рывком он поднимается на холм и достигает точки, с которой начал свой путь, как раз в тот момент, когда солнце опускается за край неба. "Он завоевал много земли!" - с восхищением восклицает вождь.

Пахом падает с распростертыми руками. Когда его слуга выходит вперед, чтобы помочь ему подняться, изо рта хозяина вытекает струйка крови. Башкиры в жалости щелкают языками. Его слуга берет лопату и роет простую могилу длиной в шесть футов. Смерть и скромное погребение Пахома дают ответ на вопрос, вынесенный в название рассказа: это вся земля, которая нужна человеку.

Может показаться странным начинать книгу о форме справедливой экономики в XXI веке с вымышленной истории о жизни крестьян в XIX веке. Книга, которая стремится осветить структуру более справедливой и устойчивой экономики сегодня, должна исследовать правдоподобные решения проблем неравенства богатства, экологического коллапса, исчезновения хороших рабочих мест для среднего класса, казуализации все большего числа работников, чрезмерного влияния инвестиционного капитала, эрозии демократического управления в частном и государственном секторах и других. В следующих главах мы подробно рассмотрим эти темы.

Однако рассказ Толстого наносит прямой удар по экономическим догмам, которые способствовали возникновению всех этих современных проблем. Он показывает опасность рациональности, оторванной от нравственных целей. Он постигает психологические механизмы мании приобретательства и показывает, как она приводит к страданиям. Он намекает на экологические последствия, когда такое поведение проникает в общество: Один Пахом не несет ответственности за "истощенную" почву, а описание в рассказе людей, преследующих личную выгоду и истощающих жизненно важный ресурс, предвосхищает проблемы коллективного действия теоретиков игр. Он изображает высокомерное пренебрежение к традиционному образу жизни и наглую попытку нажиться на его разрушении.

Толстой не был экономистом, но в одном рассказе он рассказал о богатстве, психологии и этике больше, чем большинство профессиональных экономистов за всю жизнь. Стремясь к росту любой ценой, Пахом ведет себя с рациональностью ортодоксальных экономических моделей, стремясь к максимизации прибыли, расширяясь в новые регионы, где он видит новые возможности, и игнорируя негативные внешние факторы, такие как истощенная почва и испорченные отношения. Какое-то время этот цикл экспансии выглядит как успех. Но идея о том, что внешние факторы - косвенные затраты или выгоды от экономических операций - могут оставаться внешними, вскоре оказывается заманчивым мифом. В итоге он не может избежать последствий собственной жадности.

На более тонком уровне Толстой показывает, насколько соблазнительным может быть ошибочный выбор. На каждом этапе у Пахома есть, казалось бы, веские причины для расширения: соседи несносны, арендовать не выгоднее, цены на землю низкие, ее качество высокое. В узком смысле этого слова он ведет себя рационально. Однако ряд, казалось бы, рациональных решений приводит к катастрофе.

На каждом новом уровне богатства, вместо того чтобы наслаждаться уже имеющимися ресурсами, он быстро становится неудовлетворенным, возвращаясь к предыдущему уровню счастья по схеме, которую иногда называют гедонистической беговой дорожкой. Даже в самом конце истории у Пахома остается возможность пожертвовать пустяковой суммой в тысячу рублей, отдохнуть на траве и неторопливо вернуться к племени. Однако к этому моменту он находится в плену смертельно опасного заблуждения о невозвратных затратах. Он уже вложил столько сил; было бы глупо останавливаться! Поэтому он продолжает вкладывать все больше энергии в обреченное на провал дело. За мгновение до смерти он осознает это. "Я слишком многого добился и испортил всю затею", - думает он. Подобно героям древнегреческой трагедии, он осознает жизненно важную истину лишь тогда, когда уже слишком поздно.

Задолго до появления поведенческой экономики Толстой уловил структуру некоторых из ее центральных концепций, таких как заблуждение о невозвратных затратах и гедонистическая беговая дорожка. Однако он понимает эти явления скорее как слабости, чем как ошибки, не столько баги в нашем когнитивном программном обеспечении, сколько риски в ландшафте моральных возможностей. Сам дьявол использует их, чтобы получить власть над душой Пахома. Пахом не просто предсказуемо иррационален. Его выбор имеет важнейшее моральное измерение, а желание постоянно приобретать большее деформирует его убеждения и поведение.

Однако сила этого желания не является универсальной или неизбежной чертой человеческой природы. Образ жизни башкир отражает иной набор ценностей. Их жизнь проще в материальном плане и подчиняется сезонным закономерностям. Летом они почти не работают. Стремление Пахома использовать их в своих интересах сводится к отсутствию у них финансовой смекалки. Они "невежественны", "просты, как овцы". Резко ограниченный интерес башкир к богатству он воспринимает не как моральный вызов его собственным ценностям, а как глупую слабость и возможность для бизнеса. Предыдущая жизнь Пахома, до вмешательства дьявола, - еще один пренебрегаемый шаблон более удовлетворительного существования. Как говорит его жена в начале истории: "Жизнь крестьянина хоть и не тучная, но долгая. Мы никогда не разбогатеем, но у нас всегда будет достаточно еды". Жизнь, не обремененная саморазрушительной жадностью, была ему доступна.

Финал истории драматизирует неизбежную, но легко забываемую истину. Как сказал экономист Джон Мейнард Кейнс в другом контексте: "В долгосрочной перспективе мы все мертвы". Под острой иронией: желая получить слишком много земли, Пахом погибает на ее крошечном участке - скрывается более широкий смысл. Кейнс, размышляя о философе Эдмунде Берке, хорошо выразил эту мысль: "Наша способность к предсказаниям так мала, наше знание отдаленных последствий так неопределенно, что редко бывает разумно жертвовать выгодой в настоящем ради сомнительной выгоды в будущем".

Неразумно разрушать свое настоящее ради будущего, которым вы, возможно, никогда не насладитесь. Однако это не значит, что хорошая жизнь состоит из потребительского безумия сиюминутных удовольствий, которое, даже если человек может себе это позволить, просто влечет за собой неудовлетворенность и истощение на гедонистической беговой дорожке. Это скорее напоминание о необходимости культивировать более долговременные источники удовлетворения, такие как семья и дружба, этичное поведение, преданность достойным целям и стремление к совершенству в значимой деятельности.

Толстой, как и Кейнс, признавал, что основные темы экономики неизбежно носят моральный и политический характер. Экономика должна изучать не только то, как люди производят и потребляют ресурсы, но и справедливость и желательность этих механизмов для отдельных людей, наций, мира природы и наших потомков. Без этих этических основ все технические усовершенствования будут просто тем, что Генри Дэвид Торо однажды назвал "улучшенными средствами для неулучшенной цели".

Признание морального статуса основных экономических вопросов хотя и важно, но недостаточно для их решения. В десятках книг дается диагноз современного кризиса капитализма, подчеркивается, как он подрывает демократию, концентрирует богатство, наносит ущерб здоровью и благополучию людей и разрушает экосистемы по всей планете. Такая работа очень важна, но, сосредоточившись исключительно на природе проблем, вы рискуете предположить, что единственными жизнеспособными вариантами являются революция или смирение со статус-кво. В этой книге, основанной на многолетних репортажах для журнала New Yorker, рассматривается портфель практических решений неотложных экономических проблем - от снижения неравенства богатства до преодоления климатического кризиса и создания значимых рабочих мест.

Если вы немного разбираетесь в истории и философии, то так называемая революция в поведенческой экономике, произошедшая за последние несколько десятилетий, покажется вам не такой уж революционной. Многие основные открытия в области поведенческой экономики являются повторными открытиями закономерностей, уже выявленных древними философами. В диалогах Платона изображены и проанализированы когнитивно-эмоциональные процессы, которые поведенческая экономика сегодня называет предубеждением подтверждения, предубеждением доступности, эффектом фрейминга, неприятием потерь, эвристикой репрезентативности и якорением. Существует определенная ценность в установлении этих закономерностей методами экспериментальной психологии, с использованием двойных слепых исследований и популяций со всего мира. Но поразительно, что некоторые из наиболее известных интеллектуальных достижений экономики в значительной степени являются повторным открытием процессов, описанных философами и романистами.

Мысль о том, что экономика, по сути, является подотраслью философии, когда-то была широко распространена. На первый взгляд можно заподозрить, что следующий отрывок принадлежит философу, а не одному из самых математически одаренных и влиятельных экономистов XX века: "С каждым днем становится все яснее, что моральная проблема нашего века связана с любовью к деньгам, с привычным обращением к денежному мотиву в девяти десятых жизненной деятельности, с всеобщим стремлением к индивидуальной экономической безопасности как главному объекту усилий, с общественным одобрением денег как меры конструктивного успеха и с общественным обращением к инстинкту накопительства как необходимому обеспечению семьи и будущего". Автором был Джон Мейнард Кейнс, писавший в 1925 году. Экономику, писал он по другому поводу, "правильнее называть политической экономией" и она является "стороной этики".

Этот этический акцент неоднократно встречается в работах Кейнса. С оптимизмом, который оказался преждевременным, он описывал будущее, когда "любовь к деньгам как к собственности - в отличие от любви к деньгам как к средству получения удовольствий и реалий жизни - будет признана тем, чем она является, - несколько отвратительной болезнью, одной из тех полупреступных, полупатологических склонностей, которые с содроганием передаются специалистам по психическим заболеваниям". Критикуя "упадочную" и "индивидуалистическую" природу международного капитализма после Первой мировой войны, он возражал, что "это не разумно, не красиво, не справедливо, не добродетельно". Трудно представить, чтобы сегодня экономисты мейнстрима, такие как бывший министр финансов Лоуренс Саммерс, использовали подобный моральный и эстетический язык.

Опора мейнстримной экономики на технократический, квазинаучный словарь заслоняет этические и политические вопросы, которые лежат в основе этой дисциплины. Милтон Фридман в эссе 1953 года утверждал, что экономика "является или может быть "объективной" наукой в том же смысле, что и любая из физических наук". Бесчисленное множество других экономистов впоследствии приняли это утверждение, которое стало широко влиятельным в политике и повседневной жизни. Если Фридман прав, то моральные оценки Кейнса, Толстого или кого-либо еще не имеют никакого значения для серьезной дисциплины. Вместо этого статус-кво представляется неизбежным и незыблемым: по знаменитой фразе Маргарет Тэтчер, "альтернативы нет".

Есть множество причин отказаться от этой точки зрения, и все большее число экономистов делают это. Современный экономист Джули Нельсон, один из самых проницательных критиков своей дисциплины, называет "физико-подражательный режим гегемонистской экономической практики" пагубной догмой, "истинные верующие которой остаются приверженцами определенных метафизических утверждений о психологии человека и организационном поведении долгое время после того, как другие исследования показали, что эти утверждения в значительной степени ложны и/или бесполезны"." Эта поза научной беспристрастности позволяет экономистам мейнстрима протаскивать в политику и дискурс всевозможные сомнительные утверждения, прикрываясь псевдонаучным нейтралитетом.

В первой главе этой книги исследуется, как многие влиятельные экономисты приняли эту позу, вызывающую зависть физиков. В ней также рассматривается растущее движение международной группы ученых за реформирование экономического образования путем выдвижения на первый план философского и политического контекста, в котором принимаются экономические решения. Признание моральной сущности экономики жизненно важно, но нам также нужны конкретные и практические предложения о том, как организовать компании и рынки труда, как устанавливать цены и распределять товары и ресурсы и как вовлечь больше граждан в принятие ключевых экономических решений. В оставшихся восьми главах рассматриваются реальные истории людей и моделей, которые уже создают альтернативу нашему катастрофическому экономическому статус-кво.

Глава 2 посвящена амстердамской инициативе под названием True Price, которая напрямую внедряет моральные соображения в цены. Заставляя цены на товары отражать их воздействие на других людей и природу, True Price мотивирует производителей изменить свои самые вредные практики, вознаграждает потребителей, которые следуют этим ценовым сигналам, и генерирует средства для устранения некоторых из самых серьезных последствий многих товаров. В третьей главе рассматривается одно из последствий приоритета дешевых товаров и услуг - работники, которым платят так мало, что они не могут выжить. Движение за прожиточный минимум пострадало от мифа об аморальной экономике; под видом нейтральности само значение термина "прожиточный минимум" было переосмыслено корпорациями и видными экономистами в глубоко узком и неблагородном смысле. Сейчас ситуация меняется, поскольку все больше людей приходят к пониманию того, что определение прожиточного минимума - это моральный и политический, а не научный вопрос.

Работа, которая оплачивается достаточно, чтобы обеспечить разумный уровень жизни, - это хорошо, но что, если таких рабочих мест недостаточно? Что делать в таком случае, кроме как позволить некоторым людям томиться в безработице или на работе с ужасной оплатой и условиями? В четвертой главе рассматривается одна из возможных альтернатив: введение гарантии занятости. Мы посетим регион в Австрии, где такая программа успешно реализуется, и узнаем о ее способности улучшить условия труда в частном секторе, помочь длительно безработным и удовлетворить основные потребности общества.

Гиг- или гибкий труд часто рассматривается как проявление разрушенного рынка труда, а не как часть решения проблемы. Однако в гибком труде нет ничего такого, что требовало бы, чтобы в нем доминировали хищные компании, поддерживаемые частным капиталом. В главе 5 рассматривается создание платформ для гиг-работы, управляемых как коммунальные службы, - еще одна инновационная модель для улучшения неработающих рынков труда. Взимая лишь небольшую сумму за сделку, а не вымогательскую плату, как гиг-компании Силиконовой долины, коммунальная модель может повысить заработную плату, одновременно обеспечивая соблюдение трудового законодательства, предоставляя льготы и обучение для сотрудников, а также улучшая перспективы продвижения по службе. В Калифорнии уже опробована общегородская модель, и подобные проекты планируются по всей Америке.

В главе 6 мы отправимся в Страну Басков в Испании, где корпорация Mondragon создала крупнейшую в мире сеть кооперативов , принадлежащую работникам. В компании работает около восьмидесяти тысяч сотрудников, а ее выручка составляет более 11 миллиардов евро, и она успешно конкурирует на десятках различных международных рынков, сохраняя при этом соотношение зарплат 6:1 между самыми высокооплачиваемыми и самыми низкооплачиваемыми работниками и пользуясь демократическим правлением. Представление о том, что астрономически высокие компенсации генеральным директорам необходимы для эффективности бизнеса, - это миф: мощная альтернативная модель уже существует в масштабах компании, и ее нужно только внедрить в более широком масштабе. В главе 7 разоблачается еще один основополагающий миф современного капитализма: что максимизация прибыли обязательно является целью бизнеса и людей, которые им владеют. Все большее число уходящих на пенсию учредителей и молодых владельцев бизнеса используют старый юридический инструмент по-новому, передавая право собственности на свои предприятия в юридические трасты, в которых в качестве цели бизнеса указывается не максимизация прибыли, а иная цель. К таким целям относятся распределение прибыли между сотрудниками, долговечность бизнеса, защита окружающей среды или пожертвования в пользу некоммерческих организаций.

Государственные бюджеты - перспективный метод демократизации большей части экономики, а муниципальные органы власти зачастую обладают уникальной способностью к инновациям. В главе 8 мы посетим два европейских города с инновационными бюджетами. Первый - португальский город Кашкайш, всемирно признанная модель партисипативного бюджетирования. Каждый год горожане голосуют за то, как потратить значительную часть муниципального инвестиционного бюджета. За последние десять лет город потратил десятки миллионов евро на различные крупные инфраструктурные проекты, предложенные горожанами разных возрастов и происхождения: результатом стало укрепление гражданской культуры и расцвет экономической демократии. Второй город - Осло, Норвегия, где действует высокоэффективная программа климатического бюджетирования, в рамках которой ежегодно выделяются приоритеты для целевого снижения выбросов углекислого газа. Осло помогает вдохновить другие крупные города по всему миру на реализацию подобных программ.

В заключительной главе рассматриваются инновационные модели, использующие инвестиционный капитал для снижения неравенства в благосостоянии и развития более экологичной экономики. Новые венчурные фонды практикуют то, что можно назвать искусством кооперативного поглощения. Они покупают обычные предприятия, а затем преобразуют их в кооперативы, принадлежащие работникам, или ESOP (планы владения акциями работников). Инвестиционный капитал используется для более справедливого распределения богатства, в точности инвертируя динамику враждебных поглощений, которыми печально известна Уолл-стрит. Другая модель предлагает объединить государственное и частное финансирование в новом федеральном агентстве для решения проблемы дефицита в цепочках поставок и поддержки национальной инфраструктуры для "зеленой" экономики.

Эти модели и инициативы - альтернатива - не являются единственными возможными элементами справедливой экономики. Например, работа таких некоммерческих организаций, как "Налоговые инспекторы без границ" или "Сеть налоговой справедливости", помогает сократить уклонение от уплаты налогов внутри стран и между ними, финансировать крайне необходимые инфраструктурные проекты и ограничить неравенство в благосостоянии. Многие другие давние и недавние политические амбиции - усиление прогрессивного налогообложения корпораций и населения, изменение трудового законодательства для создания более сильных профсоюзов, национализация здравоохранения, законодательство о должной осмотрительности в цепочках поставок, усиление контроля со стороны Комиссии по ценным бумагам и биржам и Агентства по охране окружающей среды, антимонопольное законодательство и регулирование Big Tech, надежные и юридически закрепленные стандарты инвестирования ESG (экологические, социальные, управленческие) - также заслуживают поддержки. То, что этим темам не посвящены главы, объясняется ограниченностью места и времени, доступностью источников или тем, что они уже хорошо освещены другими авторами. Однако некоторые пропуски отражают критическую оценку. Криптовалюты не рассматриваются потому, что они скорее мешают, чем ускоряют создание справедливой экономики. Спекулятивный актив, не имеющий внутренней стоимости и продаваемый с пропагандистским азартом, созданный путем электронного "майнинга", который приводит к серьезному загрязнению окружающей среды, криптовалюты должны быть более жестко регламентированы или просто объявлены вне закона.

Ни одна из обсуждаемых здесь идей не представляет собой единого комплексного решения экономических и политических проблем. Аргумент не "Это решает все!", а "Это решает некоторые вещи в той или иной степени". И все же жизнь в городах, штатах или странах, принявших критическую массу этих инициатив, радикально изменится. В настоящее время нет ни одного места, где бы внедрялось партисипативное бюджетирование, климатическое бюджетирование, гарантия занятости, разделение прибыли через широкое распространение собственности работников, истинные цены, инвестиционный капитал, направляемый на уменьшение неравенства богатства, настоящая прожиточная зарплата, менее догматичное экономическое образование и рынок труда для нерегулярной рабочей силы в стиле коммунального хозяйства. Тот факт, что в некоторых местах, где существует лишь несколько из этих инициатив, жизнь и культура уже совершенно другие, говорит о потенциале глубоких преобразований, если даже три или четыре из них будут широко приняты в одном регионе и смогут работать в синергии.

Это уже начинает происходить. В городе Мондрагон, где находится крупнейший в мире кооператив работников, действует программа совместного составления бюджета. Город Амстердам, в котором зародилось истинное ценообразование, также практикует версию климатического бюджетирования. А многие предприятия, приобретенные в результате поглощения кооперативами или принадлежащие целевым трастам, также платят настоящую прожиточную зарплату.

Эти инициативы меняют экономику по всему миру. Несмотря на различия в подходах, все они разделяют видение экономики как места моральных действий и ответственности, а не как зоны саморегулирования, свободной от ценностей. В 1933 году Кейнс обратился к радиослушателям незадолго до открытия Всемирной экономической конференции: "Потребности мира отчаянны: мы, все мы, неправильно управляем нашими делами, мы живем жалко в мире величайшего потенциального богатства.... Каждая предыдущая конференция... заканчивалась пустыми банальностями и двусмысленными фразами, настолько скучными и бессодержательными, что они заканчивались всеобщим зевком. Не является ли нынешнее шокирующее состояние мира отчасти следствием отсутствия воображения, которое они демонстрировали?"

Эта книга рассказывает о том, как может измениться мир, если больше людей проявят такое необходимое воображение. Читатели могут и будут расходиться во мнениях о том, какие из этих проектов наиболее осуществимы, привлекательны и актуальны. Основой всех этих различных инициатив является более глубокий сдвиг в самом нашем представлении об экономике - от безличной сферы абстрактных сил, которыми лучше всего управлять технократам, к человеческой арене этических решений с самыми высокими ставками, которые только можно себе представить. Этот сдвиг, который поняли бы и Толстой, и Кейнс, является, пожалуй, самым главным условием для создания более справедливой экономики.

Глава 1. Битва за академию

В ноябре 2008 года королева Елизавета II проводила экскурсию по Лондонской школе экономики спустя несколько месяцев после того, как безрассудные спекуляции банкиров привели к мировому финансовому кризису. С величественной прямотой она задала своим хозяевам вопрос, который волнует многих. Почему никто не предвидел краха?

В редкий момент публичного самоанализа некоторые из профессоров экономики позже ответили королеве. Сначала они обвинили во всем человеческие недостатки: "Трудно вспомнить более яркий пример принятия желаемого за действительное в сочетании с высокомерием". Но они также обвинили и свою собственную дисциплину. Их "финансовые и экономические модели... хорошо предсказывали краткосрочные и небольшие риски", но не были "готовы сказать, что произойдет, когда все пойдет не так, как раньше". Они подчеркнули, что "некоторые из лучших математических умов в нашей стране и за рубежом" занимались расчетом рисков, но "они часто упускали из виду общую картину".

Это сочетание математики и близорукости отражает основную истину об экономике за последние полвека. Поскольку эта область стала высокотехничной и математической, ее специалисты часто остаются в неведении относительно политических последствий своей работы. Общая картина" заслоняется отчасти иллюзией мастерства и точности, которую может создать сложная математика. В 1985 году один из критиков уже заметил: "Экономические факультеты выпускают поколение идиотов-савантов, блестяще владеющих эзотерической математикой, но не имеющих представления о реальной экономической жизни". В беседе со мной почти четыре десятилетия спустя один видный современный экономист, попросивший не называть его имени, описал использование математики в этой дисциплине как "мастурбацию в монастыре".

Несколько экономистов сегодня являются одними из самых резких критиков интеллектуальных ограничений своей области. Один экономист из канадского университета сказал мне, что, хотя математика и является полезным инструментом, она накладывает низкий потолок на сложность вопросов, которые экономисты могут изучать. Экономистам необходимы знания из ряда социальных и гуманитарных дисциплин, чтобы понять сложные проблемы реального мира, такие как финансовые кризисы, изменение климата или дискриминация на рынках труда и кредитов. Молодой французский профессор, с которым я познакомился, вспоминал, как учился в аспирантуре вместе с коллегой, ныне профессором, который блестяще справлялся с формально-математическим моделированием, но понятия не имел, кто такие Адам Смит, Джон Мейнард Кейнс или Карл Маркс. Несмотря на то что Смит, Маркс и Кейнс работали в разные века и в разных традициях, их объединяло интеллектуально емкое видение экономики, в котором знание истории, этики, психологии и политики было необходимым условием для осмысленного исследования.

За несколько лет до краха 2008 года опрос аспирантов самых престижных экономических факультетов Америки показал, что большинство считает "глубокое знание экономики" неважным для того, чтобы стать успешным экономистом. Однако только 14 процентов считают неважным "превосходное знание математики". Один из студентов Принстона заметил: "Просто очень много математики, а мы не видим ее смысла". Это говорит о том, что экономисты получают необычную подготовку. Это также точно соответствует тому, что профессора написали королеве: "Лучшие математические умы" "потеряли из виду общую картину".

Учитывая такое образование, неудивительно, что перед крахом 2008 года в экономическом мейнстриме господствовало благодушие. В 2003 году экономист Чикагского университета Роберт Лукас заявил в своем президентском обращении к Американской экономической ассоциации: "[Центральная] проблема предотвращения депрессии решена, для всех практических целей, и фактически была решена в течение многих десятилетий"." Лукас также утверждал, что вопросы о неравенстве богатства должны быть исключены из экономики: "Из всех тенденций, вредящих здравой экономике, самая соблазнительная и, на мой взгляд, самая ядовитая - сосредоточиться на вопросах распределения". Для некоторых экономистов "общая картина" не просто "потеряна из виду". Она была вытеснена из поля зрения.

Такой тип туннельного видения не присущ этой дисциплине. Скорее, это стратегический выбор, который выгоден укоренившимся плутократическим властям. Канадский экономист Джейкоб Винер однажды заметил, что "люди не узки в своих интеллектуальных интересах от природы; для этого требуется специальная и строгая подготовка". Смешение экономики с естественными науками было очень полезно с политической точки зрения: оно позволяет экономистам претендовать на научную достоверность, выдвигая при этом политические и моральные аргументы. Споры о содержании экономического образования могут показаться чисто академическими, но когда экономисты представляют себя нейтральными учеными, они способны ограничить набор мыслимых ответов на многие жизненно важные вопросы. Интеллектуальная подготовка экономистов оказывает глубокое влияние на общественный дискурс и политику. Миллионы студентов ежегодно посещают занятия по экономике, даже те, кто не впитывает многие из догм, характерных для основного экономического образования. В этой главе рассказывается о длительной истории борьбы за контроль над имиджем и содержанием экономической науки. В ней также рассматриваются новые попытки сделать этот предмет более эмпирически обоснованным и философски емким.

Повсеместное смешение экономики с естественными науками произошло сравнительно недавно, и многие из наиболее ярких представителей этой области противостояли этому. В начале двадцатого века Кейнс отверг сведение экономики только к математике. Экономист, писал он, "должен быть математиком, историком, государственным деятелем, философом в той или иной степени. Он должен изучать настоящее в свете прошлого для целей будущего. Ни одна часть природы человека или его институтов не должна лежать полностью вне его внимания". Короче говоря, большая часть экономики - это "общая картина", политические, исторические и моральные последствия предмета.

Экономист Луис Гарикано, которому королева адресовала свой вопрос, сказал газете Guardian, что "главный ответ заключается в том, что люди делали то, за что им платили, и вели себя в соответствии со своими стимулами, но во многих случаях им платили за неправильные с точки зрения общества поступки". Его замечание - точная инверсия динамики, описанной "невидимой рукой" Адама Смита, когда люди, стремящиеся к максимизации собственного богатства, создают положительные социальные результаты.

Со стороны экономистов было хорошо извиниться перед королевой, но, как писал любимый поэт королевы Елизаветы, "Хоть ты и раскаиваешься, но я все равно в проигрыше / Печаль обидчика дает лишь слабое облегчение / Тому, кто несет крест сильной обиды". Неудивительно, что люди, пытающиеся обогатиться любым способом, автоматически не способствуют благосостоянию и процветанию общества. Лучше спросить, как многие люди вообще пришли к такому мнению.

МОРАЛЬ ВЫХОДА, ПРЕСЛЕДУЕМАЯ ЭКОНОМИСТОМ

В 1989 году молодой британский комедийный дуэт Стивен Фрай и Хью Лори ярко воплотил в жизнь описание философом Дэвидом Готье экономических рынков как "морально свободной зоны". В скетче под названием "Банковский кредит" Лори играет бизнесмена, желающего получить кредит, а Фрай - банкира. Когда Фрай спрашивает, какой товар он хочет продать, Лори показывает два маленьких пакетика. В синем содержится кокаин, а в красном - героин.

Лори:

Мое собственное исследование рынка и работа, проделанная командой по упаковке и графике, показали, что кокаин воспринимается как более свежий и яркий продукт, отсюда синий цвет, а героин - как более теплый и страстный, поэтому красный. Вы не согласны? Буду признателен за ваше мнение.

Фрай:

Вы планируете распространять и продавать наркотики?

Лори:

На кнопке. Рынок есть, я готов к работе, и давайте посмотрим правде в глаза - Европа открыта для бизнеса.

Фрай:

Е-е-ес.

Лори:

Проблема?

Фрай:

Возможно. Возможно.

Лори:

Я знаю, что вы скажете. Это рынок, который до сих пор был обставлен множеством правил и норм, и позвольте мне сказать вам следующее. Когда я только начал присматриваться к этому рынку, я подумал: "Эй, лучше бы я занимался производством бюрократии". Хахаха!

Фрай:

Да, бюрократия.

Лори:

Но, слава Богу, времена меняются. Открываются совершенно новые рынки, и я готов на них играть.

Фрай:

Верно.

Лори:

Спрос есть, без сомнения.

Фрай:

Ух ты.

Лори:

Самое интересное для меня то, что это такой молодой рынок.

Фрай:

Правда?

Лори:

Очень молодая. Потребительские профили указывают на сегмент от двенадцати до пятнадцати лет. И если мы сможем привить им лояльность к продукту, это будет хорошей новостью.

Фрай:

Ага. Но... но...

Лори:

Я знаю, что вы сейчас скажете. "А есть ли у них доход?", верно? Ну, я всегда говорю: "Если продукт правильный, они найдут доход". Сумки их матерей, автомагнитолы, пенсионеры по старости, где угодно.

Фрай:

Ммм... Я имел в виду, ну... Я не решаюсь использовать такое слово. Я знаю, что это старомодно. Но как вы думаете, это строго морально?

Лори:

Прошу прощения?

Фрай:

Морально ли это?

Лори:

Мораль?

Фрай:

Да.

Лори:

Я не уверен, что у меня есть точные данные на этот счет...

Фрай:

Да, я вообще-то имею в виду... морально ли вообще так поступать? Ну, знаете... дети и так далее.

Лори:

Что ж. Позвольте мне перевернуть вопрос и спросить вас вот о чем. Вы бы предпочли, чтобы мы стояли и смотрели, как немцы, голландцы, южноамериканцы захватывают нашу долю рынка? Где же тогда ваша драгоценная мораль?

Этот скетч - идеальная пародия на прорыночные догмы 1980-х годов, возникшие при Маргарет Тэтчер, Аугусто Пиночете и Рональде Рейгане. Он наглядно показывает, насколько причудливо стремление отбросить моральные соображения под знаменем "рынков". Мы смеемся над тем, как Лори с веселым психозом отмахивается от этических проблем, однако взгляды, которые он высмеивает: все регулирование - это бюрократия, рынки - идеальные арбитры человеческих взаимоотношений, а страны, как и люди, находятся в конкурентной борьбе на смерть, поэтому если один не сделает что-то плохое, то это сделают другие, - все еще широко распространены. Маркс открывает "Восемнадцатое брюмера" замечанием, что "все великие всемирно-исторические факты и личности происходят, как бы, дважды... первый раз как трагедия, второй - как фарс". Здесь последовательность обратная. То, что в комиксах высмеивалось в 1980-х годах, стало бизнес-стратегией калифорнийской компании Juul Labs, основанной двумя выпускниками Стэнфорда в 2015 году и оцененной в 38 миллиардов долларов на пике своей стоимости. Как показало расследование Конгресса, Juul ориентировалась на подростков и детей в возрасте восьми лет, продавая им электронные сигареты со вкусом конфет. Если рынки - это аморальные зоны, то продавать детям смертельно опасные вещества - это действительно "захватывающая" возможность для бизнеса.

Нет четкой границы между прибылью от продажи наркотиков детям и прибылью от продажи им сладких безалкогольных напитков, вызывающих привыкание социальных сетей или отвратительного фастфуда. Где общество проводит такую черту, зависит от моральных и политических ценностей. Термин "рыночные силы" подразумевает ошибочную аналогию с законоподобными силами, изучаемыми учеными в физическом мире. Политические обсуждения не могут изменить работу гравитации. Но рыночные силы действуют только благодаря политическим и этическим решениям. Изображение рыночных сил как естественных и неизбежных - это политически удобная стратегия для тех, кто хотел бы свернуть процесс, с помощью которого общество устанавливает приемлемые границы. Изначально изъятие детей с рынка труда было представлено критиками как недопустимое превышение норм регулирования. По мере того как на протяжении истории меняются моральные нормы, меняется и то, что кажется естественным в экономике.

Британские комиксы запечатлели нечто реальное в эпоху Тэтчеризма. В 1991 году экономист Лоуренс Саммерс, будучи главным экономистом Всемирного банка, подписал внутреннюю служебную записку, в которой привел, как ему казалось, рациональный аргумент: "Я всегда считал, что малонаселенные страны Африки в значительной степени недозагрязнены. Я думаю, что экономическая логика в сбросе токсичных отходов в страну с самым низким уровнем заработной платы безупречна, и мы должны с этим согласиться". Экономическая стоимость болезней и преждевременной смерти от соседства с токсичными отходами, измеряемая потерянным заработком, ниже в странах с более низкой заработной платой, отсюда вывод: сбрасывайте отходы на бедных людей. Министр окружающей среды Бразилии Жозе Лутценбергер написал Саммерсу: "Ваши рассуждения совершенно логичны, но абсолютно безумны". Безумие в записке Саммерса заключается не в его математике, а в морально ущербной предпосылке, что человеческие жизни лучше всего оценивать по потенциалу заработка. Если бы Саммерс получил экономическое образование, более близкое к тому, что представлял себе Кейнс, сочетая знания историков, государственных деятелей и философов, он, возможно, не стал бы одобрять эти взгляды.

Повинуйтесь "закону"

Когда в популярном и академическом дискурсе экономика представляется как царство неизменных законов и сил, это отбивает у людей желание искать альтернативные варианты развития событий. Израильский историк Эли Кук привел множество примеров такого риторического маневра на протяжении всей истории американского капитализма. В 1902 году профессор Йельского университета Уильям Грэм Самнер описал растущую концентрацию корпоративного богатства в терминах "силы" и "тяготения", чтобы заявить, что нынешние экономические механизмы "неизбежны". В 1904 году Бюро корпораций написало в своем ежегодном отчете: "В бизнесе наблюдается непреодолимое движение к концентрации. Мы должны определенно признать это как неизбежный экономический закон". Это означало, что законы, направленные на предотвращение картелей или монополий, такие как закон Шермана 1890 года, были бессмысленны. Эта практика по-прежнему процветает. Журнал Science в 2014 году уверял читателей, что неравенство естественно и неизбежно. "Эконофизики утверждают, что распределение доходов неизбежно представляет собой убывающую экспоненту с небольшим количеством победителей и большим количеством проигравших", - гласила надпись под одним из графиков.

Нет ничего неизбежного в том или ином уровне неравенства. Даже если при изучении экономической истории выявляются определенные закономерности - а качество, размер выборки и категории данных вызывают бурные споры, - нет никаких оснований полагать, что прошлые закономерности должны сохраняться. Кто-то, исследуя мировую экономику в 1800 году, может установить "законы" о неизбежности детского труда или золотого стандарта. Нет никаких оснований полагать, что некоторые из наших нынешних "законов" сохранятся лучше. Французский экономист Томас Пикетти хорошо выразил эту мысль: "История распределения богатства всегда была глубоко политической, и ее нельзя свести к чисто экономическим механизмам".

Практика представления хрупких политических утверждений как неизбежных физических законов существует со времен зарождения экономики.ii Критикуя систему доплат к зарплате сельской бедноты в начале XIX века, английский экономист Давид Рикардо писал в трактате 1817 года: "Принцип тяготения не более несомненен, чем тенденция подобных законов менять богатство и власть на несчастье и слабость... пока, наконец, все классы не заразятся чумой всеобщей бедности". Рикардо предполагает, что любой, кто не согласен с ним, так же глуп, как противник гравитации. Как мы увидим в главе 4, версия заблуждения Рикардо до сих пор используется для аргументации против расширения пособий по безработице, и она по-прежнему маскируется под неизбежный закон.

В то время как Рикардо ссылался на физику, другие авторы использовали биологические аналогии, сравнивая бедняков с животными. В знаменитой притче Джозефа Таунсенда, автора XVIII века, о козах и собаках только голод восстанавливает равновесие между растущим поголовьем коз и их кормовой базой. Эта история должна была передать четкую мораль: "Голод укротит самых свирепых животных, он научит порядочности и цивилизованности, послушанию и подчинению самых порочных". Применяя этот принцип к людям, он считал порочной любую помощь бедным: «Только голод может подстегнуть и побудить их к труду; но наши законы гласят, что они никогда не должны голодать». Какими бы благими намерениями ни руководствовались, помощь бедным была эквивалентна удалению хищников с острова коз: в результате произойдет чрезмерное размножение, перенаселение и увеличение общего числа страданий. Поэтому позволить "природе" идти своим чередом было более гуманным действием. Политика laissez-faire была не просто одним из вариантов политики среди других - она была "естественной". Версия этой базовой теории сохранилась в широко распространенной политике борьбы с безработицей, которая предполагает, что люди будут искать работу только в случае отчаяния.

Таунсенд отмечает, что элита английского общества пострадала бы, если бы непосредственная угроза голодной смерти не мотивировала бедняков. «Ибо что, как не бедствие и нищета, может заставить низшие слои народа столкнуться со всеми ужасами, которые ожидают их в бурном океане или на поле боя?» Расширяющаяся империя Англии требовала постоянного пополнения бедняками, которые отправлялись в опасные путешествия в качестве моряков и солдат. Многие дешевые товары в современной глобальной экономике все еще зависят от поставок рабочих, которые стоят перед жалким выбором между голодом и жестокими условиями труда. История Таунсенда удобно поддерживала политические и экономические интересы богатых людей. Преподнося свои утверждения как естественные и неизбежные законы, он помог положить начало долгой и пагубной традиции.

Вопросы об эффективности рынков, влиянии налогов и государственного долга, рациональности и корысти людей, а также о последствиях повышения минимальной заработной платы часто представляются как решенные, хотя вокруг этих проблем ведутся большие споры. Даже по тем вопросам, по которым существует консенсус, мнения могут меняться. Консервативный экономист Стивен Кейтс пишет, что "подавляющее большинство представителей современной экономической профессии были бы отнесены к категории сумасшедших в 1930-х годах и ранее". Это должно заставить нас задуматься: многие современные экономисты могут вскоре стать сумасшедшими. Для многих экономистов по-прежнему характерно исключать труд домохозяйств из ВВП, игнорировать влияние экономической деятельности на другие виды и экосистемы и считать бесконечный рост священной целью. Это не открытия, а предположения, причем не вполне обоснованные.

В 1953 году молодой Милтон Фридман утверждал, что экономика - это такая же наука, как и любая другая физическая наука. "Короче говоря, позитивная экономика является или может быть "объективной" наукой в том же смысле, что и любая из физических наук", - писал он. Фридман утверждал, что политические разногласия уменьшатся, когда все примут результаты этой "науки". Иначе говоря, вся политика - это просто неправильно понятая экономика. На самом деле, ближе к истине обратное: большая часть экономики - это неправильно понятая политика. Многие считают эссе Фридмана 1970 года "Социальная ответственность бизнеса заключается в увеличении его прибыли", в котором недвусмысленно говорится о максимизации прибыли, основополагающим документом неолиберализма. Однако эссе 1953 года, утверждающее экономику как естественную науку, может оказаться более разрушительным текстом. Если это правда, то "открытие", что бизнес должен заботиться только о прибыли, подобно закону физической вселенной.

Так называемая Нобелевская мемориальная премия по экономическим наукам, впервые присужденная в 1969 году, также помогает этой дисциплине сохранять научный облик. Хотя ее часто называют Нобелевской премией по экономике, Альфред Нобель не включил премию по экономике в свое завещание. Шведские банкиры создали эту премию на средства центрального банка Швеции, который продолжает оплачивать административные расходы и призовые фонды премии. Один из потомков Альфреда Нобеля назвал премию "пиар-переворотом экономистов для улучшения своей репутации". Без заимствованного престижа имени Нобеля вряд ли премия Sveriges Riksbank по экономическим наукам была бы широко известна. Даже Фридрих Хайек, которого трудно назвать радикальным экономистом, раскритиковал учреждение премии, когда получил ее. Он отметил опасные политические последствия приравнивания экономики к физическим наукам: "Мне кажется, что неспособность экономистов более успешно направлять политику тесно связана с их склонностью как можно более точно имитировать процедуры блестяще успешных физических наук". Этот совет был проигнорирован его последователями. Консервативный Институт Катона ссылается на Нобелевскую премию Хайека, заявляя: "Хайек не только показал, что социализм несовместим со свободой, он показал, что он несовместим с рациональностью, процветанием и самой цивилизацией". Нам предлагается представить, как Хайек суетится в лаборатории с мензурками и пробирками и приходит к результату: социализм - это плохо.

Некоторые влиятельные экономисты сегодня признают, что экономика глубоко переплетена с политикой в своих истоках, предположениях и последствиях. Амартия Сен выступает за возрождение политической экономии, основанной на признании того, что мечта о свободной от ценностей экономике невозможна и нежелательна. Как написал кембриджский экономист Ха-Джун Чанг, "экономика - это политический спор. Она не является и никогда не сможет стать наукой; в экономике нет объективных истин, которые можно было бы установить независимо от политических, а зачастую и моральных суждений"

Эта позиция не тождественна релятивизму и не требует отказа от математики. Экономическая политика и теории могут быть лучше или хуже, а математика, эмпирические данные и формальные модели могут внести ясность в споры. Но экономические модели, политика и даже статистика основаны на предположениях, которые в той или иной степени являются политическими. Непререкаемый авторитет экономистов, маскирующихся под ученых, даже социальных, недемократичен и пагубен. Из-за огромного влияния, которое экономическая дисциплина оказывает на государственную политику и политическое сознание, учебные программы по экономике в университетах вызывают ожесточенную борьбу.

Политика до самого дна

В 1990 году американский экономист Пол Самуэльсон написал: "Мне все равно, кто пишет законы страны или составляет ее передовые договоры, если я могу написать учебники по экономике"."Экономика" Самуэльсона, впервые опубликованная в 1948 году, стала самым продаваемым учебником по экономике в Америке на десятилетия, продавалась миллионными тиражами и помогла познакомить Америку с концепциями Джона Мейнарда Кейнса. Он определил стратегические области интеллектуального ландшафта для миллионов студентов в двадцатом веке; эти студенты стали политиками, родителями, дипломатами, учителями, избирателями, налогоплательщиками и бизнесменами. Легко понять, почему он претендует на статус, превосходящий законодателей.

Как показал историк экономики Роджер Бэкхаус, другие влиятельные люди так же осознавали влияние экономических идей. Когда в конце 1940-х годов Массачусетский технологический институт рассматривал возможность использования учебника Самуэльсона, один из членов корпорации MIT пожаловался на Самуэльсона в письме к президенту школы. "Совершенно очевидно, что молодой человек настроен социально, если не строго коммунистически". Автор письма работал в Bell Telephone Company. Второе обеспокоенное письмо также пришло из мира бизнеса: выпускник Массачусетского технологического института работал в химической компании DuPont. Он считал, что любой текст, принятый в Массачусетском технологическом институте, должен быть "тщательно объективным и зрелым", и беспокоился, что Самуэльсону не хватает этих качеств.

Объективность", которой добивались бизнесмены, заключалась в непоколебимой приверженности видению разнузданного капитализма, основанного на принципах малого правительства, именно такого, который позволит им увеличить свои прибыли. Вице-президент корпорации MIT, отвечая одному из критиков, заверил его, что "нет никаких сомнений в том, что каждый сотрудник нашего экономического факультета является искренним сторонником системы свободного предпринимательства". Трудно представить себе группу бизнесменов, агрессивно лоббирующих против учебной программы по физике в MIT.

Противодействие учебнику путем написания писем и нескольких угроз кажется причудливым по сравнению с современными стратегиями. Зачем писать письма, если можно финансировать создание кафедр под председательством профессоров с пониманием того, что занимающие их лица будут распространять фундаменталистское евангелие свободного рынка? Документы, полученные в 2018 году по запросу Закона о свободе информации, показали, что миллиардеры братья Кох влияли на назначение профессоров экономики в университете Джорджа Мейсона в Вирджинии, которому они пожертвовали миллионы долларов. С 2005 по 2014 год Чарльз Кох выделил 108 миллионов долларов 366 университетам Америки. Один из студентов Джорджа Мейсона вспомнил, что проходил курс экономики окружающей среды у профессора, финансируемого Кохом, который использовал учебник под названием "Глобальное потепление и другие экомифы: How the Environmental Movement Uses False Science to Scare Us to Death. Книга была опубликована Competitive Enterprise Institute, который также получал финансирование от Кохов.

В момент откровенности директор консервативного Фонда Джона М. Олина, который в период с 1960 по 2005 год потратил сотни миллионов долларов на поддержку консервативных взглядов на рыночные стимулы в юридических вузах, объяснил, что, хотя право и экономика кажутся нейтральными, они имеют "философскую направленность в сторону свободных рынков и ограниченного правительства". Гарвардская и Колумбийская юридические школы были одними из многих получателей финансирования Фонда Олина.

Основополагающий документ для такого рода кампаний влияния был написан в 1971 году, когда будущий судья Верховного суда Льюис Пауэлл направил конфиденциальную записку в Торговую палату США, утверждая, что широко распространенная общественная критика системы свободного предпринимательства представляет собой экзистенциальную угрозу для американского бизнеса и самой свободы. Ссылаясь на кампании за безопасность товаров, проводимые Ральфом Нейдером в 1960-х годах, и опросы студентов, которые показывали поддержку национализации основных отраслей промышленности, Пауэлл утверждал, что примирение с критиками капитализма является проигрышной стратегией. Бизнесменам под руководством Торговой палаты необходимо начать агрессивное контрнаступление. "Пришло время - на самом деле, оно уже давно пришло - объединить мудрость, изобретательность и ресурсы американского бизнеса против тех, кто хотел бы его уничтожить".

Пауэлл задумал многостороннюю кампанию, направленную на средние школы, студенческие городки, суды, телевидение, издательства и СМИ. Он также подчеркнул силу учебников, призвав создать при Торговой палате постоянный штат надзирателей, ориентированных на бизнес, для "оценки учебников по общественным наукам, особенно по экономике, политологии и социологии. Это должна быть постоянная программа" (выделено автором). Он хотел, чтобы блюстителями чистоты учебников были "выдающиеся ученые, которые верят в американскую систему". Пауэлл одобрял именно тот вид вмешательства, с которым столкнулась администрация Массачусетского технологического института в 1940-х годах, и он хотел, чтобы это было воспроизведено в масштабах всей Америки.

Во многом видение Пауэлла уже воплотилось в жизнь. От Гуверовского института в Стэнфорде до Центра Меркатус в Джордже Мейсоне, Фонда "Наследие", Американского института предпринимательства и Центра изучения американского бизнеса - аналитические центры, поддерживаемые корпорациями и плутократами, сегодня ведут полемическую кампанию, за которую выступал Пауэлл. Пауэлл согласился бы с Самуэльсоном в том, что касается важности экономических учебников. В отличие от Самуэльсона, он помог объединить классовые интересы богатых людей Америки в скоординированных усилиях по определению культурного здравого смысла.

В период расцвета "красного устрашения" и маккартизма книга Самуэльсона подверглась нападкам как подрывная и левая. Однако после потрясений 1960-х годов некоторые увидели в книге подпорки для консервативных догм: "Если кто-то хочет перестроить общество, чтобы достичь других ценностей, кроме максимизации выпуска материальных товаров и услуг, книга Самуэльсона ему не поможет", - писал один профессор в начале 1970-х годов. Всего за двадцать лет критики книги переметнулись на противоположный конец спектра. Изменения в политических условиях заставили их пересмотреть свои взгляды.

Маскировка политических заявлений об экономике под научную истину создает порочные, самореализующиеся циклы. Утверждения о превосходстве рынков мотивируют отказ от инвестиций в государственный сектор, что ухудшает возможности государственного сектора и стимулирует дальнейшие утверждения о превосходстве рынков. Такая же динамика наблюдается и в гораздо более интимной сфере. Как заметила философ и романистка Айрис Мердок, "человек - это существо, которое рисует себя, а затем становится похожим на картину". Отдача кисти экономистам привела к созданию гротескного портрета. Новые исследования создают более сложный, эмпирический и интересный образ, но во многом это повторное открытие того, что гуманисты уже знали.

ЭКОНОМИКА, КАК БУДТО ПОСЛЕДНИЕ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ПРОИЗОШЛИ

Когда ему было одиннадцать лет, в 1951 году Сэм Боулз вместе с семьей переехал в Индию на два года, пока его отец, Честер Боулз, служил послом США в Индии при президенте Трумэне. Мать Боулза принципиально отказалась отдавать ребенка в эксклюзивную школу вместе с другими эмигрантами. Вместо этого он посещал плохо финансируемую государственную школу, занятия в которой проходили в армейских палатках. Он и две его сестры были единственными неиндийскими учениками.

Нищета, которую Боулз увидел в Индии, потрясла его. Крайнее недоедание и смерть были обычными явлениями жизни, их часто можно было увидеть на улицах. В школе он и его индийские друзья соревновались и сравнивали себя. Вскоре он обнаружил, что его способности в учебе и спорте были довольно средними. Однажды он задал матери простой вопрос. Если я не лучше других детей здесь, то почему большинство людей в Индии такие бедные?

В юном возрасте он впитал в себя сомнительную меритократическую предпосылку: лучшие заслуживают большего, независимо от того, как страдают другие, - и ее неспособность объяснить мир. В конце концов, он явно не был лучшим, но при этом наслаждался огромным богатством и комфортом по сравнению со своими сверстниками. Он вспоминает, как его мать отвечала на вопросы о колониализме в общих чертах, но его не удовлетворило это объяснение.

К своим двадцати годам, получив степень бакалавра в Йеле и доктора экономических наук в Гарварде, Боулз получил одно из самых элитных экономических образований в мире. Было ли это хорошее образование, было не так ясно. Его недостатки впервые проявились, когда в 1968 году он получил письмо от Мартина Лютера Кинга-младшего. Кинг познакомился с Боулзом на одном из мероприятий, которое Боулз организовал в знак протеста против войны во Вьетнаме. В начале 1968 года Кинг проводил исследования для "Кампании бедных людей", которую он объявил в 1967 году с целью найти "золотую середину между беспорядками с одной стороны и робкими мольбами о справедливости с другой". Кинг планировал провести марш на Вашингтон с группой бедных людей, чтобы встретиться с правительственными чиновниками. Их требования должны были включать рабочие места, страхование от безработицы, справедливую минимальную зарплату и образование для бедных взрослых и детей. 39 Кинг не дожил до начала кампании. На него было совершено покушение в Мемфисе, штат Теннесси, в апреле 1968 года.

Когда Боулз впервые получил письмо, он был в восторге. Именно поэтому он хотел изучать экономику: чтобы понять и улучшить мир и помочь другим сделать то же самое. Затем он открыл письмо. Вопросы были великолепны. Кинг спрашивал об экономике городов, о том, почему рабочие места покидают городские центры, и о роли образования в обеспечении большего равенства. Прочитав письмо, Боулз сказал мне, что понял, что "понятия не имеет, как на них отвечать". И вы можете представить, как я был зол и смущен. Что, черт возьми, не так? Ведь вопросы были экономическими". Но это были не те вопросы, к ответам на которые его готовило образование.

Следующие десять или около того дней он провел в шквале бешеных исследований, сотрудничая с коллегами из разных отделов Гарварда. Позднее он говорил, что за эти дни узнал больше, чем за все время своего предыдущего обучения на экономиста. Он решил либо изменить область экономики, либо покинуть ее. Подобно тому, как его вопрос к матери не имел ответа с учетом его тогдашнего мировоззрения, вопросы Кинга к нему требовали расширения его представлений об экономике.

Хотя в последующие десятилетия Боулз публиковал работы по самым разным вопросам - от неравенства в эпоху неолита до классового разделения в американской системе образования, - его попытки напрямую изменить подход к изучению экономики студентами по всему миру начались только в годы после краха 2008 года, когда он пообщался с Венди Карлин, профессором экономики Университетского колледжа Лондона. Сейчас ей за шестьдесят, Карлин знает Боулза с 1980-х годов. Они начали серьезно обсуждать сотрудничество в 2011 году на мероприятии в Массачусетском университете в Амхерсте. Они поняли, что у них общие взгляды на ограничения так называемого Homo economicus, считающего людей рациональными и преследующими собственные интересы. Они также придерживались схожих взглядов на важность институтов, частое несовершенство рынков и ценность теории игр для моделирования стратегических взаимодействий в экономике. В 2013 году они сели за кухонный стол Карлина и начали составлять план нового учебника.

Карлин ощутил сильное чувство обвинения в адрес профессии в годы после краха 2008 года. Я очень остро ощущала давление со стороны своих студентов, которые говорили: "Почему мы не изучаем на этом курсе ничего, что помогло бы нам понять, что происходит вокруг нас?" Ее студенты возвращались домой на каникулы и сталкивались с вопросами членов семьи о кризисе, на которые они не могли ответить. Хотя Карлин уже давно скептически относилась к некоторым основным положениям стандартной экономической ортодоксии - например, к идее о том, что вся безработица является добровольной, - она начала более систематически размышлять о том, чему и как следует учить студентов.

Карлин и Боулз хотели сделать свой новый учебник бесплатным, основанным на различных междисциплинарных фактах и способным осветить мир, охваченный изменением климата, финансовыми кризисами и огромным неравенством. По словам Боулза, которые стали неформальным девизом проекта, они хотели "преподавать экономику так, как будто последние тридцать лет произошли".

В новой учебной программе особое внимание будет уделяться не только реальным проблемам, таким как климатический кризис и неравенство богатства, но и академическим исследованиям, оспаривающим укоренившиеся, но ошибочные представления о психологии человека и эффективности рынка. Они назвали проект CORE: Curriculum Open-Access Resources in Economics. Аббревиатура указывала на их стремление изменить конфигурацию в самом сердце учебной программы. О том, как эта новая академическая программа проявит себя в реальном мире, можно было судить более чем за семь тысяч километров от Лондона: битва против плутократических интересов, поддерживаемых нострумами экономики, уже шла полным ходом.

Борьба в Сантьяго

В 2011 году студентка Чилийского университета по имени Камила Сеа присоединилась к народным студенческим протестам, развернувшимся в Сантьяго. Она была одной из десятков тысяч чилийцев, участвовавших в крупнейших протестах со времен окончания поддерживаемой американцами диктатуры Пиночета в 1990 году. Сеа заканчивала обучение по специальности "экономика", или, как ее еще называют, "коммерческая инженерия". Как и многие другие студенты и граждане, она критически относилась к тому, что система образования в стране разделяет учащихся по классам, так что, как она сказала мне, "качество образования зависело от того, сколько могли заплатить ваши родители". Протестующие выступали за бесплатное и качественное государственное образование.

Сиа волновало не только то, сколько государство тратит на образование, но и то, что преподается. Многие из ее преподавателей по экономике пропагандировали узкую прорыночную идеологию, предлагая "очень теоретический способ мышления о рынках... но не имея реальной связи с действительностью". По ее словам, "рынок - это лучший способ распределения ресурсов и более эффективный, чем государство". Если элитные университеты страны восхваляли чудеса приватизации на курсах экономики, неудивительно, что их выпускники выступали за приватизацию образования и минимальную роль государства, когда они становились частью политического истеблишмента.

Когда в 2011 году начались протесты, Оскар Ландерретче, доктор экономических наук из Массачусетского технологического института, был молодым профессором Чилийского университета. Его семья бежала из страны, когда Ландерретче было два года; его отец возглавлял оборону дома президента Альенде в день пиночетовского переворота. Они бежали в Колумбию, а его отец в конце концов получил степень доктора экономики в Оксфорде. Ландерретче рос двуязычным, увлекался экономикой и прекрасно понимал, что в этой области высоки политические ставки.

Еще до протестов 2011 года он был разочарован тем, как в университете преподавали экономику. "Проблема, с которой мы столкнулись во всем мире, но особенно в моем университете, заключается в том, что мы преподавали неправильную экономику", - сказал он мне. После того как студенты укрылись от полицейских репрессий в одном из зданий кампуса, захватив его и переночевав в нем, преподаватели назначили Ландерретче переговорщиком со студентами. "Мои коллеги панически боялись забастовки. Это создало политические условия для того, чтобы я стал главой бакалавриата, чего мне никогда бы не предложили в противном случае", - говорит он. Подобно тому, как крах 2008 года вдохновил Боулза и Карлина на создание нового учебника, Ландерретче понадобился массовый политический протест в Чили, чтобы получить шанс изменить подход к преподаванию экономики.

Ландерретче начал встречаться с Сеа, который представлял студенческую федерацию. Студенты хотели, чтобы их экономическое образование освещало тонкости социальных проблем, таких как образование, развитие, неравенство и изменение климата. Эти желания не уникальны. Боулз, Карлин и их коллеги из CORE по всему миру изучали ответы студентов на вопрос: Какую самую насущную проблему должны решать экономисты? От Боготы до Берлина, от Сиднея до Лондона студенты ставят в приоритет неравенство и изменение климата, а также финансовую нестабильность и автоматизацию.

Но это видение вступало в противоречие с тем, что более традиционные преподаватели факультета считали целью обучения экономике . В одном из разговоров профессор объяснил Сеа, что учебная программа должна была научить студентов "регулировать ручки" в механизме национальной экономики. Понимание структуры самой машины, того, как и почему она была создана, и можно ли ее полезно перенастроить, было внеклассной работой.

Ландерретче с пониманием относился к мнению студентов, но он не хотел, чтобы учебная программа просто заменяла уклончивую промаркетинговую точку зрения ее столь же идеологической противоположностью. Он хотел преподавать экономику таким образом, чтобы она отражала всю сложность мира, в котором и правительства, и рынки ошибочны, но полезны. В рамках экономики это означало преподавание теории игр, поведенческой экономики, теории контрактов и других аспектов современной экономики, которые часто исключаются из вводных курсов по всему миру. Но даже такой расширенный учебный план не позволил бы студентам понять реальную экономику. Для этого учебная программа по экономике должна была вернуться к своим истокам в области политической экономии. Студенты должны были лучше понимать политическую и социальную историю, философию и динамику власти в институтах и обществах. Именно эти цели преследовал новый учебник Боулза и Карлина.

Ландерретче убедил других преподавателей утроить количество гуманитарных дисциплин, которые должны были изучать студенты, специализирующиеся на коммерческой инженерии, увеличив их знакомство с историей, психологией, философией и искусством. Ландерретче быстро отвергает мнение о том, что такая учебная программа порождает стереотипных ленивых студентов-радикалов, бренчащих на гитаре, курящих травку и смутно мечтающих о лучшем мире, который они не могут описать. "Дело не в том, чтобы устраивать больше вечеринок и слушать больше музыки. Нет. Нужно много учиться. Нужно знать математику, историю, психологию, социологию, политику и философию. Плохо то, что если вы хотите реформировать экономику, это тяжелая работа".

Признание того, что экономика не является наукой, не означает погружения в болото тотального релятивизма. Молодое поколение экономистов отходит от вдохновленного Фридманом взгляда на экономику как на позитивную науку, не отказываясь от идеи, что существуют лучшие и худшие ответы на экономические вопросы. "Я не думаю, что экономика нейтральна по отношению к нашим политическим взглядам", - сказала мне Сеа. Но она также отвергла то, что некоторые предлагают в качестве единственной альтернативы позитивистскому взгляду на экономику как на науку. "Меня пугает другая точка зрения, где все дело в политике и идеологии, - это то, что в каком-то смысле все может быть правдой. Поэтому я нахожусь в поисках сложной средней точки", - сказала она.

ЭКОНОМИКИ, КАК БУДТО МЫ ХОТИМ, ЧТОБЫ СЛЕДУЮЩИЕ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ПРОИЗОШЛИ

По сравнению с другими учебниками, в "Экономике" CORE часто меняются местами передний и задний планы. Один из самых популярных в мире учебников по экономике - "Принципы экономики" гарвардского экономиста Грегори Манкива. В книге утверждается, что "рынки обычно являются хорошим способом организации экономической деятельности". Другой популярный учебник, "Экономика и макроэкономика" Пола Кругмана и Робина Уэллса, говорит студентам, что "рынки движутся к равновесию". Боулз и Карлин, напротив, представляют провал рынка как повсеместное явление: это "характеристика большинства сделок", а не отклонение от общепринятого эффективного и желательного статус-кво. Большинство учебников по экономике, утверждают они в недавней работе по экономической педагогике, приводят студентов к "обоснованному выводу, что экономика - это взаимодействие на конкурентных рынках (позитивное утверждение), которые функционируют довольно хорошо (нормативное утверждение) и в которые правительствам не следует "вмешиваться"". CORE предоставляет доказательства, которые опровергают все три позиции.

Статистический анализ, сравнивающий относительную частоту тем в "Экономике" CORE и других учебниках, позволяет сделать вывод о существенных различиях в расстановке акцентов. Некоторые из слов, которые чаще встречаются в "Экономике" CORE, - это Джини (индекс неравенства), торги, окружающая среда, глобальная экономика и демократия. CORE также предлагает большее освещение экономической истории и мысли, теории игр, поведенческой экономики и сравнительного международного развития. Не то чтобы другие учебники полностью опускали эти темы, но CORE выдвигает их на первый план.

Многие из этих изменений не являются особенно радикальными. Большинство читателей не будут шокированы, узнав, что экономика зависит от функциональной экосистемы: "Экономика - это часть общества, которое является частью биосферы", - пишут Боулз и Карлин. Пандемия также подчеркнула, как много экономической деятельности состоит из "товаров и услуг, которые производятся в рамках домашнего хозяйства, таких как питание или уход за детьми (преимущественно женщинами)". Однако если воспринимать такие выводы всерьез, то они потребуют серьезных изменений в фундаментальных статистических данных в основной экономической науке. Использование ВВП для измерения экономического роста без учета затрат на повсеместную деградацию окружающей среды или стоимости домашнего труда является непоследовательным. CORE по-прежнему опирается на ВВП, но признает некоторые ограничения и критические замечания, которые долгое время были доминирующими концепциями в экономике.

CORE также представляет взгляд на психологию, согласно которому люди руководствуются не только рациональным расчетом собственных интересов. Учебная программа знакомит студентов с богатыми исследованиями в области стимулов, которые показывают, как их чрезмерное использование может разрушить внутреннюю моральную мотивацию. Стимулы могут заставить людей меньше трудиться, вести себя менее щедро и проявлять меньше уважения к общим благам и ресурсам, даже если они предназначены для достижения прямо противоположных результатов. Боулз, блестяще написавший об этой динамике, однажды попробовал платить своим детям за работу по дому, которую они раньше с удовольствием выполняли без вознаграждения. Они стали гораздо меньше помогать по дому.

Аналогичные эффекты наблюдаются и у взрослых. После введения стимулов, побуждающих бостонских пожарных не брать слишком много больничных, количество взятых больничных дней увеличилось. Боулз утверждает, что раньше ими двигали гордость и обязанность приходить на работу; как только они стали рассматривать сделку в чисто рыночных терминах, эти мотивы притупились. Чувство гордости за работу и общественный долг - это культурные и моральные достижения, которые нельзя воспроизвести с помощью управленческих манипуляций. Как объясняется в учебнике CORE, "для многих людей хорошая работа сама по себе является наградой, и выполнение любой другой работы противоречит их трудовой этике".

Когда я разговаривал с Манкивом из Гарварда, он отверг идею о том, что такой учебник, как CORE, может быть создан за счет добровольных пожертвований экспертов по предметам. "Откуда-то должны взяться деньги, ведь люди не работают бесплатно", - сказал он мне. На самом деле, ни один из авторов не получал зарплату, и все они передали свои права на материалы в CORE, которая является зарегистрированной благотворительной организацией. CORE покрывает свои операционные расходы за счет средств фондов и аналитических центров, таких как Omidyar Network и Institute for New Economic Thinking. Студенты, преподаватели и все желающие могут бесплатно скачать весь учебник CORE. Другие вводные учебники, как правило, стоят дорого. Учебник Манкива продается по цене около 130 долларов. Преподаватель из Университета штата Арканзас подсчитал, что использование CORE сэкономило его студентам в общей сложности 100 000 долларов в год.

Манкив вполне осознает свое влияние. "Знаете, в Соединенных Штатах я продаю примерно триста тысяч книг в год. Таким образом, это триста тысяч будущих избирателей, которые каждый год будут получать представление о том, как смотреть на мир через эту призму", - сказал он мне. По его мнению, политическая нейтральность в учебниках желательна, но лучше всего достигается с помощью рыночного механизма. Поскольку авторы учебников хотят охватить как можно больше студентов, те, кто не сможет в достаточной степени подавить свою политику, не будут вознаграждены рынком: "Если наша политика будет присутствовать на каждой странице учебника, профессора быстро это поймут и перейдут на другой учебник", - сказал он.

В представлении Манкива отсутствуют реальные факторы человеческой психологии - профессора могут не замечать случаев политической предвзятости, и на них может повлиять книга, которую выбирают другие профессора, - и институциональной реальности. Если все ваши лекции, контрольные работы и экзамены уже основаны на одном учебнике, переход на другой потребует много времени. Если заведующий кафедрой любит книгу Манкива, переход на другой учебник также может оказаться неудобным. Гленн Хаббард, консервативный экономист из Колумбийской школы бизнеса, который также является автором учебника, придерживается аналогичной рыночной точки зрения. "В гонке побеждает тот продукт, который приносит максимальную пользу студентам и преподавателям, которые с ними работают. Все просто, и это экономика, поэтому я должен в это верить", - сказал он мне. Короче говоря, любой самый продаваемый учебник - это обязательно хорошая книга. Обратите внимание на круговую логику: учебник хорош, потому что он популярен, а популярный - потому что он хорош. Авторы CORE представляют совершенно иное видение экономики - такое, которое способно учесть существование монополии, власти, политического влияния и социальной психологии.

Изменения в учебной программе по экономике также влияют на то, кто посещает занятия по экономике. Макс Каси, профессор экономики из Оксфорда, который использует CORE, вспомнил пример из своей преподавательской деятельности в Гарварде. "Однажды у меня был очень яркий опыт преподавания продвинутой эконометрики, на которую ходили почти стопроцентные белые и азиаты, а потом я преподавал класс по экономическому неравенству, который был на таком же техническом уровне, и на нем было почти стопроцентное меньшинство студентов и женщин", - рассказал он мне. Боулз и Карлин подсчитали, что триста тысяч студенток колледжей не посещают экономические курсы. Андерс Фремстад, профессор экономики в Университете штата Колорадо, который преподает макроэкономику по учебнику CORE, сказал мне: "Преподавая версию экономики, где нет такого понятия, как экономическая власть, где мы находимся в лучшем из всех возможных миров...., я могу понять, что это не обязательно будет очень интересной областью для людей из более маргинализированных групп".

Традиционное экономическое образование не только отбирает определенные типы студентов, но и может способствовать формированию у них определенных установок и ценностей. Исследования показывают, что студенты-экономисты на уровне бакалавриата ведут себя менее кооперативно и более эгоистично, чем студенты других специальностей. Этот эффект, по-видимому, является результатом как отбора (люди с такими наклонностями чаще изучают экономику), так и обучения (сама экономика с ее доминирующей ориентацией на собственные интересы и максимизацию полезности нормализует такое поведение). Чем больше экономических курсов студенты изучают в колледже, тем больше вероятность того, что они станут членами Республиканской партии. Джон Грубер, профессор экономики из Массачусетского технологического института, сказал мне: "Сегодня в экономике по-прежнему существует правый уклон".

Весной 2021 года, когда по всему миру бушевала пандемия COVID-19, Венди Карлин преподавала макроэкономику онлайн по учебной программе CORE сотням студентов старших курсов из более чем десятка стран в Университетском колледже Лондона. Во время занятия по теме неравенства Боулз прочитал гостевую лекцию, представив тщательно подобранную коллекцию данных и изображений, документирующих поразительный рост неравенства во всем мире с 1980 года. Чат взорвался мыслями и вопросами студентов. Почему рост заработной платы работников в нижних квинтилях так сильно отставал от роста производительности труда после 1970 года? Желательно ли абсолютно равное общество? Что может снизить уровень крайнего неравенства?

На этот последний вопрос один из ассистентов ответил: "Это не ракетостроение, и многие страны уже сделали это: обеспечили хорошее образование и здравоохранение, страхование от безработицы и предоставили бедным доступ к базовому доходу (или базовым товарам). Причина, по которой люди все еще отчаянно бедны, не в том, что мы не знаем, как этого избежать. А в том, что они (и те, кто о них заботится) не так сильны политически, как те, кому придется пойти на некоторые жертвы, чтобы добиться этого". Не было никаких ссылок на экономические законы, дающие предопределенные ответы на политические вопросы. Однако некоторые студенты все же хотели, чтобы эти вопросы решала экономика. Один из них спросил: "Существует ли идеальный коэффициент Джини, к которому общество должно стремиться в соответствии с полученными данными?" Ассистент аспиранта ответил: "Идеальный коэффициент Джини зависит от ваших ценностей.... Многие очень равные страны повышали средний доход быстрее, чем менее равные".

После занятия я поговорила с несколькими студентами UCL. Одна девушка из Армении сказала мне, что учебник CORE ее "совершенно шокировал... потому что мы начали изучать совершенно другой набор характеристик для этих экономических агентов. Там был собственный интерес, но они также добавили альтруизм, взаимность, неприятие неравенства; все было совершенно по-другому.... Одна из ключевых вещей, которые CORE делает по-другому, - это более реалистичное, более трехмерное изображение людей, экономических агентов". Немецко-бельгийский студент также почерпнул кое-что важное из истории этой области. Когда я спросил, считает ли он, что действительно важно то, что студенты изучают на вводных курсах по экономике, он ответил: "У меня есть цитата из Кейнса...., и она действительно отвечает на ваш вопрос. Идеи экономистов и политических философов, как когда они правы, так и когда они ошибаются, более могущественны, чем принято считать. Действительно, миром правит мало что другое. Практичные люди, считающие себя совершенно свободными от любого интеллектуального влияния, обычно оказываются рабами какого-нибудь отставшего от жизни экономиста."

РАЗРУШЕНИЕ МОНОПОЛИЙ: ЗА ПРЕДЕЛАМИ НЕОКЛАССИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИКИ

CORE - это существенное улучшение по сравнению с доминирующими учебниками. Он включает в себя больше современных исследований, акцентирует внимание на проблемах реального мира и, по крайней мере, делает жест в сторону истории экономического мышления и неполноты предмета без социологии, философии и политики. Но даже в этом случае он может оказаться недостаточно глубоким. Кембриджский специалист Ха-Джун Чанг хвалит CORE за эти элементы, но считает учебник в корне неоклассическим и отражающим интеллектуальную монокультуру.

Чанг и другие критики CORE считают, что ее главный недостаток - отсутствие плюрализма. "Разные школы [экономики] развивались с разными вопросами, разными методологиями и разными предположениями. Поэтому они по-разному хорошо отвечают на разные вопросы", - сказал он мне. "Я не говорю, что неоклассическая экономика особенно плоха, но в неоклассической экономике вы не задаетесь вопросом о том, что лежит в основе распределения доходов, богатства и власти".

Чанг выделил девять основных школ экономической мысли. Несмотря на значительное совпадение, эти школы различаются по своим фундаментальным методам и предположениям. Шумпетерианская или австрийская школы, например, могут рассматривать рынок, на котором доминирует монополия, как успех, поскольку обещание монопольной прибыли - это то, что побуждает фирмы к инновациям, в то время как неоклассическая точка зрения обычно рассматривает монополию как неудачный отход от идеала совершенной конкуренции. Аналогичным образом, пишет Чанг, экономисты-неоклассики "могут хвалить свободную торговлю за то, что она позволяет всем странам максимизировать свои доходы, учитывая их ресурсы и производственные мощности, но экономисты-конструкторы могут критиковать ее за то, что она мешает более отсталым экономикам изменить свои производственные возможности и тем самым максимизировать свои доходы в долгосрочной перспективе". Не существует свободной от ценностей точки зрения, с которой можно научно рассуждать между этими различными взглядами. Лучший подход - поощрять студентов изучать больше неявных предпосылок, лежащих в основе основных экономических подходов.

Защитники неоклассического подхода утверждают, что в его рамках кодифицирован четкий свод устоявшихся знаний. Однако примеры Чанга о монополии и свободной торговле - это лишь два примера того, как различные школы экономической мысли в принципе не могут быть сведены в единую квазинаучную систему. Предположения, лежащие в основе этих рамок, по своей сути моральны и политичны. То же самое можно сказать и о таких важных темах, как окружающая среда, рынки труда, экономический рост, потребительский выбор и многие другие. Как однажды заметила кембриджский экономист ХХ века Джоан Робинсон, "ответы на экономические проблемы - это только политические вопросы". Создание более плюралистичных учебных программ по экономике отражает этот факт и учит студентов мыслить более критически.

Одним из серьезных препятствий на пути развития плюрализма в учебных программах является то, что немногие преподаватели знают много о различных школах экономической мысли. Поскольку решения о приеме на работу зависят от публикаций в небольшой горстке влиятельных журналов, в которых доминируют экономисты-неоклассики, большинство университетов обучают своих аспирантов так, чтобы они могли публиковаться в этих журналах. Факультеты обычно нанимают людей, обладающих знаниями только в области неоклассической экономики. Сама политэкономия высшего образования должна измениться, прежде чем экономика сможет вновь обрести интеллектуальную широту, свойственную ее истокам в политэкономии.

Плюрализм - это не просто приятный и развивающий опыт для студентов. Он может привнести идеи, которые помогут предсказывать и устранять экономические кризисы, а также решать самые разные проблемы - от климатического кризиса до гендерного равенства. Один из примеров - гипотеза финансовой нестабильности посткейнсианского экономиста Хаймана Мински, согласно которой процветание порождает спекулятивную активность и, в конечном счете, пузыри и крахи, которая была в значительной степени проигнорирована неоклассическими экономистами, несмотря на то что она с жуткой точностью описывает крах 2008 года. Другой пример - модель пончиковой экономики Кейт Раворт. Модель "пончика" предполагает, что вся экономическая деятельность должна оставаться в узком диапазоне, избегая как дефицита базовых потребностей (визуализируется как внутренняя часть пончика), так и избытка, превышающего экологические пределы (область за пределами пончика).

Самым серьезным препятствием на пути реформирования экономического образования может стать недостаток самопознания среди экономистов. В исследовании 2019 года экономисты Ха-Джун Чанг и Мохсен Джавдани проанализировали более 2400 ответов на опрос, который они разослали другим экономистам по всему миру. Почти все они имели степень доктора экономических наук. Они случайным образом варьировали атрибуцию утверждений между мейнстримными и гетеродоксальными экономистами. Среди них были такие, как "Государственное регулирование бизнеса необходимо для защиты общественных интересов" и "Акцент на росте неравенства доходов как социально-экономической проблеме ошибочен. Главное - это бедность, а не неравенство доходов".

Результаты оказались захватывающими и тревожными. Большинство участников исследования согласились с тем, что нужно обращать внимание на то, что сказано, а не на то, кто это сказал. Однако авторы обнаружили, что при изменении атрибуции высказываний их согласие падало. Например, высказывание, критикующее "символические псевдоматематические методы формализации системы экономического анализа", приписываемое Джону Мейнарду Кейнсу, вызывало меньше согласия, чем приписываемое его вымышленному источнику, неоклассическому экономисту Кеннету Эрроу. Если бы экономисты оценивали только содержание высказывания, изменение его источника не изменило бы уровень согласия. Они не соответствовали своим собственным стандартам рациональности.

Экономисты со степенью PhD из Азии, Канады, Скандинавии и США демонстрировали более высокий уровень идеологической предвзятости, чем те, кто получил степень PhD из Южной Америки, Африки, Италии, Испании и Португалии. Те, чьи исследования были посвящены истории экономической мысли, гетеродоксальным подходам, экономической социологии и экономической антропологии, демонстрировали меньшую идеологическую предвзятость, чем те, чьи основные исследования были посвящены макроэкономике, финансовой экономике, международной экономике и государственной экономике. То, что экономисты изучали в бакалавриате, также предсказывало идеологическую предвзятость. Те, кто специализировался на экономике или бизнесе, демонстрировали наиболее сильные предубеждения, в то время как те, кто изучал право, историю, антропологию, психологию или язык и литературу, проявляли их в меньшей степени.

Исследование вызвало поразительную реакцию. Джавдани получил электронное письмо от известного экономиста, который угрожал написать каждому экономисту в Канаде по адресу, чтобы Джавдани никогда не получил статус профессора (сейчас он является профессором-стажером в школе государственной политики). Джавдани получил высшее образование в Иране, и интеллектуальная монокультура экономических факультетов в Северной Америке часто напоминала ему о теократии, которую он покинул. "Из-за системы образования, с которой я столкнулся на родине и которая имеет очень сильные идеологические компоненты, когда я поступил в аспирантуру здесь и начал изучать экономику, у меня возникло чувство тревоги. Это напомнило мне о раннем образовании, которое я получил на родине: там не обсуждались другие разнообразные взгляды", - сказал он мне.

Многие из этих взглядов в настоящее время лучше всего представлены в областях, не связанных с экономикой. В книге Боулза "Моральная экономика: Why Good Incentives Are No Substitute for Good Citizens" ("Почему хорошие стимулы не заменяют хороших граждан") использует большое количество данных поведенческой экономики, чтобы частично доказать превосходство тонкости и реализма политической философии Аристотеля. Описывая работу Боулза о важности этики для функционирования рынков, экономист Джули Нельсон сказала мне: "Сэм абсолютно прав.... Но спросите любого психолога, социолога, историка, и они знали это, знаете ли, столетия назад. Для остального мира это не новость. Это новость только для экономистов, которые думали, что у них есть герметичная модель".

В остальной части книги мы переходим от баталий в академических кругах к людям и идеям, которые уже меняют структуру экономики по всему миру. Хотя эти идеи и люди различаются по своим предположениям и целям, все они признают необходимость выйти за рамки узкого видения экономики. Адам Смит однажды назвал английский университет "убежищем, в котором взорванные системы и устаревшие предрассудки находят приют и защиту после того, как их изгнали из всех уголков мира". Взорванные системы и устаревшие предрассудки, все еще скрывающиеся на многих современных экономических факультетах, не безобидны. Индоктринация, маскирующаяся под образование, все еще формирует слишком большую часть нашего культурного здравого смысла. Для того чтобы альтернативы существующему статус-кво казались жизнеспособными и быстрее принимались, необходим иной стиль экономического образования. В следующей главе мы рассмотрим инициативу, которая ставит под сомнение фундаментальную особенность экономик и рынков во всем мире - практику экстернализации затрат на других людей и природную среду.

Глава 2. Скрытые расходы на все

В конце 2020 года на улице возле De Aanzet, очаровательного независимого продуктового магазина в центре Амстердама, появилась вывеска. "Добро пожаловать в первый в мире супермаркет с настоящими ценами", - гласила надпись. Внутри были указаны два вида цен на картофель, перец, бананы, брокколи, хлеб и многие другие продукты. Например, "обычная" цена на помидоры составляла 3,75 евро за килограмм, а "истинная" - 3,97 евро. Лишние 0,22 евро, изображенные в виде красных помидоров разной ширины, представляют собой суммарное воздействие четырех категорий ущерба, вызванного их выращиванием и транспортировкой: воздействие на климат, использование воды, использование земли и недоплата работникам, выращивающим урожай.

Магазин вводил систему ценообразования с простой, но дерзкой предпосылкой: попросить покупателей оплачивать реальную стоимость того, что они покупают. Большинство этикеток устойчивого развития касаются отдельных вопросов, таких как использование пестицидов, потеря среды обитания или обращение с рабочими. Но минимизация негативного воздействия в одной области часто игнорирует серьезные проблемы в других областях. Ваши органические бананы могут иметь огромный углеродный след, выращиваться рабочими, которые не получают прожиточного минимума, и поставляться с фермы, созданной путем уничтожения биологически разнообразных тропических лесов. Недавнее исследование показало, что органический горох, выращенный в Швеции, на 50 % больше влияет на выбросы углекислого газа, чем обычный. Более низкая урожайность органических продуктов может означать, что под сельское хозяйство приходится отводить больше земли, что увеличивает углеродный след товара. Даже знак Fairtrade, который охватывает как экологические, так и социальные вопросы, не дает точной количественной оценки воздействия по категориям.

Истинная цена, напротив, рассчитывает точные недостатки в различных областях, чтобы определить стоимость устранения всех основных вредных факторов, вызванных производством и транспортировкой товара на рынок. Вместо того чтобы просто обозначать "или-или", цены могут показывать количественную информацию об устойчивости, отсортированную по категориям. Товары с одинаковым стандартом сертификации могут иметь радикально разное воздействие: органический картофель, выращенный по всему миру, имеет гораздо больший углеродный след, чем тот, что был выращен на ферме в нескольких милях от дома. Точно так же две коробки обычной черники могут быть выращены рабочими, к которым относятся совершенно по-разному. В настоящее время эти различия незаметны в большинстве магазинов и для большинства продуктов.

Простой мысленный эксперимент может прояснить мотивацию, лежащую в основе истинных цен. Представьте, что вы можете купить невероятно дешевую шоколадку при двух условиях. Во-первых, маленькие дети в вашем районе будут пропускать школу и годами трудиться в опасных условиях. Во-вторых, ближайший к вашему дому природный ландшафт будет уничтожен. Ни один разумный человек не согласится покупать дешевые товары на таких условиях. Однако многие товары в нашей нынешней экономической системе приводят к огромным человеческим страданиям и разрушению окружающей среды. Дети, прогуливающие школу, могут находиться не в вашем районе, а последствия для окружающей среды могут казаться далекими (хотя и все менее значительными). Трудно разглядеть в шоколадке влияние химических удобрений на питьевую воду или долгосрочный вред от отсутствия образования. Настоящие цены делают эти обычно скрытые последствия видимыми, приводя нашу психологию в большее соответствие с разумом и моралью. Перекладывание скрытой стоимости товаров на мир природы, других людей и будущие поколения не является неизбежным. Изменение ценообразования с целью отражения большей части этих скрытых затрат может побудить компании и правительства изменить способ производства и транспортировки товаров. Истинная цена предлагает радикальную нормализацию этического поведения в глобальной экономике. Хотя это, скорее всего, будет означать повышение цен, на самом деле речь идет об изменении того, кто оплачивает истинную стоимость продукции. Вместо того чтобы субсидировать расходы беднейших слоев населения и наиболее хрупких экосистем, правительства, корпорации и более состоятельные потребители начнут платить свою справедливую долю. В ближайшее десятилетие истинные цены могут стать тем, чем тридцать лет назад была маркировка "органический продукт": инструментом повышения осведомленности потребителей, изменения поведения производителей и компаний, а также влияния на политику.

В магазине De Aanzet (что означает "импульс") покупатели могут сравнивать продукты, глядя на "истинный разрыв цен" - разницу между истинной и обычной ценой. Если истинная цена одного яблока составляет 0,05 евро, а второго - 0,50 евро, то становится понятным и масштаб разницы, и ее причины - возможно, выбросы углекислого газа при транспортировке, недоплата рабочим или интенсивное земледелие, разрушающее почву. Второе яблоко наносит больший ущерб, что и отражает его более высокий истинный разрыв в цене. При истинном ценообразовании эта информация становится очевидной для потребителей. Если покупатели предпочтут купить первое яблоко, это может побудить второго производителя сделать свою производственную практику более устойчивой, тем самым снизив цену на свою продукцию и став более конкурентоспособным. Какое бы яблоко ни купили покупатели, магазин направляет надбавку к истинной цене на целенаправленное устранение экологического и социального вреда, причиненного продукцией. В настоящее время стимулы обратные - компании снижают цены, чтобы снизить их. Но при истинном ценообразовании компании снижают стоимость своей продукции за счет уменьшения внешних воздействий на человека и окружающую среду, связанных с ее производством.

Если компания доставляет свои товары на рынок с помощью дизельных грузовиков, товары будут стоить дороже, поскольку истинная цена включает в себя затраты на загрязнение окружающей среды, которое производят грузовики. Перейдя на электромобили или сократив расстояние между цепочками поставок, компания может снизить истинную цену товаров. В краткосрочной перспективе компаниям может быть дорого снижать истинную цену на свою продукцию. Государственные субсидии могут компенсировать эти расходы, а регулирование может уравнять условия игры, чтобы неэтичные компании не могли занижать цены на этичную продукцию. Компании, которые добровольно переходят на истинные цены, могут также завоевать долю рынка среди этически мотивированных потребителей. В долгосрочной перспективе истинные цены помогут заставить компании, потребителей и инвесторов отказаться от неустойчивого статус-кво.

Количественная оценка социальных и экологических издержек различных продуктов в De Aanzet потребовала данных по десяткам конкретных переменных, от условий труда египетских картофелеводов до использования воды в испанской промышленности по производству авокадо и выбросов CO2 при транспортировке яблок из Аргентины. С местными продуктами расчеты проще, поскольку цепочки поставок короче. Чтобы оценить количество воды, используемой для выращивания шпината на соседней ферме, легко поговорить с фермером о его методах орошения. Но при более длинных цепочках поставок расчеты становятся сложнее, часто требуется провести несколько исследований, чтобы получить правдоподобные средние значения для различных переменных.

Эти цифры были рассчитаны амстердамской некоммерческой организацией True Price, которую в 2012 году основали два друга, Мишель Шолте и Адриан де Гроот Руис. Шолте и де Гроот Руис, чемпион по дебатам в колледже и бывший ассистент профессора финансов, соответственно, работали с различными компаниями, чтобы рассчитать истинные цены на различные товары. Они запустили True Price не для того, чтобы заменить регулирование, а чтобы продемонстрировать возможность расчета множества неоцененных внешних факторов в цепочках поставок, от детского труда до загрязнения ручьев и озер. Их долгосрочная цель - внедрить систему True Price в государственную политику и регулирование. На более глубоком уровне они пересматривают границы, определяющие некоторые элементы как "внешние". Включив в цены ранее внешнее воздействие на людей и экосистемы, они создали материальный стимул для компаний вести себя менее разрушительно, а также генерировать средства - за счет надбавки к истинной цене - для возмещения части ущерба. Кроме того, они привнесли в концепцию цен явное моральное измерение. Если одни цены могут быть истинными, то другие должны быть ложными: не только неточными, но и обманчивыми.

Их партнерство с De Aanzet - это очень публичное использование истинного ценообразования, но целый ряд других компаний, включая одну из крупнейших шоколадных компаний Нидерландов, популярную сеть пекарен, а также крупные банки и модные бренды, также внедрили исследования True Price в свою собственную деловую практику. В настоящее время все большее число ученых и предпринимателей по всей Европе экспериментируют с методами расчета истинной стоимости продуктов и цепочек поставок. Эта концепция распространяется и в Америке. В 2023 году организация начала сотрудничать с Фондом Рокфеллера и Корнельским университетом, чтобы рассчитать истинные цены для закупок школьного питания в Нью-Йорке.

Маартен Рийнинкс, совладелец De Aanzet, впервые узнал об истинных ценах из лекции Шолте на бизнес-конференции в 2018 году. В течение следующих трех лет магазин потратил около 100 000 долларов на исследования для расчета цен на десятки продуктов и подготовку к запуску инициативы. Для De Aanzet, одного из последних оставшихся независимых магазинов органических продуктов в Амстердаме, это были большие деньги. Кроме того, повышая цены, они рисковали потерять покупателей. Рейнинкс ожидал, что повышение цен приведет к 5-процентному снижению общего объема бизнеса. Но после перехода на новую систему бизнес вырос на 5 %, а его клиенты в основном поддержали истинные цены. "Проблема в том, что у клиентов нет инструментов для снижения своего социального и экологического воздействия", - сказал он мне. "Но они готовы это сделать".

Человеческие страдания и разрушение окружающей среды часто воспринимаются как неизбежная черта цепочек поставок, в которых производится все - от кофе и шоколада до хлеба и мяса, не говоря уже об одежде, автомобилях и электронике. True Price отвергает это базовое предположение, предлагая мир, в котором мы можем измерить точный масштаб этих убытков, присвоить им денежную стоимость и в конечном итоге исправить или устранить их. В магазине с настоящими ценами покупатели, приобретающие самый дешевый товар, будут вознаграждать те компании, которые сделали больше всего для устранения всех социальных и экологических последствий, вызванных их продукцией. Более низкие цены означают меньший ущерб, поэтому покупка дешевых товаров способствует устойчивому развитию. Но покупатели, которые менее чувствительны к цене - те, кто не против заплатить лишние пятьдесят центов за яблоки, доставленные по всему миру в межсезонье, - все равно платят наценку, которая может смягчить этот ущерб. Это может быть инвестирование в водосберегающее орошение, доставка продукции с помощью электромобилей или повышение заработной платы для рабочих.

Определение истинной цены чего-либо, как и расчет прожиточного минимума, о котором пойдет речь в следующей главе, ставит как философские, так и эмпирические задачи. При подходе к определению истинной цены с точки зрения затрат и выгод положительные внешние эффекты сопоставляются с отрицательными. Например, создание тысяч рабочих мест в определенном регионе может оправдать некоторое ухудшение состояния окружающей среды или плохое обращение с работниками. Правозащитный подход, напротив, принципиально отвергает применение анализа затрат и выгод в определенных сферах. С этой точки зрения, никакая добавленная стоимость для акционеров, удобство для потребителей или создание рабочих мест для работников не может оправдать существование детского труда или вымирание видов.

Какими бы абстрактными они ни казались, последствия этих дебатов отчаянно реальны: от их решения зависят цены на продукты, которые нас окружают, качество жизни миллионов самых уязвимых работников в мире, здоровье и существование целых экосистем и видов. Под этими интеллектуальными дебатами скрываются практические и моральные вопросы: Будут ли потребители или предприятия когда-либо охотно платить истинные цены на продукцию без регулирования? Учитывая, что инфляция уже повышает цены на многие товары по всему миру, кто должен платить за возмещение ущерба, причиненного их производством и транспортировкой?

НЕУСТОЙЧИВОСТЬ БИЗНЕСА, КОНСТРУКТИВНЫЙ РАДИКАЛИЗМ И ЗНАЧЕНИЕ ЦЕНЫ

Однажды ноябрьским днем 2021 года соучредитель компании True Price, тридцатичетырехлетний Мишель Шолте, вышагивал за кулисами отеля в Амстердаме, прежде чем обратиться к толпе из сотен человек. Его послание, хотя он и не мог выразить его столь прямолинейно, было простым: не будьте лицемерами.

Шолте часто выступает на панелях и конференциях, посвященных корпоративной устойчивости, и с нетерпением ждет самовосхваления, которым осыпают себя корпоративные деятели, обсуждая свои усилия по повышению устойчивости. Часто звучат грандиозные обещания о далеком, но светлом будущем, возможно, вдохновляющая цитата Нельсона Манделы и почти наверняка метафора путешествия, которая предполагает, что руководители Одиссея смогут достичь далекой Итаки устойчивого развития только в том случае, если победят чудовищ и опасности, подстерегающие их на пути домой. Что, как правило, не происходит, так это немедленные действия.

У Шолте есть термин для обозначения феномена корпоративных лидеров, которые обижаются, когда им предъявляют доказательства того, что они причиняют огромные человеческие страдания и разрушают окружающую среду: хрупкость бизнеса. Попытка не затронуть хрупкость руководителей корпораций и ответственных за устойчивое развитие - необходимая часть работы по убеждению их изменить свое поведение, но для этого ему часто приходится модулировать свое послание. Когда он выходил на сцену в ноябре, в его глазах горел яркий свет, ему хотелось сказать примерно следующее: "Если вы действительно устойчивая компания, вы немедленно реагируете на экзистенциальную угрозу. Не через десять лет. Завтра. Мы знаем расчеты. Мы знаем, как это сделать. Если вы действительно хотите это сделать, это можно сделать за одну ночь. Но вы не хотите этого делать. Вы хотите другую яхту".

Однако это было не то, что могла услышать его аудитория влиятельных инвесторов, и он не хотел оттолкнуть их. В своих выступлениях и статьях Шолте старается демонстрировать позицию, которую он называет "конструктивным радикализмом", бросая вызов ложным, но широко распространенным догмам как можно более решительно, не вызывая массовой защитной реакции. Ему не всегда удается найти правильный баланс. Однажды на сайте он участвовал в дискуссии со старшим экономистом, который разрыдался в ответ на его критику. В LinkedIn, где он является одним из самых популярных людей в Нидерландах, его посты вызывают самые разные отклики - от возмущенного несогласия до согласия, сопровождаемого руганью за тон. "В моем потоке многие организации могут начать разговор, который они не смогли бы вести без меня. Потому что тогда я - радикал, а они - разумная альтернатива", - сказал он мне.

В своей дневной речи он не упомянул ни яхты, ни лицемерие, но подчеркнул, что прогресс корпораций в области устойчивого развития был совершенно недостаточным. По его мнению, одним из путей решения этой проблемы может стать система истинного ценообразования, разработанная организацией, соучредителем которой он стал десять лет назад.

Шолте вырос в городе Зейст в центральной части Нидерландов. Его мама работала внештатным газетным журналистом. Его, его братьев и сестер часто будили посреди ночи, усаживали в машину и везли на место пожара или другого бедствия, которое она освещала. С деньгами было туго, и дети, будучи подростками, подрабатывали, чтобы покрыть расходы. Часто им приходилось полагаться на пожертвования в виде еды и одежды.

Его мама на протяжении всего его детства подчеркивала важность помощи другим. Когда рекламные ролики международных организаций по оказанию помощи прерывали мультфильмы по телевизору, в них рассказывалось о трагедии людей, которые не могут позволить себе медицинскую помощь. Она говорила ему и его братьям и сестрам, что, хотя у них меньше, чем у многих людей в Нидерландах, им повезло по сравнению со многими бедняками в Африке и других развивающихся регионах.

Будучи подростком, он скопил достаточно денег на подработке по доставке газет, чтобы посетить Гану в рамках молодежной волонтерской программы летом перед последним годом обучения в средней школе. Почти два месяца он прожил в принимающей семье в небольшой фермерской деревне в регионе, где выращивается большая часть какао, идущего на изготовление голландского шоколада. "Мне было очень стыдно", - вспоминает он. "Видеть детей, которые умирают от бактерий в воде, потому что у них нет канализации. И семьи, которые не получают достаточного дохода от урожая, который они поставляют здешним потребителям. Я просто не мог взять себя в руки".

Шолте так и не смог привыкнуть к моральному скандалу, связанному с предотвратимыми страданиями. Для многих жителей благополучных стран статистика глобальной бедности и недоедания - это абстракция, легко игнорируемое напоминание о несчастных душах вдали. Для Шолте они воспринимаются на висцеральном уровне, как возмущение, требующее немедленных действий. "Каждая секунда голода, каждая секунда рабства в цепочках добавленной стоимости, которые производят нашу пищу, - это слишком много. У нас не хватит терпения радоваться маленьким достижениям", - сказал он мне во время одной беседы. Неотложность климатического кризиса также обуславливает его нетерпение к постепенному прогрессу: "Относительно прогрессивная повестка дня приведет к миру без людей. Планета не выживет", - сказал он, имея в виду медленные темпы декарбонизации цепочек поставок и производства энергии.