Альтернативная история

Глава 1 День двойного отказа

Если бы я писал любовный роман, назвал бы главу о последнем дне в Лондоне «Днем двойного отказа». Стоял противный, мозглый декабрьский день; до празднеств оставалось совсем немного. Было холодно, мокро и грустно — я же упомянул, что дело было в Лондоне? — но прохожие пребывали в приподнятом настроении. Только что объявили: Олимпийцы прибудут в следующем году, скорее всего в августе, и все находились в предвкушении. Я не смог поймать свободное такси и поневоле опоздал на обед с Лидией.

— Тебе понравилось на Манхэттене? — спросил я, проскользнув на сиденье напротив и на ходу поцеловав ее в щеку.

— Да, вполне, — ответила она и наполнила мой бокал.

Лидия тоже принадлежала к писательской братии — той ее части, которая ходит по пятам за знаменитостями, записывает их сплетни и шутки, а затем пишет книги для развлечения праздного читателя. Я с трудом могу назвать таких людей писателями. В их ремесле нет ни капли творчества, но им хорошо платят, а сбор материала (по многократным заявлениям Лидии) доставляет море удовольствия. Она много времени проводила в поездках по популярным среди знаменитостей местам, что плохо сказывалось на наших отношениях. Лидия смотрела, как я потягиваю вино, и наконец вспомнила, что не спросила о моих делах.

— Ты закончил книгу? — вежливо осведомилась она.

— Книгу? Она называется «Олимпийский осел». Сегодня я встречаюсь с Маркусом, чтобы обсудить ее.

— Я бы не сказала, что это подходящее название, — откликнулась Лидия. Она никогда не стеснялась высказывать свое мнение по любому вопросу, особенно если ей что-то не нравилось. Даже если ее не спрашивали. — Тебе не кажется, что поздновато начинать очередной фантастический роман об Олимпийцах? — Тут она непринужденно улыбнулась и добавила: — Мне нужно тебе кое-что сказать, Юлий. Выпей еще.

Так что я сразу понял, что меня ждет, и вот в чем заключался первый отказ.

Я догадывался, куда движутся наши отношения. Еще до последней поездки Лидии на Запад за очередным «материалом» начал подозревать, что наша страсть поостыла. Поэтому меня не слишком удивило, когда она без дальнейших церемоний сообщила:

— Я встретила другого, Юлий.

— Понятно, — выдавил я.

И я правда все понимал, так что налил себе третий бокал, пока она не перешла к подробностям.

— Раньше он был космическим пилотом. Побывал на Марсе и Луне. И он такой милый и обходительный! Ты не поверишь, но он еще и победитель соревнований по борьбе. Правда, женат, но что поделаешь. Он поговорит с женой о разводе, когда дети немного подрастут.

Лидия вызывающе взглянула на меня в ожидании, что я назову ее идиоткой. Я не собирался ничего говорить, но на всякий случай она тут же добавила:

— Не говори того, о чем думаешь.

— Я вообще ничего не думаю, — возразил я.

Лидия вздохнула.

— Ты воспринял новости очень спокойно. — Она покачала головой, словно я ее глубоко разочаровал. — Послушай, Юлий, для меня самой все это очень неожиданно. Ты всегда будешь мне дорог, по-своему. Надеюсь, мы останемся друзьями…

Я перестал ее слушать.

Она еще долго продолжала в том же духе, но я и так знал, что она скажет, за исключением мелких деталей. Когда она заявила, что нашим отношениям пришел конец, я воспринял известие довольно спокойно. Я всегда знал, что Лидия питает слабость к атлетическим мужчинам. Что еще хуже, она не уважала мое творчество. Лидия относилась к фантастическим романам о будущем и приключениях на других планетах с обычным в кругу писателей презрением. И куда могли двигаться наши отношения?

Поэтому я поцеловал ее на прощание, неискренне улыбнулся и направился к офису своего выпускающего редактора. Там я получил второй отказ, который уже больно ударил по моим чувствам.

Контора Марка располагалась в старой части Лондона, у реки. Он работал в старой компании, в старом здании, и большинство сотрудников тоже не блистали первой молодостью. Когда у издательства появлялась нужда в клерках или корректорах, они обычно выбирали домашних наставников и учителей, чьи ученики выросли и больше в них не нуждались, и заново их обучали. Конечно, такой подход годился только для низшего состава. Высокие должности наподобие редакторов занимали свободные люди: они получали зарплату и обладали исключительной привилегией приглашать писателей на долгие деловые обеды, которые тянулись до вечера.

Мне пришлось провести в ожидании около получаса, — очевидно, Марк как раз заканчивал один из своих знаменитых обедов. Я не возражал. Меня не покидала уверенность, что наша беседа окажется краткой, приятной и прибыльной для моего кошелька. Я прекрасно знал, что «Олимпийский осел» — одно из лучших моих творений. Даже название блистало остроумием.

Фантастический роман с едкими отголосками сатиры посвящался одному из знаменитых классических произведений — «Золотому ослу», написанному автором по имени Луций Апулей около двух тысячелетий назад. Я переписал его сюжет в виде легкого комичного приключения о пришествии настоящих Олимпийцев. Вообще я всегда отличался умением справедливо судить о своих книгах и знал, что постоянные читатели будут расхватывать ее с полок…

Когда меня наконец пригласили к Маркусу, он встретил меня осоловелым послеобеденным взглядом. Рукопись лежала у него на столе. Я разглядел пришпиленную к ней рецензию с красной каймой, и у меня появилось первое дурное предчувствие. Рецензия заключала в себе вердикт цензора, а красная кайма означала «обстат» — запрет.

Марк не стал оттягивать плохие новости:

— Мы не сможем ее напечатать. — Он многозначительно оперся на рукопись ладонью. — Цензура ее не пропустила.

— Не может быть! — закричал я, от чего старый секретарь за столом в углу комнаты поднял голову и укоризненно уставился на меня.

— Тем не менее так и есть, — ответил Марк. — Я могу тебе зачитать, что написано в обстате: «Характер книги может обидеть делегацию Галактического объединения, обычно именуемую Олимпийцами…», «…поставить под угрозу спокойствие и безопасность Империи…» — вкратце, там говорится «нет». Переработка книги запрещена. Полное вето; твоя рукопись превратилась в пустую трату бумаги, Юлий. Забудь о ней.

— Но все пишут об Олимпийцах! — выкрикнул я.

— Все писали, — поправил Марк. — А сейчас они уже близко, и цензоры не хотят рисковать.

Он откинулся на спинку стула и потер глаза — было очевидно, что он гораздо охотнее вздремнул бы после обеда, а не разбивал мне сердце. Затем устало добавил:

— Что ты собираешься делать, Юлий? Сможешь принести нам что-нибудь другое? Но ты должен понимать, что писать придется быстро: начальство не любит, когда приходится продлевать договор на срок более тридцати дней. И хорошо! Тебе не отделаться старой отказной писаниной с чердака. К тому же я всю ее видел.

— И как ты себе представляешь, что я напишу новую книгу за тридцать дней? — негодовал я.

Марк пожал плечами — он выглядел сонным и абсолютно равнодушным к моей ситуации.

— Не сможешь — значит, не сможешь. Тогда придется вернуть аванс.

Я моментально успокоился.

— Нет-нет, — ответил я. — Об этом и речи быть не может. Не знаю, успею ли закончить новую книгу за тридцать дней…

— Зато я знаю, — категорически отрезал Марк. В ответ я лишь передернул плечами. — У тебя уже есть идеи?

— Марк, — терпеливо ответил я, — у меня всегда есть идеи. В этом и заключается отличие профессионального писателя от дилетанта — он производит идеи как машина. У меня больше идей, чем мне удастся записать за всю жизнь…

— Так есть или нет? — настойчиво спросил он.

Я сдался, потому что стоит сказать «есть» — и он не отстанет, пока не услышит, в чем она заключается.

— Пока нет, — признался я.

— Тогда тебе лучше отправиться туда, где ты обычно ими обзаводишься, потому что либо ты приносишь нам новую книгу, либо возвращаешь аванс. И на все про все у тебя есть тридцать дней.

Вот такие у нас редакторы. Все они одинаковы! Сперва кажутся воплощением любезности с медом на устах, долгими обедами с приличным вином и радужными разговорами о миллионных тиражах, пока не уговорят тебя подписать контракт. Затем они становятся неприятными, хотят одного — получить готовую книгу. А если они ее не получат или цензоры запретят ее печатать, любезность как рукой снимает и все разговоры сводятся к тому, как эдилы[73] проводят тебя до долговой ямы.

Так что я последовал совету Марка. Знал, куда ехать за идеями. В любом случае в Лондоне их не найдешь. Ни один разумный человек не останется в Лондоне зимой из-за погоды и толпы иностранцев. Я до сих пор не привык видеть в центре города огромных северян, темных индусов и закутанных в слои ткани арабских женщин. Должен признать, что меня вдруг может увлечь красная точка касты на лбу или сверкающие из-под паранджи черные глаза. Видимо, потому, что воображение всегда рисует картины краше того, что видишь перед собой. Особенно если видишь невысоких и невзрачных британских женщин вроде Лидии.

Поэтому я заказал билеты на ночной поезд в Рим, чтобы пересесть там на «Ракету» на подводных крыльях до Александрии. Я собирал вещи в хорошем настроении, не забыл взять широкополую шляпу от солнца, флакон со средством от комаров и, конечно же, стило и чистые таблички с запасом на все путешествие — на случай, если в дороге меня посетит идея. Египет! Там как раз начинается зимняя сессия Всемирной конференции по Олимпийцам, меня будут окружать ученые и астронавты, которые всегда дарили новые фантастические сюжеты… Там тепло…

И там эдилам редактора будет нелегко меня найти, если вдруг идея нового романа откажется меня посетить.

Глава 2 На пути туда, где рождаются идеи

Идея меня не посетила.

Я расстроился, потому что всегда лучше всего писал в поездах, самолетах и на кораблях. Там не отвлекает внезапное желание отправиться на прогулку — негде гулять. Но на сей раз мне ничего не помогало. Пока поезд мчался по мокрой, облетевшей зимней Англии, я сидел над табличкой со стило наготове, но, когда мы нырнули в туннель под Ла-Маншем, табличка по-прежнему оставалась девственно-чистой.

Я больше не мог себя обманывать. Я застрял. Застрял! В голову не приходило ничего, что могло бы развиться в первую сцену нового научно-фантастического романа.

Не первый раз за долгую карьеру меня настигал творческий кризис. Это профессиональная болезнь каждого писателя. Но сейчас он ударил по мне сильнее всего. Я всерьез рассчитывал на успех «Ослиной Олимпиады» и даже подсчитал, что можно приурочить выход книги к тому замечательному дню, когда Олимпийцы прибудут в нашу Солнечную систему, и какую чудесную рекламу мое детище получит благодаря этому знаменательному событию, и какими колоссальными будут продажи… Что гораздо хуже, я успел потратить полученный при подписании договора аванс. Остался лишь кредит, да и того совсем немного.

В очередной раз я задумался, как сложилась бы моя жизнь, выбери я другую работу. Например, если бы остался на гражданской службе, как хотел отец.

Если подумать, у меня не было выбора. Я родился в трехсотый космический год, и мать говорила, что моим первым словом был «Марс». Она рассказывала, как я ввел родителей в небольшое заблуждение: они решили, что я имею в виду бога, а не планету, и долго обсуждали с отцом, не отдать ли меня на воспитание жрецам. Но к тому времени, когда я научился читать, она поняла, что я помешан на космосе. Как и большинство людей моего поколения (особенно тех, что читают мои книги), я вырос на идее космических полетов. Я был подростком, когда на Землю дошли первые фотографии с автоматической ракеты, приземлившейся на планете Юлий звездной системы Центавра. Я с первого взгляда влюбился в хрустальную траву и покрытые серебристой листвой деревья. В детстве я переписывался с мальчиком, который жил в пещерной колонии на Луне и зачитывался приключениями преступников и эдилов, которые гонялись друг за другом по спутникам Юпитера. Естественно, я был не единственным очарованным космосом ребенком, но так и не перерос детского восхищения.

Само собой, я стал писателем научно-фантастических приключенческих романов — все равно больше ничего не умел. Как только мои фантазии начали приносить хоть какие-то деньги, я уволился с должности секретаря одного из имперских легатов на Западном континенте и стал профессиональным писателем.

Я процветал — по крайней мере, в пределах разумного. Если быть честным, я получал достаточный для существования, пусть и нерегулярный доход с двух новелл в год, которые у меня выходили. Остатки и неожиданные премии — например, если по одной из книг снимали фильм или ставили радиоспектакль — тратил на свидания с красивыми женщинами вроде Лидии.

Затем пришло послание от Олимпийцев, и жанр научно-приключенческих романов перевернулся с ног на голову. Случилось самое знаменательное событие за всю мировую историю. Среди звезд галактики действительно обитали другие разумные расы! Мне даже в голову не пришло, что их прибытие затронет меня лично, помимо общей волны восторга.

И сперва все складывалось радостно. Я воспользовался связями в ученых кругах, чтобы получить доступ в альпийскую обсерваторию, где записали первое послание, и услышал его собственными ушами:

Точка треск точка.

Точка писк точка треск точка точка.

Точка писк точка писк точка треск точка точка точка.

Точка писк точка писк точка писк точка треск у-у-у-у-у.

Точка писк точка писк точка писк точка писк точка треск точка точка точка точка точка.

Сейчас оно кажется элементарным, но прошло довольно много времени, прежде чем мы догадались, что содержится в первом послании от Олимпийцев. Конечно, тогда их еще не называли Олимпийцами. Будь на то воля жрецов, их бы и сейчас так не называли — те считают, что мы совершаем богохульство, но как еще назвать похожих на богов созданий, которые спускаются к нам с неба? Имя сразу прижилось, и жрецам ничего не оставалось, кроме как поворчать и смириться. Расшифровал послание мой давний друг Флавиус Самуэлюс бен Самуэлюс. Он же составил ответ, который отослали в космос и который четыре года спустя дал Олимпийцам знать, что их ждет разумная раса.

А пока мы купались в восхитительном открытии: мы не одни во Вселенной! Радость царила повсюду. Рынок космических романов процветал. Моя следующая книга называлась «Боги радио», и ее буквально расхватали с прилавков.

Я думал, счастье будет длиться вечно… И оно могло продолжаться, если бы не чересчур осторожные цензоры.

Пока поезд шел под землей, я спал — проспал все туннели, даже ведущие через Альпы. А когда проснулся, половина пути до Рима осталась позади.

Несмотря на то что табличка упрямо оставалась чистой, я чувствовал себя бодрее. Лидия превратилась в тающее вдали воспоминание, и у меня оставалось еще двадцать девять дней, чтобы написать новую новеллу, а Рим — это Рим! Центр вселенной — по крайней мере, до тех пор, пока Олимпийцы не откроют нам новые тайны космической географии. В любом случае Рим останется величайшим городом мира. Все интересные события происходят именно там.

К тому времени, когда я попросил проводника принести завтрак и переоделся в свежую робу, поезд уже прибыл на вокзал, и я потянулся за остальными пассажирами на перрон.

Я не был в Риме уже несколько лет, но город не изменился. От Тибра по-прежнему несло вонью. Высотные новостройки плотной стеной закрывали древние руины (те становились заметны, только когда подойдешь к ним вплотную). Нещадно донимали мухи. А римская молодежь толпилась около вокзала и предлагала приезжим экскурсии в Золотой дворец (как будто легионеры пропустят их внутрь!), освященные амулеты и своих сестер.

Поскольку я когда-то работал секретарем у проконсула народа чероки, в Риме у меня осталось несколько друзей. Но так как мне не хватило ума позвонить им заранее, никого из них не оказалось дома. Мне пришлось снять номер в высотной гостинице на Палатинском холме. Естественно, он стоил безумно дорого. В Риме все дорого — вот почему люди предпочитают жить на унылых гарнизонных постах типа Лондона. Но я решил, что, пока меня найдут счета, я придумаю сюжет, который придется Маркусу по вкусу. В противном случае пара лишних кредитов не сильно усугубит мое положение. И раз уж на то пошло, я решил порадовать себя личным рабом: выбрал в вестибюле улыбчивого и мускулистого сицилийца, дал ему ключи и велел отнести багаж в комнату, а заодно заказать на завтра билет на катер на подводных крыльях до Александрии. И тут удача повернулась ко мне лицом.

Когда сицилиец нашел меня в кафе, чтобы узнать о дальнейших распоряжениях, он доложил:

— На ваш рейс заказал билет еще один гражданин. Хотите взять с ним одну каюту на двоих?

Просто чудесно, когда обслуга по собственной инициативе старается экономить ваши деньги. Я с одобрением кивнул и поинтересовался:

— Кто он такой? Не хочу, чтобы мой сосед оказался жутким занудой.

— Можете сами посмотреть, гражданин Юлий. Он сейчас в банях. Это иудей, и его зовут Флавиус Самуэлюс.

За пять минут я успел раздеться, обернуться в простыню и оглядеть посетителей тепидария.[74] И сразу же заметил Сэма. Он растянулся, закрыв глаза, на животе, а массажист разминал его толстое старое тело. Я молча вскарабкался на соседнее ложе. Когда он довольно закряхтел и перевернулся на спину, я произнес:

— Здравствуй, Сэм.

Он открыл глаза, но не сразу узнал меня без очков. Сэм долго щурился, и в конце концов по его лицу расползлась улыбка.

— Юлий! — воскликнул он. — Как тесен этот мир! Рад тебя видеть! — И потянулся, чтобы пожать мне руку с ожидаемым радушием.

Что мне нравится во Флавиусе Самуэлюсе больше всего, так это то, что ему нравлюсь я. Что еще мне нравится в Сэме: с одной стороны, он конкурент, а с другой — неиссякаемый источник идей.

Он тоже пишет космические новеллы. Более того, он много раз помогал мне по научной части, и, как только сицилиец упомянул его имя, меня посетила надежда, что Сэм поможет преодолеть настигший меня кризис.

Сэму лет семьдесят, как минимум. На голове не осталось ни единого волоска, зато на макушке красуется большое коричневое пятно, какие появляются с возрастом. Кожа на горле висит мешком, а веки опускаются под собственной тяжестью. Но вы бы ни за что не догадались о его возрасте во время разговора по телефону. Он сохранил быстрый, звонкий тенор двадцатилетнего юноши и светлый ум под стать голосу, причем в высшей степени одаренного юноши. Он очень воодушевленный человек, что сильно усложняет общение с ним, потому что ум Сэма работает быстрее, чем у большинства людей. Иногда с ним трудно разговаривать, поскольку он обгоняет собеседника на три-четыре логических скачка. Вполне вероятно, что его следующая фраза станет ответом на вопрос, который ты только собираешься задать, но еще до конца не продумал.

Неприятная правда жизни заключается в том, что романы Сэма продаются лучше моих. Но я не питаю к нему неприязни из-за этого. У него есть немалое преимущество перед остальными писателями, поскольку он опытный астроном, а о космических приключениях пишет в свободное от работы время, которого у него не много. Большую часть времени он следит за собственным искусственным спутником, который вращается вокруг эпсилона Эридана, планеты Диона. Я не завидую его успеху и таланту, поскольку он щедр на идеи. Как только мы договорились плыть в Александрию в одной каюте, я напрямую попросил его о помощи. Почти напрямую.

— Сэм, — произнес я, — я тут задумался: что для нас означает прибытие на Землю Олимпийцев?

Я выбрал правильного собеседника для подобного вопроса; Сэм знал об Олимпийцах больше, чем кто-либо другой на Земле. Но не стоило ждать от него прямого ответа.

Он встал, обернул вокруг себя робу, жестом отослал массажиста и посмотрел на меня ясными черными глазами, что прятались за кустистыми бровями и полуопущенными веками. В его взгляде читалась дружеская насмешка.

— И зачем тебе срочно понадобился сюжет для новой книги? — спросил он.

— Вот черт! — горестно выругался я и решил говорить начистоту. — Я не первый раз обращаюсь к тебе, Сэм. Только сейчас мне очень нужна помощь!

И я рассказал о запрещенном цензорами романе и редакторе, который немедленно потребовал замены или моей крови — на выбор.

Сэм задумчиво покусывал ноготь большого пальца.

— И о чем твоя книга? — с любопытством спросил он.

— Она написана в стиле сатиры, называется «Ослиная Олимпиада». О том, как Олимпийцы спускаются на Землю при помощи передатчика вещества, но происходит сбой, и один из них превращается в осла. Там есть смешные моменты.

— Не сомневаюсь, Юлий. Они там есть уже несколько десятков столетий.

— Ну, я не говорю, что книга полностью оригинальна…

Сэм покачал головой:

— Я думал, Юлий, что ты умнее. По-твоему, что должны были сделать цензоры? Поставить под угрозу самое значительное событие в истории человечества ради глупой фантазии?

— Она не глупая…

— Глупо рисковать и обидеть их, — твердо перебил меня Сэм. — Лучше выбрать безопасный путь и не писать о них ничего.

— Но о них пишут все!

— При этом еще никто не превращал их в ослов, — резонно заметил он. — Юлий, даже у научно-фантастических домыслов есть предел. Тот, кто пишет об Олимпийцах, и так ходит по лезвию бритвы. Любые домыслы о них могут стать поводом для отказа от встречи, и мы рискуем больше никогда не получить подобного шанса.

— Они не станут…

— Юлий, — с разочарованием протянул он, — ты понятия не имеешь, что они станут или не станут делать. Цензоры приняли правильное решение. Кто знает, какие на самом деле Олимпийцы?

— Ты знаешь, — возразил я.

Сэм засмеялся, хотя в его смехе мне послышались неуверенные нотки.

— Мне бы твою уверенность. Единственное, что нам известно, — они не просто древняя разумная раса. У них высокие моральные стандарты, хотя мы совершенно не представляем, в чем они заключаются. Не знаю, что ты там нафантазировал в своей книге, но, может, ты намекнул на то, что Олимпийцы поделятся с нами удивительными открытиями: лекарством от рака, новыми галлюциногенами, даже секретом вечной жизни…

— И что за галлюциногены они могут привезти с собой? — спросил я.

— Хватит уже! Я серьезно прошу тебя даже не думать о подобном. Суть в том, что твое воображение легко может преподнести ситуацию, которая кажется тебе невинной, но для Олимпийцев будет самым отвратительным и аморальным поступком. Ставки слишком высоки. Нам выпал уникальный шанс, и мы не можем его упустить.

— Но мне необходим сюжет! — взвыл я.

— Ну, — признал Сэм, — не спорю. Дай мне подумать, а пока надо помыться и уходить отсюда.

Пока мы омывались в горячем бассейне, одевались и перекусывали, Сэм болтал о предстоящей конференции в Александрии. Я с удовольствием слушал. Помимо того что его рассказы всегда были увлекательными, во мне начала расти надежда, что я сумею-таки выжать из себя книгу. Если кто-то и мог мне помочь, то только Сэм, а он обожал неразрешимые проблемы. Он просто не мог устоять перед вызовом.

Без сомнения, именно поэтому он оказался первым, кто разгадал череду тресков и писков в послании Олимпийцев. Если принять точку за единицу, писк — за знак «плюс», а треск — за равенство, то «точка писк точка треск точка точка» расшифровывалось как «один плюс один равно двум». Достаточно просто. Для того чтобы заменить их понятия нашими и переложить послание на язык арифметики, не требовался гениальный ум Сэма. Он пригодился для разгадки таинственного «у-у-у-у» в строке «Точка писк точка писк точка писк точка треск у-у-у-у». Что значит «у-у-у-у»? Особое обозначение для цифры четыре?

Конечно, Сэм догадался сразу. Как только он услышал послание в своей библиотеке в Падуа, он отправил по телеграфу решение: «Нам нужно дать ответ. „У-у-у-у“ означает вопросительный знак. Ответ — „четыре“.»

И к звездам полетело ответное сообщение: «Точка писк точка писк точка писк точка треск точка точка точка точка». Человечество написало первую контрольную на вступительном экзамене, и медленный процесс установки контакта начался.

Прошло четыре года, прежде чем Олимпийцы ответили. Очевидно, они находились далеко от Земли. И, что не менее очевидно, их цивилизация давно превзошла наши вылазки в космос и радиосообщение между ближайшими планетами в радиусе двух световых лет, потому что там, откуда пришло их послание, не было планет: оно пришло из точки, где наши телескопы и зонды вообще ничего не обнаружили.

К тому времени Сэма полностью вовлекли в проект. Он первым обратил внимание на то, что звездные странники наверняка решили послать достаточно слабый сигнал, — так они могли удостовериться, что наша технология достаточно развита. Он оказался среди тех нетерпеливых ученых, кто уговорил коллегиум начать передачу разных математических формул, а затем простых сочетаний слов, чтобы те добирались до Олимпийцев, пока мы ждем ответа на предыдущее сообщение. Безусловно, Сэм участвовал в проекте не один. Он даже не попал в число основных исследователей, когда дело дошло до тяжелой работы по составлению общего словаря. Правительство отобрало лучших специалистов по лингвистике и шифрам.

Но именно Сэм заметил еще в самом начале, что время между ответами сокращается. А это означало, что Олимпийцы летят к нам.

К тому времени они начали присылать мозаичные картинки. Они передавались полосой из тире и точек в 550,564 бита длиной. Кто-то догадался, что это квадрат числа 742, и тогда линейную передачу представили в виде квадратной матрицы, где черные ячейки обозначали точки, а белые — тире, и перед учеными неожиданно предстало изображение первого Олимпийца.

Каждый человек помнит ту фотографию. Ее видели все земляне, за исключением слепых. Она красовалась на огромных городских экранах, перепечатывалась в журналах и газетах. Даже слепые слушали подробное, вплоть до атомов, описание, которое зачитывали комментаторы. Два хвоста. Похожий на бороду, свисающий с подбородка отросток. Четыре ноги. Гребень из идущих по позвоночнику шипов. Широко расставленные на выступающих скулах глаза.

Вряд ли кто-то рискнул назвать первого Олимпийца красавцем, но, без всякого сомнения, мы видели перед собой представителя инопланетной расы.

Следующая мозаичная полоса оказалась похожей на первую, и Сэм определил, что она изображает то же самое существо немного с другого ракурса. Олимпийцы прислали сорок одно изображение, чтобы мы смогли рассмотреть его со всех сторон. А затем они начали присылать изображения других соотечественников…

До того момента никому, даже Сэму, не приходило в голову, что мы имеем дело не с одной превосходящей в развитии расой, а с представителями как минимум двадцати двух. Мы получали изображения совершенно разных инопланетян, каждое уродливее и необычнее предыдущего. Это стало одной из причин, почему жрецы возражали против именования их Олимпийцами. Мы придерживаемся довольно широких взглядов на своих богов, но ни один из них не похож на такое изображение, и многие старые жрецы начали бормотать о святотатстве.

На третьей перемене легкого обеда и втором кувшине вина Сэм замолчал на середине описания последнего сообщения от Олимпийцев — они подтвердили получение трактата по земной истории, — поднял голову и ухмыльнулся.

— Придумал, — заявил он.

Я повернулся и заморгал. Честно говоря, я не особо вслушивался в его монолог, потому что мой взгляд привлекла симпатичная киевлянка, разносившая еду и напитки. Я обратил на нее внимание — в смысле, уже после того, как рассмотрел складную фигурку и минимум одежды, — потому что она носила на шее золотой амулет гражданина. Она не была рабыней, от чего стала еще привлекательнее. Я никогда не интересовался рабынями, поскольку это как-то неспортивно, а девушка понравилась мне с первого взгляда.

— Ты меня слушаешь? — раздраженно спросил Сэм.

— Конечно слушаю. Что ты придумал?

— Я нашел решение твоей проблемы. — Он расплылся в улыбке. — Ты напишешь не просто фантастический роман, а откроешь новое направление в фантастике! Книга будет о том, как Олимпийцы не прилетели!

Обожаю, когда одна половина мозга у Сэма занята вопросами, пока вторая делает что-то совершенно другое. Только не всегда могу понять результат.

— О чем ты? Если я напишу, как Олимпийцы до нас не долетели, чем это отличается от того, если я напишу, что они долетели?

— Нет, — отрезал Сэм. — Послушай, что я говорю! Забудь об Олимпийцах. Напиши о будущем, которое может наступить, если их не существует.

Официантка подошла к нашему столику и собирала тарелки. Я прекрасно понимал, что она прислушивается к разговору, так что ответил размеренно и с достоинством:

— Сэм, это не в моем стиле. Пусть мои романы продаются хуже твоих, но у меня тоже есть определенный кодекс чести. Я не буду писать о том, во что не верю.

— Юлий, перестань думать половыми клетками, — от Сэма не ускользнул мой интерес к девушке, — и задействуй свой крохотный мозг. Я говорю о том, что могло произойти в некоем параллельном будущем, если ты понимаешь, о чем я.

— Я ничего не понимаю. Что такое параллельное будущее?

— Будущее, которое может произойти, но не произойдет, — объяснил он. — Например, если Олимпийцы не прилетят к нам.

Я недоуменно потряс головой:

— Но мы же знаем, что они летят на Землю.

— А ты представь, что нет! Представь, что их послание до нас не дошло.

— Но оно дошло, — возразил я. Я никак не мог понять, к чему он клонит.

Сэм вздохнул:

— Видимо, до тебя не достучаться. — Он запахнулся в робу и поднялся. — Занимайся своей официанткой, а я пока напишу несколько писем. Увидимся на катере.

Но по какой-то причине у меня не получилось заняться официанткой. Она заявила, что замужем, мужа любит и ему не изменяет. Я не понимал, почему свободный, законопослушный муж позволяет жене работать в таком заведении, но меня больше задело, что девушка не проявила никакого интереса к моей родословной.

Наверное, лучше пояснить. Видите ли, моя семья имеет некоторые претензии на известность. Специалисты по генеалогии утверждают, что мы происходим из рода того самого Юлия Цезаря. Иногда, под бокал хорошего вина, я упоминаю о нашем славном наследии. Думаю, это стало одной из причин, по которой выскочка Лидия начала со мной встречаться, — она всегда тяготела к знаменитостям. Впрочем, претензия не такая уж и серьезная, ведь Юлий Цезарь умер более двух тысяч лет назад. С тех пор сменилось шестьдесят или семьдесят поколений, не говоря о том, что уважаемый предок оставил множество детей, причем ни один из них не был рожден от его жены. Я даже не похож на римлянина. Вероятно, в мою родословную затесалась парочка-другая северян, потому что я высокий и светловолосый в отличие от любого уважающего себя римлянина.

Тем не менее, даже если я не являюсь законным потомком божественного Юлия, я происхожу из достойной древней семьи и ожидал, что обычная официантка примет это в расчет, прежде чем отказать мне.

Но она не приняла. Когда я проснулся на следующий день — один, — Сэм уже покинул гостиницу, хотя корабль до Александрии отходил только поздно вечером. Я не видел его весь день. Надо сказать, что я его и не искал, потому что проснулся с легким чувством стыда. Почему так получилось, что взрослый человек, известный автор более сорока бестселлеров (или, во всяком случае, неплохо продающихся романов) ждет от кого-то идей?

Я передал свой багаж рабу, выписался из гостиницы и поехал на метро в Римскую библиотеку. Ведь Рим не только столица империи, а еще и научная столица. Огромные старые телескопы на холмах вокруг города сейчас не используются, так как городские огни затмевают небо, да и все оптические телескопы давно размещены в космосе. И все же именно здесь Галилей открыл первую планету за пределами Солнечной системы, а Тичус сделал свою знаменитую спектрограмму последней сверхновой в нашей галактике, через пару десятков лет после первого полета в космос. Традиция живет и поныне — в Риме по-прежнему заседает научная коллегия.

Вот почему мне всегда нравилась Римская библиотека. Оттуда есть прямой доступ к архивам коллегии, причем бесплатный. Я взял пропуск, разложил на предоставленном мне столике стило и таблички и начал просматривать файлы. Где-то должна быть спрятана идея научно-приключенческого романа, равного которому еще не видел свет…

Может, она где-то и пряталась, но я ее не нашел. Обычно мне помогали толковые библиотекари, хотя сегодня я заметил много новичков, в основном иберийцев. Многие из них попали в рабство после прошлогоднего восстания в Лузитании. Одно время на рынке оказалось столько иберийцев, что цена начала падать. Я бы прикупил парочку в качестве вложения, потому что спад долго не продержится — восстания случаются редко, а спрос на рабов постоянен. Но на тот момент у меня было туго с финансами, и к тому же рабов надо кормить. Да и если судить по работникам Римской библиотеки, иберийцы не стоили потраченных на них денег.

Я сдался. На улице прояснилось, меня манило желание прогуляться по городу, и я направился к Остийскому монорельсу.

В Риме, как обычно, кипела жизнь: в Колизее шла коррида, а в Большом цирке — гонки. По узким улочкам толпами бродили туристы. Вокруг Пантеона кружили длинные храмовые процессии, но издалека я не мог рассмотреть, что за богов там сегодня славили. Я не люблю толпу. Особенно римскую, потому что в Риме еще больше чужеземцев, чем в Лондоне: африканцы, индусы, голландцы, северяне — жители любых стран рвутся посетить столицу Империи. А Рим с готовностью устраивает для них зрелища.

Я остановился рядом с одним из них — сменой караула у Золотого дворца. Конечно, цезаря с женой там не было: они отправились в одно из бесконечных официальных турне по колониям или, на крайний случай, почтили своим присутствием открытие какого-нибудь супермаркета. Тем не менее стоящее передо мной алгонкинское[75] семейство с восторгом наблюдало за марширующими легионерами. Я немного понимал по-черокски и попытался узнать у алгонкинов, откуда они, но языки имели мало общего, а глава семейства знал его еще хуже меня, так что мы улыбнулись друг другу и разошлись.

Как только легионеры закончили парадные построения, я направился к поезду. В глубине души я понимал, что следует волноваться о своем финансовом положении. Дарованные мне тридцать дней неумолимо утекали, но я не беспокоился. Меня поддерживала непреклонная вера в лучшее. Вера в то, что мой добрый друг Флавиус Самуэлюс думает над проблемой каким-то уголком своего обширного мозга, даже если остальная его часть занята чем-то другим.

Мне даже в голову не приходило, что возможности Сэма не безграничны. Или его занимают другие дела, более неотложные, чем моя книга, на которую у него просто нет времени.

Я не видел Сэма, когда садился на корабль, и не обнаружил его в нашей каюте. Даже когда зарычали пропеллеры и судно соскользнуло в воды Тирренского моря, он не появился. Я задремал, хотя начинал беспокоиться, что Сэм опоздал к отплытию, но посреди ночи проснулся от шума, когда он, спотыкаясь, входил в каюту.

— Я был на мостике, — ответил он на мое невнятное бормотание. — Спи дальше. Утром поговорим.

Утром я поначалу решил, что ночной разговор мне приснился, поскольку Сэма снова не оказалось в каюте. Но его постель была разобрана, и, когда стюард принес утреннюю порцию вина, он подтвердил, что гражданин Флавиус Самуэлюс находится на борту судна. Причем в каюте капитана, хотя стюард не знал, что он там делает.

Я провел утро на палубе, наслаждаясь солнцем. Катер уже убрал подводные крылья. Ночью мы миновали Сицилийский пролив, и в открытых водах Средиземного моря капитан приказал опустить опоры и выдвинуть гребные винты. Мы скользили по воде со скоростью около сотни миль в час, но катер двигался ровно и гладко. Направляющие лопасти уходили под воду футов на двадцать, так что не вызывали волн и судно шло практически без качки.

Я лежал на спине и, прищурившись, смотрел в теплое южное небо, где над горизонтом поднимался трехкрылый авиалайнер. Он постепенно обогнал нас и скрылся из виду за носом корабля. Самолет летел немного быстрее, зато мы плыли с комфортом, притом что его пассажирам пришлось заплатить за перелет в два раза больше.

Я полностью открыл глаза, когда почувствовал, что надо мной кто-то стоит. И быстро сел, поскольку это оказался Сэм. Он явно не выспался и одной рукой придерживал от ветра широкополую шляпу.

— Где ты был? — спросил я.

— Ты не смотрел новости?

Я отрицательно покачал головой.

— Передачи от Олимпийцев прекратились.

Я распахнул глаза, потому что новости оказались неожиданными и неприятными. Тем не менее Сэм не выглядел расстроенным. Скорее, недовольным. Может, немного озабоченным, но не настолько потрясенным, как я.

— Возможно, ничего страшного не случилось, — заявил он. — Они могли попасть в зону солнечных помех. Солнце сейчас находится в созвездии Стрельца, так что как раз должно оказаться между нами. Мы и так уже несколько дней получали много помех при трансляции.

— Значит, передачи скоро возобновятся? — робко предположил я.

Сэм пожал плечами, взмахом руки подозвал стюарда и заказал ему один из любимых иудеями горячих напитков. Когда он заговорил, то уже не возвращался к Олимпийцам:

— Мне кажется, ты не понял, что я пытался тебе вчера сказать. Попробую объяснить. Помнишь уроки истории? Как Форниус Велло покорил племена майя и подчинил Риму Западные континенты шесть или семь сотен лет назад? А теперь представь себе, что у него ничего не вышло.

— Но он это сделал, Сэм.

— Я знаю, что сделал, — терпеливо возразил Сэм. — Я говорю «представь». Представь, что легионы потерпели поражение в битве при Тихультапеке.

Я рассмеялся, потому что не сомневался, что он шутит:

— Легионы потерпели поражение? Но легионы никогда не проигрывали!

— Неправда. — Сэм неодобрительно посмотрел на меня. Он терпеть не мог, когда другие путали факты. — Вспомни Варус.

— О боги, Сэм! Те события давно мхом поросли. Когда это было — две тысячи лет назад? Во времена Августа Цезаря? В любом случае та битва оказалась лишь временным поражением. Император Друз подавил восстание. Да еще и завоевал для Империи Галлию. Его походы стали одними из первых успехов по ту сторону Альп. В наши дни галлы ничем не отличались от римлян, особенно когда дело доходило до любви к вину.

Сэм покачал головой:

— Представь себе, что Форниус Велло потерпел временное поражение.

Я постарался вникнуть в его мысль, но она далась мне нелегко.

— И какая разница? Рано или поздно легионы все равно завоевали бы континент. Наши войска всегда побеждают.

— Не спорю, — спокойно ответил он. — Но если бы они не сделали этого тогда, часть истории пошла бы другим путем. Не было бы массовых переездов на Запад, чтобы заселить пустые континенты. Ханьцы и индусы не оказались бы окружены с обеих сторон и могли бы сохранить статус независимых государств. Получился бы другой мир. Понимаешь, к чему я клоню? Что я имел в виду под альтернативным миром? История, которая могла случиться, но не случилась.

Я пытался соблюдать вежливость.

— Сэм, — произнес я, — ты только что описал разницу между научно-приключенческим романом и фантастикой. Я не пишу фантастику. К тому же, — мне не хотелось обижать Сэма, — я все равно не думаю, что мир изменился бы так сильно, чтобы дать мне сюжет для книги.

Какое-то время он смотрел сквозь меня, затем повернулся к морю.

— Знаешь, что странно? — без перехода спросил он. — Марсианские колонии тоже не получают сообщений. А их Солнце не загораживает.

— И что это значит? — нахмурился я.

— Хотел бы я знать, — покачал головой Сэм.

Глава 3 Старая Александрия

Фаросский маяк сиял в лучах закатного солнца. Мы входили в порт Александрии — корабль снова выпустил подводные крылья, но шел на маленькой скорости, и прилив качал нас из стороны в сторону. Но стоило зайти в гавань, как волны улеглись.

Сэм провел остаток дня в каюте капитана, на связи с научной коллегией, но все же вышел на палубу, когда мы причаливали. Он заметил, как я приглядываюсь к бюро проката на берегу и покачал головой:

— Не беспокойся, Юлий. Слуги моей племянницы позаботятся о твоем багаже. Мы остановимся у нее.

Хорошие новости. Отели в Александрии почти такие же дорогие, как в Риме. Я поблагодарил Сэма, но он меня даже не слушал. Передал наши сумки носильщику из поместья племянницы — небольшого роста арабу, который оказался гораздо сильнее, чем выглядел, — и исчез в здании Египетского сената, где должна была состояться конференция.

Я поймал мотоцикл с коляской и дал водителю адрес племянницы Сэма.

Не важно, что считают сами египтяне, но Александрия всего лишь маленький грязный город. У чоктов столица и то побольше, а у киевлян — чище. И знаменитая Александрийская библиотека — не более чем шутка. После того как мой предок (по крайней мере, я считаю его таковым) Юлий Цезарь сжег ее дотла, египтяне отстроили все заново. Но она настолько старомодна, что там нет ничего, кроме книг.

Дом племянницы Сэма стоял в обшарпанном квартале этого обшарпанного города, всего в нескольких улицах от гавани. Туда доносился скрежет портовых лебедок, но их заглушал уличный шум, насыщенный грохотом грузовиков и проклятиями водителей, которые пытались подрезать друг друга на узких поворотах. Дом оказался просторнее, чем я ожидал. Но, по крайней мере снаружи, о нем сказать было нечего. Стены покрывал не мрамор, а дешевая египетская штукатурка, а по соседству стояли бараки с рабами напрокат.

Я напомнил себе, что хотя бы за постой с нас ничего не возьмут, и стукнул ногой в дверь, громко позвав дворецкого.

Но открыл мне вовсе не дворецкий. Передо мной стояла племянница Сэма, и ее внешность стала приятным сюрпризом. Почти с меня ростом и такая же светловолосая. К тому же она оказалась молода и хороша собой.

— Должно быть, вы Юлий, — произнесла она. — Я Рашель, племянница гражданина Флавиуса Самуэлюса Бен Самуэлюса. Добро пожаловать в мой дом!

Я поцеловал ей руку. Мне нравится этот киевский обычай, особенно при встрече с незнакомыми девушками, которых я надеюсь узнать поближе.

— Ты не похожа на иудейку, — сказал я.

— А вы не похожи на писаку научных романов, — ответила девушка. Ее голос звучал чуть теплее слов, но не намного. — Дяди Сэма пока нет, и я боюсь, что меня ждет неотложная работа. Базилий покажет вам комнаты и принесет напитки, чтобы освежиться с дороги.

Обычно я произвожу на молодых женщин более приятное впечатление. Хотя надо признать, что обычно я и тщательнее работаю над ним. Рашель просто застала меня врасплох. Я ожидал, что племянница Сэма будет более-менее похожа на него, разве что без лысины и морщин. Как я ошибался!

Насчет дома, кстати, тоже. Он был большим, около дюжины комнат, не считая помещений для слуг и атриума с крышей из отражающей пленки, которая защищала от жары и палящего солнца.

Знаменитое египетское солнце стояло в зените, когда Базилий, дворецкий Рашель, проводил меня в мою комнату. Она оказалась приятной, свежей и светлой, но Базилий предложил мне выйти во дворик и принес вина и фруктов. Я присел на удобную скамью у фонтана. Сквозь пленку солнце не слепило глаза и не обжигало, а всего лишь приятно грело. Свежие фрукты тоже радовали: ананасы из Ливана, апельсины из Иудеи, яблоки из дальних стран вроде Галлии. Единственное, что меня не устраивало, — Рашель заперлась в своих комнатах и лишила меня возможности представить себя в лучшем свете. Тем не менее она не забыла о моем удобстве и оставила слугам соответствующие указания. Базилий хлопнул в ладоши, и слуга принес стило и таблички — на случай, если я захочу поработать. Я удивился, поскольку и сам Базилий, и второй слуга оказались африканцами, — они обычно обходили стороной политические волнения и неурядицы с эдилами, так что рабов среди них было не много.

Фонтан был выполнен в виде статуи Купидона. При других обстоятельствах я счел бы это хорошим знаком, но сейчас он ничего не значил. Нос Купидона облупился, да и сам фонтан выглядел намного старше Рашель. Я решил было посидеть там, пока девушка не выглянет во дворик, но, когда спросил о ней Базилия, тот наградил меня деликатным и в то же время укоризненным взглядом.

— Гражданка Рашель занята работой весь день, гражданин Юлий, — сообщил он.

— Да? И чем же она занимается?

— Гражданка Рашель — одна из видных историков нашего времени. Она часто работает до позднего вечера. Я подам ужин вам и ее дяде в удобное для вас время.

Он выглядел довольно услужливым.

— Благодарю, Базилий, — откликнулся я. — Я, наверное, прогуляюсь пару часов. — Но когда он уже повернулся, чтобы вежливо меня оставить, я не удержался от любопытства и окликнул его: — Ты не похож на опасного преступника. Могу я поинтересоваться, за что ты попал в рабство?

— О, я не сделал ничего плохого, гражданин Юлий, — заверил он. — Обычные долги.

Я довольно легко нашел дорогу к Египетскому сенату. Рядом с ним было оживленное движение, поскольку здание являлось еще и одной из достопримечательностей Александрии.

Заседания там сейчас не велись, что неудивительно. Если подумать, зачем вообще египтянам сенат? Они уже несколько столетий не принимали самостоятельных решений.

Тем не менее сенат подготовился к конгрессу. В нишах храма нашлось место по меньшей мере для полусотни статуй. Там стояли обычные для Египта изображения Амона-Ра и Юпитера, но к приему гостей рядом с ними установили фигуры Ахурамазды, Иеговы, Фрейи, Кецалькоатля и еще дюжины богов, которых я не знал. Их украшали свежие подношения из цветов и фруктов, — видимо, туристы или астрономы не желали оставлять восстановление связи с Олимпийцами на произвол судьбы. Безусловно, большинство ученых являлось агностиками. Я бы даже сказал, что большинство образованных людей являются агностиками. Разве не так? Но даже агностик в трудной ситуации не поленится поднести какому-нибудь божеству кусочек фрукта — на случай, если он все же ошибается.

Снаружи сената розничные торговцы уже устанавливали свои прилавки и стенды, хотя первое заседание открывалось лишь на следующий день. Я купил фиников и побрел дальше, поедая фрукты и изучая мраморные фрески дворца. Они изображали колышущиеся под ветром поля кукурузы, пшеницы и картофеля, которые двести лет назад сделали Египет житницей всей Империи. Никаких упоминаний об Олимпийцах я не нашел. Египтяне вообще не особенно интересуются космосом, предпочитают вспоминать свое славное (как они считают) прошлое. Так что смысла созывать конференцию по Олимпийцам в Александрии не было никакого. Разве только затем, чтобы не тащиться в какой-нибудь северный город в конце декабря.

Огромный зал внутри оказался пустым, только рабы поправляли подушки на скамьях и плевательницы для гостей. Выставочные комнаты наполнял шум — там рабочие устанавливали стенды. Чтобы их не тревожили незваные посетители, свет в ложах для гостей не включали, и там царила темнота.

Мне повезло, что комната для прессы оказалась открыта. Там всегда можно найти бесплатный бокал вина, к тому же я хотел узнать, где все участники. От отвечающего за прием прессы раба толком ничего добиться не удалось.

— Сейчас где-то проходит закрытое совещания, больше я ничего не знаю. Еще по дворцу бродят журналисты и ищут, у кого бы взять интервью.

Когда я расписывался в журнале, он заглянул мне через плечо и добавил:

— А, так вы писатель научной фантастики? Может, кто-нибудь из журналистов захочет с вами поговорить.

Не самое лестное приглашение в моей жизни. И все же я не стал отказываться. Маркус и так при любой возможности донимает меня просьбами выступить перед публикой, так как считает, что это помогает продажам, а на данный момент лучше быть у него на хорошем счету.

Однако журналист не особо мне обрадовался. В подвале сената выделили несколько студий, и, когда я нашел ту, куда меня направил раб, журналист поправлял перед зеркалом прическу. Двое операторов развалились перед телевизором и смотрели комедийный сериал. Когда я представился, журналист оторвался от своего отражения и наградил меня подозрительным взглядом.

— Вы не настоящий астроном, — сообщил он.

Я пожал плечами. Отрицать это было бы глупо.

— И все же, — проворчал он, — лучше найти хоть какой-то сюжет для вечерних новостей. Ладно. Садитесь вон туда и сделайте вид, что знаете, о чем говорите.

Затем он принялся давать указания операторам.

Странное дело… Я успел заметить, что операторы носят золотые амулеты гражданина, а журналист нет. Тем не менее он отдавал им приказы. Мне такое положение дел не нравилось: я не одобрял, когда крупные коммерческие фирмы давали рабам в подчинение свободных граждан. Плохая привычка. Частные учителя, профессора в колледжах — одно дело; рабы могут исполнять эти обязанности не хуже граждан, и обычно их труд гораздо дешевле. Но здесь наблюдалось явное противоречие. У раба должен быть хозяин. В противном случае, как можно называть его рабом? А если позволить рабу стать хозяином, даже в обычной студии телевещания, ирония будет подрывать устои общества.

К тому же они создают нечестную конкуренцию. Свободные граждане нуждаются в занятых ими должностях. В моей профессии нечто похожее случилось несколько лет назад. Появилось двое-трое рабов, которые писали приключенческие романы, но остальные писатели объединились и положили этому конец. Особенно после того, как Маркус купил одну из рабынь и назначил ее редактором отдела. Ни один свободный писатель не хотел с ней работать. В конце концов Маркусу пришлось отправить ее в рекламу, и там она уже никому не мешала.

Поэтому я начал интервью в дурном настроении, и первый вопрос только усилил раздражение. Репортер сразу взял быка за рога:

— Работая над своими романами, вы стараетесь придерживаться научной действительности? Например, вам известно, что Олимпийцы перестали выходить на связь?

Я зло уставился на него, не обращая внимания на камеру:

— А о чем, по-вашему, пишутся научно-приключенческие романы? Как раз о научной действительности. И Олимпийцы не «перестали» выходить на связь, как вы выразились. Наверняка у них случились технические неполадки, возможно вызванные помехами нашего Солнца. Как я писал в своей последней книге, «Боги радио», электромагнитные импульсы подвержены…

Репортер оборвал меня на полуслове:

— Прошло уже… — он бросил взгляд на часы, — двадцать девять часов с момента последней трансляции. Это не похоже на обычные «технические неполадки».

— У них нет никаких причин прекращать с нами связь. Мы уже доказали, что являемся цивилизованной расой, поскольку обладаем развитыми технологиями и больше не ведем войн. Это Олимпийцам объяснили еще в первый год. Как я писал в своей книге «Боги радио»…

Он бросил на меня страдающий взгляд, затем повернулся и подмигнул в камеру.

— Если писатель хочет поболтать о своих книгах, его не остановишь, — сострил он. — Но похоже, что он не хочет воспользоваться своим богатым воображением, пока ему не заплатят. Я прошу выдвинуть несколько гипотез, почему Олимпийцы больше не хотят с нами разговаривать, а он упорно продолжает рекламировать свою писанину.

Будто существуют другие причины давать интервью!

— Послушай-ка, — резко произнес я, — если ты не можешь соблюдать вежливость, когда беседуешь с гражданином, я не собираюсь продолжать разговор.

— Как хотите, — холодно ответил он, затем повернулся к операторам. — Стоп камеры! Пошли обратно в студию. Пустая трата времени.

Мы расстались со взаимной неприязнью, но меня еще глодало подозрение, что Маркус убил бы меня, если бы знал.

За ужином я встретился наконец с Сэмом, но утешений от него не дождался.

— Он, конечно, неприятный человек, — заявил Сэм, — но проблема в том, что, боюсь, он прав.

— Они действительно прекратили нам отвечать?

Сэм пожал плечами:

— Мы больше не находимся на линии Солнца, так что причина не в помехах. Черт! Я очень надеялся на контакт.

— Мне жаль, что так вышло, дядя Сэм, — с сочувствием произнесла Рашель.

К ужину она переоделась в простую белую хламиду без украшений, по виду — из китайского шелка. Одеяние чудесно ей шло. Мне показалось, что под хламидой ничего нет, за исключением хорошо сложенного тела.

— Мне тоже жаль, — проворчал Сэм.

Тем не менее тревога не испортила ему аппетит. Он приступил к первому блюду, чему-то вроде куриного супа с плавающими в нем клецками, и я последовал его примеру. Нам подали истинную домашнюю кухню — никаких куропаток, запеченных в зайце, запеченном в кабане, — но хорошо приготовленную и отлично поданную дворецким Базилием.

— И все же, — Сэм собрал клецкой остатки супа, — я кое-что придумал.

— Почему Олимпийцы замолчали? — спросил я в надежде, что он поделится своим откровением.

— Нет! Насчет твоей книги, Юлий. Моя идея об альтернативном мире. Если ты не хочешь писать о другом будущем, тогда напиши о другом настоящем.

Я даже не успел его ни о чем спросить, поскольку меня опередила Рашель.

— Есть только одно настоящее, Сэм, — мягко напомнила она.

Про себя я полностью с ней согласился. Прекрасно сказано!

Сэм застонал.

— Хотя бы ты не начинала, дорогая, — пожаловался он. — Я говорю о новом жанре приключенческих романов.

— Я не читаю романы, — извинилась Рашель, хотя ее тон и не говорил о раскаянии.

Сэм не обратил на нее внимания.

— Ты же историк? — продолжал он. Девушка даже не потрудилась ответить. И так было очевидно, что она посвятила жизнь работе. — Так вот представь, что история пошла другим путем.

Он со счастливой улыбкой переводил взгляд с племянницы на меня, будто сказанное им имело какой-то смысл. Мы не сумели изобразить ответную радость.

— Но она пошла именно таким, — указала Рашель на пробел в его логике.

— Я сказал, представь! Мы живем не в единственном возможном настоящем, просто так получилось, что ход истории привел к нему! А ведь, кроме него, существовали предпосылки для развития миллионов различных настоящих. Взгляни на ключевые события в прошлом, которые могли пойти иначе. Допустим, Анниус Публиус не открыл бы Западные континенты в тысяча восемьсот двадцатом году от основания Города. Или Цезарь Публиус Терминус не утвердил бы развитие космической программы в две тысячи сто двадцать втором. Неужели вы не понимаете, что я хочу сказать? В каком мире мы бы сейчас жили, не случись все эти события?

Рашель открыла было рот, но ее спас дворецкий. Он появился в дверях и уставился на нее умоляющим взглядом.

Девушка извинилась и ушла посмотреть, зачем она понадобилась на кухне. Я остался наедине с Сэмом.

— Я не собираюсь писать такое, Сэм, — заявил я ему. — И никогда не встречал человека, который бы такое написал.

— О чем я и говорю! Это будет совершенно новый жанр приключенческих романов. Подумай! Разве ты не хочешь стать первооткрывателем?

— Первооткрыватели получают мало, — основываясь на многолетнем жизненном опыте, заявил я. Сэм состроил недовольную гримасу. — Сам напиши такую книгу.

На смену раздражению пришло мрачное выражение.

— Я бы с удовольствием. Но пока не прояснятся дела с Олимпийцами, у меня нет времени на книги. Нет, Юлий, придется тебе заняться ее написанием.

Вернулась Рашель; она выглядела очень довольной. За ней следовал Базилий с огромным серебряным подносом со вторым блюдом.

Сэм сразу повеселел. Да и я тоже. Нас собирались угостить жареным козленком. Я догадался, что Рашель позвали на кухню, чтобы она собственноручно украсила крохотные рожки цветочной гирляндой. Служанка внесла кувшин с вином и заново наполнила наши кубки. Так что мы оказались слишком заняты, чтобы продолжать беседу и ограничились лишь похвалами кулинарному мастерству.

Затем Сэм бросил взгляд на часы.

— Чудесный ужин, Рашель, — поблагодарил он племянницу. — Но мне надо бежать. Так что насчет моей просьбы?

— Какой просьбы? — спросила она.

— Помочь бедняге Юлию выбрать поворотные исторические моменты для романа.

Оказывается, Сэм вовсе не слышал моих возражений. Мне не пришлось отнекиваться — встревоженная Рашель меня опередила.

— Я ничего не знаю о тех периодах, — извиняющимся тоном сказала она. — Публиус Терминус и так далее. Я специализируюсь на раннем историческом периоде после правления Августа, когда власть вернулась к сенату.

— Отлично. — Сэм явно наслаждался собой. — Период как период, ничем не хуже других. Подумай, как могла бы развиваться история, если бы какая-то мелочь сложилась по-другому. Допустим, Август не женился бы на леди Ливии и не усыновил ее сына Друза, чтобы тот наследовал ему. — Он повернулся ко мне в ожидании, что я заражусь его вдохновением. — Наверняка ты найдешь возможность для развития сюжета, Юлий! Знаешь, что я тебе скажу? Вечер только начинается: пригласи Рашель на танцы или еще куда-нибудь. Выпьете, поговорите. Разве не так? Молодежь должна веселиться.

Я не мог возразить — это было самое разумное, что предложил Сэм за последние несколько дней. По крайней мере, я так считал, а Рашель была воспитанной девушкой и не стала спорить с дядей. Поскольку я плохо знал город, позволил ей выбрать место для прогулки. Она стала называть места, и я понял, что Рашель пытается деликатно пощадить мой кошелек. Такого я не мог допустить. В любом случае проведенный с ней вечер наверняка обойдется дешевле, чем гостиничный номер с питанием, и уж точно будет насыщенным.

Мы выбрали местечко рядом с гаванью, на волнорезе. Ночной клуб располагался на верхнем этаже гостиницы, построенной в стиле древних пирамид. Верхушка медленно поворачивалась, и мы по очереди смотрели на огни ночной Александрии, стоящие в порту корабли, а затем на открытое море, где спокойные волны отражали звездный свет.

Я уже приготовился забыть о безумной идее с альтернативными мирами, но Рашель оказалась очень обязательной девушкой. После первого танца она заявила:

— Кажется, я смогу тебе помочь. Во время правления Друза кое-что случилось…

— Нам обязательно об этом говорить? — Я заново наполнил ее бокал.

— Но дядя Сэм так велел. Я думала, ты собираешься начать новое направление в литературе.

— Нет, это твой дядя собирается его начать. Понимаешь, существует некоторая проблема. Никто не спорит, что редакторы все время умоляют дать им что-то новенькое. Но если ты достаточно глуп и действительно попытаешься принести им это новенькое, они его не поймут. Когда они просят нового, имеют в виду книгу в старом добром «новом» жанре.

— Я думаю, — заявила Рашель с уверенностью оракула, но с меньшей путаницей, — что, когда у дяди появляется идея, обычно она себя оправдывает.

Мне не хотелось с ней спорить. Тем более что в большинстве случаев я мог подписаться под ее словами. Поэтому я молча слушал.

— Видишь ли, — продолжала она, — я специализируюсь на передаче власти в период ранней римской истории. Сейчас я изучаю иудейскую диаспору после правления Друза. Ты же знаешь, что тогда произошло?

Я смутно помнил по урокам истории:

— Это был год иудейского восстания?

Рашель кивнула. Она чудесно выглядела, когда кивала, — светлые волосы разлетались, а глаза блестели.

— Для иудеев он стал годом великой трагедии, но ее можно было избежать. Если бы прокуратор Тиберий остался в живых, ничего бы не случилось.

Я кашлянул, чтобы прервать ее.

— Не уверен, что знаю, кто такой Тиберий, — извиняющимся тоном признался я.

— Он был прокуратором Иудеи, причем хорошим правителем, честным и справедливым. Брат императора Друза,[76] о котором говорил дядя, — сына Ливии, усыновленного наследника Цезаря Октавиана Августа. Друз восстановил власть сената после того, как Август правил фактически единолично. Так вот, Тиберий был лучшим правителем за всю историю Иудеи, а Друз — лучшим императором. Тиберий умер за год до восстания; говорят, он съел испорченный инжир, хотя его могла отравить супруга — Юлия-старшая, дочь императора Августа от первой жены…

Я в панике замахал руками.

— Столько имен, я начинаю путаться, — пришлось признаться мне.

— Главное запомнить, кто такой Тиберий. Останься он в живых, восстания, скорее всего, не произошло бы. Следовательно, и диаспора бы не возникла.

— Понятно. Еще потанцуем?

Рашель нахмурилась, но потом улыбнулась:

— Возможно, это не слишком занимательный предмет, разве что для самих иудеев. Хорошо, давай потанцуем.

И танец оказался замечательной идеей. Он дал шанс убедиться в том, что глаза, уши и нос так настойчиво мне твердили: передо мной в высшей степени привлекательная молодая женщина. Перед поездкой в клуб Рашель переоделась, но, к счастью, новое платье оказалось не менее мягким и облегающим, чем то, в котором она была за ужином, и я с удовольствием касался ее рук и спины.

— Прости, если выгляжу глупо, — прошептал я. — Я мало знаю о древней истории. Первая тысяча лет после основания Рима для меня пробел.

Рашель не стала уточнять, что она-то знает ее прекрасно, и просто двигалась в такт музыке. Вдруг она выпрямилась и заявила:

— Я придумала еще кое-что. Давай вернемся за столик.

Но не смогла сдержаться и принялась рассказывать еще на площадке, пока мы пробирались между танцующими:

— Давай возьмем твоего предка Юлия Цезаря. Он завоевал Египет и покорил Александрию. Но представь, что египтяне отбили нападение! Ведь у них действительно почти получилось выстоять.

Теперь я слушал ее внимательно. Значит, она заинтересовалась мною, раз спрашивала Сэма о моей родословной.

— Юлий не мог проиграть, — возразил я. — Он не проиграл ни одной войны! В любом случае…

Я с удивлением обнаружил, что начинаю воспринимать безумную идею Сэма всерьез. Как вообще написать такую книгу? Если бы легионы потерпели поражение, весь мир изменился бы.

— Ты можешь представить себе мир, где власть не принадлежит Риму?

— Нет, — ласково ответила Рашель. — Но это твоя работа, а не моя.

Я потряс головой:

— Это слишком странно. Я не смогу заставить читателей в это поверить.

— Попробуй, Юлий! В подобной завязке кроется интересная возможность. Один раз Друз едва не дожил до того, чтобы стать императором. Его тяжело ранили в битве в Галлии, когда Август был еще жив. Тиберий… Ты запомнил Тиберия?

— Да-да, его брат. Тот, который тебе нравится. Друз назначил его прокуратором Иудеи.

— Именно он. Так вот, Тиберий скакал днями и ночами без передышки, чтобы доставить Друзу лучших римских врачей. Он едва успел, и они с трудом выходили брата.

— И?.. Что тогда?

— Не знаю. — Рашель в смятении опустила глаза.

— Думаю, я смогу развить сюжет, — задумчиво протянул я и разлил по бокалам вино. — Особенно если ты поможешь мне с деталями. Допустим, Тиберий стал императором вместо Друза. Ты говоришь, что он был достойным человеком. Значит, он поступил бы примерно так же, как и его брат, — восстановил власть сената. Даже я знаю, что Август и мой достопочтенный прапрадедушка Юлий практически лишили сенаторов права голоса…

Я остановился, настолько меня поразили собственные рассуждения. Неужели я начинал всерьез воспринимать сумасшедшее предложение Сэма? Однако все не так плохо. По крайней мере, Рашель начала лучше ко мне относиться.

Эта мысль придала мне жизнерадостности. Она поддерживала меня во время последующих танцев и часового урока истории из ее прекрасных уст… и вплоть до того момента, когда ночью я на цыпочках выбрался из своей комнаты и обнаружил под ее дверью спящего на коврике Базилия с толстой дубиной под боком.

Остаток ночи я плохо спал.

Частично виноваты гормоны. Умом я понимал, что Рашель не хочет видеть меня в своей спальне, иначе она не оставила бы на страже слугу. Но моим гормонам это не нравилось. Они впитали ее запах, вид и прикосновения, а сейчас жаловались, что их обманули.

Но больше всего мне мешало то, что я часто просыпался и думал о финансовом крахе.

Бедность не так уж плоха. Любому писателю приходится с ней сталкиваться в перерывах между гонорарами. Это раздражает, но не является трагедией. Никого еще не забирали в рабство за бедность.

Но я наделал довольно крупных долгов, а неуплаченные кредиты ведут прямиком к рабству.

Глава 4 Конец мечты

На следующее утро я проснулся поздно, разбитым и в плохом настроении. Мне пришлось поймать мотоцикл с коляской, чтобы доехать до сената. Поездка получилась долгой: по мере приближения к дворцу движение становилось все плотнее. Я видел издалека, как выстраиваются парадные ряды легионеров: к сенату приближалась сопровождающая фараона процессия для открытия конференции. Водитель не смог подъехать поближе, и мне пришлось наблюдать за церемонией с внешней площади, вместе с толпой туристов.

Фараон сошла с украшенных королевских носилок. По толпе пронесся нежный довольный отголосок — что-то среднее между смешком и вздохом. Туристы получили зрелище, ради которого собрались. Они напирали на убранные в ножны мечи легионеров, пожирая глазами фараона. Та шла с обнаженной головой и в стелющейся по земле мантии к святилищам вокруг здания сената. С должной почтительностью, неторопливо она приносила подношения, туристы щелкали фотоаппаратами, и я начал беспокоиться о времени. Что, если из уважения к участникам конференции она решит обойти все пятьдесят святилищ? Но после поклонения Изиде, Амону-Ра и матушке-Нилу фараон направилась во дворец, чтобы объявить конференцию открытой. Легионеры расслабились. Туристы стали потихоньку расходиться по своим автобусам, фотографируясь на фоне достопримечательностей, а я последовал за фараоном внутрь. Она произнесла хорошее — я имею в виду короткое — вступительное обращение. Единственное, что выбивалось из общей картины, — фараону пришлось обращаться практически к пустому залу: зал заседаний Египетского сената вмещает две тысячи посетителей, а сейчас в нем собралось от силы полторы сотни. Большинство слушателей разбились на небольшие группки в боковых проходах и задних рядах и не обращали никакого внимания на фараона. Думаю, это стало одной из причин, почему она так сократила парадную речь. Только что рассказывала, как научные исследования огромной Вселенной продолжают древние традиции Египта, — причем ее никто не слушал — и через миг замолчала, передала державу и скипетр одному из помощников и с достоинством удалилась со сцены в боковое крыло.

Но разговоры продолжились. Естественно, все говорили об Олимпийцах. Даже когда на подиум вышел президент конференции и объявил о начале первой сессии, зал оставался полупустым. По крайней мере, большинство группок перекочевали в сидячие ряды, но и там продолжали перешептываться.

Даже ораторы выглядели так, будто им неинтересно слушать самих себя. Первым выступал почетный деятель в отставке из южных провинций Египта. Он дал краткий обзор известных фактов об Олимпийцах. И произнес свою речь в такой спешке, будто диктовал ее писцу. И все-таки главная проблема заключалась в том, что речь была написана заранее, когда коммуникация с Олимпийцами шла полным ходом и никому даже в голову не приходило, что она может прерваться. Поэтому обзор выглядел никому не нужным.

Я люблю посещать научные конгрессы вовсе не для того, чтобы послушать выступления, — такую же информацию легко получить из журналов в библиотеке. И даже не ради последующих дискуссий, хотя порой из них можно почерпнуть полезные закулисные знания. Я прихожу за тем, что про себя называю «шумом науки», — за своеобразным жаргоном, на котором разговаривают друг с другом ученые разных специальностей. Обычно я сажусь в задних рядах, подальше от других посетителей, кладу на колени табличку и держу наготове стило, чтобы записывать обрывки диалогов, а затем вставить их в новую книгу.

Но сегодня мне не везло. Дискуссии не получалось. Ораторы один за другим поднимались на подиум и зачитывали с бумажки свои речи, торопливо отвечали на пару поверхностных вопросов и уходили. И с каждым выступающим аудитория уменьшалась. Наконец я понял, что здесь собрались только те, кого вынудили обязанности, и ни одним человеком больше.

Скука заставила меня решить, что бокал вина и легкая закуска выглядят намного привлекательнее, чем сидение с пустой табличкой. Я вышел в фойе и обнаружил его практически пустым. Никто не знал, где Сэм, и я не заметил ни одного знакомого лица. К середине дня президент конференции смирился с неизбежным и объявил, что следующие сессии откладываются на неопределенный срок.

День прошел впустую. Но я лелеял надежды на плодотворную ночь.

Рашель встретила меня новостями: Сэм сообщил, что задерживается и не успеет к ужину.

— Он не сказал, где он?

Девушка отрицательно покачала головой.

Я бы и сам мог догадаться, что Сэм занят чем-то важным. Я рассказал Рашель о провале конференции, но затем меня посетила замечательная идея, и я повеселел:

— Может, поужинаем в ресторане?

Рашель твердо отклонила предложение. Из тактичности она не стала упоминать деньги, хотя я уверен, что Сэм посвятил ее в мое шаткое финансовое положение.

— Мой повар лучше любых ресторанов, — заявила девушка. — Мы поедим дома. Никаких излишеств, простой ужин на двоих.

«На двоих» — как это ласкало слух! Базилий расставил ложа буквой «V», так что наши головы оказались близко друг к другу, а низкие столики с блюдами — на расстоянии руки между нами. Как только Рашель возлегла на ложе, она призналась:

— У меня сегодня толком не вышло поработать. Я никак не могу выкинуть из головы твою идею.

— С одной стороны, я польщен, но с другой — мне жаль, что испортил тебе рабочий день.

Рашель пожала плечами и продолжала:

— Я немного почитала о том периоде, особенно о малоизвестном иудейском проповеднике по имени Иешуа из Назарета. Ты о нем слышал? Его мало кто знает, но в те времена у него было много последователей. Они назывались крестианами и вели себя довольно вызывающе.

— Боюсь, что я мало знаком с историей Иудеи, — признался я, что было чистейшей правдой. Но потом добавил: — Но мне хотелось бы узнать ее получше. — Что уже являлось откровенной ложью, по крайней мере до недавнего времени.

— Конечно, — с готовностью заявила Рашель. Я не сомневался, что в ее глазах выглядело совершенно логичным, если все захотят побольше узнать о послеавгустовском периоде. — Этого Иешуа судили за подстрекательство к мятежу и приговорили к смерти.

— Даже не к рабству? — удивленно заморгал я.

Она покачала головой:

— В те времена преступников не только обращали в рабство, их подвергали физическим наказаниям. Даже казнили, порой варварскими способами. Но прокуратор Тиберий решил, что наказание слишком сурово, и отменил смертный приговор. Он приказал выпороть Иешуа и отпустить. Я считаю, Тиберий принял правильное решение, иначе последователи сделали бы из Иешуа мученика, и одним богам ведомо, к чему это могло привести. А так крестиане со временем просто исчезли. Базилий, принеси следующую перемену!

Я с живым любопытством наблюдал, как Базилий отправился выполнять приказ. Следующим блюдом оказались жаворонки с оливками. В душе я возрадовался, и не только потому, что любил это блюдо. «Простой ужин» на деле оказался более изысканным, чем вчерашний с дядей. Мои надежды продолжали усиливаться.

— Можно кое о чем тебя спросить, Рашель? Ты иудейка. Или я ошибаюсь?

— Конечно!

— Тогда я немного запутался. Я думал, что иудеи верят в бога Иегову.

— Так и есть, Юлий.

— Но… — Я замялся. Я не хотел испортить наши отношения, но меня снедало любопытство. — Ты сказала «богам ведомо». Разве это не противоречит вашей вере?

— Вовсе нет, — достаточно вежливо откликнулась Рашель. — Иегова оставил свои заветы на вершине горы, а людям их принес его великий пророк Моисей. Заветы очень понятны и недвусмысленны. В одном из них говорится: «Да не будет у тебя других богов перед лицом моим». У нас их и нет, понимаешь? Иегова — наш первый бог, перед ним нет других богов. Все это растолковывается в каббалистике и трудах раввинов.

— Так вы живете по толкованиям раввинов?

Рашель задумчиво наклонила голову:

— В какой-то мере, да. Мы чтим свои традиции, Юлий, и стараемся им следовать, а раввины их доступно истолковывают.

Она перестала есть, и я тоже остановился. Мечтательно потянулся и погладил ее по щеке.

Рашель не отстранилась, но и не ответила. Через миг она сказала, не поднимая глаз от тарелки:

— Например, существует традиция, что женщина должна выходить замуж девственницей.

Моя рука отдернулась сама по себе, без сознательной команды.

— Вот как?

— И раввины в своих трудах определяют традицию в той или иной степени. Они завещали, что каждую ночь глава семьи должен провести один час на страже у дверей спальни незамужней дочери. А если глава дома отсутствует, его обязанности исполняет доверенный слуга.

— Понятно, — произнес я. — А ты не была замужем?

— Еще нет. — Рашель вернулась к еде.

Я тоже никогда не был женат, хотя меня трудно назвать девственником. Я ничего не имел против брака. Просто жизнь вольного писателя трудно назвать стабильной или обеспеченной. К тому же мне пока не встретилась женщина, с которой хотелось бы провести жизнь… Если воспользоваться словами Рашель, «еще нет».

Я постарался больше не думать об этом. Если раньше мое финансовое положение балансировало на грани, то сейчас оно приближалось к катастрофическому.

На следующее утро я задумался, чем бы занять день, но Рашель решила эту задачу за меня. Она ожидала меня в атриуме.

— Присядь, Юлий. — Она похлопала по скамье рядом с собой. — Я вчера поздно легла спать, думала о твоей книге, и вот что пришло мне в голову. Представь, что Иешуа все же казнили.

Я надеялся на немного другой прием и, честно говоря, совершенно забыл об иудейской истории. Но все равно с удовольствием присел рядом с Рашель в уютном, милом дворике, где сквозь прозрачную крышу сияло солнце.

— Да? — вежливо поинтересовался я и поцеловал Рашель руку в качестве приветствия.

Она немного подождала, прежде чем деликатно ее отнять.

— Идея заключает в себе довольно интересные возможности, Юлий. Видишь ли, Иешуа наверняка стал бы мучеником. А в таких обстоятельствах его последователи — крестиане еще долго могли процветать. Возможно, они могли сыграть важную роль в истории. В те времена Иудею постоянно сотрясали волнения, ходили слухи и предсказания о появлении пророков и переменах в обществе. Крестиане могли даже стать доминирующей силой в Иудее.

— Это прекрасно, что ты гордишься своими предками, Рашель, — как можно тактичнее произнес я. — Но какая, по большому счету, разница?

Очевидно, я оказался недостаточно тактичен. Девушка повернулась ко мне и нахмурилась. Я судорожно соображал, как бы прикрыть свою оплошность.

— Представь, — быстро продолжал я, — что изменения вышли за пределы Иудеи.

Рашель нахмурилась еще больше, но на сей раз от недоумения:

— В каком смысле «за пределы Иудеи»?

— Представь, что крестианство Иешуа — как ты его назвала — стало религией или философией.

— Я бы сказала, что в нем есть понемногу и того и другого.

— Значит, религиозная философия. Представь, что оно распространилось почти по всему миру, а не только в Иудее. Это может оказаться интересным.

— Но ничего такого…

— Рашель, — я ласково прижал палец к ее губам, — мы говорим о том, что могло бы быть, помнишь? Каждый писатель может позволить себе одну большую ложь. Пусть это станет моей ложью. Представим, что иудейское крестианство стало мировой религией. А Великий город станет — как бы его обозвать — резиденцией Синедриона крестиан. И что потом?

— Я понятия не имею, а ты? — Рашель смотрела на меня с любопытством и подозрением.

— Почему бы и нет. — Я обратился к богатому воображению закаленного писателя. — Может статься, что будут развиваться те обстоятельства, которые господствовали тогда в Иудее. Весь мир расколется на секты и фракции, и они будут сражаться между собой.

— Войны? — непонимающе переспросила она.

— Глобальные войны. Почему бы нет? Ведь именно так было в Иудее? И они могут продолжить воевать вплоть до наших дней. Ведь что объединяет нашу планету в последние две тысячи лет? Только навязанный и поддерживаемый Римом мир. А без него… — я продолжал все быстрее и заодно делал в уме пометки, — без него все европейские племена превратились бы в независимые города-государства. Как у греков, только больше. И могущественнее. А они сражаются — франки с северянами, те с бельгийцами — и все с кельтами.

Рашель покачала головой.

— Люди не настолько глупы, Юлий, — возразила она.

— Откуда ты знаешь? В любом случае мы говорим о научной фантастике, милая. — Я не дал ей времени возразить на ласковое обращение, хотя она и не сделала подобной попытки. Я продолжал говорить: — Люди будут настолько глупы, насколько мне нужно. Главное — заставить читателей поверить в это. Но я еще не дошел до лучшей части. Давай представим, что крестиане истово относятся к своей религии. Они и шагу не сделают вопреки воле своего бога: как повелит Иегова, так и будет. Понимаешь? Это означает, например, что им совершенно неинтересны и не нужны научные открытия.

— Прекрати! — возмутилась Рашель. — Неужели ты думаешь, что иудеи не понимают важности науки? Что мне или дяде Сэму неинтересны научные открытия? А ведь мы коренные иудеи.

— Но вы не крестиане, солнце мое. Это огромная разница. Почему? Потому что я так сказал, а это моя история. Так что давай представим, — я ненадолго задумался, — да, давай представим, что крестиане пережили долгий период интеллектуального застоя, а затем… — я снова замолчал, не потому, что не знал, что будет дальше, но для драматического эффекта, — а затем появились Олимпийцы!

Рашель непонимающе уставилась на меня.

— Да? — неопределенно спросила она.

— Разве ты не видишь? И этот иудейский крестианский мир, погруженный в темную дремоту невежества, не имея ни воздушного сообщения, ни электронных средств связи, ни даже печатных изданий или обычного транспорта, нос к носу столкнулся с высокоразвитой технологической цивилизацией из космоса!

Она наморщила лоб, пытаясь понять, куда я клоню.

— Это приведет к мощнейшему культурному потрясению, — объяснил я. — Не только для людей на Земле. Возможно, Олимпийцы посмотрят на нас, увидят, что мы отстаем в развитии и разделены на воюющие нации, и… Что они сделают? Наверняка развернут свои корабли и больше никогда не заглянут сюда. Это конец книги!

Рашель поджала губы.

— А вдруг они именно так и поступили? — осторожно спросила она.

— Но явно не по этой причине. Я же сейчас говорил не о нашем мире, а о том, что могло произойти.

— Звучит немного притянуто.

Я радостно закивал:

— С этого и начинается мастерство писателя. Ты просто не понимаешь научной фантастики, дорогая. Писатель обязан завести свою идею так далеко, как она ему позволит, — до абсолютного предела достоверности, до той точки, где еще шаг — и весь сюжет рухнет под весом абсурдности. Поверь мне, Рашель. Я заставлю их поверить!

Она все еще сидела с поджатыми губами, но я не стал ждать, пока она заговорит. Я ухватил птицу удачи за крыло, наклонился и поцеловал ее в губы, как уже давно мечтал сделать.

— Мне нужен писец, — заявил я. — Надо записать все это, пока я не забыл. Я вернусь, когда смогу, а пока…

И я снова поцеловал ее, нежно, крепко и долго; и она не смогла утаить, что тоже целует меня в ответ.

Как оказалось, близость к баракам наемных рабов имеет свои преимущества. Я быстро нашел писца за приемлемую цену, а управляющий даже позволил мне занять на ночь одну из комнат для совещаний. К рассвету я надиктовал две первые главы и общий сюжет «В крестианский мир». Теперь меня ждала обычная работа. Когда появляется общий сюжет, персонажи сами приходят ко мне, и надо всего лишь ненадолго закрыть глаза, чтобы понять, что случится дальше, а затем открыть и диктовать писцу. В данном случае писцам, поскольку через несколько часов первый выдохся и мне пришлось нанять второго, а затем третьего.

Я не спал, пока не закончил книгу. По моим подсчетам, я работал над ней пятьдесят два часа без перерыва — самый долгий отрезок за многие годы. Я оставил рукопись для переписки начисто, а управляющий бараками согласился отнести ее в службу доставки в гавани и отправить авиаэкспрессом Маркусу в Лондон.

Когда я наконец добрался до дома Рашель, все уже спали. Я с удивлением обнаружил, что еще темно, — до рассвета оставалось чуть больше часа.

Базилий впустил меня в дом, с удивлением разглядывая запавшие глаза и щетину.

— Не буди меня, пока я сам не проснусь, — приказал я.

Рядом с кроватью лежал аккуратно сложенный журнал, но я даже не взглянул на него. Я лег в постель, повернулся на бок и провалился в сон.

Я проспал часов двенадцать, не меньше. Базилий принес поесть, побрил меня, и, когда я наконец вышел в атриум, уже близился закат и меня ждала Рашель. Я рассказал ей о книге, а она — о последнем послании Олимпийцев.

— Последнем? — возразил я. — Откуда ты знаешь, что оно последнее?

— Потому что они так сказали, — грустно подтвердила она. — Они сказали, что прекращают все трансляции.

— О… — Я задумался о последствиях. — Бедный Сэм!

Рашель тоже выглядела такой расстроенной, что мне пришлось прижать ее к себе.

Утешение переросло в поцелуи, и, когда мы посвятили этому приятному занятию достаточно времени, Рашель отстранилась и улыбнулась мне.

Слова по собственной воле сорвались у меня с языка. Я сам удивился, когда услышал их наяву.

— Рашель, я бы хотел, чтобы мы поженились.

Она выпрямилась и разглядывала меня теплым, немного насмешливым взглядом:

— Ты делаешь мне предложение?

Я всегда обращал тщательное внимание на грамматику и построение фраз:

— Это сослагательное наклонение, дорогая. Я сказал, что хотел бы, чтобы мы поженились.

— Я так и поняла. Поэтому я хочу знать, ты просишь меня исполнить твое желание?

— Нет… черт… да! Но сперва мне бы хотелось иметь право просить твоей руки. К сожалению, те, кто пишет научную фантастику, не имеют прочной почвы под ногами. А то, как ты живешь…

— То, как я живу, — ответила она, — обеспечивается наследством, которое оставил мне отец. Если я выйду замуж, оно никуда не денется.

— Но это твое наследство, дорогая. Я беден, но я не хочу стать нахлебником.

— Ты не станешь нахлебником, — мягко ответила Рашель, и я понял, что она тоже тщательно подходит к грамматике.

Мне потребовалось собрать всю волю в кулак, но я сумел выдавить:

— Рашель, скоро должен прийти ответ от редактора. Если этот новый вид приключенческих романов приживется… Если он окажется популярным, как я надеюсь…

— Да? — подбодрила она.

— Тогда я смогу с чистой совестью попросить твоей руки. Но пока я ничего не знаю. Маркус уже должен получить книгу, но мне неизвестно, прочел ли он ее. И я не узнаю о его решении, пока он сам мне не сообщит. А сейчас, из-за этой сумятицы с Олимпийцами, он может неделями не вспоминать…

— Юлий, — Рашель прижала палец к губам, — позвони ему сам.

Линии были забиты, но я наконец-то прорвался. Поскольку обед давно закончился, Маркус оказался на месте, в офисе. Более того, он был достаточно трезв.

— Юлий, сукин ты сын! — яростно приветствовал он меня. — Где тебя черти носят? Я велю тебя выпороть.

Зато он ничего не сказал о том, что вышлет за мной эдилов.

— Ты уже прочитал «В крестианский мир»? — осторожно поинтересовался я.

— Что? А, та рукопись. Нет, я ее еще не смотрел. Но я ее куплю, не сомневайся. Я говорю об «Олимпийском осле». Ты же понимаешь, что теперь цензоры его не запретят. Более того, я хочу, чтобы ты сделал Олимпийцев чуть тупее и противнее. Нас ждет успех, Юлий! Если подумать, можно еще и фильм по ней снять. Когда ты сможешь приехать и внести правки?

— Ну… скоро, наверное. Я еще не смотрел расписание катеров.

— Каких катеров! Ты вылетишь самолетом, первым рейсом — мы оплатим билет. И кстати, издательство удвоило твой аванс, деньги будут на счете к вечеру.

За десять минут я успел предложить Рашель руку и сердце, уже без сослагательного наклонения, а она быстро и уверенно согласилась. Скоростной перелет до Лондона занял девять часов, но я улыбался всю дорогу.

Глава 5 Когда удача поворачивается лицом

Быть свободным писателем — значит жить в какой-то мере легко и беззаботно. Может, не совсем беззаботно в финансовом плане, зато недостаток денег окупается удобствами в иных областях. Не нужно каждый день ездить на работу, а когда видишь, как незнакомцы в поездах и самолетах читают написанные тобой фразы, тебя охватывает ни с чем не сравнимое удовлетворение. Но быть писателем на пороге выхода бестселлера — значит подняться на совершенно иной уровень. Маркус поселил меня в гостинице рядом с офисом издательства и стоял над душой, пока я превращал несчастных воображаемых Олимпийцев в самых недалеких, никчемных и неприятных существ, каких только видела наша старушка-Вселенная. Чем комичнее выходили из-под моего пера Олимпийцы, тем сильнее восторгался Маркус. Ему вторили коллеги в издательстве, партнеры в Киеве, на Манхэттене, в Калькутте и еще доброй дюжине городов по всему миру. Маркус гордо сообщил, что моя книга одновременно выйдет везде.

— Мы будем первыми, Юлий! — предвкушал он. — Твоя книга станет золотой жилой. Деньги? Конечно, тебя ждут большие гонорары! Скоро ты будешь на вершине успеха!

И он оказался прав. Киностудии заинтересовались настолько, что подписали контракт еще до того, как я закончил правки. Их примеру последовали журналисты, и мне пришлось давать интервью в любую свободную минуту, когда Маркус позволял мне отложить рукопись, позировать для обложек и беседовать с представителями рекламных отделов. В целом у меня не оставалось времени даже вздохнуть до того момента, как я очутился на скоростном авиарейсе в Александрию — на пути к невесте.

Сэм согласился стать посаженым отцом и встретил меня в зале прибытия. Он выглядел постаревшим и усталым, но смирившимся с неизбежным. Пока мы ехали к дому Рашель, где уже начинали собираться приглашенные на свадьбу гости, я попытался поднять ему настроение. Меня переполняло счастье, и хотелось им поделиться.

— По крайней мере теперь ты сможешь полностью вернуться к своей работе, — начал разговор я.

Сэм бросил на меня странный взгляд.

— Писать приключенческие романы? — спросил он.

— Конечно нет! Мне хватает книг, а у тебя есть спутник в далеком космосе. Ты найдешь чем себя занять.

— Юлий, — грустно вздохнул Сэм, — где ты был? Разве ты не видел последнего сообщения Олимпийцев?

— Конечно видел, — обиженно откликнулся я. — Все его видели.

Но когда я задумался, то понял, что о послании мне рассказала Рашель. Я даже не взглянул на тот журнал у кровати, а позже не смотрел новости.

— Я был очень занят, — пристыженно добавил я.

— Тогда ты, наверное, не знаешь, что они не только прекратят с нами всяческое общение, но и уничтожат все наши спутники за пределами Солнечной системы.

Я еще никогда не видел Сэма таким печальным.

— Как так? Если бы спутники прекратили трансляцию, я не пропустил бы такие новости!

— Ты ничего не пропустил, — терпеливо объяснил Сэм. — Информация со спутников еще только двигается к нам. У нас осталось еще несколько лет, а потом выход за пределы Солнечной системы будет для нас закрыт. Юлий, они не хотят видеть нас в космосе. — Он замолчал и уставился в окно. — Вот как все обернулось… Но мы приехали, и тебе нужно идти в дом. Рашель уже устала сидеть под балдахином в одиночестве.

Еще одно преимущество популярного писателя, особенно для тех, кто любит путешествовать, кроется в том, что тебе оплачивают все расходы. Рекламный отдел Маркуса заплатил за все: появления на публике, автографы в книжных магазинах, выступления в колледжах, интервью на телевидении, встречи с издателями, приемы — нам не пришлось скучать, и медовый месяц удался на славу.

Я бы в любом случае чудесно провел медовый месяц с Рашель, но вряд ли бы мы посетили шесть из семи земных континентов, если бы наши чеки не оплачивало издательство. (Мы решили, что навещать Полярную Австралию не стоит — все равно там нет никого, кроме пингвинов.) И среди деловых встреч мы всегда ухитрялись найти время для себя — на пляжах Индии и китайских островах, в чарующих лавках Манхэттена и дюжине других городов Западных континентов. Мы побывали везде!

Когда вернулись в Александрию, нанятые в наше отсутствие строители уже закончили ремонт виллы Рашель — мы решили превратить ее в зимний дом, хотя сейчас на первое место встали поиски деловой резиденции в Лондоне. Сэм жил у Рашель и встретил нас у дверей вместе с Базилием.

— Я думал, что ты в Риме, — сказал я, когда суматоха с вещами улеглась, а Рашель отправилась посмотреть, что сделали с ее банями.

— Пока нет, я все еще пытаюсь понять, что пошло не так. Расследование ведется в Египте, последние сообщения мы посылали отсюда.

Я пожал плечами и сделал глоток принесенного Базилием фалернского вина, затем жестом знатока приподнял бокал в луче света: немного мутновато и слишком долго выдерживалось в бочке. Тут мне пришлось ухмыльнуться самому себе — пару месяцев назад я пришел бы в восторг от дорогого напитка.

— Но мы знаем, что случилось: они решили не идти на контакт с нами.

— Безусловно, — откликнулся Сэм. — Но почему?! Я пытался вычислить, какие сообщения мы отправляли, когда они разорвали связь.

— Думаешь, мы их чем-то обидели?

Он почесал коричневое возрастное пятно на лысой голове и уставился на меня.

— А как ты думаешь, Юлий? — вздохнул он.

— Ну, возможно, — признал я. — И какие сообщения ты подозреваешь?

— Я пока не уверен. Мне пришлось изрядно порыться в архивах. Олимпийцы подтверждали получение каждого сообщения повторением последних ста сорока групп символов…

— Я не знал, что все так сложно.

— Они с самого начала установили такую систему. В последнем сообщении, которое они подтвердили, содержалась история Рима. К несчастью, его длина составляет шестьсот пятьдесят тысяч слов.

— И тебе пришлось перечитать трактат по истории?

— Не только перечитать, Юлий. Нам надо вычислить, что из этого послания не упоминается в предыдущих. Мы задействовали две или три сотни ученых, которые сравнивают его со всеми предшествующими, и единственным совершенно новым добавлением стали данные последней переписи…

— Ты же говорил об истории, — перебил я.

— Новейшая история. Мы посылали современные данные: столько-то всадников,[77] столько-то граждан, вольноотпущенников, рабов. — Сэм замялся и задумчиво добавил: — Павел Магнус — не знаю, слышал ли ты о нем, он алгонкин — заметил, что в статистике мы впервые упомянули рабство.

Я ждал продолжения и, не дождавшись, вопросительно посмотрел на Сэма:

— И что?

— И ничего, — пожал плечами он. — Павел сам принадлежит к рабскому сословию, поэтому неудивительно, что он обратил на это внимание.

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к делу? Разве вы больше ничего не нашли?

— О, мы выдвинули тысячу гипотез! В переписи содержались медицинские данные, и некоторые ученые считают, будто Олимпийцы испугались неизвестного у них смертельного вируса. Может, мы вели себя недостаточно вежливо? Или у них происходила борьба за власть и та сторона, что оказалась у руля, не захотела допускать в галактическое сообщество новые расы?

— И мы не знаем, что заставило их передумать?

— Все гораздо хуже, Юлий, — грустно сказал Сэм. — Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, что заставило их прекратить все отношения с нами и запереть нас в Солнечной системе.

И Флавиус Самуэлюс бен Самуэлюс, мой мудрейший друг, оказался прав. Мы так и не узнали.