Американская фантастика

Джеймс Макконнелл Теория обучения

Я пишу это потому, что, насколько могу судить, Он хочет, чтобы я писал. Иначе зачем Он дал бы мне бумагу и карандаш? А «Он» я пишу с большой буквы потому, что это представляется мне наиболее логичным. Если я умер и нахожусь в аду, тогда большая буква — простое соблюдение приличий. Ну а если я только пленник, то малая толика лести еще никогда никому не вредила.

Сидя в этом помещении и размышляя о случившемся, я более всего поражаюсь внезапности того, что произошло. Я гулял в рощице возле моего загородного дома, а в следующую секунду оказался в небольшой пустой комнате, голый, как птенец, и только способность логически рассуждать спасает меня от безумия. В момент «перемены» (в чем бы эта перемена ни заключалась) я не уловил ни малейшего перехода от прогулки по роще к пребыванию в этой комнате. Надо отдать должное тому, кто это проделал, — либо Он изобрел мгновенно действующий наркоз, либо разрешил проблему мгновенного перемещения материи в пространстве. Я предпочел бы первый вариант, так как второй вызывает слишком много опасений.

Насколько помню, в момент перехода я размышлял над тем, как лучше вдолбить моим первокурсникам-психологам некоторые из наиболее сложных положений теории обучения. Какими далекими и незначительными кажутся мне сейчас заботы академической жизни! По-моему, вполне простительно, что меня теперь гораздо больше занимает мысль о том, где я нахожусь и как отсюда выбраться, чем вопрос, какими ухищрениями добиться, чтобы первокурсники поняли Галла или Толмена.

Итак, проблема номер один: где я нахожусь? Вместо ответа я могу только описать это помещение. Оно имеет примерно шесть ярдов в длину, шесть в ширину и четыре в высоту; окон нет вовсе, но в середине одной из стен есть что-то вроде двери. Все оно ровного серого цвета, а стены и потолок испускают довольно приятный неяркий белый свет. Стены сделаны из какого-то твердого материала — возможно, из металла, так как на ощупь они кажутся прохладными. Пол из более мягкого, резиноподобного материала, который слегка пружинит под ногами. Кроме того, прикосновение к нему создает «щекотное» ощущение, откуда следует, что пол, вероятно, находится в состоянии постоянной вибрации. Он чуть теплей чем стены, — тем лучше, так как другой постели у меня, по-видимому, не будет.

Мебели в помещении нет никакой, кроме чего-то вроде стола и чего-то вроде стула. Это не совсем стол и стул, но ими можно пользоваться и в качестве таковых. На столе я обнаружил бумагу и карандаш. Нет, это не совсем точно. «Бумага» гораздо грубее и толще той, к которой я привык, а «карандаш» — всего лишь тонкая палочка графита, которую я заострил о крышку стола.

Этим исчерпывается все, что меня окружает. Интересно, что Он сделал с моей одеждой. Костюм был старый, но судьба ботинок меня тревожит. Эти прогулочные ботинки очень мне нравились, стоили они недёшево, и мне было бы весьма жаль их лишиться.

Однако все это не дает ответа на вопрос, где я, черт возьми, очутился — если, конечно, черт меня уже не взял.

Проблема номер два — орешек покрепче: почему я здесь? Будь я параноиком, я, конечно, пришел бы к заключению, что меня похитили какие-то мои враги. А может быть, даже вообразил бы, будто русские так заинтересовались моими исследованиями, что уволокли меня в какой-нибудь сибирский тайник и вот-вот войдут сюда предложить мне сотрудничество с ними или смерть. Но как ни грустно, для подобных фантазий у меня слишком реалистическая ориентация. Исследования, которые я вел, были очень интересны для меня и, может быть, еще для двух-трех психологов, занимающихся на досуге узкоспециальными проблемами обучения животных. Тем не менее моя работа не настолько важна для других, чтобы меня стоило похищать.

И я по-прежнему ничего не понимаю. Где я нахожусь и почему? И кто такой Он?

Я решил не пытаться вести этот дневник по «дням» или «часам». Эти единицы времени в моем нынешнем положении утратили всякий смысл, так как, пока я не сплю, свет не меняется. Человеческий организм в отличие от многих видов низших животных не обладает точными внутренними часами. Многочисленные опыты неопровержимо доказывают, что человек, изолированный от всех внешних раздражителей, вскоре утрачивает ощущение времени. Поэтому я буду просто делать интервалы в моем повествовании и уповать на то, что Он посовестится требовать от меня нормальных записей, раз уж у Него не хватило сообразительности оставить мне мои часы.

Ничего особенного не произошло. Я спал, меня накормили и напоили, и я опорожнил мочевой пузырь и кишечник. Пища стояла на столе, когда я проснулся в последний раз. Должен сказать, что Он отнюдь не гурман. Белковые шарики, на мой взгляд, никак нельзя назвать изысканным яством. Однако с их помощью можно еще потянуть, не отдавать богу душу (при условии, конечно, что я ее ещё не отдал). Но я не могу не выразить протеста против того источника, из которого получаю питье. — После еды меня начала мучить жажда, и я уже обрушивал проклятия на Него, а также на всё и вся, как вдруг заметил, что, пока я спал, в стене появился небольшой сосок. Я было подумал, что Фрейд все-таки прав и мое либидо подчинило себе мое воображение. С помощью эксперимента я, однако, убедился, что предмет этот вполне реален и что его назначение — служить для меня источником питья.

Когда начинаешь его сосать, он источает прохладную сладковатую жидкость. Однако процедура эта чрезвычайно унизительна. Хватит и того, что я вынужден сидеть весь день в моем природном одеянии. Но чтобы профессору психологии приходилось вставать на цыпочки и сосать искусственный сосок, когда ему надо утолить жажду, — это уж слишком! Я подал бы жалобу администрации, если бы только знал, кому ее адресовать!

После того как я поел и напился, естественные потребности стали заявлять о себе все настойчивее. Я уже приучен к современным удобствам, и отсутствие их поставило меня в чрезвычайно тяжелое положение. Но делать нечего — пришлось удалиться в угол и постараться смириться с неизбежным (да, кстати, это стремление удалиться в угол — не является ли оно в какой-то мере инстинктивным?). Однако в результате я узнал возможное назначение вибрации пола — не прошло и нескольких минут, как экскременты бесследно исчезли в полу. Процесс был постепенным. Теперь мне предстоят всякие неприятные размышления на тему о том, что может произойти со мной, если я засну слишком крепко.

Возможно, этого и следовало ожидать, но, как бы то ни было, я начинаю замечать в себе некоторые параноидные тенденции. Пытаясь разрешить проблему номер два и понять, почему я нахожусь здесь, я вдруг заподозрил, что кто-то из моих университетских коллег использует меня для своего эксперимента. Макклири вполне способен задумать очередной фантастический эксперимент по «изоляции человека» и использовать меня в качестве контрольного материала. Конечно, ему следовало бы спросить моего согласия. С другой стороны, возможно, что подопытный не должен знать условий опыта. Но в таком случае у меня есть одно утешение: если все это действительно устроил Макклири, то ему придется вести занятия вместо меня, а он терпеть не может преподавать теорию обучения первокурсникам!

А знаете, тишина в этом месте какая-то гнетущая.

Внезапно я нашел ответ на две из моих загадок. Теперь я знаю и где я нахожусь, и кто Он такой. И я благословляю день, когда меня заинтересовала проблема восприятия движения.

Прежде всего следует упомянуть, что содержание частичек пыли в воздухе этой комнаты выше нормального. Я не усматривал в этом ничего знаменательного, пока не обнаружил, что пыль скапливается на полу преимущественно вдоль одной из стен. Некоторое время я объяснял это системой вентиляции предполагая, что в том месте, где эта стена соединяется с полом, проходит вытяжная труба. Однако, когда я прижал там руку к полу, я не почувствовал ни малейшего движения воздуха. Но даже пока я держал ладонь прижатой к месту, соединения стены и пола, пылинки успели тонкой пеленой покрыть мою кожу. Я проделал тот же опыт во всех остальных частях комнаты — ничего подобного там не происходило. Явление это возникало только у одной-единственной стены и на всем ее протяжении.

Но если дело тут не в вентиляции, так в чем же? И вдруг у меня в памяти всплыли кое-какие расчеты, которыми я занялся, когда ракетчики впервые выдвинули идею создания станции-спутника с экипажем.

Инженеры бывают чудовищно наивны, когда речь идет о поведении человеческого организма в большинстве возможных ситуаций, и я вспомнил, как этот безалаберный народ попросту не учел проблемы восприятия вращения станции. Предполагалось, что дисковидному спутнику придано вращательное движение, чтобы центробежная сила заменила силу тяжести. В таком случае внешняя оболочка диска была бы «низом» для всех, находящихся внутри. По-видимому, конструкторы не учли, что человек столь же чувствителен к угловому вращению, как и к изменениям силы тяжести. Тогда я пришел к выводу, что стоит человеку внутри этого диска быстро переместить голову хотя бы на три-четыре фута дальше от центра диска, как она отчаянно закружится. Не так уж приятно, садясь на стул, каждый раз испытывать приступ тошноты. Кроме того, решил я, размышляя над этой проблемой, частички пыли и всякий мусор, по всей вероятности, будут смещаться в направлении, противоположном направлению вращения, и в результате скапливаться у любой стены или перегородки, оказавшейся на их пути.

Усмотрев в поведении пыли ключ к разгадке, я затем забрался на стол и спрыгнул с него. И действительно, когда я очутился на полу, моя голова гудела так, словно ее лягнул осел. Моя гипотеза подтвердилась.

Итак, я нахожусь на борту космического корабля.

Предположение это невероятно, и все же, как ни странно, в нем есть что-то утешительное. Во всяком случае, я могу пока отложить размышления о рае и аде — убежденному агностику гораздо приятнее сознавать, что он находится на космическом корабле! Вероятно, я должен извиниться перед Макклири: мне следовало бы знать, что он ни за что на свете не решится на поступок, в результате которого ему придется вдалбливать первокурсникам теорию обучения.

И разумеется, я знаю теперь, кто такой Он. Вернее, я знаю, кем Он не является, а это в свою очередь дает пищу для размышлений. Как бы то ни было, я уже больше не могу воображать Его человеком. Утешителен этот вывод или нет право, не берусь сказать.

Однако я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, почему я здесь очутился и почему этот звездный пришелец избрал своим гостем именно меня. Ну зачем я Ему нужен? Если бы Он стремился установить контакт с человечеством, то похитил бы какого-нибудь политического деятеля. В конце-то концов, назначение политических деятелей устанавливать контакты. Однако, поскольку никто не пытался установить со мной никакой связи, я должен с неохотой отвергнуть приятную надежду на то, что Он хотел бы установить контакт с genus homo.[12]

А может быть, Он — какой-нибудь галактический ученый, скажем биолог, отправившийся в экспедицию на поиски новых видов. Фу! Какая неприятная мысль! А вдруг он окажется физиологом и кончит тем, что вскроет меня, чтобы посмотреть, как я устроен внутри? И мои внутренности будут размазаны по предметным стеклышкам, чтобы десятки юных «Онов» разглядывали их под микроскопом? Бр-р-р! Я готов пожертвовать жизнью во имя науки, но предпочел бы сделать это не сразу, а постепенно.

С вашего разрешения, я, пожалуй, попробую оттеснять все эти размышления в подсознание.

Боже правый! Мне следовало бы сразу догадаться! Судьба — большая любительница шуток, а у каждой шутки есть свой космический план. Он — психолог! Если бы я обдумал этот вопрос как следует, я бы понял, что, открывая новый вид, вы сначала интересуетесь поведением особи, а уж потом ее физиологией. Итак, на мою долю выпало наивысшее унижение… а может быть, наивысшее признание. Не знаю, что именно. Я стал подопытным животным для внеземного психолога!

Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я проснулся в последний раз (сны, должен сказать, снились мне ужасающие). Я немедленно заметил, что в комнате произошла какая-то перемена, и тут же обнаружил, что на одной из стен имеется что-то вроде рычага, а сбоку от него небольшое отверстие, под которым расположен приемник. Я неторопливо подошел к рычагу, начал его рассматривать и нечаянно нажал на него. Раздался громкий щелчок, из отверстия выскочил белковый шарик и упал в приемник.

На мгновение я недоуменно нахмурился. Все это показалось мне удивительно знакомым. И вдруг я разразился истерическим хохотом. Комната превратилась в гигантскую коробку Скиннера! В течение многих лет я исследовал процесс обучения животных, помещая белых крыс в коробку Скиннера и наблюдая за изменениями в их поведении. Крысы должны были научиться нажимать на рычаг, чтобы получить съедобный шарик, выбрасываемый точно таким же аппаратом, как тот, который появился на стене моей темницы. И вот теперь, после всех моих исследований, я оказался запертым, как крыса, в коробке Скиннера! Нет, наверное, это все-таки ад, сказал я себе, и приговор Лорда Верховного Палача гласил: «Пусть кара будет достойна преступления!»

Откровенно говоря, этот нежданный поворот событий несколько меня расстроил.

По-видимому, мое поведение не расходится с теорией. Довольно быстро я обнаружил, что, нажимая рычаг, иногда получаю пищу, а иногда слышится только щелчок, но белковый шарик не падает в приемник. Примерно через каждые двенадцать часов аппарат выдает различное количество белковых шариков. Пока это число варьировалось от 5 до 15. Я никогда не знаю заранее, сколько крысиных… виноват, белковых шариков выдаст мне аппарат, и выбрасывает он их очень неравномерно. Иногда мне приходится нажимать на рычаг раз десять, прежде чем я получу хоть что-нибудь, а иногда шарик появляется после каждого нажима. Так как часов у меня нет, то я не знаю точно, когда приближается время кормления, и поэтому подхожу к рычагу и нажимаю на него через каждые несколько минут, если, по моим расчетам, двенадцать часов уже истекли. Точно так же, как мои крысы. А поскольку шарики невелики и я никогда не наедаюсь досыта, то порой я замечаю, что начинаю давить на рычаг со всем неистовством неразумного животного. Тем не менее как-то я пропустил время кормления и был уже на грани голодной смерти (так по крайней мере мне показалось), прежде чем аппарат наконец выбросил следующую порцию шариков. Единственное утешение для моей оскорбленной гордости я нахожу в том факте, что систематическое недоедание довольно быстро вернет моей фигуре стройность.

Во всяком случае, Он, по-видимому, не откармливает меня на убой. А может быть, Он просто предпочитает постное мясо?

Я получил повышение. По-видимому, Он в своей безграничной внеземной мудрости решил, что у меня достаточно интеллекта, чтобы справляться с аппаратом скиннеровского типа, а посему я был повышен в чине и мне было предложено решать лабиринт. Вообразите всю глубочайшую иронию этой ситуации? На мне проверяется буквально вся классическая методика теории обучения! Если бы только я мог как-то вступить с Ним в общение! Мне обидно даже не то, что на меня сыплются эти тесты, а то, что мой разум оценивают так низко. Ведь я же способен решать задачи в тысячу раз сложнее тех, которые Он передо мной ставит. Но как Ему это объяснить?

Лабиринт имеет большое сходство с нашими стандартными Т-лабиринтами, и запомнить его нетрудно. Правда, он довольно длинен, с двадцатью тремя разветвлениями на кратчайшем пути. В первый раз, когда я оказался в этом лабиринте, я блуждал в нем добрых полчаса. Как ни странно, я сначала не сообразил, что это такое, и поэтому не пытался сознательно запоминать правильные повороты. И только когда я добрался до последней камеры и обнаружил ожидающую меня пищу, я наконец сообразил, чего от меня ждут. В следующий раз я прошел лабиринт гораздо увереннее, а вскоре не делал уже ни одной ошибки.

Однако моему самолюбию отнюдь не льстит мысль, что мои собственные белые крысы выучили бы этот лабиринт быстрее меня.

Аппарат Скиннера все еще не убран из моей, так сказать, «жилой клетки», только пищу рычаг выдает теперь лишь изредка. Я по-прежнему иногда на него нажимаю, но так как в конце лабиринта я каждый раз получаю достаточно пищи, то рычаг меня уже не интересует.

Теперь, когда я совершенно точно знаю, что со мной происходит, мои мысли, естественно, заняты тем, как найти выход из данного положения. Лабиринты мне решать нетрудно, но, по-видимому, моих интеллектуальных способностей не хватает для того, чтобы составить план спасения. С другой стороны, помнится, у моих подопытных животных не было никакой возможности сбежать от меня. Если же предположить, что спасение невозможно, что тогда? После того как Он проделает надо мной все интересующие Его эксперименты, что случится дальше? Поступит ли Он со мной так, как я сам поступал с моим подопытным материалом (разумеется, с животными, а не с людьми!), то есть бросят ли меня в банку с хлороформом? «По окончании эксперимента животные были забиты» — так изящно мы выражаемся в нашей научной литературе. Нетрудно понять, что подобная перспектива отнюдь не кажется мне соблазнительной. А может быть, если я покажусь Ему особенно сообразительным, Он захочет использовать меня как производителя для получения своего собственного штамма. Это обещает кое-какие возможности…

А, будь проклят Фрейд!

И будь проклят Он! Только я выучил лабиринт как следует, а Он взял и все перетасовал! Я бессмысленно тыкался туда и сюда, как летучая мышь на свету, и добрался до последней камеры очень нескоро. Боюсь, я показал себя далеко не с лучшей стороны. Он же просто изменил лабиринт на зеркальное отражение того, что было прежде. Я понял это при второй попытке. Пусть-ка поломает над этим голову, если Он такой умный!

Вероятно, Он был доволен тем, как я решил обратный лабиринт, потому что перешел к задаче посложнее. И опять-таки я, наверное, мог бы предугадать следующий шаг, если бы только рассуждал логично.

Несколько часов назад, проснувшись, я обнаружил, что нахожусь совсем в другом помещении. Оно было абсолютно пусто, но в стене напротив я увидел две двери — ярко-белую и совершенно черную. От дверей меня отделяло углубление, наполненное водой. Ситуация мне не понравилась, так как я немедленно сообразил, что Он приготовил для меня прыжковый стенд. Я должен был догадаться, какая из дверей распахнется, открывая для меня доступ к пище. Но вторая дверь будет заперта. Если я ошибусь в выборе и ударюсь о запертую дверь, то упаду в воду. Правда, мне не грех было принять ванну. Однако не таким же способом!

Пока я стоял и размышлял об этом, меня всего передернуло. В буквальном смысле слова. Этот сукин сын все предусмотрел. Когда я сам помещал крыс в прыжковый стенд, то, чтобы заставить их прыгать, я применял электрический ток. Он действует по точно той же схеме. Пол в этой комнате находился под напряжением. И под каким! Я вопил, подскакивал и проявлял все другие типичные признаки возбуждения. Однако через две секунды я пришел в себя и прыгнул к белой двери.

И знаете что? Вода в углублении ледяная.

Я, по моим подсчетам, решил в прыжковом стенде уже не меньше восьмидесяти семи различных задач, и все это мне безумно надоело. Один раз я рассердился и просто указал на правильную дверь — и тут же получил сильный удар тока за то, что не прыгнул. Я отчаянно завопил, принялся во весь голос ругать Его, кричал, что если Ему не нравится мое поведение, то Ему придется это проглотить. Ну а Он, конечно, только увеличил напряжение.

Откровенно говоря, не знаю, надолго ли еще меня хватит. И не потому, что задачи так уж трудны. Если бы Он дал мне хоть малейшую возможность полностью продемонстрировать мои способности, я бы еще мог терпеть. Я придумал не меньше тысячи различных планов спасения, но ни один из них не заслуживает упоминания. Однако если я в ближайшее же время не выберусь отсюда, дело кончится буйным помешательством.

После всего этого я почти целый час сидел и плакал. Я понимаю, что духу нашей культуры чужда идея плачущего взрослого мужчины, но бывают положения, когда перестаешь считаться с подобными запретами. И могу только повторить, что, задумайся я как следует над тем, какого рода эксперименты Он замышляет, я, наверное, предугадал бы следующий. Впрочем, и в этом случае я скорее всего поспешил бы загнать свою догадку в подсознание.

Одна из основных проблем, стоящих перед психологами, занимающимися теорией обучения, заключается в следующем: научится ли животное чему-нибудь, если не поощрять его за выполнение поставленных перед ним задач? Многие теоретики, например Галл и Спенс, считают, что поощрение (или «подкрепление», как они это называют) является абсолютно необходимым условием обучения. Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, понимает, что это полнейшая чепуха, и тем не менее «теория подкрепления» уже много лет занимает главенствующее положение в нашей науке. Мы вели со Спенсом и Галлом отчаянный бой и уже загнали их в угол, когда внезапно они выдвинули концепцию «вторичного подкрепления». Другими словами, все, что ассоциируется с поощрением, приобретает свойство воздействовать как само поощрение. Например, вид пищи сам по себе становится поощрением — почти таким же, как поедание этой пищи. Вид пищи, подумать только! Тем не менее им удалось на время отстоять свою теорию.

Последние пять лет я пытался разработать эксперимент, который неопровержимо доказал бы, что вида привычного поощрения еще недостаточно, чтобы произошел акт обучения. А теперь посмотрите, что случилось со мной!

Несомненно, в своих теориях Он склоняется к Галлу и Спенсу: сегодня, когда я очутился в прыжковом стенде, за правильный прыжок я был вознагражден не обычными белковыми шариками, а… простите, но даже сейчас мне трудно писать об этом. Когда я сделал правильный прыжок, когда дверь распахнулась и я направился к пище, я обнаружил вместо нее фотографический снимок. Снимок из календаря. Ну, вы знаете эти снимки. Ее фамилия, по-моему, Монро.

Я сел на пол и расплакался. Пять долгих лет я громил теорию вторичного подкрепления, и вот теперь я снабжаю Его доказательствами, что теория эта верна. Я ведь волей-неволей «обучаюсь», в какую дверь я должен прыгать. Я не желаю стоять под напряжением, я не желаю прыгать на запертую дверь и без конца падать в ледяную воду. Это нечестно! А Он-то, несомненно, считает всё это подтверждением того факта, что вид фотографии действует как поощрение и что я учусь решать задачи, которые он мне ставит, только для того, чтобы полюбоваться мисс — как бишь ее там?.. — в костюме Евы!

Я так и вижу, как Он сидит сейчас в каком-то другом помещении этого космического корабля, вычерчивает всевозможные кривые обучения и самодовольно пыхтит, потому что я подтверждаю все Его любимые теорийки. Если бы только я…

С тех пор как я оборвал эту фразу, прошло около часа. Мне кажется, что времени прошло гораздо больше, и все-таки я уверен, что миновал только час. И я провел его в размышлениях. Потому что я, кажется, нашел способ выбраться из этого места. Но решусь ли я им воспользоваться?

Я как раз писал о том, как Он сидит, и пыхтит, и подтверждает свои теорийки, когда мне внезапно пришло в голову, что теория порождается методикой, которой ты пользуешься. Подтверждение этому, вероятно, можно найти в истории любой науки. Но для психологии это, во всяком случае, абсолютно верно. Если бы Скиннер не изобрел своей проклятой коробки, если бы не были разработаны лабиринт и прыжковый стенд, то, возможно, мы создали бы теории обучения, совсем непохожие на те, которые развиваем сейчас. Ведь если даже отбросить все остальное, реквизит эксперимента жесточайшим образом детерминирует поведение подопытных животных. А теории остается только объяснять вот этот, лабораторный тип поведения.

Отсюда следует, что любые две культуры, разработавшие одинаковые экспериментальные методики, придут к почти совпадающим теориям.

Учитывая все это, я прихожу к выводу, что Он твердолобый сторонник теории подкрепления, так как Он пользуется соответствующим реквизитом и той же самой методикой.

В этом-то я и усматриваю средство спасения. Он ждет от меня подтверждения всех Его излюбленных теорий. Ну, так он больше такого подтверждения не дождется. Мне Его теории известны вдоль и поперек, и, следовательно, я сумею дать ему результаты, которые разнесут эти теории вдребезги.

И я могу довольно точно предсказать, что из этого получится. Как поступает исследователь, занимающийся теорией обучения, с животным, которое не желает вести себя согласно норме и не дает заранее ожидаемых результатов? Естественно, от него избавляются. Ведь всякий экспериментатор хочет работать только со здоровыми, нормальными животными, и любая особь, которая дает «необычные» результаты, незамедлительно снимается с эксперимента. Раз животное ведет себя не так, как ожидалось, значит, оно — больное, не соответствует норме или в чем-то ущербное…

Разумеется, нельзя предсказать, к какому методу Он прибегнет, чтобы избавиться от досадной помехи, которой теперь стану я. «Забьет» ли Он меня? Или просто вернет в «исходную колонию»? Не знаю. Но во всяком случае с этим невыносимым положением будет покончено.

Дайте Ему только сесть за обработку Его следующих результатов!

ОТ: Главного экспериментатора межгалактической космолаборатории ПСИХО-145.

КОМУ: Директору бюро наук.

Флан, дорогой друг, это — неофициальное письмо. Официальный доклад я вышлю позже, но сначала мне хотелось бы сообщить Вам мои личные впечатления.

Работа с недавно открытым видом в настоящее время находится на точке замерзания. Сначала все шло превосходно. Мы выбрали животное, казавшееся во всех отношениях нормальным и здоровым, и подвергли его стандартным тестам. Я, кажется, сообщал Вам, что этот новый вид во всем сходен с нашими обычными лабораторными животными, а поэтому мы снабдили наш экземпляр «игрушками», которые так нравятся нашим лабораторным животным, — тонкими пластинками материала, получаемого из древесной массы, и палочкой графита. Вообразите наше удивление и наше удовольствие, когда это новое животное стало использовать «игрушки» точно так же, как наши прежние экземпляры! Неужели у низших видов во всей Вселенной существуют какие-то общие врожденные стереотипы поведения?

Но это так, мимоходом. Ответ на этот вопрос мало интересен для тех, кто занимается теорией обучения. Ваш приятель Верпк упрямо утверждает, что за использованием «игрушек» кроется какой-то глубокий смысл и что мы должны исследовать эту проблему. По его настоянию я прилагаю к письму материалы, которыми пользовался этот наш экземпляр. По моему мнению, Верпк повинен в грубейшем антропоморфизме, и я не желаю иметь к этому больше никакого отношения. Однако такое поведение внушило нам надежду, что экземпляры, взятые из недавно открытой колонии, будут действовать в точном согласии с принятой теорией.

Так оно поначалу и казалось. Животное очень быстро решило коробку Бфьяна — результаты были просто великолепны. Затем мы последовательно помещали его в лабиринт, в зеркальный лабиринт и в прыжковый стенд — даже если бы мы подтасовывали данные, они не могли бы более убедительно подтверждать наши теории. Однако, когда мы начали ставить перед животным задачи, связанные с вторичным подкреплением, с ним произошла непонятная перемена. Его поведение перестало соответствовать норме. Иногда даже казалось, что животное просто взбесилось. В начале эксперимента оно вело себя превосходно. Но затем, как раз в тот момент, когда оно, казалось, находило решение поставленной перед ним задачи, его поведение незаметно менялось, следуя моделям, которые, несомненно, не могут быть свойственны нормальным особям. Дело шло все хуже и хуже, и в конце концов его поведение пошло вразрез с тем, что предсказывали наши теории. Естественно, мы поняли тогда, что животное заболело, ибо наши теории опираются на тысячи экспериментов с подобными же подопытными животными, и, следовательно, они верны. Однако наши теории применимы только к нормальным экземплярам и к нормальным видам. Поэтому мы вскоре убедились, что взяли для опыта животное с какими-то отклонениями.

Взвесив все обстоятельства, мы вернули животное в его исходную колонию. Но, кроме того, мы почти единогласно постановили просить у Вас разрешения на полное уничтожение всей этой колонии. Совершенно очевидно, что для научной работы она нам не пригодится, и в то же время она представляет собой потенциальную опасность, против которой следует заранее принять необходимые меры. Поскольку все подобные колонии находятся в Вашем ведении, мы обращаемся к Вам за разрешением на уничтожение вышеуказанной колонии.

Должен упомянуть, что «против» голосовал только Верпк. Он носится с нелепой идеей, что поведение следует изучать в естественной среде. Откровенно говоря, не понимаю, зачем Вы навязали его мне в эту экспедицию, но, очевидно, у Вас были на то свои веские причины.

Несмотря на возражения Верпка, все мы твердо убеждены, что эту новооткрытую колонию следует уничтожить, и как можно быстрее, ибо она, несомненно, заражена какой-то болезнью, что ясно доказывается нашими теориями. А если благодаря непредвиденной случайности она войдет в соприкосновение с другими изучаемыми нами колониями и заразит других наших подопытных животных, то мы никогда уже не сможем правильно предсказывать их поведение. Мне кажется, этих доводов достаточно.

Можно ли надеяться, что Вы санкционируете скорейшее уничтожение данной колонии, с тем чтобы мы могли отправиться на поиски новых колоний для проверки наших теорий на других — здоровых — животных? Ибо только так можно обеспечить прогресс науки.

Остаюсь почтительнейше Ваш,

Айоуии

Перевод И. Гуровой