Анатомия страха

Глава 10

— Геннадий Федорович, — донесся из селектора тонкий голосок. — звонила секретарь Тищенко и просила передать, что вас будут ждать в восемь часов на обычном месте.

— Спасибо, Любочка.

Геннадий с недоумением заглянул в ежедневник. Все правильно, Женя должна вернуться в субботу, а сегодня четверг. Он набрал ее домашний номер — длинные гудки. Позвонил на работу, там подтвердили, что Евгения будет только в понедельник. Странно. Может, вернулась раньше, захотела увидеться…

Геннадий позвонил Ирине и предупредил, что вернется поздно: приятели пригласили за город — на мальчишник.

— С девочками мальчишник? — сухо поинтересовалась жена.

— Ну, Ириша, цыпа… Ты же знаешь, я люблю только тебя!

— Знаю, — проворчала она. — Надеюсь, не сядешь пьяным за руль. Пока!

— Прости, Ириша, — вздохнул Геннадий, вешая трубку. — Была бы ты поласковей…

Он встал из-за стола, открыл дверцу шкафа-купе и принялся разглядывать себя в зеркале. За последние четыре месяца он, кажется, даже помолодел. И мешки под глазами не такие страшные. Если бы еще не лысина… Но ничего, Жене он и таким нравится. Надо сходить за продуктами. И вина не забыть, белого — красное Женя не любит.

Геннадий чувствовал себя мальчиком, который впервые влюбился в одноклассницу. Ему хотелось петь, плясать и обнимать весь свет. Все его комплексы улетучились в одно мгновение. Он казался себе настоящим суперменом — молодым и сильным. Это же надо, так влюбиться на пятом десятке, в девчонку, которая ровно на двадцать лет моложе. Он не сомневался, что и Женя любит его. Его — а не его деньги или положение.

Удивительно, но он встретил Женю в налоговой инспекции, где она работала секретарем начальника. Ожидая в приемной, Геннадий от нечего делать разговорился с симпатичной девушкой. Слово за слово, приглашение поужинать, приятная беседа в ресторане, поездка на дачу в воскресенье… Не прошло и недели, как Геннадий понял: он пропал. Возможно, он даже ушел бы от Ирины, но это казалось ему недостойным. Одно дело выгнать потаскуху Катю, другое — бросить вполне порядочную женщину. К тому же он не выносил скандалов.

Они встречались с Женей на его даче недалеко от Лупполово. Женя добиралась туда на автобусе и шла пешком через поле. Ирина на дачу — эту дачу — ездить не любила, так что опасность попасться была минимальной.

Геннадий вообще был помешан на безопасности, пугался собственной тени, и Женя шла ему навстречу, поддерживая игру в шпионов. Будучи сыном врача, он с детства страдал ипохондрией, находя у себя любую болезнь своих знакомых. Когда один его сослуживец умер от опухоли мозга, Геннадий стразу же отказался от сотового телефона, потому что много раз слышал о его небезопасности. Чтобы обмануть бдительную Любу, он придумал следующую чудовищную систему связи.

Женя звонила в офис, но не просила соединить с Геннадием, а только сообщала, что секретарь Тищенко (это была ее фамилия) просит передать Геннадию Федоровичу: встреча состоится во столько-то или не состоится вообще. И Люба была уверена, что звонит секретарша какого-то там Тищенко, которому лень самому поднять трубку. Если же Жене надо было сообщить что-то важное, она просила передать, что Геннадий Федорович должен обязательно позвонить Тищенко. Тогда он шел на улицу и звонил Жене из автомата.

Три дня назад Евгения уехала в Тверь навестить сестру. Она обещала позвонить в понедельник. И вдруг этот неожиданный звонок… Что-то не давало Геннадию покоя, какая-то смутная мысль — будто неизвестно чей расплывчатый силуэт на заднем плане фотографии. Но чем больше он пытался ухватить ее, тем больше она ускользала.

Около семи Геннадий попрощался с охранником — больше в офисе никого не было, даже Любу он отпустил в шесть — и вышел на улицу. Накрапывал мелкий холодный дождь. Темно и сыро… Снова мелькнула та же смутная мысль — и снова ускользнула.

Все шло наперекосяк. О продуктах он вспомнил уже на выезде из города. В небольшом универсаме, куда Геннадий зашел за фруктами и вином, работали почему-то всего три кассы, и к ним выстроились устрашающие очереди. Перед ним оказались одни бабки, забившие корзинки горами дешевой мелочовки. Словно в насмешку соседние очереди двигались вдвое быстрее. А когда Геннадий отошел за коробкой конфет, его не захотели пустить обратно. Стоявшая за ним тетка прямо-таки захлебывалась пеной, доказывая, что «его тут не стояло». Очередь злорадно молчала. Все видели, что «его тут стояло», но уж слишком чужеродным пятном он выглядел в этом дешевом магазине, чтобы за него заступаться.

Потом его тормознули и направили в объезд: впереди произошла серьезная авария, дорогу перекрыли. Но не проехал он и пары километров, как тревожно замигала сигнальная лампочка: бензин был на исходе. На ближайшей заправке 95-ого не оказалось. Мимо проехал автобус, в котором должна была ехать Женя. Обычно он всегда приезжал раньше, чтобы к ее появлению все уже было в наилучшем виде: камин растоплен, стол накрыт, кровать застелена. А теперь ей придется сидеть в темноте на веранде и ждать. И снова легкий холодок пробежал по спине.

— Эй, мужик! — в окошко царапался чумазый пацан лет четырнадцати с канистрой бензина. — Сильно торопишься? Тридцать баксов.

— Сдурел? — возмутился Геннадий.

— Тогда загорай, — невозмутимо сплюнул вымогатель.

— Черт с тобой, давай!

Кое-как заправившись, Геннадий с места рванул в карьер. Когда Лупполово осталось позади, он свернул на темную грунтовку, полускрытую еловыми лапами. От остановки автобуса напрямик было метров пятьсот, а вот объезжать приходилось за пять километров. Давным-давно захиревшая Вороновка потихоньку перерождалась в богатый дачный поселок. В нескольких покосившихся халупках горели огоньки — там доживали свой век полторы бабки да дедок на лавке. Чуть дальше выстроились заносчивые «новорусские» коттеджи, которые пыжились изо всех сил, чтобы походить на готические замки или римские виллы.

Дом Геннадия находился на отшибе у кромки густого ельника. От других дач его отделяли широкий луг и небольшой березнячок. Подвернулся дом случайно и по дешевке, правда, немного недостроенный. Хозяин, как водится, размахнулся соорудить новую вавилонскую башню, но скоропостижно разорился и распродавал имущество за бесценок, лишь бы побыстрее — счетчик-то тикает. За весну нанятая бригада довела дом до ума и почти полностью отделала. Только до подвала и двора руки не дошли.

Ирина новую дачу невзлюбила, считала безвкусной и уродистой. Сама она все выходные проводила в Лемболово, куда Геннадий приезжал только в случае крайней нужды. Одно это слово — «Лемболово» — давило, как могильная плита, и вызывало чудовищные воспоминания, от которых он предпочел бы избавиться навсегда. Он и от дачи предпочел бы избавиться, как это сделали Сергей и Олег, но сначала она принадлежала матери, а когда та умерла, заартачилась Ирина. И Геннадий махнул рукой: хочешь — езди, но меня не зови. Он знал, что и Димка на даче не появляется, отдал ее бывшей жене. А дом Светланы достался ее тетке, диковатой старухе с целым выводком детей и внуков.

Дорога превратилась в подобие тропы. По днищу «форда» зашуршала высокая трава. Расчистить подъезд еще только предстояло. Дом смутно темнел за невысокой живой изгородью — забор и кованные ворота тоже пока были в проекте. Он осторожно вписался в проезд и поставил машину на зацементированную — «гостевую» — площадку, не желая возиться с гаражом.

Было тихо, только где-то далеко заходилась лаем собака. Южнее небо чуть светилось — там жил своей жизнью мегаполис.

Геннадий посмотрел на часы. Четверть девятого. Похоже, Жени нет. Он поднялся по ступенькам на открытую веранду, все еще надеясь, что сейчас она выскочит, пытаясь его напугать, а потом начнет ласково ворчать, что он опоздал и заставил ее сидеть в темноте…

Сидеть в темноте!

Геннадий застыл на месте, парализованный жуткой мыслью. Женя боится темноты! Они всегда назначали встречи в такое время, чтобы она могла дойти до дачи засветло. Она никогда и ни за что не пошла бы через поле в темноте одна. Вот почему его так смущало слово «темно».

Да ведь это же ловушка! Надо бежать, скорее уезжать отсюда. Вот так, наверно, и Серый на удочку попался. Скорей!

Ноги не слушались — словно в кошмарном сне, когда что-то страшное все ближе, а ты не можешь сдвинуться с места. Наконец он рванулся к машине, схватился за ручку дверцы — и полетел в темноту, задохнувшись от сладкой тяжелой вони…

Геннадий приоткрыл глаза и застонал: тусклый свет люминисцентной лампы показался ослепительным. Голова сильно кружилась и при малейшем движении взрывалась пульсирующей болью, которой подпевала боль во всем теле. Язык пересох и распух так, что было непонятно, как он помещается во рту.

Он попытался подняться, но тут же скрючился снова: из глубин поднималась мощная волна рвоты. Отдышавшись, он повторил попытку и только тут понял, что его левое запястье наручниками приковано к трубе.

«Где это я? Какой-то бункер», — подумал он и в то же мгновение все понял.

Это был бетонный подвал его же дачи. Бывший владелец собирался устроить здесь баню или сауну, но успел только провести электричество и воду. Обитая кровельным железом дверь вела в соседнее помещение, где стоял неработающий газовый котел. Из прихожей дома в котельную вела скрипучая деревянная лестница.

Геннадий попытался вытянуть кисть, подергал наручник, прекрасно понимая тщетность этих попыток. Ладонь широкая, наручник крепкий. Труба тоже — в руку толщиной. Как здорово все получается в боевиках: герой, прикованный где-нибудь рядышком с бомбой, за секунду до неминуемой гибели вытаскивает из-за отворота булавочку и ловко освобождается. Геннадий булавок нигде не носил. А если бы и носил, то все равно замок открыть не смог бы.

Он крикнул — раз, другой. Под потолком было маленькое вентиляционное отверстие. Но даже если бы оно было побольше… До ближайшего дома метров триста, и живут там глухие старики. Хоть оборись — никто не услышит.

Конечно, можно было надеяться, что это работа неких отморозков. Долги… Куда от них денешься. Дела в его фонде шли не лучшим образом. Недоброжелателей тоже хватает. Может помаринуют, вытянут n-ную сумму и отпустят? А может, кто-то захотел за него выкуп получить? Нет, это глупо, тогда надо было хотя бы Ирину украсть. Да и про отморозков — тоже глупо. Они бы нашли местечко получше, чем его собственная дача.

Но кто тогда? Женя? Ирина, узнавшая о его похождениях? Олег говорил, что Сиверцев — директор сыскного агентства, которое следит за неверными супругами…

Нет, Гена, нечего себя обманывать. Не Женя и не Ира. Это сам Сиверцев. Сначала разделался с Серым, а теперь вот и до него добрался. Может быть, Женя — просто его подсадная уточка.

Невероятно хотелось пить. Огромный шершавый язык весил целую тонну. А в машине, вон за тем самым вентиляционным окошечком, бутылка «Цинандали», виноград, персики…

Он отказывался верить происходящему. Неужели вот так оно и бывает?! Он вспомнил дурацкий анекдот: мужик открывает дверь и видит нечто в балахоне. Ты кто, спрашивает. — Я твоя смерть. — И что? — Да в общем-то и все…

Вот так… В общем-то и все.

Он сел на пол, прислонившись затылком к холодному бетону. Замечательную смерть ему приготовил Димочка. Не хуже, чем Серому. Того муравьи сожрали, а он, Гена, сожрет себя сам. Без еды люди могут долго обходиться, а вот без воды… Что-то он читал про потерпевших кораблекрушение, которые очутились в лодке посреди океана. Кажется, они пили собственную мочу, а ели… даже подумать тошно что. Как же это по-научному называется-то? А, копрофагия. Есть захочешь — и это самое съешь… отходы жизнедеятельности.

Стоп, Гена, стоп! Без паники! Как говорил Карлсон? Спокойствие, только спокойствие. Уже завтра его начнут искать. Ирина забеспокоится уже ночью, а уж когда он не появится на работе… А пока будем считать, что это диета.

А между прочим, заявление в розыск принимают только через трое суток. Ирина начнет звонить всем его знакомым, в морги и больницы, а про дачу и не вспомнит. В самом деле, кто его будет здесь искать? Хочешь прятать — прячь на виду. Тем более если Димочка убрал машину. Ну приедут, допустим, сюда. Тачки нет, дверь закрыта, в доме никого. И тишина. Мертвая тишина…

Геннадий тихо заплакал, а потом незаметно для себя задремал.

Он проснулся как от толчка и неловко зашевелился, разминая затекшую ногу. Вентиляционное окошко темнело, значит, ночь еще не кончилась. Пить хотелось по-прежнему, даже еще сильнее. Еще одно резкое движение, и он вспомнил, что у него есть печень. Как в анекдоте: здоровая. Во-от такая!

Послушай, Гена, ты, кажется, не отдаешь себе отчет, какое приключилось попадалово. Анекдоты все вспоминаешь. А жить тебе осталось…

И все-таки, кто же рассказал Сиверцеву о Светлане? Серый? Олег? Больше-то ведь некому. Но зачем тогда это письмо идиотское? Олег действительно был напуган, это не было игрой. Значит, Серый. Может, и не самому Сиверцеву, кому-нибудь другому. Совесть загрызла. Сначала совесть, а потом муравьи. Справедливо. Тогда и то, что он здесь сидит, тоже справедливо. Награда нашла героя!

Геннадий отчетливо, как будто все было только вчера, вспомнил то, о чем столько лет запрещал себе думать. Сердце — взбесившееся, разделившееся на сотни частей, везде: в висках, в животе, в ладонях. Крики Светланы. Сергей — обезумевший, с тупыми звериными глазами — зажимает ей рукою рот. Олег — с торжествующим лицом злого демона.

Злого демона… Локи! Вот кто был его героем, с детства. Надо же было выбрать для подражания такую гнусную тварь!

Это он во всем виноват! Олег — их злой демон — и его, и Сергея, и Светланы. И Димки тоже. Всегда пытался подчинить их себе, унизить. Он убил Светку. Он виноват в смерти Сергея, в том, что Димка решил им отомстить. Ничего, придет еще и его час…

Геннадий Федорович, умерь пафос! Он, конечно, виноват, но и мы все, бараны, виноваты не меньше. Сколько раз Олежек нас подставлял, а сам в сторонке хихикал? И что? Отряхивались и ползли за ним дальше…

Геннадий разговаривал сам с собой, вслух. То ли еще в глубине души на что-то надеялся, то ли чтобы отогнать липкий ледяной ужас. Сколько прошло времени, он не знал — часы исчезли. Иногда впадал то ли в забытье, то ли в неглубокий сон без сновидений. И вдруг раздался звук, который заставил его резко дернуться. Металл больно впился в запястье.

Двигатель! И не просто двигатель, а родной «тойотовский» движок. Совсем рядом. Значит, Сиверцев действительно решил спрятать его «слоника».

— Дима! Димка! — изо всех сил крикнул Геннадий. — Не надо! Прошу тебя! Отпусти меня!

И тут он обомлел. Сквозь вентиляционное окошко просунулся шланг, отвратительно запахло автомобильным выхлопом. Геннадий закричал, забился, обдирая руку в кровь. От вида крови потемнело в глазах и снова подкатила тошнота.

Он не выносил даже вида своей крови. Одной-единственной крошечной капли. Пустяковый порез был для Геннадия равносилен мировой катастрофе, а сдать кровь из пальца — пыткам в гестапо. Еще в детском саду он узнал о царевиче Алексее, больном гемофилией — болезнью, при которой можно истечь кровью от ерундовой царапины. Тогда Гена до истерики испугался: а вдруг и он тоже этим болен. Порежет палец — и кровь будет течь, течь… пока не вытечет вся, до капли. Как ни убеждали его родители, страх окончательно так и не ушел: выродился в стойкое отвращение к виду и запаху крови, причем только своей — чужая его нисколько не пугала.

Безразличие моментально превратилось в самую черную, безумную панику. Он бился, как попавшая в западню птица, ранил себя и от вида крови еще больше терял голову. Но потом боль отрезвила, проснулась дикая, жгучая жажда жизни. Жить! Выжить! Любой ценой!

Он встал, стараясь держать голову как можно выше: тяжелый угар опускался вниз. От усилия перед глазами поплыло, в висках лупили кузнечные молоты..

Чуть выше человеческого роста в сторону котельной от вертикальной трубы отходила еще одна, горизонтальная. Геннадий уцепился за перекрестье, и вниз, глухо звякнув об бетон, упал какой-то предмет. Лобзик! Кажется, его. Да, точно, вот его метка. Тупой, между прочим, как чья-то несчастная жизнь.

Геннадий поднес лобзик к глазам, провел пальцем. Выбора не было. Похоже, сволочь Сиверцев хотел именно этого. Либо сдохнешь в газовой камере, либо отпилишь себе руку. Лобзиком, который не острее пилки для ногтей. И умрешь от потери крови. Уж кто-кто, а Димка прекрасно знал, что он крови боится до обморока. Это его идея была какие-то манускрипты кровью подписывать. Тридцать пять лет прошло. Ох, как тогда Олег смеялся…

И все-таки это шанс. Вряд ли Сиверцев сидит в машине, зачем ему лишний риск! Вырваться отсюда, наложить жгут, вызвать «скорую». Ну хотя бы до людей добраться, до первого мобильника. Только бы успеть.

Геннадий зажмурился, сцепил зубы… «Ну же!» — прикрикнул он на себя и с силой провел лобзиком по внутренней стороне запястья, чуть выше кольца наручников. Боль была невероятной, чудовищной. Почувствовав теплые струйки крови, он потерял сознание.

Обморок длился, наверно, не больше нескольких секунд. Запах теплой крови смешивался с выхлопной вонью и почему-то запахом мочи. Опустив глаза, Геннадий увидел, что его светло-серые брюки потемнели. От боли и отвращения его вырвало.

Он с остервенением терзал пилкой руку, купаясь в море боли. Нет, это было не море, а океан боли. Вселенная боли, окрашенная в багровые тона. Каждый нерв, каждая клеточка вопила от боли и содрогалась в конвульсиях. Секунды растягивались в тысячелетия.

Если бы сейчас ему явился какой-нибудь завалящий маг-волшебник и предложил исполнить одно-единственное желание, наверно, сгоряча он и не подумал бы о свободе, попросил бы бензопилу «Дружба». А лучше топор. Острый. Сейчас он был животным, попавшим в капкан и изо всех сил пытающимся спастись от смерти, отгрызая лапу.

Показались синеватые хрящи. Не задерживаясь, двадцать пятым кадром, промелькнула картинка: Ирина разрезает на две части большой куриный окорочок, разламывает по суставу, хрящики сахарно белеют, Барсик умильно урчит и трется об Ирину ногу, выпрашивая лакомый кусочек… Отложив лобзик, Геннадий сильно дернул за кисть, с хрустом выламывая сустав. Осталось чуть-чуть, совсем немного. Еще раз. И еще один.

Он рванул лоскут кожи, и кисть осталась у него в руке. Геннадий отбросил ее, содрогаясь от омерзения, как гигантского паука. Обломанный ноготь на среднем пальце, шрам от пореза — все это было больше не его. Окровавленная кисть лежала на полу, и ему показалось, что сейчас она зашевелится, поползет, бросится на него…

Кровь била из обрубка толчками. Выдергивая его из наручников, Геннадий с удивлением понял, что почти не испытывает боли, словно она осталась в отпиленной кисти. Когда-то из чистого любопытства он прочитал немало отцовских книг по медицине. Началась вторая стадия травматического шока, когда реакция на боль исчезает, а возбуждение сменяется безучастностью. Ему действительно хотелось лечь на пол и не шевелиться. Все силы ушли на борьбу, а на последний рывок их уже не оставалось.

Нет, не сдамся!

Цепляясь за стену, за трубу, Геннадий поднялся на ноги. Кровь пропитала пиджак и рубашку, но он уже не обращал на это внимания. Отшвырнув носком ботинка скрюченную кисть, последним усилием Геннадий бросился к двери.

Но дверь оказалась запертой.

Этого не может быть! Она не может быть закрытой. В ней же нет замка!

Геннадий снова и снова всем телом бился о дверь, припертую чем-то со сторону котельной. Брызги крови летели во все стороны.

Напрасно! Все было напрасно!

Цепляясь на реальность меркнущим сознанием, Геннадий хрипло каркнул:

— Кто?!

В ответ сквозь шум мотора раздался смех, и женский голос сказал:

— Локи.

Геннадий закричал — и кричал долго и страшно, по-звериному, пока тусклый свет не погас, пока не навалилась тяжелая, как могильная плита, зловонная темнота…