Американец

Глава 37

После обеда с исполнительным секретарем Фонда Палмер зашел в отель «Плаза», забрал свои вещи, выписался и перебрался к себе в квартиру. Там он первым делом набрал номер прямого телефона Вирджинии, но трубку снова сняла какая-то другая женщина. Он прилег на постель и подумал, что зря повесил трубку, даже не попросив ее оставить сообщение.

Он долго смотрел на потолок, снова и снова мысленно прокручивая ту самую сцену с Хейгеном в конференц-зале ЮБТК не далее, как сегодня утром во время заседания Совета директоров. Гарри Элдеру казалось, что они положили Хейгена на обе лопатки, однако Вудс думал совсем иначе. Если Хейген действительно был связан с криминалом, о чем ему в разной форме твердили очень и очень многие, тогда не было никаких сомнений: сегодня утром они добились не победы, а всего лишь отсрочки.

Следующим шагом Хейгена могло быть практически все, что угодно, — лежа на неразобранной постели, размышлял Палмер, — и догадаться, что именно он выберет, вряд ли представляется возможным. Он мог порекомендовать своим тайным сообщникам на время «залечь на дно», выждать, а затем неожиданно нанести новый удар. Только на этот раз более хорошо подготовленный. Или можно забыть об этом варианте и попытаться осуществить задуманное в каком-нибудь другом банковском секторе. Палмер потянулся и услышал, как хрустнули его плечевые суставы.

Единственно, чего Эдди никогда и ни за что не допустит, так это полностью отказаться от задуманного, ведь на кон поставлены его жизненные принципы и интересы. Более того, без «ширмы» респектабельности в банковском секторе им не выжить. И если до сих пор их интересовала лишь финансовая выгода, то теперь им нужно было для начала привлечь на свою сторону какой-нибудь крупный и авторитетный финансовый институт типа банка ЮБТК.

Рассуждая логически, что может быть лучше, чем использовать сам банк ЮБТК, который, если, конечно, его грамотно подтолкнуть в нужную сторону, все-таки допустит случайную ошибку и купит банк, фактически принадлежащий бандитам?

Что-то в этом роде Палмер, конечно, подозревал и раньше, но сегодняшняя стычка на утреннем заседании Совета наглядно продемонстрировала совершенно новый элемент в создавшейся ситуации, а именно всю глубину отчаяния, которое, судя по всему, испытывал сейчас Эдди Хейген. Так или иначе, но Вудс, опираясь на свой многолетний опыт, как правило, исходил из того, что мафия идет к свой цели медленно, методично и осторожно. Впрочем, как и сам ЮБТК. Но сегодня утром, увидев Хейгена в деле, он понял, что при определенных обстоятельствах, особенно когда сильно поджимают сроки, бандиты не смогут больше ждать. У них просто нет времени. Возможно, это связано с тем, что их банк оказался в критическом положении, на грани открытого банкротства. Тогда рухнут всякие надежды пролезть в его банк ЮБТК… Отсюда и жесты отчаяния, невольно диктующего крайние меры.

Палмер снова потянулся, расправляя уставшие мышцы. Уже засыпая, он все равно продолжал думать: насколько сильно мафии нужно было добиться слияния с его банком? Насколько глубока степень их отчаяния? Теперь, когда Эдди Хейген фактически «засветился», что они, интересно, смогут сделать сами по себе? Прибегнут к классическим средствам? Террору? Взрывам офиса? Похищению детей ведущих сотрудников? Найму профессиональных киллеров из собственной среды?

Он невольно усмехнулся нелепости самой мысли о том, что в современных условиях даже мафия будет прибегать к таким неуклюжим средствам. Его глаза закрылись. Вудс с наслаждением потянулся еще разок и наконец-то крепко уснул.

Проснувшись и бросив взгляд на часы, он увидел, что уже опаздывает на школьный спектакль Джерри. По счастью, его квартира была всего в нескольких кварталах от школы. Более того, что тоже было удачей, спектакль начинался в восемь вечера, но занавес поднимался, только когда все зрители занимали свои места, то есть обычно где-то около восьми тридцати. На самом деле занавес поднялся почти в девять, когда Палмер уже удобно расположился на стуле в задних рядах школьного зала и, внимательно осмотревшись вокруг, к своему вящему удовольствию заметил, что Эдис, очевидно, по каким-то своим причинам, решила на этот спектакль не приходить.

В забавной комедии Перельмана, которую в тот вечер ставили в школе, Джерри досталось несколько маленьких ролей — от эпизодических до самых крохотных. Но она играла их все с таким блеском, что, по мнению Палмера, если захочет пойти по этому пути, то блестящая артистическая карьера ей вполне по плечам. Для этого у нее было практически все — и внешность, и манера держаться. Не говоря уж об апломбе и самоуверенности, без которых на сцене делать нечего.

После представления он повел Джерри и ее братьев в ближайшее кафе. Там, несмотря на то, что дети совсем недавно плотно пообедали, они заказали себе чизбургеры, жареную картошку и шоколадно-молочный коктейли. Палмер же, который фактически даже не помнил, чем Генри Матер потчевал его в Йельском клубе, заказал себе только чашку черного кофе.

— Насколько я понимаю, — заметил он, когда официант принес заказ и дети приступили к еде, — мамино разрешение на все это у вас, конечно же, имеется, так ведь?

Том бросил на него недоуменный взгляд. Когда Вудс разговаривал с Томом, у него всегда возникало странное ощущение, что если он хотел, чтобы его сын понял сказанное, надо было сначала перевести свои слова на какой-то инопланетный язык. Вот и сейчас его простой вопрос, казалось, поставил мальчика в тупик.

— Мамино? — высоко подняв брови, переспросил он. — В каком это смысле?

Палмер слегка нахмурился и перевел взгляд на свою дочь.

— Послушай, Джерри, ты что, ничего ей не говорила? Насколько мне удалось заметить, на спектакле ее не было.

Джерри с демонстративной театральностью пожала плечами, но ничего не ответила. Почувствовав, что она до сих пор живет в мире аплодисментов и громких выкриков зрителей «Браво! Браво!», Палмер со вздохом повернулся к своему старшему сыну и спросил:

— Ну что скажешь о спектакле, Вуди? Тебе понравилось?

— Потрясно!

За последние несколько месяцев голос мальчика стал настолько более глубоким, что Палмер в очередной раз только поражался. Когда они все жили под одной крышей, эти перемены не были так заметны. А тут, вроде бы совсем неожиданно, у парня вдруг прорезался… чуть ли не бас!

Он молча наблюдал, как все трое с нескрываемым азартом уничтожали свои чизбургеры. Тут мальчики заспорили насчет жареной картошки Джерри, которую она, как будущая театральная звезда, решила не есть вообще. Решив вопрос, они прежде всего начали деловито поливать картошку кетчупом. В соотношении один к двум. Палмер вдруг неожиданно для самого себя подумал, что подростки уже не доставляют ему такой же радости, как маленькие дети. Невидимое очарование детства постепенно их покидает. Растворяется в бесконечности вечности…

— А тебе понравилась пьеса? — неожиданно спросила его Джерри.

Палмер внимательно на нее посмотрел. Затем медленно, растягивая слова, осторожно сказал:

— Ты играла потрясающе. Хотя сама по себе пьеса несколько усложнена, ты не находишь?

Она снова пожала плечами. И снова подчеркнуто театрально произнесла:

— Почему? В ней все достойно. Никаких непристойностей, обнаженки…

— Думаю, ты не совсем правильно поняла значение слова «усложнена», Джерри.

— Возможно, — безразлично согласилась она. Затем осторожно разорвала бумажную упаковку с одного конца соломки для питья, поднесла другой конец к своим губам и одним выдохом метнула этот «снаряд» Тому в лицо. Попала точно в нос! И в ту же секунду послышались такие же резкие хлопки с «вражеской стороны» — мальчишки немедленно дали ответный бой!

— Эй, эй, потише! — попытался остановить их Палмер. — Успокойтесь! Ради бога, прекратите!

Резко выбросив вперед руку, он вовремя остановил Вуди, который уже собирался «выстрелить» кусочком жареного, густо политого кетчупом картофеля в свою сестру.

— Ну как вам не стыдно! — не скрывая негодования и… разочарования, произнес он. — Совсем как в колонии для малолетних преступников! Ну нет, я возвращаюсь в Европу.

— Ты обещал взять нас туда с собой, — напомнила ему Джерри.

— Точно? — спросил Том, широко открыв глаза. — Когда?

Палмер сразу же отметил, какой искренний интерес проявил к этому его младший сын.

— Если бы вы, все трое, смогли довести свое поведение за столом до такого уровня, когда вас не стыдно привести в приличное общество, тогда мне было бы куда проще и… приятнее взять вас с собой в Европу.

Том тут же выпрямил спину и даже ткнул брата в бок, чтобы тот тоже не сутулился.

— Ну как? — спросил он.

Палмер внимательно их всех осмотрел. Задумчиво покачал головой и затем протянул:

— Потрясно, просто потрясно.

Он привел их домой в начале двенадцатого. Эдис явно еще не вернулась. Миссис Кэйдж, уже в пижаме, отвела детей наверх и сразу же бегом спустилась по лестнице вниз, когда Палмер уже собирался уходить.

— Господи, как же хорошо, что я вас успела поймать, — выпалила она, с трудом переводя дыхание.

Вудс неторопливо обвел взглядом просторную гостиную и про себя отметил, что с тех пор, как он уехал отсюда, в ней не произошло практически никаких изменений.

— Искренне рад вас снова видеть, миссис Кэйдж, — вежливо произнес он.

Палмеру довольно редко приходилось с ней общаться. Она всегда была ближе к Эдис, хотя и проработала у них к тому времени около двенадцати лет. Он заметил, как ее глаза профессионально бегают по комнате, как бы в поисках пыли, которую надо немедленно вытереть.

— Сейчас, когда дети подросли, содержать ваш дом стало намного легче, — неуверенно сказала она, очевидно, не зная, как начать разговор с бывшим хозяином. — Вы случайно не… — миссис Кэйдж сама себя прервала. — Насколько мне известно, вы были в Европе?

— Туда же завтра и возвращаюсь.

— Тогда у вас, конечно же, не было возможности уз… — она снова не договорила.

— Какие-нибудь проблемы, миссис Кэйдж?

— Нет-нет, что вы. — Она немного поколебалась, зато, когда начала говорить, из нее полился буквально поток слов с ярко выраженным иллинойским акцентом. — Мистер Палмер, я просто подумала, вы, может быть, знаете, где сейчас находится миссис Палмер. Ее нет вот уже вторую ночь подряд. Вообще-то такое случалось и раньше, поэтому я не очень-то и волновалась. Но когда это произошло в первый раз, я чуть было не сошла с ума. Даже хотела позвонить в полицию. И, знаете, хорошо, что не позвонила. Потому что потом миссис Палмер строго отчитала меня и приказала никогда даже не думать об этом. У нее, мол, своя собственная жизнь, и мне платят совсем не за то, чтобы я следила за тем, как и где она проводит свое время. Миссис Палмер также попросила меня не впадать в панику; если ей, по каким либо причинам, придется задержаться, то она непременно постарается мне позвонить. Но вот сегодня до сих пор не позвонила, и я опять начинаю волноваться.

Палмер мягко похлопал ее по плечу.

— Не переживайте. Мы же оба прекрасно знаем, что миссис Палмер из тех, кто в состоянии сам за себя постоять. Она же специально попросила вас не волноваться, если подобное повториться. Вот оно и повторилось. Значит, все в порядке, и совершенно не о чем беспокоиться.

— Ну, разве только вы… — Ее голос снова замер.

— Я? При чем здесь я, миссис Кэйдж?

Уголки ее плоских ненакрашенных губ медленно загнулись вверх.

— Да, в общем-то, действительно ни при чем, — смущенно пробормотала она. — Да и дети к тому же уже достаточно большие. Вполне уже смогут выдержать почти все.

— Совершенно верно.

— А вы когда-нибудь вер… — она вот уже в который раз сама себя оборвала на полуслове. Но на этот раз Палмера совсем не интересовало, что именно она хотела сказать.

— Не беспокойтесь, рано или поздно она вернется, — сказал он, открывая входную дверь. — Если у вас вдруг появятся серьезные причины для беспокойства, у детей имеется полное расписание всех моих перемещений по Европе. Вы в любое время можете связаться со мной по телефону или прислать телеграмму. Впрочем, уверен, вам не придется этого делать.

Миссис Кэйдж согласно кивнула.

— Да, я тоже уверена, мистер Палмер… Доброй вам ночи, мистер Палмер.

Потом, неторопливо возвращаясь теплым июньским вечером к себе домой, Палмер вдруг отчетливо понял, почему его дети были так уклончивы, когда речь заходила об их матери. Скорее всего, Эдис переживала так называемый «поздний гормональный всплеск», впрочем, как она раньше и обещала. Вудса даже несколько удивило, насколько легко и по-своему равнодушно он смог взирать на все это. А ведь у них за спиной была четверть века, прожитая вместе, не говоря уж о трёх общих детях. Впрочем, он нисколько не сомневался, что лично ей самой было еще меньше дела до того, что происходит в его жизни. Да, теперь ему стало окончательно ясно, что они по-настоящему расстались задолго до официального развода.

Медленно шагая по темным переулкам, он вдруг обратил внимание, что, сам того не замечая, идет по направлению к дому Вирджинии на берегу реки рядом с Пятьдесят восьмой улицей на Ист Сайд. Стоп! Надо же сначала позвонить, ведь сейчас уже почти полночь, вспомнил вдруг Вудс.

Вирджиния сняла трубку сразу же после первого звонка.

— Ты самый настоящий мерзавец, — отрывисто и нарочито грубо ответила она на его теплое приветствие.

— Я несколько раз звонил тебе сегодня в офис. По твоему прямому телефону.

— И не удосужился хотя бы оставить короткое сообщение?

— Я также звонил тебе вчера вечером, но тебя не было дома.

Ее голос стал спокойнее.

— Да, не было. Ладно, проехали, где ты сейчас? Далеко?

— Нет, всего в квартале от твоего дома.

— Тогда, будь добр, поставь мировой рекорд скорости, когда со всех ног понесешься в моем направлении!

Когда он свернул к ее дому, она уже стояла в дверном проеме, прикрывая глаза ладошкой, чтобы отчетливей видеть его на фоне горящих уличных фонарей. Ее длинный желтый пеньюар был повязан пояском прямо под выступавшей далеко вперед грудью.

Она взяла его за руку и повела в прихожую, плотно закрыв за ними входную дверь.

Затем отпустила его руку и сделала шаг назад, чтобы получше рассмотреть ночного гостя. Впрочем, весьма желанного. Палмер всегда считал Вирджинию слишком низенькой и чересчур полноватой для традиционной американской красавицы, но сейчас ниспадающие сверху вниз складки ее пеньюара, казалось, делали ее выше. Она уже зачесала ко сну свои длинные вьющиеся волосы назад и перевязала их тонкой желтой лентой. Но еще, как Палмер заметил, не успела стереть макияж со своих на редкость красивых глаз. Не удержавшись, он ее крепко поцеловал.

От нее слегка пахло виски и теми же самыми духами, которыми она всегда пользовалась и запах которых в любом месте и ситуации безошибочно указывал ему на ее присутствие. Ее роскошное тело прижалось к нему совсем не в тех местах, как это обычно происходило с Элеонорой. К тому же оно было намного мягче, без малейших признаков костей.

Когда он наконец ее отпустил, они долго еще продолжали стоять в прихожей, и она никак не могла отвести глаз от его утомленного лица.

— Боже ты мой, — произнесла она наконец. — Вуди, у тебя что, серьезные проблемы? На самом деле серьезные?

Палмер слегка нахмурился.

— Только что виделся со своими детьми.

— И Эдис?

— Нет, у нее появилась привычка время от времени не приходить на ночь домой. Несмотря даже на детей.

— Как, однако, мило с ее стороны.

Вирджиния снова взяла его за руку, провела в небольшую гостиную с застекленным эркером, выходящим прямо на реку, и усадила в плетеное кресло, которое всегда называла только «твое кресло». Затем приготовила два коктейля — для него и себя. Палмер попробовал свой и нашел его очень крепким. Поэтому пил его медленно и мелкими глотками.

— А тебя, случайно, не интересует, чем занимается твоя Эдис? — спросила Вирджиния, садясь прямо напротив него на коротенькую софу и подгибая под себя ноги, тем самым невольно показывая, что на ней босоножки на очень высоких каблуках. Вот теперь до Палмера наконец-то дошло, почему она вначале показалась ему выше, чем раньше.

Палмер равнодушно пожал плечами.

— Случайно нет, — ответил он. — Если, конечно, это не связано с моими детьми.

Вирджиния покачала головой. Ее длинные волосы рассыпались упрямыми локонами по желтому вороту пеньюара.

— Она встречается сразу с несколькими господами. Но пока вроде бы ничего особенно дурного не слышно. Время от времени это доходит до меня через моих друзей-журналистов. Эти обычно знают все на свете.

— Слушай, Джинни, ты на самом деле полагаешь, что мы встретились после столь долгого времени только для того, чтобы обсуждать поведение Эдис? Это же нонсенс!

Она бросила взгляд на свой полный бокал, слегка поболтала напиток в нем, затем спросила:

— Тогда, может, поговорим о нас?

— Давай. Только по очереди. Сначала я расскажу тебе о себе.

— Что ж, принимается. Тогда начинай.

— Заседание Совета директоров сегодня утром прошло, плюс-минус, совсем неплохо. Могло быть куда хуже…

— Достаточно, Гарри Элдер уже сообщил мне обо всем этом, — перебила его Вирджиния. — По телефону.

— Да? Ну что ж, очень хорошо. — Он взмахнул рукой, в которой держал свой бокал, и к своему удивлению обнаружил, что тот уже пуст. — Приятно слышать, что хоть кому-то из нас удалось тебе дозвониться.

— Это все, что ты хотел рассказать мне о себе? — спросила она.

— А разве не это самая интересная тема?

Она поставила свой нетронутый бокал на краешек стола, встала, налила ему новую порцию коктейля. Когда она пересекала комнату, перед его глазами буквально на долю секунды промелькнула и тут же скрылась за широкими складками желтого пеньюара нежная оливковая кожа ее бедра. Раньше он никогда не замечал (или просто не обращал внимания), что, по сравнению с Вирджинией, у Элеоноры кожа была заметно темнее и нередко выглядела почти как загар.

— Вуди, — сказала Вирджиния, протягивая ему наполненный бокал и снова садясь на софу напротив него, — по-моему, наш разговор очень быстро подошел бы к логическому концу, если бы мой интерес к тебе ограничивался только тем, как ты преподал урок фехтования Эдди Хейгену.

— Но это то самое главное, почему я здесь и что, собственно, происходило со мной все последнее время.

Какое-то время она молча смотрела на него. Затем, махнув рукой, решительно сказала, как отрубила:

— Чушь собачья! — Прозвучало это так просто и окончательно, будто ей попросту надоело опровергать его заявления. — Допивай свой бокал, Вудс, и иди домой.

— Домой?

— В твою холостяцкую меблирашку. В которой тебя не было ни вчера вечером, ни ночью.

— Я был в «Плазе». Так надо было в целях безопасности.

— Вы все маленькие мальчики в коротких штанишках, которые играют в игры маленьких мальчиков в коротких штанишках.

Значит, он начал медленно, но неуклонно терять опору. Сама мысль о том, что ему придется идти домой, что она хотела, чтобы он ушел из ее дома, внезапное понимание того, что в этом городе у него вроде бы был, а, по сути, не было никакого дома… то есть все эти печальные мысли захлестывали его, словно набегающие друг на друга волны. Причем со всех сторон! Он сделал большой глоток виски и предпринял робкую попытку выплыть.

— Знаешь, Джинни, по-моему, ты все-таки зря так кипятишься, — примирительным тоном сказал он. — Если я хоть чем-нибудь заслужил подобное отношение лично от тебя, то для меня это остается полнейшей загадкой. Тогда, будь другом, объясни, в чем, собственно, дело.

— Как же здо́рово у тебя это получается, Вуди, — чуть прищурившись, возразила она. — Ты просто идеальный организатор, умеешь так ловко перекладывать свою, только свою и ничью больше вину на кого-нибудь еще, чаще всего на того, кто оказывается ближе всех, что просто диву даешься. Ну а теперь допивай свое виски и уходи!

Он печально покачал головой, тихо пробормотав:

— Загадка, тайна за семью печатями…

— Не пытайся вынудить меня открыть эту тайну, — жестко предупредила она. — Боюсь, объяснение тебе не очень понравится. Особенно его детали. Так что лучше воздержись, Вуди.

Палмер понял, что́ она имеет в виду. Если он потребует объяснений, то, конечно же, их тут же получит. Но это будет целая история о наборе противоречивых, непоследовательных шагов с его стороны, о не сделанных им важных телефонных звонках, о ничем не оправданном его отсутствии в номере парижского отеля. Ну и множество других слухов, сплетен, домыслов и предположений, которые вдруг появились у нее из самых разных источников. У него же имелось лишь два в равной степени приемлемых способа защиты: категорически все отрицать, относя обвинения за счет неверной, ошибочной интерпретации фактов и случайных совпадений, или признать абсолютно все подряд и умолять о прощении. Причем сработает любой ход, он был в этом уверен, поскольку в самой ее угрозе разоблачить его недостатки чувствовалось страстное желание услышать от него простые объяснения и… простить!

Конечно же, Палмер все это прекрасно понимал, несмотря даже на его близкое к паническому состояние. В самом начале их любовного романа, который происходил три года тому назад, еще до того, как они разошлись, он несколько раз уже проигрывал с ней подобные сцены. Возвращение к ней через шесть месяцев обычно являлось не более чем вариацией тех же самых отношений. И хотя содержательная часть подобных кризисов могла меняться, мотивы неизменно оставались теми же самыми: ее — получить заверения в его верности, его — быть снова принятым в лоно.

В данный момент Палмер чувствовал себя настолько потерянным и сбитым с толку неприкаянностью его жизни в Нью-Йорке, что ему ничего не стоило все признать, целиком и полностью отдав себя ей на милость. Обычно для него у нее в конечном итоге всегда хватало милосердия, но сейчас, когда он, похоже, сам себя загнал в такой угол, когда ему требовалось больше, намного больше искреннего тепла и понимания… Кто знает, кто знает?

Он допил свой бокал и вдруг понял, что уже опьянел. Не без труда вылез из глубокого кресла, подошел к окну, раздвинул шторы и долго смотрел, как небольшой речной танкер, натужно пыхтя, деловито и целеустремленно тащился куда-то вверх по течению. Ну почему же ему, крупнейшему банкиру Вудсу Палмеру, так трудно быть прямым и целеустремленным? Он снова повернулся к Вирджинии.

— Знаешь, Джинни, у меня сегодня выдался на редкость долгий и чудовищно трудный день. К тому же эта чертова разница во времени… Послушай, Джинни, я готов сделать все, что захочешь, — медленно протянул он. И после небольшой паузы продолжил. — Или ничего не делать. Как хочешь, так и будет.

— А ты сам-то чего хочешь?

Палмер медленно покачал головой, изо всех сил стараясь не дать воли нарастающему раздражению. Почему, ну почему ей так нравится всегда точно бить по больному месту?! Она ведь не хуже его самого знает, что какое-то время у него не было, да и не должно было быть сколь-либо определенного направления и цели. Более того, это не имело ни малейшего отношения к его разводу с Эдис, хотя, утратив семью, он одновременно лишился и неких корней, крепко связывающих его с реальной жизнью. Нет, куда важнее во всем этом был тот банальный факт, что он просто-напросто утратил интерес к своей работе. И вот тут-то Элеонора, похоже, оказалась полностью неправа: возможно, он и на самом деле привык к власти, но если бы ему пришлось с ней расстаться, то жалеть о ней он уж точно не стал бы.

— Кому, как не тебе, лучше всех знать все существующие и даже несуществующие способы обезоружить мужчину, — сказал он Вирджинии. — Ты же видишь, я смертельно устал, не сильно, но пьян, крайне расстроен и вот уже сколько лет толком не знаю, чего, собственно, мне надо.

— Ну а ты лучше всех знаешь, как польстить девушке, как и с какого бока к ней подъехать и получить то, что тебе требуется.

— Я совсем не это имел в виду.

Она долго изучающее смотрела на него, не двигаясь и ничего не говоря. Затем скрестила руки на своей пышной груди.

— Вудс, у богатых свои и нередко весьма интригующие проблемы, мы знаем, в этом нет ничего нового. Но вот скажи: что может сделать до такой степени несчастным человека, у которого есть все, абсолютно все, включая любовниц по обе стороны Атлантики и сколько хочешь денег, чтобы сколько хочешь летать туда отсюда и отсюда туда в любое время, когда заблагорассудится? — Она немного помолчала. Затем задумчиво, как бы с сожалением, проговорила: — Или для твоей изнеженной души это слишком грубо?

Палмер присел на низенькую табуретку у окна и попытался собраться с мыслями. Что, собственно, происходит? Даже пьяному ему было ясно, что если бы ей на самом деле хотелось спровадить его домой, она бы давным-давно прекратила с ним разговаривать. Хотя в данном случае слова не имели ровно никакого значения. Важным было то, что она не молчала, а продолжала разговор. Вот что имело решающее значение! Поэтому оставалось решить всего один простой вопрос: а ему самому-то хотелось остаться здесь или нет? Или, говоря в более общем плане, хочется ли ему на самом деле продолжать этот роман или лучше взять и дать ему угаснуть?

Пока они молча сидели, выжидающе глядя друг на друга, Палмеру вдруг вспомнилось, что никогда не обращался за решением своих проблем к Элеоноре. Такое ему никогда даже в голову не приходило. А вот Эдис, а затем Вирджинию он всегда привлекал по меньшей мере к их обсуждению. Во всяком случае, по вопросам, имевшим хоть какое-нибудь отношение к ним самим. Причем не так уж и важно, прямое или косвенное.

Наверное, именно этим европейская женщина и отличается от американки — своей ролью в жизни мужчины. Обучение и воспитание мужчин-американцев во многом, очень многом зависят от их соотечественниц. Те способны на такие кошмарные сцены, если что-либо делается не так, как им хотелось бы, американские мужчины быстро познают одну незатейливую мудрость счастливой жизни — не возражай, делай, как тебе говорит женщина! Единственный раз, когда что-то отдаленно похожее произошло у Палмера с Элеонорой, это когда он поделился с ней — и больше ни с кем, ни с единой живой душой на свете! — своими тайными намерениями уйти из банка. Навсегда! Сейчас Палмер изо всех сил пытался вспомнить, что она тогда ответила. Кажется, что-то вроде «ты же мужчина, тебе и решать»…

Он наконец-то прочистил свое горло. Но что сказать Вирджинии, если у него до сих пор не было твердого понимания, чего ему, собственно, хочется: уйти или все-таки остаться?

— Все мужчины скоты! — неизвестно почему вдруг заявил он. Очевидно, не найдя ничего лучшего. — Тебе это известно?

Она, не совсем поняв его пьяный вопрос, озадаченно нахмурилась.

— Пу… вообще-то постепенно это проявляется все чаще и чаще.

— Да, скоты. Скоты в отношении женщин. Прости, что не выбираю слов. Сегодня вечером у меня в голове полнейшая каша. — На его лице появилась и тут же исчезла бессмысленная улыбка. — Мужчины готовы пойти на что угодно, лишь бы затащить женщину в постель. Это их универсальный видовой признак, который и делает из них скотов! — Он встал, повернулся и бросил взгляд в окно на темную реку. — Они нагло лгут женщинам, они готовы сделать вид, будто верят любым небылицам, лишь бы залезть к ним в постель. Они будут плести гнусные интриги, подобострастно юлить, слезливо раскаиваться, изображать крайнее отчаяние, все что угодно, лишь бы усладить свою мерзкую плоть. Ну а потом, добившись своего, они просто-напросто на все плюют!

Вирджиния откинулась назад и закинула ногу за ногу. Теперь Палмер не отрывал взгляда от ее круглых коленок цвета слоновой кости, гладких, с нежными ямочками прямо под ними…

— Наверное, ради этого женщины тоже готовы на все, что угодно, — сказал он. — Однако обычно им требуется нечто более постоянное, чем просто быстрый оргазм под одеялом. А вот мужчинам вполне достаточно и этого. Что и делает из них самых настоящих скотов.

В наступившей тишине до его слуха донесся далекий, одинокий и какой-то всеми заброшенный, вроде бы никому не нужный гудок парохода. Один, затем два, потом снова один…

— Время от времени, — продолжал Палмер, — такого рода вещи искренне расстраивают мужчин и вызывают отвращение у женщин. Хотя, как правило, большинство мужчин не очень-то переживают по поводу собственного скотства, а вот я, в отличие от них, в последнее время задаю себе столько таких вопросов, что мне становится тошно от страха: а вдруг я получу на них ответ. И что тогда?

Его голос становился все тише и тише. Затем полностью угас. Он вернулся к креслу и сел, но не полностью, а на самый краешек. Словно всем своим видом хотел сказать: «Я вот-вот уйду, но ты вполне успеешь сказать мне несколько прощальных слов».

Лично у него все слова, похоже, уже кончились, И ему не оставалось ничего, кроме как молча смотреть на пол. Когда она начала говорить, он сначала даже не поднял на нее глаза.

— Мне кажется, — начала она тихим голосом, — что если мужчины скоты, то женщины никто иной, как гусыни. Мне стыдно признавать, насколько мы доверчивы и легковерны, даже самые умные из нас. С какой легкостью и нередко с удовольствием мы сами себя обманываем!

Палмер поднял голову — она пристально смотрела на него. Ее огромные глубоко запавшие глаза глядели на него с такой же тоской и безнадежным одиночеством, с каким только что прозвучали гудки того затерявшегося парохода. А Вирджиния продолжила:

— Трудно даже себе представить, на сколь шаткой, иногда совершенно необъяснимой основе возводятся подобные дворцы наших безудержных фантазий. Взять хотя бы меня. Ты даже не представляешь, сколько всего мне пришлось пережить, глядя, как ты наконец-то расстаешься с Эдис. Глядя, как ты мучительно выползаешь из своей раковины, я не менее мучительно пытаюсь убедить себя, что, как бы плохо не было два года тому назад, сейчас это становится чем-то новым, чем-то совершенно иным и… поистине бесценным. Это не было несколькими быстрыми оргазмами под одеялом. Тогда мне это казалось совсем не случайным, а настоящим, самым настоящим!

Палмер молча кивнул. Почему-то проникновенные слова Вирджинии до него совсем не доходили. То ли из-за крайней усталости, то ли из-за обилия выпитого виски, непонятно. У него было такое ощущение, будто он все еще в ее комнате, но как бы где-то в стороне, наблюдая, прислушиваясь к их беседе, но откуда-то издалека, не вникая в детали. К тому же его неотвратимо окутывала сладостная дремота…

— А может, и не стоит говорить о сексе как просто о сексе, — наконец-то произнес он или, скорее, его двойник, сидевший на краешке кресла. — В нем ведь наверняка есть нечто куда большее.

— Равно как и куда более примитивное.

Двойник Палмера беспомощно замахал руками.

— Именно поэтому так трудно знать и понимать самого себя. Так трудно судить другого человека. Так трудно, если вообще возможно, понимать взаимоотношения между людьми. Неужели это не ясно?

Двойник Вирджинии положил ногу за ногу.

— Да, для тебя это трудно, я вижу. Но далеко не так трудно для меня. Интересно, а насколько трудно это было бы для человека с нормальными эмоциями и инстинктами, для человека, который еще не совсем превратился в холодную безразличную рыбу. И мне, поверь…

Оглушительный шум в ушах полностью заглушил ее слова. Комната странным образом накренилась, стены, отделившиеся от пола и потолка, стали длиннее и выше. Что это? Землетрясение? Которое вытряхнуло двойника Палмера из кресла лицом на пол. Ворсистый коврик уперся ему в подбородок, нижнюю губу и левую щеку. А прямо перед глазами надоедливо торчали ворсинки из разноцветной шерсти.

— Вудс!

Палмер, не его двойник, а теперь уже самый настоящий Вудс Палмер пробормотал что-то неразборчивое, почувствовав, как она пытается помочь ему подняться на ноги или снова сесть в кресло. Он стряхнул с себя ее руки, сам встал, тут же с жутким треском упал на одно колено и на какое-то время застыл в позе молящегося в церкви. Затем снова с трудом, но все-таки поднялся на ноги без посторонней помощи.

— Вудс, в чем…

Он только отмахнулся и сделал шаг в сторону.

— Нет, хватит искать в тебе опору. Ты всегда была моей самой надежной и безотказной подпоркой. Пора и честь знать!

Она стояла рядом с ним, и ее глаза казались просто бездонными. Палмер почувствовал неприятный холодок у себя между лопатками. Будто своими огромными глазами она вот-вот проглотит его. Затем Вирджиния, не отрывая от него своего пристального взгляда, увидела, что Палмер повернулся и медленно, неуверенными шагами направился к выходной двери. Он спиной почувствовал, как она протянула к нему руку, но… только и всего. Ничего иного, чтобы остановить его, так и не последовало.

Он вышел в теплую ночь. Сквозь заросли сада то тут, то там виделись фрагменты сонно текущей реки. Совсем как тогда, вдоль набережной Сены, когда они сошли с прогулочного пароходика. Он подошел к воротам, которые вели к Пятьдесят восьмой улице, обернулся и увидел Вирджинию, стоявшую со скрещенными под грудью руками на пороге своего домика в неярком свете уличного фонаря.

— Спокойной ночи, — мягко сказал он.

Некоторое время она продолжала стоять молча. Затем подняла руку и коротко произнесла:

— Прощай!