Америка о’кей

16

Бог милостиво продолжает рассказ:

— Один пастырь из Алабамы — я имею в виду человека, который разводит овец, — нашел гениальное решение.

Эге, гениальное! Кто гений, так это я.

— Проблему экономики можно было решить, лишь обеспечив безостановочный сбыт продукции. И единственный способ сделать это состоял в том, чтобы лихорадочно пополнять количество мусора. В том, чтобы приучить людей не трястись над новыми вещами, а пользоваться ими вовсю, дабы скорее отслужили свой срок. А еще лучше — покупать и тут же выбрасывать.

Подумаешь, открытие! Мы так и делаем.

— Приучить-то приучить, но как?

А?

— Этот пастырь, ставший под именем Адама первым папой церкви отказа, построил расчет на типичной для нашего народа склонности к мистицизму и идолопоклонству. Ведь не секрет, что серьезным основанием для рождения у нас капитализма послужили в свое время религиозные мотивы.

— А, понял! Тогда и появилась церковь отказа.

— Вот-вот. Гениальная идея Адама заключалась в том, чтобы сделать мусор священным, обожествить его. — (Ох ты, интересно, с чего это вдруг отец принял постный вид?) — Новая религия образовала единое целое с экономикой. Экономические законы капитализма — наконец-то в чистом виде, без коррективов, — стали моральными законами, религиозными заповедями, политическими ориентирами.

Еще бы! Ясно. А вам нет?

Но у моего папаши такое лицо, будто он пьет отраву.

— Единое целое между экономикой и духом. Потребление, расточительство стали непременной обязанностью, почетным долгом перед богом и обществом. Ты знаешь, как измеряется объем производства, богатство страны?

— (О!) Определением среднего количества мусора, ежедневно производимого каждым гражданином.

— Браво, малыш!

Малыш? Ишь ты, малыш. Ричард.

— Наша задача — достичь сорока фунтов на душу населения. А у нас всего-навсего двадцать пять. В Европе было фунтов пять-шесть. Теперь, после нашего нашествия, будет и того меньше.

Бедные европейцы! Зато нам повезло.

Mors tua vita mea[6].

Друзья! Мне хочется — и я не собираюсь противиться порыву — осенить себя нашим ритуальным знамением.

Знаком нашей Святой Троицы.

Я касаюсь лба, груди, живота.

Производство, потребление, помойка.

Лоб символизирует производство. У! Ум.

Грудь означает покупку, потребление товара. По желанию, по сердцу.

Живот — помойная яма. Все возвращается к началу.

Э, этого я не знал. Не думал об этом.

Не придавал смысла этому тройному знаку.

У, удивительно!

— Сперва было трудно, но Адам и его кардиналы безжалостно убирали (не случайно топя в мусоре) граждан, которые, осмеливаясь использовать, утилизировать то, от чего отказывались другие, то есть находили вторичное применение мусору. А лучших потребителей ждали все новые награды и поощрения.

Вот и Бетти на днях получила очередную медаль.

У, у нее в комнате куча призов, кубков, грамот, почетных дипломов, моделей, аттестатов.

— В дальнейшем новая религия окрепла, и ее приняли поголовно все.

— А как же ликвидация аристократов? Ведь она была.

— Ну и что? Я устроил ее для всеобщей встряски. Для доказательства своей силы. Религии нужны еретики, с которыми бы она боролась. Если еретиков нет, их надо выдумать. Аристократов к тому времени фактически уже не осталось, так что расправу над ними можно считать игрой, шуткой.

Ох, хороши шуточки. Граф-то Оклахомский!..

И-и-и, и барон Небраскский, отец полковника Энея.

Эгеге.

— Некоторые идиоты — в первую очередь ското- и нефтепромышленники — завели привычку называть друг друга графами, князьями, герцогами, баронами, маркизами. Дурачье! Я обвинил их в создании иерархии, представлявшей угрозу для иерархии церковной, и ликвидировал.

— Хорошо, что ты взял меня с собой в тот день. По гроб жизни благодарить тебя буду.

— Еще до моего папства убрали негров. Эти выродки слишком засоряли расу. Но хуже всего было то, что они не могли отвыкнуть рыться в помойках, подбирать мусор.

Негры. О, Отелло!

— А нападение на Европу?

— Оно стало неизбежным. Наш экономический цикл нуждается в огромном числе рабочих рук. Больше рабочих рук — больше потребителей. Здесь их не хватало, и мы вынуждены были снарядить армию в Европу.

А что нам еще оставалось?

От роботов, как вам известно, пришлось отказаться, ибо какой из робота потребитель?

— Занятая философскими дебатами, религиозными диспутами, политическими дискуссиями, травмированная Европа так и не оправилась от большого взрыва. Представь себе, они до сих пор спорят о том, что тогда произошло и чем они навлекли на себя беду. Не знаю — когда, но, как считает кардинал Матфей, рано или поздно мы должны будем и там утвердить нашу религию.

— Силой. Браво, браво, отец!

— Правда, с одним отличием. Здесь — производство, там — потребление. В противном случае наступит день, когда дальнейшее расширение рынка окажется невозможным. А ты, я вижу, разбираешься в экономике.

— Я?

О! У!

— Самую малость. Случайно.

— Ты хорошо читаешь, не правда ли?

Я бы — ох! — охотно ответил, что неправда. Что в лучшем случае могу — уф! — от силы выговорить несколько слов.

— Откуда ты знаешь?

— А кто, по-твоему, незаметно снабдил тебя книгами, которые ты все время читаешь и перечитываешь? Книгами, которые существовали до большого взрыва? Кто тебе подсунул твоего любимого «Ричарда III»?

Э.

Эге.

Э-ге-ге.

— Значит, ты?

— Должен же я был чем-то компенсировать твою не очень удачную внешность. Подражая Ричарду III, ты и в самом деле стал похож на него.

О!

О-о!

О-о-о!

— Я надеялся, чтение научит тебя уму-разуму. Не тут-то было. Тебя гложет честолюбие. Эх ты, бестолочь! Бедный безмозглый слизняк.

Сейчас или никогда!

— Отец, я хочу детей. По твоей воле мне сделали операцию — закрыли семенные каналы. Прошу тебя, прикажи их открыть.

Снова передо мной величественный бог.

С таким шутки плохи. И-и-и, еще бы!

Стро-о-гий.

— Стерилизация есть стерилизация. Она окончательна. Да, я позаботился о том, чтобы ты был бесплоден. Твои больные хромосомы не загрязнят нашу расу. Что касается тебя самого, мне все равно, куда бы ты ни метил. Вверх или вниз — не вижу разницы. Но после тебя не должно остаться потомства.

А!

О!

У!

Он громко зовет:

— Ммм!

Тут же появляется Иоанн.

Он явно был поблизости. Все подстроено-о-о.

— Я здесь, Эдуард.

— Ммм.

— Отлично. — Иоанн призывно хлопает в ладоши. — Кардинал Бейкерсфилдский! Кардинал Далласский! Кардинал Ричмондский!

Верная троица не заставляет себя ждать.

Ясно, что все идет по заранее намеченному плану. Ну и ну!

— Живо, живо, — говорит Эдуард. — Ммм.

— Отлично.

Юного красавца Иоанна распирает от гордости. О!

Ого!

— Глава нашей церкви Эдуард сообщает, что он решил — здесь, сию минуту — назначить кардинала по своему усмотрению. Нижеподписавшийся, аббат Бостонский Иоанн, назначается кардиналом Нашвиллским с должностью верховного теолога.

Все осеняют себя ритуальным тройным знамением.

А я?

О, я тоже!