Анархист

6. ДЛЯ БРАТА БРАТ ПЕРВЫЙ ДРУГ

(село Кытманово, адъютант Григория Рогова Иван Вязилкин)

Ивану Вязилкину, бывшему командиру эскадрона в «армии» Рогова, во время атаки отряда красных карателей повезло. Целью красных был Григорий. В приказе Сибревкома так и значилось: – «Уничтожить белобандита Григория Рогова и его банду». На банду особого внимания никто не обращал, искали Григория. Когда красные палили из трёхдюймовки по деревне, Николая в хате не было. Накануне он решил встретить зорьку с удочкой на Чумыше. Услышав пушечные выстрелы, Иван в деревню возвращаться не стал. Как был в старых кавалерийских галифе и исподней рубахе, так и рванул куда по дальше в глубь леса. Схватили командира, или удалось ему сбежать, для него пока осталось тайной.

Пару дней Иван отлёживался на правом берегу Чумыша. Оголодал, но главное, страсть как истомился без курева. У Григория, который не терпел табачного дыму, он привык курить только на улице, а вот вообще обходиться без махры, у него не получалось. Поэтому на вторые сутки Иван набрался храбрости и рванул в направлении родной Жуланихи. Там пробрался огородами к дому Наташки Ситниковой вдовы-солдатки, с которой миловался, пока они в селе стояли. Вдовушка была совсем не рада визиту, даже в хату не позвала. Наверное, бедовая баба уже нашла нового ухажёра. Но всё-таки сообщила, что Рогова не поймали. Родню его, какую в их родной Жуланихе нашли, угнали в Барнаул. Прямых родственников не нашли, так забрали семейство дядьки его, да Куприяновых, покойной Александры[28] сродственников. Как угоняли, она видела, и говорит, что не заметила среди Роговых старика Афоньку.

– То ли Афонька заховался куды, толи в урмане шлёндал, но не было его среди роговского отродья, а может… – Наталья, торопливо перекрестилась, – а может и шлёпнули Афанасия краснюки. А табаку у меня нету. Знаешь ведь род наш кержацкий это зелье не жаловал.

– Иди, лахудра, ублажай свово хахаля, – недовольный Иван, грязно выругался. Он надеялся не столько узнать судьбу командира, сколько разжиться махоркой и хлебушком, но не срослось. В отместку, он нарыл у вдовушки с полведра картошки только что посаженной. Курить хотелось так, что уши в трубочку сворачивались. Искать деда Афанасия Коля решил с утра, – всё равно ночью только народ пугать…

…

Едва первые лучи солнца пробились через тучи, предвещавшие ненастье, Иван снова полз огородами. Боязно ему было ходить по родному селу в полный рост. Ведь кто-то ж из соседей доложил, где Рогов квартирует. – С-суки, – невольно появилась мысль в голове, – вот же суки! Тут за них кровь проливашь, а они ж тебя ворогам сдають. Как же хочется курить… И сразу заломило за ушами, в животе набух зудящий комок, а во рту пересохло. Николаю пришлось сделать над собой усилие, чтобы не встать в рост и не начать искать заросли табака-самосада.

По деревне разнеслись бряканье ботала, протяжное мычание, щелчки бича и другие звуки бредущего на выпас стада.

– Чёрт! Не успел, – ругнулся про себя Иван, – придётся теперь ждать пока стадо пройдёт. А там и бабы начнут по подворьям шастать.

Тут ему свезло. До подворья Куприяновых он проскользнул незамеченным. Только перемахнул через заплот, как почувствовал, что в спину ему уперся ствол ружья…

– Руки подыми, охальник, – проскрипел беззубым ртом дед Афанасий, – и давай, живей в избу. Ты же Ивашка, Ваньки Вязилкина сын? Я хоть и вижу плохо, и зубов почти нету, но чую ишшо… Давай-давай, шевели ходулями, да не боись, сразу милицанерам сдавать не буду. Ты у меня сперва поработашь. Да и к чему мне тебя сдавать? – дед, как и многие старики был не в меру болтлив.

– Дедушка Афанасий Порфирич, я тебе всё, что хошь сделаю, только ты мне табачку отсыпь, а потом сдавай куда хошь, – обрадовался Иван. – Да и поговорить мне с тобой надоть. Только бы нас никто из твоих соседев не углядел.

– Топай давай в избу, дубина стоеросова – проворчал дед и ткнул Николая в спину клюкой. Никакого ружья у него, конечно, не было. Зато уверенности в голосе – хоть отбавляй.

…

– Вот значится, и забрали всех, кто к роговскому семейству относится, а куды никому не понятно. – Дед тяжело вздохнул, – куды мне старому теперя, господь его знат… Чёрт меня дёрнул в урман пойтить… Лучше б и меня с имя забрали, помер бы среди сродственников. Теперя один буду смертушки дожидаться, – по его морщинистой щеке скатилась скупая слезинка, и он громко хлюпнул носом.

– Ты, дед, сырость не разводи! – Повысил голос Иван. – Ты ещё крепкий старикан. Слушай меня. Если ты сейчас вспомнишь толком всё, что твои ли сродственники говорили, красные ли где-то обмолвились… в общем, всё что было, то я тебе обещаю твою родню выручить.

– Эх, Колька, непутёвый ты хлопец, рассказал я всё, что помню. Всех наших – свояков, дядьку, бра… – эх, старый я пень! – Дед с размаху хлопнул себя по лбу основанием ладони. – Не всех! Ванька ить Рогов ишшо почитай с месяц тому с женой и дитём куды-то исчез. Вот куды? Постой, постой… Он-то молчал, а егойная баба, ну как там её? Полинка… Ну-у-у, дык, плакала как-то в ночь и жалилась, что никого они в ентой Улале не знають, что помруть они там средь злых калмыков[29]. Так что может Ванька в Улале. Я, правда, не ведаю, где така деревня…

– Вот, дедушка! А ты всё старый, да старый… – обрадованный Иван выскочил из избы и огородами подался в сторону Чумыша.

Ещё неделю пешего хода, через Тогул, Мартыново, Яминское и Марушку Вязилкин вышел к Бийску.

…

(город Бийск, уездный центр Алтайской губернии)

Старый купеческий город встретил парня неласково. Иван собирался украсть или выпросить чего-нибудь съестного на вокзале, но напоролся на облаву, проводившуюся местной чекой. Ловили, как и везде, мешочников и спекулянтов. Оцепили район облавы милицейским кордоном и как через сито просеяли всех, кому не свезло оказаться в том месте.

Ванька заметил мужиков в кожаных куртках, но даже не пытался убежать, рассчитывая, что в тюрьме ему дадут что-нибудь поесть. Не успел он оглянуться, как его уже подхватили под микитки и втолкнули в толпу оборванцев. Скорее всего, приняли Ивана за одного из дезертиров, коих на просторах Алтая, как и по всей стране расплодилось тысячи.

От вокзала до тюрьмы в Бийске всего полверсты. Лязгнули засовы больших ворот древнего тюремного замка, потом проскрипели свою грустную песню засовы камеры, толпа вновь прибывших заполнила камеру. Народ расселся вдоль стен и начал долгие разговоры. Все рассуждают, скоро ли начнут допросы и будут ли сегодня пускать в распыл. Из дальнего угла доносится старинная арестантская песня:

Постепенно помещение камеры наполнялось миазмами грязных человеческих тел, параши, дёгтя и махорочного злого дыма. Колян даже обрадовался такому повороту. Чёрт с ней с едой! Главное – сейчас он выпросит табачку у спекулянтского люда.

В дальнем углу каземата слышался разговор на повышенных тонах.

– А кто эт у нас такой борзый? такой усатый? – сплюнув на черные учительские брюки, цедил сквозь выбитые зубы сутулый шкет в отрепье. – Ну, ты, что молчишь, паскуда? Телигент что ли?

– Нет, такое же быдло, как и вы. – Молодой человек в усах «шеврон», рукавом гимнастёрки пытается оттереть плевок. Ему не нравится быть жертвой, но и вступать в драку по такому пустяку не хочется.

– Чито ты такое тут базаришь? Ты, падла, на кого щас вякаешь? – Глаза босяка стали злые, а рот скривился в оскале. Весь его вид выражал угрозу. – За то, что на честного бродягу напрыгивашь, скидай быстро портки.

– Любезнейший, а не свалить ли вам на хрен! – Усатый с лёгкой усмешкой взглянул на блатного. – Знаешь, шкура бродячая, что я с такими как ты делал?

Вязилкин заметил блеснувший в руке босяка нож. Раздумывать было некогда. Он просто с размаху опустил кулак на макушку жулика. Тот рухнул молча и раскинулся под ногами мужиков не подавая больше признаков жизни.

– Вам не стоило так утруждаться, – высокий гражданин с улыбкой обратился к Николаю, – я знаю джиу-джитсу, ничего этот урка мне бы не сделал. Впрочем, всё равно спасибо. Рад познакомиться, Бианки Виталий Валентинович[31], - он протянул руку Вязилкину.

– Николаев Иван, – партизан решил, что настоящим именем называться не стоит даже среди сидельцев. – А Бианки это жидовска фамилия? Как-то мне такой встречать не приходилось.

– Нет, не еврейская, итальянская. – Опять усмехнулся Бианки. – Вы что-то имеете против евреев? Не бойтесь, я на допросе болтать не буду. Да и знают тут меня все от постового до начальника Бийской милиции. Я, знаете ли, немного рассеян, забываю удостоверение постоянно. Третий раз уже в облаву попадаю… А хорошо вы этому ухорезу вдарили, он же до сих пор очухаться не может.

– Оживёт ишшо… Куда эта падла денется, – смущённо пробурчал Иван. – А вы, наверное, учительством промышляете?..

Ответить Бианки не успел. Со скрежетом распахнулись двери камеры, и на пороге появился молодой чекист в очках на веревочке.

– Первый десяток – на выход. Да, пошевеливайтесь! Некогда нам с вами чикаться.

– Та, паря, нас не торопи, – отвечал ему какой-то старческий голос, – на тот свет завсегда успеем.

Вязилкин и Бианки попали в первую же партию. Бианки и вправду отпустили сразу, как только увидели. В Бийске его уважали. Пожурили только, напомнив о недопустимости нарушения правил распорядка. С Вязилкиным повозились чуть дольше. Легенду он менять не стал, так и продолжил гнуть свою линию, что зовут его Иван и фамилия его Николаев, что дезертир. Мол, от «колчака» сбежал в прошлую осень. Мол, жил в тайге на заимке, и вот, как раз сейчас, решил выйти в город и послужить родной советской власти.

Ему, конечно, никто не поверил, но расстреливать тоже не стали. Польский фронт требовал пушечного мяса, всех выловленных дезертиров отправили в расквартированный в Бийске второй батальон полка «Красных орлов». Иван думал сбежать или по дороге или из казармы. Однако сделать это оказалось не просто. Место дислокации полка «Красных орлов» было обнесено двумя рядами колючей проволоки. Входов и выходов имелось только два и оба они хорошо охранялись. Кормили не то чтобы разнообразно, но относительно обильно. Основой рациона была овсянка, плохо очищенная, с остью и шелухой, зато с луком и даже свининой. В обед паёк разнообразили щами с бараньими костями, капустой и тем же луком. Лук и чеснок в батальоне были без ограничений. Иван даже заныкал по карманам несколько головок. Курево, в виде рассыпной махры, тоже выдавалось, но строго по норме. – Жаль, впрок не запасёшь, – злился Иван, докуривая самокрутку до самого ногтя.

На третий день, попав в наряд на лесоповал, Вязилкин дал дёру прямо с делянки, куда их пригнали валить лес для батальонной кухни. Увидев, что парень рванул в кусты, его напарник – жилистый и побитый оспой мужик из Поспелихи, тоже сиганул было следом, но выстрел охранника сразил его наповал. Вязилкину же повезло. Ни одна пуля его не логнала. Он закинул первую же попавшую под руку лесину подальше в сторону, а сам залёг в какой-то заросшей кустами ямине. Охрана пару раз пальнула на шум в кустах, но преследовать не решилась. За одним погонишься, – остальные разбегутся.

В Бийск, в пяти верстах от которого располагался полк «Красных орлов», Иван заходить не стал. – Ну, его к чертям, этот Бийск, тут до Улалы дня за три запросто дойти можно, – решил он. Вдоль холодных стремнин Катуни двинул прямиком на юг и за четыре дня действительно достиг цели. На самом краю городка, где Телецкий тракт выходит в сторону Кызыл-Озёка в небольшой избушке нашёл он семейство младшего Рогова. Найти удалось только потому, что младший Рогов, придя в село, прославился тем, что стачал сапоги самому архиепископу Иннокентию, оказавшемуся в тот момент в Духовной миссии с инспекцией. Вот, не знал поп, что сапоги ему тачал брат того самого Рогова, что расправлялся с жеребячьим сословием[32] со всем пылом анархистской души.

Об этой истории Ванька Рогов с удовольствием рассказал Вязилкину в первый же вечер его появления в Улале.

– Ты только представь, – хлопал Николая по плечу Иван, – этот Иннокентий сам старый уже, а рясу подтянул, да так по-молодецки сапожками притопнул. Я уж подумал, что счас в пляс пойдёт… Сапоги ему дюже понравились. С тех пор и идут ко мне со всего Алтая мужики за обувкой. От Сростков и до самой Ташанты. Мы с Полюшкой теперь и горя не знаем.

– Знал бы энтот поп, чей брат ему сапоги пошил, вот бы спужался. – И он снова зашёлся в басовитом хохоте. – Как кому рассказываю эту байку, так от смеха удержаться не могу…

Вот, про брата Иван ничего не знал, а может, просто боялся рассказывать. Вязилкин его за это не осудил бы. Он и так живёт под чужим именем.

Иван пожил неделю, помог с покосом, попарился в баньке и подался в сторону Монголии, где, как говорили, окапался недобитый казачий атаман Кайгородов. С шашкой, трёхлинейкой и боевым конём Вязилкин управляться научился отменно, поэтому надеялся пригодиться атаману.

…

(волостное село Улала[33], Бийского уезда. Брат Григория Иван Рогов)

Иван Фёдорович Рогов, раскрасневшийся после бани, сидел в горнице за деревянным столом в одном исподнем. От голых плеч поднимался пар. Вокруг керосинки вились мелкие ночные мошки. Поля что-то задерживалась с субботней помывкой, наверное, решила устроить постирушки, в оставшейся горячей воде. Хорошо, что трёхлетний Петька, набегавшись за длинный день, спал без задних ног. Иван плеснул себе в гранёный стакан на палец самогону. Напиваться ему не хотелось, а вот женской ласки наоборот.

С улицы доносилась ленивая собачья перебранка. С урмана тянуло сыростью и пряным запахом хвои. Таёжный дух перемешивался со смородиновым, и этот тягучий, как мёд, аромат вливался в горницу. Мыслями Иван в который раз возвращался в родную Жуланиху. – Эх! Каку добру хату пришлось там бросить из-за этого баламута Гришки. – Ворчал он про себя. – Там же окромя хаты, и пасека на дюжину ульёв, и амбар большой, и банька така ладна. Батя баню собрал, да так знатно, что парился бы и парился… Земля им пухом и Царствие Небесное… – Мысли его вернулись к бане. Тут, в Улале, он тоже первым делом баньку поставил. Хорошая банька получилась – духовитая. Вот изба попалась так себе, местные говорили, что, то ли старого хозяина убили, то ли наоборот он кого-то шлёпнул, а сам в бега ударился… Бог весть… Половицы по ночам скрипят как-то подозрительно…

Внезапно кто-то тихонько поскрёб в окошко.

– Кто здесь? – недовольно буркнул хозяин вглядываясь в темноту.

– Ванька, чужие есть? – послышался из-под окна сдавленный басовитый шёпот. – Полина твоя дома?

– Грига? Ты каким чёртом тут? – Иван от удивления не сразу понял, о чём его спрашивает старший брат. – Давай, лезь в избу, лень мне идти кобеля загонять.

Григорий не заставил себя долго упрашивать. Жалобно скрипнул подоконник, и вот уже худой, оборванный и по самые глаза заросший чёрной бородой не то лешак, не то вахлак, стоит в горнице. Узнать в грязном, косматом мужике бравого Георгиевского кавалера и лихого командира партизанской армии затруднительно, но блеск живых карих глаз сомнений не оставляет. Это действительно Григорий.

После того, как браться закончили душить друг друга в объятиях, Иван окинул критически фигуру Григория, – В баню давай! Воняет от тебя как от козла… Пойду Полю предупрежу, а то влетит в горницу в исподнем, тебя смутит ишшо, – Иван встаёт, отправляясь в баню. – Ты самогонку то наливай, угощайся, в закуте пошарь, там огурцы квашены у нас. Капустка опять же… Достань пока. Будь как дома.

– В бане был, уж не помню когда… – в предвкушении Григорий поскрёб обломанными ногтями спину под ветхой, выгоревшей до бела гимнастёркой. – Слушай, Вань, моя золингеновская бритва у тебя сохранилась? Помнишь, я тебе с германской привёз. Нет сил бороду носить, зудится, как зараза! И космы состричь бы чем-нибудь. Э?

– Ага, бритва твоя как раз в бане. – Уже выходя в сени, крикнул Иван.

…

Через полчаса в чистом исподнем, распаренные, топорща бравые чёрные усы, братья Роговы сидели друг против друга. Кое-как выбритый Григорий с устатку, чуть захмелел. Иван, изрядно набравшийся, порывался идти по соседям. Он уже рассказал брату о том, как они добрались до Улалы, как нашли пустой дом на окраине, как он стачал сапоги самому архиепископу, и как к нему заходил совсем недавно Ванька Вязилкин.

– Иван жив, выходит? – довольно заулыбался Григорий. – Он тоже здесь в Улале притулился?

– Не-е, здесь он не стал останавливаться, – медленно, словно вспоминая, отвечал Иван. – Он у меня пожил с неделю, а потом дёрнул в сторону Монголии. Мож, к Кайгородову, с ним против красных воевать, а мож и к монголам.

– Мужики, – Полина тихо, стараясь не пробудить мужниного гнева, попыталась вклиниться в разговор, – шли бы вы спать. Завтра наговоритесь… Чай не последний день живёте.

– Цыц, женщина! – Иван недовольно пристукнул кулаком по столу, – я уж не надеялся Григу живым увидеть, а ты спать нас уложить норовишь. Выспимся ишшо! Гришка, доливай, что там осталось!

– А больше не осталось… – в голосе Григория слышится не скрываемое удивление, – мы с тобой Ванятка похоже четверть[34] приговорили…

– Так четверть то не полная была. Не больше штофа[35] в ней и оставалось. А штоф для двух здоровых м-м-мужиков… а не о чем и говорить. – Коли нет, то и суда нет… Значится, так тому и быть. Утро вечера м-м-мудренее. – Язык уже плохо слушался Ивана. – Завтра обо всём и решим.

И вдруг предложил: – А давай, братуха, споём! – тут же, не дожидаясь ответа, затянул:

Григорий подхватил:

Братья допели песню, посидели, думая каждый о своём.

– Вань, ты, я смотрю, уже здеся обжился посередь калмыков? – вопросительно взглянул в лицо брата Григорий.

– Н-н-у, есть малёха… Здесь хорошо… Сапоги они, Грига, каждому нужны, хучь ты христьянин, хучь облизьянин… – ему понравилась шутка, и он загоготал. – Опять же климат здешний хорош. Вишня, слива произрастают вот такенные, – Иван ладонями показал сказочную величину диковинных фруктов. – А кака к-к-к-крупна сморо…

Хмельной сон вырубил его на полуслове. Он уронил голову на руки и внезапно захрапел.

– М-да, похоже, там больше штофа было, – пробурчал Григорий поднимаясь с трудом из-за стола. – Пожалуй, я тоже спать… Вот только до нужника дойти.

Внезапно ход его мысли был прерван тихим свистом, донёсшимся из темноты растворённого окна.

– Кого там ещё чёрт принёс, – проворчал Григорий, высовываясь почти по пояс из окна. – Эй, мужик, ты кто таков будешь?

Человек за окном поднял голову, но света керосинки не хватало, чтобы разглядеть черты лица. Хотя что-то знакомое в скорчившейся фигуре Григорий почуял.

– Подь сюды! Да не вздумай шуметь. Если Петьку разбудишь, я тебе уши оборву, кто б ты там ни был. – Григорий вложил в столь пространное обращение максимум угрозы.

Сидевший у завалинки, наконец, выпрямился.

– Ты, Григорий Фёдорыч, не серчай, не собираюсь я шуметь. – Свет упал на рябое лицо с обвислыми усами и заросшим многодневной щетиной подбородком. Свёрнутый набок нос не узнать было не возможно.

– Никак Новосёлов? Ванька! Ты что ль? – Удивлению партизанского командира не было предела. Он слышал про разные совпадения в жизни, но самому быть свидетелем такого не приходилось. Чтобы два старых боевых командира встретились в одном и том же месте, и в одно и тоже время… Он даже протрезвел слегка. – Рад, что живым тебя вижу. Уж и не чаял такого случая. Давай, влезай в избу…

Вновь прибывший проскользнул в окно и уселся в самом тёмном углу. Он споро отхватил ножом добрый ломоть хлеба, придвинул ближе сковороду с остатками картохи, соль и стрелки зелёного лука. Собрал лук в плотный пучок, макнул в солонку и смачно с хрустом начал жевать. Рядом под самой керосиновой лампой, положив голову на скрещенные руки, храпел младший Рогов.

Оказалось, что Новосёлов уже неделю скрывается в окрестностях Улалы, что к Ивану не совался, опасаясь навлечь беду. Знал, что его наверняка разыскивают. Пока тепло, прячется в урмане, питаясь подножным кормом, ну и подворовывая у Улалинских обывателей, что плохо лежит.

– Эх! Фофкучифся я по хлебуфку, – с набитым ртом жаловался он. – Так оно вроде бы и не плохо, куры, хариус, картошечка… Вот хлеба украсть не получалось, никто его на улице не оставляет… У бабы брательника твово добрый хлеб, даже не верится, что така молода… Жаль вы самогонку вылакали, проглоты…

– Кто ж знал, что такой важный гость объявится? – Хмыкнул Григорий. – Ну, поздно уже. Мы тут с Ваняткой уже на грудь хорошо приняли, да после бани, да с голодухи. У меня котелок уже ни хрена не варит. Пошли лучше, друже, на сеновал. Утром я тебя в тайгу провожу. Там… – он уже и в самом деле с трудом ворочал языком, – там мы с тобой и поговорим обо всём…

…

Утренний туман над Улалушкой, протекавшей сразу за огородом Роговской избы, плотным покрывалом скрыл всю округу. В густом молоке виднелись только смутные силуэты коров и людей. Это позволило Новосёлову и старшему Рогову перейти на малый приток Улалушки, не привлекая внимания соседей. Около часа поднимались по речке Каянча, больше напоминавшей большой ручей. Опасаясь случайных встреч, первый привал мужики сделали, уже поднявшись на Колбашку. Здесь располагались покосы жителей села, и легко можно было напороться на заканчивающих сбор сена косарей. Вряд ли бы кто их тут мог узнать, но «лучше перебдеть, чем недобдеть», как, усмехнувшись, выдал Григорий солдатскую мудрость.

Наконец солнце поднялось, воздух прогрелся, и туман расплавился в тигле августовского утра. Друзья уселись под черёмуховым кустом, усыпанным крупными чёрными ягодами. Теперь можно поговорить о планах на будущее, обсудить перипетии анархизма в Сибири, ну и просто о житье-бытье.

– Значит, ты считаешь, что большевики, в рот им ноги, это надолго? – как-будто продолжая прерванный разговор, начал Новосёлов. Он отправил в рот горсть черёмухи и выжидающе повернулся к Рогову, – и черёмуха здесь знатная!

– Вань, я тут как из Евдокимовки ломанул, так с одним умным стариком встренулся. Да чего там! Жизнь он мне спас! – Григорий говорил медленно, как бы нанизывая слово за словом на невидимую нить размышлений. – Шаман алтайский, абсолютно неграмотный, по-русски плохо говорит, но мудрейший человек.

– Это, Грига, сплошь да рядом, – сплёвывая косточки поддакивает Иван. – Мы ж тоже с тобой не больно грамотны. Университетов не кончали, чай…

– Ну, это верно ты толкуешь, всё так, не кончали, а офицериков с ихними академиями бить приходилось. Но я сейчас не об этом. Так вот, этот старикан уверял, что думать надо больше и чаще…

– Вот так мудрый совет! – захохотал Новосёлов, – прямо открытиеучёное! И ты мне сейчас об этом, как о священном откровении рассказываешь? Да, это ж всем и так понятно.

– Понятно-то понятно, я ему сначала тоже так сказал, но потом подумал чуть-чуть и согласился, что думать мы не любим. Когда приходится это делать, то думаем на один шаг, а дале – приняли решение – шашки наголо, по коням, и в бой. А подумал бы я чуть дале, так глядишь и армию бы сохранил…

После недолгого раздумья Новосёлов согласно кивнул. – Да, пожалуй, тут твой шаман прав. Ведь если бы мы подумали получше, то в Евдокимовке не стали бы останавливаться, а ушли бы в тайгу, и хрен бы нас красные раздолбали так просто. Так, что ты предлагаешь? Только без словоблудия!

– Я, Вань, подумал, что реально большевикам сейчас противостоять некому. Колчаков всяких они с нашей помощью расхерачили. Чехов – тоже. Мериканцев да япошек ещё чуть и тоже уделают, выпрут из Расеи пинком под зад…

– Стой! Погодь мала! – Иван Новосёлов возмущённо поднял голос. – Как это они с мировой контрреволюцией справятся, если у них всё хозяйство на ладан дышит?

– Это ты подумай, чутка, – усмешка тронула губы Григория. – Как ты думаешь, что иноземным буржуям надо от России? Зачем они вообще в нашу кашу влезли?

– Чтобы помочь нашим буржуям вернуть, что мы у них отобрали, это и козе понятно, – возмутился Новосёлов.

– Я же тебе сказал. Подумай, прежде чем отвечать. Ладно. Вот тебе наводящий вопрос. Что любому буржую главное?

– Карман золотом набить, это же понятно.

– Ага! Помогая нашим буржуям, они сильно свой карман набьют?

– Ещё как! Ведь они же не задарма будут помогать. Потом сдерут с них три шкуры. Так ведь у них у буржуев принято.

– Правильно, но есть поправка. Когда можно будет содрать больше, когда буржуев останется меньше, или больше? Когда страна будет разрушенной или целой?

– Вот ты к чему клонишь! – Новосёлов облегчённо вздохнул. Он даже слегка расслабился и завалился на спину, спрятав лицо в тень черёмуховых листьев. – Ясное дело, если мы будем друг друга убивать, мы в целом станем слабее. Но ведь беляков то уже и не осталось, только Врангель в Крыму копошится.

– Тут у нас самая опасность спрятана. Я, Вань, долго думал и пришёл к странному на первый взгляд выводу. Странному и страшному. У краснюков то кака цель?

– Ты про землю – крестьянам, заводы – рабочим? – опять не въехал Новосёлов.

– Да, ни хера же! – сердито проворчал Григорий, – это у них только вывеска, чтобы народ расейский на свою сторону перетянуть. Главная их цель – мировая коммуния. Где они будут главными.

– Вроде бы они это и не скрывают.

– Ага, но ведь ты сам первым вспомнил про землю и заводы. Поэтому и про землю, и про заводы они врут. Крестьянин землю получил, ага… Что ему с той земли, если собранное зерно у него чоновцы отберут? Зачем ему пахать, пот свой проливать? А другого товара у страны нету, да и рабочих с солдатами кормить чем-то надо. Вот и пойдут продотряды хлебушек реквизировать. А раз цель у этих товарищей – мировая революция, то и насрать им будет на крестьян.

– Погодь, мил друг! Ежели крестьянин перемрёт, то кто их кормить будет в следующие то года? Ась? Не складывается что-то в твоёй теории – рассмеялся Новосёлов.

– Дай, я сначала доскажу, потом отвечу, – остановил его жестом Григорий. – Значит на народ им насрать. Из этого следует что?

– И что?

– Что они жалеть никого не будут. Деревни будут палить, крестьян убивать, рабочих, если вздумают бастовать – расстреливать. Спросишь, что же я в таком разе предлагаю?

– А спрошу. Вдруг ты что-то интересное придумал.

– Удивишься, но придумал. Надо нам с тобой подальше в тайгу уходить. Всё равно с большевистской военной махиной нам не справиться. У нас ни оружия, ни заводов, чтобы его клепать, нету.

– Ф-ф-у-у-у… Ну, ты и предложил… Не ожидал я такого предложения от храброго партизанского командира… – лицо Новосёлова исказила гримаса крайней степени презрения. – На меня не рассчитывай. Я тогда к Кайгородову, найду Ваньку Вязилкина, буду агитацией среди казаков заниматься. Глядишь, и перекуются казачки в анархистов. Задатки к самоуправлению у казаков всегда были. Их только царска служба испортила.

– Тебя не смущает, что этот Кайгородов – бандит, каких поискать? Что у него руки по локоть в крови?

– Ты это от кого слышал? От красных? Так сам же говоришь, что врут они, какдышут. О тебе, вона, тоже самое говорят. Даже ещё больше приукрашивают. Помнишь, по зиме брали мы Кузнецк? Сколько мы там попов да беляков поубивали? Сотни две, не больше. Так один какой-то писака[36] написал в Новониколаевской газете, что ты лично 2 тысячи человек зарезал.

– Правда? Так и написал? Вот мразь! – Хлопнул себя по ляжкам Григорий. – Лично я только колчаковского коменданта шлёпнул. Так эта сволочь другого и не заслуживала. Было же за что! Ты же помнишь. – Возмущению Григория не было предела. – Вот же сука! Найду этого писаку, лично ему башку отвинчу.

Может быть ты и прав. Может быть, наговаривают на Кайгородова. Всё равно я здесь останусь. Буду дальше думать, как с большевиками справиться. Не может их власть долго держаться. Сама должна сгнить. Как сказал один мудрый унтер в нашей роте: – На штыках сидеть неудобно, – жопу колет и почесать не получается.

– Хозяин-барин! А ты, Грига, уже придумал, в каком углу ховаться будешь?

– До морозов в окрестностях Улалы поброжу. Тут и дичи хватает, и хлебом можно у Ваньки разжиться, на дичь или на рыбу поменять. А потом, бог даст, может искать меня перестанут, попробую под чужой фамилией здесь же и осесть. Домик заброшенный найду, девку каку потолще… А как большевиcтска власть зашатается, так и под шумок попробую за великую анархию народ сагитировать. Может, удастся здесь на Алтае создать страну-коммуну без господ и комиссаров.

– Не-е-е, мне така жизнь не подойдёт, мне надо шашкой махать, из «Максима» строчить, или на крайний случай, нести правду анархизма в трудящиеся массы… Двину на юг, мне тут вёрст пятьсот только до Кош-Агача шлёпать…

– Тогда пошли домой. Выпрошу у Ваньки сапоги, он же сейчас в Улале первый сапожник. Развернул тут сапожное дело на полную катушку. Всё равно на юг мимо села не пройти. Главное, чтобы никто нас с тобой не засёк. Ладно, тут дело такое, либо пан, либо пропал. По кустам, да огородами проскочим.

К сожалению, нога Новосёлова оказалась слишком велика и ни один сапог из готовых не подошёл. Зато провиантом снабдили, да гимнастёрку новую подарили. Всё недаром возвращался. Друзья-соратники обнялись на прощанье, и Иван Новосёлов снова скрылся в лесу, словно его и не было.