Альтернативная история

Гарри Гаррисон, Том Шиппи ПОСЛАНИЕ ПАПЫ

Согласно Англосаксонской хронике, в 865 году «великое войско» викингов высадилось в Англии. Его предводителем — по легенде, но, возможно, и в действительности — был Рагнар Кожаные Штаны. В последующие годы его армия смела соперничавшие династии Нортумберленда, убила Эдмунда, короля Восточной Англии, и прогнала за море Бургреда, короля Марки, заменив его марионеточным правителем. К 878 году все английские земли были завоеваны, кроме Уэссекса. В Уэссексе продолжал борьбу Альфред, последний из пяти братьев. К тому времени викинги обратили против него все силы. На двенадцатую ночь[26] 878-го, когда все христиане еще праздновали Рождество и не задумывались о военных действиях, они внезапно напали на Уэссекс, обосновались в Чиппенгеме и, если верить хронике, вновь изгнали за море множество англичан, принудив остальных покориться. Альфреду пришлось бежать и вести партизанскую кампанию «малыми силами в лесах и болотах». Именно в то время, гласит легенда, ему довелось скрываться в крестьянской хижине, где он, занятый своими проблемами, сжег лепешки доброй хозяйки и получил за это суровую выволочку.

Тем не менее Альфреду удалось выжить, продолжить войну и собрать в Уэссексе армию под самым носом у викингов. Тогда он, вопреки всему, нанес викингам решительное поражение и наконец проявил себя политическим гением. Он весьма милостиво обошелся с вождем викингов Гутрумом: обратил в христианство и стал его крестным отцом. Это привело к установлению сносных отношений между англичанами и викингами и обеспечило безопасность Уэссекса, ставшего основанием будущей Реконкисты Англии сыном Альфреда, его внуком и более отдаленными потомками (среди которых — королева Елизавета).

Многие историки отмечают, что, если бы Альфред не продержался зиму начала 878 года, Англия стала бы государством викингов и нынешний международный язык, возможно, был бы ближе к датскому. Существует и другая вероятность.

В 878 году Альфред и Уэссекс представляли христианство, викинги — язычество. Позднейшая Реконкиста Англии происходила во имя Христа, а не только королей Уэссекса, и монашеские летописи видели в Альфреде предтечу крестоносцев. Однако с его собственных слов нам известно, что к 878 году он был глубоко разочарован бессилием своих церковников. Известно также, что в то время Этельред, архиепископ Кентерберийский, обратился к папе с протестом против вымогательства Альфреда. Возможно, тот всего лишь требовал вклада в борьбу с язычниками. Папа Иоанн направил Альфреду письмо с суровой отповедью — в момент, когда тот, «изнемогая, скитался в лесах и болотах». Это письмо так и не дошло по назначению: посланец не сумел отыскать короля или счел положение слишком опасным для такой попытки. А если бы письмо было получено? Стало бы оно спасительной соломинкой для одинокого, лишенного поддержки Церкви и своих подданных короля, который уже видел, как отступление спасает жизнь его предшественникам? Или же Альфред, как уже было не раз, решился бы на дерзкий и беспрецедентный шаг?

Этот рассказ иллюстрирует последнее предположение.

Альфред, Гутрум, Этельнот, Одда, Убби, епископ Сеолред, как и папа, — исторические личности. Послание папы основано на известных образцах его переписки.

Темная фигура шевельнулась под деревьями, еле видными в густом тумане, и Альфред поднял меч. За ним последняя армия Англии — все восемнадцать человек — тоже взяла оружие на изготовку.

— Спокойно, — сказал Альфред, опустив меч и устало на него опираясь. — Это из деревенских. — Он сверху вниз посмотрел на человека, бросившегося перед ним на колени при виде золотой гривны и браслетов — знаков королевского достоинства. — Сколько их там?

— Две… надцать, мой король, — запинаясь, выговорил крестьянин.

— В церкви?

— Да, мой король.

Викинги были завоевателями, а не грабителями. Они всегда располагались в бревенчатых церквях, оставляя невредимыми крестьянские хижины и дома танов, если только не встречали сопротивления. Их цель была захватить эту страну, а не уничтожить. Туман поднимался, и внизу стала проглядывать темная деревня.

— Чем они заняты?

Словно в ответ, дверь церкви распахнулась, обозначившись в темноте красным квадратом, и в ней мелькнули шатающиеся фигуры. Прежде чем дверь снова захлопнулась, в воздухе повис женский визг, заглушенный восторженным ревом.

Королевский капеллан Эдберт гневно выпрямился. Он был тощ — кожа да кости, весь жирок сгорал в пламени веры. Она же придавала его голосу особую звучность.

— Бесы языческие! Даже в храме Господнем потакают скотской похоти! Да поразит Он их среди греха, и увлечены они будут в дома плача, где червь их…

— Довольно, Эдберт!

Альфред знал, что его капеллан не щадит язычников, поражая их своей тяжелой палицей, и что ему не мешает в этом ни худоба, ни отвращение к пролитию крови, осуждаемому канонами Церкви. Однако разговоры о чудесах только разозлят людей, которые не раз мечтали о Божественной подмоге. Но пока — тщетно. Он вновь повернулся к крестьянину:

— Ты уверен, что их двенадцать?

— Да, мой король.

Соотношение сил не предвещало ничего хорошего: для верной победы требовалось преимущество два к одному. А Годрих все еще кашлял, чуть жив от простуды. Он был из одиннадцати спутников короля, заслуживших право сражаться в первых рядах. Но в этот раз придется найти вескую причину оставить его позади.

— Для тебя у меня самое важное поручение, Годрих. Если атака не удастся, нам понадобятся кони. Уведи их дальше по тропе и охраняй, не щадя жизни. Возьми в помощники Эдита. Остальные — за мной.

Альфред тронул за плечо коленопреклоненного крестьянина:

— Откуда нам знать, что дверь не заперта?

— Моя жена, мой король…

— Она там, с викингами?

— Да, мой король.

— У тебя на поясе нож — ступай с нами. Дозволяю тебе перерезать глотки раненым.

Его люди устремились вперед через луг, в мрачной готовности покончить с ожиданием и разорить хоть одно вражеское гнездо.

Этот ночной набег был бледной тенью былых сражений. Девять раз Альфред возглавлял целые армии и настоящее тысячное войско, ведя его на врагов. Гудели боевые рога, воины барабанили копьями по гулким щитам, герои подбрасывали мечи с золотыми рукоятями и ловили их, призывая предков стать свидетелями своих подвигов. И всегда ряды викингов бесстрашно глядели на них. Лошадиные головы на шестах скалились над их строем, устрашающие Вороновы знамена сынов Рагнара победно расправляли крылья.

Какие смелые атаки и какие горькие поражения! Лишь раз, в Эшдауне, Альфред заставил врага отступить. Эта ночная схватка тоже не принесет триумфа. И все же, когда его маленький отряд скроется в чаще, захватчики узнают, что в Англии еще остался саксонский король.

Протиснувшись сквозь проход в колючей изгороди к жалкой кучке глинобитных хижин, Альфред сдернул свой щит, ухватив его за рукоять, и освободил в ножнах нож-сакс. В жаркой сече он бился длинным мечом и копьем с железным наконечником, но во время таких набегов люди Уэссекса обращались к оружию своих предков-саксов — коротким и острым тесакам с односторонней заточкой. Он ускорил шаг, не давая торопливым спутникам обогнать себя. Где часовой викингов? Когда они достигли последнего клочка тени перед церковным двором, люди по его знаку остановились и вытолкнули вперед крестьянина-проводника. Альфред глянул на него и кивнул:

— Теперь зови свою женщину.

Крестьянин глубоко вздохнул, дрожа от страха, пробежал пять шагов на открытый квадрат земли перед церковью. Остановившись, он издал протяжный переливчатый волчий вой — голос дикого волка английских лесов. Тотчас с колокольни — крошечной надстройки над церковной крышей — заревел в ответ хриплый голос. Дротик ударил в воющего человека, но тот уже отскочил в сторону. Завизжал металл, и саксонцы обнажили оружие. Дверь резко распахнулась; Альфред поднял перед собой щит и бросился в проем. Его оттеснили назад другие: Тобба — слева, Вигхард, капитан его стражи, — справа. Когда он ворвался внутрь, там уже катались в лужах крови светлокожие бородатые люди. Нагая женщина с визгом метнулась ему наперерез, за ней он увидел викинга, прыгнувшего к прислоненному к стене топору. Альфред резко шагнул вперед и, едва викинг обернулся, вогнал сакс ему под подбородок. Отвернувшись и машинально загородившись щитом, он увидел, что схватке почти конец. Англичане яростной волной пронеслись по церкви, сбивая викингов на своем пути, жестоко добивая упавших: ни один из ветеранов зимы в Этельни не думал о чести и славе. Они предпочитали бить викингов в спину.

Сквозь нахлынувшее облегчение Альфред вспомнил, что одно дело осталось незаконченным. Где часовой? Он был на колокольне, не спал и вооружен. У него не хватило бы времени спуститься и принять участие в бойне. Из-за алтаря вверх вела лесенка, больше похожая на трап. Альфред крикнул, предупреждая своих, и прыгнул к ней, высоко подняв щит. Поздно! Эльфстан, старый соратник, недоуменно уставился на своего короля, вскинул руки и упал ничком — дротик вошел ему в спину.

Медленно и в задумчивости спускался по лесенке вооруженный викинг. Самый рослый из всех, кого доводилось видеть Альфреду, он превосходил ростом даже короля. Его бицепсы вздувались над блестящими браслетами, мощное тело распирало кольчужную рубаху. На шее и поясе сверкали трофеи разграбленного материка. Викинг неспешно отбросил свой щит и перекинул из руки в руку огромный топор на длинной рукояти. Он встретил взгляд короля, кивнул и указал заостренным навершием топора на дощатый пол:

— Ком. Ту. Конунгрим. Де кинг.

«Битва уже выиграна, — думал Альфред. — И теперь терять жизнь? Безумие! Но можно ли не принять вызов? Приказать бы лучникам пристрелить его… Ни один пират не заслуживает от Англии большего!»

Викинг уже спустился до половины лестницы. Двигаясь проворно как кот, не тратя времени на замах, он ткнул вперед острием. Альфред, не задумываясь, вскинул щит, отражая удар. Но следом на него навалились двести восемьдесят фунтов мышц. Викинг схватил его за шею, норовя ее сломать, и тянулся к саксу в руке Альфреда. Мгновение все силы короля ушли на то, чтобы высвободиться из захвата. Потом его отбросило в сторону. Он ударился о стену, услышал лязг металла и стон. Затем увидел, как пятится Вигхард, пытаясь прикрыть бессильной правой рукой дыру в доспехе.

Вперед шагнул Тобба, и его кулак, нацеленный в висок викингу, блеснул короткой дугой. Когда гигант наклонился в его сторону, Альфред шагнул вперед, со всей силы вогнал свой сакс глубоко в спину врага и выдернул его из падающего тела.

Тобба ухмыльнулся, подняв правый кулак, — на каждом пальце сидело стальное кольцо.

— Кузнец сделал, — сказал он.

Альфред обвел помещение взглядом, пытаясь оценить потери. В церковь уже набился народ, деревенские жители окликали друг друга и своих жен, поспешно натягивавших одежду. Они пялились на рассеченные окровавленные трупы, а кто-то уже шнырял под ногами, срывая украшавшую доспехи захватчиков добычу. Вульфзиг, заметив мародера, дал ему пинка. Вигхард лежал на полу и, очевидно, умирал. Топор викинга почти начисто отсек ему руку и слишком глубоко вошел между плечом и шеей. Эдберт — снова священник, а не воин — склонился над ним, хлопотал с сосудом и хмурился на слова умирающего. Альфред видел, как раненый, упершись взглядом в короля, запинаясь, шепнул что-то капеллану и откинулся назад, задохнувшись. Пират у его ног тоже шевельнулся и что-то сказал. Поднятая рука Альфреда остановила крестьянина, уже занесшего над ним нож.

— Что? — спросил он.

Пират снова заговорил на ломаном местном наречии, так, как обычно захватчики обращались к пленным женщинам и детям:

— Хороший был удар. Я сражался пятнадцать лет и еще никогда не видел такого удара.

Он нашарил что-то у себя на груди — подвеску-амулет на тяжелой золотой цепи. Пока рука не нашла талисмана, его взгляд выражал тревогу. Он вздохнул и приподнялся.

— Теперь я ухожу! — выкрикнул он. — Ухожу в Трутвангар!

Альфред кивнул, и крестьянин сделал свое дело.

Три дня спустя король сидел на лагерном табурете — лучшей замене трона, какую мог предложить Этельни, — ожидая советников, и задумчиво перебрасывал из руки в руку таинственный амулет викинга. В его природе сомневаться не приходилось. В первый же раз, когда он достал его, чтобы показать остальным, Эдберт сказал: «Это вагина хомини — знак скотской похоти детей дьявола, которому поклоняются язычники, преданные первородному греху. Это столп, почитаемый язычниками и отважно уничтоженный нашим соплеменником, достойным Бонифацием, в Детмаре. Это…»

— Одним словом, традиция, — подытожил Тобба.

«Это знамение, — думал король, сердито зажимая амулет в кулаке. — Знамение всех трудностей, которые еще предстоят». Когда они выходили из Этельни, у него было две дюжины спутников. Но в долгом круговом объезде Соммерсета сперва отстал один, сославшись на захромавшую лошадь, за ним — другой. Они просто таяли в темноте, насытившись бесконечными проигранными сражениями. Благородные спутники короля, чьи отцы и деды сражались за Христа и Уэссекс. Они потихоньку возвращались в свои владения, выжидали и, может быть, тайно посылали гонцов в Чиппенгем, к королю викингов. Рано или поздно кто-то из них выдаст тайный лагерь в Этельни, и тогда Альфреда разбудят, как он сам часто будил отбившихся от войска викингов, — вопли кругом и нож в горле.

Это случится раньше, если они узнают, что он стал уклоняться от битвы с язычниками. Сейчас даже их скромный ночной набег много значил. Восемнадцать человек способны кое-что изменить! Но почему остались с ним эти восемнадцать? Соратники — потому, что не забыли свой долг. Простолюдины, возможно, из страха, что язычники отнимут землю. Но долго ли удастся продержаться на этих мотивах? Альфред печенкой чувствовал, что всего один человек в его войске и во всем Этельни не ведает страха перед викингами — его угрюмый и молчаливый мужлан Тобба. Никто не знал, откуда он взялся. Однажды на рассвете объявился в лагере с викингским топором в руке и двумя кольчугами на широких плечах и ни слова не сказал о том, как получил их и смог обойти часовых. Просто оказался рядом, чтобы убивать чужаков. Тысячу бы таких подданных королю!

Альфред раскрыл ладонь, и золотой амулет закачался у него перед глазами — блестящий символ всех его забот. Первая и главная — он не может разбить викингов в открытом поле. Военной зимой восемь лет назад они с братом, королем Этельредом, девять раз выводили людей Уэссекса на бой с великой армией викингов. И восемь раз потерпели поражение. Девятый был в Эшдауне… Что ж, там он заслужил великие почести, и толика доверия к нему сохранилась до сих пор. Пока брат медлил перед боем, занятый богослужением, Альфред заметил, как викинги спускаются с холма. Когда Этельред отказался прервать мессу или уйти до ее окончания, Альфред сам выступил вперед и повел уэссексцев вверх по холму — «устремившись вперед, как дикий кабан», если верить поэтам. Тогда, единственный раз, его досада и ярость настолько воодушевили людей, что викинги в конце концов сдались, оставив поле, усеянное мертвецами, среди которых были двое языческих королей и пятеро ярлов. Они вернулись через две недели, снова готовые к бою. В чем-то та битва напоминала недавнюю мелкую стычку: застали врага врасплох и тем выиграли сражение до его начала. Но хотя они победили в схватке, один викинг уцелел и был готов продолжать войну. Он стоил Альфреду двух хороших бойцов и едва не покончил со всей кампанией, убив последнего из королей Англии, еще готового сопротивляться.

И сам он хорошо умер. «Лучше, чем убитый им Вигхард», — против воли признал Альфред. Эдберт очень-очень неохотно пересказал последние слова королевского капитана. Он умер со словами: «Почему Бог не избавил меня?» «Эти слова обойдутся ему в долгие годы в чистилище, — причитал капеллан. — Как слаба вера в наши упадочные времена!» Но викинг верил твердо — во что-то, но верил. Быть может, именно вера придавала ему решимость в бою. Это была вторая забота Альфреда, и он точно знал, в чем ее причина. Они заранее ждали поражения. Вскоре после начала каждой битвы раненые принимались умолять друзей не оставлять их, когда англичане отступят — в чем никто не сомневался. И друзья с готовностью помогали им снова взобраться в седло. Иногда такие помощники возвращались в ряды сражающихся, иногда — нет. Оставалось лишь удивляться, что многие готовы откликнуться на призыв короля сражаться за свои земли и за право не покориться иноземцам. Но таны лелеяли надежду, что, когда все кончится, они сумеют договориться с пришельцами, сохранить свои земли, откупиться выплатой более высоких податей, склониться перед чужеземными королями. Они могли бы последовать примеру северян и Марки. Пять лет назад Бургред, король Марки, сдался, собрал свои сокровища и коронные драгоценности и сбежал в Рим. Конские вьюки с золотом и серебром, прихваченные с собой, обеспечили ему уютное место под солнцем до конца жизни. Альфред знал, что кое-кто из его сторонников уже задумывается, не лучше ли низложить своего короля — последнего упрямого Аттлинга из дома Седрика, заменив его более сговорчивым. Альфред никак не мог позабыть об измене Бургреда: слишком часто напоминала ему о своем родиче, прежнем короле Испанской Марки, его супруга Элсвит. Ей приходилось думать о сыне и дочери, ему — о королевстве. Это был достаточно веский повод для продолжения войны. Что до других англичан, если они плохо сражались, то не от недостатка умения и не по старости лет, а потому, что много теряли и ничего не выигрывали. Ему нечего было предложить тем, кто остался верен. Земель нет. Двадцать лет прошло, как его благочестивый отец отдал десятую долю всех своих земель Церкви. Земель, которые должны были кормить воинов, давать пенсион увечным, позволять старым соратникам растить сыновей, чтобы затем прислать их на службу. Теперь Альфреду нечего было раздавать. Он не сумел побить викингов, когда у него было войско, а сейчас новое не собрать. Викинги едва не застали его в постели три месяца назад, когда весь Уэссекс отсыпался после рождественских праздников. Теперь король викингов сидел в Чиппенгеме и рассылал своих гонцов по большим дорогам. А истинный король должен сидеть в болотах в надежде, что известие о его упорном сопротивлении все же разнесется по стране. Что приводило его к третьей заботе. Он не мог разбить викингов, потому что народ его не поддерживал. А добиться поддержки не мог, потому что награды, которые он мог бы обещать, перешли к Церкви. Церковь же…

Призывные крики за стеной известили его, что советники собрались и готовы войти. Альфред поспешно бросил на амулет — будь то фаллос или святой знак — последний взгляд, запихнул его в кошель на поясе и забыл о нем. Он коснулся креста, висевшего на серебряной цепочке вокруг шеи. Крест истинного Христа, да пребудет с ним Его сила. Полотняная занавесь его убежища откинулась.

Он сумрачно глядел на семерых вошедших, которые медленно, с неуместной важностью рассаживались на разнородных сиденьях, которые ему удалось собрать. Лишь один из советников имел бесспорное право находиться здесь. Еще без двоих гораздо лучше было бы обойтись. Но приходилось иметь дело и с этими.

— Я назову присутствующих ради тех, кто прежде не был знаком, — начал он. — Первым следует назвать альдермена Этельнота.

Остальные вежливо кивнули краснолицему тяжеловесному мужчине, сидевшему к Альфреду ближе других: единственному из ярлов, еще продолжавшему войну, защищая бивуак в качестве подданного Альфреда.

— Далее, среди нас посланец альдермена Одды. — (Од-да был правителем графства Девон.) — Витборд, что тебе известно о враге?

Молодой и весь покрытый шрамами человек говорил коротко и твердо:

— Я слышал, что Убби в Бристоле собирает флот. С ним знамя Ворона. Мой повелитель Одда собрал ополчение графства, тысячу человек, и стережет побережье.

Это была новость, причем дурная. Убби принадлежал к внушавшим ужас сыновьям Рагнара. Двое других разошлись: Хальфдан отступил к северу, а Сигурд Змеиный Глаз, по слухам, грабил Ирландию. И — благодарение Богу! — некоторое время никто не слышал об Иваре Бескостном. Дурное известие… Альфред надеялся, что ему придется иметь дело только со сравнительно слабым королем Гутрумом. Однако, если Убби снаряжает флот, Рагнарсоны еще представляют большую опасность.

— Дорсет и Хэмпшир у нас представляет Осберт.

Эти слова встретили угрюмым молчанием. Присутствие Осберта напомнило всем, что настоящие альдермены этих двух графств не смогли или не пожелали явиться. Каждый знал, что альдермен Хэмпшира бежал за море, а Дорсета — малодушно перешел на сторону Гутрума, и ему нельзя было доверить сведений о местонахождении короля. Едва ли не с облегчением Альфред обратился к троим присутствующим церковникам:

— Епископ Даниэль здесь в своем праве, говоря от имени Церкви…

— А также от имени моего лорда, архиепископа Кентербери.

— Кроме того, я попросил присоединиться к нам епископа Сеолреда ради его мудрости и опыта.

Все взоры обратились к старику, очевидно, слабому здоровьем, сидевшему у самой двери. Он был епископом Лейчестера, далекого от границ Уэссекса. Но Лейчестер теперь принадлежал викингам, и епископ бежал к королю Уэссекса, у которого рассчитывал найти защиту. Вероятно, он уже сожалел об этом. «Все же, — думал Альфред, — он может заставить думать самоуверенного болвана Даниэля и его кентерберийского лорда».

— Наконец, мой капеллан Эдберт присутствует, чтобы записывать все решения, к которым мы придем. И Вульфзиг, капитан моей стражи.

Альфред посмотрел на горстку сторонников, спрятав под маской суровости черное отчаяние:

— Благородные, вот что я должен сказать вам. Будет сражение. Я созываю ополчение Уэссекса ко дню Вознесения. Сбор назначен у Эгбертова камня, к востоку от Селву-да. Каждый мужчина Уэссекса должен быть там или навсегда отказаться от прав на землю и родство.

Ему ответили степенными кивками. Каждый христианин, даже неграмотный, знал, на какой день приходится Пасха. А она была десять дней назад. Еще через тридцать настанет Вознесение. Эгбертов камень тоже знали все. И он располагался достаточно далеко от викингского Чиппенгема, чтобы собрать там ополчение.

— Епископ Даниэль, я полагаюсь на то, что это известие будет передано всем священникам твоей епархии и архиепархии твоего лорда, чтобы о нем узнали все христиане во всех приходах.

— Как я могу, мой лорд? У меня нет сотни конных гонцов.

— Так напиши сотню писем и отправь всадников в объезд.

Эдберт виновато прокашлялся:

— Мой король, не все священники умеют читать. Они воистину достойные и благочестивые люди, но…

— Они достаточно бойко читают и пишут, когда речь идет о дележе земель по хартии!

Рык Вульфзига подхватили все миряне.

Альфред резким движением заставил их замолчать.

— Разошли послания, епископ Даниэль. Вопрос о том, может ли быть священником тот, кто не знает грамоты, мы обсудим в другой раз. День сбора назначен, и я буду там, даже если никто в целом Уэссексе не последует за мной. Но я верю в преданность моих подданных. У нас будет армия, чтобы сразиться с язычниками. Что мне нужно узнать, так это как я могу быть уверен в победе на сей раз?

Повисло долгое и тягостное молчание, большинство присутствовавших уставились в пол. Альдермен Этельнот медленно качал головой из стороны в сторону. Никто не усомнился бы в его храбрости, но он повидал слишком много проигранных сражений. Только епископ Даниэль высоко держал голову. Наконец, нетерпеливо нахмурившись, он заговорил:

— Не слуге Господа давать советы в мирских делах, когда миряне молчат. Но разве не ясно, что исход битвы в руках Божьих? Если мы сделаем свое дело, Он сделает свое, избавив нас, как избавил Моисея и народ Израиля от фараона и народ Вифлеема — от ассириян. Будем надеяться на Бога и собирать ополчение, не полагаясь на скудные силы смертных.

— Сколько раз мы уже надеялись на Бога! — заметил Этельнот. — И нам это ни разу не помогло. Кроме как в Эшдауне. Да и тогда не помогло бы, дождись король конца мессы.

— Значит, победа эта — плод греха! — Епископ привстал на полотняной скамеечке и обвел окружающих горящим взором. — За грехи этой страны подвергаемся мы нынешним страданиям! Не думал я заговаривать об этом, но ты вынуждаешь меня. Грех и сейчас здесь, с нами!

— О ком ты говоришь? — спросил Вульфзиг.

— О высшем, о короле. Опровергни мои слова, повелитель, если посмеешь. Но не ты ли снова и снова ущемлял права моего истинного господина — архиепископа? Не ты ли отягощал его служителей требованием дани, податей на мосты и крепости? Когда же аббаты справедливо и достойно ссылались на хартии, дарованные навеки их предшественникам, разве ты не передал землю другим и не послал отнять имущество Церкви силой? Где твое почтение к Церкви? И разве пытался ты искупить преступление своего брата, женившегося на вдове отца вопреки законам Церкви и слову самого Святого Отца? А благородный аббат Вульфред…

— Довольно! — прервал его Альфред. — Что до кровосмесительного брака моего брата, это между ним и Богом. Ты прогневил меня своими обвинениями. Не было никакого насилия, кроме как там, где на моих посланцев нападали. Вульфред сам навлек на себя беду. А что до податей на мосты и крепости, это деньги на войну с язычниками! Разве это не достойное применение для богатств Церкви? Я знаю, что хартия освобождает церковные земли от подобных тягот, но они были написаны, когда еще ни один язычник не ступал на землю Англии. Не лучше ли отдать деньги мне, чем грабителям Гутрума?

— Мирские дела меня не касаются, — буркнул Даниэль.

— Так ли? Тогда почему мои люди должны защищать тебя от викингов?

— Потому что их долг — хранить владения, врученные тебе Господом, — если ты желаешь заслужить жизнь вечную.

— А в чем твой долг?

— Мой долг — заботиться, чтобы ни в чем не были урезаны и не умалялись права Церкви, какой бы Ирод или Пилат…

— Господа, господа! — Это вмешался епископ Сеолред, голосом столь слабым и болезненным, что все с тревогой к нему обернулись. — Молю вас, лорд епископ, подумайте, что может случиться. Вы не видели набегов викингов, а я видел! После этих ужасов у Церкви, как и у прочих бедняков Господа, не остается никаких прав. Они забили моего исповедника бычьими костями. Этот возлюбленный храбрец обменялся со мной одеянием и умер вместо меня. А меня изгнали таким, как вы можете видеть. — Он положил на колено распухшую руку с отрубленным большим пальцем. — Они сказали, что мне не писать больше лживых слов. Молю вас, господа, придите к согласию.

— Я не могу отступиться от прав моего лорда архиепископа, — ответил Даниэль.

Альфред уже несколько минут вслушивался в нарастающий шум в лагере за стенами. В нем не было тревоги, скорее радостное волнение. Полотняный занавес приподняли, и в проеме возникла тяжелая фигура Тоббы, с золотым кольцом, блестящим на шее, — сам король выделил ему эту долю трофеев три дня назад.

— Гонец, повелитель! Из Рима, от папы.

— Знамение! — воскликнул Эдберт. — Знамение Божье! Как голубка вернулась к Ною с оливковой ветвью в клюве, так снизойдет мир среди наших неурядиц.

Вошедший юноша не походил на голубку. Его оливковое лицо осунулось от усталости, добротная одежда покрылась дорожной пылью и пятнами грязи. Он недоуменно оглядывался при виде людей в грубой одежде и жалкой обстановки:

— Прошу прощения, джентльмены, лорды? Я ищу короля англичан Альфредо. Некто весьма верный сказал мне искать здесь…

Он не мог скрыть замешательства. Альфред сдержал гнев и спокойно произнес:

— Я — он.

Молодой человек оглянулся, явно выискивая чистый клочок земли, чтобы преклонить на нем колени, но нашел одну грязь и, подавив вздох, опустился на колени, протягивая грамоту. Это был пергаментный свиток с тяжелой восковой печатью на шнурке. Когда Альфред развернул его, между тщательно выведенными лиловыми чернилами строками сверкнул золотой лист. Король держал свиток в руках, не зная, что и думать. Не спасение ли в нем? Ему вспомнились мраморные дворцы и великая мощь. Он сам дважды бывал в Риме и видел величие Святого престола. Но то было много лет назад, до того как его жизнь свелась к дождям и крови, дням в седле, ночам в советах и переговорах. Теперь же Святой престол явился к нему. Он передал грамоту Эдберту:

— Прочти всем.

Эдберт с благоговением принял свиток и заговорил почтительно приглушенным голосом:

— Он написан на латыни, мой лорд, разрисован писцами и… подписан самим Его Святейшеством. Здесь сказано: «Альфреду, королю английскому. Знай, мой лорд, что мы уведомлены о твоих скитаниях… — нет, „испытаниях“ — …и как ты погружен в дела мира сего, каждодневно претерпеваешь трудности, подобно нам. И мы оплакиваем не только наши, но и твои печали, соболезнуем, сочувствуем… — нет, „сострадаем“ — …увы, вместе с тобой».

Осберт сердито пробормотал:

— Что, в Риме тоже викинги? — и отвернулся от свирепого взгляда епископа Даниэля.

Эдберт продолжил читать:

— «Однако при всех наших совместных страданиях мы наставляем и предостерегаем тебя не поступать подобно глупым мирянам, заботясь лишь о бедах нынешних времен. Помни, что Блаженный Господь не пошлет тебе искушений и испытаний выше твоих сил, но даст тебе силы вынести все испытания, коим подвергает тебя в своей мудрости. Превыше всего тебе следует всем сердцем стремиться защитить священников, мужчин и женщин, принадлежащих Церкви».

— А мы что делаем? — проворчал Этельнот.

— «Но знай, о король, что мы слышали от нашего почтеннейшего и святого брата, архиепископа народа английского, что правит в Кентербери, как ты в своем безумии попираешь его права и привилегии отца тех, кто вверен его заботам. Между тем из всех грехов грех алчности, жадности — величайший и наиболее отвратительный среди правителей и защитников народа христианского, самый мерзкий и опасный для души.

А потому мы настоятельно советуем, наставляем и приказываем тебе сим письмом от нашего апостольского достоинства, дабы ты отныне прекратил и покинул всякое насилие против Церкви и возвратил ее правителям все привилегии и права, в особенности в деле мирного, беспрепятственного и бесподатного владения церковными землями, дарованными им твоими предками, как мы слышали, весьма богобоязненными королями английского народа, и даже твоими современниками, такими, как благочестивый и достойный джентльмен…» — писец написал имя Булкредо, мой лорд, но он, должно быть, подразумевал…

— Он подразумевал трусливого ублюдка Бургреда! — прорычал покрытый шрамами Витборд.

— Действительно, должно быть… «Бургред, коий ныне проживает при нашем Святом престоле в мире и почете. Итак, мы повелеваем тебе оказывать почет твоим священникам, епископам и архиепископу, если ты желаешь нашей дружбы в этой жизни и спасения в жизни будущей».

— Это истина, Господня истина! — выкрикнул Даниэль. — Провозглашенная с престола Господа на земле. То самое, о чем я говорил до прихода посланника! Если мы исполним наш духовный долг, временные трудности рассеются. Слушай Его Святейшество, мой король! Возврати права Церкви! Когда ты сделаешь это, длань Господня уничтожит и рассеет викингов.

Гнев омрачил лицо Альфреда, но, прежде чем он заговорил, Эдберт поспешно продолжил:

— Здесь еще параграф… — Он горестно взглянул в лицо своему повелителю.

— Что же в нем сказано?

— В нем сказано:

«Мы слышали с великим неудовольствием, что наших прежних приказов ослушались. Что вопреки мнению апостольского престола клирики Англии не отказались от мирских одеяний и не одеваются по римскому обычаю в туники, скромно доходящие до лодыжек». И дальше он говорит, что, если мы откажемся от этого мерзкого обычая и станем одеваться, как он, Бог возлюбит нас и наши горести растают как снег.

Краснолицый Этельнот разразился лающим хохотом:

— Так вот от чего все наши беды! Если священнички прикроют коленки, Гутрум ужаснется и сбежит в свою Данию. — Он сплюнул в лужу на полу.

Посланник папы отшатнулся: ему было не уследить за быстрой речью, но юноша чувствовал, что что-то не так.

— Тебе не понять духовных дел, лорд альдермен. — Даниэль, представитель архиепископа Кентерберийского, решительно натянул перчатки для верховой езды и выразительно оглядел свое длиннополое одеяние и короткую тунику Эдберта, выпущенную поверх штанов. — Мы просили о послании, которое бы направило нас, и оно пришло. Нам должно принять совет и наставления нашего отца во Господе. Я полагаю это решенным. Есть еще одно дело, мой король, само по себе незначительное, но я увижу в нем знак твоих благих намерений и искренности. Человек, который сообщил о посланце, с золотым кольцом на шее, — это раб, бежавший из одного из моих поместий. Я узнал его. Мне должны его вернуть.

— Тоббу? — рявкнул Вульфзиг. — Ты его не получишь! Может, он и простолюдин и, вероятно, был рабом, но теперь он наш соратник. А золотое кольцо ему дал сам король!

— Довольно об этом, — сказал Альфред. — Я выкуплю его у тебя.

— Так не пойдет. Я должен получить его самого. В последнее время у нас много беглых…

— Мне это известно, как и то, что они бегут к викингам! — рявкнул Альфред, наконец выйдя из терпения. — Этот человек бежал к своему королю, чтобы драться с врагами Англии. Ты не можешь…

— Я должен его получить, — уперся Даниэль. — И сделаю его примером для других. Закон гласит, что, если раб не может возместить убытки хозяину, он должен заплатить своей шкурой. А поскольку он не может выплатить Церкви своей цены…

— Его золотое кольцо стоит десятка рабов!

— Но поскольку оно — его собственность, а он — моя собственность, оно тоже принадлежит мне. Кроме того, он совершил святотатство, лишив Церковь ее имущества.

— И что ты намерен сделать?

— Наказание за ограбление Церкви — порка, и я его выпорю. Не насмерть. Мои люди очень опытны. Но в будущем всякий, кто увидит его спину, будет знать, что у Церкви длинные руки. Его следует доставить в мою палатку до восхода солнца. И заметь, король, — Даниэль обернулся от двери, — если ты будешь настаивать на том, чтобы оставить его, и на иных своих заблуждениях, твои послания не станут передавать. Ты явишься к Эгбертову камню и найдешь его голым, как нужник в женском монастыре.

Он отвернулся и отбросил полотняный занавес. Все молчали, глядя на Альфреда. Он отвел глаза, встал, взял свой длинный меч и широким шагом вышел. Вульфзиг слишком долго поднимался и не успел преградить ему путь.

— Мой король, позволь мне пойти с тобой? — проревел он. — Стража!

Оставшийся внутри Осберт шепнул, обращаясь к Этельноту и остальным:

— Что он делает? Неужели поступит как тот ублюдок Бургред? Это конец! Если так, нам пора заключать мир с Гутрумом…

— Не знаю, — ответил альдермен, — но, если этот глупец-епископ вместе со своим папой вынудят его сдаться, Англии конец, отныне и навсегда.

Альфред прошел весь лагерь, где никто не решился его задержать или окликнуть, и вошел под мокрые, роняющие капли ветви леса. Он свернул вдоль русла разлившейся реки Тон. Нельзя сказать, что он шел наугад. Уже не первую неделю в нем росла мысль, что настанет время, когда придется скрыться от людей и множества лиц, ждущих от него совета или приказа, даже от безмолвного укора жены и кашляющих испуганных детей, держащихся за ее юбку.

Он знал, куда идет, — к углежогам. Их хижины были разбросаны по всему лесу, откуда они выходили, только чтобы продать свой товар, а затем немедленно возвращались в чащу. Даже в мирное время посланцы короля не слишком их беспокоили. Поговаривали, что они исполняют странные обряды и говорят между собой на древнем языке. Альфред запомнил расположение лагеря угольщиков, на который наткнулся во время охоты, когда он и его люди еще добывали пропитание охотой, а не просто собирали дань с местных крестьян. Прямо к нему он и направлялся в зимних сумерках.

К тому времени, как он дошел до первых хижин, уже стемнело. Рослый человек, стоявший в дверях, подозрительно оглядел его и поднял топор.

— Я хочу остаться здесь. Я заплачу за ночлег.

Его приняли без суеты, даже не признав, стоило только показать серебряные пенни и длинный меч на поясе — защиту от ночных убийц. Мужчина с удивлением оглядел деньги в руке короля, словно дивясь столь тонким вещицам. Но серебро было настоящим, и этого хватило. Его, конечно, приняли за одного из беглых танов, покинувших королевские войска, но еще не готового вернуться домой или ко двору викингов с ходатайством об амнистии.

Вечером следующего дня король сидел в теплой уютной темноте, подсвеченной лишь мерцанием горящих углей. Он остался в хижине один: немногочисленные женщины и мужчины, населявшие лагерь, занимались своим непростым ремеслом. Хозяйка поставила на угли сковороду с сырыми лепешками и, непривычно выговаривая слова, велела ему последить и перевернуть их, когда зажарятся. Он сидел, вслушиваясь в треск дров и принюхиваясь к вкусному запаху дыма и теплого хлеба. Эта минута была вне времени; все, что давило на него, пришло в равновесие и исчезло из памяти.

Что бы ни случилось теперь, уютно и лениво размышлял Альфред, событие будет решающим. Продолжать войну? Или сдаться и отправиться в Рим? Он не знал ответа. Внутри его, там, где раньше пылал огонь, поселилась немота. Он равнодушно поднял глаза, когда дверь тихонько скрипнула и в нее просунулись тяжелые плечи и голова угрюмого Тоббы. При нем больше не было золотого кольца, но викингский топор висел на поясе. Пригибаясь под низкой крышей, Тобба прошел к огню и сел на корточки напротив короля. Некоторое время оба молчали.

— Как ты меня нашел? — спросил наконец Альфред.

— Поспрашивал местных. У меня много друзей в лесу. Тихий народ. С незнакомыми не разговаривают.

Они еще помолчали. Тобба рассеянно протянул руку и принялся толстыми пальцами переворачивать лепешки, падавшие на горячую сковороду с тихим шипением пара.

— У меня новости, — заговорил он.

— Какие?

— Наутро после твоего ухода прибыл гонец от альдермена Одды. Убби Рагнарсон напал на него. Провел свой флот по проливу, высадился, выгнал Одду и его присных. Принял их за крестьян, у них ведь были только дубинки и вилы. Загнал их в лес на холмах, в тупик, и решил, что дело сделано. Ошибся. В полночь под проливным дождем Одда со своими прорвался. Дубинки и вилы в темноте — хорошее оружие. Убби и множество его людей убили, захватили знамя Ворона.

В Альфреде, несмотря на овладевшее им отупение, шевельнулся ленивый интерес. Однако он продолжал молчать и только вздыхал, уставившись на огонь. Тобба решил его расшевелить:

— Знамя Ворона, знаешь ли, и вправду хлопает крыльями, когда викингов ждет победа, и опускает их, суля им поражение. — Он ухмыльнулся. — Гонец говорит, что на обратной стороне знамени есть штука, чтобы все это устраивать. Одда послал его тебе в знак почтения. Может, ты сумеешь использовать его в следующей битве.

— Если будет следующая битва, — нехотя процедил король.

— Насчет этого у меня есть мысль. — Тобба, вдруг засмущавшись, перевернул еще несколько лепешек. — Если тебе не в обиду слушать простолюдина, да что там, раба…

Альфред мрачно покачал головой:

— Тебе не быть рабом, Тобба. Если я уйду, ты уйдешь вместе со мной. На это меня хватит. Я не выдам тебя Даниэлю и его палачам!

— Нет, лорд. Я думаю, тебе надо меня вернуть — не то послание не разойдется и у тебя не будет армии. Это только начало: я бежал раз, сбегу снова. И тогда смогу кое-что сделать.

Крестьянин говорил несколько минут тихим голосом, неуклюже складывая слова от непривычки выражать свои мысли. Однако он ни разу не запнулся. Наконец двое мужчин взглянули друг на друга, каждый на свой лад потрясенный сказанным.

— Думаю, может получиться, — заговорил Альфред. — Но ты знаешь, что он хочет сделать, прежде чем ты сбежишь?

— Немногим хуже того, что мне приходилось терпеть всю жизнь.

Альфред еще минуту думал.

— Знаешь, Тобба, ты мог бы просто бежать к викингам. Принести им мою голову. И они сделали бы тебя ярлом любого графства. Почему ты на моей стороне?

Тобба понурил голову:

— Слова не идут на язык… Я всю жизнь был рабом, но мой отец не был. И может, мои дети не будут. Если, конечно, они у меня появятся. — Он заговорил сбивчиво, чуть слышно. — Не знаю, почему им надо расти, говоря по-датски. Мой отец не говорил, и дед не говорил. Только это меня и заботит.

Дверь снова скрипнула, и вошла жена углежога. Она подозрительно принюхивалась:

— Вы двое забыли мои лепешки? Если сожгли, не будет вам обеда!

Тобба поднял голову и усмехнулся:

— Не бойся, хозяйка! Хороши твои лепешки. Нам и в бурю приходилось стряпать. Вот… — Он ловко подхватил лепешку и забросил ее, целиком, горячую, в широкую пасть. — За пригляд, — объявил он, сдувая крошки. — Скажу тебе, во всей Англии не пекли таких отличных лепешек.

Мрачное войско собиралось у Эгбертова камня. И еще меньшее, чем Альфред возглавлял прежде. До того как все разбежались, пришло известие, что викинги собираются в Эддингтоне. Альфред решился атаковать, пока шансы не стали еще хуже.

Викинги вышли из лагеря в лесу, едва рассвело, и собрались на поле у опушки. Их берсеркеры — самые свирепые бойцы — выкрикивали проклятия врагам, разжигая в себе боевое безумие. Но английские воины стояли твердо, хотя дождь промочил насквозь их кольчуги и капал с кромок шлемов. Они шевельнулись и изготовили оружие, когда в сыром воздухе разнесся звук рогов.

— Они атакуют, — сказал Вульфзиг, стоявший по правую руку от короля.

— Стоять твердо! — выкрикнул Альфред, перекрыв топот бегущих ног и первый лязг металла о металл, когда ряды сошлись.

Англичане дрались славно, разрубая липовые щиты своих врагов и прикрываясь своими. Раненые, падая на колени, продолжали бой, нанося удары снизу под доспехи пиратов. А позади боевых рядов почти безоружные смерды поднимали тяжеленные булыжники и швыряли их через головы соратников в атакующих. Крики боли и ярости раздавались, когда камень разбивал шлем, ломал ключицу и падал наземь, дробя ступни. Альфред сделал выпад мечом и почувствовал, как тот вошел в плоть. И сразу же заметил, что его ряды по центру подаются назад.

— Пора! — крикнул он Вульфзигу. — Давай сигнал!

Передний ряд врагов содрогнулся и едва ли не попятился, когда множество рук с готовностью воздели вверх захваченное в плен знамя Ворона — рядом с золотой колесницей Уэссекса. Блестящие черные крылья не хлопали, воодушевляя викингов. Ворон понурил голову, бессильно свесил крылья, а из его глаз катились кровавые слезы.

Но ряд удержался, продолжал отбиваться и снова перешел в наступление. А за передовыми шли берсеркеры — с пеной на губах, в ярости грызущие края своих щитов. Перед их совместной атакой никто не мог устоять.

В этот миг Альфред увидел то, чего еще не заметил противник, и громко крикнул. За спинами врагов из-за деревьев высыпала пестрая орда в звериных шкурах, размахивавшая дубинами, поленьями, палаточными шестами, железными кочергами и вилами. Они накатились на викингов сзади огромной сокрушительной волной, сбивая с ног и уничтожая. Первый и единственный раз в жизни Альфред увидел, как ярость на лицах язычников-берсеркеров сменилась изумлением и явным, откровенным страхом.

Сражение закончилось за минуту. Викинги, теснимые спереди и сзади, сломали ряды, обратились в бегство и были разбиты. Альфреду пришлось пробивать дорогу в гуще своих людей и пляшущих союзников-полулюдей, чтобы, прикрыв упавшего Гутрума своим щитом, спасти ему жизнь.

Та ночь стала ночью торжества. Альфред, великодушный победитель, посадил короля побежденных викингов Гутрума рядом с собой. Тот большей частью молчал и пил много меда и эля.

— Мы вас побили, знаешь ли, — наконец проворчал Гутрум.

Пир подошел к той минуте, когда все высказано и люди могут говорить свободно. Окружавшие короля соратники — Этельнот, епископ Сеолред, альдермен Одда и ярл викингов — уже не слушали вождей, занятые своими разговорами.

Альфред склонился над столом и отодвинул от викинга чашу с вином:

— Если ты хочешь сменить пир на бой, я готов. Дай вспомнить: из твоего войска осталось в живых три или четыре двудесятка людей. А как только другие узнают, что сдача им ничем не грозит, они все сложат оружие. Когда ты хочешь начать сражение?

— Ладно-ладно. — Гутрум снова придвинул чашу к себе и кисло усмехнулся. Он провел в Англии тринадцать лет и давно обходился без переводчиков. — Ты победил, признаю. Я говорю только, что в сражении — в настоящем сражении — мы бы вас разбили. Твой центр подавался, и я видел, как ты стоял посреди и пытался собрать воинов. Прорвав твои ряды, я собирался послать в прорыв сотню берсеркеров. Они до тебя добрались бы — мы слишком часто позволяли тебе уйти.

— Быть может. — Одержав победу, Альфред мог позволить себе великодушие.

И все же, вопреки опыту проигранных битв, он полагал, что Гутрум не прав. Да, ядро ветеранов-викингов подмяло его ряды в центре, но английские таны хорошо держались, понятия не имея о том, что не будет поддержки с тыла. Ряды прогнулись, но не сломались. Да и так ли важно, кто мог бы победить? Он до сих пор упивался минутой, когда оборванное и плохо вооруженное войско ударило в тыл викингам.

— Как ты их собрал? — тихо, доверительно спросил Гутрум.

— Простая мысль, подсказанная простолюдином. Твои воины ленивы, и каждый держит хотя бы одного раба-англичанина, чтобы тот стряпал и чистил одежду, а то и двоих, чтобы кормить коня и разбирать добычу. Тебе легко было заполучить слуг, потому что им было от чего бежать. Я всего лишь передал им весть через человека, в котором они признали своего и которому доверились. Это он догадался собрать их. А я подсказал, как это сделать.

— Я знаю, кто это сделал: тот, что появился несколько дней назад. Меня позвали взглянуть на его спину — очень искусная работа, даже меня поразила. Но какое известие могло объединить этих тварей?

— Мое обещание. Я дал слово, что каждый беглец из твоего лагеря получит прощение, свободу и два бычьих хода земли за голову каждого викинга.

— Бычий ход? Это то, что мы зовем акром, если не больше. Надо думать, что так можно прожить. Я понимаю мудрость твоего обещания. Но где ты возьмешь землю? — Он вновь понизил голос и искоса огляделся. — Или ты просто солгал? Насколько мне известно, у тебя нет ни земель, ни сокровищ. Тебе нечего дать. Уж точно не хватит на всех, кто сегодня сражался. Сколько тебе понадобится? Четыре тысячи акров? Если ты думаешь обещать им мои земли, клянусь, им придется драться за каждый дюйм!

Альфред мрачно усмехнулся:

— Я возьму земли Церкви. У меня нет другого выхода. Я не могу непрестанно сражаться и с викингами, и с Церковью. Так что я побил первых и взываю к милости второй. И твердо верю, что земли, уступленные моими предками, были даны лишь во временное владение, а я вправе потребовать их назад. Возможно, мне придется повысить подати, чтобы снабдить их пропитанием, но, по крайней мере, я могу рассчитывать на их верность в будущем.

— На верность рабов — возможно. Но что скажут епископы и священники? Что скажет папа? Он подвергнет отлучению всю твою страну.

Для язычника и пирата Гутрум был недурно осведомлен. Возможно, настало время сделать предложение.

— Об этом я и хотел с тобой потолковать. Думаю, мне легче будет уладить дело с папой, если я смогу объяснить ему, что, отобрав немного земли у нескольких священников, я привел к Христу целый народ. А нам, как ты знаешь, невозможно жить впредь на одном острове, не исповедуя одной веры. В этот раз я клялся на святых мощах, а ты — на кольце Тора. Но почему бы нам в будущем не приносить общую клятву? Вот что я предлагаю: прими крещение со своими людьми. Я стану твоим восприемником и крестным отцом. А крестный отец клянется поддерживать своих духовных чад в любых будущих столкновениях.

При последних словах Альфред послал Гутруму твердый взгляд. Он знал, как трудно будет викингу вновь утвердиться после сокрушительного поражения. Ему понадобятся союзники.

Викинг рассмеялся. Он потянулся через стол и вдруг похлопал по ременному браслету на правом запястье Альфреда, задев амулет викинга, который тот всегда носил при себе:

— Почему ты его носишь, король? Я знаю, где ты его взял. Как только Рани пропал, я понял, что это твоих рук дело. Никто другой не управился бы с ним. Позволь, я отвечу тебе предложением на предложение. Ты уже приобрел в лице Церкви злобного врага: чернорясые никогда не простят тебя, что бы ты ни делал. Они высокомерны и воображают, будто им одним дана мудрость и лишь они знают, куда отправится человек после смерти. Но мы не так глупы! Ни человеку, ни богу не дано знать всей правды. Я говорю: пусть боги состязаются между собой, и посмотрим, кто лучше помогает своим почитателям. Дай людям свободный выбор — между богами, вознаграждающими отважных и дерзких, и богом слабых и робких. Дай им выбор между жрецами, которые ничего не требуют, и священниками, которые навечно посылают в ад невинных младенцев, если их отцы не могут заплатить за крещение. Между богами, наказывающими грешников, и богом, который говорит, что все грешны и потому нет награды добродетельному.

Он вдруг понизил голос в воцарившемся внимательном молчании.

— Между богом, требующим десятины с нерожденного теленка, и нашим свободным обычаем. Я делаю тебе встречное предложение, Альфред, король Англии. Оставь в покое свою Церковь. Но дай и нашим жрецам свободу говорить и беспрепятственно ходить по земле. А мы дадим ту же свободу твоим священникам. И тогда пусть всякий мужчина и всякая женщина выбирают себе веру и платят кому захотят. Если христианский Бог всемогущ, как они говорят, Он победит в состязании. А если нет… — Гутрум пожал плечами.

Альфред оглянулся на своих ближних советников: все они задумчиво разглядывали Гутрума.

— Будь здесь епископ Даниэль, он бы проклял всех нас за то, что мы его слушаем, — заметил Этельнот, осушая свою чашу.

— Но Даниэль отправился в Кентербери скулить и жаловаться архиепископу, — напомнил Одда.

— Это все наша вина, — сокрушался епископ Сеолред. — Не умолял ли я Даниэля выказать умеренность? Но ему недостало мудрости. Все вы знаете, что я пострадал от викингов не меньше любого из вас и что я всю жизнь верно следовал за Господом Иисусом. И все же я говорю вам: быть может, никто не вправе отказывать другому в его доле мирской мудрости. После всего, что мы выстрадали… кто посмеет воспретить королю решить это дело по своей воле?

— Меня тревожит одно, — заговорил Альфред. Он снова держал в руке языческий амулет и задумчиво раскачивал его на цепочке. — Когда сошлись наши войска, мое сражалось за Христа, а твое — за старых богов. Однако мое победило. Не значит ли это, что Христос и Его Отец сильнее?

Гутрум разразился хохотом:

— Так ли ты рассуждал, когда проигрывал битвы? Нет! — Он вдруг дернул подвеску, висевшую у него на шее, расстегнул застежку и протянул ее через стол королю. — Твоя победа доказывает, что ты — настоящий вождь. Отложи амулет Рани и возьми мой. Тот почитал Фрейра, доброго бога воинов и жеребцов, каким был сам. Да живет он вовеки в Трутвангаре, на равнинах довольства! Но истинный бог для королей, как мы с тобой, — Один, отец павших, бог справедливости и бог, способный различить два смысла враз. Вот, возьми!

Он вновь протянул Альфреду серебряный медальон с изображением Гунгира — священного копья Одина. Альфред вытянул руку и потрогал его, покачал над столом и коснулся своей груди:

— Нет. Я ношу крест Христа и всегда клялся им.

— Носи его, как прежде, — сказал Гутрум. — Носи оба, пока не решишь.

Все за столом замерли, даже кравчие и резчики мяса застыли, уставившись на своего короля. Взгляд Альфреда вдруг наткнулся на страдальческие глаза капеллана Эдберта. И в этот миг ему открылось будущее: если дать людям свободу выбора, как предлагает Гутрум, вся страсть, вера и верность Эдберта и ему подобных обратится в ничто. Злобная алчная ревность архиепископов, пап, даниэлей всякий раз будет их затмевать. Мысленным взором он увидел, как пустеют великие аббатства и как их камни растаскивают на постройку амбаров и стен. Он увидел армии, собирающиеся на белых утесах Англии, — объединенные армии саксов и викингов под знаменами Одина и Тора, готовые распространить свою веру на франков и жителей юга. Он увидел самого Белого Христа, покинутого Младенца, плачущего на забытых алтарях Рима. Если он теперь поколеблется, христианству не устоять. В напряженной тишине Тобба склонился к креслу своего повелителя Альфреда. Он ухватил цепочку и застегнул ее на шее своего хозяина. В безмолвии раздался слабый звук — металл звякнул о металл.

И громче этого звука никто из них не слышал.