Анархист

7. ТРАНСВАЛЬ, ТРАНСВАЛЬ СТРАНА МОЯ, ТЫ ВСЯ ГОРИШЬ В ОГНЕ

На берегу озера, что протянулось узкой полоской среди Касмалинского бора горел небольшой костерок. Вокруг костра, расположились, сидя и лёжа мужики. Кто перевязан грязными тряпками, кто оборван до неприличия. Настроение у всех подавленное. Негромко тянут сиплые голоса унылую песню. Где лежит этот Трансваль, никто не знает. Наверное, где-то в России, где крестьяне также воюют с богатеями и комиссарами.

От озера тянуло сырой прохладой. Характерный запах тухлых яиц говорил о том, что воду из этого озера пить нельзя. Таких горьких и солёных озёр много на Алтае. Хорошо, что удалось найти родничок. Поэтому мужики остановились на привал именно в здесь. Настроение оборванного «войска» подавленное. Рейд за оружием на Семипалатинск закончился разгромом. Хотя поначалу повстанцам и удалось разгромить несколько отрядов ЧОН, но под Семипалатинском их, вооружённых охотничьими берданками да вилами, разбили кавалеристы 13 кавдивизии вместе с курсантами училища комсостава Красной армии. Только убитыми и пленными повстанцы потеряли больше трёх тысяч.

Голова Алейского отдельного повстанческого отряда Филипп Плотников сумел сохранить большую часть своих бойцов. Трезво оценивая боеспособность деревенского воинства, Плотников двинулся на соединение с пятым Крестьянским полком. Наутро он как раз планировал выйти к Волчихе со стоны Горького озера. Пока же повстанцы отдыхали, собирая последние силы перед завтрашним переходом. Без разведки не известно, есть ли в Волчихе красные. Но выбирать не приходится.

Пятый Волчихинский полк под командованием Степана Русакова вооружён значительно лучше остальных. Буквально накануне похода волчихинцы разбили крупный чоновский отряд и взял неплохие трофеи. Когда красные выбили их из Волчихи, повстанцы отступили в глубину Касмалинского бора. В отместку власти собрали всю родню партизан и в как заложников угнали в лагерь близ Змеиногорска. Обозлённые бойцы метались под чёрным знаменем по округе, зверски расправляясь с коммунистами, комсомольцами и всеми, кто так или иначе сотрудничал с властью. Власть тоже не миндальничала, расстреливая пленных и сжигая хаты повстанцев. Ряды бойцов снова пополнились жителями близлежащих к Волчихе деревень, Усть-Волчихи и Бор-Форпоста.

Под Михайловской, что в полусотне вёрст от Волчихи, повстанцы напоролись на кавалеристов 226 Петроградского полка. Пулемёты красных большую часть отряда выкосили. Остатки во главе с Русаковым бежали обратно в Касмалинский бор. Теперь Русакову хотелось только одного – выручить своих из лагеря. Как это сделать, он пока не знал. На душе от этого паршиво.

Бойцам Плотникова везло. Хоть каждый из них и вымотан трёхдневным переходом, но сапоги целы, винтовки сохранились. Даже патронов по карманам имелось хоть и немного, но на одну перестрелку хватит.

Филипп Плотников, – георгиевский кавалер, бывший унтер Сибирского стрелкового полка, бывший комиссар партизанской армии Мамонтова, бывший замкомандира Барнаульского ВОХРа[37] негромко подпевал бойцам. В недобрый час он сболтнул о несправедливости советской власти по отношению к трудовому крестьянству. Нашёлся бдительный и политически грамотный гад, доложил в ЧК, Плотникова и повязали. Язык у него подвешен прекрасно, поэтому удалось сагитировать конвоиров и бежать вместе с ними на запад Алтайской губернии. В родной Алейской волости ему удалось сколотить крестьянский эскадрон в полтораста сабель. Филипп взялся вести их, но куда он и сам пока не знал…

Сейчас он полностью ушёл в раздумья. Положив заросший недельной щетиной подбородок на сжатый кулак, Филипп прикидывал так и этак. «Возвращаться в родную Алейскую и попробовать снова заняться крестьянским трудом? Так ведь, добрые соседи быстро донесут, и «карающий меч революции» быстро отправит в «штаб Духонина». Скрыться в тайге? Филипп хорошо знал свой характер и понимал, что сидение по заимкам не для его деятельной натуры… «Податься к белякам? Так у них на меня тоже зуб… Они может, и примут, пока я с отрядом, а как ослабну, так тоже в распыл…»… Да и где те беляки?

Внезапно зашелестели кусты.

Песня как-то сразу оборвалась. Бойцы насторожились, головы их рефлекторно повернулись на шум. Руки подтянули поближе "Мосинки" и "Арисаки". Никто не ждал от гостей ничего хорошего.

– Хлеб-соль, честной народ, – негромко буркнул в бороду, такую же лохматую, как и у хозяев костерка, здоровущий детина. – Не побалуете ли чайком? А то как-то надоело нам по тайге траву да листья варить.

– Чаёк от у нас тоже не индийской, вода варёна, – расслабившись, пошутил в ответ Плотников. Зато целый котелок. Хошь её как суп ешь, а хошь как чай пей. Садись, паря, погуторим о том, о сём.

Ну, коли так, – отвечает в тон ему Николай Бастрыкин, бывший крестьянин села Волчиха, а сейчас, скрывающийся в лесах «кулацкий элемент» из полка Русакова. – Плесните, сколь не жалко, вашего хлёбова. У меня тут дичина, токмо её ощипать требуется.

Бастрыкин бросил к костру пару тушек худосочных уток-крякуш.

– Жарь-птица, это здорово! – Битые повстанцы от такого подарка повеселели. А Плотников начал обычные подколки. – Сидай к огоньку, детинушка. Имя то есть у тебя?

– Бастрыкины мы, – протянул Николай, – мамка с тятькой с детства Колькой кликали. Наверно, в честь амператора, ядрить его через коромысло…

– Вот и познакомились. – Перебил его Плотников. – Меня Филиппом зовут, а с этими засонями, как до дела дойдёт так и познакомишься. Мы тебе, Николай, сейчас сухарей отсыплем. Они хоть и последние, но ради утей не жалко. А если ещё и новостя деревенские расскажешь, да какие настроения в мире, то мы тебя и махорочкой снабдим. Ты в местных кустах как оказался? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?

Николай только махнул рукой, тяжело вздохнул и уселся поближе к костру. Из холщовой пыльной котомки достал большую кружку и протянул в сторону котелка с кипятком. – Что тут рассказывать. Всё просто. Вы же, никак, тоже из-под Семипалатки драпаете?

Плотников согласно кивнул. – Куда деваться, супротив пулемётов с вилами не пойдёшь.

– Наш то командарм, Стёпка то Русаков, сразу смекнул, что накостыляют красные и пошли мы к родной Волчихе. А уже тут прямо на околице попали на карателей. Барнаульская 87 бригада ВОХР. Слыхали о таких?

Плотников опять кивнул утвердительно, сделав знак рукой, чтоб продолжал.

– Ну, так, вот… Хоть было нас почти две тысячи, но винтовок осталась только сотня, а пулемёт вообще один и лента всего одна. Да мы с него даже и стрельнуть не успели ни разу. Нас вохровска разведка издаля засекла. А наши пластуны, ядрить их в кочерыжку, больше самогон глушить горазды. Засаду прошляпили. Короче, от наших двух тысяч осталось человек пятьсот. Мы едва смогли в Касмалинский бор убечь, а то бы тоже там полегли. А нам ещё наших баб да детишков из лагеря выручать…

– Стой, – остановил рассказ Плотников, – что ещё за лагерь?

– Это краснюки придумали таку холеру… Родню тех, кто с ними воевать ушёл, они собирают и гонют в Змеиногорский рудник. Там, говорят, плац колючкой огородили, на том плацу сараи поставили. Вот в тех сараях баб наших и держат. Говорят, уже расстреляли штук десять. Одно слово, анчихристы, ядрить их через коромысло… Вспомнил, как тот лагерь называется – конь-цер-та-ционный, вот… – Незнакомое слово плохо давалось Николаю.

– Ты б, Николай, рассказал нам, что тут за сёла-деревни в округе, где красные, где нет их, как народ вообще.

– Это, пожалуйста, со всем нашим удовольствием. – Бастрыкин отхлебнул кипятка и продолжил. – В самой Волчихе народу почти и не осталось. В хатах вохровцы на постой встали, долго ли будут гостить, гости незваные, то только Господь знает. В Новоегорьевске тихо. Красных нет, но народ боится. Рубцовская рядом, быстро краснюки прискачут. Поэтому туда соваться не советую. В Усть-Волчихе тоже чужих нема, и там очень злы на красных. Пока сила за коммуняками, они ничего делать не будут, но если судьба перевернётся, то резать будут без жалости. Хотелось бы, чтобы вы нам хоть советом, хоть делом помогли лагерь Змеиногорский разутюжить.

– Помочь, оно, конечно, дело хорошее… – медленно протянул в ответ командир, – но сам понимаешь… Здесь подумать надоть… Просто так охраняемый лагерь не возьмёшь. Сколько говоришь у вас в отряде стволов?

– Товарищ Филипп, ты коней-то не гони, – Бастрыкин вдруг вспомнил, что он разговаривает с совершенно незнакомым человеком, что доверять кому попало нельзя, что Русаков его за такие разговоры по головке не погладит. – Я тя первый раз в жизни вижу. Давай завтра прогуляемся до нашего командарма. Вы с ним все детали и облаете. Как тебе тако предложение?

…

– Мишка! Мишук! Ты где пострелёнок! – Дарья Бастрыкина бегала, как курица по плацу. Она сначала просто обошла лагерь заложников, заглядывая во все углы. После начала всё громче кричать, но никак не могла докричаться. – Вот я тебе задам!

Казалось, после целого дня работы на чужих огородах, сил у бабы совсем не осталось. Но стоило ей обнаружить пропажу сыночка, откуда, что взялось. Дочь Танька тоже уставшая, и от того злая на братишку, бегала, сердито сверкая глазом. Она работала вместе с матерью. Дарье хоть и страшно таскать с собой ладну да работящу девку, но вдвоём заработать можно больше. Оставшиеся же в лагере старики больше обсуждали страшную тему, кого следующим расстреляют. Им дела не было до чужих мальчишек.

– Тёть Даша, – внезапно подала голос пятилетняя Стешка. – Мишка с Колькой в лес побёгли, я слыхала, как они сговаривалися.

– Давно ль, Стешенька? – У Дарьи словно камень с души свалился. – В какой лес, ты не знашь?

– Не-е-е, они как увидали, что я слушаю, так сразу побить меня хотели. Да я убежала. Это ишшо с утра, вот, как вы с тётей Таней ушли, так они враз и собрались. А в какой, я не знаю, они тихо-тихо убёгли. Наверное, с дядькой на воротах сговорились…

Такой поворот опять бросил Дарью в пучину беспокойства. Солнце уже коснулось вершины Караульной горы, скоро стемнеет, а мальцов так и нет. Она уже успела обежать весь лагерь. Всех расспросила, даже красноармейцев, стороживших заложников. Последнее время охрана вела себя гораздо дружелюбнее – парни в будёновках вступали в разговоры, разрешали бабам уходить в город на подённую работу, иногда даже делились пайкой. Дело в том, что после разгрома повстанцев под Семипалатинском, стало непонятно, что решит начальство с заложниками. Никто же не знал, выжил муж, сын или брат после того, как кулацкое воинство разбежалось. Если они убиты, то смысла держать родню в заложниках никакого. Их же надо не только охранять, но и кормить хотя бы чуть-чуть. Бойцы это понимали, но начальство всё ещё тянуло. Хотя и добрый знак тоже был, – последнюю неделю не расстреляли ни одного человека. Всего за время «ссылки» волчихинцы потеряли около десятка соседей. Все жертвы – уже в почтенных годах, вели себя с охраной дерзко и жалости у команды лагеря не вызывали.

– Дашка! – Окликнул Бастрыкиху дед Игнат. – Ну что ты, дура-баба, носишься как угорела. Ничё с твоим пареньком не сдеется. Придёт, ну мож не ноне, так утром. Увлеклись, верно, с Колькой, да и ушли далёко.

Наталья Русакова – мать Мишкиного приятеля Кольки, вернулась затемно, когда искать сына уже не было смысла.

Мишка с приятелем, таким же семилеткой Колькой Русаковым, действительно утром упросили Ваську Противнева, охранявшего лесные ворота лагеря, выпустить их в лес по грибы. Им тоже хотелось, как взрослым поучаствовать в поисках пропитания, уж очень голодно в лагере. Мишка отлично разбирался в грибах, что, как по волшебству, так и шли ему на встречу. Колька таким талантом не обладал, зато с ним не скучно. Он умел придумывать всякие смешные истории. Кроме того, всегда вдвоём лучше, чем в одного. Стоило им углубиться в урман, как наткнулись на малинник. Как такой благодатный ерник[38] остался незамеченным рядом с городом, непонятно.

– Колян, подь сюды! – с восторгом кричал Мишка, отправляя в рот горсть крупных зернистых ягод. – Кака сладка тут малина! Я счас прям лопну!

– Ну, брат, Мишка, свезло нам с тобой! – поддакивал в ответ Колька, сгребая с куста сочащуюся едким соком ягоду. – Та, что потемней то, – сама сладка!

– Ага! Вона глянь, целый куст такой тёмно-красной, – Мишка полез, обдирая руки о колючие ветки, к сгибающемуся под тяжестью ягод дальнему кустику.

Кольке не до товарища. Он грёб горстями как лопатой всю ягоду, до которой мог дотянуться, поэтому не услышал шороха листвы и сдавленного испуганного крика. Только утерев рот рукавом ветхой льняной рубашки, он поднял глаза в сторону, где только что виднелась спина приятеля. Никого не было видно.

– Миха, ты де? – Лёгкое недоумение в голосе мальчишки сменялось страхом. – Вылазь, кончай шутковать. Нам ить ишшо для обчества надо грибов набрать. Малина – хорошо, но ей сыт не будешь.

Колька полез в гору, туда, где он в последний раз видел спину приятеля. Под ногами заметил какой-то провал, по краям которого свисала прелая прошлогодняя листва, ломаные ветки, сучья и прочий лесной мусор. Из-под листвы доносился еле слышный стон.

– Мишк, ты там? – что есть мочи закричал Колян, наклонившись к краю отверстия. – Эй, что там с тобой?

Колька, уперев руки в края провала, наклонился в самую глубину. Дневной свет позволял увидеть только серый слой лесного дёрна, лежащий на белой глине, которая уходила в глубину этого странного лаза.

Внезапно край лаза просел. Колька от испуга дёрнулся. Резким движением он сдвинул верхний слой старой листвы. Тут же пласт ухнул вниз вместе с орущим от испуга пацаном. Попытка ухватиться за стебли лесной травы не помогла, они легко выскальзывали из супеси, оставаясь в руках, как клочья шерсти у линяющей псины.

Полёт быстро завершился. Колька с размаху шлёпнулся прямо на спину лежащего внизу товарища. Тот вскрикнул от боли и наконец-то пришёл в сознание. Ему повезло меньше. Мальчик при падении с трёх метров здорово приложился головой о камень, потерял сознание и только чудом избежал сотрясения мозга.

Мишка со злостью пихнул кулаком в бок, свалившегося на него Кольку, – Колян, нельзя на человека падать! – он со стоном повернулся на спину и попытался встать.

– Да, я же нечаянно, я же не хотел… вот, услышал, как ты тут стонешь, и свалился. – Колька тёр ушибленную коленку.

Мальчишки посмотрели друг на друга и рассмеялись, поняв, что повторяют друг дружку. Тут же оба подняли головы к светлому пятну вверху. Постепенно глаза у них привыкли к темноте и стали различать стенки провала. Сужавшиеся вверху стены расходились в стороны и образовывали полость в сажень шириной у вершины и в две сажени у деревянного настила, на который они свалились.

Приглядевшись, Мишка увидел у стены порубень[39] ведущий вверх. На нём имелись даже стёсанные уступы вроде небольших ступенек. На противоположной стороне помоста чернело квадратное отверстие лаза, ведущего вниз. Разглядеть там что-либо без огня невозможно.

– Миха, – подал голос Колька, – помнишь, дед мой сказывал про чудские копи? Наверное, это они и есть. Как ты считаешь? Может там внизу кучи злата-серебра свалено. Может, спустимся?

– Дурак, чё ли? – благоразумный приятель вернул друга к суровой действительности. – Нам бы отсюда наверх как-то выбраться. Смотри, порубень до самого верха на пару целый аршин не доходит.

Действительно, толстый ствол лиственницы упирался комлем в помост, а вершиной в стену ствола. Лиственница – дерево прочное, гниению не подверженное, поэтому сохранилось отлично.

– Тогда давай я первый полезу, я тебя и сильнее, и выше.

– Ты что ль сильнее? – Мишка возмутился. – Да я и без твоей помощи вылезу. Вот смотри! – Он обхватил шершавый ствол лиственницы, и, упираясь ногами в ступени, уверенно начал подниматься.

Полость, в которую мальцы провалились, – одна из промежуточных площадок старого ствола демидовских серебряных копей, давным-давно заброшенных и забытых. Копи имели, где четыре, а где и пять уровней, позволявших рудокопам без помощи механизмов спускаться на глубину что-то около двадцати метров. На последнем уровне в четыре стороны отходили горизонтальные штольни.

С первой попытки выбраться не получилось, со второй тоже. Когда Колька в третий раз свалился с верхней ступеньки, Мишка с сочувствием в голосе предложил сделать перерыв и подумать.

– Мож, если подумать, то придумается какой-нить другой способ? – Он тоже уже дважды успел навернуться, добравшись почти до самого края. В последней попытке ему оставалось только подтянуться на свисавших космах прошлогодней травы, но корни не выдержали и вместе с землёй оборвались ему на голову. Сейчас он сидел и пытался вытряхнуть мусор из ушей и волос.

– Да, чё тут думать? – Колька наоборот вошёл в раж, разозлился на ситуацию, на то, что у них не получается. – Прыгать надо! Вот сейчас посижу чутка, и сызнова начну. А ты сиди и думай, если такой вумный. – Он сел, привалившись спиной к каменной стенке шахты.

– Тихо! – вдруг прошептал Мишка, закрывая грязной, пахнущей сырой землёй ладошкой рот товарища. – Т-с-с-с…

С поверхности доносились неразборчивые мужские голоса. Негромко разговаривали трое мужиков. Голос одного из них показался Мишке странно знакомым. Он прислушался, и вдруг с диким радостным криком, вскочил на ноги.

– Тятька! Мы ту-ута! Под землё-ой сидим! – орал он, что было сил.

– Дя-адь Ко-оля, – присоединился к нему Колян. – Мы-ы-ы ту-у-у-та, вытащите нас отсе-е-лева!

Их усилия не пропали даром.

Удивлению Николая Бастрыкина, который вместе с Алексеем Заковряшиным осматривал окрестности Змеиногорска, не было предела. Мужики быстро спрыгнули вниз и в минуту подняли мальцов на поверхность. Они забрали их в лагерь, что расположился на пару вёрст южнее Третьяковского тракта, на склонах невысоких Пригонных сопок.

Заковряшин этим же вечером решил посмотреть, что происходит в городе собственными глазами. Тем более что у него в Змеиногорске шурин держал когда-то скобяную лавку. У шурина Алексей был всего один раз лет десять назад, когда они с молодой женой ездили знакомиться с новой роднёй. Выпили они тогда с Федькой крепко, поэтому Заковряшин немного сомневался в верности собственных воспоминаний. Чтобы не светить лицом, в городок он явился, когда солнце уже закатилось за пологие лысые холмы. Город встретил его ночной тишиной. Только уныло брехали по дворам цепные псы.

Бревенчатый пятистенок, огородом, выходящий на речку Змеевку оказался на месте. В окошке тускло мерцал свет керосинки. Похоже, что хозяева ещё не ложились. Алексей перемахнул через заплот и крадучись подобрался к окошку. Костяшками пальцев негромко постучал по закрытой ставне.

– Хозяева дома? – позвал не громко.

– Кто таков будешь? – неласково отозвался бабий голос из сумрака избы.

– Да, родственник я ваш. Сестры хозяина твово муж, зять ваш значится. Пустите в избу то, что ж мы как неродные через стенку перешёптываемся.

– Так откель мне знать, кто ты есть на самом деле. – Баба продолжала строжиться. – Много лихого люда ноне по дорогам шляется.

– Да, Настёна, ты меня помнить должна. Мы, когда с Федькой твоим набрались, дык, я спьяну твою любиму китайску вазу кокнул. Помнишь? Ну, там ещё ручки таки чудные – навродь драконов…

– Так это Лёшка, что ли? – голос потеплел. – Ладно, погодь чуток, счас двери отопру…

Звякнул засов, заскрипели петли, и на пороге показалась дородная женщина в льняной домотканой рубахе с вышитой тесьмой по вороту, с платком на голове и в хозяйственном фартуке.

– Заходи быстрее. – Прошептала Настасья, окинув взглядом окрестности. – Только не шуми, младшие уже заснули у меня.

– Я ненадолго, ты, Настёна, не боись, – пробормотал, входя в сени, Заковряшин. – Расскажешь мне, что в городе творится, и я убегу. Мне тоже недосуг чаи гонять.

Новостей оказалось много. Фёдора ещё в июне мобилизовали в РККА и отправили на Польский фронт. До последнего времени в Змеиногорске квартировал полк Красных стрелков. После разгрома Крестьянской армии, что пыталась штурмовать Семипалатинск, недобитые повстанцы разбежались по окрестным лесам, нападая на малочисленные продотряды, комсомольские ячейки и комбеды. Как раз неделю назад полыхнуло в Михайловской, где восставшие порубили целый батальон красных. Из-за такого провала Красных Стрелков из Змеиногорска бросили на поиски михайловских повстанцев. В городе кроме милиции и охраны лагеря заложников, солдат не осталось.

– Это что же получается? – едва веря в удачу, спросил Заковряшин, – в городе красных почти нет? Интересно, а пулемёты у мильтонов есть?

– Откелева бабе знать, есть у них пулемёты, или нету? – резонно заметила Анастасия. – А ты никак замыслил что?

– Не боись, сношенька, это я так просто, любопытствую досужно. – Алексей поторопился сменить тему. – Как у вас виды на урожай? Говорят в этом году, картоха неплоха будет.

– Говорят, что в Москве кур доят… Вона жара какà стоит, всё горит, как на пожаре, – охотно переключилась Настасья. – В огороде всё бодыльями торчит. Суха земля то. А картоха будет, если дождик, хотя бы недельку прольёт.

Поболтав в том же духе ещё чутка, Заковряшин выпросил у Настасьи штоф керосину, да на том и распрощался. Той же ночью у него состоялся разговор с командиром их небольшого отряда.

– Слухай, Филипп Долматыч, – не откладывая дело в долгий ящик, Алексей растолкал Плотникова, дремавшего в тёплом стогу. – Надо город брать. Дело верное. Мы тогда и наших всех ослобоним, и патронами разживёмся.

– Ничего не понял, ты какой-то резкий сегодня, прям как понос, – смурной со сна Плотников ворчал, выбираясь из копны и стряхивая с головы колючую сухую траву. – Давай, брат, рассказывай, что разузнал.

– Красных в городе нет! – Громким шёпотом сообщил Заковряшин. – Только взвод охраны, что наших баб охраняет, да милиция из местной шелупони. Из оружия – винтовки у охраны и наганы у милиции. Ну, должен вроде бы ещё пулемёт быть… Не знаю, правда, где он стоит, но если один день взять на подготовку, да какого-нибудь солдатика заарканить и расспросить его с пристрастием… Слушай, командир, ты как хочешь, а надо город брать.

– Ты, Ляксей, не спеши. – Плотников постепенно просыпался, – тут торопиться нельзя. Вдруг завтра полк возвернётся? Они же нашу банду в капусту за полчаса покрошат. Да оно бы и чёрт бы с нами, но они и баб с детишками порешат. Думать надо. Языка надо брать обязательно. Вряд ли солдатики знают, когда в Михайловской дело завершится, но всё равно у них сведений больше чем у нас с тобой.

– Так ведь и я про то ж! – Возбуждённо рявкнул, забывшись, Заковряшин. – Блин! Командир, ты прав полностью, но тянуть тоже нельзя. Такая для нас позиция, что грех ей не воспользоваться. Давай, до утра подумаем, а утром я сам в город сгоняю, вон с Колькой Бастрыкиным на пару. Даром что ли я на Германской пластуном был? Мы запросто вдвоём какого-нибудь краснюка приволочём. А ты уж его грамотно выпотрошишь.

…

Вечером следующего дня обстановка более-менее прояснилась. При сорока верстах дневного перехода к Михайловской полк «Красных Орлов» только подошёл. Пока будут гонять по степи повстанцев, пока разбираться с зачинщиками да пленными. Потом пять дней будет добираться обратно. Получается, что здесь будет не раньше, чем через неделю.

Мишка с Колькой, вызволенные из шахты, оказались осведомлены о вооружении оставшихся войск гораздо лучше тётки Настасьи. Они рассказали, что один пулемёт стоял на чердаке бывшего бергамта[40]. Второй новые власти расположили на колокольне Преображенского собора. Вроде бы пацаны видели своими глазами, как стаскивали смертоносную машинку с колокольни, а увезли ли, нет ли, не знали. В качестве казарм использовались заброшенные здания старого завода.

Решили на рассвете, для отвлечения внимания, поджечь казармы. Оставить несколько мужиков-охотников в прилегающих кустах с тем, чтобы перебить бегущих на пожар. Остальное конное воинство разделить пополам. Безлошадные должны будут освободить заложников и увести их в гору. Прятаться решили в найденной пацанами шахте.

Однако гладко было в замыслах, да воплощение захромало. Казармы охранялись на удивление хорошо. Поджигателей схватили, найдя у них керосин, избили прикладами до полусмерти и бросили в сарай до выяснения. Собирались пристрелить на месте, но решили отложить до решения начальства.

Стрелки-охотники не дождавшись пожара, догадались, что что-то пошло не так. Поскольку настроились на верную гибель, то открыли огонь по всем, кто попадался им на глаза. Патроны у них кончились быстро, помирать просто так в горячке перестрелки расхотелось, и мужики бросились в густые заросли тальника, что рос вокруг заводского пруда.

На пальбу сбежался весь охранный взвод. Пока комвзвода раздумывал, что делать дальше, повстанцы вошли в неохраняемый лагерь и вывели всех заложников в сторону Черепановского рудника. Именно в том направлении и располагался забытый ствол древней шахты. Сопровождать толпу освобождённых заложников пошли двое – Бастрыкин и Заковряшин. Дальше действовали по разработанному плану. Первая сотня рванула в карьер вдоль Змеевки, вторая, обойдя Пороховую сопку, должна ударить с тыла.

Грохот выстрелов разбудил весь провинциальный городок. Хозяйки, только собравшиеся выгнать скотину, кинулись загонять её обратно, опасаясь за целостность бурёнок и пеструшек. По всему городку разносился возмущённый рёв коров, лай собак и треск выстрелов.

Стрелой пронеслись через город оборванные, перевязанные и заросшие всадники. Их появление у завода стало неожиданностью для вохровцев. Бойцы успели только упасть, где попало, лихорадочно досылая патроны в патронник и не прицельно паля в стремительно накатывающуюся лаву. Повстанцы неслись хаотичной массой, размахивая кто шашкой, кто пикой, а кто и просто вилами.

Красноармейцы не успели сделать и по паре выстрелов, как в спины им ударила вторая сотня… На этом бой за город завершился. Последовала короткая и жестокая расправа. Все, кто не успел убежать, были порублены шашками. Парни, что ловили мужиков по кустам, пытались отстреливаться, но только впустую истратили патроны. После этого бросили "Мосинки" и попытались скрыться ползком. Город и местность они не знали, их быстро поймали предприимчивые обыватели. С солдата всегда можно что-то полезное поиметь, не ружьё, так сапоги, не сапоги, так гимнастёрку.

В результате удачного налёта отряд достиг численности двух сотен человек. Правда, винтовками вооружены только полсотни. Патронами тоже удалось разжиться. Целый ящик обнаружили в казарме завода. На чердаке бергампта нашли «Максим» с тремя коробками лент. На складе рудника – ящик с шашками динамита и капсюли к нему.

Навьючив трофеи на лошадей, погрузив запас провианта в вещмешки и вскинув на плечо "Мосинки", отряд двинулся вверх по течению Карболихи в сторону Черепановского рудника. Там на северном склоне горы Мохнатая уговорились встретиться с освобождёнными заложниками. Вместе предполагали держать совет, что делать дальше.

…

Постепенно Змеиногорск скрылся за деревьями берёзовых колков. После одержанной победы идти легко. На душе у Плотникова, как и у остального народа светло и радостно. О том, что теперь делать, куда вести семейство и где располагаться на житьё думать не хотелось. Хотелось петь что-нибудь бодрое.

Кто-то и в самом деле не выдержал и завёл старинную солдатскую. Почему-то слова бравурной строевой вернули Плотникова к реальности.

– Наши тетки – драные подметки, – вспомнил он один из вариантов песни, запомнившихся ему при отступлении под Ригой в семнадцатом году.

Внезапно со стороны города раздался едва слышный ребячий крик: – Красные в городе.

Решение в голове Плотникова созрело в одну секунду. Он схватил за рукав тащившего станок «Максима» Ивана Смолина.

– Тимофеич, тормозни там Кондрата, да собирайте «Максимку». Только быстро.

– Как? Чего? Аль погоня не ровён час? – Смолин суетливо завозился, стягивая с плеч двухпудовую станину.

– А ты не слышал? С городу какой-то малец крикнул, что мол, красные уже там.

Не, не слышал. Я чего-то замечтался. – Тут Иван виновато отвёл глаза и продолжил, – ты, Филипка, знаешь, я из пулемёта только в небо стрелять могу. Да и то, если пальцем ткнут. Даже не знаю, с какой стороны ленту пихать.

– Ладно, – усмехнулся Плотников, – я первым номером останусь, а Ванька Смолин будет за второго работать. Красные, верно, не ждут, что мы тут с пулемётом их встренем. Может, ещё живы останемся. У тебя гранаты есть?

– Есть пара, – он достал из глубоких карманов галифе ребристые мячики осколочных гранат Миллса.

– Давай все, – Он вздохнул и невесело усмехнулся. – Будет чем себя к чертям экспрессом отправить.

Подошёл Смолин и начал прилаживать корпус пулемёта на станину. Ему тоже не весело. Хоть у него и нет семьи, но после победы, помирать совсем не хотелось. – Вот же чёрт… вот же чёрт… – всё время повторял он.

– Ванятка, ты давай, не отвлекайся, – подбодрил его Плотников, – гайки крути крепче, чтобы не открутились. Сейчас дело будет жаркое.

Он опять повернулся к Смолину.

– А тебе, Тимофеич, поручаю, если мы вас не догоним, скажи Бастрыкину, чтобы вёл народ к старому шахтному стволу. Все туда спускайтесь. Вход потом взорвите. Зря что ль мы динамит с рудника тащим. Выход как-нибудь найдёте. Керосин у вас есть, факела сделаете. Там вас красная сволочь не найдёт. А мы уж постараемся задержать их подольше… Всё! Прощай, брат, не поминай лихом…

Иван побежал в голову колонны с последним приказом командира.

…

На заре в избу, где квартировал начальник Рубцовской ЧК товарищ Кабанов, ввалился посыльный из штаба. В руках он сжимал измятый листок с текстом.

– Александр Трофимыч, тебе срочная телефонагарма, – путаясь в незнакомом слове, протараторил веснушчатый высокий парень.

– Телефонограмма, – машинально поправил его Кабанов.

– Ага, вона из Барнаулу пишуть, что Змеиногорск банда захватила, – чудеса… – удивлялся парень достижениям современной техники.

Начальник ЧК быстро пробежал глазами корявые строчки.

«БРОСИТЬ ВСЕХ НА ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗМЕИНОГОРСКА ТЧК БАНДУ УНИЧТОЖИТЬ ТЧК ОБ ИСПОЛНЕНИИ ДОЛОЖИТЬ ТЧК НАЧ АЛТГУБЧК ВОРОЖЦОВ ТЧК»

– Все силы бросить… Ага… Михайловскую ещё не освободили, кого бросать то? – ворчал про себя Кабанов. – В Рубцовске только сотня бойцов осталась, если её увести, город захватят на раз.

Но с приказом спорить опасно. Расстрелы в ЧК дело обыденное и никого не удивляют. Через полчаса сотня под командой председателя ЧК вышла рысью в направлении на Змеиногорск.

В уездном городе бандитов чекисты уже не застали. Те, разграбив гарнизонные склады, рудник и освободив заложников, ушли в Змеиногорский бор. Куда они надеялись спрятаться, никто не знал. Скрыться такой большой толпой да ещё с бабами и ребятишками в лесу невозможно. Получается, что часть приказа уже выполнена – город освобождён. Уничтожение банды отягощённой хабаром и гражданскими тоже не казалось большой проблемой. Следы, уходящие вверх по берегу Карболихи, недвусмысленно указывали направление бегства.

После пятичасового конного марша лошади чекистов устали. Любому кавалеристу ясно, что заставлять их двигаться в гору – верная гибель. Да и проку от лошадей на каменистой горной тропе немного. Догнать банду пешим порядком казалось вполне достижимым делом. Кабанов приказал бойцам запереть лошадок в гарнизонной конюшне и быстрым маршем выдвигаться в погоню.

Люди после 50 верст верхом тоже устали, но в предвкушении лёгкой победы двигались споро. Вот уже городские постройки сменили поросшие редким лесом берега мелкой речки. Бойцы не могли удержаться, чтобы после жаркого и трудного дня не кинуть себе в лицо по пригоршне ледяной воды.

– Не растягиваться! – Зычно прокричал командир, впрочем, не сильно упирая. Передовое охранение из четырёх опытных парней условленных знаков не подавала.

Августовское вечернее солнце было ещё высоко, но дневной жар уже отступил. Бойцы, освежённые речной водичкой, приободрились. Кто-то даже негромко затянул песню. Вот это уже совершенно лишнее. Ведь любое преждевременное оповещение противника давало ему время для подготовки. Это значит лишние потери.

– Отставить песню, – скомандовал Кабанов, – вот порубаем кулачьё, тогда и петь, и плясать будете. Вы мне живые и здоровые больше нравитесь.

– Да что они нам сделают? Это же деревня, а не офицерьё в академиях обученное. Мы тока стрельнем один раз, они – руки кверху. – Отвечает на шутку здоровый чёрнобородый боец.

Тем не менее, песня смолкла.

Река делает поворот, тропа ведёт к невысокому утёсу замысловатой формы и полого поднимается в обход. Сотня, не ожидая неприятностей, поднимается тоже. Внезапно раздаётся короткий лай пулемёта. Чернобородый гигант Анохин, идущий первым, падает с простреленной головой. Бойцы от неожиданности сбиваются в кучу на повороте тропы. Тут же в их сторону из кустов летит граната.

Ложись! – воздух рвут сразу несколько голосов. – Ба-бах! Гремит разрыв осколочной. Со всех сторон слышен стук каменных крошек.

Бойцы падают на землю, прикрывая головы руками. Куда ползти сразу не понятно. А из кустов снова – лай «Максима». Летящие во все стороны осколки камня не дают поднять голову, вселяют ужас в душу, и заставляют сознание биться пойманной птицей в голове. Передние бойцы не выдерживают, вскакивают и, оставляя убитых и раненных, ломят назад, сминая подходящих. Кто-то валится в воду, кто-то пытается сигануть через кусты. Только бы уйти с простреливаемой тропы.

Наконец, чекисты, потеряв с десяток бойцов, оттянулись за поворот. Ясно, что взять в лоб пулемётчика быстро не получится. Кабанов задумался. Ему не понятно, куда делся передовой дозор. Ведь не могли же его уничтожить совершенно беззвучно.

– Товарищ начальник, разрешите обратиться, – по-уставному подал голос подползший красноармеец, – Шацкий Андрей, я. Мысль у меня есть, как эту паскуду сковырнуть.

– Давай, Андрей, обращайся, коли что надумал. – Кабанов решил дать мозгу немного отвлечься. – А то одна голова – хорошо, а две, хоть и некрасиво, но всё же лучше.

– Надо его поверху обойти и одновременно по тому берегу на отвлечение кого-нибудь послать. Он на тот берег отвлечётся, не заметит обхода. Мы тута его и в ножи… Я готов даже один вверх ползти, чтобы этого гада пришить.

– А кого на смерть на тот берег посылать? – Кабанов укоризненно посмотрел на Шацкого.

– Да, сейчас, я хлопцам крикну, добровольцы найдутся. – Уже не очень уверенно проговорил тот.

– Давай, крикни, только мне всё равно такая идея не нравится, потери могут быть большие. Пока ты ползёшь по кустам, этот ухорез человек десять наших запросто положит. А нам же надо не просто банду уничтожить, мне хочется чтобы, хлопцы живыми вернулись. Уже вон человек пять потеряли, да десяток раненых. Плохое начало. Кто советскую власть завтра будет охранять?

– Значит надо с того берега беспокоящий огонь вести, чтобы сука головы поднять не мог. Тогда мы прямо отсюда его и сковырнём…

Час без малого у чекистов ушёл на преодоление пулемётной засады. В конце концов, половина отряда действительно переправилась на другой берег, прячась за валунами, подобралась к пулемётному гнезду и открыла огонь на подавление.

Филипп Плотников оторвал прикипевшие руки от рукояток затыльника. Вроде откатились краснюки. Вода в кожухе предательски закипела. Срочно нужна свежая.

– Смолин! Ванька! Воду давай! Сука! – Прошипел он через разбитые осколками гранита губы. – Ванька, мать твою! Что ты телишься!

Смолин молчал. Плотников обернулся. Второй номер лежал в трёх шагах позади него. Спина его чёрна от крови, а лицо уткнулось в тёмную лужицу, набежавшую из выходного отверстия, снёсшего Ивану ползатылка. В вытянутой руке он сжимал простреленный котелок, из которого вытекали последние капли.

– Чёрт, мать вашу! – зло зарычал Плотников, схватился за рукоятки и вдруг обмяк, склонил голову к пулемету, дёрнулся последний раз и затих уже навсегда… Только с губы стекла тонкая красная струйка.

…

Когда поредевший отряд чекистов преодолел смертельный заслон, перед ним открылась вытоптанная тропа, идти по которой легко и просто. Ещё час пути по следу между кустов и скал и отряд упёрся в свежую гранитную осыпь. Похоже, что людей или засыпало осыпавшейся породой, либо они ушли в пещеру, а вход взорвали. Кабанову стало ясно, почему пулемётчики так упорно преграждали отход.