ГЛАВА 6

Эмбри

Прошлое

Что-то изменилось. Но только для меня.

Остаток недели Морган и Колчестер провели так же, как и до того ужина, когда Колчестер сказал мне те слова, и трахались, как кролики. Это было как раз хорошо, потому что, наконец-то позволив себе думать о нем таким образом, я раскрыл внутри себя дверь к голоду, и я не знал, как бы себя повел, если бы мне пришлось встретиться с ним тогда. Как бы то ни было, я пошел искать мужчин, чтобы выскрести изнутри зуд в форме Колчестера. Темноволосых мальчиков, высоких мальчиков с широкими плечами, мальчиков, которые выглядели серьезными и даже строгими в ярких огнях танцевального клуба. А затем я позволил себе притворяться, когда их трахал, когда я поглаживал свой член и вдавливался в них. Притворялся, что трахал Колчестера, что это его высокомерное совершенное тело находилось под моим. А когда они трахали меня, я тоже притворялся, представлял, что поздно ночью Колчестер пробирался в мои казармы и закрывал одной из этих больших рук мой рот, пока использовал меня. Или, что он победил меня в тренировке, и прямо там, в лесу, придавливал меня к земле и брал то, что было его.

Но затем эти чешские мальчики улыбались не так или говорили не так, и иллюзия лопалась, как мыльный пузырь, и я чувствовал больше зуда, чувствовал себя более жалким, чем когда-либо. О чем я только думал? Что эти мальчики превратятся в него, пока я их буду трахать, прошепчут «маленький принц» мне в ухо, когда будут кончать?

Глупо, глупо, глупо.

И как я должен был жить с этим, с этой… проблемой, на базе? На этой базе я должен был провести еще, по крайней мере, девять месяцев, и не стоило рассчитывать, что Колчестер исчезнет сам по себе. Нет, я просто должен был затолкать все это поглубже и сделать вид, что все прошло. Это был единственный ответ.

Вскоре наступило время вернуться в Украину, и мы прощались с Морган на вокзале. Мы коротко обнялись, и я по привычке поцеловал ее в щеку. А с Колчестером она зависла, не отпускала его из объятий, целовала в губы, удерживала его лицо близко к своему закинув руку на его шею. Она променяла свою утреннюю рутину, когда приводила себя в прядок, на время в постели с Колчестером, а со своими распушенными спутанными волосами и необычайно красными щеками она практически выглядела как другая женщина. Женщина, которая искренне улыбалась, которая смотрела на мир ясными глазами. И когда я шагал прочь, чтобы выкурить сигарету и предоставить им немного конфиденциальности, то удивлялся тому, что брату и сестре было суждено так сильно влюбиться в одного и того же мужчину.

Конечно же, Колчестер это понимал. Конечно же, он это видел в том, как мы оба вели себя рядом с ним.

И вот тогда, когда ветер подул на нас, и юбка Морган высоко задралась, и я увидел следы от ударов на ее бедрах, красные, находящиеся на большом расстоянии, смешанные с более давними отметинами, тогда-то я и начал немного понимать. Не всё (на всё ушли годы), но я начал понимать, что внимание Колчестера было опасным болезненным делом.

И из-за этого, конечно же, я еще больше его захотел.

* * *

Боевые действия начались всерьез. Это не называли войной еще четыре года, но неважно, как это называли в Вашингтоне. Это была война.

Мы все это знали, наши союзники это знали, наши враги это знали. Даже холмы, казалось, это знали — дождь и туман превращали область вокруг нашей базы в скрытое болото. Через неделю после того, как мы с Колчестером вернулись, я со своим взводом патрулировал ряд путей на другой стороне ближайшей к нашей базе низкой горы. Были сообщения о том, что сепаратисты использовали близлежащие долины, чтобы спрятаться от украинских и румынских сухопутных войск, и наша работа состояла в том, чтобы выкурить их. До сих пор мы ничего не добились, но чем дольше мы там оставались, тем больше времени я был вдали от Колчестера, и поэтому я настоял на том, чтобы Даг, Ву и остальные солдаты отправились со мной дальше в горы. Дорожки были настолько крутыми и извилистыми, что передвигаться по ним можно было лишь пешком. Это произошло, когда мы искали путь мимо скопления камней и упавших деревьев.

Прозвучал треск, словно треснула маленькая ветка.

Разве что это была не ветка.

— Вниз! — закричал я. — Вниз! Вниз!

После этого в лесу засвистели пули, точно так же, как во время тренировки, но на этот раз пули были без краски, они были настоящими. Я вспомнил слова Колчестера, когда мы встретились в первый раз: «У них нет фальшивых патронов, лейтенант Мур», и подумал о нашей тренировке в лесу, когда он выстрелил мне в руку.

Подумал о его пальцах на моей руке, то жестоких, то нежных.

Но тренировка…

— Они в русле реки, — закричал я в рацию, думая о Колчестере и его людях, пришедших по губе той реки. — Стреляйте туда.

Мы так и сделали, я и Даг прокладывали путь. Хлоп, хлоп, хлоп — доносились выстрелы, когда с эхом проносились сквозь деревья. Я слышал, как люди кричали, разговаривали, бежали и перезаряжали оружие, и я с волнением оценивал их количество, стреляя в устье реки, а затем уклонялся за деревьями и считал всех: падающих на землю, не раненых солдат, которые находились под моей защитой.

Это был первый раз, когда я участвовал в настоящей перестрелке. В первый раз я стрелял из своего пистолета, зная, что могу кого-то убить. Прилив адреналина был яростно мощным, своего рода опьянение, которому нет названия. И как только мы отпугнули сепаратистов, нашли безопасное место для укрытия, чтобы перевести дыхание, дважды проверили, что все невредимы, я закрыл глаза и позволил адреналину взять меня. Страх и возбуждение. Здесь не было отвращения к себе, не было Колчестера. Только я и коктейль из гормонов, отточенных эволюцией, заставлявший меня видеть жизнь пульсирующей и яркой, какой она и была. Птицы казались громче, полевые цветы более ароматными. Туман казался живым, сверкающим и доброжелательным. Даже грязь казалась волшебной.

А еще я не был единственным, кто это ощущал. Даг и Ву (оба обычно тихие мужики) шутили и смеялись как угорелые. Остальные парни сидели и смотрели на переплетенные с туманом деревья или вниз на свои сапоги, выглядя ошеломленными и немного потерянными, словно они только что проснулись.

Я задавался вопросом, каким бы после боя был Колчестер. Взрывным и дерганным? Спокойным и ошеломленным? Или ни то и ни другое?

Но после этого происшествия не осталось времени раздумывать над этим. Раньше я каждый день натыкался на Колчестера, а теперь совсем не видел, так как наш капитан изо всех сил старался приспособиться к новому уровню враждебности. Стрельба по нам стала нашим обычным времяпрепровождением, наши прогулки по деревням превратились в бой с тенью яростного недоверия и напряжения, и в те ранние дни вся компания была разбросана: занималась патрулированием, создавала аванпосты, пугала повстанцев в лесу. В то время мы все еще думали, что сможем их отпугнуть. Несколько пуль, мощь военного штаба США, стоящего за союзными силами в регионе, парочка истребителей, пролетевшая над головой, и мы подумали, что сепаратисты просто бросят свои древние советские пушки и убегут.

Они не убежали.

Три месяца этого расцветающего ада проделали глубокие тропинки на холмах и оставили шрамы на спокойных рощах от гранат и артиллерийских снарядов, и до сих пор ничего существенно не изменилось. Сепаратисты ни в чем не преуспели, но так же ничего и не потеряли. Было много перестрелок и немного ранений, достойных госпитализации, но и никаких смертей. Мирные жители в районе упорно продолжали жить своей обычной жизнью: выращивали сахарную свеклу и овес, занимались лесозаготовкой и добычей угля. Мы упорно стреляли, а нас подстреливали, и не было никакой разницы.

Мы все жили жизнью в стиле «лента Мебиуса»: устремлялись вперед, отступали назад, сражались в долине, сражались на горе, снова сражались в долине. Я спал на земле больше, чем в кровати. Я стал хорошо чуять опасность; стал умнее защищать своих людей. И если и были моменты, когда я закрывал глаза и думал только о Колчестере, сидящем через стол от меня в поезде, протягивающем руку, чтобы коснуться моего синяка, — то никому не нужно было об этом знать.

Однажды «лента Мебиуса» разорвалась, это произошло, когда капитан позвал меня в свой кабинет, и я увидел там сидевшую Морган, она выглядела такой же ухоженной и дорого одетой, как всегда. Я чуть не рассмеялся, увидев ее, в бежевых туфлях на каблуках и узких штанах, готовой к фотосессии для рекламы Шанель (или Диор, или кого бы там она не называла). Но она также была самой красивой, самой чистой штучкой, которую я видел за последние три месяца, первой невоенной штучкой, которую я видел за последние три месяца, и, даже не учитывая все это, она была семьей, какой бы холодной лояльностью это не являлось в нашей семье. Я не стал смеяться.

Я опустился на стул рядом с ней и скрестил ноги.

— Только ты бы появилась посреди войны в такой одежде.

Морган изогнула идеальную бровь, скрестив ноги, как я.

— Вообще-то я здесь по делу. Ну, и я хотела тебя видеть.

Но то, как ее нога делала тревожные круги в воздухе, выдало ее. Она бы не волновалась, если бы речь шла о бизнесе… черт, она бы не волновалась, даже если бы прямо сейчас я вытащил ее на патрулирование, вооруженную лишь в пальто от Burberry и рогаткой.

Нет. Она была здесь из-за Колчестера. Уверен.

Вмешался капитан, объяснив неожиданный визит Морган. Что лоббистская фирма ее отца (моего отчима) представляла одного из крупнейших поставщиков боеприпасов в армии, и поставщик хотел наладить канал связи, чтобы убедиться о бесперебойной работе на местах, из-за обострения военных действий. Это была фигня, и капитан не озвучил, что все сверху и снизу общественной лестницы были подмазаны, потому, что они знали, что мачехой Морган была Вивьен Мур, а если дети Вивьен Мур хотели что-либо сделать, что угодно, то ты позволял это делать, если не хотел, чтобы она обрушила ад на твою голову.

Вивьен Мур пугала всех. Даже меня, а я был ее сыном.

Капитан встал.

— А теперь я оставлю вас наедине. Во время пребывания у мисс Леффи есть пропуск для посетителей на дневное время, мисс Леффи будет ночевать в деревне, и из соображений безопасности я договорился, что сегодня вечером мы довезем ее туда.

— Я это сделаю, — предложил я. Я одарил Морган самой сладкой, самой широкой, самой притворной улыбкой. — Что угодно, чтобы провести больше времени с моей сестренкой.

Капитан улыбнулся, не видя, как Морган морщит нос, а потом он оставил нас наедине.

Как только дверь закрылась, я откинулся назад и осмотрел свои ногти, неровные и сухие из-за всех боевых действий и патрулирования.

— Знаешь, ты не сможешь заполучить еще один трах-фестиваль с Колчестером. Ты слышала взрывы двадцать минут назад? Это минометы. Не наши. Говорят, что на этой неделе сепаратисты собираются переместиться в долину в полном составе.

Она также морщила нос.

— Тогда просто сбросьте на них бомбу.

Я уставился на нее.

— Разве ты не видела все те чертовые фермы, коттеджи и крошечные маленькие деревеньки с их маленькими церквями? Именно там скрываются сепаратисты по большей части. Черт, половина из них живет здесь. Мы не можем сбросить на них бомбу, не убив невинных людей.

— Они не невинные, если укрывают повстанцев, — равнодушно сказала Морган. — Мы согласились помочь этим странам, страдающим от карпатской проблемы, так давай поможем им и уберемся отсюда.

— Не знал, что ты такая воинственная.

Морган отвернула от меня свои красивую голову, словно заскучала, но я заметил тонкую линию ее подбородка, и то, как напряглись на щеках ее мышцы.

— Или, возможно, ты не такая воинственная, — медленно сказал я. — Возможно, ты просто расстроена тем, что не сможешь убежать с Колчестером и иметь много маленьких Колчестеров, пока он сражается на войне?

Ее глаза сверкнули.

— Пошел ты. И для твоего сведения, я приехала сюда не на трах-фестиваль. Я приехала, потому что хотела поговорить с Максеном, на этом все. Он не ответил ни на одно электронное письмо.

Я посмеялся над этим.

— Ты реально просто прослушала все, что я говорил о минометах и повстанцах, и думаешь, что у нас много свободного времени, чтобы отвечать на электронные письма?

— У всех есть время, чтобы ответить на электронные письма, Эмбри. Если у папы есть время писать посты в блоге, тогда у солдат есть время ответа на е-мейлы.

— Как всегда, Морган, ты в любой ситуации найдешь способ осветить все в самом эгоистичном свете. А ты не думала, что, возможно, он просто не хочет с тобой общаться?

Я не знал, почему это сказал. У меня не было никаких доказательств того, что Колчестер сожалел о том, что случилось с Морган в Праге; на самом деле, в те несколько раз, когда мы проводили вместе чуть больше нескольких минут, у него, казалось, была только приятная ностальгия по их связи.

— Помнишь Прагу? — сказал он, когда мы ожидали очереди в столовой. — Помнишь, как туман стелился над рекой?

«Я помню, как туман окутывал тебя», — хотелось мне сказать, но я этого не сделал. Я просто кивнул.

— Это была хорошая поездка.

— Так и есть, — сказал он, глядя на поднос. — Много прекрасных ночей.

Или в прачечной, когда мы распаковывали накопленную за неделю грязную одежду.

— Мне нужен еще один урок танцев, лейтенант Мур. Думаешь, у кого-нибудь здесь есть компакт-диск с венским вальсом?

— Сейчас 2004 год, Колчестер. Разве кто-то еще пользуется компакт-дисками? Ты что, не слышал об iPаd?

— Или я мог бы напевать, — предложил он, и я фыркнул.

— Ты не можешь напевать это дерьмо.

А потом он попытался что-то напеть, мелодию из «Друзей» или песню Ашера «Yeah!», которая неделями играла нон-стоп в комнате для отдыха, и я начал бросать в него свои свернутые в мячи носки, чтобы заставить его остановиться. А затем он снова сказал:

— Я все еще хочу научиться танцевать.

— Звучит как отличный заголовок главы из твоих мемуаров.

Колчестер сморщил этот прекрасный лоб.

— Зачем мне писать мемуары?

— На случай, если будешь баллотироваться на пост президента. Ты не можешь быть президентом, не написав для начала книги.

Морщины стали еще глубже, Колчестер выглядел таким красивым и озадаченным из-за моей шутки и, что мои ребра чуть не треснули от этого давления. А затем, чтобы разгладить эти морщины, я сменил тему и сказал:

— Держу пари, ты скучаешь по тем ночам в Праге.

И его взгляд стал задумчивым и мягким.

— Да, — сказал он. — Есть кое-что из Праги, по которым я определенно скучаю.

Учитывая все это, я был уверен, что Колчестер наслаждался каждым моментом, проведенным с Морган, но я не хотел говорить об этом Морган. Это было мелочно с моей стороны, особенно потому, что она выглядела такой подавленной после моих слов, а затем я почувствовал возрождение вины, которая жевала меня каждую ночь, вина, которая говорила: ты эгоист, ты злой, стреляешь из пистолета в людей, и тебе все равно, выживут они или умрут. А сейчас она сказала: ты не можешь иметь Колчестера, он тебя не хочет. Неужели ты действительно откажешь ему и Морган в шансе быть счастливыми?

— Я не знаю, почему я это сказал, — быстро сказал я. — Уверен, что он хочет с тобой поговорить. Если я увижу его раньше тебя, то расскажу, что ты здесь.

— Хорошо, — Морган глубоко вздохнула и посмотрела на меня нехарактерно уязвимым взглядом. — Мне просто нужно с ним поговорить, и все. Даже недолго, если у него нет много времени. Но я просто… — она посмотрела на свои колени и накрутила пояс пальто на пальцы. — Пожалуйста, Эмбри. Я знаю, что это была всего одна неделя, но я не могу перестать думать о нем. О нас… как я хочу, чтобы были мы. И он должен знать…

Как могла жизнь стать еще хуже в разгар войны?

Она снова сводила Колчестера и Морган, вот как.

— Ладно, — сказал я, почесывая лицо. — Я об этом позабочусь.

Но оказалось, что об этом сложнее позаботиться, чем я думал. Колчестер был на патрулировании в другой долине, и я не мог связаться именно с ним по рации и сказать, что здесь моя сестра, которая хотела его трахнуть. Мне, наконец, удалось по рации сообщить ему, что у него посетитель из Праги.

— Посетитель из Праги? — даже не смотря на помехи, он казался сомневающимся.

Вздох.

— Ты же, знаешь, мужик. Старый друг из Праги. Она здесь, на базе, чтобы увидеть тебя. Она скучает по тебе.

— О, — хотя ответ был коротким, я слышал по рации, как люди Колчестера смеются над ним. — Скажи ей, что я скоро.

Но «скоро» заняло некоторое время, и через два дня чрезвычайно раздраженная Морган шагала по моей комнате, пока я собирал сумку для патруля, в который должен был отправиться через несколько дней.

— Почему он не возвращается? Что они там делают?

Я складывал одно и то же одеяло пять или шесть раз, лишь бы не пришлось смотреть на ее раскрасневшееся лицо и не думать о том, насколько сильны ее чувства.

Только это напоминало мне, насколько противоречивые чувства испытывал я из-за всего этого.

— Морган, пожалуйста. У него есть работа, которую он должен делать. У меня есть работа, которую я должен делать. Ты же, с другой стороны, только притворяешься, что работаешь. Почему бы тебе не съездить на несколько дней в Киев? Сходи в музей, посмотри на старое советское дерьмо.

Морган села на мою кровать, жуя губу, похоже, раздумывая над этой идеей. Было время, когда она изучала архитектуру, до того как грозная Вивьен надавила на нее, чтобы она перешла на политологию. Внутри этого маленького лоббиста все еще скрывалась девушка, которая тащила меня в каждый музей в каждом месте, куда бы мы ни приехали.

— В путеводителе в моем номере отеля говорится о том, что в Глейне есть средневековая церковь. Может быть, я поеду туда завтра. — Морган вздохнула, закрыв глаза. — Мне просто нужно с ним поговорить. Разве это так много, что Вселенная не дает мне этого сделать?

Я вырос в Сиэтле. Всякий раз, когда белые девушки в возрасте двадцати лет говорили о Вселенной, я знал, что разговор будет не простым.

— Отправляйся в церковь, Морган. Сделай несколько снимков для мамы и твоего отца. Держу пари к тому времени, как ты вернешься, Колчестер вернется с патрулирования, и ты сможешь с ним поговорить, и протащить его в свой номер для нескольких сессий шлепанья.

Морган взглянула на меня резким взглядом, но не ответила.

И когда я поцеловал ее на прощание, я и понятия не имел, что в следующий раз, когда ее увижу, она будет в окружении пламени истекать кровью из-за карпатской пули.

Загрузка...