Анархист

14. АЛТАЙ ДЛЯ АЛТАЙЦЕВ

(село Узнезя на Катуни. Отряд алтайских повстанцев)

Сине-зелёные всполохи мерцали, постепенно затухая, на обгорелых брёвнах. Лёгкое потрескивание пламени постепенно стихало. Еще накануне это были стены добротной избы. Утренний ветер уносил к Каменным Воротам[87] горькие запахи дыма, горелой шерсти и крови. Село Узнезя, ещё вечером полное жизни, перестало существовать. Русские и крещёные алтайцы, жившие здесь, вырезаны до последнего младенца, а избы преданы огню. Днём раньше были сожжены деревни Аскат и Анос.

– Акам[88]! – утомлённый бессонной ночью коренастый боец в шубе из овчины с лисьим воротником, обернулся к сидевшему верхом на гнедой лошади старику в такой же шубе. – Куда теперь? Может нам Элекмонар сжечь? Тут всего вёрст десять…

Зайсан сёока Мамак Сыгыр не торопился с ответом. Он понимал, что только внезапность позволила его отряду уничтожить три русских деревни. Помогло и то, что комиссары отобрали у всех осёдлых огнестрельное оружие. Узнезя самое крупное село – сорок пять дворов, молитвенный дом и школа при нём. Возможно, поэтому батыры не доглядели. Кому-то из жителей ночью удалось сбежать. Цепочка следов вела вверх по склону к вершине Суру-Кыр. Беглец, скорее всего, достиг Чемала и значит надо ждать погони. Там на постое отряд милиции в полсони сабель. Охраняют Чемальский тракт.

– Ты, Акча, хороший воин, хороший охотник, – прохрипел Сыгыр, – но слишком тороплив. Вот это видел? – он ткнул камчой[89] в направлении цепочки следов.

– Энэнен куте[90]! – Акча сплюнул с досадой себе под ноги. – Ушла какая-то сука… Наверное, уже в Элекмонаре. Тогда уходить надо?

– Опять ты торопишься, Акча, уходить куда? Собери лучше воинов. Я пока подумаю, что дальше делать. – В голове у Сыгыра появилась мысль подождать милицию в засаде. Он даже начал прикидывать, куда кого можно поставить. Но, увидев разношёрстное войско, съезжавшееся на берег Катуни, зайсан отказался от этой мысли. С убийством безоружных его бойцы справятся легко, это они уже доказали, а вот с полусотней солдат с винтовками его войско не выстоит и полчаса, даже если нападёт внезапно.

– Акам, а давай хитрость устроим! – Акча снова тронул командира за локоть. – Поднимемся по реке до гребня, потом по гребню пройдём до Каракол, а оттуда, как снег на голову свалимся в Элекмонар. Красные будут здесь, а там их не будет. Одни мужики да бабы, а с ними мы быстро разделаемся.

– Я надеялся, что мой племянник умнее, а ты совсем дурак, – рассердился Сыгыр, – лошадей ты в горах, чем кормить будешь? А что дорога займёт не один день, а целых три, ты подумал? Красные сегодня уже тут будут, и вечером обратно вернутся. Через пару дней ты к ним в лапы и свалишься. Как есть дурак!

Вскоре сотня алтайских головорезов скрылась за поворотом речки Узнези, направляясь вверх по течению. Начавшийся снегопад уже через полчаса скрыл следы лесных бандитов.

После того, как в декабре красные расстреляли несколько уважаемых баев и зайсанов влиятельнейших родов, терпение алтайцев иссякло. Лесные охотники и скотоводы поднялись на борьбу с пришлыми грабителями.

– Мы присягали на верность Белому Царю и его роду. Русские свергли царя, а значит мы свободны от уплаты ясака и других податей, – так стали говорить старейшины всех сёоков. – Пусть русские убираются с нашей земли.

…

(Барнаул)

Начало февраля 1921 года было отмечено в Барнауле необычным для конца зимы морозом. Матвей Ворожцов, чтобы не выходить лишний раз на улицу, оставался ночевать прямо в камере следственного изолятора губЧК. Здесь дрова тоже экономили, но топили круглосуточно. В разговорах с сослуживцами, смоля папироску, он смеялся, – я сам себя за решётку определил и сам себя же охраняю, даже баланду хлебаю ту же… За что боролись, спрашивается?

Умывшись и приведя себя в порядок, Матвей поднялся в кабинет. Только он собрался приступить к отработке оставленных со вчерашнего вечера дел, как дверь с шумом распахнулась.

– Матвей Иванович, – молодой белобрысый дневальный торопливо частил с порога. – Вас срочно Аристов требует!

– Вот так всегда, – буркнул Ворожцов, недовольный, что всё-таки придётся выходить на мороз. – Понял, сейчас буду.

Кабинет предгубревкома Алтайской губернии располагался на соседней улице в таком же двухэтажном купеческом особнячке. Идти не далеко, но без валенок и полушубка всё равно не пойдёшь. Приказ есть приказ, и через четверть часа Ворожцов вместе с другими руководителями губернии сидел в кабинете предревкома.

Всеволод Васильевич Аристов, молодой худощавый человек в чёрной косоворотке, подпоясанной солдатским ремнём, ходил из угла в угол перед большой картой губернии.

– Товарищи! – Он, наконец, собрался с мыслями. – Буквально час назад я получил срочную телеграмму из Омска. Сибревком требует от нас откомандировать все свободные воинские части. В Тобольской губернии разгорелось очередное кулацкое восстание. Масштабы могут быть велики, если не подавить в зародыше. Оно уже охватило Игналинскую, Петропавловскую и Слободо-Бешкильскую волости Ялуторовского уезда. Полыхает Ишимский уезд. Советская власть временно пала в Ишиме и Ялуторовске. Такие дела, товарищи.

– А у нас лишних войск нет! – возмущённо крикнул с места командир двадцать шестой дивизии Гайлит. – Дивизию после прошлогодних боёв раскидали по всему Алтаю. Как её сейчас соберешь? Пускай Москва войсками делится. С Польшей, вроде как, замирились…

– Ян Петрович, я с тобой согласен, но Сибревком решил по-другому, – Вздохнул Аристов. – У Москвы под боком Тамбовщина с лета полыхает. Демобилизацию они затеяли… К партзъезду готовятся… Так что, дорогой товарищ Гайлит, придётся нам как-то выкручиваться. Мы сейчас заслушаем товарища Анатолия[91]. Матвей Иваныч, расскажи нам, что твои чекисты могут выставить на сегодняшний день? Сколько штыков? Сколько сабель?

Ворожцов за последний год почти отвык от партизанской клички. Он слегка растерялся, но быстро взял себя в руки. Поднялся со стула, одёрнул гимнастёрку, кашлянул, собираясь с мыслями.

– Товарищ председатель, – начал, аккуратно подбирая слова, – по обстановке в губернии могу доложить только ситуацию недельной давности. На конец января в долине Чумыша снова появилась банда Новосёлова. Количество бандитов пока точно неизвестно, но не более сотни сабель. Деревню Уксунай они на один день захватывали.

Ворожцов опять на мгновение задумался.

– Удалось ликвидировать банду есаула Шишкина. Его голову в замороженном виде прислали Змеиногорские товарищи.

Выставить какое-то количество сабель, конечно, можем, но не большое. По той же причине разбросанности частей по всей губернии. Тем более что что-то странное происходит с декабря месяца в Бийском уезде, в его горной части. Начальник ЧК Плетнев из Улалы сообщает, что какие-то банды алтайских баев жгут сёла и режут русских и крещёных алтайцев. Лично я не очень верю в эти сказки, потому что знаю алтай-кижи. Народ мирный и покладистый.

– Не отклоняйся на всякую ерунду, – перебил Ворожцова Аристов. – Сколько там этих алтайцев? Шиш да маленько. Там на границе Кайгородов окопался… Этот куда опаснее будет, но Кош-Агач далеко, успеем с ним после разобраться. Телеграфируй Плетневу пусть выходит всем отрядом сюда, командируем его в Ишим. Ещё кулацкие банды в губернии есть?

– К сожалению, имеются. Говорят, что в Славгородский уезд вернулся бывший партизан Козырь.

– Это уже серьёзно! Что конкретно известно? Как население относится к банде?

– Ходят слухи, что бандитствуют они опять по сёлам. Занимали и грабили Черный Дол и Знаменку. Население поддерживает банду продовольствием.

– Плохо! Опять придётся заложников брать. Что ещё?

– По некоторым сведениям с Кузнецкого уезда в сторону гор движутся после разгрома анархо-бандиты Белокобыльского. Короче говоря, моя бы воля, я бы никого с Алтая никуда не отправлял. Работы для чекистов, чоновцев и армейцев непочатый край.

– Не нам с тобой, дорогой товарищ Ворожцов, это решать. Реввоенсовет республики постановил, Сибревком откозырял, придётся подчиняться.

Через пару дней эскадрон «Красных орлов» Сухова и ЧОН Зыкова уже грузились в теплушки на Бийском вокзале. На весь горный Алтай остались только местные гарнизоны, состоявшие из коммунистов и комсомольцев.

…

(Улус Соузга. Кам Каначак)

Зима этого года старику Каначаку принесла много хлопот. Он жалел о старом аиле, что сожгли грабители из Тулуна. К новому, в улусе Соузга, ещё не привык. Всё ему казалось не то и не так. Братья Роговы помогли прошлым летом построить, как ему поначалу казалось, очень неплохой чеден-айлу[92]. До пояса заглублённый в землю, шесть бревенчатых стен под пирамидальной крышей с дымником. Слишком просторное жилище получилось, требовало много дров для тепла. Хотя Каначак осенью специально камлал, просил духов о тёплой зиме. Не услышали духи его молитвы. Зима выдалась ветреной и морозной. Возраст старого кама тоже сказывался. Раньше ему ничего не стоило сгонять в урман, подстрелить койона[93], а сейчас проще потолковать с духами, или просто спать завалиться.

Третьего дня в гости к Каначаку приходил Ванька Рогов, младший брат Григория. Ванька хоть и младший, но куда более спокойный и рассудительный… В этот раз Иван был взволнован не на шутку.

– Дядька Каначак, ты мудрый кижи, дай совет, – выпив чашку хан-чая[94], - не стал тянуть Иван в этот раз. – Слух в Улале идёт, что кумандинцы, тубалары и телеуты восстали против русских. Говоря, что вырезают всю деревню, не щадя ни старого, ни малого. У меня дом на самой околице, жена боится, не сожгли бы…

– Я что-то слышать краем уха, – подумав, начал Каначак. – У соседа таада[95] с Чемала ехать базар в Улала, ночь ночевал. Очень радовался, что Узнезю сожгли. Я тогда уже уходить, не поверил, как так может быть.

– Вот! Значит, в самом деле, правду народ говорит, – Иван взволнованно взмахнул руками. – Что же делать? Эскадрон ВОХР ушёл, чекисты тоже… Остались только коммунисты, да комсомольцы, а их не так и много. Да и стрелять они не умеют. Допустим, у меня трёхлинейка в сарае припрятана, но у всех остальных всё отобрали.

– Твоя ружьё, – проворчал Каначак, – помогать твоя мало-мало. Один твоя долго не простоишь. Хочешь остаться целый, хочешь, чтобы жена и сын остались целыми, уезжай. Бросай избу и беги.

– Так тоже не хорошо, из родных мест мы летом сбежали. Если появимся где-то, могут старые знакомые узнать. – Иван отрицательно качнул головой. – Каначак, а давай ты у нас поживёшь до весны?

В тот вечер старый кам отказался от такого предложения наотрез. Очень ему не хотелось вставать на пути народных мстителей. По прошествии пары дней его думы приобрели иное направление. Его вдруг осенило, что такая война с русскими чревата уничтожением всех алтай-кижи поголовно. Русские войска ушли не навсегда. Сегодня ушли, завтра придут. Ох, и плохо придётся тогда всем, кто ещё остался в горных долинах Ойротии.

Мысль Каначака перескочила на соседей. В улусе на реке Соузга жили несколько теленгитских семей рода Комдош. В основном женщины, дети и старики. Мужчины по большей части ушли в холодное царство Эрлика[96]. Кого Сатунинские бандиты расстреляли, кого большевики, но больше всего алтай-кижи погубил злой дух Яман-югуш[97]. Вот и в улусе Соузга взрослых мужчин осталось только трое. Поэтому Комдош рады новому соседу. Они слышали о его искусстве шамана, и в первый же день попросили немного камлать, чтобы призвать духов-помощников к борьбе с белыми чужеземцами.

Каначак сначала загорелся идеей свободного ойротского края, но как всегда, сразу ничего обещать не стал. Уже ночью до него дошло, что ничего хорошего из этого не выйдет. Если и дальше продолжать убивать русских, то рано или поздно большевики пришлют сюда столько солдат, что хватить два раза всех ойротов расстрелять.

Подумав ещё, Каначак решил, что надо ему призвать духов-помощников, чтобы прекратить кровопролитие. Едва взошло солнце, как шаман обул подбитые камусом лыжи и отправился в Улалу. За спиной у него висел его бубен – верный скакун по верхним и нижним мирам. В заплечном мешке болталась шапка с совиными перьями, пояс с железными идолами-духами, пучки трав и кореньев.

Уже вечером кам сидел в горнице Роговых, пил сладкий китайский чай и разговаривал с Иваном о событиях последнего времени. Что-то беспокоило его, и чем дальше, тем беспокойство становилось сильнее. Перед самым рассветом кам уже не мог сдерживать волнение. Он поднялся, бросил в печь горсть сухого арчына[98] и вышел во двор. Со стороны Соснового гребня предрассветную тьму будоражили какие-то огоньки.

Не принято у камов общаться с духами на рассвете. То ли духи любят утром соснуть подольше, то ли миры верхние и нижние закрываются на пересмену, но не камлают шаманы по утрам.

Каначак после бессонной ночи не очень понимал, что делает. Его руки сами подняли бубен и колотушку. Босые ноги сами вынесли его на середину утоптанного снега подворья. Как будто самопроизвольно, из груди старого кама вырвался гортанный нечеловеческий крик, напоминающий крик раненого изюбря. Колотушка прикоснулась к прогретой коже бубна.

– Бу-у-у-ум! – низкий звук поплыл над ещё погружённой в ночь долиной Улалушки. – Бум-ту-ду-ту – Бум-ту-ду-ту – Бум-ту-ду-ту… У-у-у-у-у-у…

Ритм учащался. Левая нога старого кама мерно вбивала пятку в снег, поворачивая тело вокруг оси. Поначалу плавные, движения становились всё резче. Крики, вырывавшиеся из груди, всё больше напоминали вопли потусторонних существ, порожденных не в мире людей. В них можно различить и рычание медведя, и вой волка, и хохот ворона, и даже что-то похожее на человеческий плач. Звон железных идолов на поясе и дребезжание бубенцов добавляют тревоги.

Постепенно скорость вращения шамана нарастает. Он уже не просто кружится вокруг собственной оси. Нет! Он носится подобно вихрю по всему подворью, истово колотя в бубен. Наконец он закружился с такой скоростью, что со стороны его можно принять за куст чертополоха, влекомого снежным вихрем. Из его глотки вырвался протяжный вопль, и старик упал, уронив голову на бубен, перекладину которого он всё ещё судорожно сжимал.

Иван вместе с женой, разбуженные утренним представлением, с удивлением и тревогой следили за происходящим. Им ещё ни разу в жизни не доводилось наблюдать камлание. Когда Каначак потерял сознание и упал, Иван осторожно поднял его и отнёс в избу.

…

(Улала)

Узнав, что эскадрон ВОХР и чекистов убрали из Улалы, Сыгыр решил разведать обстановку в самом большом селе Ойротии лично. Если повезёт, то было бы неплохо пополнить запас патронов, оружия и провианта. Да и товары из купеческих лабазов порадовали бы родные улусы. Сыгыр знал, что обыватели Улалы уже наслышаны о его подвигах и напуганы жестокостью его воинов, но не ждут их появления.

За один ночной переход отряд Сыгыра достиг Сосновой гривы. С гребня хорошо просматривалась долина Улалушки, а сразу за ней виднелись тёмные квадраты изб с тускло светящимися окнами. Масляные и керосиновые светильники не давали много света, лишь позволяли собраться, да позавтракать чем бог послал. Лёгкий ветер доносил из долины горький запах дыма.

– Акча, – позвал негромко Сыгыр племянника. – Посмотри внимательно.

– Да, акам, – Акча утомлён ночным переходом, но держался бодро. – Вижу, что нас здесь не ждут, а значит, удача будет на нашей стороне.

– Я сейчас о другом. – Зайсан пользовался случаем, чтобы научить будущего вождя боевому искусству. – Как лучше атаковать? Можешь сказать?

– Надо всем отрядом спуститься на лёд Улалы, галопом пронзить город до самого центра и поджечь самые большие дома и серкпе[99], что там, в центре стоит. Я помню, очень высокая серкпе. Огонь будет далеко видно. Страх поселится в душах урусов, и село падёт к нашим ногам.

– Как у тебя всё просто… – мгновение подумав, буркнул Сыгыр. – Страх надо нагонять заранее, поэтому приготовь факела, когда будем на реке, зажжём. А сейчас хватит болтать! Ичкери[100]!

Не успело войско Сыгыра оказаться на льду Улалы, как вдоль долины прокатился гул шаманского бубна. Он отразился от склона Тугаи и зарокотал вниз по реке в сторону Маймы. В тот же миг к бубну присоединился голос кама. Сыгыр достаточно опытен, чтобы понять, что камлает не новичок, поэтому приказал своим батырам подождать.

– Надо найти, кто камлает на восходе солнца, – сказал он племяннику. – Наши воины и против живых противников не очень, а против духов… – Сыгыр криво усмехнулся.

Как только грохот бубна стих, Сыгыр и Акчи двинулись на поиски кама. Сыгыр знал, что кам после общения с духами теряет сознание, и надеялся этим воспользоваться.

…

– Поля, беги к Параевым[101] – приказал жене Иван Рогов, когда уложил на лавку беспокойного гостя. – У них прячется Чорос, который Гуркин. Тащи его сюда. Без его помощи нам с этими чертями лесными не справиться.

– Вань, а коли он бабу не послушает?

– Надо чтобы послушал! Скажи, дело может плохо кончиться… Плохо для всех алтайцев. В общем, говори что угодно, но чтобы Гуркин бросился сюда со всех ног.

Полина накинула платок, полушубок, притопнула ичигами и быстрым шагом поспешила к соседней избе.

Огни, спускающиеся по склону Тугаи, были замечены в селе. Шаманская пугающая песнь на большинство жителей навеяла тоску безысходности. Уже неделю по Улале бродил слух, что целая армия алтайцев вырезает и сжигает русские деревни. Григорий Гуркин тоже слышал бубен, но что-то подсказывало ему, что именно это и будет спасением. Поэтому на просьбу прийти и поговорить он откликнулся сразу. Уже через четверть часа он обметал снег с пимов на крылечке дома Роговых.

Между тем, Каначак пришёл в себя. Каждая косточка его тела, каждая мышца и каждый нерв отдавался тягучей болью. Вместе с болью пришла память о том ужасном путешествии, из которого он только что вернулся. Перед внутренним взором так и стоял страшный как смерть хозяин нижних миров Эрлик. Повелитель мёртвых требовал кровавую жертву и хохотал с диким рёвом. Наконец видение отступило, и Каначак окончательно пришёл в себя. Он забыл, что камлал не в тайге, а в посёлке и страшно удивился, когда, открыв глаза, увидел перед собой дощатую поверхность стены. Постепенно вспоминая события прошедшей ночи, он удивлялся всё больше и больше. Ведь никогда ему не приходилось путешествовать по мирам под утро. Его наставник, могучий кам телеутов Аржан из сеока Кезерек, строго настрого запрещал ему уходить в иные миры утром или днём. Каначак тогда пережил первый приступ «шаманской болезни» и напугался по молодости, поэтому наставление запомнил хорошо. Но кан предполагает, а духи располагают… Какая сила заставила его камлать сегодня, он пока не знал.

Окончательно вернувшись в средний мир[102], Каначак поднялся и, пошатываясь, побрёл на улицу. Навстречу ему попался представительный мужчина с раскосым алтайским лицом, но в казацкой бекеше и смазных сапогах. Мужчина удивлённо посмотрел на Каначака, наверное, никак не ожидал увидеть в избе русского алтайского кама. Это был скрывающийся от властей Григорий Гуркин.

– Эзендер, кюндюлю[103], - машинально поздоровался он со стариком.

– Дякши ба, сен[104] – буркнул ему в ответ Каначак. – Иван, что случилось, пока моя по мирам летать? – обратился кан уже к хозяину.

Иван ответить не успел. Его отвлёк настойчивый стук в ворота. Стук сопровождался приветствием, но с угрозой в голосе.

– Хозяин, добра тебе, открывай ворота, у зайсана Сыгыра к тебе разговор есть. – Акча, как обычно переигрывал, пытаясь изобразить сурового батыра.

– Ты что-ли зайсан? – не открывая ворот, спросил Иван.

– Я его помощник и племянник, – горячий вояка начинал сердиться. – Почему ворота не открывашь? У тебя кам?

– Кам у меня, но разговаривать я буду только с самим зайсаном.

Акча от досады скрипнул зубами. К воротам подошёл Сыгыр.

– Моя Сыгыр, зайсан сеока Мамак. Хотеть говорить с камом. Почему ты не уважать мой батыр?

– Будь добр, зайсан, проходи, только батыров своих оставь, я их не знаю, а последнее время по Ойротии слухи нехорошие ходят. Люди говорят, что какие-то алтайские бандиты кого нипопадя убивают, избы жгут. Учти, у меня винтарь заряжен. Так что если дёрнется кто, первая пуля твоя.

Оставив сопровождавших его воинов на льду реки, Сыгыр степенно въехал в приоткрытые ворота, которые за ним сразу закрыли. Зайсан не торопясь спешился, поискал глазами чакы[105], нашёл стойло, вздохнул и передал поводья Ивану. Окинул взглядом двор и избу. Заметив на крыльце Каначака, приложил к груди руку и отвесил учтивый поклон.

Ритуальные приветствия, хоть и прозвучали на алтайском, но понятны всем присутствующим. Старики, из уважения к хозяину дома, перешли на русский.

– Хороша ли дорога, уважаемый кам? – вежливо поинтересовался зайсан. – Согласились ли духи беседовать?

– Беседовать сам Эрлик, – поёжился, вспоминая полёт, Каначак. – Хорошо ли, трудно сказать. Эрлик совет давать, это хорошо, но совет страшный.

– Эрлик опасный дух, нельзя его гневить, поэтому как бы не был страшен совет, надо его исполнить.

– Говорит Эрлик, что неправедно стали жить алтай-кижи. Они перестали чтить предков… Чтобы очиститься, надо принести кровавую жертву. Давно уже в наших горах настоящих жертв не приносили, соскучился Эрлик по крови. Хочет он получить душу лучшего батыра. Если же не пожертвует алтай-кижи эту страшную жертву, то вымрет весь народ до последнего человека.

– Какие страшные вещи ты рассказываешь, кам. – Сыгыр помрачнел. – Может можно вместо батыра белым скакуном откупиться? Так же всегда было. Я даже и не помню, чтобы духам человека в жертву приносили.

Чувствуя, что дело принимает очень нехороший оборот, в беседу включился Григорий Гуркин.

– Отцы, – уважительно поклонился он каждому, – жертву принести надо, но человека в жертву превращать нельзя, более сильный дух, русский бог Иисус Христос будет очень недоволен.

С жертвой решили поступить просто. Зарезать двух белых рысаков, а вместо человека сжечь куклу, наряженную в дорогие одежды с настоящим оружием.

После этого слова попросил Гуркин. Он повернул дело так, что виновниками гнева духов выступили алтайские бандиты, нападающие на мирных жителей, убивающие не повинных соседей.

– Духи гневаются, это плохо, конечно, – закончил он, – но куда хуже, когда весть об этих художествах дойдёт до Москвы. Вот тогда туго придётся всем коренным народам. Русские чекисты пройдут огненным смерчем по всем алтайским деревням. Никого не оставят. Им человека убить, что комара прихлопнуть.

Вы, уважаемый зайсан Сыгыр, если пересечётся ваш путь с этими бандитами, скажите им, что лучше защищать свой народ от грабежей и убийств, чем резать другой.

– Дорогой Григорий из сеока Чорос, ты разве забыл, что русские чекисты расстреляли уважаемых людей нескольких наших сеоков? Разве можно такое дело оставить безнаказанным? – возмутился Сыгыр.

– Да, меня самого чуть не расстреляли в тот памятный день. Я всё помню. Но скажи, уважаемый, разве в ответе ребёнок, которого зарезали презренные бандиты, за дела пришлых чекистов?

Алтайцы ещё долго спорили в этот день. До самого вечера продолжалась встреча. Акча уже устал ожидать дядю и в нетерпении, хотел идти на село без него. Только благодаря хладнокровию остальных воинов отряд дождался командира на условленном месте.

К вечеру Сыгыр вернулся.

– Отныне мы считаемся тайной гвардией невидимой Ойротской республики, – выдал он на вопросительные взгляды своих воинов. А про себя подумал, – штурмовать Улалу мы не будем. Пора нам по домам. Хватит – навоевались! Даже духи ополчились против нас.