Американский принц

ГЛАВА 5

Эмбри

Прошлое

В этой поездке произошли две вещи. Ну, в ретроспективе более двух, но в то время, я отметил лишь только две. Первая произошла в самом начале, когда поезд трясся и качался по холмистым нагорьям южной Польши. Колчестер сидел за столом напротив нас с Морган, вставляя реплики низким очаровательным голосом, пока они играли в карты. Он был исключительно честным, обходительным и слегка смешным, и, несмотря на то, что Морган выросла среди самых искушенных мужчин страны, его прямая открытость и отсутствие застенчивости совершенно ее обезоружили. Я тогда впервые видел, чтобы Морган краснела, да еще и за игрой в карты с Колчестером. Я видел, как она сидела в окружении бесчисленного количества мужчин и женщин, пила, фыркала, курила, видел, как ее изобличали во лжи, которая привела бы в бешенство и монахиню, и всегда ее щеки цвета слоновой кости оставались нетронутыми румянцем.

Но сейчас, полностью одетая, трезвая и прилично себя ведущая, она покраснела под его вниманием.

«Именно этого ты и хотел, — напомнил я себе и своему хрупкому сердцу. — Видеть их вместе, наблюдать за ними вместе. Убедиться в том, что понимаю, что это маленькое увлечение Колчестером должно прекратиться».

Но это было слишком, даже учитывая это напоминание, и я, откинув голову назад, притворился спящим, чтобы не приходилось на них смотреть. И, как это обычно со мной и бывает, притворный сон превратился в настоящий, движение поезда привело меня в бессознательное состояние, хотя через равные промежутки времени рука Морган задевала мою, когда она раздавала карты. Я не был уверен в том, как долго спал, но просыпался в смутном регрессивном смысле, что происходит только в машинах, на самолетах и в поездах, мое сознание пробуждалось, затем отдыхало, а затем снова пробуждалось. В конечном итоге, я проснулся, когда почувствовал острую боль в руке, холодное, твердое окно у лба, грохот тележки с напитками, проезжавшей по проходу, тихие храпы Морган рядом с моим ухом. Я открыл глаза и обнаружил, что Колчестер пересел, он больше не сидел напротив Морган, теперь он устроился напротив меня, и я чувствовал то место, где под столом касались друг друга наши ботинки.

И он трогал меня.

О Колчестер н потянулся через стол и прижался кончиками пальцев к неприкрытому синяку на моем бицепсе, и они там задержались, грубые и теплые. За ночь синяк потемнел, из темно-красного превратился в темно-фиолетовый, и, словно это изменение цвета завораживало его.

— Рассматриваешь свою работу? — сухо спросил я. Сон сделал мой голос ниже и напряженнее, чем обычно, и, когда Колчестер поднял свой взгляд от моей руки к моему лицу, я увидел, какими широкими и яркими стали его зрачки, какой ярко-красной была его нижняя губа, — он явно зажимал ее между зубами.

— Тебе больно? — спросил он.

— Только когда всякие придурки тыкают в него пальцем.

Колчестер снова нажал на него, и я втянул в себя воздух, но я не оттолкнул его руку. Не знаю, почему не сделал этого, ведь синяк болел, я злился Колчестера и ненавидел то ощущения, которое, царапая, поднималось вверх по позвоночнику.

— Тебе нравится причинять людям боль? — спросил я, пытаясь скрыть чувства, пробивающиеся сквозь мою кожу.

Он провел пальцами по краям синяка, двигаясь маленькими и большими кругами, иногда одним пальцем, а иногда и всеми. Мягкие, скользящие прикосновения. Ласка. Я вздохнул, вопреки себе. Было приятно, когда такой мягкой плоти касались так нежно.

— Так хорошо? — спросил Колчестер с каким-то благоговением в голосе.

Мне стоило солгать. Но я этого не сделал.

— Да.

— Я никогда не думал причинять людям такую же боль, какую мне хочется причинить тебе, — медленно сказал он.

— Потому что ты меня ненавидишь?

Он выглядел сильно удивленным.

— Ненавижу? С чего мне тебя ненавидеть?

Я моргнул.

Колчестер наклонил голову, все еще прикасаясь моей руки.

— Ты меня ненавидишь?

И, возможно, сейчас мне тоже следовало бы солгать, но я этого не сделал.

— Да.

Он кивнул, словно ожидал этого ответа, а затем откинулся назад. Его пальцы отдалились от моей руки. Я почувствовал укол сожаления, почувствовал нехватку его прикосновения, словно ожог. И я отвел глаза, мне нужно было посмотреть на что-то еще, на что угодно, и тут заметил трепет ресниц Морган. Я понял, что она наблюдала за нами, притворяясь, что спит. Она все это видела.

«Ну, хорошо», — подумал я.

Так же хорошо было и то, что она знала о моей ненависти к Колчестеру — возможно, это побудит ее продолжить флиртовать с ним, и мой глупый, мазохистский план смог бы продолжиться. В конце концов, невозможно что-то почувствовать к тому, кто трахает твою сестру, не так ли?

Вторая вещь произошла три дня спустя. В то утром я рано проснулся в своей комнате (трудно отказаться от армейских привычек, даже в отпуске), и мое тело было переплетено с телом чешской девушки. После того, как Катька забралась сверху и в последний раз меня объездила, она ушла, и я доставил себе удовольствие длительным душем. Вытираясь полотенцем, услышал удар в стену, которая разделяла наши с Морган комнаты, а затем второй удар, за которым последовал крик женщины и очень мужской стон.

— Опять? — возмущенно сказал я. Вслух. Хотя и был один.

С того момента, как мы заселились в гостиницу, Морган и Колчестер занимались сексом, словно снимались в очередном порно-фильме Логана О'Тула. Я, конечно же, все это время не спал один, но по крайней мере, периодически выходил из своей комнаты. Съел несколько калачей. Осмотрел замок и выкурил несколько сигарет. То, что нужно сделать в Праге. Хотя я едва ли их видел с тех пор, как мы сюда приехали, но слышал я их постоянно.

Проклиная парочку, а также проклиная себя за то, что меня это волновало, я оделся и решил отправиться на Вацлавскую площадь на завтрак и съесть еще несколько калачей. Решил делать что угодно, чтобы скоротать время до открытия баров, чтобы выбухать и вытрахать из головы свои мысли о Колчестере. Но когда я потягивал кофе и наблюдал за людьми, кружащими с полными после шоппинга пакетами и с фотоаппаратами, пришло сообщение от Морган:

Морган: Давай сегодня вечером где-нибудь хорошо поужинаем. Не в одной из тех дрянных забегаловок, которые тебе так нравятся.

Я нахмурился.

Я: Я не хожу в дрянные забегаловки.

Я: Твой приятель тоже придет?

Морган: Да, МАКСЕН идет. Думаю, было бы немного грубо не пригласить его, не так ли?

Морган: Думаю, вы двое прошли этап грубости, судя по звукам, доносящимся из-за стены.

Пауза с ее стороны. А затем:

Морган: А — пошел на хер. Б — мы встретимся с тобой в семь часов у церкви Святого Духа на Широкой, рядом с памятником Кафки. Постарайся одеться, не как педик.

Ох, пошла на хер.

Я: То же относится и к тебе.

А потом, тяжело вздохнув, швырнул телефон на столик. Как бы ужасно я себя не чувствовал, когда слышал Колчестера и Морган сквозь стену, я точно знал, что в тысячу раз ужаснее будет видеть, как они будут публично вешаться друг на друга.

«Именно этого ты и хотел, — напомнил я себе. — Именно это тебе и необходимо».

Я бросил на стол немного денег, надел легкое шерстяное пальто и вышел в туман, куря и гуляя, пока не подошел к Карлову мосту, где опершись на перила, смотрел, как бежит вода под покрытыми пятнами каменными арками.

«Именно этого ты и хотел, — прошептала река. — Именно это должно было произойти».

Река была права.

В тот вечер я стоял под статуей Франца Кафки, сидящего на плечах пустого костюма, и наблюдал за идущими ко мне Колчестером и Морган. Туман клубился вокруг их ног, уличные фонари отбрасывали ореолы золота вокруг их соболино-черных голов. Они шли рука об руку, Колчестер направлял Морган вокруг неровностей в булыжной мостовой, и сначала они меня не видели, их головы были наклонены друг к другу. Они были похожи на парочку, оба высокие, красивые, черноволосые и зеленоглазые.

Думаю, уже тогда должен был это заметить. Должен был знать. Но кто бы об этом догадался? Подумать только!?

Наконец, они подошли ко мне, достаточно близко, чтобы я увидел, как хорошо бушлат Колчестера облегает его фигуру, сколько щетины выросло на его подбородке за последние три дня, как туман цеплялся за него, словно он был разбойником с большой дороги из английского стихотворения, и я ненавидел каждый глупый удар моего глупого завязанного на узел сердца. Я ненавидел, что задумываюсь над тем, как этот твердый подбородок будет соприкасаться с моим, как будет ощущаться на моем животе. Я ненавидел, что никогда не узнаю, насколько теплой будет его кожа, если я просуну руку под его пальто и скользну ладонью вверх по его груди.

Но я все еще не был готов к тому, что произошло дальше. Когда Колчестер меня увидел, на его лице появилась улыбка, — улыбка, которая чуть не выбила из меня дух. Минуту я думал, что никогда не видел, чтобы он так улыбался (широкая, радостная и с ямочками), а затем вспомнил, что уже однажды видел. Когда я лежал на спине в лесу, а он стоял надо мной, прижав ногой мое запястье.

Но прежде чем я серьезно об этом задумался, он заговорил:

— Ну, посмотри на себя, — сказал он, смех заглушал окончания слов. — Проклятье.

Слова Колчестера вызвали у меня смех. Я взглянул на свои брюки без стрелок и модельные туфли, на свитер с шалевым воротником, который надел поверх рубашки, на галстук и на часы Burberry на запястье.

— Что? — спросил я, пытаясь разгладить любые складки, которые могли возникнуть с тех пор, как в отеле выгладили мою одежду. — На мне что-то есть? — я покружился, как собака, беспокоясь о том, что испортил свою любимую пару брюк от Хьюго Босс.

— Нет, нет, — сказал Колчестер, и его голос все еще был взволнованным. — Просто… сейчас ты выглядишь, как красивый богатенький мальчик.

— Разве ты не в курсе? — Морган, прислонившись к его руке указала на меня. — Эмбри и есть красивый богатенький мальчик. Его мать — грозная Вивьен Мур. Он учился в школе-интернате для мальчиков, а затем в Йеле. — Она еще сильнее прижалась к Колчестеру, словно собиралась поведать страшную тайну. — Он там занимался греблей, — сказала она шепотом. — Эмбри — ожившая реклама Ральфа Лорена (Примеч.: Ральф Лорен — знаменитый американский дизайнер).

Я прищурился.

— Не больше, чем ты, милая сестра.

— Я предпочитаю думать, что я больше воплощаю рекламу Шанель. Возможно, Диор.

Брови Колчестера чуть-чуть сошлись, когда он наблюдал за нашим обменом.

— Мур, я понятия не имел о твоей матери. Или твоем… происхождении.

Честно говоря, это сделало меня немного раздражительным. Даже возмущенным.

— Ты же знаешь, что здесь всем по фиг на это дерьмо, — сказал я ему, имея в виду армию. Карпатию. — Абсолютно.

— Конечно, — согласился он, но была какая-то дистанция в его согласии, и она оставалась, когда мы шли в ресторан и сидели за обедом.

Она оставалась, когда мы ели. А когда Морган потянулась за счетом и заплатила за нас троих, эта его дистанция превратилась во что-то другое. Возможно, в застенчивость. Чувство смущения, от которого он, пожалуй, не мог освободиться. И в первый раз я начал задумываться о происхождении Колчестера. Одежда, в которую он был одет, была хорошей, но не сшитой на заказ, а купленной на зарплату солдата. Я знал, что он ходил в колледж, но была ли у него стипендия? Взяли ли он кредит? Вырос ли он в пригороде? В городе? В деревне? Я сгорал от желания узнать. Сгорал от желания знать все это. Какое детство сделало Колчестера таким человеком, таким серьезным и уверенным в себе в двадцать три года? О чем он мечтал по ночам, чего хотел от жизни? Соответствовало ли этому то, что происходило сейчас? Или же он все еще об этом мечтал?

После ужина Морган настояла, чтобы мы пошли выпить коктейлей в каком-нибудь шикарном баре с отдельными кабинками, и вот пару часов спустя мы втроем оказались в маленькой синей кабинке с двумя мягкими диванами, перед нами располагался балкон, который выходил на танцпол. Группа из восьми человек играла традиционную поп-музыку, переделанную в венские вальсы, и пол под нами заполняли танцующие пары. Я заказал себе стакан чистого джина, ожидая, что придется наблюдать за Колчестером и Морган.

Но этого не произошло. Примерно через пятнадцать минут Морган позеленела и покрылась потом, а затем схватилась за живот.

— Плохой шницель? — спросил я с поднятой бровью.

Она посмотрела на меня.

— Я плохо себя чувствую, — тактично сказала она. Ну, так же тактично, как любой человек, который съел испорченный шницель. — Извините.

Она выбежала из нашей приватной кабинки, чтобы найти туалет, оставив меня вместе с Колчестером, сидеть в молчании и наблюдать за танцорами.

Узел у меня в груди стал живым и пульсирующим. Это был первый раз, когда мы были по-настоящему одни, только мы вдвоем, и внезапно все в нем стало чем-то большим. Щетина стала гуще, глаза — зеленее, большие ладони, сжимающие стакан со скотчем, — еще больше.

Я осушил джин и подал знак официанту, чтобы принесли еще.

Так прошло несколько минут, я посасывал джин, Колчестер держал стакан со скотчем. Затем он тихо произнес:

— Хотел бы я знать, как танцевать.

Это меня удивило. Не то, что он не знал как, а то, что хотел научиться.

— Какого черта ты этого хочешь?

Он пожал плечами и потер лоб большим пальцем, выглядя немного застенчивым.

— Полагаю, это кажется одной из тех вещей, которые должен знать и уметь мужчина. — Он повернулся и посмотрел на меня. — Ты умеешь танцевать?

Он шутит?

— Думаю, что научился танцевать, прежде чем научился ездить на велосипеде. Мы с Морган были любимым политическим «имуществом» матери: чем раньше она смогла бы нас облачить в формальную одежду и показать, насколько мы хорошо воспитаны, тем лучше. Я помню бесконечные вечера во время мероприятий матери, которые становились все утомительнее и утомительнее, чем старше и красивее я становился. К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, женщины больше не просили потанцевать со мной из-за материнского обожания, и я приходил домой с волдырями на ногах и крошечными синяками на заднице, за которую меня щипали всякие «миссис Робинсон».

Я отставил остаток джина и встал.

Да какого черта.

— Пойдем, — сказал я, протягивая руки. — Я покажу тебе.

Колчестер прикусил губу, моргнул. А затем встал, отставив стакан в сторону, и подошел ближе ко мне.

— Наверное, будет проще, если сначала поведу я, — сказал я ему. — Пока ты не прочувствуешь ритм.

— Хорошо, — сказал он, немного неуверенно. — Я не пойму немного.

— Смотри, сейчас я — мужчина, а ты — женщина. А поскольку это вальс, притворись, что на тебе бальное платье, и ты только что узнала, что твой муж спит с няней.

Колчестер засмеялся, его зубы выглядели необыкновенно белыми в тусклом синем свете комнаты. Я взял его крупную руку и положил ее на свое плечо, а затем скользнул своей рукой по его ребрам, остановившись чуть ниже лопатки. Затем взял его вторую руку и, сцепив пальцы, вытянул руки.

— Венские вальсы — не самое легкое, с чего можно начать, — извинился я. — Просто думай об этом, как о тренировке в армии. Последовательность. Один, два, три, один, два, три. Медленно, быстро, бы-ы-ыстро. Медленно, быстро, бы-ы-ыстро.

Группа начала играть адаптированную под вальс версию группы Seal «Kiss from the Rose».

— Иисус Христос, — пробормотал я, когда понял, какую песню они играли. — Будто фильм «Бэтмен навсегда» не был достаточно плохим, Seal надо было записать эту песню.

Когда Колчестер засмеялся над моей шуткой, обнажая множество белых зубов, узел на моем связанном-в-узел-как-черешок-вишни сердце завязался туже.

— Хорошо, — сказал я. — То, что мы сейчас будем делать, называется «квадрат», хотя, на самом деле в венском вальсе это повороты, которые совсем не «квадратные», просто поворачивайся вместе со мной. Мы вместе сделаем два шага, затем остановимся… мои ноги скрестятся, а твои будут вместе… затем вместе сделаем два шага и снова остановимся… сейчас твои ноги должны быть скрещены, а и мои — вместе. Да, именно так.

Колчестер был способным учеником. Он с легкостью схватывал шаги, с готовностью отвечал на мое давление на его спину и на руку. Единственная проблема заключалась в том, что он не чувствовал музыку. Вообще.

— Ладно, — сказал я, стараясь не смеяться. — Знаешь, как мы делаем: медленно, быстро, бы-ы-ыстро? Музыка тоже это знает. Предполагается, что ты это будешь делать одновременно с музыкой.

Колчестер нахмурился.

— Я так и делаю.

Блядь, но его рука была такой большой в моей, другая была тяжелой на моем плече. Поэтому мне было тяжело сконцентрироваться.

— Ты этого не делаешь, поверь мне. Все в порядке, я знаю, что трудно все сразу запомнить. В конце три нормальных шага.

Этот полный рот искривился.

— Всего шесть шагов.

— Сейчас, — сказал я, игнорируя его, — добавляешь в позу и вертикальное движение. Мы будем подниматься и опускаться, пока двигаемся, а еще, — Боже, не знал, зачем это делал, разве что, все дело было в выпитом джине, — наши бедра сближаются, пока плечи отклоняются назад. И я дернул его бедра к моим.

Его дыхание замерло, а рука сжалась в моей.

— Вот так мы должны танцевать? — спросил он. Было что-то в его голосе, что-то дрожащее.

Дрожащий, неуверенный Колчестер ощущался, словно моя победа, и я схватил свое, как победитель.

— Вот так мы держим друг друга. А теперь мы движемся. Один, два, три… медленно, быстро, бы-ы-ыстро. Да все правильно.

— Это трудно.

Я почти засмеялся, но я остановил себя, увидев его лицо. Колчестер выглядел озадаченным, немного раздражения, смущения и концентрации портили этот идеальный лоб. Он не привык к тому, чтобы у него что-то плохо получалось.

Поэтому, вместо того, чтобы шутить, я его пожалел.

— Забудь о шагах на мгновение, — сказал я. — Все дело в пространстве. В присутствии и пустоте. Я занимаю свое место, а ты уступаешь, мое присутствие заполняет твою пустоту. Это погоня, но в тоже время баланс. Думай об этом, как о шахматной доске, даже, как о боксе. Я вхожу в незащищенное тобой место, даже когда ты уходишь. Погоня снова начинается. Взятие, уход, взятие, уход.

— Но это не похоже на шахматы, — сказал Колчестер. Его ноги двигались немного лучше, а верхняя часть тела была менее жесткой. — Здесь нет настоящего победителя.

— Танец — вот победа, — сказал я.

Колчестер скептически на меня посмотрел.

— Звучит как избитый ответ, но это правда, — настаивал я. — Как бы мы ни старались, или насколько элегантно мы бы ни танцевали, мы просто вращали сумасшедшими кругами, если бы делали это без партнера. Но вместе мы создаем нечто, на что стоит посмотреть.

Музыка затихла, но рука Колчестера не отстранилась от меня. Он продолжал делать шаги, закусив губу зубами, глаза устремлены на наши ноги. Он хотел добиться совершенства, абсолютной точности, это было так на него похоже.

Группа начала играть вальс на песню Этты Джеймс «At Last», и я снова начал его вести, пытаясь оттолкнуть ту часть меня, которая была в восторге от того, что еще три минуты его тело было рядом с моим.

Мы танцевали около тридцати секунд, не разговаривая, и тут Колчестер произнес:

— Знаешь, когда я увидел тебя сегодня вечером, то подумал о Себастьяне Флите из фильма «Возвращение в Брайдсхед».

Настала моя очередь хмуриться.

— Потому что ты трахаешь мою сестру?

Колчестер засмеялся.

— Ну, я полагаю, что сравнение неизбежно, но нет. Потому что в этой одежде ты выглядишь таким богатым, похожим на аристократа. Потому что ты переключаешься с закрытости на очаровательность так быстро, что я не могу отследить, с какой версией тебя разговариваю. Прямо Себастьян.

— Ой. Я думал, что все это время был плюшевым мишкой.

Он улыбнулся, и я почувствовал, как его бедра трутся о мои. Я затвердел при мысли о том, что его член так близко к моему, что потребуется лишь один случайный шаг, и наши промежности окажутся прижатыми…

Он, очевидно, не обращал внимания на мои плотские мысли и продолжал говорить, я слушал его низкий голос, когда мы шагали «быстро, быстро» по маленькому помещению.

— Но я подумал кое о чем другом. «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Ты его читал?

— Да.

— Маленький принц в книге такой мудрый, но такой грустный. Может много чего предложить этому миру, и все же не может перестать тосковать по тому, кого любит.

Колчестер посмотрел мне прямо в глаза, и я не мог отвести взгляд.

Его голос не становился спокойнее, но стал глубже.

— И это казалось таким совершенным. Ты — маленький принц, Эмбри Мур, во всем, что я могу себе представить. Богатый и испорченный, как и Себастьян… и все же мечтательный и грустный, как маленький принц из книги Сент-Экзюпери.

Маленький принц.

Это должно звучать, как уменьшительно, снисходительно, и все же, когда он это сказал… не знаю, в этом чувствовалось почтение. Комплимент. Это ощущалось правильно, как будто это было мое истинное имя, всегда было моим истинным именем, и просто ожидало, когда его раскроют.

— Маленький принц, — повторил я, пробуя слова на моем языке.

— И ты настоящий принц.

Я резко взглянул на него, ожидая увидеть, что он меня дразнит, но на лице Колчестера не было никаких следов юмора. Только серьезность, честность и…

— Я отошла на тридцать минут, а вы двое демонстрируете видео «Как танцевать бальные танцы»?

Мы оба перестали двигаться, и я почувствовал свой гнев на Морган, словно это было живое существо, взбирающееся на мои плечи, готовое набросится на нее. Но прежде чем я смог заговорить, двинуться или сделать еще что-то, она оказалась рядом с нами, физически надавила, чтобы мы отстранились друг от друга.

— Я готова вернуться в отель, — сказала она очень царственно для той, что не так давно отведала плохой шницель. Она бросила несколько евро на стол, затем продела свою руку в руку Колчестера. И галантный мужчина, которым он был, позволил ей сделал это с улыбкой, и с этим все, что только что произошло между нами, сошло на нет.

Но, когда мы вошли в холл отеля, когда я оторвался от счастливой пары, чтобы провести пару одиноких часов в баре отеля, Колчестер повернулся ко мне и сказал:

— Спокойной ночи, маленький принц. — С этой редкой улыбкой, которую я видел только тогда, когда он танцевал со мной или причинял боль.

И я задрожал.

И дрожал и дрожал, независимо от того, сколько напитков выпил, чтобы согреться, независимо от того, насколько горячей я сделал воду в душе, и когда я, наконец-то, уступил зуду, ненависти и воспоминанию о его теле, прижатом к моему, когда я, наконец-то, закрыл глаза и начал трахать свой кулак, то представлял, что это большая грубая рука Колчестера, а не моя собственная, ну… тогда я также дрожал.