Американский принц

ГЛАВА 11

Эмбри

Настоящее

Я смотрю, как Мелвас сжимает в кулаке волосы Грир и дергает назад ее голову, обнажая бледную шею, и вскакиваю на ноги. Рычание зарождается в моей груди.

Ву с шипением тянет меня вниз.

— Не высовывайся или нас заметят.

Я приседаю рядом с Ву и Гарет, у меня закипает кровь. Я поднимаю бинокль и снова смотрю в сторону ее окна. Вижу, как ее нежный рот приоткрывается в крике боли, когда он снова тянет ее за волосы, а затем чувствую, как пальцы Ву впиваются в мою руку.

— Подожди, — говорит Ву, но я не хочу ждать. Достаточно сложно было сидеть в самолете, пока мы летели в Польшу, достаточно тяжело было оставаться в здравом уме по дороге в Карпатию… Мы ехали на арендованном джипе по холмам и по проселочным дорогам, избегая нововведенного и неэффективного пограничного контроля Карпатии. Трудно было неспеша наблюдать за коттеджем, трудно пробираться через крутые скалы и густой лес, преодолевая первое ограждение, трудно останавливаться и ждать каждый раз, когда над головой пролетали дроны. И вот, в ту самую минуту, когда мы непосредственно начали слежку за коттеджем, я вижу, как грубо этот монстр обращается с Грир.

Мое терпение на исходе.

К счастью, Мелвас отпускает Грир, и я снова могу дышать, снова могу думать.

— На первом этаже есть служебный вход, он ближе к нам, — говорит Гарет. — Просто закрытая дверь, никакой охраны.

— Там могут быть камеры или датчики движения, — предполагает Ву.

— Поэтому мы пойдем, когда будет еще какое-то движение, — говорю я, указывая биноклем вниз на дорогу. — Вторжение в дом может начаться в любую минуту.

По пути сюда Гарет организовала ловушку: кражу со взломом в президентском дворце в столице Карпатии, что находится в двух часах езды отсюда. Мы надеялись, что этого будет достаточно, чтобы выманить Мелваса или, по крайней мере, большую часть сотрудников его службы безопасности.

Шиканье Гарет, заставляет меня направить бинокль обратно на дом, и я вижу свет в комнате на втором этаже. Мелвас и Грир одни, и он снимает свой пиджак.

— Ублюдок, — ругаюсь я. Я его убью, клянусь, я его убью, если он действительно попытается ее изнасиловать.

Изнасилование.

Боже, это слово. Оно повисло, словно туман над Карпатами во время войны, это неизменное осквернение, разрывающее города и деревни, на которые Мелвас заявлял свои права. Помню лица тех женщин… некоторые из них едва переступили за порог своего детства… грязь, следы слез на лице и пустота в глазах. Мы приходили и предоставляли им медицинскую помощь, убеждали их, что они в безопасности, но они все равно сторонились нас, вздрагивая, когда слышали наши мужские голоса. Именно по этой причине мы с Эшем сделали упор на вопросы сексуального насилия во время его предвыборной кампании. Ради всех тех женщин, к которым мы не успели на помощь.

Но я успею к Грир.

Лицо Грир почти такое же пустое, как лица тех женщин, которые я помню со времен войны. Лбом она прижалась к стеклу, и я вижу, как она делает медленные и осознанные вдохи, словно ей приходится напоминать себе о том, как нужно дышать, как поддерживать работу своего тела.

А затем ублюдок снова ее трогает: одна рука на ее горле, а другая на киске. Его руки сильнее сжимают ее плоть, и из-под ее длинных темных ресниц катится слеза.

Я вскакиваю на ноги, прежде чем Ву удается меня остановить, выхожу из-за прикрывающих нас деревьев и направляюсь к коттеджу, и почти достигаю служебного выхода, когда он меня догоняет.

— Какого черта ты сейчас делаешь? — тихо спрашивает он. — Как насчет того, чтобы придерживаться плана?

— К черту план, — рычу я. — Я пойду туда, прежде чем он успеет причинить ей боль.

— Если тебя убьют, это ей не поможет…

— Мальчики, — слышится голос Гарет в наши наушники. — Мелвас уходит.

— Что? — спрашиваю я.

— Он выходит из комнаты. Они ее связали, заткнули рот и выключили свет. Теперь он и со своими людьми спускается вниз… похоже, они собираются выйти через парадную дверь. Наверное узнали о нашей маленькой диверсии в столице.

Мы слышим, как заводится двигатель автомобиля, затем второй, третий, и затем звук треска гравия и веток под шинами.

— Сколько человек осталось? Скольких ты видишь? — спрашиваю я Гарет.

— Один у входной двери, — отвечает она. — И, думаю, кто-то остался перед дверью комнаты миссис Колчестер.

Ву смотрит на меня.

— Два? Неужели, нам так повезло?

— Возможно, он думает, что периметр в достаточной безопасности… возможно, он думает, что мы не знаем об этом коттедже… — Я на секунду закрываю глаза, все обдумывая. — Я могу справиться с двумя мужчинами. Вы двое остаетесь здесь, за пределами видимости. Если от меня не будет вестей, или если мы с первой леди не выйдем в течение часа, значит, вам нужно пересмотреть план.

— Как и в старые времена, да? — говорит Ву, передавая мне пистолет. Прохладная тяжесть моей руке — и знакома, и непривычна, ее знал другой я, в другой жизни. И на мгновение, я задаюсь вопросом: неужели похищение и удерживание в плену Грир — это моя карма? Неужели я навсегда буду лишен счастья из-за всех тех ужасных вещей, которые совершил, из-за всех жизней, которые забрал во имя войны, свободы и верности.

— Прямо как в старые времена, — говорю я, пряча пистолет, а Ву передает мне винтовку. Я направляю ее на дверной замок и стреляю.

Я как можно тише «устраняю» первого человека у входной двери: применяю один удушающий захват и жду, пока он не обмякнет в моих руках. Я его не убил, хотя была часть меня, у которой руки чесались, как хотелось убить всех, кто принимал хоть какое-то участие в этом замысле причинения боли Грир. Я остановился, не потому что знал, что это неправильно, а потому что знал, что Эш бы этого не хотел. Нам не только было бы хуже, если бы нас поймали, но еще Эш ненавидел забирать жизни. Ужасно ненавидел.

А я ненавидел чувство, которое следовало за этим: вину, страдание после битвы; и у меня не было никакого желания снова испытывать эти чувства после стольких лет. Поэтому я просто придушил парня, а пока он был без сознания, связал стяжками, которые имел при себе для этой цели, и заткнул кляпом рот.

И теперь я выжидаю рядом с дверью в комнату Грир, когда подойдет второй человек… ближе… еще ближе… и вот я слышу его дыхание за углом, за которым я прячусь, и делаю с ним то, что сделал с первым. Меня так и подмывает направиться в комнату Грир после того, как я с ним закончил, но я заставляю себя быть более осмотрительным. Я обыскиваю другие этажи, другие комнаты и удостоверяюсь, что больше нигде не скрываются другие наемники.

— Дом чист, — говорю я Гарет и Ву через маленький микрофон, подключенный к динамику в моем ухе. — Оба охранника обезврежены. Я сейчас направляюсь за миссис Колчестер.

— Понял, — говорит Ву. — Мы с Гарет возвращаемся к воротам у входа во владения, чтобы обезвредить находящихся там охранников и отключить систему безопасности. Мы сообщим, когда будут какие-нибудь изменения или если Мелвас вернется, в противном случае мы будем ждать вас на обговоренном месте встречи недалеко от ограждения.

Я выключаю микрофон и возвращаюсь на второй этаж, в комнату, где находится Грир. И, когда я убираю засов и открываю дверь, замечаю, что мои руки трясутся. Трясутся, хотя чуть раньше, когда я держал винтовку и сражался с наемниками, они были под контролем.

Полагаю, это адреналин или облегчение. Наверное, это любовь.

Дверь открывается, отчего длинный прямоугольник света появляется в темной спальне. Для моих глаз требуется время, чтобы приспособиться, чтобы осмотреть большую комнату и кровать с балдахином, и лежащую на ней маленькую стройную фигурку. И как только я замечаю шелковые светлые волосы, Грир двигается, перемещаясь из темноты на свет.

Она вздрагивает от яркого света, но ничего не говорит, и я вспоминаю, что ей вставили кляп. Вставили кляп и связали, серебристая клейкая лента никак не сочетается со всем этим красным шелком.

Не сочетается… но притягивает.

Мое сердце бьется сильнее. И в мгновение ока я делаю шаг вперед, готовый заговорить, готовый разрезать ее путы, готовый успокоить ее, удерживать в своих руках… готовый избавить ее от большей части этого кошмара… но, когда я подхожу, моя тень падает на ее тело.

И вот, наконец, глаза Грир с трепетом открываются, она смотрит на меня, и первая эмоция на ее лице — не приветствие или облегчение, а паника, и она так двигается, словно пытается отодвинуться подальше, практически трясясь от отчаяния. Она издает ужасный звук… плачет, но ее плач заглушает кляп. Я понимаю, что она не видит мое лицо, что я всего лишь мужской силуэт, подобравшийся к ней в темноте.

Я смотрю на Грир: она лежит на кровати, ее глаза серебристые, как клейкая лента на запястьях, широко раскрытые и испуганные, красный шелк покрывает ее тело, цепляется за каждый совершенный изгиб. Я смотрю на Грир: ее грудь вздымается от ужаса, ее обнаженное горло, все ее тело связано и уязвимо перед волей любого проходящего мимо мужчины.

Я смотрю на Грир: моя тень, покрывает ее кожу, словно печать собственности.

И то, что я чувствую, похоже на шок, похоже на касание батарейки на кончике языка. Металлический вкус наполняет мой рот, и тысяча ужасных, неописуемо жестоких мыслей заполняют мою голову. Мое сердце бьется со скоростью машинки для татуировок, мои зубы зудят, у основания позвоночника ощущаются тепловые импульсы, и, черт возьми, я его чувствую.

Его… желание. Желание овладеть. Причинить боль. Удерживать ее связанной и беспомощной.

Желание почувствовать, что ее тело, доступно для моего контроля, моего принуждения, моего проникновения и моего насилия. И от одной лишь мысли об этом, из-за возможностей, содержащихся в одном лишь открывающемся передо мной виде моей тени на ее теле… Я становлюсь твердым. Этот образ не дает мне покоя. Мой член с нетерпением жаждет этого, он истосковался по этому.

Что со мной происходит? Это — не настоящий я. Я давно признал, что я — не истинный доминант и не истинный сабмиссив… хотя я — мужчина, влюбленный и в доминанта, и в сабмиссив. Но я также позволял Эшу любить меня и брать надо мной верх его самому цельному, самому сильному «я», и то, были самые настоящие, самые лучшие моменты в моей жизни. Я также удерживал под собой тело Грир, когда она шептала мне, что она девственница, и я смаковал каждое дикое мгновение, пока ее трахал, смаковал кровь, ее стоны боли, и заставляющие извиваться ее тело оргазмы, которые я снова и снова выжимал из ее тела.

Может, это и есть я. Возможно, так же, как я могу подчиняться Эшу, только после поражения и борьбы… возможно, я так же могу почувствовать себя доминантом лишь в таких же ситуациях.

Все эти мысли проносятся в моей голове, и за это время Грир узнает меня. Ее глаза широко раскрываются, затем слезы жидкого ужаса превращаются в жидкое облегчение. Это немного разрывает чары, дает мне силы подойти к ней и ничего не воплощая из промелькнувших фантазий, а лишь протянуть руку, чтобы ослабить кляп и вытащить его ее рта. Я думаю, об Эше, шепчущем «вы в безпеци» (вы в безопасности) тем людям, которых он спас во время войны, но я не могу заставить себя сказать это Грир. Как я могу это сделать, когда все еще сгораю от сильного желания при виде ее в небезопасности?

— Ты в порядке? — тихо спрашиваю я.

— Нет, — всхлипывает она, вздыхает и облизывает сухие губы. — Я думала, что ты… он вернулся, и я подумала…

Ее слезы затрагивают что-то глубоко спрятанное внутри меня, вызывают потребность успокоить ее, защитить, разрушить то, что может навредить.

А еще они вскрывают нечто особенно темное.

— Грир, все в порядке, тебе не нужно плакать, — умоляю я. — Пожалуйста, дорогая.

— Мне нужно плакать, — говорит она, и ее голос звучит свирепо, громко и визгливо одновременно. — Нужно, нужно, нужно. Он прикасался ко мне, Эмбри, и он хотел… он собирался… — Слова растворяются в большем количестве слез. Я пытаюсь ее утешить, успокоить.

— Мелваса здесь нет, — говорю я, обращая внимание на ее запястья. Они слишком сильно стянуты липкой лентой, и кончики пальцев стали темно-красного цвета. Они ощущаются холодными. — И я позаботился о здешних охранниках. За пределами охраняемого периметра нас ожидают мои люди, так что нам нужно лишь выйти из дома. Теперь ты в безопасности. Мы скоро вернемся домой.

Она с силой вырывает руки из моей руки, и я ошеломлен, ошеломлен и испуган. Это — моя Грир, мой тихий профессор, моя сдержанная, строгая политическая принцесса. Я никогда не видел ее такой… ожесточенной и бессвязно рассуждающей. Это меня пугает. Из-за этого мне хочется кастрировать Мелваса голыми руками. Из-за этого мне хочется ее трахнуть.

— Грир, — говорю я, накрывая ладонями обе ее маленькие ладошки и пытаясь приструнить эту подлую часть меня. — Теперь все кончено, я здесь, мы вытащим тебя отсюда…

— Что бы он сделал, если бы ты не добрался сюда? — спрашивает она все еще визгливым безумным голосом. Она поднимает на меня глаза. — Что бы он со мной сделал, если бы смог?

Вопрос слишком опасен, слишком интимный, и я благодарен, что темная комната скрывает мое лицо, мое тело.

— Это не имеет значения, ангел. Теперь он не может этого сделать.

— Это имеет значение, — говорит она. — Имеет значение. Он прикасался ко мне и говорил мне такое… и я все еще его чувствую, его руки и его эрекцию у моей спины, и слышу его голос у моего уха. — Грир сглатывает, следующие слова дрожащие и слабые: — Такое чувство, что он начал накладывать на меня проклятие, и оно является не менее мощным только из-за того, что не было доведено до конца.

— Все кончено, — обещаю я. — Мы скоро окажемся в безопасности.

— Я чувствовала себя такой беспомощной, — продолжает она, и слезы все еще текут из этих прелестных серебряных глаз. — Я ничего не могла сделать, ничего не могла сказать, никак не могла его остановить. Я собиралась попытаться дать отпор, но даже тогда, даже если бы я его ударила, за дверью находились все те мужчины…

Грир дрожит. Сильно. И я ненавижу себя за это, но эта сильная дрожь и разрывает на части мое сердце, и заставляет пульсировать мой член.

— Как я могу вот так отсюда уйти? Оставить это место, испытывая лишь то, что он заставил меня чувствовать, думая о то, о чем он заставил меня думать?

— Мы поговорим с Эшем, — говорю я немного дико. Не заставляй меня делать это, не заставляй меня отвечать на эти вопросы.

— Эша здесь нет, — говорит она. Ее тело немного выгибается… от возбуждения или волнения… и шелковая ткань натягивается на ее теле.

Я стону от этого вида, отворачиваясь от кровати, и она протягивает руки и хватает меня за руку.

— Будь для меня Эшем, — умоляет Грир, широко раскрыв глаза, они светятся серебром в темноте. Свет освещает высыхающие слезы на ее лице, и на мгновение я погружаюсь в прошлое, в лунный карпатский лес: у меня открытые пулевые ранения в плечо и в голень, и Эш вышагивает вокруг меня, словно голодный волк.

«Думаешь, ты хочешь мне это дать?» — спросил тогда Эш.

«Нет. Я хочу, чтобы ты это взял», — ответил я.

Я резко спрашиваю Грир:

— Что?

Я чувствую, что прохладные кончики ее пальцев пробегают по внутренней стороне моего запястья.

— Если ты не хочешь позаботиться обо мне, тогда притворись, что ты — Эш, — говорит она. — Он бы это сделал.

— Сделать что? — Мой голос все еще резкий, но уже низкий, и я вижу, как на него реагирует ее тело.

— Покажи мне, что сделал бы со мной Мелвас.

Я слышу отголоски «старого» Эмбри в ее голосе, вспоминаю ту ночь, когда я умолял Эша дать выход его насилию, используя мое тело, потому что он нуждался в освобождении, а я нуждался в поражении; мне нужно было почувствовать себя и живым, и побежденным.

— Боже, Грир, это… это пипец как неправильно.

— Я знаю. — И меня действительно цепляет то, как она произносит эти слова, потому что в них нет стыда… но они также и не циничные, и не лишены эмоций. Она так их произносит, как кто-нибудь попросил бы его целовать после тяжелого дня, как кто-то, устроившийся в ваших руках, в поисках комфорта. Вот так произнесла эти слова женщина, которую я люблю… печальная, напуганная, и почти безутешная…

— Пожалуйста, посмотри на это с моей стороны. Мелвас собирался причинить мне боль, и я ничего не смогла сделать, чтобы его остановить, но если ты… если ты это сделаешь, то я буду знать, что смогу это остановить. Я буду этого желать, и это будет чем-то моим, чем-то, что я контролирую. Я должна… — Грир ищет слова, а я в это время пытаюсь дышать, пытаюсь не потерять контроль. — Я должна переписать это. Сделать это своим желанием.

— Ты хочешь, чтобы я притворился, что… — Не могу произнести эти слова, они превращаются в уксус у меня во рту. Я изменяю формулировку: — Ты хочешь, чтобы я притворился Мелвасом?

— Притворись Эшем, притворяющимся, что он — Мелвас… если так будет легче. — Она закрывает глаза. — Эмбри, мне непросто просить об этом, но если я уеду отсюда без…

Я освобождаюсь от ее рук и иду к двери.

— Эмбри?

Я закрываю дверь, на мгновение прижимаясь лбом к холодному дереву.

— Мы должны сделать все быстро, — говорю я, ненавидя, как мое сердце сильно бьется от волнения. И то, как сильно этого жаждет мое тело.

— Да, — шепчет Грир, ее голос такой же жаждущий, как и мое тело. — Так быстро, как тебе захочется.

Ты отправишься в ад, Эмбри Мур. Не только за то, что сделаешь это. Но и за то, что тебе это нравится.

Но я уже знал, что я — плохой человек, не так ли? Я в любом случае отправлюсь в ад.

Я нажимаю на микрофон на моем плече, все еще прижимаясь головой к двери.

— Я нашел миссис Колчестер. Мы с ней будем на месте встречи через тридцать минут, — говорю я Ву.

Он отвечает, что услышал меня. Я отстегиваю микрофон, вынимаю наушник и поворачиваюсь лицом к Грир. Когда закрыта дверь, в комнате почти кромешная темнота, единственный свет исходит от полной луны снаружи. Такой свет все меняет. Это колдовской свет, как его обычно называла моя тетя Нимуэ. Такой свет необходим для совершения поступков, которые нельзя сделать при свете дня.

Красный шелк на Грир теперь кажется почти черным, он словно темная вода течет и пульсирует по ее телу. Я такой твердый, что мне больно, и я делаю шаг к ней, готов, готов, готов, помоги мне боже, а потом я вспоминаю. Сейчас я — Эш, а не Эмбри.

И это такая огромная ответственность иметь такую власть и такой контроль. Ответственность за чью-то безопасность и катарсис. Как он это делает? Как он держит этот уголок своего разума открытым для сострадания и оценки, когда позволяет собой владеть монстру внутри него? У моего монстра нет таких углов, у моего монстра нет сострадания. У него есть только нужда.

Я вытаскиваю карманный нож.

— Прежде чем мы начнем, — говорю я, борясь за то, чтобы поддерживать нормальный голос, пока иду к ней. — Только одно.

Грир почти сразу понимает, когда я тянусь к ее запястьям и поднимаю ее руки. Я разрезаю один слой липкой ленты, разматываю ее и позволяю размять запястья Грир, пока не вернется циркуляция, а затем я снова наклеиваю ленту, на этот раз свободнее. Она достаточно липкая, чтобы держаться, и достаточно свободная, чтобы можно было освободиться, если понадобится.

— Ты сможешь щелкнуть пальцами, когда твои запястья склеены лентой? — спрашиваю я, пытаясь вспомнить все, что делает Эш, прежде чем заявить на одного из нас свои права. Пределы, стоп-слова. Хотя со мной это никогда не было так открыто. Никогда это не было безопасно. Были времена, когда я входил в Овальный кабинет, а меня затаскивали в темную комнату, засовывали в рот шелковый галстук, не произнеся ни слова… а в те летние ночи в Карпатах я сжимал зубами пояс, чтобы другие солдаты, находившиеся в тридцати ярдах от меня, не слышали моего кряхтения, пока Эш вдавливал мое тело в грязь…

— Я могу щелкнуть пальцами, — отвечает Грир, вытаскивая меня из моих воспоминаний.

— Покажи.

Она щелкает пальцами.

— Я возвращаю твой кляп, — сообщаю я. — Щелкни пальцами, если будет нужно, чтобы я остановился.

Грир дрожит, когда я снова вставляю кляп и затягиваю его. Я чувствую слезы на ее щеках и в атласной сетке ее волос, но она больше не плачет. Вместо этого ее глаза широко раскрыты, зачарованные, умоляющие и немного любопытные. Мурашки покрывают ее кожу, и я пробегаюсь пальцами по обнаженному изгибу ее груди, ощущая соски под кончиками моих пальцев.

И вот так исчезает милый плейбой, которым я себя считал. Его место занимает монстр, у которого когда-то на бедрах была кровь Грир.

Рукой касаюсь ее шеи, чувствую, как она сглатывает под моей ладонью. Я надавливаю, смакуя отдачу всей этой мягкой кожи, ощущение нежных мышц и вен, расслабляющихся под моей хваткой. На лице Грир движущаяся мозаика эмоций из паники и желания идет рябью, и переплетаются, как переплетаются тени на дне освещенного солнцем бассейна.

Я наклоняюсь, все еще сжимая ее горло, и целую ее затененное лицо. Я целую ее лоб и края рта вокруг кляпа, а затем поддаюсь слабости и кусаю ее. Кусаю ее щеки и шею, кусаю мочки ушей и линию подбородка. Я кусаю ее так, словно хочу съесть, словно она — вещь, которую употребляют или используют, а не будут любить.

Но я ее люблю. Я чувствую эту любовь, присутствующую во мне наравне со слабостью, с монстром.

Черт, я твердый.

Я отпускаю ее горло, и я слышу, как Грир изо всех сил пытается вдохнуть через нос. Я прижимаю ухо к ее груди и слышу, как колотится сердце, словно птица бьется о ее ребра. А затем я кусаю ее грудь, кусаю ее грудь через шелк платья, кусаю обнаженную кожу над грудью. А затем я беру в обе руки ткань платья и разрываю его до талии. Ее соски сжатые и твердые, в лунном свете их обычный розовый оттенок выглядит темно-красным. Я вижу на ее нежной коже цветущие полумесяцы моих укусов, и их вид сродни крови для волка. Какая-то примитивная часть меня рычит от голода.

Сняв рубашку, я обхватываю ладонью свой член, а другой сжимаю одну из ее грудей. Затем я начинаю расстегивать штаны, и тогда она делает это. Она взбрыкивает подо мной, ударяя меня ногами в низ живота, и это выбивает из моих легких весь воздух. Я пячусь назад, бормочу проклятия, испытывая искреннюю злость, а она пытается доползти до дальнего края кровати.

Нет никакой мысли, никакого сомнения в том, что будет дальше. Есть лишь чистый освобожденный мужской инстинкт. Вот почему я отправлюсь в ад.

Я прыгаю через ближнюю сторону кровати, хватаю ее за плечо и сильно дергаю, переворачивая на спину. В одно мгновение я седлаю ее, мои колени погружаются в матрац по обе стороны от ее извивающегося тела, одной рукой сжимаю ее лицо, наклоняюсь и говорю ей на ухо:

— Ты именно этого хочешь?

В тот момент я не знаю, кто я: Эмбри, Мелвас или Эш, или Эш, притворяющийся Мелвасом, или я, притворяющийся Эшем. Я знаю лишь то, что я зол и возбужден, а женщина, которую я хочу, пытается от меня сбежать.

Грир прекращает борьбу, и моргает, глядя на меня.

Я снова спрашиваю:

— Ты хочешь, чтобы все было именно так, маленькая принцесса? Потому что я не боюсь взять тебя таки образом.

И это ложь. Я боюсь себя. Боюсь монстра внутри.

Она медленно, обдуманно кивает.

Я кусаю ее шею, достаточно сильно, чтобы заставить ее вскрикнуть, и то, как ее крики звучат сквозь кляп… захватывает. Гипнотизирует. Я кусаю снова и снова, все еще находясь на ней, и она начинает метаться подо мной, пытаясь сбежать, и, боже, это еще сильнее меня возбуждает, я с силой придавливаю ее руки, сжимаю бедра вокруг ее бедер, кусаю, кусаю и кусаю. Мой член настолько твердый, что он пробивается через расстегнутый пояс моих штанов, и, когда я с ней борюсь, он трется и трется о шелк ее платья. Ткань мягкая и теплая от ее кожи, и я больше не могу ждать. Я знаю, что ни Мелвас, ни Эш, ни монстр внутри меня не стали бы ждать.

Я со злостью шлепаю ее по груди, и это, кажется, ее ошеломляет, именно это мне и нужно. Грир прекращает извиваться, и тогда я беру ее за бедра и переворачиваю на живот.

Она знает, чего я хочу, и поэтому начинает еще сильнее извиваться, пытается сбросить с себя, но я просто низко и злобно смеюсь ей в ухо, пока заканчиваю свою работу и разрываю платье до самого низа, оставляя разорванный шелк клубком лежать вокруг ее связанных лодыжек.

Быстро стягиваю на бедра свои штаны, освобождая член, а затем зарываюсь рукой в ее светлые волосы и тяну назад ее голову. Другой рукой сильно шлепаю ее по заднице, слышится громкий хлопок, а затем исследую ее киску. Я нахожу то, чего никогда не найдет Мелвас: киска — припухшая и жаждущая меня, горячая, скользкая и мокрая, такая мокрая, что ее мягкие внешние складки тоже влажные.

— Я знал, что ты этого хочешь, — поддразниваю я, грубо проскальзывая в нее двумя пальцами.

На мгновение Грир забывает о нашей игре и выгибается ко мне, глубже вбирая в себя мои пальцы, и дрожит, когда сгибаю их внутри нее.

Однако я не забываю о нашей игре. Освободив ее волосы, я наклоняюсь к ней и вытаскиваю кляп, сую пальцы в ее рот, достаточно глубоко, чтобы ей было неудобно. Она пытается отстраниться, и я снова заманиваю ее в ловушку своих бедер, сжимая их по обе стороны ее бедер.

— Ты это чувствуешь? — спрашиваю я, нажимая кончиками пальцев на ее язык. — Такая на вкус твоя киска, которую я собираюсь трахнуть.

Она кусает мои пальцы и смотрит на меня, насколько это возможно с ее позы на животе. Смеясь, я вытаскиваю свои пальцы из ее рта.

— Иди в задницу, — выплевывает она.

Я снова шлепаю ее по ней… сильно… она вскрикивает.

— Я рад, что ты меня просишь, дорогая, — я провожу обеими руками по крепким изгибам ее задницы, глажу, сжимаю и раздвигаю ее ягодицы, чтобы увидеть сладкие небеса внутри. Теперь она достаточно влажная, я чувствую ее запах, такой специфический женский запах, и я низко рычу.

Быстрым движением дергаю ее за бедра, одной рукой удерживаю ее голову, а другой направляю свой член к мокрому входу между ее ногами.

— Пожалуйста, не надо, — умоляет она. Я смотрю на ее руки, на ее пальцы, сжатые в кулаки под ее подбородком; никаких признаков того, что она собирается ими щелкнуть. — Пожалуйста. Мой муж заплатит столько, сколько захотите.

Ее муж.

Злобные шипы ревности пронзают мою грудь, а я пронзаю ее, настоящая ревность, настоящий гнев, медленно превращается в веру. Широкая головка моего члена проталкивается между ее складок, решительно продвигается глубже, и, как в первый раз, когда мы занимались сексом, я поддаюсь яростному желанию толкнуться, проникнуть, вонзиться и пронзить копьем. Заявить свои права.

Грир не кричит, она, похоже, прекратила дышать, ее рот раскрыт, а глаза закрыты, и мурашки снова возвращаются вместе с дрожью.

— Твоего мужа здесь нет, — хрипло шепчу я, проникая так глубоко, как только могу. Мой «парень» сидит, как влитой. Ее лодыжки все еще связаны, что удерживает вместе ее бедра, и, блядь, из-за этого она кажется еще уже, каждый сжимающий дюйм ее плоти — новый рай, я такого никогда раньше не ощущал. Но это не успокаивает монстра, не ослабляет настоящую ревность. Даже и близко.

Потому что я никогда не стану ее мужем. У меня никогда не будет того, что есть у него, я никогда не смогу услышать, как это слово слетит с губ Грир и с уверенностью сказать, что она имеет в виду меня.

— Его здесь нет, — повторяю я, ударяясь бедрами о ее задницу, наказывая ее, наказывая себя. — Но ты все равно меня примешь. Почувствуешь каждый мой дюйм внутри своего тела. Осознаешь, что ты принадлежишь мне.